Русские писатели и цари о жидах

[ALLAN1945]

Герцен  Александр Иванович
(1812  -  1870)



Знаменитый  русский  писатель и публицист.  «Незаконный  сын» богатого помещика Яковлева и немки Гааг.  Надеялся, что русский народ перейдёт к социализму через крестьянскую  общину. Один из основателей русского народничества.  И как русский народник не мог, естественно, с  симпатией относиться к жидовскому  народу. К негодованию  жидов, он даже сам употреблял слово «жиды»  и с иронией относился даже к  жидовскому  поэту Гейне, которого жиды  весьма почитали  и почитают:

«Три дня льёт проливной дождь, выйти невозможно, работать не хочется. В одной книжной лавке выставлена «Переписка Гейне», два тома. Взял их и принялся читать, впредь до расчищения  неба…
Наружно и внутренне  письма наполняются литературными сплетнями, личностями, впересыпочку с жалобами на судьбу, на здоровье, на нервы,  на худое расположение  духа, сквозь которое просвечивает безмерное, оскорбительное самолюбие… Холодно вздутый  риторический бонапартизм его становится так же противен, как брезгливый  ужас этого гамбургского, хорошо вымытого ЖИДА  перед народными трибунами не в книгах, а на самом деле»
(Герцен А. И.  Былое  и думы. Л., 1946. С. 786 – 787).

[ALLAN1945]

Тургенев  Иван Сергеевич 
(1818 – 1882)



По свидетельству историка Николая Яковлева, председатель КГБ Андропов сообщил ему, что «великий Тургенев после плодотворной службы в императорском политическом  сыске провёл многие годы за рубежом, в Западной Европе , главой российской агентуры, и как я понял, был жандармским генералом» (Николай  Яковлев. Август 1914. М., 1993. С. 292).
Понятно, что великий русский писатель Иван Тургенев не любил жидов, понимал их опасность для Государства Российского и, конечно же, не боялся употреблять слов «жид». 

У Ивана Тургенева есть даже небольшой рассказ, который так и называется – «ЖИД».  Рассказ этот был опубликован в 1846 году. Перепечатываем этот рассказ  здесь полностью.

Ж  И  Д

-   РАССКАЖИТЕ   ВЫ  НАМ  ЧТО-НИБУДЬ,  полковник, сказали мы, наконец, Николаю  Ильичу.
Полковник  улыбнулся, пропустил струю табачного дыма  сквозь усы, провёл рукой по седым волосам, посмотрел на нас  и задумался.
      -  Ну, слушайте ж, - начал он. – Дело было в 13-м  году, под Данцигом. Я служил тогда в Е-м  кирасирском полку и,  помнится, только что был произведён в корнеты. Мне всего тогда пошёл девятнадцатый год, малый был я здоровый, кровь с молоком, думал потешиться и насчёт того…  ну, понимаете…  а вышло-то  вот что.  От нечего делать  пустился я играть. Как-то раз, после страшного проигрыша, мне повезло, и к утру  (мы играли ночью)  я был в сильном выигрыше. Измученный, сонный вышел я на свежий  воздух  и присел на гласис, а потом и задремал. Осторожный кашель разбудил меня; я открыл глаза и увидел перед  собой  жида, лет сорока, в долгополом сером кафтане, башмаках и чёрной ермолке.  Этот  жид, по прозвищу Гиршель, то и дело  таскался в наш лагерь, напрашивался в факторы, доставал нам вина, съестных припасов и прочих безделок;  росту был он небольшого, худенький, рябой, рыжий, - беспрестанно  моргал крошечными, тоже рыжими глазками, нос имел кривой и длинный, и всё покашливал. Он начал вертеться передо мной  и униженно кланяться.
-   Ну что тебе  надобно? – спросил я его, наконец.
-   А так-с, пришёл узнать-с, что не могу ли их благородию  чем-нибудь-с…
-   Не нужен ты мне, ступай.
-   Извольте, извольте-с. А позволите их благородие  поздравить с выигрышем…
-   А ты почему знаешь?
-   Уж как мне не знать-с…  Большой выигрыш…  большой…  У! Какой большой… Гиршель растопырил пальцы и покачал головой.
-   Да что толку, - сказал я с досадой, - на какой дьявол здесь  и деньги?
-   О! Не говорите, ваше благородие, ай, ай, не говорите такое. Деньги – хорошая вещь; всегда нужны, всё  можно за деньги достать, ваше благородие, всё! всё!  А я знаю, что сударьу  офицеру угодно… знаю… уж я знаю!
Жид  принял весьма  плутовской  вид…
   -    В самом  деле?
Жид  взглянул  боязливо, потом нагнулся ко  мне.
        -    Такая красавица, ваше благородие, такая!..  – Гиршель опять закрыл глаза  и вытянул  губы.
  -    Ваше благородие, прикажите… увидите  сами…  что я  теперь буду говорить, вы будете слушать… вы не будете верить… а лучше  прикажите показать…
Я  молчал  и глядел на  жида. 
      -     А  что ж, ваше благородие, задаточек?
      -     Да ты обманешь меня, или покажешь мне какое-нибудь чучело?
      -     Ай, вай, что вы такое говорите?  - проговорил   жид  с необыкновенным жаром и размахивая руками. – Как можно?
В это время один из моих товарищей приподнял край палатки и назвал меня по имени. Я поспешно встал и бросил  жиду  червонец.
      -    Вечером, вечером, - пробормотал он мне вслед.
Признаюсь вам, синьоры, я дожидался вечера с некоторым нетерпением. Скоро весь  лагерь  утих. Звёзды выступили.   Настала ночь.
      -    Ваше благородие… - пролепетал под самым моим ухом  трепетный голос.
Я оглянулся: Гиршель. Он был очень бледен, заикался и пришёптывал.

[ALLAN1945]

     -    Пожалуйте-с в вашу  палатку-с.
       Я встал и пошёл за ним. Жид  весь съёжился и осторожно выступал по короткой, сырой траве. Я заметил в стороне  неподвижную,  закутанную фигуру. Жид махнул  ей рукой – она подошла к нему.  Он с ней пошептался, обратился ко мне, несколько раз кивнул головой, и мы все трое вошли в палатку. Смешно сказать: я задыхался.
         Закутанная фигура не шевелилась. Я  сам был в страшном смущении, и не знал, что сказать.
        Гиршель  тоже семенил на месте и как-то странно  разводил руками.
     -    Однако, - сказал я ему, - выдь-ка ты вон…
        Гиршель  как будто нехотя повиновался.   
     -    Как тебя  зовут?  - промолвил  я, наконец.
     -    Сара, - отвечала  она, - и в одно мгновенье сверкнули  во мраке белки её больших и длинных глаз и маленькие,  ровные, блестящие  зубы.
       Я схватил две кожаные подушки, бросил их на землю и попросил её сесть. Она скинула свой плащ и села.
       Я хотел было обнять её, но она проворно отодвинулась…
      -    Нет, нет, пожалуйста, сударь, пожалуйста…
      -    Ну,  так посмотри на меня, по крайне мере.
      Она остановила  на мне свои  чёрные, пронзительные глаза и тотчас же с улыбкой  отвернулась и покраснела.
       Я с жаром поцеловал её руку.  Она посмотрела на меня исподлобья  и тихонько засмеялась.
      -   Чему ты?
       Она  закрыла лицо руками и засмеялась ещё пуще  прежнего.
       Гиршель  появился у входа палатки и погрозил ей.
       Она замолчала.
      -   Пошёл вон! – прошептал я ему сквозь зубы. – Ты мне надоел.
       Гиршель не выходил.
       Я достал из кармана горсть червонцев, сунул их ему в руку и вытолкал его вон.
      -   Сударь, дай и мне… - проговорила она.
       Я ей кинул несколько червонцев  на колени; она подхватила их проворно, как кошка.
        Кровь меня душила. Я досадовал на себя и не знал, что делать. Однако, подумал я,  наконец, что я  за  дурак!
        Я нагнулся  к ней. Сара положила руки мне на плечи, начала разглядывать моё лицо, хмурилась, улыбалась… Я не выдержал и проворно поцеловал её в щёку. Она вскочила и в один прыжок  очутилась у входа  палатки.
        Гиршель опять выставил свою курчавую головку, сказал ей два слова; она нагнулась и ускользнула, как змея.
        На другое утро мы сидели в палатке  нашего ротмистра; я играл, но без охоты. Вошёл мой денщик.
       -   Спрашивают вас, ваше благородие.
       -   Кто меня спрашивает?
       -    Жид  спрашивает.
      «Неужели  Гиршель?» – подумал я. Я дождался конца талии, встал и вышел.
        Действительно, я увидел Гиршеля.
      -   Ай, ай, сударь офицер. Какой же вы, - проговорил Гиршель с укоризной, но не переставая улыбаться. – Девица, молодая, скромная…  Вы её испугали, право, испугали.
      -   Хорошая скромность! А деньги-то она зачем взяла?
      -   А как же-с? Деньги дают-с, так как же не брать-с?
      -   Послушай, Гиршель, пусть она придёт опять, я тебя не обижу…

[ALLAN1945]

