Голодомор (по книге Конквеста "Жатва скорби")

[Sopheeyia84]

И как же находка была в итоге правовым образом отображена?   

я ж говорю: подробности и уточнения по тексту книги - после окончания этих выписок; а то тема никогда не закончится.

А пока могу только полнее привести этот отрывок:

В отличие от 1930–1933 гг. новый террор массированно ударил по вождям партии и правительства: именно этот аспект вызвал в мире наибольший интерес. Но в контексте нашей книги мы остановимся преимущественно на дальнейших страданиях крестьянства.
Да, «кулаки» со спецпоселений, конечно же, оставались и потом на особом прицеле. Сотни их сидело в свердловской тюрьме в 1938 году, большей частью со сроками в десять лет по обвинению в шпионаже, вредительстве, подготовке вооруженного восстания.[] Но даже и в деревнях мужики страдали жестоко, особенно те, кто в прежние годы пал жертвой несправедливости – их подвергали травле, полагая, что эти-то уж в первую очередь окажутся в оппозиции. В целом же и тогда крестьяне составляли большой процент арестованных. Один бывший зэк пишет, что в Харькове, на Холодной горе, с сентября 1937 года по декабрь 1938-го именно мужики составляли большинство обитателей тюрем. Их избивали, после чего камерные наседки разъясняли им, каких именно показаний от них ждут на допросах, чтобы, получив эти признания, отправить в те лагеря, откуда мало кто мог вернуться[]. Кроме того, крестьян расстреливали массами. Из 9000 трупов, жертв расстрелов в Виннице начала 1938 года, найденных в тамошних братских могилах, около 60 процентов составляли крестьяне[]. Разумеется, они были украинцами. Еще дополнительная деталь: помимо обычных «потоков», теперь снова арестовывали и расстреливали членов СВУ, уже успевших отбыть свои первые, относительно короткие сроки заключения[].
От крестьян в этот период хотели, чтобы они «изобличали» председателей колхозов и других должностных лиц, но одновременно – или даже в первую очередь – собственных товарищей, других крестьян.[] Председатель же должен был «изобличать» членов правления, те – бригадиров.
Многих взяли по обвинению, разумеется, во вредительствe: по этим делам можно узнать, как на самом деле работали колхозы. Сотни подобных процессов прошли на селе во второй половине 1937 года. Рой Медведев сообщает, что «обычно во всех процессах отдавали под суд работников одного ранга, что свидетельствовало об одной схеме, сочиненной в центре»[]. вредительской

[Sopheeyia84]

Например, в антисоветской деятельности обвинялся обычно такой состав подсудимых: местные парт– и совработники, директор МТС, один или два председателя колхоза, главный агроном. Если же выдвигалось обвинение в умышленной гибели скота, то вместо агронома назначали ветеринара, а эмтээсовскую должность замещал зоотехник, и т.д. Типичный случай произошел в 1937 году в одном из районов, где главного агронома, ветеринара, лесничего, заместителя директора МТС по политчасти и многих крестьян обвинили в отравлении местных колодцев и т.д. Там, где производительность труда была особенно низкой, процессы проводили открыто, обвиняя подсудимых во всех колхозных неудачах – в падеже скота, в поздней уборке, именуя это «вредительством». В Ленинградской области, например, все подсудимые по вышеприведенному списку номер один обвинялись в том, что из-за их управления мужики практически ничего не получали на трудодень и вдобавок не сдавали госпоставок».[]

[Sopheeyia84]

* * *

Мы уже упоминали, что, в отличие от 1930–1933 гг., Большой террор тяжело ударил по самой партии. Он принес гибель почти всем упомянутым выше видным партийцам: Зиновьеву, Пятакову, Бухарину, Рыкову, Гринько – их расстреляли после открытых процессов, где они целиком признали «правоту» своих обвинителей. Томский покончил с собой. Яковлев, Бауман, Каминский, надзиравшие за выполнением планов наступления на крестьянство во время коллективизации, были тайно убиты. Чубарь, Постышев, Косиор одновременно казнены в тюрьме. Подобным же образом расправились и с другими парт-деятелями Украины – Хатаевичем, Демченко, Затонским, как и с Шеболдаевым, терроризировавшим Северный Кавказ. Расправились и с начальниками НКВД Украины – Балицким и Карлсоном. Любченко покончил самоубийством вместе со своей женой.
В живых остались Сталин, Каганович и Молотов. Последние оба живы в момент, когда я пишу эту книгу. Петровского сняли с поста, но не арестовали. По странной иронии судьбы Терехов, позволивший поднять публично вопрос о голоде, тоже пережил Сталина.
Хотя коммунистов везде уничтожали в огромном количестве, масштабы террора над украинскими коммунистами были большими, чем где-либо. На Четырнадцатом съезде украинской компартии в июне 1938 года в новый ЦК, насчитывавший 86 членов и кандидатов, вошли только трое из прошлого состава, и все трое – не политические деятели, а «почетные граждане». Чистки велись по обвинению в национализме, в котором, в частности, обвиняли Любченко, Гринько и даже Балицкого.
Республиканская компартия и государственный аппарат после ареста всех членов украинского правительства и их первых заместителей практически распались.

