"В ТО ВРЕМЯ как мощь Германии и ее престиж поколеблены, солнце русской славы восходит к зениту. Весь мир убеждается в том, что этот 175-миллионный народ достоин называться великим, потому что он умеет сражаться, то есть превозмогать невзгоды и наносить ответные удары, потому что он сам поднялся, взял в свои руки оружие, организовался для борьбы, и потому что самые суровые испытания не поколебали его сплоченности".
Когда эти слова были сказаны легендарным Де Голлем - в 1944? В 1943? Нет, 20 января 1942 г., всего лишь через полгода после нападения Германии на СССР, те самые полгода, которые выдаются теперь различными "историками" за период неудач, чуть ли не разгрома Красной Армии. Но вот что говорит Де Голль:
"Сегодня для Германии война на Восточном фронте - это лишь занесенные снегом кладбища, нескончаемые эшелоны раненых, внезапная смерть генералов. Конечно, не следует думать, что с военной мощью врага уже покончено. Однако нет никакого сомнения в том, что он потерпел одно из самых страшных поражений, какие когда-либо знала история".
И Де Голль не был одинок в своем восхищении подвигом Красной Армии. Подобные высказывания Рузвельта и Черчилля широко известны. Приведу лишь короткую цитату из послания знаменитого генерала Макартура к 23 февраля 1942 г.:
"Международное положение в настоящий момент свидетельствует о том, что цивилизация возлагает свои надежды на славные знамена храброй русской армии. За свою жизнь я принимал участие в целом ряде войн и был живым свидетелем других войн, а также подробно изучал кампании, которые велись в прошлом выдающимися полководцами. Нигде я не встречал таких примеров, когда тяжелейшим ударам, наносимым противником, не знавшим до сих пор поражений, оказывалось бы столь эффективное сопротивление, за которым последовало сокрушительное контрнаступление. Размах и величие этих усилий превращает это сопротивление в величайшее военное достижение во всей истории". (Шервуд, "Рузвельт и Гопкинс", с. 495).
Чем объяснить это преклонение со стороны столь опытных военачальников? Ведь в 1941-м были огромные потери - людей, ресурсов, территорий!? Объяснение, даваемое обычно в таких случаях нынешними дерьмократами: "Хвалили, так как боялись, что Сталин расстреляет" (других мотивов от них не дождешься) - такое объяснение по отношению к данным деятелям не подходит. Опасаться этого мог только Геббельс, но вовсе не из страха он писал в "Последних записях":
"Сталину удалось при нашем продвижении по советской территории сделать войну против нас священным патриотическим делом, что имело решающее значение" (с. 303).
Да, СССР не был готов к войне. Всего каких-то два десятка лет прошло со времени разрухи Гражданской войны. Потому-то и напала Германия на СССР, что к войне не успели подготовиться. Это была наша беда, а не вина. Нельзя обвинять шестнадцатилетнего юношу, на которого напал двадцатилетний бандит: "Что же ты не успел вырасти?!" (Не успел - не значит "не хотел".) В том, что СССР проиграет эту войну, не сомневался ни один из мировых стратегов. Американские аналитики докладывали Рузвельту, что "Германия будет основательно занята месяц, а максимально, три месяца задачей разгрома России" (Шервуд, с. 495). Английские военспецы давали срок в 3 недели. Больше всех времени для разгрома СССР отвел Риббентроп: он считал, что "сталинская Россия исчезнет с карты мира через восемь недель" (там же, с. 497). И лишь один не сомневался в противоположном: "Наше дело правое. Победа будет за нами".
И уже одно то, что сталинская Россия не исчезла с карты мира ни через 8, ни через 18 недель, стало величайшей победой советского духа и поразило весь мир. Когда стало ясно, что прогнозы мировых стратегов не оправдались, в Москву вылетел личный председатель Рузвельта Гарри Гопкинс. Вот как описывал Гопкинс встречу со Сталиным, который, по версии нынешних "историков", якобы был деморализован:
"Ни разу он не повторился. Он говорил так же, как стреляли его войска, - метко и прямо. Он приветствовал меня несколькими быстрыми русскими словами. Он пожал мне руку коротко, твердо, любезно. Он тепло улыбался. Не было ни одного лишнего слова, жеста или ужимки. Казалось, что говоришь с замечательно уравновешенной машиной, разумной машиной. Иосиф Сталин знал, чего он хочет, знал, чего хочет Россия и он полагал, что вы также это знаете. Во время этого второго визита мы разговаривали почти четыре часа. Его вопросы были ясными, краткими и прямыми. Как я ни устал, я отвечал в том же тоне. Его ответы были быстрыми, недвусмысленными, они произносились так, как будто они были обдуманы им много лет назад.
