О
МОНАШЕСТВЕ
«Аз яко кал любовещный»
(«Правило келейное»)
Критика в адрес
церковных иерархов, обвинения монашествующих в гомосексуализме не совсем
корректны. Может сложиться впечатление, что люди эти (а там есть и русские),
сделавшись извращенцами, позорят звание монаха, дискредитируют религию, которую
исповедуют.
Но реальность
такова, что нормальный человек, вступив в «братство», где внутренние законы
предписывают адепту всякого рода воздержание, безбрачие и даже, «если вместит»,
девственность, неизбежно и неотвратимо делается распутником, поскольку
человеческая природа властно требует, грубо выражаясь, ежедневного отправления
естественных потребностей. И тут, как говорится в других случаях,
«сопротивление безполезно».
Необходимо –
внимание! – как это ни прискорбно, сказать, что сексуальные извращения суть
психическое заболевание; следовательно, и монах, преступивший порог
традиционной ориентации, «трогается» умом. Печально, но это так. Под этим углом
зрения мы и будем осмысливать всё нижеизложенное.
Монахи берут на
плечи ношу, превышающую их силы. И, как показал тысячелетний опыт, ничто не
помогает в борьбе с «искушениями» – ни власяница, ни вериги, ни пояс с
гвоздями, ни хождение босиком по снегу, ни постная, вплоть до «акридов», пища,
ни перманентная молитва, ни продолжительная и однообразная «служба». Став
«послушником», нельзя уже оставаться нормальным человеком, но только
карикатурой на ГОМО САПИЕНС.
Монашествующие
бывают двух «сортов»: или больные от рождения (увечные, импотенты, двуполые и
проч.), каковых примерно 10%, или здоровые, но обманутые христианской
пропагандой – их 90%.
О первой
категории, о так называемых «людях лунного света» – аномальном явлении среди
человеческого материала, блестяще разоблачённом в своё время замечательным
русским философом В.В.Розановым, – мы говорить не будем. Их место если не в
клинике, то как раз в рядах проповедующих такую скопческую религию, как
христианство. Наша речь о нормальных русских мужах и жёнах, которые, к
сожалению, вновь толпами повалили в монастырские ворота. И это не самые худшие
представители. В XIX
веке это был «князь, красавец, командир лейб-эскадрона кирасирского полка», теперь это – выпускник Литинститута,
офицер-подводник, популярный эстрадный певец.
Упомянутый
В.В.Розанов, разъясняя суть монашества, писал в главке под условным названием
«Напор»:
«Рот
переполнен слюной – нельзя выплюнуть.
Человек ест
дни, недели, месяцы: нельзя сходить “кое-куда” – нужно всё держать в себе…
Пил, пьёшь –
и опять нельзя никуда “сходить”…
Вот –
девство.
– Я
задыхаюсь! Меня распирает!
– “Нельзя!”
Вот
монашество.
Что же такое
делает оно?.. Желудок, кишки, все внутренности распёрты, и мозг отравлен
мочевиной, всасывающейся в кровь… начинается некроз тканей всего организма.
– Не
могу!!!!
– “Нельзя!”
– Умираю!!!!
– “Умирай!”
Неужели,
неужели это истина? Неужели это религиозная истина? Неужели это –
Божеская правда на земле?».
Но, несмотря ни
на что, готовых «умирать» таким образом в монашеском звании на Руси всегда было
достаточно. Так, накануне революции 1917 года в России имелось около 1200
монастырей, в коих обреталось более 100 тысяч насельников. И никого из
новообращённых не смущало народное присловье: «Ушёл в монахи – стал уродом».
*
* *
На почве
христианства, где жаждут других «неба и земли» и где презирают «всё земное»,
монашества было не избежать. Вот чеканные формулы, обосновывающие это явление:
«Не любите мира,
ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире:
похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира
сего» (1 Ин.2:15-16);
«Если кто
приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и
братьев и сестёр, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим
учеником» (Лк.14:26);
«ибо Я
пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со
свекровью её. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более,
нежели Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не
достоин Меня; и кто не берёт креста своего и следует за Мною, тот не достоин
Меня» (Мф.10:35-38).
Но какое
жестокое разочарование ожидает решившегося порвать с мирской, «полной разврата
и соблазнов» (как убедили новообращённого миссионеры и христианская литература)
жизнью! Желающие верного «спасения» лезут в воду, не зная броду. Постригающиеся
не представляют, в какой жуткий омут погружают они свои «грешные» телеса и души.
Уже через месяц-два у «наречённого» появляются первые признаки ошибочного
решения порвать с обычной жизнью. Все помыслы новоиспечённого инока
устремляются к «запретному плоду».
Что делать? Первая мысль – бежать вон. В черновиках пушкинского «Бориса
Годунова» Григорий Отрепьев жалуется своему коллеге по несчастью, «злому
чернецу»:
«Что за
скука, что за горе наше бедное житьё!
… День
проходит – видно слышно всё одно:
Только
видишь чёрны рясы, только слышишь колокол…
Ночью долгою
до света всё не спится чернецу.
Сном
забудешься, так душу грёзы чёрные мутят;
Рад, что в
колокол ударят, что разбудят костылём.
Нет, не
вытерплю! Нет мочи. Чрез ограду и бегом.
Мир велик…»
Сбежал-таки
Гришка из монастыря да и стал царём на Руси. Но не все на это решаются, ибо
верят вселенскому обману и думают, что «всё образуется».
В миру, слава
«Богу», все рискованные профессии хорошо известны, и никакой дурак не пойдёт
работать туда, где он не пригоден. Страдающий морской болезнью не отважится
служить на флоте, боящийся высоты не осмелится подняться в воздух,
остерегающийся и тележного скрипа не сядет за руль скоростного автомобиля.
Человека, возмечтавшего стать монахом, должно предупреждать обо всех опасностях
иноческой стези, и главная из них – невозможность выдержать «искушение»
полового инстинкта и неизбежность чудовищных извращений в этой интимной сфере.
Если бы мировая
конфессия заботилась о собственном имидже, то посвящение в иноческий чин должно
было быть устроено на принципе многоступенчатости, и, во-первых, не быть
пожизненным. Переселившийся в монастырскую келью должен иметь право выхода
обратно, в мир. Первое пострижение должно предусматривать, скажем, полугодовой
срок. Не выдержал, то есть увидел, что монашество не для тебя, что жизнь твоя
калечится безповоротно и навсегда – «расстригайся» и не помышляй больше о
«спасении».
Но каким
бранным в христианской среде является слово «расстрига»! Этого, однако, не
должно быть. Если человеку не по силам тяжёлая работа, он ищет себе применение
в более лёгком труде. И никто не осуждает его.
Выдержавший
полгода берёт на себя новые обязательства, но опять же временные, и никто не
вправе удерживать его в келье, если он, спустя новый срок, почувствует
невозможность пребывания в обители. И так далее.