[Sopheeyia84]

Все секретари губкомов были смещены, а потом и их преемники – уже в начале 1938 года. Не было больше ни кворума ЦК, ни какого-либо иного органа, который мог бы назначить Совет Народных Комиссаров, и к концу 1937 года республика мало чем отличалась от простой вотчины НКВД.


* * *

Естественно, никакого подлинного «националистического» заговора в среде сталинских кадров не могло возникнуть. Но, не затрагивая проблем чистки 1936–1938 гг., можно задаться вопросом: преуспел ли Сталин в своих акциях расправы с украинским национализмом, начатых с 1930 года (и в особенности в 1932–1933 гг.)? Похоже, ответ будет – частично, да, преуспел. В течение последующих десятилетий украинский национализм проявлял свою решительную оппозиционность лишь на Западной Украине, аннексированной у Польши в 1939 году и не пережившей террора голодом. Эту область тоже подвергли террору – в 1939–1941 гг. и после повторной оккупации, в 1944-м. Здесь тоже прошли массовые аресты, коллективизация и все остальное. Население сопротивлялось. Развернулось широкое партизанское движение, направленное и против немцев, и против советских властей. С ним не могли справиться вплоть до начала 50-х годов (его лидеры были ликвидированы в изгнании секретными советскими агентами).
Тысячи украинцев были расстреляны, еще больше отправлено в лагеря принудительного труда или выслано. Обычно приводится цифра почти в два миллиона репрессированных, что перекликается с числом высланных из других, тоже оккупированных в те годы прибалтийских стран.
В период с 1945-гo по 1956 год украинцы составляли очень большой процент от числа обитателей лагерей принудительного труда, и по всем сведения они неизменно считались наиболее «трудными» с полицайской точки зрения заключенными. Коэффициент смертности среди них, особенно в самых тяжелых лагерях, куда их обычно ссылали, был очень высоким. В 50-е годы в самых страшных заполярных лагерях на Колыме встречались сельские девушки, которые ранее помогали повстанцам. Один из заключенных, поляк, никак не сочувствовавший украинскому национализму, отмечает, что «советские офицеры, допрашивая семнадцатилетних девочек, ломали им шейные позвонки или били по ребрам тяжелыми армейскими сапогами, так что потом они харкали кровью в тюремных больницах на Колыме. Конечно, такое обращение не могло убедить кого-нибудь из допрашиваемых в том, что содеянное ими было злом. Они умирали с медальонами Девы Марии на своей искалеченной груди и с ненавистью в глазах».[]

[Sopheeyia84]

Некоторое представление о действительном числе заключенных можно получить из заявления, сделанного 17 марта 1973 года первым секретарем Львовского горкома Куцеловым о том, что начиная с 1956 года 55 000 членов антикоммунистической организации украинских националистов (ОУН) вернулись после отбытия своих сроков заключения в одну только Львовскую область, насчитывающую лишь четверть всего населения Западной Украины[].
Именно в таком контексте следует понимать замечание Хрущева о том, что Сталин приказал выслать в 1943–1945 гг. семь малых народов и хотел также депортировать и украинцев, «но их для этого было слишком много». Сталин позднее сказал Рузвельту, что на Украине у него «трудное и небезопасное» положение.[]

[Sopheeyia84]

* * *

Безусловно верно, что в той части Украины, которая находилась в составе СССР в 1930 году, национальное самосознание получило в 1930–1933 гг. ошеломляющий удар, когда истребили стольких естественных вождей нации и их приверженцев на всех уровнях. Верно и то, что национальное чувство и сейчас более выражено именно на Западной Украине, хотя значительная часть интеллигенции Киева и других городов Восточной Украины представляет собой некоторое исключение из этого правила.
Тем не менее, недавние годы широко продемонстрировали, что, вопреки намерениям Сталина, надеявшегося на более радикальные результаты своих действий, украинское национальное чувство сохранило свою силу или возродило ее вновь как в Восточной, так и в Западной Украине, и среди миллионов украинцев, проживающих в Канаде, США и других странах.
В послевоенные годы Украина переживала новые страдания. (Знаменательно, что в течение тридцати лет, до 1958 года, никакой экономической статистики для Украины не публиковалось вообще.)[] В 1947 году в республике снова разразился голод, на этот раз одновременно с голодом в Белоруссии и других пограничных областях. Он не был сознательно запланирован, но при том, что люди умирали от голода, Сталин продолжал экспортировать зерно[]. У нас нет возможности оценить число жертв, но земля эта была спасена от гибели Комитетом помощи ООН и Управлением по делам спасения, в основном американским, которые поставили к январю 1947 года только одной Украине продовольствия на сто миллионов долларов (288 000 метрических тонн).
В те же годы провели очередное наступление на культуру, на немногих из сохранившихся украинских писателей. 26 июля 1946 года ЦК Союза принял резолюцию, гласившую, что «в области науки, литературы и искусства враждебная буржуазная идеология пыталась возродить украинские националистические концепции».