     У Гиршеля засверкали глазки.
     -    Красавица! Такой нет красавицы нигде. А денег мне пожалуете?
     -   Возьми, только слушай: уговор лучше денег. Приведи её, да убирайся к чёрту! Я её сам провожу домой.
      Я бросил  ему червонец;  мы разошлись.
      День минул, наконец. Настала ночь. Я долго сидел один в своей палатке. Вдруг вошла Сара, одна. Я вскочил, обнял её…  Она молчала, не шевелилась, и вдруг громко, судорожно зарыдала.
Я напрасно старался успокоить,  уговорить её… Сердце во мне перевернулось; я встал и вышел из палатки. 
     Гиршель точно из земли предо мною  вынырнул.
       -   Гиршель, - сказал я ему, -  вот тебе обещанные деньги. Уведи Сару.
         Дней  пять или  шесть, синьоры, я всё думал о моей  жидовке. Гиршель не являлся, и никто не видал его в лагере. Послали меня со взводом на фуражировку в отдаленную  деревеньку. Пока мои солдаты шарили по домам, я остался на улице и не слезал с коня. Вдруг кто-то схватил меня за ногу…
       -   Боже мой, Сара!
       Она была бледна и взволнована.
       -   Сударь офицер, сударь… помогите, спасите, солдаты нас  обижают… Сударь офицер…
       Она узнала меня и вспыхнула.
        -   Разве ты здесь живёшь? 
        -   Здесь.
        Я крикнул  на своих и приказал им оставить жидов  в покое, ничего не брать у них. Солдаты повиновались; вахмистр сел на свою гнедую кобылу  Прозерпину, или как он называл её, «Прожерпылу», и выехал со мной на улицу.
        -   Ну что, - сказал я Саре, - довольно ты мной?
        Она с улыбкой посмотрела на меня.
        -   Где ты пропадала  всё это время?
        Она опустила глаза. 
        -  Я к вам  завтра приду.   
        -   Вечером?
        -   Нет, сударь, утром.   
        -   Смотри же, не обмани  меня.   
        -   Нет… нет, не обману.

НА  ДРУГОЙ  ДЕНЬ я   встал очень рано, оделся и вышел из палатки. Подо мной толстая   чугунная   пушка   выставила   в поле   своё   чёрное жерло. Я   рассеянно  смотрел во все стороны… и вдруг увидал, шагах в ста, скорченную фигуру в сером кафтане.  Я узнал Гиршеля.  Он долго стоял неподвижно на одном месте, потом вдруг отбежал немного в сторону, торопливо и боязливо оглянулся… крикнул, присел, осторожно   вытянул   шею и опять начал оглядываться   и   прислушиваться.  Я очень ясно видел все его движенья.  Он запустил руку за пазуху, достал клочок бумажки, карандаш и начал писать или чертить   что-то. Гиршель беспрестанно останавливался, вздрагивал, как   заяц, внимательно рассматривал окрестность, будто срисовывал наш лагерь. Он не раз прятал свою бумажку, щурил глаза, нюхал воздух и снова принимался за работу. Наконец, жид  присел на траву, снял башмак, запихал туда бумажку; но не успел он   ещё   выпрямиться, как вдруг, шагах   в   десяти от него, из-за ската гласиса показалась усатая   голова   вахмистра  Силявки и понемногу приподнялось от земли  всё длинное и неуклюжее   его   тело.  Жид   стоял к нему спиной.  Силявка   проворно   подошёл к нему  и положил ему на плечо свою тяжёлую лапу.  Гиршеля скорчило.  Он затрясся, как лист, и  испустил болезненный, заячий крик. Силявка грозно заговорил с ним и схватил его за ворот.  Гиршель рванулся  и бросился в сторону; вахмистр пустился за ним в погоню. Жид бежал чрезвычайно проворно;  его ноги, обутые в синие чулки, мелькали, действительно, весьма быстро; но Силявка после двух или трёх  «угонок» поймал   присевшего жида, поднял и понёс его на руках – прямо в лагерь.  Я встал и пошёл навстречу.

[ALLAN1945]

      -   А  ваше благородие! – закричал Силявка., - лазутчика несу вам, лазутчика!  Пот  градом  катился с  дюжего малоросса. – Да перестань же  ты вертеться, чёртов  жид! Да  ну  же… экой  ты!  Не то  придавлю, смотри!
Несчастный  Гиршель слабо упирался локтями в грудь Силявки, слабо  болтал ногами… Глаза  судорожно закатывались…
        -   Что такое? – спросил  я  Силявку.
        -   А вот что, ваше благородие: извольте-ка  снять с его правой  ноги башмак, - мне неловко.
Он всё ещё  держал  жида  на руках.
Я  снял  башмак, достал тщательно  сложенную  бумажку, развернул её и увидел подробный рисунок нашего  лагеря.  На  полях стояло множество заметок, писанных мелким  почерком  на  жидовском  языке.
   Между тем Силявка поставил  Гиршеля на ноги.
   Жид  раскрыл  глаза, увидел меня  и бросился передо мной на колени.
Я молча показал ему  бумажку.
        -    Это что?
        -    Это – так, сударь офицер. Это я так. – Голос  его прервался.
        -   Ты  лазутчик?
   Он  не понимал меня, бормотал  несвязные глаза, трепетно прикасался моих колен…
        -   Ты  шпион?
        -   Ай! – крикнул  он слабо и потряс головой. – Как можно? Я – никогда; я совсем нет. Не можно; не есть возможно. Я готов. Я – сейчас. Я дам денег… я заплачу, - прошептал он и закрыл глаза.
   Солдаты нас обступили. Я сперва  хотел было пугнуть Гиршеля да приказать Силявке  молчать, но теперь дело стало гласно и не могло миновать  «сведения  начальства».
        -   Веди его к  генералу, - сказал я вахмистру.
        -   Ваше благородие! – закричал мне жид вслед, -  прикажите! Помилуйте!
Крик его терзал  меня.  Я удвоил  шаги.

ГЕНЕРАЛ  НАШ  был человек  немецкого происхождения, честный и добрый, но строгий исполнитель  правил службы.  Я вошёл в небольшой, наскоро  выстроенный  его домик  и в немногих словах объяснил ему  причину  моего посещения. Я знал всю строгость военных,  и потому не произнёс  даже слова «лазутчик», а постарался представить всё дело ничтожным и не стоящим внимания. Но, к несчастью Гиршеля, генерал исполнение долга ставил выше  сострадания.
         -   Вы, молодой человек, - сказал он мне, - суть  неопытный.  Вы   в  воинском деле неопытны  суть. Дело, о котором (генерал весьма любил слово «который»)  вы мне  рапортовали, есть важное, весьма важное… А где же этот человек, который взят был?  Тот еврей?  Где же тот?
Я  вышел из палатки  и приказал  ввести  жида.
Ввели  жида. Несчастный едва стоял на ногах.

         -   Да, - промолвил генерал, обратясь  ко мне, - а где же план, который найден  на сём человеке?
Я вручил ему  бумажку. Генерал развернул её, отодвинулся  назад,  прищурил глаза, нахмурил брови.
       -   Это  уд-див-вит-тельно… - проговорил  он с расстановкой. – Кто арестовал  его?
       -   Я, ваше превосходительство! – резко брякнул Силявка.
       -   А! Хорошо! Хорошо!.. Ну, любезный мой, что ты скажешь в своё оправдание?
       -  Ва… ва…  ваше  превосходительство, - пролепетал  Гиршель, - я… помилуйте…  Ваше превосходительство…  не виноват…  спросите, ваше превосходительство, сударьа офицера… Я фактор, ваше  превосходительство, честный  фактор .
       -   Ты  рисовал план? Ты есть шпион  неприятельский?
       -   Не я!  - крикнул  внезапно Гиршель, - не я, ваше превосходительство!       
Генерал  посмотрел  на Силявку.

[ALLAN1945]

       -   Да  врёт  же  он, ваше  превосходительство. Сударь офицер  сам из его башмака грамоту достал.
Генерал посмотрел на меня. Я  принуждён  был кивнуть головой.
       -   Ты, любезный мой, есть неприятельский  лазутчик… любезный мой.
       -   Не я…  не я… - шептал  растерявшийся  жид.
       -   Ты  уже доставлял подобные сведения  и прежде неприятелю? Признавайся…
       -   Как  можно!
       -   Ты, любезный мой, меня не будешь обманывать. Ты лазутчик?
Жид  закрыл глаза, тряхнул головой и поднял полы  своего кафтана.
       -   Повесить его, - проговорил  выразительно генерал после некоторого молчания, -  сообразно закону.
       -   Сжальтесь, ваше превосходительство, - сказал я генералу  по-немецки, как умел,  -  отпустите  его…
      -   Вы, молодой  человек, - отвечал он мне по-русски,  - я вам сказал,  неопытны,  и посему прошу вас  молчать и меня более не утруждать.
Гиршель с криком  повалился в ноги к генералу.
      -   Ваше превосходительство, помилуйте, не буду вперёд, не буду, ваше превосходительство, жена у меня  есть…  ваше превосходительство, дочь есть… помилуйте…
      -   Других  бумаг  не доставлял?
      -   В первый раз, ваше превосходительство…  жена… дети… помилуйте…
      -    Но ты есть  шпион.   
      -   Жена… ваше превосходительство…  дети…
Генерала  покоробило, но делать было нечего.
В  Гиршеле вдруг  произошла страшная перемена. Вместо обыкновенного, жидовской  натуре  свойственного, тревожного испуга, на лице  его изобразилась  страшная, предсмертная тоска. Он заметался, как пойманный зверёк,  разинул рот, глухо захрипел, даже запрыгал на месте, судорожно размахивая локтями. Он был в одном башмаке, другой позабыли надеть  ему на ногу… кафтан его распахнулся…  ермолка свалилась…
Все  мы вздрогнули, генерал замолчал.
       -   Ваше превосходительство, - начал я опять, - простите этого несчастного.
       -   Нельзя. Закон  повелевает, - возразил генерал отрывисто и не без волнения, - другим  в пример.
-   Ради Бога…
- Сударь  корнет, извольте отправиться на свой пост, - сказал  генерал и повелительно  указал мне рукою на дверь.

