Стихи и проза.

[Fantomas]

Об «Эхо Москвы»:

Муха бьётся о стекло -
Рядышком окно открыто.
Или муху припекло,
Или после менингита.

Ловко делает она
Агрессивные движенья.
Ей свобода не нужна -
Мухе надобно движенье!

Муха - "лекарь", муха - "врач"!
Яд - любимое лекарство!
Этим ядом передач
Муха "лечит" государство.

Муха "борется со злом",
Всё печётся о народе,
Погибая за стеклом
На жирнющем бутерброде.

Родилась она давно,
Ещё в том, ХХ веке,
Но любимое г...но
Ищет в каждом человеке!

[Аля]

Два друга
Лебедев-Кумач

Дрались по-геройски, по-русски
Два друга в пехоте морской:
Один паренек был калужский,
Другой паренек - костромской.
Они точно братья сроднились,
Делили и хлеб и табак,
И рядом их ленточки вились
В огне непрерывных атак.

В штыки ударяли два друга,-
И смерть отступала сама!
- А ну-ка, дай жизни, Калуга?
- Ходи веселей, Кострома!

Но вот под осколком снаряда
Упал паренек костромской...
- Со мною возиться не надо...-
Он другу промолвил с тоской.-

Я знаю, что больше не встану,-
В глазах беспросветная тьма...
- О смерти задумал ты рано!
Ходи веселей, Кострома!

И бережно поднял он друга,
Но сам застонал и упал.
- А ну-ка... дай жизни, Калуга!
Товарищ чуть слышно сказал.

Теряя сознанье от боли,
Себя подбодряли дружки,
И тихо по снежному полю
К своим доползли моряки.

Умолкла свинцовая вьюга,
Пропала смертельная тьма...
- А ну-ка, дай жизни, Калуга!
- Ходи веселей, Кострома!
Год: 1943

[Fantomas]

ПАДЕНИЕ ТРЕТЬЕГО ЖРУГРА

(отрывки из романа)

Повелитель Игв почувствовал, как его ударили всплеском энергии. Глаза Второго Вождя были совершенно стеклянными, пустыми. И в то же время мощь, исходившая от этого существа казалась неимоверной, через него, казалось, перетекало невиданное ко-личество темной энергии, а засасывающая пустота глаз казалась бездонными колодца-ми, куда нетрудно было провалить любому осмелившемуся взглянуть в них духовидцу.
И вдруг Брубт'дор понял в чем дело: глаза Вождя мигнули, закрылись, а когда рас-крылись, Повелитель Игв увидел в них отражение других глаз – чудовищно огромных, напоминавших опрокинутые полукруги, абсолютно черных, но с трепещущим верти-кальным зрачком багрового пламени.
Брубт'дор смотрел в глаза Третьему Жругру, демону российского великодержавия, трансфизически призываемого заклинанием Скрорща на помощь в великой инвольта-ции Друккарга сюда в самый центр капища.
Чудовищные зрачки российского уицраора было последнее, что видел Повелитель Игв Брубт'дор. Жругр перехватил канал инвольтации из Друккарга в Энроф, но только ослабил магический откат заклинания. Пришедшая хоххиальная волна ударила Брубт'дора в голову, гася сознание и сминая поставленную магическую защиту. Даже не вскрикнув, Повелитель Игв замертно рухнул у Хрустального Шара на пол медито-рия. Конец времен для него наступил раньше всех.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
…………………….

2
Дом казался склепом. Пятиэтажная угловатая громада в глубине темного двора, стиснутого со всех сторон деревянным забором, казавшимся теперь гробовыми доска-ми, тонула в снежном саване давно не убираемых сугробов. Черные провалы выбитых или заклеенных фанерой окон смотрели незрячими глазницами покойника. Ни огонька, ни звука, ни движения. Чуть видимые узкие тропинки у подъездов, освещаемые скупым ночным небом, были занесены снегом и казались давно нехожеными. Словно подчеркивая нереалистичность пейзажа вдали виднелись другие безмолвные дома-призраки.
Не в силах шевельнуться Мартынов застыл у родного подъезда, из которого вы-шел всего три месяца назад, и который выглядел теперь для него входом в могилу.
Прошло всего сорок минут, как он ушел от перевернутой машины с мертвыми особистами.
Никем не замеченный и неостанавливаемый, он, пройдя через хорошо знакомые ему дворы и переулки, миновал несколько кварталов Выборской стороны и вышел к родному дому. Он знал, что это не было разумным поступком, но Ростислав уже не мог ни о чем думать, – полученная им при разрыве бомбы контузия, путала мысли. К тому же он еще и безмерно устал.
Он уже знал, что пришел слишком поздно – смерть опередила ему, придя в этот дом-склеп: здесь в ледяных нетопленных и несвещенных квартирах то тут, то там в бе-лых постелях лежали замершие трупы. Умершие от истощения и холода. Блокада страшной удавкой сдавило горло осажденного Ленинграда.
Но нет, не все в доме были мертвы. Дом только казался склепом: Мартынов чув-ствовал, что в глубине этой каменной гробиницы все еще теплятся огоньки жизней: за-кутанные с головой в вороха одежд, закрытые да подбородка слоями одеял, живые лю-ди осажденного, но не сдающегося «града Ленина», упрямо сопротивлялись подступа-ющей к их порогу немецкой смерти. Враг все еще не мог ворваться в вымерзающую се-верную столицу.
И это вселяло надежду. Которой не было у Мартынова: ощущение того, что его квартира уже стала гробом Ирины и ее родителей, появилось у него с того самого мо-мента, как он ступил на землю блокадного города. Он давил в себе это знание, но под-ходя к дому на улице Маяковского уже знал точно: родные мертвы.
Это пришедшее к нему сверхъествественное ощущение пришедшей к жене, ее матери и Ивару Арнольдовичу смерти заморозило бывшего лейтенанта на самом поро-ге родного жилища. Ростислав заколебался: он перенес уже слишком много, – растер-занные трупы первых дней войны, попавшие под наступающий коричневый каток, ужасы боев в отступлении, побег из плена, угрозу расстрела от своих, и вот теперь – нынешний побег из-под ареста, за которым маячила неминуемая гибель. Он слишком устал, думать ни о чем не хотелось; на ум приходили только крамольные мысли о том, что вечный отдых (вместе с безопасностью от преследования) можно было бы заполу-чить, пустив себе пулю в сердце из похищенного у энкавэдешника пистолета.