[Sopheeyia84]

Весь следующий год в литературной прессе критиковали писателей и деятелей культуры, приклеивая им такие ярлыки, как «неисправимые буржуазные националисты», «жалкая и отвратительная фигура», «типичные псевдоученые», «книги, страдающие недержанием»…[] Тысячи людей отправили в лагеря.
После этого наступил период относительного спокойствия, за которым в 1951–1952 гг. начались новые нападки на лидеров украинской культуры. Одним из негативных показателей служит тот факт, что с 1930-го по 1957 год ни один из членов Украинской академии наук не получил Ленинской премии, тогда как до 1930-го и после 1957-го им присуждали ее ежегодно.[]
В наши намерения не входит подробное изложение послевоенной истории Украины. Если коротко, то были в ней периоды, когда слегка отпускали поводья, коими помыкали украинскими национальными чувствами, бывали и другие времена – времена более жестоких мер. Но идея независимой украинской государственности или свободного развития украинской культуры, неподконтрольной Москве, всегда оставались под запретом.
Обращаясь к сегодняшнему дню, начнем с возникновения более сильного, чем когда-либо в прошлом, украинского национально-культурного движения в 60-х годах.
Оно заявило о себе как в самиздате (по украински – самвидав), так и в официально опубликованных произведениях. В одном 1966 году прошло минимум 20 процессов над авторами самиздата, получивших сроки до 15 лет за эссе или антологию стихов.[] Примером же официальной публикации в национальном духе может служить роман О.Гончара «Собор», где герои пытаются спасти от разрушения здание собора, напоминая, что даже Махно или нацисты не покушались на него.
В это же время Иван Дзюба, автор большого эссе, выступил с протестом против арестов деятелей культуры и заявил, что нынешний «интернационализм» мало чем отличается от русификации царских времен.
Последовали экстраординарные события: на защиту Дзюбы выступил первый секретарь ЦК Украины Петр Шелест, сам тоже писавший в националистическом тоне (так, во всяком случае, воспринимали его тексты и националисты и коммунисты ортодоксы). Например, в разрез с традиционным в советской историографии направлением, он отрицательно описал покорение Украины войсками Екатерины Великой.

[Sopheeyia84]

Примечательно, что украинский лидер понимал: подобная позиция принесет ему политические дивиденды даже внутри самой партии. Когда в 1973 году его сместили, пришлось провести массовую чистку его сторонников, и в одной только Высшей партийной школе при ЦК КПУ было уволено 34 инструктора и даже сам директор школы. Уволили четвертую часть всех секретарей по пропаганде – на всех уровнях. Запретили книги почти сотни авторов, провели чистку в НИИ с последующим увольнением сотрудников – пачками! Во Львовском университете уволили 20 преподавателей и профессоров, исключили десятки студентов. В Киевском университете тоже прошли увольнения. Множество известных интеллектуалов в последующие два года были отправлены в лагеря или тюремные психиатрические больницы. Полагают, что в общем итоге были арестованы тысячи людей.
При этом обнаружилось, что даже в официальных партийных и академических кругах попытка украинизации в духе 20-х годов нашла отклик и открытую поддержку, на что рассчитывал Дзюба (сам Дзюба позднее, после сильного давления, отрекся от своей прежней позиции).
В следующем десятилетии официальная политика сводилась к нападкам на «злостного врага украинского народа, украинский национализм», как это формулировал теперь нынешний первый секретарь ЦК Украины Щербицкий. Все доходящие до нас сообщения свидетельствуют, что свободное выражение национальных чувств осталось неутоленным. В 1976 году в Киеве была образована «Группа по контролю за выполнением Хельсинкских соглашений», которая была разогнана к 1978 году, а ее члены получили сроки от десяти до пятнадцати лет тюремного заключения. С этого времени преследованию подвергалось много других групп и отдельных людей. Следует подчеркнуть, что и в рабочих беспорядках на Украине в 70-х годах часто присутствовал национальный компонент, например, в трехдневных волнениях в Днепропетровске в мае 1972 года. Именно на Украине возникло ядро первого «свободного профсоюза», хотя и недолго просуществовавшего.
В целом нет сомнений в том, что проблемы, поднятые диссидентами-националистами, как сказал один украинский писатель, «все еще стоят первыми на повестке дня».
Не нам предсказывать развитие тамошних событий. Но при любом возможном кризисе в СССР украинское национальное самосознание, очевидно, станет жизненным фактором. Оно не было уничтожено сталинскими методами, его не обезоружила ни одна из последующих тактических, операций сталинских наследников и преемников.

