Кропоткин. «Взаимная помощь как фактор эволюции»

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 309 —



(К стр. 49)

К счастью, до сих пор есть еще одна область, где животная жизнь сохранялась, несколько лет тому назад, такою, какою она была до появления человека, вооруженного огнестрельным оружием. Это — Экваториальная Африка, о которой мы имеем прекрасное сочинение г. Шиллингса (С.G.Schillings, «With Flashlight and Rifle», 2 тома, Лондон, 1906; я пользовался английским переводом; оригинал — по-немецки), — писателя, хорошо известного среди зоологов, как авторитет по фауне Африки и эксперт-натуралист. В Южной Африке, — говорит он, белые и местные жители, вооружившиеся огнестрельным оружием, перебили несметные количества диких животных, так что некоторые виды совершенно исчезли, и самый вид фауны совершенно изменился.

«Так исчезли: белохвостая гну (Connohaetes gnu), косуля бонтебок (Damaliscus pygargus), блесбок (Dam. albifrons), истинная квагга (Equus quagga), горная зебра (Eq. zebra), прекрасная беловатая антилопа (Нiрpotragus leucophœus), Капский буйвол (Bubalus сaffer), слон, так называемый носорог (Rhinoceros Simus) чёрный носорог (Rh. biсоrnis), жираф, гиппопотам и страус — за исключением нескольких охраняемых особей первых трёх видов и вполне, что касается до остальных». При этом нужно помнить, что они встречались в несметных количествах, не далее чем в первой трети девятнадцатого века, и были ещё более многочисленны в более отдаленное время.

Даже в Экваториальной Африке их число уже убывает, и зебры более уже не встречаются стадами, как их видел проф. Г.Мейер (см. его книгу «Килиманджаро»), несколько лет раньше экспедиций Шиллингса; стада же слонов и буйволов сильно поредели. При всём том, массы животных продолжают, пока, жить большими обществами, а ассоциации различных видов, упоминаемые Шиллингсом, поразительны.

На плоскогорьях Экваториальной Африки, после больших дождей, в три недели образуются громадные пространства, затопленные водою, и все впадины становятся болотами или обширными озерами, которые привлекают к себе несметные количества всевозможных животных со всего сухого вельта (высоких степей).

«Несметные стаи гусей и уток покрывали поверхности озер», пишет Шиллингс, «а по берегам паслись тысячи гну и зебр; и с самых дальних пределов вельта собрались носороги к своим обычным водопоям среди камышей; вернулись также ватербоки, хартебесты (различные породы косуль и антилоп), газели и несколько буйволов» (стр. 91, 92).

Описания жизни по берегам этих временных озер, данные Шиллингсом, и его замечательные фотографии, — часть которых он снимал ночью, при помощи света внезапной вспышки, — поразительны, так как показывают, какие громадные количества разнообразных животных собираются в этих местах, и как им удается подойти стадами и напиться ночью, не будучи разорваны собирающимися сюда же львами, — только благодаря бдительности и осторожности своих разведчиков и сторожей. Начиная с заката солнца вплоть до следующего утра, к озеру подлетают и подходят на водопой сотни тысяч различных птиц и самые разнообразные породы млекопитающих.

Любопытно, что в свои первые экспедиции Шиллингс видел, что львы охотятся сворою, и то же видно на его ночных фотографиях. На одной из них видны три льва, кравшиеся к добыче. Лично Шиллингс не видал больше семи львов вместе (стр. 133); но как только один лев рычал ночью, ему почти немедленно откликались несколько других. И когда на берегу одного временного озера, где собралось очень много всяких животных, после того как Ш. наслушался за ночь рычания многих львов, он стал разбирать утром их следы, «я убедился», пишет он, «по найденным следам, что по крайней мере тридцать львов поселились в то время в этом месте» (стр. 132). «Один уважаемый английский наблюдатель», говорит он (стр. 345), «видел однажды двадцать семь львов вместе». Сходиться по несколько для охоты было для львов обычным делом, в то время когда Шиллингс совершал свои экспедиции.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 311 —



(К стр. 53)

То обстоятельство, что животные отличались большей общительностью, когда человек меньше охотился за ними, подтверждается многими фактами, из которых видно, что те животные, которые теперь живут в одиночку, в странах обитаемых человеком, продолжают жить стадами в незаселённых областях.