Увы, ничего
подобного в «православном» монашестве нет, отчего проистекли в нём неисчислимые
беды…
Люди, конечно,
знали о всех трудностях иноческого «бдения», и самые благоразумные из них
предпочитали принять постриг непосредственно перед смертью, в пожилом возрасте.
Таким образом хитрый человек успевал и пожить всласть, и «спастись наверняка»,
сподобившись-таки «ангельского чина». Но про таких говорят: «И чёрт под
старость в монахи пошёл».
К сожалению,
никакой «многоступенчатости» в принятии пострига не существует. Напротив, в монашеской
среде процветает идея об усугублении иноческой доли. Там неустанно загоняют
болезнь вовнутрь. Убежав, сокрывшись от родного, бытового православия – оплота
двоеверия, нерасторжимого на протяжении тысячи лет синтеза христианства и
язычества, – упёртый послушник обнаруживает, что и к черноризникам (какими
стенами их ни ограждай и какого строгого архимандрита к ним ни приставляй!)
проникают «соблазны», то есть всё та же вездесущая жизнь.
И возникает желание
(отнюдь не естественное) бежать, теперь уже из монастыря, но не в мир, а в
«пустыню», в скит, в пещеру, в яму, в глухие леса, к диким зверям на
жительство, в гроб, на «столп» постоять, в секту скопцов и прочие «толки»,
«согласия» и «обряды», и даже – в «самопалы», то есть в суицидные «ереси». И
это не считая различных ужесточений монашеского режима через принятие схимы,
ношения неудобоносимых вериг, обета молчания, почивания на досках и прочих
изуверств.
«Спасающиеся»
таким образом бегут от всякой природы, от всякой жизни, от всякого инстинкта
продолжения рода, от собственного человеческого достоинства, но – глаголет
народная мудрость – от себя не убежишь. «Аскетизм, – писал В.В.Розанов,
– это всовывание палки в колесо божественной колесницы, которая, конечно,
палку ломает или её переезжает».
Истоки
монашества в христианстве хорошо известны. Сам Христос, его ближайшие ученики и
наиболее фанатичные последователи были, если верить Евангелиям, ярко
выраженными людьми «не от мира сего», презревшими мирские утехи и радости,
включая обычные отношения между мужчиной и женщиной. Эти их качества и
предопределили содержание института монашества как идеального христианского
образа жизни.
Исследователи
первоначального христианства дружно отмечали, что контингент «верующих во
Христа» в I-II веках
н.э. на 90% составляли низы общества Римской империи – рабы, нищие, больные,
изгои, проститутки и прочие бомжи и уголовники. Но корифеи религиоведения
забывают прибавить, что «передовой отряд» христиан пополняли и представители
сексменьшинств, – а их в Риме было огромное количество, так что даже императоры
оказывались поражёнными этим недугом.
В христианстве
тогдашние геи получали как бы законный статус: сам Христос – «Сын Божий» – в 33
года воздерживался от связей с женщинами; чем же мы хуже? И хотя о прямых
противоестественных контактах Иисуса его Жизнеописание и молчит, но косвенных
свидетельств тому предостаточно.
«Приходят к
нему ученики Иоанновы и говорят: “Почему мы и фарисеи постимся много, а твои
ученики не постятся?” И сказал им Иисус: “Могут ли печалиться сыны чертога
брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них
жених, и тогда будут поститься”» (Мф.9:14-15; Мк.2:19-20).
Что такое жених,
и что он делает в чертоге брачном, комментировать необязательно. О христианской
педерастии говорят также следующие евангельские эпизоды:
«И когда
Иисус возлежал в доме, многие мытари и грешники пришли и возлегли с ним и учениками
его» (Мф.9:10);
«И когда
Иисус возлежал в доме его, возлежали с ним и ученики его и многие мытари и грешники;
ибо много их было, и они следовали за ним» (Мк.2:15);
«Один юноша,
завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за ним; и воины схватили
его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них» (Мк.14:51-52).
Сам Христос
подчёркивает, что он не постится и не умерщвляет плоть, а живёт так, что люди
говорят: «Вот человек, который любит есть и пить вино» (Лк.7:34). Но
если здоровый мужчина в расцвете лет ест мясо, пьёт вино, но не желает женщину,
а предпочитает возлежать с неженатыми юнцами-учениками, то это наводит на
некоторые размышления, и все отношения «Учителя» с учениками уже представляются
окрашенными в более нежные «голубые» тона. Вообще, сексуальные вкусы Христа
были изрядно экзотичны: «…блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы
непитавшие!» (Лк.23:29).
Общеизвестно,
что среди ранних христианских сект было много тех, что открыто исповедовали
гомосексуализм, считая женщину исчадьем ада; особенно отличались в этом
николаиты. Невежественные фанатики, у кого им было научиться, кроме как у того,
чьё имя они носили? Ведь они во всём подражали Христу и его ученикам и тем
«спасались», так как истинный христианин, как учит Христос, ни жены, ни
детей иметь не должен. Ведь это только в Ветхом Завете существует заповедь: «Не
ложись с мужчиною, как с женщиною – это мерзость» (Лев.18:22), а на «Новый
Завет Господа нашего Иисуса Христа» она, как видно, не распространяется, ибо,
согласно его учению, «не может человек ничего принимать на себя, если не
будет дано ему с неба» (Ин.3:27).
Из этого-то
«набора» адептов новой веры и складывались «на заре христианства» монашеские
ордена… И сексменьшинства чувствовали там себя на месте, ибо из касты
отверженных превращались вдруг в «подвижников благочестия», в «чудотворцев» и
даже в «святых».
В нашумевшем в
России в конце 1990-х годов фильме Мартина Скорцезе «Последнее искушение
Христа» церковников, а особенно монашествующих возмутило не то, что Христа
сняли живым с креста, а то, что «Спаситель» женился сразу на двух сёстрах и
«родил» кучу ребятишек. Голливудский режиссёр вторгся в «святая святых»
содомитов от христианства, заставив их вождя, названного ими «Богом», хотя на
время демонстрации фильма сделаться обыкновенным человеком.
Средневековые
критики монашества в России объясняли происхождение «иноческого жития» «кознями
дьявола» и указывали, что основателю монашества Пахомию Великому (348 год)
явился в пустыне вовсе не «ангел божий», якобы «научивший» преподобного
«подвижничеству», но бес «в тёмной одежде», каковую и носят с тех пор монахи.
Трагедия
особого рода терзает в монашестве человека образованного (а таковых среди
чернецов довольно высокий процент). Ему, как и другим, скрывшимся от мирской
суеты и шума за толстыми монастырскими стенами, для борьбы со «страстями»
предлагается «пост и молитва». Пост сам по себе вроде бы не опасен и даже
«полезен» для организма, но, переходя (по результатам малоэффективности
сражения с бесовскими чарами) в «изнурение плоти», – подрывает здоровье.