[Аля]

Замечательные цитаты А. П. Чехова

http://fit4brain.com/6436

[Татьяна Н]

Замечательные цитаты А. П. Чехова

http://fit4brain.com/6436

++++ 

Посмотришь на иное создание — миллион восторгов, а заглянешь в душу — обыкновенный крокодил.  +@>

[Татьяна Н]

Кот Басё - обожаю её стихи 


Слава Богу, слава ветру и кораблю,
слава киндзмараули в моем бокале.
Я сижу на террасе города , я никого из вас не люблю,
как бы вы меня в обратном ни убеждали.

Смотреть, как солнце ложится лицом в траву,
как ярки наряды девушек на аллеях.
Забывать вас - та еще мука, по существу,
но я никого отныне не пожалею.

Какой бесконечно прекрасный идет июль,
какие рассветы, кровь в хрустале востока.
Я знаю, что никого из вас не люблю,
я заплатила - даже не помню сколько.

Но важна ли цена, когда получаешь мир,
открываешь глаза и видишь каждого, кто не тронут
нашей проклятой любовью, не случающейся с людьми,
состоящей из импульсов и нейронов.

Слава Богу, слава ветру и кораблю,
слава свободным снам и грузинским винам.
Небо, ты слышишь, я никого из них не люблю.
Я больше не существую наполовину.

[Аля]

++++  

Посмотришь на иное создание — миллион восторгов, а заглянешь в душу — обыкновенный крокодил.  +@>

+++++ :)Да именно так,,
И опять о поступках которые говорят о человеке  его сущности


 
Однажды предавший — Предаст тебя дважды
Однажды солгавший — Продолжит враньё,
А женщину тот оскорбит, кто однажды
Теряет навечно обличие своё!

Ответа не будет, и так всё понятно
Кто чести не знает, напрасно учить.
Столкнувшись с такими, мне так неприятно
Что время своё им могла уделить.

Пусть будет уроком (не путайся с грязью)
Когда-нибудь сможешь ты всё позабыть
И впредь, на таких глядеть буду с боязнью.
Десятой дорогою их обходить.
 

[Татьяна Н]

+++++ :)Да именно так,,
И опять о поступках которые говорят о человеке  его сущности


 
Однажды предавший — Предаст тебя дважды
Однажды солгавший — Продолжит враньё,
А женщину тот оскорбит, кто однажды
Теряет навечно обличие своё!

Ответа не будет, и так всё понятно
Кто чести не знает, напрасно учить.
Столкнувшись с такими, мне так неприятно
Что время своё им могла уделить.

Пусть будет уроком (не путайся с грязью)
Когда-нибудь сможешь ты всё позабыть
И впредь, на таких глядеть буду с боязнью.
Десятой дорогою их обходить.
 

Браво 

"Единожды солгав" 

[Fantomas]

ПАДЕНИЕ ТРЕТЬЕГО ЖРУГРА

(отрывки из романа)