Так, на безводных, пустынных плоскогорьях северного Тибета, Пржевальский нашел медведей, живущих сообществами. Он упоминает о многочисленных «стадах яков, куланов, антилоп и даже медведей». Последние, — говорит он, — питаются чрезвычайно многочисленными небольшими грызунами и распложаются в таких количествах, что, «как уверяли меня туземцы, они находили по 100–150 медведей, спящих в одной пещере» («Годовой Отчет Русского Геогр. Общества», за 1885 год, стр. 11).

Во времена Скоресби, т.е. в двадцатых годах девятнадцатого века, белые медведи были так многочисленны и жили такими большими стадами, что Скоресби (хороший наблюдатель) сравнивал их со стадами овец. Зайцы (Lepus Lehmani) живут большими сообществами на Закаспийской территории (N. Zarudnyi, «Recherches zoologiques dans la contrèe Transcaspienne» в «Bulletin de la Societè des Naturalistes de Moscou», 1889, 4).

Маленькие калифорнские лисицы, живущие по словам Е.С.Holden’а, возле Ликской обсерватории «на смешанной диете из туземных ягод и цыплят астрономов» («Nature», ноябрь, 5, 1891 ) по-видимому, также отличаются большой общительностью. Даже львы, как мы видели в предыдущем Приложении, охотятся обществами в дикой ещё части Экваториальной Африки.

Некоторые очень интересные примеры любви животных к обществу были даны в работе С.J.Cornish’a («Animais at Work and Play», London, 1896). Все животные, по справедливому замечанию этого автора, ненавидят одиночество. Он дает также несколько забавных примеров, рисующих обычай сурков ставить часовых. Этот обычай настолько укоренился среди них, что они ставят часового даже в Лондонском зоологическом саду и в Парижском Jardin d’Acclimatation (стр. 46).

Профессор Кесслер был совершенно прав, указывая, что молодые выводки птиц, вследствие нахождения вместе осенью, развивают в себе чувства общительности. Cornish («Animais at Work and Play») дал несколько примеров игр среди молодых млекопитающих, как например ягнят, которые до страсти любят играть во «Все за мной», и в «Я — хозяин дома» — я сам видел не раз эту игру, — а также их страсти к скачкам с препятствиями; молодые лани любят играть в «Лови меня», причем толчок даётся мордочкой. Кроме того, массу примеров можно найти в превосходной работе Karl Gross’а, «The Play of Animais».

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 312 —



(К стр. 63)

Из работы проф. Эдуарда Беккари, итальянского ботаника, странствовавшего в Сараваке (Борнео), видно, что местные дикари жестоко истребляют орангутанов, при помощи своих тонких ядовитых стрел, выдуваемых через длинную трубку человеком, спрятанным в засаду. Немудрено, что при таких условиях, орангутаны предпочитают вести одинокую жизнь, но есть факты, указывающие на то, что прежде орангутаны не были чужды общительности, так как, даже теперь, они собираются иногда небольшими группами, когда поспеет фрукт дуриана.

— «Лучшая пора для охоты за орангутанами», пишет Беккари, «это когда фрукт созреет. Тогда их легко находить по пяти, шести, или более, на одном дереве. В ту пору, когда я был в Маропе, маи (орангутаны) бродили по лесам в поисках за пищею, и нелегко было найти их, особенно нескольких вместе. Всё-таки я видел восьмерых в один день, из них четыре — на одном дереве». Даже разновидность тяпинг, которой меньше, чем разновидности касса, появляется группами, и даяки говорят, что многие из первых видны бывают около сёл, когда поспеет дуриан («Странствование в больших лесах Борнео», англ. издание, стр. 204).

Беккари видел также множество их гнезд, или логовищ. «Слово гнездо», пишет он, «совершенно приложимо к их постелям или местам для отдыха, которые они приготовляют себе на деревьях, в тех местах где селятся на время. Они делают логовище из ветвей, наломанных у данного дерева и сложенных в том месте, где это дерево широко разветвляется надвое. Не видно никакой попытки хорошенько убрать эти ветви, или сделать навес. Просто сделана платформа, на которую животное может лечь. Гнезда орангутанов, которые я видел, очевидно были для одной особы. Быть может, пара и строит себе более удобное логовище, но я не нашел ничего, указывающего на домашние привычки у этих приматов» (стр. 143). Впрочем, для своих фуражировок, орангутаны иногда сходятся по несколько.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 313 —



(К стр. 84)

Hudson, в превосходной своей книге, «Naturalist on the La Plata» (глава III), приводит очень любопытные сведения о внезапном размножении вида мышей и о последствиях этой внезапной «волны жизни».