[Sopheeyia84]

* * *

Если же говорить о том, какие последствия имели события 1930–1933 гг. для советского сельского хозяйства, то сегодня элементарная неэффективность последнего является общеизвестной. Система колхозов не только не породила новых производительных сил и возможностей, не только не перегнала весь мир, а как раз наоборот, по статистике двадцать пять сельскохозяйственных рабочих в СССР производят столько же, сколько в США – четверо. И это происходит в последнее время, во всяком случае, не из-за недостатка финансовых вложений. Огромные суммы инвестировались в сельское хозяйство СССР, но результат оказался минимальным. Объясняется это недостатками самой системы.
В январе 1933 года Сталин доложил, что пятилетний план был выполнен за четыре года и три месяца с максимальными результатами. Это было совершенной ложью: основные задачи, даже для промышленности, не были достигнуты вовсе. Только на треть по чугуну, наполовину – по стали, на три пятых по производству электроэнергии. По товарам потребления: больше половины по хлопчатобумажным тканям, меньше одной трети по шерсти и чуть больше четверти по льняным тканям. В сельскохозяйственном производстве было еще хуже: только одна восьмая – по минеральным удобрениями менее одной трети – по тракторам.[]
К началу 1935 года стала возможной отмена хлебных карточек, но сбалансировать спрос и потребление смогли только взвинчиванием цен, которые теперь стали гораздо выше существовавших при карточной системе, хотя и ниже цен на легальном и черном рынках. В конечном результате цены на предметы потребления с 1928 года возросли в десять раз, хотя фактически зарплата сельского труженика едва ли повысилась. Требуемая разница достигалась с помощью «налога с оборота».[]
К концу 30-х годов средний советский гражданин жил хуже, чем до революции. Он ел то же количество хлеба, но меньше мяса, жиров и молочных продуктов. Он плохо одевался и имел худшие жилищные условия.[] В работе Ленина «Развитие капитализма в России» было подсчитано, что средний сельскохозяйственный рабочий в достаточно характерном Саратовском округе потреблял в 90-е гг. 419,3 килограмма зерновых продуктов в год. В 1935 году официальный советский экономист Струмилин подсчитал, что средний советский гражданин потребляет за год 261,6 килограмма зерна…[]
Что касается крестьянства, то жизнь на селе скатилась до беспрецедентного уровня нищеты. Реальная стоимость трудодня и в денежном выражении и в продуктах, получаемых на трудодни колхозниками, оставалась чрезвычайно низкой и абсолютно недостаточной для удовлетворения их самых минимальных нужд. В 1938 году они за счет трудодней удовлетворяли свои нужды в зерновых только на три четверти, меньше половины – в картофеле и поразительно мало во всех прочих продуктах. Оплата на трудодень колхозника сводилась в среднем к шести фунтам зерна, нескольким фунтам картофеля и овощей, небольшому количеству сена и денежной сумме, равной стоимости килограмма черного или полкилограмма белого хлеба.
Указ от 19 апреля 1938 года признал, что «в некоторых областях и республиках… есть колхозы, где в 1937 году вообще не платили на трудодни деньгами».[]

[Sopheeyia84]