Так стоило ли испытывать собственное терпение? Не говоря уже о том, что по-сле того, как его побег будет установлен, бывшие коллеги Мартынова наверняка при-дут «навестить» его бывшее жилище, сочтя, что бежать ему почти некуда. Хотя нет, поправил себя Ростислав: прежде всего, они подумают, что он попытается перейти ли-нию фронта, к якобы «завербовавшим» его немцам. До которой, вот она – рукой по-дать: два-три часа ходу. Если, конечно, преодолеешь оцепление.
Нет, он не собирался идти к немцам. Конечно, единственным шансом уцелеть было выбраться из осажденного города, может быть, попытаться, добыв хоть какие-то документы, затеряться в массе сражающихся армий или гражданского населения с той или другой линии фронта. Но это означало лишь попытку спасения собственной жизни. А она сейчас мало интересовала Мартынова: жизнь, лишенная смысла, борьбы, вообще не была жизнью.
Ростислав с неудовольствием подумал, что, наверное, следовало не бежать из плена, а убив эсэсовца, остаться в том доме под Лугой и погибнуть, отстреливясь. Но он должен был выполнить свой долг до конца. Затем этот долг заключался в том, чтобы дать себя расстрелять арестовавшим его энкавэдэшникам: погибнуть не от немецкой, а от русской пули. Но дух возмущения не позволил ему умереть с клеймом предателя.
Но умереть все равно предстояло. Пойти к линии фронта и…
Или, может, все-таки подняться в собственную квартиру, в последний раз по-смотреть в мертвых лица единственных своих родных людей не этой земле, а затем лечь рядом с ними, достать пистолет, передернуть затвор и…
Мартынов решился. Он шагнул в черный проем подъезда.
…Ростислава ощупью пробирался по темному колодцу лестничных клеток, чуть касаясь рукой деревянных перил. Шаги гудели, отдаваясь гулким эхом в сырой тишине подъезда, и Мартынов чувствовал непонятный страх, подступавший к сердцу. 
Это было неправильно – чего чего мог бояться человек на пороге собственной смерти?
Дверь… Мартынов толкнул ее, почему-то уверенный, что она окажется незапер-той. С тихим скрипом она чуть приоткрылась. Открылся черный проем, из которого в леяной подъезд повеяло как будто бы еще большим холодом (или так показалось?), но Ростислав почувствовал облегчение: он представление не имел, что будет делать, не имея ключей, если дверь окажется закрыта на все засовы.
Толкнув дверь, он вступил в прихожую и остановился, прислушиваясь.
В квартире царила такая же мертвенная тишина, как и во всем доме.
Ростислав снял рукавицу, сунул руку в карман, нащупал там взятую им на теле чекиста зажигалку, щелкнул слабым огоньком. А затем, стиснув зубы, в три шага-прыжка оказался в комнате и остановился у знакомого ему дивана. Он должен был как можно скорее увидеть то, что был должен увидеть… 
Они лежали рядом, прижавшись друг к другу, в зимней одежде, укрытые одним ватным одеялом. Ивар Арнольдович и Софья Алексеевна. Лица совсем не изменились, только чуть осунулись, да кожа казалась бледно-серой. Глаза были закрыты. Из-за сто-явших на улице морозов смерть еще совсем не тронула их, и они могли бы показаться спящими, если бы не их каменная неподвижность. И еще – этот смертельный холод, которым было пропитано все в этой комнате.
Но они умерли не от холода – рядом с кроватью валялись несколько опустевших пузырьков с лекарствами. Ростислав не стал даже нагибаться, чтобы прочить их назва-ния, – и без этого он знал, что тесть и теща заснули быстро и без мучений: ученейший профессор Лангерман разбирался не только в истории и философии…
Итак, родители жены сделали то, на что он сам, стиснутый своими железными понятиями о долге, не решился сделать. Но их дочери, жены Ростислава, не было рядом с ними. Мартынов даже не прошел во вторую комнату или на кухню, чтобы понять, что в квартире находятся только два мертвых тело. Но стистнутую холодом грудь не отпустило: Ростислав не ощутил облегчения при мысли, что, может быть, Ирина жива. Нет, он почему-то не сомневался (а в подобных случаях ощущения человека, постоянно сталивающегося со смертью): жены нет в живых. Они умерли все трое: Ирина, Ивар Арнольдович, Софья Алексеевна.
На какое-то время Ростислав потерял вообще какую-либо способность чувство-вать. У смертного ложа двух близких ему людей он сам превратился в некое подобие каменной статуи.
Мартынов стоял, бездумно смотря в лицо мертвых, слабо освещаемое трепещу-щим огоньком. Потом ладони стало неестественно горячо и он понял, что обжег руку раскалившейся зажигалкой. Не глядя, Ростислав отступил вправо к стоявшему у окна письменному столу, нашарил медный подсвечник с огрызком свечи. Рука наткнулась на лежавший под подсвечником блокнот с заложенным карандашом.

[Аля]

Нашу память о родной Державе
Из души не вытравить никак,
Хоть и льют глумливые отраву
Правда все равно развеет мрак...
И откроем памяти мы дверцы
О стране, явившей всем пример,
Пламенем написано на сердце:
Родина моя СССР!

Мы из СССР!

‪( Ринат Сибгатуллин)

[Аля]

Великие слова
Злость — это состояние, в котором язык работает быстрее мозга.

[Fantomas]

ПАДЕНИЕ ТРЕТЬЕГО ЖРУГРА

(отрывки из романа)

Ростислав зажег свечку и, взяв в руки небольшую книжечку, обитую красной кожей, раскрыл ее на первой странице и, наклонив к горящему огоньку свечку, попы-тался вчитаться в написанное. Были ли записки завещанием Ивара Арнольдовича, или просто дневником, он не мог отложить их чтение на потом. Потом для него могло бы уже не быть, а Ростислав хотел хотел немедленно получить ответ: что заставило тестя поторопиться со своим концом. А также может быть узнать о судьбе Ирины.
И для кого же Лангерман оставлял эти записи, как не для него!
Это не был дневник. Записи были сделаны беспорядочно, почти без указания дат, торопливым, но легко узнаваемым почерком. Это не было завещанием, скорее мыслями-размышлениями, небрежно перенесенными на бумагу. Причем весьма кра-мольными мыслями… Оказывается, профессор Лангерман, беспартийный, но твердо стоящий на позициях сочувствующего (разумеется, ВКП(б)), на самом деле был куда более верующим человеком, чем старался казаться. К тому же еще и не афишировав-ший свою принадлежность к дореволюционным масонам (а кто же еще это могли быть – его так называемые «аргонавты» и «антропософы»?). Конечно, этим отличалась по-чти вся оставшаяся в живых дореволюционная профессура, но Лангерман пошел куда дальше… От написанного им Мартынову стало не по себе. Он принял на себя еще один удар, поняв, что незадолго до смерти старый профессор окончательно помешался. Может быть, это помешательство и позволило забрать ему на тот свет и свою жену.
 Ростислав быстро листал блокнот, бегло просматривая наползающие друг на друга почерки, стараясь быстрее добраться до конца…

