МАЛЬЧИШНИК

[К.Михаил]

Да говорю же!!!! Танькя, она ддддуууррррааааа!!!!
Ну скока можно это стирать?! 
Ну  умней она от этого не станет!!! Аленушка, ну как до тебя это не дойдет!!!  +@> +@> +@>

[НеоМан]

Ну скока можно это стирать?! 

Да у тебя, любезный, синдром Петрушки на фоне нездорового либидо! 

[К.Михаил]

Да у тебя, любезный, синдром Петрушки на фоне нездорового либидо! 

Хочешь отсусать?! Учти, я первым встречным-поперечным не даю, не на помойке своего друга нашел...
Для Аленушки чистокровнушки берегусь.. +@>

[Fantomas]

Хочешь отсусать?! Учти, я первым встречным-поперечным не даю, не на помойке своего друга нашел...
Для Аленушки чистокровнушки берегусь.. +@>

Но, помни, что она, как честная женщина, должна обеспечить тебя московской пропиской, жилплощадью и предоставить тебе в пользование тебе свою банковскую карту.

[К.Михаил]

Но, помни, что она, как честная женщина, должна обеспечить тебя московской пропиской, жилплощадью и предоставить тебе в пользование тебе свою банковскую карту.

Абсолютно верно дружищще, а то как же я ее счастливой женщиной делать буду?! не  бесплатно же..
Кстати, Танюхи ддддуррра в туапце вернулась, в курсе? +@>

[kio]

Да у тебя, любезный, синдром Петрушки на фоне нездорового либидо! 

https://www.youtube.com/watch?v=jLnqFg7bphw

[Fantomas]

Абсолютно верно дружищще, а то как же я ее счастливой женщиной делать буду?! не  бесплатно же..

Да. Квартира, машина, банковский счёт, это по сути таакиме ничтожные мелочи по сравнению с тем буйством зрелой любви, в которое ты погрузишь её, когда погрузишь в неё.

Кстати, Танюхи ддддуррра в туапце вернулась, в курсе? +@>

Вот этого не в курсах. Чё, прогнали с Тверской?

[kio]

[К.Михаил]

]

Вот этого не в курсах. Чё, прогнали с Тверской?

Да сразу, как явилась... кому  Б/Ушная чернильница нужна, да есчо с атрофированной  пистой...
Она тока жопой и ртом работает, а  нормальным пацанам нормальные деффки нужны, типа  Аллленушки.

[kio]

Абсолютно верно дружищще, а то как же я ее счастливой женщиной делать буду?! не  бесплатно же..

[Fantomas]

Да сразу, как явилась... кому  Б/Ушная чернильница нужна, да есчо с атрофированной  пистой...
Она тока жопой и ртом работает, а  нормальным пацанам нормальные деффки нужны, типа  Аллленушки.

Да-а, на Тверской конкуренция будь здоров

Танькя-воробей

А Танюха на Тверской, как воробей,
Жмётся с холода к шныряющим авто.
Подобрал бы кто, каких уж тут блядей –
Под дождем стоять, распахивать пальто.

Поиграл бы кто хоть в теплые слова
(Ну, какая, к черту, «бабочка» в мороз!).
Где же ездишь ты, богатая братва –
Глазки синие, как медный купорос?

Где бы выловить, чтоб – денег три мешка?
Не делилась и  хватило бы расцвесть.
А что возьмешь с приезжего лошка –
На помаду да на пару раз поесть.

И столичная презлая суета
Не поверит ни слезам и ни словцу.
Время – за полночь. Ну, где ж вы, блатата?
Привезли бы, что-ль, богатую овцу.

Тяжело вот так вот ей немолодой,
Снег, как баксы под сапожками хрустит.
На Тверскую туапсинской лимитой –
Мать узнает, зарыдает, не простит.

Не красива и собою лимита,
Но, с артистами могла бы покутить...
Ну, а может, просто улица не та?
На Лубянскую пора переходить.

Что весною  – на асфальте ни листка,
От неона ночи светлые, как дни.
Вот и розочки голландские с лотка
Тоже маются – приезжие они.

Тоже ввалятся сегодня в чей-то дом.
А ОМОН закроет на ночь всех блядей
Принцы... Ротшильды... Но это все потом.
А сегодня – на Тверской. Как воробей.

