1920-е христ-бандеры. К истории "Правого сектора" на Украине.
"Правый сектор": христианская бандеровщина на Украине в 1920-е.
Леонид Вацлович Конисевич. Нас воспитал Макаренко. Челябинск 1993. Весь текст книги есть в интернете.
[ ZT. Крымский поход Коммуны им. Дзержинского июль-август 1930 г ]
Со стр.153 и дальше. –
[ ZT. 1920-е. К истории "Правого сектора" на Украине ].
.. По лагерю прошла печальная весть. Под большим секретом Алексюк рассказал своим корешам о смерти матери Антона Семёновича. [...]
Вспоминалась живая, маленькая, всегда аккуратно одетая Татьяна Михайловна.
Те, кто навещал её, знали, что она очень любила своего Антошу, заботилась о нём как единственный родной человек. [...]
И вот - не стало скромного и доброго человека, не стало друга и матери.
После короткого совещания в штабе Антон Семёнович сообщил дежурному об отъезде на несколько дней в Харьков.
Заместителем оставили Барбарова.
..
Под тяжёлым впечатлением происшедшего вспомнилось и моё прошлое детство, моя мама. Она и вся её родня были религиозны и с моим отцом-«безбожником» постоянно вели войну. Вернувшись с фронтов гражданской войны, он продолжал работу на своём заводе ВЭК в Харькове, где мы постоянно жили. Днём на заводе, а вечером, при керосиновой лампе, работал дома, насекая напильники. Вставал очень рано и до ухода на завод тоже работал. В семье я старший. По утрам сидел у разбитой шибки окна и слушал заводские гудки, чтобы напомнить отцу. После второго гудка отец бросал наковальню и бежал на завод, боясь опоздать в проходную. Мать оставалась дома. Когда отца не было, приходили бабушка и сёстры матери, мои тётки, и настраивали мать против отца-«антихриста». Одна из тёток даже советовала отрубить голову, «когда он спит», Меня часами заставляли стоять перед иконами, читать молитвы. За ослушивание ставили на колени на пшено или соль. Мать плакала, жалея меня. К приходу отца родственницы разлетались, как чёрное вороньё. Так продолжалось до 1925 года, когда отец потерял зрение. Для него это было страшно. Он любил читать, хорошо рисовал, играл на струнных инструментах, смешно копировал попов. И вдруг всё переменилось, он стал беспомощным. Давление на мать усилилось ещё больше. Родня требовала бросить отца, угрожала ей родительским проклятием, а «щенков» забрать.
Кроме меня, было ещё трое - братья Костя и Андрюша и сестра Шура. Она была совсем малая.
Настал день, когда к высокому крыльцу нашего дома подкатили подводы, какие-то люди стали выносить вещи, равнодушные и спокойные. Вынесли всё. Где-то на возах пристроили мать, братьев и сестру.
Я упёрся и на подводу не сел. В пустом доме осталась кровать отца, наша детская кровать, в которой [раньше] спали все братья, картина, нарисованная отцом, и два фикуса. В пустых комнатах каждый звук усиливался непривычным эхом. Мы остались одни.
Поздно вечером пришла мать. Я забился в угол и смотрел на неё не мигая. Мать подошла, положила руку на голову и тихо плача, спросила: «Ты не забудешь маму?» Когда мать собралась уходить, отец решил проводить её. В руках он нёс два вазона с фикусами. Перед самым домом тёток из-за палисадника выскочила какая-то чёрная тень и бросилась на отца. Я подбежал ближе и увидел одну из маминых сестер. В её руках был нож, Этим ножом она ударила отца по лицу. Отец опустился на колени и застонал. Я не заметил, как мать куда-то исчезла, а я смотрел на рану под глазом, из которой лилась кровь.
Просить помощи не у кого. Улицы безлюдны и темны.
- Папа, папочка! — наконец вернулась ко мне речь, — тебе больно?
- Мне больно не от ножа, сыночек, ты ещё не всё понимаешь.
Я гладил его по голове и лицу, не зная, что делать.
Вспоминая теперь эти страшные минуты, я не могу понять, за что на отца свалилась такая жестокость богобоязненных святош? А мама? Неужели я когда-нибудь назову тебя предательницей? А может быть, я и не увижу тебя?
[...]