3
Записи в блокноте профессора Лангермана
 «22 июня. Свершилось!
23 июня. Война!
24 июня. Попытка осуществить мирком не удалась, – отступление.
……………………………………………..
Размышления по поводу случившегося…
Ощущение совершающегося апокалипсического ужаса, открывшийся взгляд в бездну, предчувствие гибели страны, ее идеи и своей собственной гибели вдруг заста-вили меня по новому взглянуть на все происходящее. И отнюдь не с позиций материа-листической философии, которой я, несмотря на свою веру в Творца сущего (скрывае-мую, скрываемую!) следовал в университете вот уже без малого тридцать лет. 
Я всегда верил в НЕго. А теперь пришла пора вспомнить то, о чем мы говорили в «Аргонавтах России», к которым я примыкал, а позднее и в Антропософском обще-стве, в котором я состоял… Все эти мои дореволюционные мистические штудии, кото-рые тогда казались мне не более чем игрой. 
Тайные учения – религия для интеллектуалов.
Но что делать, если обычная вера не может дать удовлетворительный ответ по поводу совершающегося Апокалипсиса? 

Июль 1941…
Пали Брест, Минск, Могилев, Харьков…
Коричневая лава катится на восток. Мы заклеиваем окна, копаем траншеи-укрытия, носим на крыши мешки с песком – для тушения авиабомб.
Теперь уже совершенно ясно – мирком, как и двадцать лет назад, оказался от-брошенным назад к своему началу. Это была вторая попытка – после 1917… Бог любит троицу, но до третьей попытки я не доживу – война не позволит.
Мирком – мировой коммунизм.
Но имеет ли Бог к нему отношение?
Что есть все эти попытки построить тысячелетнее царство Божие на Земле, как не прямым вызовом ЕГО воле? 
Почему? Потому что ничего получилось. Ни у Аристоника в Пергаме, ни у таборитов в Чехии, ни у Оуэна с его фаланстерами!
Но почему не получилось? ОН этого не хотел? Или в этом виноваты сами устроители так называемых всех «государств Солнца» и «земшарных республик Сове-тов»?
Да. Виноваты несовершенные люди, которые не могут жить по законам  совер-шенного общества.
А какое оно – совершенное? Опять же – только ОН знает.
Не гнаться за спасением мира – спасать себя (и только себя!), – кредо церкви, кредо любой секты. Человек может лишь бездеятельно ждать предопределенного При-шествия и всеобщего Апокалипсиса, после которых немногие спасшиеся узрят нако-нец-то искомый Золотой Город Иоанна Богослова.
Так? Да. Но тут что-то не так: мир несовершенен, для церкви так и вовсе – «цар-ство князя мира сего» (Сатаны), а люди не должны, не способны и не имеют права пы-таться исправить его? Нам говорят, что мы должны любить ближнего, как самого себя, но мы не имеем право помочь этому ближнему, находящемуся, например, в рабстве или умирающему от голода?
Так появляются нигилисты и революционеры, фашисты и коммунисты.
…Советская Россия, готовясь к освобождении всей планеты от «цепей капита-ла», надела цепи на население собственной страны.
Увы, «торговцы опиумом» правы: человек – эгоистичен, зол, порочен, а с точки зрения церкви – еще и непоправимо испорчен Грехопадением. Построить «Золотую Советскую Республику» – немыслимо без изменения самой природы человека.
Вот они и попытались изменить…

[Аля]

Элла Кириллова. Современная поэзия


Книга
Когда в душе темно и пусто,
Вокруг – лишь хаос, холод, тьма...
Спасают книги: Канта, Пруста,
Шекспира, Фрейда и Дюма...
Разносторонние сюжеты,
Различен слог, отличен стих –
Они поведают секреты
О том, как было всё до них:
Они – истории посланцы,
Они ткут космоса ковры...
Текут страницы между пальцев,
Касаясь, впрочем, головы!
В их книгах ищем откровенье,
Советов мудрых, но простых –
Как самому не стать мишенью
Людей порочных... мыслей злых
Как избежать? – Добра отведав,
На фабулу облокотясь,
Мы узнаём о древних Ведах,
Что жить нам стоило б смеясь,
Что есть священные Брахманы,
Как избежать вражды мирской,
Что посоветуют нам Ламы –
Они мудры: как свет дневной,
Дают почувствовать ничтожность
И зла, и хаоса, и тьмы...
Их мудрость – это невозможность
Попасть в безмолвие тюрьмы,
Которую возводим сами,
Когда бываем в пустоте...
И, поклонившись Далай-Ламе,
Я так же поклонюсь тебе,
Мой друг, сосед или любимый,
Учитель, дарящий мне стих, –
За то, что явно, а не мнимо
Я мудрость черпаю из книг...
За эти разные сюжеты,
За сказочный, волшебный слог...
За разделённые секреты,
За то, что знаю:
С нами – Бог!
...И тьма вдруг разом просветлеет –
Как просветлённые умы,
И вот заря уж нежно рдеет –
Как будто не было зимы.
‪

[Fantomas]

ПАДЕНИЕ ТРЕТЬЕГО ЖРУГРА

(отрывки из романа)