«Летние месяцы в 1872 и 1873 году», пишет он, «отличались обилием солнечного света, и частыми, кратковременными дождями, так что в диких цветах не было недостатка, как это бывало большею частью в предыдущие годы». Сезон был очень благоприятен для мышей, и «эти плодовитые маленькие создания вскоре появились в таком изобилии, что собаки и коты питались почти исключительно ими. Лисицы, ласки и опоссумы питались ими до пресыщения; даже насекомоядный броненосец (armadillo) принялся за охоту за мышами. Домашняя птица превратилась в хищную», а «жёлтые тираны» (Рitangus) и кукушки Guira охотились исключительно за мышами.

«Осенью появилось бесчисленное количество аистов и короткоухих филинов, с целью участвовать в общем пире. Вслед за тем наступила зима с продолжительной засухой; сухая трава была съедена, или обратилась в пыль, и мыши, лишенные убежища и пищи, начали вымирать. Коты возвратились по домам; странствующий вид короткоухих филинов улетел; а маленькие, прячущиеся по норам филины отощали до того, что едва могли летать и «весь день держались вблизи жилищ, надеясь поживиться каким-нибудь случайным куском». В ту же самую зиму погибло невероятное количество овец и рогатого скота, в течение одного холодного месяца, следовавшего за засухой. Что же касается до мышей, то, по словам Hudson’а «после этого великого истребления едва осталось самое небольшое количество мышей, выживших все невзгоды, чтобы продолжить вид».

Вышеприведенный пример имеет еще особенный интерес потому, что он показывает, как на равнинах и плоскогорьях внезапное размножение вида немедленно привлекает его врагов из других частей равнин, и как виды, лишенные защиты, доставляемой общественною жизнью, неизбежно должны стать добычей этих врагов.

Тот же самый автор дает другой превосходный пример из своих наблюдений в Аргентинской республике. Одним из распространенных там грызунов является «койпу» (Myopotamus coypù) — похожий по наружному виду на крысу, но величиной не меньше выдры. По своим привычкам это водяной зверь, отличающийся большою общительностью.

«Однажды вечером», — пишет Hudson, — «все они плавали и играли в воде, разговаривая между собой путем странных вскрикиваний, которые звучали как стоны и вопли раненого, или страдающего человека. Меха «койпу», которые обладают нежным мехом под длинными грубыми волосами, одно время вывозились в больших количествах в Европу; но около 60-ти лет тому назад диктатор Розас издал указ, воспрещавший охоту за этими животными. В результате животные эти размножились в необычайном количестве и, оставив свои водные привычки, стали жить на суше и совершать переселения, появляясь везде в больших количествах в поисках за пищей. Внезапно на них напала какая-то таинственная эпидемия, от которой они погибли, и в настоящее время почти все вымерли», (стр. 12).

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Истребление человеком с одной стороны, и заразительные болезни с другой, являются, такими образом, главными задержками, препятствующими размножению видов, а вовсе не конкуренция при добывании средств к существованию, которая может совершенно отсутствовать, а когда существует, то до некоторой степени избегается переселениями, или переменою пищи.

Факты, доказывающие, что области, пользующиеся гораздо более благоприятным климатом, чем Сибирь, всё-таки отличаются в равной мере недостаточной населенностью, могут быть приведены в изобилии. Но в хорошо известном труде Бэтса («Натуралист на Амазонке») мы находим, что то же можно сказать даже о берегах реки Амазонки.

«Действительно, — пишет Bates, — здесь имеется большое разнообразие млекопитающих, птиц и пресмыкающихся, но они рассеяны на большом пространстве и чрезвычайно пугливо относятся к человеку. Вся эта область настолько обширна и так однообразно одета лесом, что лишь через большие промежутки можно видеть животных в изобилии, когда последние находят какое-либо место более привлекательное по сравнению с остальными». («Naturalist on the Amazon», 6-ое изд., стр. 31). То же самое я писал об Олёкминско-Витимской тайге и Витимском плоскогории.