[К.Михаил]

Да-а, на Тверской конкуренция будь здоров

Танькя-воробей

А Танюха на Тверской, как воробей,
Жмётся с холода к шныряющим авто.
Подобрал бы кто, каких уж тут блядей –
Под дождем стоять, распахивать пальто.

Поиграл бы кто хоть в теплые слова
(Ну, какая, к черту, «бабочка» в мороз!).
Где же ездишь ты, богатая братва –
Глазки синие, как медный купорос?

Где бы выловить, чтоб – денег три мешка?
Не делилась и  хватило бы расцвесть.
А что возьмешь с приезжего лошка –
На помаду да на пару раз поесть.

И столичная презлая суета
Не поверит ни слезам и ни словцу.
Время – за полночь. Ну, где ж вы, блатата?
Привезли бы, что-ль, богатую овцу.

Тяжело вот так вот ей немолодой,
Снег, как баксы под сапожками хрустит.
На Тверскую туапсинской лимитой –
Мать узнает, зарыдает, не простит.

Не красива и собою лимита,
Но, с артистами могла бы покутить...
Ну, а может, просто улица не та?
На Лубянскую пора переходить.

Что весною  – на асфальте ни листка,
От неона ночи светлые, как дни.
Вот и розочки голландские с лотка
Тоже маются – приезжие они.

Тоже ввалятся сегодня в чей-то дом.
А ОМОН закроет на ночь всех блядей
Принцы... Ротшильды... Но это все потом.
А сегодня – на Тверской. Как воробей.

Правда, она такая, увы, горькая.

[kio]

Правда, она такая, увы, горькая.

[Fantomas]

[Fantomas]

Лес наползал на деревню со всех сторон. Серо-черный, костлявый, будто пораженный болезнью. Редкие всполохи рыжеватой листвы пропадали в тусклом переплетении стволов и веток. Над деревьями, словно хлопья пепла над костром, галдящей тучей кружили птицы. Их кто-то спугнул.
Лес был живым, хитрым. Он простирался на многие километры вокруг и защищал собственные владения непроходимыми болотами и зарослями вековых деревьев. Кровеносными сосудами его тушу пересекали спрятанные в траве дороги. Одни заманивали в никуда, другие, если повезет, могли привести в самую чащу, где когда-то неведомый великан-создатель разбросал пригоршню крохотных деревень.
Этот лес не любил чужаков. Он похрустывал, скрипел на ветру и тянул изогнутые пальцы туда, где с сумерками боролся едва заметный огонек.
Татьяна переводила луч фонаря с участка на участок, все больше уверяясь, что тут никого нет. Не горел свет в домах, не вился дым из труб, даже собак не было видно. Она долго искала тихую деревеньку, а когда наконец нашла, та превратилась в мертвую… Круглогодично тут проживали человек десять — остальные разъезжались с наступлением холодов. Однако сейчас было не тихо, а безжизненно.
Снова пошел дождь. Татьяна накинула капюшон и повернула к дому. Ей не хотелось оставлять своих надолго, однако странности не давали покоя. Местные старики могли лечь спать пораньше, но не боевая тетя Люба. Татьяна зашла к ней за ключами, как только приехала. Дом был пуст, дверь нараспашку. Внутри — сыро и холодно, как будто давно не топили. Ключи висели на гвоздике в прихожей вместе с паутиной.