Ответственными, естественно, оказались «враги народа… которые с провокационными целями – повредить колхозам – намеренно создавали искусственное обесценивание стоимости колхозных капиталов и производственных расценок, а также срезали денежные суммы, распределяемые по трудодням». Указ устанавливал, что не меньше 60–70 процентов колхозного денежного дохода выделялось на оплату по трудодням, а капитальные расходы не должны превышать 10 процентов от общей суммы денежного дохода колхоза. Уже в декабре того же года этот указ аннулировали.
Колхоз средних размеров – например, колхоз имени Сталина в селе Степная Орджоникидзевского края – производил только пшеницу. Его валовой сбор составлял 74 240 гектолитров. После сдачи госпоставок и резервного фонда, после осуществления капвложений и вычетов административных расходов на содержание колхоза и т.д., на оплату колхозникам оставалось 12 480 гектолитров, то есть примерно 20 процентов от собранного урожая. В колхозе насчитывалось 1420 работников. В начале свою долю получала администрация. Потом была очередь «стахановцев», заработавших по 280 трудодней, они получали по 8 гектолитров зерна. Обычному крестьянину полагалось 4 гектолитра, вдове – два. У работающего крестьянина было четверо детей (жена работала на ферме), у вдовы – трое малых детей. Зерна не хватало ни в одной семье. Вдова незаконно утаивала его, рабочий просто воровал.[]
В первое десятилетие с начала коллективизации тягловая сила (лошадиная и механическая) постоянно была более низкой, чем в 1929 году.[] (Сверх того, от одной пятой до трети тракторов всегда были выведены из строя, что еще сильнее ухудшало общее положение.)[]
Официально разрешенное и весьма ограниченное количество личного скота было по норме все же выше, чем в это время могли фактически содержать многие колхозники. Хотя к 1938 году 55,7 процента коров находились в личной собственности колхозника, практически эти проценты выразились в том, что только 12,1 миллиона коров приходилось на 18,5 миллиона общего числа всех крестьянских дворов.[] Еще важнее был существовавший тотальный, исключая несколько кочевых районов, запрет на содержание лошадей. Крестьяне, которые привыкли прежде использовать лошадей в разных видах работ, могли теперь пользоваться только колхозной лошадью и только с разрешения начальства – за плату.
Для большинства колхозников свой участок, каким бы крошечным он ни был, означал последнее воспоминание о прежней жизни. Несмотря на трудности – такие как нехватка оборудования, фуража и удобрений, колхознику удавалось добиваться удивительно большой отдачи с этого участка. В 1938 году на личных участках собирали 21,5 процента всей советской сельскохозяйственной продукции, хотя они составляли лишь 3,8 процента обрабатываемой земли.[]

[А. Ю. Экономов]

я ж говорю: подробности и уточнения по тексту книги - после окончания этих выписок; а то тема никогда не закончится.

А пока могу только полнее привести этот отрывок:

Не нужно ничего приводить - в книжке фактологии не имеется.

Кем же нужно быть, чтобы столь самоочевидного не понимать..?

[Vladimir H]

могу только полнее привести этот отрывок:
В отличие от 1930–1933 гг. новый террор массированно ударил по вождям партии и правительства:[].

Нет вожди стали развлекаться, не устроить ли нам загон на граждан и арестовывать по ночам. Главное особо не досаждать ворам хулиганам, вот их дети после устроят развлекуху для граждан, что и случилось в 90-е годы. Вожди их опять постреляли ...
Ну до чего же ты тупор...я ...

[А. Ю. Экономов]

* * *

Что касается крестьянства, то жизнь на селе скатилась до беспрецедентного уровня нищеты. Реальная стоимость трудодня и в денежном выражении и в продуктах, получаемых на трудодни колхозниками, оставалась чрезвычайно низкой и абсолютно недостаточной для удовлетворения их самых минимальных нужд. В 1938 году они за счет трудодней удовлетворяли свои нужды в зерновых только на три четверти, меньше половины – в картофеле и поразительно мало во всех прочих продуктах. Оплата на трудодень колхозника сводилась в среднем к шести фунтам зерна, нескольким фунтам картофеля и овощей, небольшому количеству сена и денежной сумме, равной стоимости килограмма черного или полкилограмма белого хлеба.
Указ от 19 апреля 1938 года признал, что «в некоторых областях и республиках… есть колхозы, где в 1937 году вообще не платили на трудодни деньгами».[]

Как работали в колхозах
Юрий Мухин

"Эксплуатация" колхозников


http://warrax.net/93/14/kolhoz1.html

[Sopheeyia84]

Мы уже упоминали, что, в отличие от 1930–1933 гг., Большой террор тяжело ударил по самой партии. Он принес гибель почти всем упомянутым выше видным партийцам: Зиновьеву, Пятакову, Бухарину, Рыкову, Гринько – их расстреляли после открытых процессов, где они целиком признали «правоту» своих обвинителей. Томский покончил с собой. Яковлев, Бауман, Каминский, надзиравшие за выполнением планов наступления на крестьянство во время коллективизации, были тайно убиты. Чубарь, Постышев, Косиор одновременно казнены в тюрьме. Подобным же образом расправились и с другими парт-деятелями Украины – Хатаевичем, Демченко, Затонским, как и с Шеболдаевым, терроризировавшим Северный Кавказ. Расправились и с начальниками НКВД Украины – Балицким и Карлсоном. Любченко покончил самоубийством вместе со своей женой.
 В живых остались Сталин, Каганович и Молотов. Последние оба живы в момент, когда я пишу эту книгу. Петровского сняли с поста, но не арестовали. По странной иронии судьбы Терехов, позволивший поднять публично вопрос о голоде, тоже пережил Сталина.

[Marquis]

...память о гуманитарных преступлениях правящего режима Соединённых Штатов вытравлена из официальной версии истории, подменена официальной пропагандой, в которой есть место мудрому Рузвельту, но нет места миллионам американцев, погибших от голода. Поэтому когда начинаешь смотреть реальные цифры и выясняешь, что в ГУЛАГе общественных работ Рузвельта «спасённым» платили примерно столько же, сколько у нас заключённым на строительстве каналов (и втрое меньше, чему платили в том же ГУЛАГе передовикам производства) — это вызывает у людей культурный шок.