Этот факт тем более поразителен, что бразильская фауна, бедная млекопитающими, далеко не бедна птицами, и бразильские леса могут доставить достаточно пищи для птиц, как можно видеть из предыдущей цитаты о сообществах птиц. И несмотря на это, леса Бразилии, подобно лесам Азии и Африки, не только не страдают перенаселенностью, но скорее напротив отличаются недостаточным животным населением.

То же самое справедливо и относительно пампасов Южной Америки, о которых Hudson замечает, что они вызывают удивление тем, что на такой обширной территории, покрытой травой и так приспособленной для обитания травоядных животных, встречаешь только один вид маленьких жвачных. Как известно, в некоторой части этих прерий теперь пасутся миллионы овец, рогатого скота и лошадей, разведенных человеком. Птиц в пампасах мало и по количеству видов, и по их численности.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 315 —



(К стр. 86)

Множество примеров подобных приспособлений можно найти в трудах всех натуралистов, изучавших жизнь животных в самой природе. Одним из таких примеров, очень интересным, может служить волосатый броненосец armadilla о котором W. H. Hudson говорит, что «он избрал подходящий для себя образ жизни и вследствие этого процветает, в то время как его сородичи быстро вымирают. Пища его отличается чрезвычайным разнообразием. Он охотится за всякого рода насекомыми, открывая червей и личинок, находящихся на глубине нескольких дюймов под почвой. Он очень любит яйца и птенчиков; питается падалью, так же охотно как ястреб, а если случается недостаток в животной пище, он довольствуется растительною диетою — клевером и даже зернами кукурузы. Поэтому, в то время как другие животные голодают, волосатый броненосец всегда жирен и энергичен» («Naturalst on the La Plata», стран. 71).

Приспособляемость пигалицы способствует чрезвычайно широкому распространена этого вида. В Англии, пигалица «чувствует себя среди распаханных полей так же дома, как и в диких местностях». А про хищных птиц Ch. Dixon говорит в своей книге «Birds of Northern Shires» (стр. 67) что «разнообразие пищи является еще в большей степени общим правилом у хищных птиц». Таким образом мы узнаём от того же самого автора (стр. 60, 65), что коршуны британских болот питаются не только маленькими птичками, но также кротами и мышами, лягушками, ящерицами и насекомыми, в то время как меньшего размера соколы питаются большею частью насекомыми».

В высшей степени поучительная глава, которую W.H.Hudson посвящает семейству южно-африканских лазящих птиц, является также превосходной иллюстрацией тех путей, при помощи которых значительные части животного населения избегают конкуренции, и в то же время достигают очень значительного размножения в данной области, вовсе не обладая вооружением, которое обыкновенно считается существенным для успешной борьбы за существование. Вышеупомянутое семейство лазящих распространено на огромном пространстве, от южной Мексики до Патагонии, и из него описано уже не меньше 290 видов, принадлежащих к 46-ти различным родам, причем наиболее поразительною чертою этого семейства является поразительное разнообразие в привычках его членов.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Не только различные роды и виды обладают свойственными им одним привычками, но часто даже одни и те же виды видоизменяют образ жизни в различных местностях». Некоторые виды Xenорs и Magarornis, подобно дятлам взбираются вертикально по стволам деревьев в поисках за насекомыми, но также, подобно синицам, обыскивают мелкие ветви и листву на концах ветвей, так что ими осматривается всё дерево, от корней до самой верхушки. Sclerurus, хотя обитает в самых темных лесах и снабжен острыми загнутыми когтями, никогда не отыскивает себе пищи на деревьях, но исключительно на земле, среди разлагающихся опавших листьев; это тем более странно, что если вспугнуть его, он летит к стволу ближайшего дерева, к которому прижимается в вертикальном положении, оставаясь всё время неподвижным и не издавая звука, причем он избегает опасности быть открытым, благодаря своей темной покровительственной окраса». И так далее. Точно также они отличаются громадным разнообразием в манере строить свои гнезда. Так, в одном и том же роде, три вида строят глиняные гнезда, напоминающие своей формой печь, четвертый вид строит гнездо из палочек на деревьях, а пятый пробуравливает себе гнезда на берегах рек, подобно зимородкам.