Я поклонился  и вышел. Но так как у меня, собственно, поста не было нигде, то я остановился в недалёком расстоянии  от генеральского домика.

МИНУТЫ  ЧЕРЕЗ  ДВЕ   явился Гиршель в сопровождении  Силявки и трёх солдат. Бедный жид был в оцепенении и едва переступал ногами. Силявка  прошёл мимо в лагерь и скоро вернулся с верёвкой  в руках. На грубом, но не злом  его лице изображалось  странное, ожесточённое  сострадание. При виде верёвки жид замахал руками, присел и зарыдал. Солдаты молча стояли около него и угрюмо смотрели в землю. Я приблизился к Гиршелю, заговорил с ним, он рыдал, как ребёнок, и даже не посмотрел на меня. Я махнул рукой, ушёл к себе, бросился на ковёр – и закрыл глаза…
   Вдруг кто-то торопливо и шумно вбежал в мою палатку. Я поднял голову и увидел Сару – на ней лица не было. Она бросилась ко мне и схватила меня за руки.
       -   Пойдём, пойдём, пойдём, - твердила она задыхающимся голосом.

[ALLAN1945]

       -   Куда? Зачем? Останемся  здесь.
       -   К отцу, к отцу  скорее… спаси его… спаси!
       -   К какому  отцу?..
       -   К моему отцу, его хотят вешать…
       -   Как?  Разве  Гиршель…
       -   Мой отец…  я тебе растолкую потом, - прибавила она, отчаянно ломая руки, - только пойдём…  пойдём…
   Мы  выбежали  вон  из палатки. В поле, на дороге к одинокой берёзе, виднелась группа солдат… Сара указала на неё пальцем…
        -   Стой, сказал  я вдруг, - куда же мы бежим? Солдаты меня не послушаются.
Сара  продолжала тащить меня  за собой…  Признаюсь, у меня  голова закружилась.
        -   Да, послушай, Сара, - сказал я ей, - что толку туда бежать? Лучше я пойду опять к генералу; пойдём вместе;  авось мы упросим  его.
Сара остановилась и, как безумная, посмотрела на меня.
       -   Пойми меня, Сара, ради Бога. Я твоего  отца помиловать не могу, а генерал может. Пойдём к нему.
      -   Да  его пока повесят, - простонала она…
      -   Я оглянулся. Писарь стоял невдалеке.
      -   Иванов, - крикнул  я ему, - сбегай, пожалуйста, туда  к ним, прикажи им  подождать, скажи, что я пошёл просить генерала.
      -   Слушаюсь-с…
         Иванов   побежал.
         Нас  к генералу  не пустили. Напрасно я просил, убеждал, наконец, даже бранился…   Напрасно  бедная Сара рвала волосы и бросалась на часовых: нас не пустили. Сара дико посмотрела кругом, схватила обеими руками себя за голову и побежала стремглав в поле, к отцу. Я за ней. На нас глядели с недоумением… 
Жид увидел нас и кинулся на шею  дочери. Сара судорожно схватилась за него. Бедняк вообразил, что его простили… Он начал уже благодарить  меня… я отвернулся.
        -   Ваше благородие, - закричал он и стиснул руки. -  Я не прощён?
Я молчал.
        -   Нет?
        -   Нет.
        -   Ваше благородие, - забормотал он, - посмотрите, ваше благородие, посмотрите… ведь вот она, эта девица – знаете – она дочь моя.
        -   Знаю, - отвечал я и опять отвернулся. 

        - Ваше благородие, - закричал он,  - я не отходил от палатки!  Я ни за что… Он  остановился и закрыл на мгновение глаза…  Я хотел ваших денежек, ваше благородие, нужно сознаться, денежек… но я ни  за что…
Я молчал. Гиршель был мне гадок, да и она  его сообщница…
        -   Но теперь, если вы меня спасёте, - проговорил  жид  шёпотом, - я прикажу – я понимаете?..  всё…  я уж на всё пойду…
Он дрожал, как лист, и торопливо оглядывался. Сара молча и страстно обнимала его. К ним подошёл адъютант.
      -   Сударь  корнет, - сказал он мне, - его превосходительство  приказали  арестовать вас. А вы...

[ALLAN1945]

      -   Он молча указал солдатам  на  жида… сейчас его…
   Силявка  подошёл к   жиду.
      -   Фёдор Карлович, сказал я адъютанту (с ним пришло человек пять солдат), прикажите, по крайней мере, унести  эту бедную девушку…
      -   Разумеется. Согласен-с.
Несчастная едва дышала. Гиршель бормотал ей на ухо  по-жидовски.
Солдаты  с трудом высвободили Сару из отцовских объятий и бережно отнесли её шагов на двадцать. Но вдруг она вырвалась  у них  из рук и бросилась к Гиршелю… Силявка остановил её.
Сара оттолкнула его, лицо её покрылось лёгкой краской, глаза засверкали, она протянула руки.
        -   Так будьте же вы прокляты, - закричала она по-немецки, - прокляты, трижды прокляты, вы и весь ненавистный род ваш, проклятием Даонна  и Авирона, проклятьем бедности, бесплодия и насильственной, позорной  смерти! Пускай же земля раскроется перед вашими ногами, безбожники, безжалостные, кровожадные псы…
   Голова её закинулась назад… она упала на землю… Её подняли и унесли. Солдаты взяли Гиршеля под руки. Бедняк замирал от страха…
        -   Ой, ой, ой! – кричал он, - ой… стойте!  Я расскажу… много расскажу. Сударь унтер-вахмистер, вы меня знаете. Я фактор, честный фактор. Не хватайте меня, постойте ещё минутку, минуточку, маленькую минуточку постойте! Пустите меня: я бедный еврей. Сара… где Сара? О, я знаю! Она у  сударьа квартир-поручика (Бог знает, почему  он меня пожаловал в такой небывалый чин). Сударь квартир поручик! Я не отхожу от палатки.  (Солдаты взялись было за  Гиршеля… он оглушительно взвизгнул и выскользнул  у них из рук). Ваше превосходительство!..  Помилуйте несчастного отца семейства!  Я дам десять червонцев, пятнадцать дам, ваше превосходительство!..  (Его потащили к  берёзе)… 
       -   Пощадите! Смилуйтесь! Сударь квартир-поручик! Сиятельство ваше,  сударь оберт-генерал и главный шеф! 
       -   На  жида  надели  петлю… Я закрыл  глаза и бросился бежать.
Я  просидел две недели под арестом. Мне говорили, что вдова несчастного Гиршеля приходила за платьем покойного. Генерал велел ей выдать сто рублей. Сару я более не видал. Я был ранен;  меня отправили в госпиталь, и когда я выздоровел, Данциг уже сдался, - и я догнал свой полк на берегах Рейна».
   
                                               (Тургенев  И. С.  Собрание сочинений. М. , 1954. Т. 5.  С. 110 – 132)

[ALLAN1945]

Салтыков-Щедрин  Михаил Евграфович  (1826 –1889)
 


Великий русский  писатель-сатирик. Редактор журнала «Отечественные записки». Совмещал литературу с государственной службой. Был чиновником военного министерства, потом вице-губернатором, потом председателем казённой палаты. В своих сочинениях Салтыков-Щедрин отразил процесс разложения дворянской России и показал «новых уродов» - хищников-буржуа. Показал и вредную деятельность жидов в России.

Привожу отрывок из сочинения Салтыкова-Щедрина «Современная идиллия»:

«…князь Спиридон Юрьевич в своё  время представлял тип патриарха-помещика, который ревниво следил за каждым крестьянским  двором…  Князь считал себя ответственным не только перед крестьянином, но и за крестьянина… И затем, когда  убеждался , что у всех мужиков имеется полный штат живого и мёртвого инвентаря, когда  видел, что каждый  мужичок  выезжает на барщину  в чистой рубахе, то радовался…
Реформа  подействовала  на него  так оглушительно, что казалось мозги  его внезапно  перевернулись вверх дном… В  нём созрела  странная мысль:  отдать  имение  в  аренду  еврею   и  поселиться в городе.  Ему почему-то казалось, что еврей лучше, нежели  всевозможные  стрикулисты,  сумеет  отомстить  за  него;  что он ловчее вызудит  запутавшийся мужицкий пятак, чище высосет  мужицкий  сок и вообще успешнее разорит  то мужицкое благосостояние, которое сам же он, князь  Рукосой,  в течение  столь многих  лет  неукоснительно  созидал.