Но эти
последствия есть ничто в сравнении с травмой духовной, которую получает
«вставший на молитву» монах разумеющий. Последняя отнюдь не безплотна. Она, как
и любое слово, имеет силу, которая и поражает молящегося своей примитивностью,
отсутствием мысли, узостью взгляда на окружающий мир. Все «помышления»
«православного» инока вращаются вокруг ограниченного числа понятий («Бог»,
«дух», «грех», «немощь человеческая»), одного топонимического пространства
(Палестина), нескольких десятков еврейских дельцов («святых», естественно),
вокруг одной-единственной «истины», открытой, конечно же, иудеями и преподанной
ими безтолковым языком.
Молитва
вообще – это признание человеком своего тотального безсилия и глубокой
ограниченности, а смысл молитвы верующего христианина – постоянная
констатация собственного ничтожества и, как следствие, просьба к
инороднему «Богу» о помиловании (кассационная жалоба осуждённого
преступника; парадокс: сам добровольно постригся, но всю оставшуюся жизнь
вопиёт «Господи, помилуй!»; ото всего отрёкся, а теперь скулит столь же часто
«Подай, Господи!») и о «спасении» (от чего – непонятно, но, правда, по правилам
игры, – там, «за гробом»). Соответственно, здешнее «преходящее» бытие не только
осуждается, но молящийся торопится пройти его как можно скорее, и хорошо бы,
если б жизнь исповедника самой лучшей и правильной в мире религии окончилась
прямо завтра…
Какой узкий
круг идей, понятий, образов для мыслящего существа, каковым является человек! В
духовном плане монаха можно сравнить с пожизненно заключённым в одиночной
камере преступником: некуда человеческому разуму «податься», и, вместо того
чтобы дать простор своему уму и сердцу, душе и телу, «отшельник» должен
круглосуточно долдонить до конца дней своих безжизненные, безплотные, безсеменные
молитвы.
В то же самое
время молитва монаха переполнена яростным обличением «грехов», кои, по замыслу
«отцов церкви» (не забудем поговорку: «У святых отцов не найдёшь концов»),
должны обуревать «брата».
Представим себе
первый молитвенный вечер человека, порвавшего с миром и уединившегося на
жительство за высоким и прочным монастырским забором.
Всё позади.
«Послушник» «наречён», получил клобук и мантию, отрёкся от своего имени, от
родителей, от семьи, поплевал «на дьявола», олицетворявшего в данный момент всё
мирское, прополз под столом (в «узкие врата», откуда уже нет обратного хода).
Вот и долгожданная келья, которая, несмотря на микроскопические размеры, отнюдь не кажется ему тесной – уж
сюда-то никакие «искушения» не просочатся. Увы, чернец ещё не ведает, что
главные «соблазны» пожалуют в душный затвор вместе с новоявленным
малосхимником. Давно сказано: «Заступи чёрту дверь, а он в окно» или: «Одолели
черти святое место».
Первый
монашеский день был насыщенным: психологический шок (постригся, всё-таки!),
«новые» труды, поздравления со всех сторон, наставления старших «братьев» (это
потом он узнает о дурных свойствах этой самой «братии»), ревнивый взгляд
игумена. Поздний вечер, но долгий день ещё не кончен – ведь служебный цикл у
инока почти что суточный, на сон остаётся часа четыре. «Тёплая» лампадка тускло
освещает висящие на импровизированном иконостасе лики «Спасителя», «Божьей
Матери» и какого-либо полусъеденного червями «преподобного». На аналойчике в кожаных
переплётах скромно лежат «Святое Евангелие», «Молитвенник», «Служебник»,
«Следованная Псалтирь», а также свечки, «просвирка», бутылочка со «святой
водой». Специфический, похожий на затхлый, запах. Всё готово для начала
процесса «спасения» «грешника».
В келье, по
замыслу «устроителей» монашеского общежития, основное занятие – молитва. Она у
иноков (наверное неофиту уже внушили) всегда – «умная». И главная из них –
«Правило келейное». А вообще-то молитв – не счесть: тайные и явные,
очистительные, утренние и вечерние, «ко святому причащению», на сон грядущий,
перед трапезой и после, от наваждения… Новик старательно перелистывает страницы
замусоленного «Молитвенника», перешедшего к нему по наследству от недавно
умершего иеросхимонаха. Это потом затворник будет бормотать «Правило», не
задумываясь о прочитанном, – лишь бы избавиться от надоевшей обузы (а может
быть для того, чтобы ускорить собственное «спасение»?), а по первости он боится
пропустить слово или неправильно его прочитать (ведь ударение в церковнославянском
языке какое-то причудливое), перемежая чтение сотнями (!) поясных и земных
поклонов и многократным повторением «Иисусовой молитвы».
Любой текст,
если у человека есть разумение, должен заставить его задуматься. Так и с
молитвой. Тем более, что при чтении её картина разворачивается нешуточная. А
собеседник-то – сам «Бог»…
На
«постриженную» голову свеженького насельника обрушивается поток уничижающих его
слов и закрученных по-церковнославянски оборотов. За него, оказывается, всё уже
давно обдумано, и тьмочисленные «грехи» чётко прописаны в «правилах» и
«канонах». В миру теперешний отшельник, конечно, «грешил» – как обыкновенный
человек: пил, курил, чревоугодничал, лгал, соблазнялся чужим, прельщался
женским полом, сомневался в «Боге», не видел путей «ко спасению». Но в
иноческих молитвах «грехи» не только «паче песка морского», они – необычные и
прямо-таки поражают психику неофита.
Получается, и
шага нельзя ступить, и мозгами невозможно пошевелить, и порыва сердечного
опасаешься позволить себе, чтобы не «согрешить». Буквально всё – «грех»! Будто
погрузился в какие-то нечистоты, словно опустился в пучину, где царствует потоп
страстей, где правит бал «сугубый», «трегубый» и ещё невесть какой «-губый»
«грех». Ты – «делателище греха», «делателище дьявола» и «греховную скверну
желаешь» непрестанно, ты – встал на пути злодеяния, житие твоё – срамное,
нечистое, мерзкое, непотребное, калное, ты – суть «гроб поваплённый» (а
снаружи, естественно, покрашенный)…
Попадаются и
смешные на первый взгляд места. Оказывается, «его преподобие» (так уже можно
величать принявшего хиротонию иеромонаха) есть субъект «в кале валяющийся».
Как прикажете это понимать? Нашёл «служитель Божий», простите, кал и извалялся
в нём? Есть строки и совсем непонятные. «Аз яко кал любовещный», –
читает о себе пустынник из молитвы «иже во святых отца нашего Иоанна
Златоустаго». Что это? Опять кал! Любимая вещь, что ли, он у монахов?! «О,
Господи, прости меня, грешного!» Будто взял в рот этот самый экскремент.