Замечательно, что всё это обширное семейство, про которое Hudson говорит, что «каждая часть южно-американского континента населена ими; ибо в действительности не имеется климата, почвы, или растительности, которые не обладали бы каким-нибудь своим видом этих птиц», — принадлежит «к самым беззащитным птицам». Подобно уткам, упоминаемым Северцовым (см. в тексте), они не обладают ни мощным клювом, ни когтями; «они боязливы, не оказывают сопротивления и не обладают ни силой, ни вооружением; их движения менее быстры и менее энергичны, чем у других птиц, а их полет отличается чрезвычайною слабостью».

Но, они обладают — как заметили это и Hudson и Asara, «в значительной степени общительным инстинктом», несмотря на то, что «их общественным инстинктам сильно мешают условия их жизни, требующие одиночества». Они не могут устраивать тех обширных ассоциаций для вывода птенцов, которые мы видели у морских птиц, так как они питаются древесными насекомыми и должны тщательно обыскивать по одиночке каждое дерево, — что они и исполняют чрезвычайно деловым образом; но они постоянно перекликаются в лесу, «ведя разговоры друг с другом на больших расстояниях»; они объединяются в те «странствующие стаи», которые так хорошо известны по живописным описаниям Бэтса. A Hudson пришел к мысли, «что везде в южной Америке Dendrocolaptidае первые объединяются для совместных действий, и что птицы других семейств следуют за ними в их походах и вступают с ними в сообщества, зная по опыту, что можно рассчитывать на богатую добычу». Едва ли нужно добавлять, что Hudson очень высокого мнения об их смышленности. Общительность и ум всегда идут рука об руку.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 318 —



(К стр. 96 ^⒞)

В то время, когда я писал соответственную главу в тексте этой книги, среди антропологов, казалось, установилось известного рода согласие относительно сравнительно позднего появления, в ряду институций человечества, патриархальной семьи, какая была у евреев или в императорском Риме. Но с того времени появились работы, в которых воззрения, выдвинутые впервые Бахофеном и Мак-Леннаном, приведенные в систему в особенности Морганом, и развитые дальше и подтвержденные Постом, Максимом Ковалевским и Лёббоком, оспариваются, причём наиболее важными из работ этого направления являются: труд датского профессора С.N.Starcke («Primitive Family», 1889) и гельсингфорского профессора Edward Westermarck’a («The History of Human Marnage», 1891; 2-е изд. 1894).

С вопросом об институциях первобытного брака случилось, таким образом, то же, что и с вопросом о первобытной форме землевладения. Когда идеи Маурера и Нассэ о деревенской общине, развитые после них целою школою талантливых исследователей, а также идеи всех современных антропологов о первобытной коммунистической конституции рода встретили почти общее признание, — они вызвали появление таких трудов, как Фюстель-де-Куланжа во Франции, Фридерика Сибома (Seebohm) в Англии и нескольких других, в которых была сделана попытка — отличавшаяся скорее блеском, чем действительною глубиною исследования, — опровергнуть эти идеи и набросить тень сомнения на выводы, к которым пришли современные исследователи (см. предисловие проф. Виноградова к его замечательному труду «Villainage in England»).

Равным образом, когда идеи об отсутствии семьи в ранней родовой стадии развития человечества были приняты большинством антропологов и исследователей древнего права, они вызвали труды, подобные работам Штарке и Вестермарка, в которых человек изображался, согласно еврейской традиции, как существо, выступившее сразу уже с семьёй, очевидно патриархальной, и никогда не проходившее через стадии развития (стадной семьи), описанные Мак-Леннаном, Бахофеном или Морганом. Эти работы, из которых блестяще написанная «История человеческого брака» нашла особенно широкий круг читателей, несомненно произвели известного рода впечатление: люди, не имевшие возможности читать объёмистую литературу по предмету этого спора, начали колебаться; а в то же время некоторые антропологи, прекрасно ознакомленные с предметом, как например французский профессор Дюркгейм, заняли примирительное, но несколько неопределенное, положение.

Прямого отношения к специальным задачам труда, посвященного вопросу о взаимной помощи, этот спор не имеет. Тот факт, что люди жили родами с древнейших стадий развития человечества, не оспаривается даже теми, которые чувствуют себя шокированными идеей, что человек мог пережить такую стадию развития, когда семья — в общепринятом значении этого слова — не существовала. Но предмет спора имеет глубокий интерес и заслуживает упоминания, хотя для полного рассмотрения его понадобился бы целый том.