Еврей сыскался…  Наружность Лазарь имел  очень приличную. Это  был еврей уже культивированный, понявший, что по нынешнему  времени, прежде всего, необходимо освободиться от еврейского облика. Явился он в Благовещенское в щёгольской  гороховой жакетке, в  цветном галстуке,  с золотым пенсне  на носу,  коротко подстриженный  и без малейшего  признака  пейсов.  Он скромно именовал  себя русским Моисеева закона…
Человек он был молодой,  с пунцовыми губами, пухлыми руками, с глазами, выпяченными, как у рака, и с некоторой наклонностью к окружению брюшной полости… Когда он говорил о мужичке, то в углах его рта набивалась слюна, которую он  очень аппетитно присасывал.

Еврей не дремал: рубил  леса, продавал движимость, даже всех крупных карасей в пруду выловил…
Когда мы приехали в Благовещенское, в нём  не осталось уже и следа прежней зажиточности. Избы стояли почерневшие, покривившиеся, с полуразрушенными дворами, разорёнными крышами и другими изъянами…
Лет пятнадцать назад здесь рос отличнейший  сосновый лес, но еврей-арендатор начисто его вырубил, а со временем надеялся выкорчевать и пни, с тем, чтобы кроме мхов, ничего уже не осталось.
Молодой князь неоднократно грозился  «обревизовать  ЖИДА». Но Ошмянский  всегда своевременно узнавал об этих угрозах  и для предупреждения опасности отправлялся самолично в Ленинград. Там он очень ловко пользовался денежными затруднениями молодого человека и за ничтожные суммы получал у него разрешение  на продажу лесов…
Он уже был сыт по горло, и даже сам нередко мечтал пуститься в более широкое плавание, но оставалась ещё  одна  какая-то  невырубленная  пустошонка, и он чувствовал  смертельную тоску  при одной мысли, что он  выскользнет  из его рук…
«Я бы  и парк  вырубил… - говорил он.   –  Какие  деревья – дубы,  лиственницы, кедры есть! -  сколько  тут  добра!  И вот всё  пропадает задаром».
           О восстановлении  иудейского  царства  он не мечтал: слишком был  для  этого  реалист.  Не   мог даже  вообразить, что он будет  там  делать».
 
                              (Салтыков-Щедрин.  Избранные  сочинения. М., 1954. С.461 – 469).

[ALLAN1945]

Лесков  Николай  Васильевич
(1831 – 1895)   


   
«Я с народом  свой человек». – говорил о себе Николай Лесков. И он знал русского человека  «в самую глубь». И язык Русского народа хорошо знал, и дух Русского народа хорошо знал.  Знал и отношение Русского народа  к жидам. Осознавал и опасность от  жидовской экспансии.
        Но надо всё же отметить, что глубокого и полного понимания  опасности от  жидовской  экспансии у Лескова всё же не было.  По этой теме он много слабже  Достоевского.

       Отметить надо обязательно и попытку  жидов в очередной раз обмануть русский народ – представить выдающегося русского писателя Николая Лескова как «друга и защитника жидов». В жидовской версии утверждается, что после того, как был убит  царь Александр  Второй и в 1881 – 1882 годах прошла  по России волна антижидовских  погромов,  правительство Александр Третьего создало для  рассмотрения причин  погромов  Особую  комиссию.  Возглавил  её  граф К. Пален.   Комиссия  должна  была  выяснить   являются  ли  погромы  ответом русского народа  на  жидовскую  наглость  и эксплуатацию.  Жиды, понятно,  весьма  встревожились,  пожелали  «воздействовать»  на   эту  комиссию,  и вот тогда  по  просьбе  руководства  жидовской  общины  Ленинграда Лесков  написал  для  комиссии Палена  брошюру  «Еврей  в  России»,  в  которой  вступился  за  жидов. 

 В 1919,  во  время  очередной  волны  антижидизма  в  России,   жидовский  историк   Ю. Гессен, специалист  по  фальсификациям,  издал   «эту  брошюру  Лескова»  в  голодном Петрограде  тиражом  в 60  тысяч  экземпляров.  А в 1990, когда   антижидовские  настроения  в  России снова  усилились,  жидовский  литературовед  и  критик  Лев  Аннинский   издал  «эту  брошюру Лескова»  уже  тиражом  в 100  тысяч  экземпляров.  Я  в  этом  очерке  не  могу  ответить  подробно на  эту  жидовскую  версию,  разобрать её подробно,  ибо это потребует несколько  добавочных  листов  и уклонения  в   сторону  от темы очерка.  А  любознательного  читателя  я  отсылаю  к  своему  очерку  «Как  царь  Александр  Третий   Романов  пытался  затормозить  экспансию  жидов  в  России». Там  я  эту  жидовскую версию  о Лескове – «жидовском  заступнике»    разбираю  подробно.

Здесь  же   посредством  выделения  показательных  фрагментов  из  некоторых  сочинений  Николая  Лескова  я  докажу,  что жиды  отнюдь  не были  для  Лескова  и  его  героев  симпатичным  и  уважаемым  народом. Докажу  также,  что  вопреки  желанию  жидов  и  даже  к  их  негодованию,  и  сам  Лесков употреблял  слово  «жиды»,  и  своим  героям  (часто  это  русские  офицеры)  не  запрещал  это  делать. Потому-то  при жизни  Лескова   большинство  образованных  жидов  и жидовствующих  России  и считали  писателя  Лескова  «тяжёлым  антисемитом».

Из  рассказа   Николая  Лескова   «Старинные  психопаты»:
   «И сейчас  на  этот  зов  -  невесть  откуда,  как из земли, выросли  спрятавшиеся на время  дебоша  хозяева, прибежали  с торга  бабы-перекупки,  загалдели   ЖИДЕНЯТА  -  и  пошла  история. 
ЖИД–ХОЗЯИН,  больше всех  струсивший и всех  более  недовольный  скандалом, закрыл  себе   большими   пальцами  глаза, как закрывает  их благословляющий  раввин,  и кричал:
-   Я  ничего  не  бачыв  и  теперь  не  бачу…».

[ALLAN1945]

«Ротмистр  ещё  принасупился  и ещё  суровее  произнёс:
     -     Прошу  не  шутить!   Я с вами  говорю по службе,  как старший!
-   Шуток и  нет,  - отвечал  один  из  обвиняемых, - а ей-богу  не  помним.
-   Припоминайте!
-   День  был жаркий…  вошли  невзначай…  стали  пить  в  холодке  полынное…  с  ЖИДАМИ  за  что-то  поспорили…  но худого  умысла  не  имели… ».

               «Главное  лихо  в  том  было, что у  них  (офицеров)  ещё  головы  трещали  и  они никак  не  могли вспомнить  всего,  что  вчера  происходило  в  каморе  при  ЖИДОВСКОЙ  ЛАВКЕ… Что-то  такое  помнилось, что было будто  крепко  закручено, да только не всё подряд   вспомнить,  а что-то  обрывается, и являются  промежутки  времени,  когда будто  даже и самого  времени  не  было…  Помнится,  что будто  разогнали  ЖИДОВ, да  ведь  это  совсем  не  важно,  и  не  раз  это   случалось  и  при   самом   ротмистре. Разогнать  никого  не  беда, а    особенно  ЖИДОВ,  потому  что  это  такой  народ,  который  самыми  высшими  судьбами  обречён  на  «рассеяние».  ЖИД  насчитает  лишнее,  положит  за  выпитое  то, что  и  не  было  пито,  и за  то  повреждённое  и  разбитое, что  совсем  не  повреждалось».                                   
(Лесков Н. С.  Собр. соч.  Т. 7.  М.,  1989.  С.  305 – 307).

«Незаметен,  что   нос   на  ЖИДОВСКОЙ   РОЖЕ».
(Лесков  Н. С.  Захудалый  род).

Из  рассказа  Лескова   «ЖИДОВСКАЯ    КУВЫРКОЛЛЕГИЯ»:
   «Дело  было  на  святках  после  больших  еврейских  погромов. События  эти служили  повсеместно  темою  для  живых и иногда очень странных  разговоров  на  одну  и ту  же  тему:  как  нам  быть  с  евреями?  Куда  их  выпроводить,  или  кому  подарить,  или  самим  на  свой  лад  переделать?  Были  охотники и дарить, и выпроваживать, но самые практические  из  собеседников встречали  в  обоих  этих  случаях  неудобство  и более склонялись  к тому, что лучше  евреев приспособить  к  своим  домашним  надобностям  -  по преимуществу  изнурительным,  которые  бы  вели  их  род  на  убыль.
   Но  это вы, синьоры,  задумываете  что-то  вроде  «египетской»  работы»,  -  молвил  некто из  собеседников… -  Будет  ли  это  современно?
   На  современность  нам  смотреть  нечего,  -  отвечал  другой: -  мы  живём  вне  современности,  но  евреи  прескверные  строители, а наши инженеры и без  того гадко строят. А  вот война…  военное  дело  тоже  убыточно, и  чем  нам  лить  на  полях  битвы  русскую  кровь,  гораздо  бы  лучше  поливать  землю  КРОВЬЮ  ЖИДОВСКОЮ.