Дальше – больше.
Очередь дошла до молитвы Симеона Метафраста (грек, поди), а в ней жуткие слова,
подготавливающие неопытного чернеца к восприятию (а следовательно и к
совершению) особых, затворнических «грехов». Молящийся просит «Господа сил»
помиловать его за то, что он «всяк уд оскверних, растлих», за то, что он
«повинен» в «растлении, истицании, рукоблудии, деторастлении…
скоктании», за то, что он «малакию сотворих». Некоторые «ухищрения»
Сатаны совсем чужды пониманию. «Скоктание»? Может быть, скотоложество? «Боже
мой! Очисти мя, грешного!» Нет, нет, это не скотоложество. Этимология не та. Но
тогда что же сие значит? Уж непременно что-то противоестественное, ежели стоит
в одном ряду с «растлительными» грехами. Да уж эти термины слишком хорошо
известны. Рукоблудия, конечно, не избежать, но чтобы остальное…
Ясно, что в
молитвах (а их возраст значительно более тысячи лет) зафиксированы те проступки
грешников-монахов, которые являются повседневными и отнюдь не виртуальными,
или, как сказали бы аналитики, типичными. И никому в голову не пришло за
прошедшие века усомниться в содержании молитв, переписать их, убрать оттуда
чудовищные обвинения в растлении детей, например. Напротив, все молчаливо
соглашаются, что, к сожалению, так оно и есть, что именно эти «грехи» должны творить
и непременно творят (!) «отцы-пустынники и жёны непорочны».
Ведь нет же в
тексте «указания» на грех убийства человека – значит, до такого смертного греха
монахи в своём «бдении» не доходили. Ну да, заповедь гласит: «не убий». А за
осквернение всякого «уда» (конечностей человеческого тела), за растление людей
или, как сказала бы «продвинутая» молодёжь, за «опускание» себе подобных, за
«малакию» (онанизм) «преподобный» предупреждается резко и грубо. Оно и понятно.
Соответствующей, одиннадцатой, заповеди (типа «Не сотвори себе малакию» или «Не
насилуй всуе отрока», или «Не опускай… руки свои в карманы») «Господь» Моисею
не продиктовал. Следовательно… разрешено то, что не запрещено «Законом
Моисеевым». А нейтрализовать, загладить ужасные грехи может только «Милосердный
Бог». Нет, без молитвы никак не обойтись!
Страшная
догадка посещает насельника «Божьей» обители: неужели и мне предстоят сии
деяния?! О нет, нет!! Я-то тут при чём? «Бог» не допустит! «Матерь Божия»
оградит! Да и сил у меня достаточно, чтобы не пасть так низко. Но уже ближайшее
будущее покажет, что составители молитв как в воду глядели.
Доплёлся до
кельи и – «Грех под лавку, а сам на лавку», но, подумав минуту, опустил
руку под лавку, взял «грех» и сунул под одеяло. Или, по слову Давида-псалмопевца,
– «Грех мой предо мною есть выну».
А «соблазны»,
между прочим, таятся и в самой структуре христианского «богослужения» и
молитвословия. Проклиная всё телесное, монахи, тем не менее, в молитвах и
песнопениях ежеминутно поминают – вот он узаконенный сатанинский искус! –
«Богородицу», то есть женщину, деву, мать, роженицу, её чрево, её сосцы, акт
зачатия плода, игру младенца во чреве матери, ухаживание за младенцем и т.п.
Таким образом, одна половина головного мозга монаха не знает, что делает другая.
Ведь если ты отрёкся от мира, так и молись мужикам и их «достоинствам»! Увы –
шизофрения, «как и было предсказано».
Жизнь
черноризника густо окрашивается в мрачные тона, превращается в мерзопакостное
существование, из которого произрастают лицемерие, ложь, обман, преступление –
и в первую очередь перед духом и буквой «Священного» Писания, где, несмотря на
унылую практику Христа и его апостолов, всё-таки нигде прямым текстом не
пропагандируется мужеложество и прочая грязь, преступление перед церковным уставом,
гражданским обществом, человеческими законами.
Мы уж не
говорим о «философских» сожалениях, обуревающих малосхимника. О том,
например, что у него никогда не будет детей, не будет семьи, дома, хозяйства,
что своим поступком он разрушает тип социальной жизни, нарушает тип
человеческой истории, что у него нет и не будет будущего. Да оно ему попросту и
не нужно, как человеку – обезьяний хвост.
И монах уже с
полным основанием начинает вопить о «согрешениях» и «прегрешениях» громче
других, ибо знает все свои келейные тайны, свои похотливые «видения», все
«страсти», от коих он распаляется так, что тело горит. И когда ему попадаются
евангельские слова о том, что если глаз твой соблазняет тебя, то лучше его
вырвать, он то же самое думает и о других своих «удах».
Скопчество? О
Боже, только этого ещё не хватало! А что? Евангелие и об этом «подумало»: если
кто «вместит», то почему бы и нет?! Изуверы от христианства придумали даже
соответствующую пословицу: «Себя оскоплю – рай куплю». Совершая над
собой насилие, скопцы, по крайней мере, последовательны в своём фанатизме.
Да и вообще,
лучше бы тебе, похотнику, и не родиться на белый свет. Это тоже из «Писания»,
которое почему-то зовут «Священным» и «Богооткровенным», но коему более
подходит определение «Чёртооткровенное». Ужасно, но и тут есть последователи
дьявольских строк. Всякого рода сжигающие себя («пальники»), закапывающиеся
живьём в землю – в преддверии «конца света». О, невропатологическая религия!
Но это –
крайности, радикализм, которые консервативная Церковь осуждает. Основная масса
«глубоко верующих» удовлетворяется компромиссом, звучащим привычно: «Не
согрешишь – не покаешься», а следовательно и «не спасёшься». Ведь
сам «Сын Божий» помиловал («раеви сподобил») убийцу-разбойника,
висевшего на кресте рядом с ним на Лысой горе. Вот он, прямой путь в «Царство
Небесное» – через грехопадение! И тут никакой грех не зазорен. «Бог не без
милости!» – талдычат на всех папертях.
На какие только
ухищрения – самые невероятные, будто сам «Нечистый» шепчет им на ухо, – ни идёт
«братия», дабы скрасить своё «калное житие». «По немощи» «благословляют»
послабления в пище (вплоть до молока и мяса), имитируют всякие «неизлечимые»
болезни, дающие им «добро» на смягчение уставных предписаний, выдумывают статус
«мирских монахов» и, живя вне обители, уже не подлежат контролю со стороны
монастырского начальства, берут в услужение монашек, мирских вдов, но чаще
всего – так называемых келейников, то есть служек из молодых ребят, из
семинаристов.
О, как долог
был этот первый день молодого монаха! Уж скоро полунощница, а там и заутреня.