Когда мы стараемся приподнять завесу, скрывающую от нас древние институции, и в особенности институции, преобладавшие при первом появлении существ человеческого типа, нам приходится — за отсутствием прямых свидетельств — совершить громадную, кропотливую работу, чтобы проследить в восходящем порядке все признаки существования каждой институции, тщательно отмечая даже самые малейшие следы её в привычках, обычаях, преданиях, песнях, фольклоре и т.д.; а затем, комбинируя отдельные результаты каждого из этих отдельных изучений, мысленно восстановлять общество, которое отвечало бы одновременному существованию всех этих институций.

Всякому понятно, поэтому, какая масса фактов и какое огромное количество детальных изучений известных сторон вопроса требуется для того, чтобы прийти к какому-нибудь прочному заключению. Именно такого рода детальное изучение и можно найти в монументальных трудах Бахофена и его последователей, между тем как оно отсутствует в трудах противной школы. Масса фактов, собранных профессором Вестермарком, несомненно отличаются изобилием, и его труд имеет большую ценность, как критическая работа; но едва ли побудит тех, кто в оригиналах знаком с трудами Бахофена, Моргана, Мак-Леннана, Поста, Ковалевского и т.д. и кто ознакомлен с работами школы деревенской общины, изменить свои мнения и принять теорию патриархальной семьи.
       ^⒞ В оригинале указана с. 97, однако изложение концепции Льюиса Моргана вместе с обширной литературной справкой начинается на страницу раньше. — Η.Γ.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Так, аргументация, основываемая Вестермарком на семейных обычаях приматов (высших обезьян), не имеет, смею сказать, той цены, которую он ей приписывает. Наше знакомство с семейными отношениями общительных видов обезьян нашего времени отличается чрезвычайною недостаточностью, причем два необщительных вида — орангутан и горилла — не могут быть принимаемы в расчет, так как оба вида, как я уже указал в тексте, очевидно принадлежат к вымирающим видам.

Ещё менее нам известно об отношениях, существовавших между самцами и самками приматов к концу третичного периода. Жившие в то время виды весьма вероятно все вымерли, и мы не имеем ни малейшего представления о том, который из них был прародительскою формою, из которой выработался человек. Всё, что мы можем сказать с некоторым вероятием, это то, что у различных видов обезьян должны были существовать различные семейные и родовые отношения, что виды эти в то время были чрезвычайно многочисленны, и что с того времени в обычаях приматов должны были произойти крупные изменения, подобные тем изменениям, которые имели место даже в течение двух последних столетий в обычаях многих других млекопитающих.

Вследствие этого спор должен быть сведен исключительно к человеческим институциям; и в детальном обсуждении каждого отдельного следа каждой древней институции, в связи со всем тем, что нам известно о каждой другой институции того же самого народа или того же самого рода, лежит главная сила аргументации школы, которая утверждает, что патриархальная семья явилась институцией сравнительно позднего происхождения.

Действительно, у первобытных племен имеется целый круг институций, которые становятся вполне понятными, если мы примем идеи Бахофена и Моргана, и которые без них совершенно необъяснимы. Таковы: коммунистическая жизнь рода, пока он не распался на отдельные отеческие семьи; жизнь в длинных домах и жизнь классами, занимающими отдельные «длинные дома», соответственно возрасту и степени принятия (инициации) юношей в состав рода (Миклухо-Маклай, H.Schurz); ограничения личного накопления имущества, несколько образчиков которых было дано выше, в тексте и в одном из Приложений; тот факт, что женщины, взятые из другого рода, прежде чем перейти в частную собственность, являются собственностью всего рода: и многие подобные институции разобранные Леббоком.

Этот обширный круг учреждений и обычаев, постепенно приходивших в упадок и окончательно исчезнувших в той фазе человеческого развития, которая характеризуется деревенской общиной, находится в полном согласии с теорией «родового, стадного брака»; но школа патриархальной семьи проходит мимо них, почти не обращая на них никакого внимания. Такой путь обсуждения известного вопроса, конечно, неправилен. У первобытных людей не было такого наслоения, или существования разновременных институций, какое существует у нас. У них была лишь одна институция, род, который включал все взаимные отношения членов рода. Брачные отношения и отношения, связанные с владением, являются родовыми отношениями. А потому, мы могли бы, по крайней мере, ожидать от защитников теории патриархальной семьи, что они укажут нам, каким образом вышеупомянутый круг институций (позднее исчезнувший) мог существовать в обществах людей, которые жили бы под системой, противоречащей подобным институциям, т.е. под системой отдельных семей, управляемых каждая своим главой семьи.