Когда мы попрощались, мы пожали друг другу руки с той же решительностью. Он сказал "до свидания" один раз, точно так же, как он только один раз сказал "здравствуйте". И это было все. Может быть, мне только показалось, что его улыбка была более дружелюбной, немного более теплой. Быть может, так было потому, что к слову прощания он добавил выражение уважения к президенту Соединенных Штатов. Никто не мог бы забыть образ Сталина, как он стоял, наблюдая за моим уходом - суровая, грубоватая, решительная фигура в зеркально блестящих сапогах, плотных мешковатых брюках и тесном френче. На нем не было никаких знаков различия - ни военных, ни гражданских. У него приземистая фигура, какую мечтает видеть каждый тренер футбола. Рост его примерно 5 футов 5 дюймов, а вес - около 190 фунтов. У него большие руки, такие же твердые, как его ум. Его голос резок, но он все время его сдерживает. Во всем, что он говорит - именно та выразительность, которая нужна его словам.
Если он всегда такой же, как я его слышал, то он никогда не говорит зря ни слова. Если он хочет смягчить краткий ответ или внезапный вопрос, он делает это с помощью сдержанной улыбки - улыбки, которая может быть холодной, но дружественной, строгой, но теплой. Он с вами не заигрывает. Кажется, что у него нет сомнений. Он предложил мне одну из своих папирос и взял одну из моих. Он непрерывно курит, что, вероятно, и объясняет хриплость его тщательно контролируемого голоса. Он довольно часто смеется, но это короткий смех, может быть, несколько сардонический. Он не признает пустой болтовни. Его юмор остр и проницателен. Он не говорит по-английски, но когда он обращался ко мне по-русски, он глядел мне прямо в глаза, как будто я понимал каждое слово. Я уже сказал, что наше свидание ни разу не прерывалось.
В Соединенных Штатах и в Лондоне миссии, подобные моей, могли растянуться и превратиться в то, что государственный аппарат и английское министерство иностранных дел называют беседами. У меня не было таких бесед в Москве, а лишь шесть часов разговора. После этого все было сказано, все разрешено на двух заседаниях". (Шервуд, с. 547).
И это характеристика растерявшегося, бьющегося в панике человека?! Никакого заискивания - хотите, будем сотрудничать, а нет - сами обойдемся. Вы предложили сотрудничество сами - мы это ценим. А шла лишь шестая неделя войны. В характеристике, данной Гопкинсом, русский менталитет может смутить слово "машина", но в устах американца, да еще в те времена преклонения перед техническим прогрессом, это было несомненным комплиментом. Шервуд замечает:
"Гопкинс, конечно, вовсе не видел настоящего фронта в России. Даже если бы он его видел, он вряд ли мог бы понять, что происходило. Его вера в способность русских к сопротивлению возникла главным образом под влиянием самого характера просьб Сталина, доказывавших, что он рассматривает войну с точки зрения дальнего прицела. Человек, который боится немедленного поражения, не говорил бы о первоочередности поставок алюминия". (Там же, с. 549).
Деловая атмосфера в Кремле отличалась от атмосферы в обкомах, райкомах, на заводах только масштабами решаемых задач, но никак не духом. Везде, по воспоминаниям сталинских наркомов, также быстро решались вопросы, и также не было ни минуты сомнения в победе, после продолжительной, требующей отдачи всех сил войны.
Победа 1945 г. была рождена в 1941 г., и именно потому, что 1941 г. ярче всего продемонстрировал силу русского духа, с такой ненавистью наши идеологические оппоненты выискивают в нем слабости и поражения. Их логика по отношению к 1941 г. такова же, как по отношению ко всему советскому строю: видеть на Солнце одни пятна и на этом основании утверждать, что Солнце - источник мрака.