На сон остаётся совсем ничего. Инок заснул мгновенно, и все впечатления, все
сомнения растворились в сладкой неге. Но, чу? Послышались шаги «учинённого»
«брата», постукивающего добротной палкой в двери каждой кельи: «На молитву!»
Он ещё не знает
– как «старослужащие» монахи издеваются над молодыми, безбородыми. Какой там монастырский устав?! Царство
неуставных отношений! Но сор из келий никогда не выносится. И нету там
«Комитета монашеских матерей». Есть игумен – «полковник», который и сам не
прочь поизгаляться над «ищущим света Христова».
*
* *
История русского монашеского общежития, русская литература, а особенно
устное предание пестрят сообщениями о «вселенском блуде» иноков и инокинь, о
«женатых монахах», о гомосексуализме, о чудовищном грехопадении людей в чёрных
рясах. Недаром, ох недаром в народе существует устойчивая аллергия против
монашества. Диапазон тут широк – от насмешек до презрения. Русские пословицы
тому доказательство. Достаточно одной присказки:
«Ой вы,
матери-келейницы, сухопарые сидидомицы!
К вам старик
во двор, а и где вы? – В часовне часы читаем.
Ой вы,
матери-келейницы, сухопарые сидидомицы!
К вам молодчик во двор, а и где вы? – По кельям лежим».
В русском фольклоре
много говорится о горькой доле монахов. В частности, о том, как молодому чернецу
захотелось погулять, и он идёт сначала к «старым бабам», затем к «молодицам» и,
наконец, к «красным девкам»:
«Уж как
тут чернец привзглянет,
Черночище
клобучище долой сбросит:
“Ты сгори
моя скучная келья,
Пропади ты
моё чёрное платье.
Уж как полно
мне, добру молодцу, спасаться,
Не пора ль
мне, добру молодцу, жениться,
Что на душеньке на красной на девице”».
Или: «Ты
проходишь мимо кельи, дорогая,
Мимо кельи, где бедняк чернец горюет,
(Женский
вариант песни: «Ты проходишь, мой любезный, мимо кельи,
Где живёт несчастна сестрица в мученьи…»)
Где
пострижен добрый молодец насильно.
Ты скажи
мне, красна девица, всю правду:
Или
люди-то совсем уже ослепли,
Для чего
меня все старцем называют?
Ты сними с
меня, драгая, камилавку,
Ты сними с
меня, мой свет, и чёрну рясу,
Положи ко
мне на груди белу руку
И пощупай,
как трепещет моё сердце,
Обливаяся
всё кровью с тяжким вздохом.
Ты отри с
лица румяна горьки слёзы,
Разгляди ж
теперь ты ясными очами,
Разглядев,
скажи – похож ли я на старца?
Как чернец
перед тобой я воздыхаю,
Обливаяся
весь горькими слезами,
Не грехам
моим прощенья умоляю,
Да чтоб ты любила моё сердце».
Старец Зосима сетовал, что слово «инок» «произносится
в наши дни у иных с насмешкой, а у некоторых и как бранное. И чем дальше, тем
больше». И констатировал: «Правда, ох, правда, много и в монашестве
тунеядцев, плотоугодников, сластолюбцев и наглых бродяг». Давно утвердилась
в народной среде кличка за монахами – «жеребячья порода». Даже постящихся сверх
меры народная мудрость пригвождает к стенке: «Бес тоже не ест и не пьёт, а
пакости деет».
Фёдор Павлович
Карамазов в упомянутом романе обличает «ищущих ума Христова»: «На капусте
спасаетесь, и думаете, что праведники! Пескариков кушаете, в день по пескарику,
и думаете пескариками Бога купить!.. Но не в пескариках истина… Нет, монах
святой, ты будь-ка добродетелен в жизни, принеси пользу обществу, не заключаясь
в монастыре на готовые хлеба и не ожидая награды там наверху – так это-то
потруднее будет».
А увидев
приготовленный к трапезе гостевой стол, Карамазов закончил свой «спич» на
высокой ноте: «Ай да отцы! Не похоже ведь на пескариков. Ишь бутылочек-то
отцы наставили, хе-хе-хе! А кто всё это доставлял сюда? Это мужик русский,
труженик, своими мозольными руками заработанный грош сюда несёт, отрывая его от
семейства и от нужд государственных! Ведь вы, отцы святые, народ сосёте!».
Через сто лет
после Достоевского советская поэтесса Т.М.Глушкова с презрением писала о
«сонме» «плотоядных, хищных черноризцев». Но это всё – цветочки.
Обращаясь к
участникам Стоглавого церковного собора в 1552 году, царь Иван Грозный упрекал
монастыри за то, что там «вдоволь» хмельных напитков, и монахи предаются
пьянству, а по кельям «незазорно» ходят «жёнки и девки», а «робята
молодые» и «отроки голоусые» (то есть мальчики, у которых ещё и
пушок на губе не пробился) живут там «невозбранно».
Русский учёный
так описывает иноческое «жительство» в XV веке. «Монахини… не стесняясь,
поселялись вместе с монахами в одном и том же монастыре… Совместное
сожительство сейчас же приводило к обоюдному забвению обета воздержания;
монахам не приходилось уже искать “баб”, имея под боком “Христовых невест”.
Подобные отношения никого не смущали, стали бытовым явлением. Было найдено
юридическое положение и для детей, рождавшихся от таких связей: они оставались
при обителях в качестве монастырских рабов».
От рядовых
иноков не отставали и настоятели монастырей. В знаменитом письме 1660 года
(автор неизвестен), обличавшем тогдашнюю церковную жизнь во всех её
проявлениях, в частности, отмечалось, что и «игумены, оставиша свои
монастыри (на попечение «Бога», видимо – Н.Б.) и возлюбиша со
мирскими жёнами и девицами содружатися».
Интересна и
судьба царицы Евдокии Лопухиной, жены Петра Первого, насильно постриженной в
1698 году. Инокиня Елена вела себя вольно: не носила монашеского одеяния,
отлучалась из Суздаля, где находился монастырь. Более того, у «невесты
Христовой» много лет имелся любовник, Семён Глебов. Его казнили, а её сослали в
отдалённый монастырь на Ладоге – нет, не за нарушение монашеских уставов, а
всего лишь по делу царевича Алексея Петровича.