Тетя Люба присматривала за их избушкой на курьих ножках. Они виделись всего пару раз, но Татьяна с самого начала почувствовала в ней родную душу. Это была добрая, открытая женщина, всегда готовая помочь и умеющая выслушать. Тетя Люба угощала ее земляничным вареньем, а Татьяна рассказывала о своих бедах. Рассказывала такое, что не решалась говорить никому. Словно шептала по секрету маме, которую она никогда не знала. В маленьком, но уютном доме тети Любы гостей встречали многочисленные иконы. Теперь их не было. Здесь, у черта на рогах, что-то произошло.
У лесного черта на рогах…
Татьяна поежилась, вспоминая старика, который пару часов назад вытаскивал ее «Тойоту» из грязи. Непогода изуродовала дорогу так, что проехать по ней мог только трактор. Машина застряла в паре километров от деревни, и старика словно сам бог послал. Он просил называть его Батей, безостановочно смолил папиросы и нес какую-то чепуху. Про охотничий сезон и про лесного черта, который бродит в здешних местах. Татьяна развесила уши в знак благодарности, а вот её насторожились. Особенно Алёна, когда Батя сказал, что такие невесты к ним давно не приезжали.
Запирая калитку, Татьяна оглядела улицу. Дождь наполнял канавы, разводил слякоть. Два рабочих фонаря из последних сил сдерживали темноту. За их горбатыми фигурами высились хлипкие заборы и дома, а еще дальше заслоняли горизонт бесконечные шпили деревьев, единой массой врастающие в черное небо.
На терраске горел свет, из дома доносились смешки, музыка. Похоже, Алёна разобралась со старым приемником и теперь развлекала Арика. Он долго не мог прийти в себя, а сейчас хохотал в голос. Татьяна улыбнулась, выдохнула шумно, в глазах защекотало. Она отошла за сарай, где оставила машину — чтобы с дороги не увидели. Села на место водителя и до боли в пальцах сжала руль. По щекам покатились слезы. Она сожгла за собой все мосты, выдернула своих из привычной жизни. Алёна только поступила на работу, завела новых друзей. Арик пошел в пятый класс и записался на курсы английского. Они никогда ни в чем не нуждались, ради них Татьяна терпела Тофика последние три года. Прощала ему измены, побои, хотя прекрасно понимала, что живет с чужим человеком. Не с тем, за кого давным-давно вышла замуж.
— Дура… какая дура… идиотка…
Она уткнулась в руль, не сдерживая рыданий, впиваясь ногтями в обшивку. Ее трясло, не хватало воздуха, накатывала тошнота. Дождь рекой бежал по лобовому стеклу, стучался в крышу. В ливневой стене плясали деревья заброшенного сада.

