Кстати, и жиды в фильме показаны сочувственно. Зяма должен это признать.
Уху, охо, аха.
Вл. Маяковский, "Блек энд уайт": "В мозгу у Вилли мало извилин, мало всхода, мало посева ..".
ZT. У выросшего улично-вампиловски много-российского Ивана-Вилли - тоже немного элементной базы: мало позитивных нравственно- поведенческих, и "рукастенских", и интеллектуальных, и мировоззренческих, и познавательных наработок / проработок, мал тренинговый и познавательный посев. Но "зато" есть привычка к бесконечному и бессодержательно- примитивному трёпу, с бесконечным словесным перемыванием косточек "жидам", с бесконечным же чванством: "А у нас, у русских - лучшая в мире военная история" + область балета...
А.П. Чехов о Достоевско = Малюто- образных.
А.П. ЧЕХОВ
НА ЧУЖБИНЕ
[...]
Камышев ест и, по обыкновению, празднословит.
— Смерть! — говорит он, вытирая слёзы, выступившие после куска ветчины, густо вымазанного горчицей.— Уф! В голову и во все суставы ударило. А вот от вашей французской горчицы не будет этого, хоть всю банку съешь.
— Кто любит французскую, а кто русскую...— кротко заявляет Шампунь.
— Никто не любит французской, разве только одни французы. А французу что ни подай — всё съест: и лягушку, и крысу, и тараканов... брр!
[...]
— Что вы со мной делаете?! — говорит он, в отчаянии хватая себя за голову. — Боже мой! О, будь проклят тот час, когда мне пришла в голову пагубная мысль оставить отечество!
— Ну, ну, ну... я пошутил! — говорит Камышев, понизив тон.— Чудак какой, шуток не понимает! Слова сказать нельзя!
— Дорогой мой! — взвизгивает Шампунь, успокоенный тоном Камышева.— Клянусь вам, я привязан к России, к вам и к вашим детям... Оставить вас для меня так же тяжело, как умереть! Но каждое ваше слово режет мне сердце!
— Ах, чудак! Если я французов ругаю, так вам-то с какой стати обижаться? Мало ли кого мы ругаем, так всем и обижаться? Чудак, право! Берите пример вот с Лазаря Исакича, арендатора... Я его и так, и этак, и жидом, и пархом, и свинячье ухо из полы делаю, и за пейсы хватаю... не обижается же! [...]
А.П. ЧЕХОВ
СВИСТУНЫ
[...]
Помещик и магистр нагнулись и вошли в похилившуюся, нештукатуренную развалюшку с продавленной крышей и разбитым окном. При входе их обдало запахом варева. В людской обедали... Мужики и бабы сидели за длинным столом и большими ложками ели гороховую похлёбку. Увидев господ, они перестали жевать и поднялись.
— Вот они, мои...— начал Восьмёркин, окидывая глазами обедающих.— Хлеб да соль, ребята!
— Алалаблблбл...
— Вот они! Русь, братец ты мой! Настоящая Русь! Народ на подбор! И что за народ! Какому, прости господи, скоту немцу или французу сравняться? Супротив нашего народа всё то свиньи, тля!
— Ну не говори...— залепетал магистр, закуривая для чистоты воздуха сигару.— У всякого народа своё историческое прошлое... своё будущее...
— Ты западник! Разве ты понимаешь? Вот то-то и жаль, что вы, учёные, чужое выучили, а своего знать не хотите! Вы презираете, чуждаетесь! А я читал и согласен: интеллигенция протухла, а ежели в ком ещё можно искать идеалов, так только вот в них, вот в этих лодырях... Взять хоть бы Фильку...
[...]
За обедом оба брата всё время рассказывали о самобытности, нетронутости и целости, бранили себя и искали смысла в слове «интеллигент».
После обеда легли спать. Выспавшись, вышли на крыльцо, приказали подать себе зельтерской и опять начали о том же...
[...]