В повести Льва
Толстого «Отец Сергий» главный герой, князь Степан Касатский, задуманный
автором как «подвижник» и «Божий делатель», не выдерживает, однако, заданного
«курса». Путь, пройденный «отцом» Сергием в монашестве, представляет собой
причудливый зигзаг: блестящий гвардейский офицер – монах-красавец – пустынник –
«чудотворец» – погибший «грешник» (совратил молодую девицу) –
странник-проповедник – ссыльный за бродяжничество в Сибирь. Повесть не имеет
развязки, сюжет искусственный, герой двусмысленен. Такой писатель, как
Л.Толстой, и не мог написать иначе, ибо, имея семью и десять детей, «для
народа» проповедовал другое, а именно, что «нельзя» посягать на женщину, а если
уж обстоятельства («похоть») вынуждают, то нарушитель должен осознавать всю
скверность и подлость совершаемого им акта, знать, что это – наваждение
и уступка дьяволу. «Ведь недаром же сама природа (?? – Н.Б.), –
писал эстет-лицемер, – сделала так, что это дело (деторождение,
совокупление мужчины с женщиной – Н.Б.) и мерзко, и стыдно, а если
мерзко и стыдно, то так и нужно понимать».
Настоящий монах
(«подвижник», «старец», «чудотворец») и не мог получиться из такого нормального
и здорового человека, каким был Стива Касатский. Игумен монастыря, куда
поступил «отец» Сергий, особо остерегал новообращённого от «греха плоти»,
от блуда. Внутренняя борьба в душе и теле инока (сомнения в вере в «Бога»,
плотская похоть и проч.) продолжалась безпрерывно все долгие годы
«подвижничества». Не пособил и обычный набор «средств»: поклоны до изнеможения,
молитва, тяжкий труд, затвор. Женский соблазн поднимался в его естестве снова и
снова со страшной, неодолимой силой и дошёл до того, что «получил даже
определённую форму». Какая это была «форма» Толстой не уточняет – моралист
здесь в очередной раз одолел художника. Видимо, «мерзко и стыдно» было
изобразить монашеский «грех». «Отца» Сергия всё раздражало, особенно дамы. «Весь
мир соблазн», – открыл для себя женоненавистник давно открытую истину. Но,
спрашивается, зачем тогда «Бог» его создал? Помимо молитвы, князь возглашал в
свой адрес: «Гадина! Гадина! Хочешь быть святым». Но и это не облегчало
страданий.
«Грех»
состоялся, когда «отец» Сергий был «уже маститым старцем», после долгих
лет (не меньше двадцати) монашеского «служения». Он «согрешил» с 22-летней
купеческой дочерью, пришедшей к «чудотворцу» за исцелением от «недуга», прямо в
«старческой» келье, на иноческом одре. Наутро «подвижник благочестия» одел
специально запасённое «мужицкое платье» и, сказав «Нет Бога», ушёл из
«пещеры» «в мир». (Л.Толстой предвосхитил, таким образом, свой уход из Ясной
Поляны перед смертью.) Девица, конечно, в то же утро «выздоровела», а «старца»
поиски «Бога» привели чуть ли не на сибирскую каторгу, где и затерялись его
«княжеские» следы.
Но, конечно,
предпочтение в монастырях и «пещерах» отдавали и отдают однополой любви. Дело в
том, что среди монашествующих искони сложилось мнение, будто женщина – это
дьявол в юбке (а кому хочется иметь контакты с этим «животным»?), мнение,
трансформированное в ненависть к женскому полу как к субъекту, могущему
помешать его, будущего педераста «спасению». Негласный «закон» гласит:
«Совокупиться – значит убить». А «Господь» приказал: «Не убий!».
Заодно монахи
третируют и женатых священников. Изуверы-«раскольники» (федосеевский толк),
выражая эту тенденцию, говорили: «Лучше семерых родить (в блуде – Н.Б.),
чем замуж ходить».
В.В.Розанов, у
которого по воле церковников собственные дети считались «незаконнорождёнными»,
критиковал сложившуюся практику ненависти монашествующего Синода к белому
духовенству и его семьям. Отталкивающих примеров в «православной» России было
множество. Вот один из них.
Умерла попадья,
оставив попу семерых малолетних детей. Естественно желание «батюшки» жениться
снова и «дать детям вторую мать». Но церковное правило это запрещает. Причина,
по Розанову: монахи, захватившие церковные высоты, «ненавидят младенцев»
и не желают помочь вдовцу. «И хотя епископы хорошо знают, что вдовые
священники редко удерживаются от греха, но в сем случае игнорируют даже
нравственный вопрос и со всем мирятся, только бы не дать второй жены
священнику. Явно, что и на первый-то брак они смотрят как на падение и грех и
вовсе в душе отвергают таинство брака… А ведь брак-то сотворён Богом,
благословлён Иисусом Христом. Он первое Своё чудо сотворил на браке: так
явна была любовь Его к этому человеческому состоянию. И в самом деле, в
продолжающемся сотворении детей как не видеть продолжения сотворения мира Самим
Богом, как не видеть, что в нём осуществляется самый план сотворения
Богом человека в двойном виде – мужчины и женщины? Но раз монахи признали в
материальном, в плотском начале природы коренное мировое зло, сотворение
дьявола, то явно, что поддержание плотского сотворения они считают злом же,
чем-то бесовским».
Завязать монаху
связь с женщиной равносильно тому, что сделать какую-либо пакость при свете дня
и при свидетелях, тогда как «сношения» с себе подобным покрыты мраком ночи («путь
наш во мраке»), когда о «грехе» знает «токмо “Бог” един». А уж
«Он»-то, родимый, никогда не выдаст содомита. Пословица гласит на этот счёт: «Утаи,
Боже, так, чтоб и чёрт не узнал». И келья «молитвенника» (а молится он,
конечно же, «о мире всего мира» и «за вся христианы» – не меньше)
превращается в «вертеп разбойника». «Богу угождай, а чёрту не перечь», –
говорится в народе.
Но каким бы
«нечистым» ни было житие малосхимника, игра, по крайней мере для некоторых,
стоит свеч, сожжённых перед иконой «Угодника Божьего». Мирская слава в образе
будущего епископства (если повезёт, то и в зарубежной епархии) заставляет
монаха переносить все противоестественные стороны своего срамного бытия.
Монашеское честолюбие тут как тут: всего лишён («яко персть») «по милости
Божией», так хоть во власть сходить, да поиздеваться над приходскими
иереями-женатиками. Стать «князем церкви» – за это можно заплатить «виру»
самому господину Дьяволу – царю содомитов и дегенератов! Недаром «отец» Сергий
у Л.Толстого, которому тоже «грозила» быстрая и блестящая монашеская карьера,
молился: «Господи, очисти от скверны славы людской, обуревающей меня».
Исследователи
этого вопроса указывают на гордость (что вот, мол, я какой необычный)
как на одну из побудительных причин перехода в монашество, и на тщеславие,
заставляющее «постника» и «молчальника» пренебрегать падением в пучину
содомитства ради панагии и митры. Агиографическая литература, в свою очередь,
поучает инока, что только на путях «отшельнических» «рождаются» «праведники»,
«старцы» (одни оптинские чего стоят!) и «святые». А ведь паства «православная»,
как давно уж подметили «непогребённые мертвецы», верит всему и готова носить на
руках любые «живые мощи».