Они:
Мессия-пролетариат (в данном контексте – российский), приобщившийся «марксистским духом» к «святому станку» (заводо-машинам), и тем обретший будущее спасение в устроенной им земшарной Коммуне… 
И арийский крестьянин (или бюргер, и опять же в данном контексте – немец-кий), приобщившийся к мифам Расы и Космоса, и тем обретший спасение в будущей Империи полубогов, способных управлять материей силою мысли.
Тысячелетний Рим против Тысячелетнего Рейха…
В одном случае – уничтожение эксплуататорских классов, при своей власти экс-плуатации богатых бедными перманентно воспроизводящих злую «природу человека». В другом случае – уничтожение неполноценных рас, растворяющих чистые расы «по-томков атлантов» в своей грязной крови полуживотных-полулюдей.
В это вряд ли сейчас поверят наши «враги народа» готовые приветствовать зна-меносцев Одина на своей российской родине-тюрьме как «освободителей. Но мне было «откровение» и я не гадаю о том, что будет, – знаю. Знаю…
Миф фашизма страшнее: придется уничтожить то ли четыре пятых, то ли три четвертых, то ли девять десятых мирового населения. Куда деваться, если сложить чер-ную и желтые расы, и прибавить к ним уже и белые «неполноценные народы», – как раз столько и выйдет.
Зато цель…
Цель – возведение пролетарско-арийского Града Божия на земле, минуя проме-жуточную стадию гибели человечества в огненном Апокалипсисе.
Вот она – мистическая тайна войны.
Ибо если не будет противящихся Граду, Апокалипсис невозможен. 

Август 1941…
Пали Смоленск, Одесса, Новгород…
Противящиеся коричневому потопу плавают в море крови…
Крутящаяся свастика-солнцеворот перемалывает пятиконечную звезду Бафоме-та, распластавшуюся над одной шестой части суши.
С обеих сторон – одинакового цвета красные флаги войны.
И с обеих сторон – громоздимые гекатомбы жертв мистической войны.
Если верить древним религиям, человеческие жертвоприношения являются пи-щей древних богов (наших – демонов), не сами сжигаемые на жертвенном огне, тела, конечно, а эманации их предсмертных ощущений, боли, страха и страданий. И чем больше жертв – тем сильнее их боль. И тем сильнее эти языческие боги, правящие ныне в России и Германии.
Красные и коричневые боги ненасытны.
Я бы назвал их Демонами государства. Я не знаю, когда кончится их жажда. Как не знаю, кому молиться о судьбах страны в час, когда светлые силы не могут зримо по-мочь обескрещенной Святой Руси. Богу? Дьяволу? Сталину? Бессмертному трупу, ле-жащему в красном зиккурате у Кремля?
Наверное, к нему, основателю советской империи, несущему сейчас по-смертную вахту в сердце столицы, только и может прислушаться Коммунистический Демон государства, кто бы он ни был. 
А здесь, в сердце российской империи, в Ленинграде, сердца невольно обраща-ются к его основателю – Петру.
………………………………………………..
Прошел слух: пока Медный всадник остается на месте, Ленинград не будет взят врагом. В связи с этим вспоминается легенда, что во время первой Отечественной вой-ны 1812 года творение Фальконета хотели эвакуировать аж в Вологодскую губернию, но некоему гвардейскому майору приснился сон, в котором ожившая статуя Петра про-износила гневные слова: «Пока я стою на своем месте, враги не войдут в мой город!» Александр велел оставить памятник на месте. Сейчас история повторяется – Медный всадник решено замаскировать, но оставить на площади Декабристов.
Другой слух говорит уже о прямых «магических» действиях, которые собирает-ся предпринять безбожная власть Ленинград и Москву обнесут святой иконой Казан-ской Божией матери для создания «невидимой стены». Враг никогда не преодолеет эту стену…
Неужели это правда? Власть не склонна делиться своими секретами. А вот что касается Петра…
………………………………………………..
Сегодня мне снился император на своем металлическом скакуне. Сон был ужа-сен – я бежал по ночным улицам, как бедный Евгений из поэмы, а за мной со страшным грохотом сказал чудовищный всадник. В тот миг, когда он настиг меня (совсем не как героя поэмы!), я почувствовал, как на мое плечо упало неимоверная тяжесть. Я упал и, падая… проснулся в своей постели. Грохот чугунных копыт по мостовой все еще стоял в моих ушах. И тогда я понял, что должен еще раз увидеть его…

[Аля]

Про троллей, которые только и знают, что наезжать, лгать и клеветать


Стихотворение про интернет-троллей


У меня завёлся тролль.
У него такая роль:
Бегать по чужим страницам,
Придираться и глумиться.
Он ужасно негативен
И впридачу креативен,
А на прочих смотрит хмуро:
«Тот - дурак, а эта - дура!»
Не даёт спокойный роздых,
Всё сидит и портит воздух,
Потому что знает твёрдо:
Не дадут на сайте в морду.
Безнаказанна чернуха:
Не заедут в нете в ухо!

Он приходит под предлогом,
Что расстроен вашим блогом.
Осудил на сайте пост:
Дескать, где моральный рост?
Вы скучны, самодовольны...
Он пинает, мне - не больно!
Он пытался плюнуть в душу -
У меня завяли уши.
Он бессовестно наехал -
У меня же приступ смеха.
Он, придравшись к буквам, ахнет;
Я отвечу: «Плохо пахнет».

Скоро я его забаню
(Ну, пошлю, короче, в баню.)

Я секрет его открою:
Хоть прикинется порою,
Будто он - приличный юзер,
Тролль - всего лишь глупый лузер!

Коль придёт - не дайте маху,
А его пошлите...в баню!