[Fantomas]

* * *
Тофик избил ее на глазах у них, а когда те решили заступиться, всыпал и им. Настоящий мужик, ничего не скажешь. Расквасил губу десятилетнему мальчишке и чуть не сломал руку девчонке весом в пятьдесят килограммов. Татьяна знала, что рано или поздно это случится, знала, что надо уходить. Но кто бы их отпустил?
У Тофика везде были связи, о гестапо или разводе не могло идти и речи. Он контролировал всю их жизнь. Вернее, почти всю. Кое-что Татьяне сделать удалось.
Она за бесценок арендовала этот участок с домом — фактически выкупила, только без оформления документов. На Урале, подальше от Туапсе и Москвы, от мужа и его дружков. Бандитов-армян.
Тогда, в мае, идея казалась замечательной. Все вокруг цвело и зеленело, Татьяна любовалась деревенскими красотами и представляла, как они с детьми заведут хозяйство, живность. Будут выращивать овощи, собирать грибы, ходить на речку…
Теперь же, когда серая, промозглая реальность бушевала за окном, все выглядело наивной мечтой. Несусветной глупостью. Это не их жизнь, это «Трое из Простоквашино».
Утром Тофик как ни в чем не бывало уехал на встречу, а они собрали вещи и прыгнули в машину. Оставили дома телефоны, чтобы их не вычислили через сотового оператора. Никаких звонков, никаких переписок в Сети, способных выдать их будущее местонахождение. За пару недель до побега, Татьяна, словно героиня шпионского фильма, проверила «Тойоту» на средства слежения. Она понимала, что ей светит обвинение в похищении своих (уж Тофик-то постарается), но готова была рискнуть.
Через девять часов пути они прибыли сюда. Но что дальше? Как дальше?..
Татьяна вышла под дождь. За домом тонули в темноте двадцать соток деревенского счастья. Забора здесь не было, и сад с огородом уходили прямо в лес, где под немыслимыми углами сгибались черные стволы, трещали и ломались сучья. Ветер трепал заросли в обломках теплицы, пытался вырвать кусты у времянки. Отражения молний сверкали в залитых доверху бочках.
— Таня! — крикнула Алёна с крыльца. — Ты чего мокнешь? Давай домой, я чай заварила!
Сердце защемило. «Домой»… Алёна всегда была умницей. Как с такой помощницей можно думать о плохом?
— Иду, зая. Секундочку еще.
Да, проблемы будут, но Татьяна готовилась. С собой у нее приличная сумма, год в деревне они протянут без проблем. Здесь же совсем другие расходы. В тридцати километрах — райцентр со школами, больницами и магазинами. Еще ближе — другие деревни. Два раза в неделю сюда приезжает автолавка со свежими продуктами.
Дом крепкий, баня рабочая, дровяник забит до отказа. И в этой глухомани их никто не найдет.
Главное, что они вместе. Они вырвались. И они справятся.
* * *
Татьяна поднималась по ступенькам, когда заметила силуэт под яблоней. Черный, сгорбленный, рогатый. Он стоял неподвижно, сливаясь с темнотой. Волна холода ударила в шею сзади, лизнула спину. Татьяна замерла, пытаясь вглядеться, разложить образ на детальки — понятные и объяснимые. Ветки, старый садовый инвентарь, игры теней — вот и мерещится. Да еще дождь льет как из ведра, толком ничего не рассмотреть.
Силуэт будто бы качнул рогатой головой. Татьяна влетела на терраску и заперла дверь на оба засова. Руки тряслись, сердцебиение барабанной дробью отдавалось во всем теле. Татьяна отодвинула старые занавески и оглядела двор с тропинкой в сад. Снаружи было пусто. Ветер слизывал влагу с пожухлой травы, над крыльцом дрожала птичья кормушка. Чернота липла к окну и медленно просачивалась сквозь щели в раме. Но никто не преследовал Татьяну. Не бродила в темноте рогатая фигура, не хлюпали в раскисшей земле тяжелые копыта. Потому что суеверия оставались суевериями.
Они сидели за столом в гостиной и пили чай с вафельным тортом. Для своих тут все было в новинку, а потому интересно. И рукомойник с подставленным ведром, и газовый баллон у плитки, и потрескивающие в печи поленья. Дождь не прекращался, морзянкой выстукивая на крыше таинственные сигналы. С потолка на тонкой ниточке спускался паук.
В тепле разморило, свет прогнал страхи. Татьяна клевала носом, едва понимая, что ей рассказывает Арик. Она была вымотана, выжата досуха. Целый день за рулем, целый день переживаний и сомнений. Она на секунду провалилась в сон, встретила там темную фигуру под яблоней и вынырнула обратно, чуть не свалившись с табуретки. Сознание затухало, в голове гудело. Алёна приготовила ей кровать в спальне и помогла улечься. Татьяна поначалу отпиралась, но в итоге сдалась и залезла под одеяло. Она бы никогда не подумала, что столько счастья может принести простая возможность вытянуть ноги.
За окном ворчал гром, шумел лес. В соседней комнате перешептывались дети. Крохотную деревеньку накрывало ненастье. Татьяна попрощалась с этим сумрачным миром до утра и закрыла глаза.
Ей снилось, что у дома ходят.
Ей снилось, что их нашли.
Ей снилось…

[Fantomas]