Парадокс
заключается в том, что без блуда, без насилия над своим и чужим телом, без
вполне осознанного юродства количество «святых» в христианстве было бы
незначительным. Посмотрите, призывает нас В.В.Розанов, на иконостасы
«православных» храмов! И поясняет: это просто деревянные заборы, исписанные
скверными лицами блудников, содомитов, онанистов, девоубийц, детоубийц. А мы
кадим им и взываем: «Святые отцы такие-то, молите Бога о нас!».
Одно извращение
порождает другое. У верующих русских женщин «шармом» считается исповедоваться
или просто получать «благословение» не у рядового священника: что взять с
«батюшки», отягощённого семейными заботами, а может быть и пьяницы? Иное дело –
монах, а лучше – схимник!
И вот потоки
«православных» устремляются «в Лавру», «в Почаев», «в Печёры»; тамошние
черноризники среди старушек неизменно пользуются успехом: небезгрешен, конечно,
но неизмеримо ближе находится к «Богу», чем его «белый» собрат. А какой
молитвенник! Чуть ли не круглые сутки пребывает в медитации.
Ужасная
аберрация сознания! «Православные» жаждут (ищут!) поцеловать руку онаниста! В
свою очередь, последний в дополнение к «шёлковой» рясе «от Версачи» стремится
обязательно омочить её дорогими духами или розовым маслом, дабы никто не учуял
специфического монашеского запаха.
Самый
последовательный критик (но и специалист) христианства и «православного»
монашества В.В.Розанов спрашивал: «Как могло оно [монашество – Н.Б.]
получить от земли, от страны, от законов санкцию себе не как личному и
исключительному явлению [скажем, как людям, больным от рождения – Н.Б.],
а как некоторой норме и правилу, как “образцу христианского жития”, если его
суть – просто никуда “не ходи” (по надобности)?».
Причина – в
семитском (пустынном) духе христианства, в «незлобивом» лике Христа, в
евангельских жизнененавистнических строках. «Монастыри и монашество, –
продолжает Розанов, – издревле были цитаделями половых извращений, где эти
противоестественности… неприступно сохранялись под защитой молитв, ладана,
свеч, “святой воды” и “мощей”, которые все окружали их и защищали от
истребления, даже от безпокойства и наблюдения. (Стены монастырские с веками
строились всё выше и выше.)»
Философ
характеризовал христианский аскетизм как «весь грех, полный грех, целый
грех», как отвержение «Божьего Промысла». Солнце под своды храмов, а тем
паче в монашеские кельи, никогда не заглядывает. Там – сумрак, скорбь,
извращения всех видов, заунывное пение, могильный колорит.
«Я не только
не хочу работать для земли, но и не хочу, чтобы земля меня помнила», – таково
кредо затворника. Поистине чёрные люди поклоняются Чёрному свету и Чёрному
солнцу. Там полновластно правит бал духовная содомия, а в служанках у неё –
содомия физическая. «Два сапога – пара». Цель жизни – великая схима, гроб,
могила, «просиявшие мощи».
Чем
человечеству сходить в могилу (христиане, а монашествующие особенно, жаждут
«конца света», смерти всего «падшего» человечества), лучше вы в неё,
содомитяне, сами сходите – с крестами и панагиями, с посохами и трикириями, с
потирами и дискосами, с чётками и молитвословами!
*
* *
Институт
монашества регулярно поставляет в ряды гомосексуалистов всё новые и новые стаи
верующих «голубей». Все нормальные, рассчитывающие на жизнь будущих поколений
государства принимают соответствующие законы, ограничивающие действия
сексменьшинств. И совершенно справедливо, поскольку эта тучнеющая от
безнаказанности зараза, если дать ей размножиться, заполонит всю землю, и жизнь
на планете прекратится. Да не будет так!
Народная
мудрость гласит: «Худую траву с поля вон!» Сказано – сделано. В сельском
хозяйстве война с сорняками является основой культурного земледелия. И не
только в полеводстве, но и на приусадебном участке, во дворах, на улице.
В парках
регулярно производится «просветление» – удаление ненужной, затемняющей
перспективу, делающей лес диким поросли.
Водоёмы, если
люди уважают себя, воду и всё, что в ней обитает, подлежат систематической
чистке от грязи, ила, водорослей и прочей тухлятины.
В
животноводстве обязательна (первейшее правило!) выбраковка негодных
(безплодных) экземпляров скота.
В человеческом
обществе меры, подобные принятым в полеводстве и животноводстве, столь же важны
и необходимы. Красота, облагораживающая землю, складывается из здорового
человеческого материала и прекрасных плодов человеческой деятельности, – и эта
гармония ничем не должна быть нарушаема.
Оберегающее
свой народ государство отправляет преступников (уродливые особи человеческого
общества) в «места не столь отдалённые» – иначе уголовный безпредел быстро
положит конец самому существованию человечества. Не менее опасна для общества и
«болезнь» гомосексуализма.
Мало того, что
монашество являет собой уродливый институт в народной жизни. Его представители
волей судеб оказались поставлены вершителями и духовными окормителями народа!
О, мирская лесть! Её отнюдь не чураются «великие печальники земли русской».
Именно они в лице церковной иерархии (а она сплошь состоит из монашествующих)
судят и рядят «православных».
РПЦ смотрит на
мир, на полную красот, разнообразную, сложную и цветущую жизнь, на религию и
другие сферы деятельности человека глазами отрёкшегося от нормальной жизни
монаха. А в лучшие (с точки зрения Церкви) времена монашествующим удавалось
править целым государством (см. «жития» патриархов Филарета и Никона). А уж в
качестве советников русских государей церковники и иноки были всегда.
На Западе идут
споры – допускать ли гомиков в правительство, возможны ли однополые браки между
чиновниками и т.п., а в России монашествующие «голуби в рясе» давно уже у
власти (церковной) и через посредство Отдела Внешних Церковных Сношений (ОВЦС)
контактируют со всеми конфессиями. Обратите внимание на двусмысленность
аббревиатуры: «отдел… сношений». Куда яснее!
Что может быть
чудовищней положения, когда
безбрачные
«благословляют» брачных,
бездетные «не
запрещают» детям (Христос: «Не запрещайте детям приходить ко мне»),
постники клеймят скоромников,
затворники
руководят открытым обществом,
бобыли
наставляют семейных,
молитвенники
«вразумляют» далёкую от «бдения» трудовую часть населения,
печальники укоряют
радостную сторону бытия,
«неубийцы» (от
«не убий») «освящают» полковые знамёна, боевые орудия, смертоносные ракеты и
примазываются к военным победам русского оружия,
отделённые от
государства «клирики» вмешиваются в политику через посредство выборов,
«смиренные»
занимаются интригами, доносами, «запрещением», анафемствованием,
развратники пекутся о нравственности народа,
постники что-то лепечут о «социальной доктрине»,
педерасты
диктуют правила поведения нормальным людям,
богословы, чей
кругозор ограничен размерами Палестины и семитским мировоззрением, преподают
нам – «Истину»!?!, «Богооткровение»?!, «Смысл жизни»?!