[Fantomas]

ПАДЕНИЕ ТРЕТЬЕГО ЖРУГРА

(отрывки из романа)

Я успел – Всадника еще не заложили мешками с песком и не закрыли деревян-ными конструкциями. Странное чувство охватило меня, когда я приблизился к поста-менту державного исполина. Впервые я стоял здесь как человек войны, а не человек мирного времени. Я почувствовал на себе тяжелый взгляд Всадника: как будто не ста-туя смотрела мне в глаза, а он сам глядел на меня из того мира посмертия, в котором пребывал сейчас. Я задрожал, – что бы ни говорили большевики об отсутствии в мире иноматериальных сил, все мои прежние представления разлетелись как дым: через это место проходит невиданный источник силы. Как будто бы сюда льются потоки чуждой нашему измерению энергии – и светлой и темной. И сам Медный всадник является зримым воплощенным символом созданного когда-то им самим на костях и болотах имперского государства. Таким же символом, как и Мавзолей с заключенным в него бессмертным трупом. 
Я испытал ужас в связи с открывшимся пониманием этого.
Страшная истина приоткрылась мне при взгляде в чугунное лицо Петра. Он не был защитником народа, он был защитником государства. Что для него терзаемая сей-час плоть народа? Его иконой была возводимая им четверть века своей жизни плоть российского государства. И если Ленинграду не суждено пасть, значит, не суждено пасть и государству лагерей.
Но Союз Советских Социалистических Республик – не Россия.
Страшный выбор предоставил нам Демон государства: сражаться против него – значит, сражаться против России.
В выпученных навыкат металлических глазах Петра я вдруг увидел взгляд  дру-гих глаз – с характерным прищуром под низким лбом, но удивительно похожих. В этот момент они были удивительно похожи – император и его продолжатель из Кремля.
Я ушел…

Сентябрь 1941…
Пал Киев, Можайск, Калуга. 
Ленинград окружен.
……………………………………………
Октябрь 1941… 
Ирина арестована.
……………………………………………
Ноябрь 1941…
Мне было видение собственной гибели.
К чему затягивать агонию? 
……………………………………………
Сейчас Демон государства победил…» 

4
Что это? Мартынов вздрогнул. В комнате-склепе ему почудился чей-то взгляд. Рука механически выпустила блокнот, который с глухим стуком упал на пол, и сжала медный подсвечник. Колеблющееся пламя свечи осветило белые лица умерших. Нет, их глаза были закрыты. Нагнувшись и взявшись за краешек одеяла, Ростислав накинул его на лица мертвых.
А затем вновь застал у кровати, стараясь осмыслить прочитанное. Несмотря на специфические обороты в тексте, Ростислав понял почти все. Он еще раз удивился, как тесть в течение двух лет их знакомства мог говорить с ним совсем другим языком. Де-мон государства – оказывается вот как Ивар Арнольдович называл товарища Сталина! Впрочем, как и Петра Первого! О положительном образе которого Ростислав мог су-дить не только по вышедшей в прошлом году двухсерийной кинокартине, но и по тру-дам основательных историков, того же Ключевского и Соловьева,  – с подачи тестя, но больше – жены Ростислав некоторое время назад увлекся отечественной историей, ко-торую до этого знал плохо (до 1934 года ее преподавание вообще было запрещено).
Так что же такое случилось с профессором Лангерманом с началом войны? И как он вообще, имея такое тщательно скрываемое отношение к советскому государ-ству, допустил, чтобы его дочь вышла замуж за сотрудника органов? Что-то такое раз-глядел в Мартынове, что не укладывалось в его представление об образе «чекиста ста-линской эпохи», – так, кажется, их называли до войны в газетах? Да, Лангерман гово-рил ему, что Ростислав совсем не годится для работы в НКВД, что у него совсем другие задатки, что он вполне мог бы стать учителем или врачом (как Ирина), что если бы не проклятый детдом…
Другие задатки? – Ростислав опустил голову. Профессор не знал и десятой доли того, что происходило в НКВД. И хорошо, что не знал (а Мартынов ни за что не ре-шился бы рассказать!), иначе бы и он сам, и его дочь наверняка отвернулись бы от му-жа и зятя. А ведь Ростислав всего лишь честно служил СССР – государству трудового народа. Стоп! Вот именно – государству! Теперь он понимал эту разницу совершенно отчетливо – счастье и польза государства не были равнозначны счастью каждого от-дельного человека.
Два его допроса, казавшиеся зеркальным отражением друг друга, – в СС и НКВД, – дали ему это понимание. А также понимание того, что, оказавшись волею судьбы песчинкой между жерновов двух колоссальных борющихся машин – Германии и СССР, он не может уцелеть.
Но ведь профессор сам написал в предсмертных записях: в этой войне народ и государство – нераздельны. До самой гибели…

[Аля]

3 октября Россия и весь мир будут праздновать 120-летие со дня рождения великого русского поэта Сергея Есенина. В Москве в течение четырех дней будут проходить мероприятия, посвященные этому событию. Об этом сообщили в пресс-службе департамента культуры.

С 1 октября по 4 октября в столице состоится ряд мероприятий, которые будут посвящены великому русскому поэту. Старт празднованию даст возложение цветов и венков к могиле поэта на Ваганьковском кладбище. Оно состоится 1 октября, в 12-00. Еще одно возложение – в 15-00 к памятнику Сергея Есенину на Тверском бульваре – пройдет в этот день.

В музее С.А.Есенина, который находится на улице Клязьминская, 2 октября будет проходить бесплатный концерт «Гой ты, Русь, моя родная…». Гости музея также смогут с 11-00 до 17-00 посетить выставочный зал и бесплатно посмотреть экспозицию.

3 октября музей Есенина, который находится в Большом Строченовском переулке, проведет концерт «Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…». Музей посетят в этот день Сергей Никоненко, Юрий Голышев, Полина Нечитайло, Борис Галкин. Этот музей также бесплатно пригласит гостей посетить свою экспозицию с 10-00 до 18-00.