«Этого просто не может быть». Но это так. У людей в голове «злодей Сталин» и «массовые репрессии», и напротив — мудрый добрый Рузвельт, который ввёл хорошие, правильные «общественные работы» и «спас страну». Нарушение этой стройной картины мира неудобными фактами вызывает у людей настоящую истерику — что у наших, что у американцев.

http://www.rus-obr.ru/print/discuss/3956

Все эти цитатки рассчитаны не людей малообразованных и ограниченных. Но фабрикация и ложь остается фабрикацией и ложью. Живя в стране, где предыдущий режим злодейски уничтожил миллионы своих граждан, пытаться найти оправдание этому режиму и сравнивать его с США-подлость неслыханная.
В США никто не умирал с голода, даже в самые трудные времена людям предоставляли еду и убежище, а на строительстве Хувер Дамбы заработки были выше чем в среднем по стране. Строители получали в среднем около 0.64 доллара в час, что по тем временам были очень хорошие деньги. Это больше чем получал гос служащий или шофер автобуса.
Такие бы деньги да зекам в Норильске, Караданде или Магадане.

[Marquis]

Такие больные мысли и  сопоставления особенно остро волновали меня в то
время,  {10} когда я  впервые  подымался по  движущейся лестнице на  вокзале
Пенсильвания  в  Нью  Йорке.  Здесь  я  не  встретил несчастных  мужичков  с
котомками и  чайниками в  очереди за билетом,  как это было у нас,  когда мы
строили "фундамент  социализма".  Не  было здесь  голодной толпы труженников
земли, одетых в  лохмотья, униженных страхом и  нищетой, бегущих, Бог  знает
куда, от родной земли, как это  было у нас, когда "фундамент социализма" уже
был построен. Я не нашел здесь зала ожидания третьего класса, для  черни, со
смердящим запахом разложения, со спящими вповалку на холодном  каменном полу
едва одетыми людьми, как это было  у  нас, когда мы вступили в "бесклассовое
общество".
     Странно  и неловко  было мне  подойти  к  билетной кассе,  где  не надо
выстраиваться  в  затылок,  и  чисто  одетая  девица,  приветливо  улыбаясь,
поблагодарила меня за купленный  билет. Я даже  подумал тогда, что  она надо
мной смеется.
     Никем не обруганный, без  угрызения совести, я не протиснулся в  вагон,
как  карманный вор, а свободно и с  почетом был пропущен к мягкому креслу. В
вагоне никто не ругался за лучшее  место  и никто не готовился с чайником  в
руках к битве за кипяток.
Ища  сходство и  подвергая  сравнению  жизнь  американской и  советской
провинции, я вспоминал наши глухие дома, где  уже с  вечера плотно закрывают
на засов наружные ставни,  а ворота одевают на цепь.  Все здесь  притаились,
замерли и  как  будто ждут несчастья.  На  безлюдной  и всегда темной  улице
появляется, как  на  экране,  ночной  сторож и  гонит от  себя  сон  музыкой
деревянной колотушки.
     -- Чем живешь, старик? -- бывало спросишь такого старика.
     -- Подаянием...
     -- А разве тебе жалованья не платят?
     --  Я не ударник, чтобы жалованьем  прожить... -- и, выпросив  цыгарку,
пойдет своей дорогой.
В это  время  мимо окон  пробегают  одна  за  другой  деревни,  вернее,
отдельные  усадьбы со  службами на открытом месте, которые называются  здесь
фермами. На всех  дорогах лежит вымытый дождем асфальт  и по нем, то и дело,
скользит легковая машина  с  американским  мужиком  у руля. При  виде их,  в
памяти моей снова оживают  картины одна печальнее другой, которые возвращают
меня  домой,  в  разрушенную  колхозами деревню.  Вот  снова  еду я по сЈлам
принуждать  мужиков   сеять  хлеб,  и  вижу  бегущего  через  дорогу  тощего
крестьянского   мальчугана,   без  шапки,  в  дырявых  отцовских   валенках.
Поровнявшись с подводой он недоверчиво смотрит на меня и чего то боится.
     "Не за хлебом ли опять приехали?" -- думает он, и бежит напуганный этой
мыслью и кричит:
     -- Мамка-а-а!.. Опять из города приехали хлеб увозить!
     А там, уже пошла расти по дворам тревога.
     Дальше, из-за  поворота  вижу идущую навстречу подводе усталую женщину,
босую, повязанную платком, из под которого выпростались наружу русые волосы.
Сподняя юбка еЈ подобрана выше колен, и видно как  она с  трудом переступает
ногами лужи,  погружаясь по щиколотки в густую и вязкую слякоть. На  лице еЈ
не видно ни радости, ни печали -- она равнодушна ко всему. Увидев меня, лицо
женщины быстро  меняет выражение и дурные  {14} предчувствия вызывают  в ней
всЈ ту же страшную мысль:
     "Не за хлебом ли?"
     Едва отъехав, слышу позади себя, как шлепает  по грязи, разбрасывая  во
все стороны мокрые комья, заезженная лошаденка. Она  без седла, и на  ней не
твердо  сидит  усатый  мужик.  Длинные  его  ноги   неприятно  болтаются  по
лошадиному  брюху,  сам  он некрасиво трясется от неровной езды, но, в  тоже
время, где то под усами сохраняет достойный вид кавалериста. Но и он оробел,
встретившись со мной, и на его лице  можно прочитать все  тот-же мучительный
вопрос:
     "Не за хлебом ли?"