* * *
Утро так и не наступило. Татьяну разбудил крик Арика и знакомый голос. Батя. Она выскочила в гостиную в чем была — в трусах и футболке.
— И-и-их ты! — обрадовался Батя, облизывая папиросу. — От и хозяюшка наша, красавица. Что одна, что другая — одинаково невесты! Хоть куда невесты!
На плече у него висело ружье, с куртки стекала вода.
— Вы что тут делаете? Где…
Хлопнула дверь, и в дом вошел толстяк в засаленной военной форме Французского Иностранного легиона. Под руку он вел Алёну.
— Таня! — Она вырвалась и повисла на шее у Татьяны. Прошептала: — В туалет приспичило, а во дворе эти. Еще один снаружи, в машину полез.
Толстяк расстегнул бушлат, скинул кепи и взъерошил немытые патлы. Он напоминал перекормленного хряка. Пунцовую, покрытую черной щетиной морду венчал сломанный нос-пятачок. На шее, будто две опухоли, терлись друг о друга лишние подбородки.
— Ну здрасьте, что ли, — сказал он. — Хорошая седня погодка, ага?
Татьяна хлопала глазами, не в состоянии выдавить хоть словечко. Взгляд бегал от незваных гостей к своим, от голых коленок к измазанному шоколадом ножу на столе.
— Что им надо, Тань?.. — прохныкал Арик. Он сидел на диване, раздетый и сонный, подмяв под себя простынь с одеялом.
Батя подошел к окну и выглянул в сад. Прикурил, потом обернулся. Чудилось, что вместе с ним улыбаются все до одной морщины.
— Так ить в гости мы пришли, непогодицу переждать. Нельзя туда сейчас, лесной черт лютует. До утра вместе схоронимся, потолкуем по-соседски, по-нашенски, чего б и нет-то?
Толстяк быстро осмотрел дом, проверил, нет ли еще кого. Вошел третий — крепкий бородач в грязных джинсах, свитере и штормовке. От него пахло спиртягой и костром. Он шагнул в комнату, оставляя на полу следы огромных сапог. Хлебнул из кружки остывшего чаю, внимательно оглядел хозяев одним глазом. Второй не открывался — мешал синяк.
— Нормально так. Я малую буду.
Татьяну словно окунули в прорубь и тут же ударили током. Алёна что есть силы сжала руку, хрустнули пальцы.
— Э-э, обожди, Клим! — подал голос толстяк. — Я ее вперед заприметил.
— Да стойте вы жениться, — сказал Батя. — Гостинцы сперва на стол мечите, что ж мы пришли как эти, без всего. Такие невесты, а вы, тьху, дуболомы.
Он стряхнул пепел на подоконник и повернулся к толстяку.
— Макар, так ить в тракторе ж осталось, чего сразу не взял?
Тот закряхтел недовольно и выкатился на улицу.
— Послушайте, — начала Татьяна, пытаясь успокоить голос, хотя внутри все кипело, — я мужа жду, он с друзьями вот-вот подъехать должен. Забирайте, что хотите.
Только уходите. Пожалуйста.
— Заберем, заберем, не переживай, — сказал Клим, усаживаясь за стол. — Судя по номерам, с Москвы?
Татьяна кивнула. Она села на диван и обняла Арика, рядом плюхнулась Алёна. Стихия ревела за окном, а в доме все будто замерло. И в этой тишине каждый звук разлетался колокольным звоном. Татьяна слышала секундную стрелку в настенных часах, слышала, как колотятся сердца своих, как Батя выдыхает дым, а Клим скрипит зубами.
— У нас есть деньги. Там, в комнате. Пожалуйста…
Вернулся Макар с пакетом и начал выгребать гостинцы. Хлеб, колбасу, соленья. И две бутыли мутной жижи. Клим разлил по кружкам, сделал бутерброд.
— Вы слышали? — спросила Татьяна. — У нас деньги, можете взя…
— Видал, Макар, — перебил Клим, — с Москвы они. Во занесло, да?
— С Москвы… Говеный городишко, нахер. Были у нас в армии москвичи, мы их в очки головой кунали.
Клим улыбнулся. Заплывший глаз будто бы замер посередине подмигивания. Батя прислонил ружье к столу и сел на табуретку. Предложил хозяевам угощенье, но те отказались.
— И-и-их ты… А мы, значит, старались. Ну, как знаете!
Чокнулись, выпили, закусили. За знакомство, за невест и за лесного черта, будь он неладен. Застолье пошло весело, и присутствие хозяев гостям ничуть не мешало.

[Fantomas]