В день рождения поэта, в музее В.В.Маяковского состоится лекция-диспут «Маяковский — Есенин», а затем пройдет поэтический спектакль по мотивам творчества С.Есенина.

4 октября музей и Есенинские дворики пригласят почитателей поэзии Есенина на выступление музыкальной группы «Feelin's» «Кидаем якорь в небеса..!». Гости смогут насладиться выступлением итальянского джазового певцы Бориса Саволделли.

Кроме того, некоторые городские библиотеки, музеи, дома культуры, выставочные залы планируют проводить интересные мероприятия еще и в ноябре-декабре.


Закружилась листва золотая
Сергей Есенин

Закружилась листва золотая
В розоватой воде на пруду,
Словно бабочек легкая стая
С замираньем летит на звезду.

Я сегодня влюблен в этот вечер,
Близок сердцу желтеющий дол.
Отрок-ветер по самые плечи
Заголил на березке подол.

И в душе и в долине прохлада,
Синий сумрак как стадо овец,
За калиткою смолкшего сада
Прозвенит и замрет бубенец.

Я еще никогда бережливо
Так не слушал разумную плоть,
Хорошо бы, как ветками ива,
Опрокинуться в розовость вод.

Хорошо бы, на стог улыбаясь,
Мордой месяца сено жевать...
Где ты, где, моя тихая радость,
Все любя, ничего не желать?
http://ruspoeti.ru/aut/esenin/t/15.html

[Fantomas]

ПАДЕНИЕ ТРЕТЬЕГО ЖРУГРА

(отрывки из романа)

Но ничего не написал о том, что случилось с Ириной. С чем был связан ее арест? Хотя тут все было понятно – ее арест связан с арестом самого Ростислава.
Надо было уходить. Придя сюда, он выполнил свой долг. О «похоронах», точнее о той скудной, почти символической форме погребения, которая полагалась умершим в блокадном городе, должно было позаботиться НКВД. О собственной смерти Ростислав уже не думал, – чтение странных «откровений» профессора Лангермана встряхнуло его и настроило совсем на другой лад. Теперь он был готов бороться дальше. До самой своей недолгой гибели.
Только вот куда было идти?
Ростислав вдруг почувствовал желание обратиться к кому-то свыше с просьбой подсказать ему, что делать, ободрить, может быть, простить ему то, что сделал раньше. Потом он сообразил, что раньше это желание называлось желанием помолиться и вздрогнул. 
Если бы он по-настоящему верил в Бога…
Он посмотрел на кровать, на которой лежал умерший профессор. Теперь его ли-цо, покрытое белым одеялом, не было видно, но Ростислав не требовалось напрягать память, чтобы вспомнить, каким оно было при жизни. В последний раз, когда он видел его (это было в августе перед самой отправкой Мартынова в войска), лицо тестя пока-залось ему странным. Может быть, потому, что тогда они чуть ли не в первый раз заго-ворили о Боге: «Что ж, прощай. Если бы ты верил в Бога, я бы попросил Его охранить тебя от всех напастей войны». – Мартынов тогда не сразу нашелся, что ответить, и Лангерман, помедлив, добавил: «Ты веришь в Бога, Ростислав?» – Ростислав после это-го вопроса нахмурился – вопрос показался ему неуместным и он сухо ответил: «Я? Коммунисты не могут верить в Бога. А я…» – «Коммунист. То есть устроитель новой жизни, равной Творцу. Но Бог есть. И ему очень не нравится то, что сейчас происхо-дит». – «Иисус должен быть на нашей стороне. Ведь он всегда был за бедных», – криво усмехнувшись, ответил Мартынов. – «За бедных и против угнетателей. Против всех угнетателей», – Ланерман внимательно посмотрел на зятя, а правой рукой дотронулся до красной звездочки на правом рукаве. Мартынов понял мгновенно (о «вражеских настроениях» на всей территории СССР хорошо было известно в органах) и нахмурил-ся:  «Так на чьей же вы с Богом стороне, Ивар Арнольдович?» – «Нет, не так, – покачал головой профессор. – Ты совсем не понял. Бог на стороне России. Только боюсь, сейчас он не будет вмешиваться в происходящее. Нельзя принимать сторону безбожников...» – «Что же, большевики говорят: «Бога нет!» Для нас – это правильно. А по вашим словам, Ивар Арнольдович, Бога для нас нет, потому что он просто спит. По мне это одно и то же. Потому что в нашей сегодняшней борьбе с фашистами Его нет, и мы можем рассчитывать только на себя». Мартынов помолчал и сумрачно досказал: «И впредь было бы крайне неблагоразумно говорить о том, что вы тут только что говорили, вообще кому бы то ни было. В целях безопасности всех нас – вашей, моей, вашей дочери». – «Теперь безопасности не может быть ни у кого. Страшный суд наступил…» – ответил профессор Лангерман. Это были его последние слова, которые услышал от него Мартынов.
Ростислав нагнулся, поднял упавший на пол блокнот (не хватало, чтобы послед-ние записи его тестя прочитали энкавэдисты!) и в тот же момент вновь ощутил спиной незримое касание чьего-то тяжелого взгляда, и он снова непроизвольно вздрогнул. На этот раз он определил направление взгляда и, сдержав невольную дрожь, повернулся и вытянул руку со свечой вперед. Огонек выхватил из тьмы старинную репродукцию с изображением сидящей фигуры, глаза которой впивались в стоящего человека пронзи-тельным взглядом. Ростислав узнал «Поверженного демона», репродукцию любимой картины своего тестя. Насколько он помнил, раньше картины на этом месте не было. Наверное, профессор повесил ее совсем недавно. Ростислав сделал шаг к стене и под-нес свечу вплотную. Тьмы вокруг копии великого творения стала как будто еще боль-ше, зато Ростислав смог рассмотреть хорошо знакомую ему скрюченную фигуру с из-ломанными крыльями с пепельно-серым лицом и невыразимой мукой в глазах. Но как он ни силился, ему не удалось разглядеть пейзаж из горных вершин за плечами Падше-го ангела. Чернота на картине переливалась за спиной «Поверженного» странной лиловой рябью. Какой-то жутью веяло от этой картины. И Ростислав вспомнил, как однажды старый профессор назвал картину Врубеля «удивительным творением, в котором угадывается икона самого Люцифера». 