Далее, нельзя признать научной ценности за теми объяснениями, при помощи которых защитники патриархальной теории стараются устранить некоторые серьезные затруднения для их теории. Так, например, Морган доказал значительным количеством фактов, что у многих первобытных племен существует строго соблюдаемая «система классификации групп», и что все индивидуумы одной и той же категории называют друг друга как если бы они были братьями и сестрами, между тем как юные индивидуумы называют сестер своих матерей матерями; и т.д. Сказать, что это просто façon de parler, т.е. способ выражения своего уважения к старшим — значит легким манером избавиться от необходимости объяснить, почему именно этот способ выражения своего уважения, а не какой-нибудь другой настолько преобладал среди многих племен различного происхождения, что у многих из них он уцелел вплоть до настоящего времени?

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Конечно, вполне возможно, что «ма» и «па» — такие слоги, которые всего легче произнести ребенку, но вопрос в том, — почему этот «ребячий язык» употребляется взрослыми людьми и прилагается к известной, строго определенной категории лиц? Почему у столь многих племен, у которых и мать и её сестры называются «ма», отец именуется «тятя» (что сходно с «дядя»), «дад», «да» или «па»? Почему наименование «матери», которое сперва давалось теткам с материнской стороны, было позднее заменено отдельным наименованием? и так далее. Но когда мы знакомимся с тем фактом, что у многих дикарей сестра матери принимает такое же участие в воспитании ребенка, как и сама мать, и что, если смерть уносит любимого ребенка, другая «мать» (сестра матери) готова пожертвовать собой, чтобы сопровождать ребенка в его путешествии в иной мир — мы несомненно склонны будем видеть в этих наименованиях нечто более глубокое, чем простая façon de parler, или способ выражения почтения.

Мы ещё более утвердимся в этом убеждении, узнав о существовании целого цикла переживаний (подробно рассмотренных Леббоком, Ковалевским и Постом), которые все сходятся в том же направлении. Конечно, можно, пожалуй, сказать, что родство считается с материнской стороны, «потому что ребенок больше остаётся с матерью»; или же тот факт, что дети одного отца от разных жен, принадлежащих к различным родам, считаются принадлежащими к родам их матерей, можно, пожалуй, объяснить тем обстоятельством, что дикари «невежды в области физиологии»; но подобные ответы даже приблизительно не будут соответствовать серьезности затронутых вопросов — в особенности если принять во внимание известный факт, что обязанность сына носить имя матери влечет за собой принадлежность к роду матери во всех отношениях, т.е. включает право на всё принадлежащее материнскому роду, а равным образом право на защиту с его стороны, право не быть утесняемым никем, принадлежащим к материнскому роду и обязанность отомщать родовые обиды этого рода.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Даже если бы мы допустили на мгновение удовлетворительность подобных объяснений, мы вскоре убедились бы, что в таком случае придется подыскивать отдельное объяснение для каждой категории подобных фактов, а эти факты очень многочисленны. Упоминая лишь немногие из них, требуется объяснить: деление родов на классы, в то время когда не имеется никакого деления соответственно имущественным условиям или общественному положению; экзогамию в особенности и все последующие обычаи, перечисленные Леббоком; завет крови, или обряды побратимства и ряд подобных же обычаев, имеющих целью засвидетельствовать единство происхождения; существование родовых богов, предшествующее появлению богов семейных; обмен женами, существующий не только среди эскимосов во времена бедствий (см. текст), но также широко распространенный среди многих других племен совершенно различного происхождения; тем бóльшую слабость брачных уз, чем ниже ступень цивилизации; сложные браки — когда несколько мужчин женятся на одной жене, принадлежащей каждому из них по очереди; уничтожение брачных ограничений в период празднеств, или на каждый пятый, шестой и т.д. день; сожительство семей в «длинных домах»; обязательство воспитывать сирот, падающее даже в более поздний период на дядю с материнской стороны; значительное количество переходных форм, указывающих на постепенный переход от родословия по материнской линии к родословию по отцовской; ограничение числа детей родом, а не семьей, и снятие этого сурового ограничения во времена изобилия; то обстоятельство, что ограничения в семье являются позднее, чем ограничения в роде; принесение себя в жертву престарелыми родственниками, в интересах рода; родовая кровавая месть и многие другие привычки и обычаи, которые приняли характер «семейных дел» лишь тогда, когда установилась семья в современном значении этого слова; многие брачные и предбрачные церемонии, поразительные примеры которых можно найти в труде Леббока и в работах некоторых современных русских исследователей; отсутствие брачного церемониала там, где родословие ведется по матриархальной линии, и появление такого церемониала у племён, следующих отцовской линии происхождения, причём все эти факты и многие другие²⁾ указывают, что, по замечанию Дюркгейма, брак, в современном смысле слова, «был только терпим и встречал препятствия со стороны враждебных сил»; уничтожение после смерти человека всего его личного имущества; и наконец громадную массу переживаний³⁾, мифов (указанных Бахофеном и многими его последователями), фольклор и т.д., — причём все они сходятся в своих свидетельствах в одном и том же направлении.