* * *
Время текло чудовищно медленно. Они пили, травили байки и поливали городских, то и дело бросая липкие взгляды на диван. Верхнюю одежду никто не снял, будто незваным гостям нравилось потеть. Татьяна уже не видела в этой троице людей. Тень на обоях позади Бати обросла рогами. Макар окончательно превратился в свинью, похрюкивая после дебильных шуток, не стесняясь звуков, которые издавал его необъятный живот. Клим постоянно слизывал крошки с губ и усов, и язык по-змеиному сновал туда-сюда. Люстра над ними гудела так, словно лампочки вот-вот взорвутся.
Первую бутыль уговорили быстро, и к началу второй Батя совсем окосел. Бессвязно болтал о лесах, о самогонном аппарате, о тракторе. И о земле, которая не выпускает людей со всех окрестных деревень. Макар взял его под локоть и отвел в спальню.
— Давай к нам, малой, — сказал Клим. — Третий нужен.
Арик посмотрел на Татьяну, вжался в нее, словно мог спрятаться от страшных взрослых внутри такой родной, такой теплой Тани.
— Малой, тебе уши прочистить?
— Никуда он не пойдет, — твердо сказала Татьяна.
Клим с Макаром переглянулись.
— Вот так вот, — вздохнул Клим, вытирая бороду рукавом. — Не уважают нас москвичи.
Макар похрустел огурцом, облизал пальцы и швырнул пустой бутылью в Татьяну. Чуточку промазал, угодив в стену над диваном. Брызнули осколки, Татьяне обожгло лицо, на щеке вспыхнула кровью царапина. Макар довольно захрюкал.
— Что вам от нас надо?! — заревела Татьяна сквозь слезы. — Выродки! Ублюдки конченые!
Снаружи грянул гром, в деревянных рамах задрожали стекла. Клим посмотрел в пустую кружку и покачал головой.
— Знаешь, Макар, а они не рады гостям совсем.
— Ага. Не нравимся мы им, не годимся. Прям морщатся, видал? Неженки столичные.
Татьяна боялась смотреть им в глаза. Сначала в них поблескивали только огоньки похоти, но теперь… С каждой кружкой, с каждой фразой, с каждым неуловимым движением там разгоралось нечто более страшное.
— Мы ж для них никто, нахер. Слякоть деревенская, а не люди.
Клим кивнул. Прикурил Батину папиросу и сказал:
— Вот я и думаю, а чего просто так сидеть? Давай малому ухо отрежем, раз он с нами пить брезгует.
Арик вздрогнул. Клим подтянул к себе нож, которым несколько часов назад Татьяна нарезала своим торт.
— Вот, например, глаз. — Клим дотронулся до синяка. — Штука полезная, нужная. А ухо?
Макар наполнил кружки. На троих.
— Я прошу, умоляю вас… Не трогайте их. — Голос Татьяны застревал во внутренностях, выходил наружу хриплыми стонами. Она понимала, что говорит в пустоту, но не могла иначе. — Забирайте меня, что хотите делайте. Но их оставьте в покое.
Клим к ней даже не обернулся. Он подпилил ноготь, ковырнул заусенец и продолжил, глядя на Макара:
— Без уха ведь тоже все слышно. Сдалось оно ему. Может, новое потом вырастет.
Макар посмотрел на Арика и подмигнул. Хлопнул по свободному стулу, приглашая. Татьяна не могла отпустить Арика, не могла разжать пальцы. Она знала, что если сейчас Арик сядет между этими психами, то она его потеряет.
— Давай, малой, не телись, нахер. Отлипни уже от сиськи. Когда еще деревенского самогона попробуешь?
— Прошу… — взмолилась Татьяна. — Будьте людьми.
Клим почесал переносицу, подошел к дивану и взял Арика за ухо.
— Тихо, тихо, хозяйка, не дергайся. А то ведь рубану ненароком.
Маленький кулачок выскользнул из руки Татьяны, а вместе с ним частичка чего-то большого и важного. Будто из любимой семейной фотографии выдрали кусок.
— Тань…
— Все хорошо, милый. Ты только не бойся, я здесь, рядом.
Арик заменил за столом Батю. Он глотал слезы, дрожащими ладошками поднимал кружку и прикладывался губами к самогону. Когда Клим заставил его сделать несколько больших глотков, Арика вырвало.
— Злючий самогон в этот раз, ага, — сказал Макар, стуча Арика по спине. — Горло продирает, дай бог.
Злючий… Эти двое как будто не чувствовали градуса, не пьянели совсем. Самогон их только раззадоривал. Делал злее.

[Fantomas]

