Справедливости ради стоит отметить, что благородный поступок Головатого государство без внимания не оставило. За купленный самолет Ферапонт Петрович получил... 4 детских шубейки и несколько пар детских же валенок.
— Помню, уже после того, как самолет деда отправился на фронт, в село прилетел какой-то “кукурузник”, — рассказывает внучка колхозника. — Покружив над нашим домом пару минут, самолет скинул несколько тюков, в которых, к радости деда и родственников, обнаружилась теплая детская одежда. Шубки были девичьими — перепали нам с сестрами, да и валенки оказались маленькими. Так что братья наши остались ни с чем, зато внучки Ферапонта Петровича ходили всю зиму в обновках.
Соседи, естественно, начали судачить: наживается, мол, Ферапонт, на своем геройстве. Завистники, правда, быстро заткнулись — авторитет у Головатого в селе был беспрекословный.
В смутное постперестроечное время, когда стало модно переворачивать исторические факты с ног на голову, появились голоса, что, мол, Ферапонта Головатого сделала народным героем советская пропагандистская машина. Ну сдал человек деньги, ну купил самолет, ну и что с того? Ведь не умер же с голоду во имя Победы, да еще и имя себе сделал — после войны назначило его государство председателем колхоза, да еще и сделало депутатом Верховного Совета. То есть, типа, знал, на что шел.
Лидия Сергеевна иначе как чушью подобные высказывания не называет.
— Уверяю вас, о какой-либо корысти дед и не помышлял. Да какая может быть корысть в отношении государства, которое в 37-м году засадило его на 10 месяцев в одиночную камеру? За неподчинение советской власти. Дело в том, что дом деда стоял на отшибе села Степное и мешал окультуривать прилегающие сельскохозяйственные угодья. Ему предложили выселиться из старого дома, а новый не давали. Отмахнулись только: “Ты ж, Петрович, мужик хозяйственный, быстро справишь себе новую хату”. Дед категорически отказался переселяться, и его посадили. Слава богу, вскоре во всем разобрались, и его выпустили. Другой на его месте, может, и затаил бы на власть обиду, но Ферапонт Петрович был широкой души человек. Он посчитал случившееся лишь досадным недоразумением.
О характере Головатого красноречиво говорит и такой случай.
— Как-то летом 42-го или 43-го года, точно не помню, моя мать, Ефросинья Ферапонтовна, вывесила сушиться подле дома постиранное белье. Не успела отвернуться, а тряпки с веревки стащили. Мать в слезы — и так носить нечего, а тут чуть ли не последнее украли. Воришку случайно увидела соседка, подняла крик. В общем, вора поймали, что называется, с поличным. Дед взял его за шкирку: что ж ты, говорит, подлец делаешь? Тот: прости, отец, у меня дети с голоду помирают, еды купить не на что, вот продал бы ваши вещи — поесть бы купил. Дед тогда пошел в сельсовет и выпросил у председателя колхоза для мужика мешок муки. После войны этот человек приезжал к деду с благодарностью. Если бы, говорил, Ферапонт Петрович, не тот мешок муки, не выжили бы мы тогда.
Патриотический почин Головатого, широко разрекламированный в периодической печати, пробудил в тружениках тыла дремлющую сознательность и вызвал настоящий бум пожертвований. Деньги фронту от народа посыпались, как из рога изобилия.
— Уже в 60-х, будучи на практике в Баку, я разговорилась с одной армянкой, — вспоминает Лидия Сергеевна. — Когда она узнала, кто мой дед, всплеснула руками: “Как, вы внучка того самого Головатого? — И смеясь, добавила: — Благодаря вашему деду наша семья осталась без фамильных драгоценностей — мать как прочитала статью про него, так все для фронта и сдала”.