О, слепые
поводыри слепых! Отрешённые от обычной жизни и даже принципиальные её
ненавистники, «сосуды», полные нечистот, но украшенные снаружи камилавками,
клобуками, мантиями, епитрахилями, набедренниками, орарями, митрами, куколями,
панагиями, золотыми крестами, орденами и прочими побрякушками и мишурой, –
«верят» любой иудейской «дезе», каждому еврейскому «пророку», очередному
«пустыннику» с берегов Мёртвого моря, всякому «пещернику», спустившемуся с гор
Ливанских, – ибо так оправдывается их извращённое, хотя и безбедное
«подвижничество».
Недаром
«иноческий чин» особливо и настойчиво «взыскует» другой, «вечной» жизни, понеже
на этом свете они суть безмерные нарушители человеческих бытийственных законов
– ведь дело-то в процессе их всенощного бдения до насилия над детьми
доходит!
Монахи –
самые последовательные противники жизни на земле. Не желая иметь
потомство, они отрицают будущее («жизнь будущего века» – как
значится в их «символе веры»), они снимают с себя ответственность за завтрашний
день.
А «если завтра
война»? Кто будет оборонять Отечество? Их это не колеблет. «Эту землю», «эту
страну», «этот народ» защищать и не стоит – «персть бо есть». А значит
не надо детей, внуков, правнуков.
Но
монашествующие не совсем «умывают руки». Они страстно молят «Бога», чтобы тот в
«конце времён», после «страшного Судища Христова», по втором «Его» пришествии
на «грешную» землю – оживил их, давно уже погребённых. Другими словами, они
«чают воскресения мёртвых». Чтобы обязательно попасть на готовенькое, на
«царскую» трапезу, что будет собрана в «Царстве Небесном». Да ещё хорошо бы
сесть «одесную Царя царей», то есть на лучшее место, дабы попасться на глаза
сильных мира того.
Но кто же будет
приближать этот момент, кто станет унавоживать почву? – Нет, нет, не они,
спогребшие себя заживо в мрачных кельях, и не их прямые потомки, к которым у
них невыразимое отвращение и в создании которых они не участвуют принципиально.
Пусть «пашут» и «сеют», «жнут» и «убирают в житницы», пусть гибнут за родину и
землю – другие. Им даже оружие брать в руки грешно.
Человечество
безсмертно уже 40 тысяч лет (если считать от кроманьонца) за счёт всё новых и
новых рождений. (Соответственно, человек безсмертен благодаря провиденциальному
механизму реинкарнации.) Смерть не успевает «косить» людей. И каждый родившийся
младенец, равно как и влечение к деторождению и сам акт зачатия человека, – это
удар по Творцу смерти, это победа над Дьяволом, стремящимся уничтожить всё
живое на земле. В.В.Розанов писал: «Подняв новорождённого на руки, молодая
мать может сказать: “Вот мой пророческий глагол”. И ещё: “Смерть, где твоё
жало?” – может воскликнуть роженица, поднимая на руках младенца и испуская дух
сама. Рождение – свято, даже святейший на земле акт…».
Таким образом,
монахи – исповедники самой-разсамой «правильной» и «истинной», мировой и
«богооткровенной» религии, – отрекаясь от продолжения рода человеческого,
выходят в своём противоборстве с жизнью на космологический и даже
эсхатологический уровень. Они не только себя хоронят заживо, они замахиваются
на безсмертие себе подобных. Но, слава «Богу», силёнок у рукоблудников – как у
той Моськи, что лаяла на Слона. Гордыни же им, растлителям детей, не занимать.
Монахи никогда
не поймут и не оценят по достоинству мысли и дела, заботы и нужды, радости и
печали, обретения и потери, счастливые мгновения и неизбывные горести человека
семейного, свободного от догм и канонов, в поте лица добывающего хлеб свой,
заботящегося о завтрашнем дне.
Монастырские
стены изначально были задуманы правильно: ни оттуда не выпускать в окружающий
мир тлетворный дух, ни туда не допускать мирян, дабы они не «соблазнились».
Надо приравнять «братские обители» к лепрозориям и повесить на них таблички с
надписью: «Здесь живут содомиты».
Государственные
законы, запрещающие «голубым» широкий доступ в общественную жизнь, должны
непременно включать в себя и «статьи» против монашествующих, которые по
определению являются «передовым отрядом» гомосеков.
Не допускать
жизнененавистников к управлению паствой (а последняя может быть
многомиллионной) – пусть «истицатели» «окормляют» своих «духовных» и
«физических» единомышленников!
Запретить
инокам выходить «в народ» («Келья – гроб, и дверью хлоп») – пусть
онанисты возглашают свои «спасительные» «каноны» и «акафисты» себе подобным!
Не позволять
совратителям общаться с детьми – пусть дегенераты от христианства покупают для
утех в секс-шопах видеокассеты с крутой порнухой и искусственные половые
органы!
Отнять у
транссексуалов право какого-либо суда над миром – пусть извращенцы «отлучают»
от церкви и «запрещают» к «службе» «скоктанников» и «петухов»!
Отобрать у
чернецов, как и завещал Пётр Великий, бумагу и перья, а теперь и ксероксы с
компьютерами, – да не смущают эти «риторы» и «философы», «богословы» и
«академики» своими пресными и безполыми опусами «православных»!
Не позволять «сотворяющим
малакию» проповедовать какую бы то ни было религию, ибо они всё сведут к
безбрачию и противоестественным связям – пусть «опускают» «Христа распятого»
монастырским послушникам и приобщают их к Царству Содомскому!
Начать
кампанию по отправке монашествующих христиан на их духовно-историческую родину:
в Синайскую пустыню, на Сионские высоты, в устье реки Иордан, где в библейские
времена располагались Содом и Гоморра – родные (малая родина) для каждого
монаха городишки со сплошь «опущенным» населением!
Пусть там
провозглашают для «пришедших к ним иудеев» «царство», где «не женятся
и не посягают»!
Да воплотятся
для них ежедневные призывы «православной» братии: «Ублажи, Господи,
благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския» и «Светися,
светися, новый Иерусалиме»!
Да сбудутся упования
«глубоко верующих», воспевающих «Славу людей твоих, Израиля»!
Да свершатся
угрозы «смиренных» христиан в адрес противников безудержной юдофилии: «Ненавидящие
Сиона, будете изсохше»!
И да поможет
эмигрирующим на «Святую землю» еврейский Иегова и «сын его возлюбленный» Иисус
из Назарета!
Всё
возвращается «на круги своя». Так и христианство: появившись в недобрый
час в иудейском отечестве, туда оно и должно вернуться, «яко пёс на
блевотину свою»!
Буди! Буди!
Аминь.