Виктор Робсман, год 1934

[Marquis]

Подвода шла,  как пьяная, спотыкаясь на кочках, и шумела не  смазанная.
До селения все еще было далеко.
     -- Куда сворачиваешь,  дохлятина!  -- обратился  мужик к лошади. Он  не
спеша переложил вожжи в правую руку и мягко ударил ими лошадь по всей спине.
Но лошадь не слушалась {41} его и на самом деле сворачивала с прямой дороги.
В это время послышался  жалобный детский крик, не то  впереди, не  то позади
нашей подводы -- в темноте  не всегда  поймешь. Но чем дальше  отъезжали мы,
тем ближе слышался этот призывной голос  ребенка,  и очень  скоро из темноты
показалась девочка лет восьми, с распущенными волосами. Она не шла, а бежала
босыми ногами, прямо на лошадь, как слепая.
     -- Чего тебе? -- отозвался мужик на ее крик.
     -- Дяденька  накорми... -- простонала девочка, и я  не заметил, как она
уже валялась у моих ног.
     --  Чья  ты? -- спросил  я смутившись, и стал осторожно  подымать ее  с
земли. Но  она  вырывалась  из  рук  и  ползала у моих ног, унижаясь,  чтобы
вызвать сострадание.
     -- Чья ты? -- повторил я снова.
     --  Наших всех вывезли, а  я  осталась,  -- отвечала девочка, с  трудом
сдерживая слезы; она боялась плакать.
     -- Меня теперь отовсюду гонят, а я голодная и у меня все нутро болит...
-- и  вдруг, как зверек, вскочила на ноги  и повлекла  меня в почерневшую от
темноты траву. Здесь она быстро  сбросила свое рваное платье и  легла голая,
привлекая меня к себе руками.
     --  Ложись  дяденька... -- просила  она, -- ложись...  Тогда накормишь.
Всех вас, дяденек, знаю...
     --  Что ты  делаешь! -- закричал я строго. -- Встань! --  и стал  звать
мужика, мирно разговаривавшего с кобылой. Пока он шел, смешно {42} и неловко
переступая большими шагами через низкие кусты и едва видные  канавки, я  уже
держал  ее  в  руках,  трепетавшую  и  совсем  холодную.  Временами  девочка
вскрикивала и скоро затихла, но не надолго.
     --  Помрет,  несчастная...  --  сказал с  уверенностью  мужик,  и пошел
доставать  со дна подводы  рогожу, чтобы  укрыть ее. При этих словах девочка
вздрогнула  и  насторожилась  --  мысль  о смерти  поразила ее.  Испуганными
глазами она долго смотрела на меня, как-будто спрашивая: "правда ли это?", и
просила защитить еЈ от этого страшного рокового слова.
Тормоши ее... --  сказал  он, наконец, опомнившись. -- Не пускай  ее
спать... Голодные всегда во сне мрут.
     Девочка  неохотно  пробуждалась, когда я громко будил ее,  звал разными
нежными  именами.  Она  отстраняла  меня  своими  слабыми руками и  говорила
жалобно:
     -- Оставьте меня... у меня все кишки болят...
     Быстро соскочив с подводы, мужик снял с себя  веревку, засаленную и всю
в узлах, на которой держались его штаны, и туго затянул ею больную под самые
ребра.  По его  ловким  движениям  было  видно,  что  он умеет обращаться  с
умирающими от голода;  он уверял  меня, что этим способом многих удалось ему
спасти от верной смерти.
     Боль  стала быстро утихать и в  глазах  ребенка  зажглась  надежда. Она
заговорила оживленно, как перед смертью, не отпуская от себя моей руки:
     -- Ты меня, дяденька, не прогоняй. Ты, дяденька, делай со мной все, что
хочешь... Ты меня,  дяденька, держи  при себе  заместо собаки... -- и совсем
слабая, опять погружалась в опасный сон.