[ALLAN1945]

С  этим  согласились  многие, но только  послышались  возражения, что евреи   ничего  не  стоят  как  воины, что они  -  трусы   и  им  совсем  чужды  отвага  и  храбрость.
А  тут  сидел один  из  заслуженных  военных,  который  заметил, что и  храбрость,  и отвагу  в  сердца   ЖИДОВ  можно  влить.
   Все  засмеялись,  и  кто-то  заметил, что   это  до сих  пор  ещё никому  не удавалось».

Но  военный  рассказал, что его хороший знакомый, полковник  Стадников  поведал ему как-то раз весьма  интересную  историю  о  перевоспитании  жидов в воинов.   История  эта  была  такова.

«Когда  государь  Николай  Павлович  обратил  внимание  на  то,  что  ЖИДЫ  не  несут  рекрутской  повинности, и  захотел  обсудить это  со своими  советниками, то  ЖИДЫ  подкупили,  будто,  всех  важных  вельмож  и  те  стали  советовать  государю, что евреев  нельзя брать в  рекруты  на том  основании,  что  «они  всю  армию  перепортят».  Но не   могли  ЖИДЫ  задарить  только  одного  графа Мордвинова,  который  был  хоть  и  не  богат, да  честен,  и   держался насчет  ЖИДОВ  таких  мыслей,  что если  они  живут  на  русской  земле,  то  должны  одинаково  с  русскими  нести  все  тягости  и  служить  в военной  службе».

Царь Николай  «взял  со  стола  проект, где  было написано,  чтобы  евреев  брать  в рекруты  наравне  с  прочими,  и написал: «быть  по сему».  Да в прибавку повелел ещё за тех, кои,  если  уклоняться  вздумают,  то брать за них  трёх, вместо одного, штрафу».

   «Весть, что еврейская  просьба об освобождении  их  от рекрутства не выиграла, стрелою пролетела  по пантофлевой  почте во все места  оседлости. Тут  сразу  же  и  по городам,  и местечкам  поднялся  ужасный  гвалт  и вой. ЖИДЫ  кричали  громко,  а  ЖИДОВКИ  ещё  громче. Все всполошились  и  заметались,  как  угорелые. Совсем  потеряли головы и не знали, что делать. Даже не знали, какому богу молиться, которому  жаловаться. До того дошло, что к покойному императору  Александру   Павловичу руки  вверх все поднимали  и  вопили  на небо. 

         -   Ай,  Александр  Александрович,  посмотри, що  з  нами твий  Миколайчик  робит!
Думали, верно, что  Александр  Павлович, по огромной  своей  деликатности,  оттуда  для  них  назад в Ильиной  колеснице  спустится  и братнино  слово  «быть  посему»  вычеркнет.
Долго  они с этим, как угорелые, по школам и базарам  бегали, но никого с неба не выкликали.  Тогда все вдруг это бросили и  начали, куда кто мог,  детей прятать. Отлично, шельмы, прятали, так что никто не мог  разыскать. А которым не удалось спрятать, те их калечили,  -  плакали, а  калечили, чтобы сделать негодными.

   В  несколько  дней   ВСЁ  МОЛОДОЕ  ЖИДОВСТВО,  как талый  снег, в землю ушло  или  подверглось  в  отвратительные  лихие  болести.  Этакой  гадости, какую  они над  собой производили, кажется, никогда и не видала  наша сарматская сторона. Одни сплошь до шеи покрывались самыми злокачественными  золотушными паршами, каких  ни на одной русской собаке до тех пор  было не видано;  другие  сделали себе падучую болезнь; третьи  охромели, окривели и осухоручели.  Бретонские  компрачикосы, надо полагать, даже не знали того, что тут умели  делать. В Бердичеве были слухи, будто объявился такой  доктор, который  брал сто рублей  за  «прецепт», от которого  «кишки   наружу выходили, а душа в теле  сидела». Во многих польских аптеках продавалось  какое-то  жестокое  снадобье  под невинным и притом  исковерканным  названием:  «капель  с  датского  корабля». От этих капель человек  надолго, чуть ли не на целые полгода, терял  владение  всеми членами  и выдерживал  самое тщательное испытание в госпиталях. Все это покупали и употребляли, предпочитая, кажется, самые  ужасные увечья  служебной неволе. Только умирать не хотели, чтобы не сокращать чрез  то  род  израилев.

[ALLAN1945]

   Набор, назначенный  вскоре же после решения вопроса, с самого начала пошёл ужасно туго, и вскоре же понадобились самые крутые меры побуждения, чтобы закон, с грехом  пополам, был исполнен. Приказано было за каждого  недоимочного рекрута  брать трёх штрафных. Тут уж стало не шуток. Сдатчики набирали кое-каких, преимущественно, разумеется, бедняков, за которых  стоять было некому.  Между этими  попадались и здоровенькие,  так как у них, видно, не хватало  средств, чтобы купить  спасительных  капель  «с  датского  корабля».  Иной, бывало, свёклой  ноженьки   вымажет  или ободранный  козий хвостик  себе приткнёт, будто кишки  из него валятся, но сейчас у него  это вытащат  и браво  -  лоб  забреют,  и служи богу  и  государю  верой  и правдой.

   Со всеми  возмутительными  мерами   побуждения  кое-какие  полукалеки, наконец, были забриты и началась новая  мука с их устройством к делу.  Вдруг  сюрпризом  начало обнаруживаться, что евреи воевать не могут».  Военные   «струсили, как бы   «не  пошёл  портеж  (порча)  в армии».   ЖИДКИ  же  этого,  разумеется,  весьма  хотели  и  пробовали  привесть  в  действо  хитрость  несказанную».

   «Набрано было  евреев в войска и взрослых,  и малолеток, которым минуло будто уже двенадцать лет. Взрослых было немного  сравнительно  с малолетками. Маленьких помещали в батальоны  военных кантонистов, где наши отцы духовные, по распоряжению  отцов-командиров, в одно мановение ока приводили этих ребятишек  к познанию истин  православной  христианской веры и крестили их во славу  имени  синьоры  Иисуса, а со взрослыми это было гораздо труднее, и потому  их оставляли при всём их ветхозаветном  заблуждении  и размещали  в небольшом количестве в команды.
   Всё  это была, как я вам сказал, самая  препоганая калечь, способная  наводить  одно уныние на фронт. И жалостно, и смешно было на них смотреть, и поневоле думалось:
   «Из-за чего и спор  был? Стоило ли брать в службу  таких козерогов, чтобы ими только  фронт  поганить?»

   Само дело показывало, что надо их убирать куда-нибудь  с глаз  подальше. В большинстве случаев они и сами этого желали и сразу же, обняв умом своё новое положение, старались попадать  в музыкальные школы  или в швальни, где нет дела с ружьём. А от ружья пятились хуже, чем  чёрт  от поповского  кропила, и вдруг обнаружили  твёрдое  намерение  от настоящего  воинского ремесла  отбиться».
«В  этом  роде  и  началась  у нас  могущественная  игра  природы, которой  вряд  ли  быть бы выигранной,  если  бы  на помощь  государству  не  пришёл  острый гений Семёна  Мамашкина.  Задумано  это было очень  серьёзно  и, по несчастию, начало практиковаться как раз в той  маленькой  отдельной  части, которою я тогда командовал, имея  в  своём  ведении   ТРЁХ  ЖИДОВИН».

   «Я тогда был в небольшом   чине и стоял с ротою  в Белой Церкви. Белая Церковь,  как вам известно,  это  ЖИДОВСКОЕ   ЦАРСТВО: всё   местечко  сплошь  ЖИДОВСКОЕ. Они тут имели вторую  столицу. Первая у них – Бердичев, а вторая, более старая  и  более загаженная,  -  Белая  Церковь. У них это  соответствует  своего рода  Ленинграду и Москве. Так это  и   в  ЖИДОВСКИХ  ПРИБАУТКАХ  сказывается.

[ALLAN1945]

   Жизнь  в Белой  Церкви, можно сказать, была и хорошая, и прескверная.  Виден палац  Браницких и их роскошный парк – Александрия. Река тоже прекрасная и чистая, Рось, которая свежит  одним своим приятным названием, не говоря уже об её прозрачных  водах. Воды эти текут среди  таких берегов, которыми  вволю  налюбоваться  нельзя,  а в местечке  такая  ЖИДОВСКАЯ  НЕЧИСТЬ,  что жить невозможно.  Всякий  день, бывало,  дегтярным мылом  с ног до головы  моешься, чтобы не покрыться паршами  или коростой.  Это – одна    противность  квартирования  в  ЖИДОВСКИХ  МЕСТЕЧКАХ;  а  другая  заключается  в том, что как  ни вертись, а  без  ЖИДОВ  тут пропасть совсем бы пришлось, потому  что ЖИД  сапоги  шьёт, ЖИД  кастрюли  лудит, ЖИД  булки  печёт, - всё  ЖИД,  и без него  ни  «пру»,  ни  «ну».  Противное  положение!»
 