* * *
Злилась и стихия. Раскаты грома походили на серию взрывов, от которых дом содрогался до самого фундамента. В печной трубе выл ветер. Черные окна вспыхивали багровым заревом, будто снаружи бушевал пожар.
Опрокинув очередную кружку, Клим бахнул кулаком по столу.
— Ладно, хорошо разогрелись, добро. Можно и жениться.
— Давно пора, нахер.
Татьяне было плевать на себя. Она могла вытерпеть что угодно, последние месяцы брака научили ее этому. Но неспособность защитить своих сводила с ума. Она надеялась, что их отпустят, что ублюдки возьмут свое и исчезнут из их жизни. Но в глубине души Татьяна понимала: их не выпустят из проклятого дома. И это она привезла своих сюда.
— Чтобы все по-честному, — проговорил Клим, — пусть невест малой выбирает.
Макар, не сводя взора с Алёны, снял бушлат и достал из кармана складной нож. Блеснуло лезвие. Он присел к невестам, диван под его тяжестью едва не развалился.
— Только чтоб, нахер, без сюрпризов. Дольше проживете.
Клим, напротив, нож отложил и слепил из ладони Арика кулак с отставленным указательным пальцем.
— Мне выберем. Знаешь считалки? Давай любую.
У Татьяны плыло перед глазами, будто она смотрела на своих сквозь мутное стекло. Указательный палец Арика между лапищ Клима казался зубочисткой. Алёна кивнула брату, давая молчаливое согласие. Палец уперся в нее.
— Эни, — сказал Клим, так и не дождавшись ничего от Арика.
Палец указал на Татьяну.
— Бени.
Арик, повинуясь бородатому кукловоду, переводил палец с мамы на сестру, с сестры на маму. Влево — вправо, вправо — влево. Рики — таки, буль — буль — буль, караки — шмаки.
— Эус… Дэус… — Клим говорил медленно, словно надеялся, что Арик подключится хотя бы к финалу. — Краснодэус…
Макар ударил по дивану и усмехнулся.
— Бац.
Выбор, конечно же, пал на Алёну.
Клим распрямился, хрустнул суставами и подошел к окну. Открыл его, запуская в дом ночь, и втянул ноздрями воздух.
— Так получше. А то развозить начинает. — Он обернулся к дивану. — Ну что, малая, пойдем на коленки.
Клим вернулся на свое место рядом с Ариком, выпил. Макар взял Алёну за волосы и сдернул с дивана.
— Вали куда сказали, шлюха московская.
Алёна подходила короткими, внимательными шажками — будто по льду пробиралась. Клим не смотрел на нее, уплетая колбасу, утаскивая в рот добычу змеиным своим языком. Он изучал трещины в столешнице и рассуждал:
— Видал, Макар, ситуация? Такая невеста у меня, а все одно хочется малому ухо отрезать.
Макар засмеялся, обдавая Татьяну кислым дыханием. Он запихнул нож ей под футболку и медленно срезал лифчик. В брюхе у него клокотало, словно желудок исполнял извращенный свадебный марш.
Клим чуть отодвинулся на стуле и наконец поднял глаза к Алёне.
— Вот я и думаю. Резать? Или не резать?
Алёна была умной девочкой. Она опустилась ему на колени — на самый кончик, подальше от туловища. Но Клим сгреб ее в охапку и усадил между ног, уткнувшись пахом в стройный зад.
— Сиди, как на папке, — сказал он, расстегивая пуговицы ее рубашки, прижимаясь к спине, вдыхая запах волос. — Папка так никогда не делал? Не принято у вас, городских?
Татьяна мечтала ослепнуть, только бы не смотреть на то, как Клим спускает с Алёны джинсы, до колен стягивает трусики. Сидящий рядом с ними Арик застыл каменным изваянием, уставившись в одну точку. Туда, где ночь несмело переваливалась через подоконник. Арик был сильным. А вот Татьяна не могла даже зажмуриться, не то, что отвести взгляд. Макар кряхтел возле нее, щупал и мял соски, целовал и покусывал, но она его почти не замечала.
Клим расстегнул молнию и вытащил из штанов огромный член. Тот возвышался между бледных ног Алёны, будто ее собственный. Оттянув крайнюю плоть, Клим постучал разбухшей головкой по колечку в пупке девчонки.
— Гляди, какая конфета. Если попросишь, дам пососать.
Алёна не просила. Она упиралась руками в столешницу и дрожала всем телом. Волосы сбились на лицо, из сдвинутого лифчика торчала маленькая грудь.
Клим чуть приподнял ее, член заскользил вниз по лобку. Алёна всхлипнула. Клим резко вошел в нее, сделал пару рывков и с шумом выпустил воздух.
— Узкая какая… Макар, твой размер.
С Макара градом катился пот. Он теребил ширинку и бешено крутил головой, глядя то на Татьяну, с которой уже сорвал трусы, то за стол, где Клим насаживал на себя Алёну.
Клим разошелся, запыхтел. Опрокинул Алёну на стол — на пол рухнули кружки, потек самогон. Здоровенный член хлюпал во влагалище, как сапог в луже грязи.
Алёна терпела. Она не издавала ни звука, словно манекен со спущенными штанами, прижатый лицом к столешнице.
Макар окончательно потерял интерес к Татьяне, в которой будто что-то хрустнуло, сломалось. Она влипла в диван и, не моргая, глядела за содроганиями Алёны.