Виктор Робсман, Царство тьмы год 1930

[А. Ю. Экономов]

Все эти цитатки рассчитаны не людей малообразованных и ограниченных. Но фабрикация и ложь остается фабрикацией и ложью. Живя в стране, где предыдущий режим злодейски уничтожил миллионы своих граждан, пытаться найти оправдание этому режиму и сравнивать его с США-подлость неслыханная.
В США никто не умирал с голода, даже в самые трудные времена людям предоставляли еду и убежище, а на строительстве Хувер Дамбы заработки были выше чем в среднем по стране. Строители получали в среднем около 0.64 доллара в час, что по тем временам были очень хорошие деньги. Это больше чем получал гос служащий или шофер автобуса.
Такие бы деньги да зекам в Норильске, Караданде или Магадане.

Ложь о миллионах уничтоженных в СССР давно и полностью опровергнута.

Всего, исходя из американской статистики, если опираться на переписи, которым я в общем доверяю (я не обнаружил фактов их подделки, в отличие от промежуточных цифр), население США в 1940 году должно было возрасти до 141,856 миллиона человек. Фактическое же население страны по переписи 1940 года составило всего 131,409 миллиона, из которых только три миллиона объяснимы за счёт миграции населения. Люди стали просто выезжать из США, спасаясь от голода, что и дало эти три миллиона убыли населения. Три из десяти нашли, остаётся семь.

По состоянию на 1940 год свыше 7 миллионов человек отсутствуют. Тщательное исследование возрастных пирамид показывает, что около 2,5 миллионов этих потерь приходится на снижение рождаемости (где, на самом деле, надо ещё выяснить долю неучтённой младенческой смертности), а около пяти миллионов — на то, что сухим языком статистики называется «добавочные смерти». Большая часть из них была прямо или косвенно вызвана голодом.

...память о гуманитарных преступлениях правящего режима Соединённых Штатов вытравлена из официальной версии истории, подменена официальной пропагандой, в которой есть место мудрому Рузвельту, но нет места миллионам американцев, погибших от голода. Поэтому когда начинаешь смотреть реальные цифры и выясняешь, что в ГУЛАГе общественных работ Рузвельта «спасённым» платили примерно столько же, сколько у нас заключённым на строительстве каналов (и втрое меньше, чему платили в том же ГУЛАГе передовикам производства) — это вызывает у людей культурный шок.

«Этого просто не может быть». Но это так. У людей в голове «злодей Сталин» и «массовые репрессии», и напротив — мудрый добрый Рузвельт, который ввёл хорошие, правильные «общественные работы» и «спас страну». Нарушение этой стройной картины мира неудобными фактами вызывает у людей настоящую истерику — что у наших, что у американцев.

http://www.rus-obr.ru/print/discuss/3956

[А. Ю. Экономов]

Мы уже упоминали, что, в отличие от 1930–1933 гг., Большой террор тяжело ударил по самой партии. Он принес гибель почти всем упомянутым выше видным партийцам: Зиновьеву, Пятакову, Бухарину, Рыкову, Гринько – их расстреляли после открытых процессов, где они целиком признали «правоту» своих обвинителей.

Ну, и по каким причинам кавычки?

[Sopheeyia84]

Хотя коммунистов везде уничтожали в огромном количестве, масштабы террора над украинскими коммунистами были большими, чем где-либо. На Четырнадцатом съезде украинской компартии в июне 1938 года в новый ЦК, насчитывавший 86 членов и кандидатов, вошли только трое из прошлого состава, и все трое – не политические деятели, а «почетные граждане».
 Чистки велись по обвинению в национализме, в котором, в частности, обвиняли Любченко, Гринько и даже Балицкого.

 Республиканская компартия и государственный аппарат после ареста всех членов украинского правительства и их первых заместителей практически распались. Все секретари губкомов были смещены, а потом и их преемники – уже в начале 1938 года. Не было больше ни кворума ЦК, ни какого-либо иного органа, который мог бы назначить Совет Народных Комиссаров, и к концу 1937 года республика мало чем отличалась от простой вотчины НКВД.

Один из заключенных, поляк, никак не сочувствовавший украинскому национализму, отмечает, что «советские офицеры, допрашивая семнадцатилетних девочек, ломали им шейные позвонки или били по ребрам тяжелыми армейскими сапогами, так что потом они харкали кровью в тюремных больницах на Колыме. Конечно, такое обращение не могло убедить кого-нибудь из допрашиваемых в том, что содеянное ими было злом. Они умирали с медальонами Девы Марии на своей искалеченной груди и с ненавистью в глазах».

Именно в таком контексте следует понимать замечание Хрущева о том, что Сталин приказал выслать в 1943–1945 гг. семь малых народов и хотел также депортировать и украинцев, «но их для этого было слишком много». Сталин позднее сказал Рузвельту, что на Украине у него «трудное и небезопасное» положение.