[Аля]

Перепост..

«Я помню, как меня поразило однажды слово "свей" в стихах у Сергея Есенина:
И меня по ветряному свею,
По тому ль песку
Поведут с веревкою на шее Полюбить тоску.
Я не знал, что значит "свей", но чувствовал, что в этом слове заложено поэтическое содержание. Это слово как бы само по себе излучало его.
Я долго не мог узнать значение этого слова, а все догадки ни к чему не приводили. Почему Есенин сказал "ветряный свей"? Очевидно, это понятие было как-то связано с ветром. Но как?
Узнал я смысл этого слова от писателя-краеведа Юрина.
Юрин был придирчиво-любопытен ко всему, что имело хотя бы малейшее отношение к природе, укладу жизни и истории Средней России.
Этим он напоминал тех знатоков и любителей своего края, кропотливых исследователей и собирателей по зернышкам и по капелькам всяких интересных черт из краевой, а то и из районной, географии, флоры, фауны и истории, что еще сохранились по маленьким российским городам.
Юрин приехал ко мне в деревню, и мы пошли с ним в луга, за реку. Мы шли к мостушкам по чистому речному песку. Накануне был ветер, и на песке, как всегда бывает после ветра, лежала волнистая рябь.
- Вы знаете, как это называется? - спросил меня Юрин и показал на песчаную рябь.
- Нет, не знаю.
- Свей, - ответил Юрин. - Ветер свевает песок в эту рябь. Потому и такое слово.
Я обрадовался, как, очевидно, радовался лесник, когда находил разъяснение слову.
Вот почему Есенин написал "ветряный свей" и упомянул про песок ("по тому ль песку... "). Больше всего я был рад, что это слово выражало, как я и предполагал, простое и поэтическое явление природы.
Родина Есенина - село Константиново (теперь Есенино) было недалеко за Окой.
В той стороне всегда садилось солнце. И мне с тех пор поэзия Есенина кажется наилучшим выражением широких закатов за Окой и сумерек в сырых лугах, когда на них ложится не то туман, не то синеватый дымок с лесных гарей».
К.Г. Паустовский "Золотая роза"

[Аля]

Улыбнитесь ....


«Прекрасная пара» – чудесный рассказ, в котором все слова начинаются на букву «П»

 http://fit4brain.com/9447

Наверное, такой феномен возможен только в русском языке:

Петр Петрович Петухов, поручик пятьдесят пятого Подольского пехотного полка, получил по почте письмо, полное приятных пожеланий.

«Приезжайте, — писала прелестная Полина Павловна Перепелкина, — поговорим, помечтаем, потанцуем, погуляем, посетим полузабытый полузаросший пруд, порыбачим. Приезжайте, Петр Петрович, поскорее погостить».

Петухову предложение понравилось. Прикинул: приеду. Прихватил полустертый полевой плащ, подумал: пригодится.

Поезд прибыл после полудня. Принял Петра Петровича почтеннейший папа Полины Павловны, Павел Пантелеймонович.

«Пожалуйста, Петр Петрович, присаживайтесь поудобнее», — проговорил папаша. Подошел плешивенький племянник, представился: «Порфирий Платонович Поликарпов. Просим, просим».

Появилась прелестная Полина. Полные плечи прикрывал прозрачный персидский платок. Поговорили, пошутили, пригласили пообедать. Подали пельмени, плов, пикули, печенку, паштет, пирожки, пирожное, пол-литра померанцевой. Плотно пообедали. Петр Петрович почувствовал приятное пресыщение.

После приема пищи, после плотного перекуса Полина Павловна пригласила Петра Петровича прогуляться по парку. Перед парком простирался полузабытый полузаросший пруд. Прокатились под парусами. После плавания по пруду пошли погулять по парку.

«Присядем», — предложила Полина Павловна. Присели. Полина Павловна придвинулась поближе. Посидели, помолчали. Прозвучал первый поцелуй.

Петр Петрович притомился, предложил полежать, подстелил полустертый полевой плащ, подумал: пригодился. Полежали, повалялись, повлюблялись. «Петр Петрович — проказник, прохвост», — привычно проговорила Полина Павловна.

«Поженим, поженим!» — прошептал плешивенький племянник.
«Поженим, поженим», — пробасил подошедший папаша.

Петр Петрович побледнел, пошатнулся, потом побежал прочь. Побежав, подумал: «Полина Петровна — прекрасная партия, полноте париться».

Перед Петром Петровичем промелькнула перспектива получить прекрасное поместье. Поспешил послать предложение. Полина Павловна приняла предложение, позже поженились. Приятели приходили поздравлять, приносили подарки. Передавая пакет, приговаривали: «Прекрасная пара».