   К роте были причислены   для  службы  три   жидовина.  «Один был рыжий, другой – чёрный  или вороной,  а третий –  пёстрый  или  пегий.  По последнему  прошла какая-то  прелюбопытная  игра  причудливой  природы: у него на голове были три цвета волос  и располагались они, не переходя  из тона в тон  с какою-либо постепенностью, а прямо располагались пёстрыми клочками  друг возле друга. Вся его башка была  как будто  холодильный пузырь  из шотландской клеёнки  -  вся пёстрая.  Особенно чуден  был хохол – весь  седой, отчего   этот  ЖИДОВИН  имел  некоторым  образом  вид  чёрта,  каких пишут  наши  благочестивые  изографы  на древних  иконах.
   Словом, из  всех трёх, что ни портрет  -  то рожа,  но каждый антик  в своём  роде; так, например,  у рыжего физия  была прехитрая  и презлая, и, к тому же,  он  заикался. Чёрный смотрел  дураком и на  самом деле был  не умён или,  по крайней мер, все мы так думали, когда мудрец  Малашкин  и  в нём ум отыскал. У этого брюнета были престрашной  толщины губы и такой  жирный  язык, что он  во  рту  не вмещался  и всё наружу  лез. Одно то,  чтобы  выучить  этого франта   язык  за губы убирать, невесть  каких  трудов стоило, а к обучению  его говорить  по-русски мы даже и приступить не смели, потому  что этому вся его природа  противилась, и  он, при самых  усиленных  стараниях что-либо  выговорить,  мог только плеваться. Но третий, пегий, или пёстрый, имел безобразие, которое меня даже к нему располагало. Это  был  человек  удивительно  плоскорожий, с впалыми глазами  и одним  только  ЖИДОВСКИМ  НОСОМ  навыкате; но выражение лица имел  страдальческое и притом  он  лучше  всех  своих  товарищей  умел  говорить  по-русски».

Пегий  был  дамский  портной и,   «следуя  влечению  природы, принёс с собой из мира  в команду свою  портновскую иглу с вощёной ниткой и ножницы, и немедленно  же открыл  мастерскую и пошёл  всей этой инструментиной  действовать». Половину денег он  отдавал  фельдфебелю, «чтобы от него помехи в работе  не было, а другую половину  посылал куда-то  в Нежин  или в Каменец, семейству  «на воспитание ребёнков  и прочего  семейства».

«Ребёнков» у него было, по его словам,  что-то очень много, едва ли не  «семь штуков», которые  «все  себе  имеют  желудки, которые  кушать просят».
Как  не почтить человека  с  такими  семейными добродетелями, и  мне этого Лазаря, повторяю  вам, было очень жалко, тем больше, что обиженный  от  своего  собственного рода, он ни на какую  помощь  СВОИХ  ЖИДОВ  не надеялся,  и даже  выражал к ним  горькое  презрение, а это, конечно, не  проходит  даром,  особенно  в роде  ЖИДОВСКОМ. 

[ALLAN1945]

Я его раз  спросил:
-   Как ты  это, Лазарь, своего  рода  не  любишь?
  А   он  отвечал, что добра  от  них  никакого не видел.
        -   И в  самом  деле,  - говорю я,  - как они тебя  не  пожалели, что у  тебя  семь «ребёнков»  и  в  рекруты  тебя  отдали?  Это  бессовестно.
-   Какая  же,  -  отвечает он,  -  у  НАШИХ  ЖИДОВ  совесть?
-   Я, мол, думал, что,  по крайности, хоть  против  своих  они чего-нибудь  посовестятся, ведь они все  одной   веры.
Но  Лазарь  только   рукой  махнул».

«В  строю они (жиды)  учились  хорошо; фигуры, разумеется,  имели  неважные, но выучились  стоять  прямо  и носки  на  маршировке  вытягивать, как следует, по чину  Мельхиседекову.  Вскоре  и ружьём  стали  артикул  выкидывать,  - словом  всё, как подобало;  но вдруг, когда я ним совсем   расположился  и даже сделался  их  первым  защитником,  они выкинули  такую каверзу, что чуть с ума меня не свели.  Измыслили  они такую штуку…

Вдруг  все  мои    ТРИ   ЖИДА  начали  «падать»!
Всё исполняют  как надо:  и  маршировку,  и ружейные  приёмы, а как  им  скомандуют: «пали!» – они выпалят  и  повалятся, ружья  бросят,  а сами ногами  дрыгают…
И  заметьте,  что ведь это не один  который-нибудь, а все трое:  и вороной, и рыжий, и пегий…  А тут точно  назло, как раз в это время, получается  известие, что генерал  Рот…  собирается  объехать все части  войск  в местах  их расположения  и  будет смотреть, как обучены  новые  рекруты.
Рот  -  это теперь для всех  один звук,  а на нас тогда это имя  страх  и трепет  наводило. Рот был начальник  самый бедовый, каких не дай господи встречать: человек сухой, формалист, желчный и злой, при том такая  страшная  придира, что угодить ему  не было никакой  возможности».

«С этим-то  прости господи, чёртом мне надо было видеться  и представлять ему  СВОИХ  ПАДУЧИХ  ЖИДОВ.     А они, заметьте,  успели   уже  произвести    такой скандал, что солдаты  их зачислили  особою   командою  и  прозвали  «ЖИДОВСКАЯ КУВЫРКАЛЛЕГИЯ».
«Можете  себе  представить,  каково было  моё  положение!»

Жидов  наказывали. И по морде, и розгами. Ничего не помогает.

«Думаю: давай я   их попробую какими-нибудь  трогательными  резонами  обрезонить.
Призвал всех троих  и обращаю  к ним своё  командирское  слово:
-   Что это,  -  говорю,  -  вы  такое  выдумали  падать?
-   Сохрани  бог, ваше благородие,  -  отвечает пегий: -  мы  ничего не 
выдумываем, а это наша  природа,  которая  нам  не  позволяет  палить  из  ружья, которое само стреляет.
-   Это   ещё  что  за  вздор!
              -    Точно так, отвечает:  -  потому  Бог  создал  ЖИДА  не  к   тому,  чтобы  палить  из  ружья,  ежели  которое  стреляет,  а мы должны  торговать  и  всякие  мастерства  делать.  Мы  ружьём, которое  стреляет, все махать  можем,  а  стрелять,  если которое  стреляет,  -  мы  этого не  можем.
               -    Как  так  «которое стреляет»?  Ружьё  всякое   стреляет,  оно  для  того  и  сделано.
-   Точно так,  -  отвечает  он:  -  ружьё,  которое  стреляет,  оно для того  и  сделано. 
-   Ну,  так   и стреляйте.
Послал  стрелять,  а  они   опять  попадали».

«Черт  знает,  что такое! Хоть  рапорт  по  начальству подавай,  что  ЖИДЫ  по  своей  природе  не  могут  служить в военной службе».

[ALLAN1945]

«Срам  и досада!  И стало мне казаться,  что надо мною  даже  свои  люди издеваются  и  подают   мне  насмешливые  советы».

Положение усугубилось  тем, что жиды  стали  «падать»  и в  других  воинских  частях  Западного  Края.

           Выход  подсказал начальству   рядовой солдат  Мамашкин.  Он обещал  эту  жидовскую  кувырколлегию  уничтожить. Он взял двух приятелей, Петрова и  Иванова, и они   протянули веревку через  реку. Прикрепили на середине  реки   к верёвке   две лодки,  на лодках положили кладь в одну доску. По приказу  командира жиды должны палить  с этой лодки, повернувшись  лицом  к воде.

«и…  представьте  себе   -  ЖИД  ведь  в  самом  деле  ни  один не упал!  Выстрелили  и стоят  на  досточке, как журавлики.
Я говорю: Что же вы  не  падаете?»
А  они  отвечают:  «Мозе,  ту  глибоко»     

Прекратили  после  этого  «падать»   жиды  и  в других воинских частях.
(Лесков  Н. С.  Собр. соч. Т. 7.  М.  1989. С.123 -  148).           

Из  рассказа  Лескова   «РАКУШАНСКИЙ   МЕЛОМЕД»:
«И свели  опять к тому, что нынче  де уже  не  те времена, когда  можно  было во всём  полагаться на силу да  на  отвагу, а нужен  ум  и  расчёт,  да капитал. Что капитал – душа движения, и что   где будет  больше  дальнозоркой  сообразительности, тонкого  расчёта  и капитала, на той стороне  будет  и горка. А у нас,  мол,  и ни  того-то,  и  ни этого-то,   да  и    ЖИДЫ   ОДОЛЕЛИ:  и  в  Лондоне  ЖИД,  и  в  Вене  ЖИДЫ,  страсть  что   ЖИДОВ,  и  у  нас  они  в  гору  пошли  -   даже  и кормит  нас  подрядчик,  женатый  на  Биконсфильдовой  племяннице,   да   и  самые  славяне-то,  за  которых  воюем,  в  руках  ВЕНСКИХ  ЖИДОВ.  Что  же  этого  безотраднее:  ЖИД    страшный  человек,  он  всё  разочтёт,  всех  заберёт  в  свои  лапы  и  всех  опутает.
Никанор  Иванович  рассердился.
-   Ну  вот,  - говорит,  - ещё  что  вздумаете:  уж  и  ЖИД  у  вас  стал страшный  человек. 
-   А,  разумеется,  страшный,  потому   что он  коварный,  а  коварство  -  большая  сила:  она  как  зубная  боль,  сильного  в  бессилие  приведёт».
(Лесков Н. С.  Собр. соч.  Т.  5. 1989.  С. 412 – 413).