[Fantomas]

Макар, облизываясь, смотрел туда же, словно падальщик в ожидании остатков чужой трапезы.
Клим наваливался на Алёну всей тушей, наматывал волосы на кулак и с яростью вдалбливал член все глубже. Сдвинутый стол колотил в стену, скрипели доски пола.
Болтающаяся под потолком люстра рассыпала по комнате юркие тени.
— Давай уже, нахер! — крикнул Макар, вытирая испарину.
Клим захрипел, раздул щеки. Приклеился к спине Алёны, катая пальцами соски-горошины.
— Невеста… — выдохнул он ей в шею.
Вздрогнул всем телом, обхватил задницу Алёны и вдавил пальцы в кожу. Скрючился со стоном и замер. Потом неспешно засадил на всю длину раз, второй, третий…
И рухнул назад на стул.
— Ч-черт, — выдавил он. — Всем невестам невеста.
Его член все еще стоял торчком, по нему стекали сперма и кровь. Клим не спешил его убирать. Он поднял опрокинутую бутыль, приложился к горлу и крякнул от удовольствия. Нашарил папиросу, прикурил.
— Ну что, малой, видал? — обратился он к Арику, но того затягивала влажная чернота в окне. Словно это было лучшее зрелище на свете. Словно там было на что смотреть. Губы мальчика дрожали, с его стула капало.
Клим встал, вытер член голой рукой и скинул Алёну со стола. Выбросил, как использованную салфетку.
— Принимай, Макар. Оно того стоит.
В этот момент в голове Татьяны лопнуло. Во взоре вспыхнули огоньки, все заволокло красным. Она одним движением запрыгнула на Макара, который расстегивал штаны возле Алёны, и вцепилась зубами в шею. Макар заорал, полоснул ножом наугад раз, другой. Ударил кулаком, рванул за волосы. Татьяна чувствовала, как по губам течет кровь ублюдка, чувствовала ее ядовитый вкус, чувствовала плоть жирного хряка на зубах.
Клим сшиб ее ногой. Подошел ближе и открытой ладонью ударил в нос. Хрустнуло.
— Тварь полоумная! — заревел Макар. — Я тебе башку отрежу!
Со щеки сползал кусок мяса, но Татьяна рвалась в бой. Клим пнул ее в живот, придавил сапогом к полу. Татьяна выплюнула весь воздух и свернулась клубком в нескольких шагах от Алёны. Кровь с лица стекала к подбородку и рушилась на пол маленьким водопадом.
— Теперь смотреть будешь, нахер, — сказал Макар, взбираясь на Алёну.
Он спустил штаны, доставая короткий, загнутый бананом член. Раздвинул ноги Алёны, насколько позволяли джинсы, и примерился. Мохнатое пузо загораживало ему обзор, складки жира тянули вниз. Макара трясло. Свекольного цвета морда будто таяла, капли пота ползли по ней, как подкожные паразиты. Член из не самого большого банана превращался в гороховый стручок.
Макар запустил толстые волосатые пальцы Алёне во влагалище, второй рукой гоняя по члену шкурку. Он ерзал сверху, тяжело дышал, дергался, словно через него пропускали ток. Ничего не получалось. И тогда Алёна захохотала. В голос, от всей души.
— Смешно, нахер? — рассвирепел Макар. — Смешно тебе?!
Он подхватил нож с пола и воткнул его Алёне в живот.
— А так?!
Страшно, по-звериному завыла Татьяна. Ее глаза вылезали из орбит, на лице в кровавые морщины складывалась кожа. Она в судорогах билась на полу, под расползающейся багровой лужей, и протягивала руку к Алёне. А Макар трахал Алёну сразу в два члена. И чем больше дырок делал тот, что с лезвием, тем крепче становился тот, что из штанов.