Если жизнь француза или немца на войне что-то стоила 100-200 лет назад, то в рашке она никогда ничего не стоила:
Британская казна платила Александру в войне с Наполеоном 1500 фунтов за 1000 крепостных.
Расстрел солдата за письма домой
Опасные треугольники
До июня 1941 г. Управление военной цензуры в Красной Армии существовало в структуре Генерального штаба. В начале войны, когда доставкой почты никто не озабочивался, о цензуре этой же почты не забывали. Уже 6 июля 1941 г. созрело Постановление ГКО «О мерах по усилению политического контроля почтово-телеграфной корреспонденции». Военная цензура из Генштаба передавалась в НКВД. Число самих цензоров — их стали официально называть политконтролерами — удвоилось до десяти на каждую армию. По мере создания военно-полевых почтовых баз они принялись шерстить всю стекающуюся туда из окопов корреспонденцию.
Через год взялись за тыл. Постановлением ГКО от 28 июня 1942 г. «О военной цензуре» она, эта цензура, «для предотвращения проникновения через почтово-телеграфную корреспонденцию антисоветских, провокационно-клеветнических и иных сведений, направленных против государственных интересов Советского Союза», распространялась «на всю почтово-телеграфную корреспонденцию на все области, края, республики Союза ССР». А НКВД разрешалось «дополнительно увеличить семьсот политконтролеров».
Политконтролеры рьяно принялись за дело, с каждым днем все повышая бдительность.
Михаил Петрович Ермолов родился и жил в небольшом городке Пронске. Имел семью в шесть ртов и работал, работал, работал, дабы прокормить эти рты. В армию тогда забирали всех до 45 лет. В марте 1942 г. подошла очередь и этого обстоятельного, грамотного, пожившего на белом свете рязанского мужика. Оказался он в самом пекле битвы за Кавказ. До июля письма от рядового Ермолова приходили в семью, а потом — как отрезало. Но он-то продолжал писать:
«4 августа 1942 г.
Действующая армия
Дорогие Надя и детки! Сообщаю, что я жив и здоров. Мы отошли за Дон на 20 км восточнее Ростова и стояли там до 27 июля, пока наше командование не отдало приказ о наступлении для занятия Аксая и Ростова, и вот 28 июля мы пошли обратно на Ростов, но противник действиями своей многочисленной авиации встретил нас и разбил вдребезги, откуда мы бежали в беспорядке на восток. Дальше мы уже не в состоянии были оказывать ему какое-либо сопротивление и продолжали отходить все дальше и дальше, и свернули на юг, так как немцы шли по нашим пятам, и вот вчера, третьего, мы прибыли в одну из станиц на р. Кубани (Васюринская), в 30 км восточнее Краснодара. Здесь наша дивизия будет собирать свои остатки и принимать пополнение, а затем, как видно, снова бросят в бой. Мы за это время прошли около 40 км. Питались, да и сейчас питаемся в большей части фруктами и овощами, так как от своей базы снабжения мы оторвались и не знаем, где она. В дороге брали у колхозов свиней и резали их для питания роты. То, что пришлось пережить за это время, описать никак нельзя. Если буду жив, приеду — расскажу.
В батальонах потери исключительно велики. <…> Да, эта война один ужас, сплошной ад, страшнее нет и быть не может. Исключительно наши неудачи объяснить можно тем, что у нас на передовых позициях мы не видим ни одного нашего самолета, ни одного нашего танка, а у немцев самолетов — как рой пчел, танков не сосчитать. <…> Естественно, что у нас есть — это артиллерия, которая мало-мальски задерживает продвижение врага, но одной артиллерии и людей, вооруженных винтовками, далеко не достаточно для борьбы с противником, вооруженным такой мощной техникой, поэтому он прет и прет.
Командование наше стоит не на должной высоте, оно первое бросается в панику, оставляя бойцов на произвол судьбы. Относятся же они к бойцам как к скоту, не признавая их за людей, отсюда и отсутствие авторитета их среди бойцов. Даже в старой армии и тогда офицеры относились к солдатам лучше, чем сейчас эти лейтенанты относятся к красноармейцам. <…> Здесь стоит ужасная жара. С 16 июля не было ни капли дождя. Хлеб на полях осыпается, убирать некому. Колхозы эвакуируются. Мы все ждем открытия второго фронта, но его все нет и нет. Господи, когда же все это кончится? Неужели нам не придется свидеться?
Целую вас всех, ваш М. Ермолов».