[ALLAN1945]

Крестовский  Всеволод Владимирович
(1840 –1895) 



Сочинения  Всеволода Крестовского  жиды после 1917 года, естественно, печатать запретили. Русские не должны читать книги этого писателя. Даже о существовании этого писателя десятки миллионов русских людей не знали в течение десятилетий.  А написал Крестовский много – 8 томов.  Только в 1935 –1937,  когда Сталин начал немного ограничивать жидов, был издан (частично) самый популярный до 1917 года роман Крестовского – «Ленинградские  трущобы». 
Почему жиды его ненавидели и ненавидят?  Да за то, что Крестовский посмел в 1882 – 1892 годах  писать и издавать книги на тему об экспансии жидов в России. Под общим названием – «ЖИД  ИДЁТ!».  Были напечатаны три его сочинения из этого цикла: «Тьма Египетская»,  «Тамара Бендавид»  и «Торжество  Ваала».  И к негодованию  жидов, в отличие от наших современных генералов, генерал Крестовский не боялся говорить и писать слово «жиды».  К сожалению, генерал Крестовский  вынужден был отвлекаться на редактирование журнала «Варшавский дневник».
«Вот брошу редакторство, возьму большой отпуск и закончу своего ЖИДА», - говорил  он. Но не успел сделать всё, что задумал.

Когда Крестовский  служил ещё  в уланском полку на Западе  России  -  в Белоруссии и  Польше, он хорошо изучил вредоносную деятельность  жидов в этом  крае. Привожу  некоторые фрагменты  из его очерка  «Базарный  день  в  Свислочи»:

   «Каждый  воскресный  день в Свислочи  с раннего утра подымается особенное  движение. ЖИДКИ  торопятся выслать своих  «агэнтов» на все  выезды и ближайшие перекрестки дорог, ведущих к местечку. Это в некотором роде сторожевые посты…  Нужны они затем, чтобы перехватывать  на дороге крестьян, доставляющих на базар свои сельские продукты». Крестьянин везет на базар овёс, жито и другие сельские товары   и  «уже рассчитывает в уме своём предстоящие  ему барыши, как вдруг на последнем перекрёстке налетает на него с разных сторон ватага еврейских  «агэнтов».

   Бедный  крестьянин  «моментально оглушён, озадачен и закидан десятками вопросов, летящих вперебой один другому: «А что везёшь? А что продаешь? А сколько бочек? А чи запродал уже кому?  А чи  не запродал?» Хлоп не знает,  кому и что отвечать,  а  ЖИДКИ   между тем виснут к нему на  задок, карабкаются на воз, лезут с боков  и с  переду, останавливают под уздцы  лошадёнку, тормошат  ошалелого хлопа, запускают руки в овёс  и жито, пробуют, смакуют, рассматривают, пересыпают  с ладони на ладонь и при этом   хают  -  непременно, во что бы то ни  стало, хают  рассматриваемый  товар,  а другие – кто половчее  да поувёртливее – насильно суют хлопу в руку, в карман  или за пазуху  сермяжки  кое-какие деньжонки,  и не столько денег, сколько запросил хлоп, а сколько  самим вздумалось по собственной  своей оценке, которая, конечно, всегда клонится  к явному ущербу  хлопа,  и если  этот последний  не окажет энергичного сопротивления с помощью  своего  громкого горла, горячего кнута и  здоровых  кулаков, то  ПАРТИЯ  ЖИДКОВ, которой удалось,  помимо  остальных агентов,  всунуть в руку  продавца  сколько-нибудь деньжонок, решительно овладевает  и хлопом, и его оброком, и его возом».
   Всё с воза  за  бесценок уходит  в  жидовские амбары. Крестьянину, который раздосадован тем, что  «заработал» во  много раз  меньше, чем он мог бы заработать  на базаре, жидки  наливают для смягчения его  нервов кружку водки.  «Озадаченный, раздосадованный, разочарованный  и огорчённый  хлоп посмотрит  жалостно на доставшиеся  ему  скудные гроши, перекинет их раздумчиво с ладони  на ладонь, почешет за спиною  и, сообразив, что на  такую  ничтожную  сумму не приобретёшь  ничего путного для своего хозяйства, махнёт рукой и повернёт до   (жидовской) корчмы,  где  и спустит до конца  свою  злосчастную  выручку».
(Крестовский В. В.  Очерки  кавалерийской  жизни. М., 1998.  С. 67 – 69). 

[ALLAN1945]

Крестовский  весьма  осуждает, польских  правителей  за  то  что  они дозволили  жидам  поселиться  в  Польше  и  дозволили  им  вести в  Польше  паразитическую  жизнь. Жиды  получили  в  Польше  «в некотором роде  новую  Палестину, переселялись  в  неё  целыми  тучами и  наконец,  как  саранча, покрыли  собой  весь  громадный  край. С захватом  всей торговли  и промышленности  в еврейские  руки  рынки весьма скоро потеряли то благотворное  значение  для  общества, какое  они  всегда  имеют в  государствах, органически  и правильно  развивающих из  себя  свои  экономические  силы и не подверженных таким  паразитным, чужеродным  наростом, каким в  старой  Польше  было  еврейство. Базарные  площади  облепились  со  всех  сторон  гостеприимными  шинками, куда евреи  всячески  заманивали  крестьян,  приезжавших  на  торг, и где  слабодушный  хлоп нередко пропивал  последнюю копейку,  как и ныне  пропивает её.

Базары сделались  благодаря  шинкам  да  корчмам  притонами  разгула, пьянства  и нравственного  растления. Благосостояние  крестьян  чахло, гибло и пришло наконец  к тому, что в настоящее время, когда  крестьянин  стал  свободным  землевладельцем, земля  его, принадлежащая ему  de jure, на  самом-то  деле принадлежит  корчмарю-еврею, ибо нет  почти  такого  крестьянина, который  не  состоял  бы в  неоплатном  и вечном  долгу этому  корчмарю  своей  деревни. Евреи  веками  высасывали крестьянский  пот  и кровь, веками  обогащались  за  счёт хлопского  труда  и  хозяйства.  Такой  порядок  вещей  давно  уже  породил в  высшей  степени напряжение, ненормальное  состояние,  продолжающееся  и по  сей  день  и отразившееся  инерцией и вредом на все  классы  производителей. Довольно будет,  если мы для более наглядного примера скажем, что в 1817 году  на 655 ярмарочных  и торговых мест одной лишь Гродненской губернии было  14 тысяч шинков и корчм, содержимых   исключительно евреями» (Там  же. – С. 84 – 85).

   Далее Крестовский  так  описывает  жизнь жидовского  паразитического  базара: «Но  более всего,  по всевозможным  направлениям, во  все  концы  и  во  все  стороны  снуют  и шныряют  жиды, жиденята, и  все  куда-то  и  зачем-то  торопятся, все  хлопочут, ругаются, галдят  и  вообще  высказывают   самую юркую,  лихорадочную  деятельность. Они  стараются  теперь  перекупить  всё  то, чего не  удалось  им  захватить  в  свои  руки  с бою на  аванпостах. Но главные  усилия  братий  израилевых  направлены  на  дрова,  на  хлеб  зерновой, на  сено, т. е. на такие  все  предметы, на которые,  в  случае  большого  захвата  оных  в  еврейские  руки,  можно  будет  тотчас же  повысить цену  по  собственному  своему  произволу»  (Там  же. С. 87).                               

Процитирую ещё  несколько фрагментов из сочинения    Всеволода  Крестовского  «Тьма  Египетская»:

«Что  вам  здесь  надобно? – далеко не  любезным образом  спросил он всю  эту  компанию.
ЖИДКИ  переглянулись  между  собой.
-   Мы  до вас -  дело  имеем,  - заявил  один  из наиболее бойких.
-   Вон, говорю,  гони!  В  шею!..
-   Уф, шея?  Го-го!  -  загалдели  ЖИДКИ  все  разом.   
 -    Вон,  мерзавцы,  - топнул на них  Каржель,  опять  замахиваясь  палкой.
               -   Зжвините,  не пойдём мы  вон… Отдайте  нашева  девицу».

«Вы  своё  клюнул, да и упорхнул  отсюда, а нам  -  ведь  здесь оставаться…  Тут ЖИДОВЬЁ  гвалт  подымет,  а  я  из-за  вас  потом  своими  боками  отдувайся…»
(Крестовский  В. В.  Собрание  сочинений.  Т. 8 .  С. 45, 53).

[ALLAN1945]

«А  перед монастырём,  против святых  ворот, в  это время  стояла уже толпа  человек до ста  ЖИДЕНЯТ  и разной  взрослой еврейской  сволочи,  поощрённой  вчерашней  безнаказанностью». 
   «Случайные  и редкие  прохожие  из  христиан  приостанавливались  на минуту в изумлении   при   виде  этой  кривляющейся  ЖИДОВЫ».
   «В это время подвалившаяся  с  базара  кучка парубков и женщин  приблизилась  к монастырю  и видит воочию   разбитое  стекло на образе, мазки дёгтя на воротах, лики святых угодников, забросанные  грязью,   и  эту  самодовольно  издевающуюся  ЖИДОВСКУЮ  ОРАВУ. Чувство  негодования  охватило  крестьян,  поражённых  видом такого  безобразия».
«Та  накладыть-бо  им, пархатым, по горбу».
«Пошёл промеж них  ропот:
   Что  это в самом  деле?   ЖИД  ноне  Рассею   уже  обижать  стал.  Нешто  это  порядок!?  Проучить  ЖИДОВУ!   На  царап  её!  Не  дадим  рассейских  в  обиду!..»
   «Сознавая  перевес  сил  на  своей  стороне,  ЖИДКИ  вошли  в   азарт  и  дружным  натиском  попёрли  христиан  к  базару».

   Далее, естественно,  когда число  христиан  увеличилось за счёт  прибежавших  на  подмогу, последовал  крепкий русский  контрудар, а потом  пошел   весёлый, радующий  душу, погром  против жидов.  Во время погрома  русским  крестьянам  и рабочим  больше всего нравилось  вспарывать  «ЖИДОВСКИЕ   БЕБЕХИ»  - жидовские подушки  с пухом  и перьями. Ветер разносил белый пух по всему  городу, как снег. В жаркий летний день все крыши, деревья, улицы и люди  - всё в городе было покрыто белым пухом.  Наступила  «ЖИДОВСКАЯ   ЗИМА»,  веселился  русский  народ по поводу этой маленькой,  но всё  же  победы.
(Крестовский  В. В.  Собрание  сочинений.  Т. 8.  С. 144 – 145).

Приведу и ещё  пару  фрагментов  из  сочинений  Всеволода  Крестовского:
   «И   ЖИДЫ   всё  более  и  более  захватывали  Москву  в  свои  руки,  даже  до того  (дошло), что   не  постеснялись    устроить  свою  грязную  микву  против  Храма  Христа  Спасителя».  Миква – это  священный  для  жидов маленький  бассейн, куда  поочерёдно  с головой  окунаются  жиды  обоего  пола. Грязная вода не выливается, чтобы жиды учились  не брезговать друг другом, чтобы осознавали, что все  жиды -  «родные»  друг   другу. Жиды  даже рот полощут  этой  «священной»  грязной   водой.
(Крестовский  В. В.   Собрание  сочинений. Т. 8,  С. 439).

       -    Удивительно  бесовский  народ!  - заметил  кто-то  из  медиков.  -  Ты  его  в  шею,  а  он  всё  лезет,  точно   овод  какой…
       -    ЖИДЫ.  батюшка…  На  то  и  ЖИДЫ,  ничего  не поделаешь. 
(Крестовский  В. В.  Собрание  сочинений. Т.  8.  «Тамара  Бендавид». С. 245). 

В письме  редактору  «Русского  Вестника» Н. А. Любимову  (письмо  получило  огромную  известность)  Крестовский  писал:  «Мысль  моя, коли  хотите, может быть выражена  двумя словами:  «ЖИД   ИДЁТ!».  Понятно  ли?.. Куда  ни киньте взгляд, повсюду  вы  видите,  как всё  и вся  постепенно   наполняется  наплывом   жидовства.  И это не у  нас  только  - это и в  Европе,  и  даже в  Америке, которая  тоже  начинает  кряхтеть  от  жидовства.  Это явление  общее  для всего  «цивилизованного»  мира  индоевропейской  расы,  обуславливаемое  одряблением  её;  так, например,  идея  христианской  религии  заменяется  более удобной  идеей   «цивилизации»,  вместо  христианской  любви  мы  воспеваем  гуманность  и  т.  д.     Жид – космополит  по  преимуществу  и для  него  нет  тех  больных  вопросов, вроде   национальной  и государственной  чести, достоинства, патриотизма  и пр.,  которые  существуют  для  русского, немца,  англичанина,  француза».
(Святая  Русь. Большая  энциклопедия  русского  народа. М., Институт русской  цивилизации. 2004.  С. 352)
 

[ALLAN1945]

Достоевский  Фёдор  Михайлович
(1821 -  1881)



Достоевский:  «ЖИД  распространяется  с ужасающей  быстротой.  А ведь  ЖИД и его  кагал  - это всё равно, что  заговор  против русских!»

Достоевский писал:

              «Вон  ЖИДЫ   становятся  помещиками, - и вот, повсеместно, кричат   и  пишут,  что они умерщвляют  почву России,  что  ЖИД,     затратив  капитал   на покупку  поместья,  тот  час  же,  чтобы  воротить  капитал  и  проценты,  иссушает  все  силы  и  средства  купленной  земли».
      И  «тут   не только  истощение  почвы,  но и грядущее  истощение мужика  нашего,  который  освободясь  от помещиков,  несомненно,  и  очень  скоро попадёт   теперь,  всей  своей  общиной, в гораздо худшее  рабство  и  к гораздо  худшим  помещикам,  которые  высосали  соки  западнорусского  мужика, и  тем  самым  которые  не только  поместья  и мужиков теперь  закупают,  но и мнение  капиталистьное  начали  уже закупать  и  продолжают  это весьма  успешно».
(Достоевский  Ф. М.  Полное  собрание  сочинений. Л., 1983.  Т. 23. С. 42).
         
В  «Дневнике  писателя»  за 1877 год  Достоевский писал:
«Уж  не  потому  ли  обвиняют  меня  в  «ненависти»,  что  я   иногда  называю  еврея  ЖИДОМ?  Но, во-первых, я   не  думаю, чтобы  это  было так  обидно, а во-вторых,  слово  «ЖИД», сколько  я  помню, я  упоминал  всегда  для  обозначения  известной  идеи:  «ЖИД»,  «ЖИДОВЩИНА»,  «ЖИДОВСКОЕ  ЦАРСТВО»  и проч.  Тут  обозначалось  известное понятие, направление,  характеристика  века».
«Мы  говорим в  целом  и  об идее  его,  мы  говорим  о  ЖИДОВСТВЕ  и  об  ИДЕЕ  ЖИДОВСКОЙ,  охватывающей  весь  мир,  вместо  «неудавшегося»  христианства.
(Достоевский Ф. М.  Полное  собрание  сочинений. Т.  25.  Л., 1983. С. 75).

        И Достоевский пытается растолковать читателям   более подробно своё  понимание  «ЖИДОВСТВА»  и  «ЖИДОВЩИНЫ»:
     
      «Прежде  всего, тут  мерещится  одна заметка в  скобках,  а  именно: «Стало  быть, еврейству  там  и хорошо, где народ  ещё невежественен,  или несвободен,  или мало  развит  экономически, - тут-то, стало  быть, ему  и  лафа!»  И  вместо  того, чтобы, напротив,  влиянием  своим  поднять  этот  уровень  образования, усилить  знание,  породить экономическую  способность  в  коренном  населении,  вместо того  еврей,  где  ни  поселиться,  там ещё  пуще  унижал  и  развращал  народ, там ещё  более  приникало  человечество,  ещё  больше падал  уровень  образования,  ещё  отвратительнее распространялась безвыходная,  бесчеловечная  бедность,  а  с нею  и  отчаяние. В окраинах  наших спросите  коренное население: что двигает  евреем  и что  двигало им  столько веков? Получите единогласный  ответ:  безжалостность;  двигали  им столько веков  одна лишь к нам  безжалостность  и  одна только  жажда напиться  нашим потом  и  кровью. И  действительно, вся  деятельность  евреев  в  этих  наших  окраинах заключалась лишь в постановке  коренного населения сколь возможно   в   безвыходную от себя  зависимость,  пользуясь   местными  законами.

О, тут они всегда  находили возможность  пользоваться  правами  и  законами.  Они всегда умели   водить  дружбу с теми, от которых  зависел  народ,  и уж  не  им бы роптать на  малые свои  права  сравнительно  с   коренным  населением. Довольно они их  получили у нас, этих  прав,  над  коренным  населением. Что становилось, в десятилетия  и столетия, с русским  народом  там, где  поселялись евреи, - о том свидетельствует и история  наших  русских окраин… Укажите на какое-нибудь  другое  племя  из   наших  инородцев, которое  бы, по  ужасному  влиянию своему, могло бы  равняться  в этом смысле  с евреем?  Не найдёте такого.  И причина  в том,  что дух  евреев  «дышит  безжалостностью  ко всему, что не есть еврей,  неуважением  ко всякому народу  и племени и ко всякому человеческому существу, кто не есть еврей».