Конечно, всё это нисколько не доказывает, чтобы когда-либо был такой период, когда женщина была поставлена выше мужчины, или считалась бы главой рода; это — вопрос совершенно иной категории, и, по моему личному мнению, такого периода никогда не существовало; равным образом факты эти не доказывают, чтобы было такое время, когда бы не существовало никаких родовых ограничений полового союза — такое предположение абсолютно противоречило бы всем известным фактам. Но если принять в соображение все факты, обнаруженные новейшими изысканиями, и притом рассматривать их во взаимной их зависимости, нельзя не прийти к заключению, что если даже и возможно было существование в первобытном роде изолированных пар с их детьми, то подобные зарождающиеся семьи были лишь терпимыми исключениями, а не институциями того времени.
²⁾ См. «Marriage Customs in manylands», by H.N.Hutchinson, London, 1897.
³⁾ Многие новые и интересные формы переживаний собраны у Wilhelm Rudeck, «Geschichte der öffentlichen Sittlichkeit in Deutschland», обзор которых был сделан Дюркгеймом в «Annuaire Sociologique», II, 312.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 325 —



(К стр. 110)

В замечательной работе J.М. de Groot’а («The Religious Systems of China», 1892–97, Leyden) мы находим подтверждение идеи, высказанной в тексте. В Китае (как и в других странах) было время, когда всё личное имущество покойника уничтожалось на его могиле — его движимое имущество, его рабы и даже друзья и вассалы и, конечно, его вдова. Моралистам пришлось сильно бороться, прежде чем был положен конец выполнению этого обычая.

У английских цыган обычай уничтожения всего движимого имущества на могиле покойника сохранился до настоящего времени. Всё личное имущество цыганской королевы, умершей в 1896 году, в окрестностях города Slough, было уничтожено на её могиле. Прежде всего пристрелили её коня и похоронили его. Затем разломали и сожгли телегу с домиком, в которой она ездила, хомут лошади и мелкие принадлежности её хозяйства. В свое время об этом было сообщено в нескольких газетах, и я сохранил вырезки.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 325 —



(К стр. 134)

Несколько ценных работ о южно-славянской «задруге», в сравнении с другими формами семейной организации, появилось с тех пор, как была издана эта книга, а именно работа Эрнеста Милера (в «Jahrbuch der Internationaler Vereinung für vergleichende Rechtswissenschaft und Volkswirthschaftslehre», 1897) и И.E.Гешова «Задруга в Болгарии» и «Задружное владение и работа задругой в Болгарии» (обе работы на болгарском языке).

Я должен также напомнить про хорошо известную работу Богишича («De la forme dite „inokosna“ de la famille rurale chez les serbeset les Croates», Paris, 1884), упоминание о которой было опущено в тексте.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 326 —



(К стр. 184)

Происхождение гильдий было предметом многих споров. Нет ни малейшего сомнения в том, что ремесленные гильдии, или «коллегии» ремесленников, существовали в древнем Риме. Более того, судя по одному месту у Плутарха, при Нуме были изданы законы, касающиеся их. «Он разделил народ», говорит Плутарх, «на ремесла… приказав им иметь братства, празднества и собрания и указав им, какое поклонение они должны совершать богам, соответственно достоинству каждого ремесла».

Очевидно, трудовые коллегии не были изобретены или основаны римским королем, — они существовали уже в древней Греции; по всем вероятиям при Нуме они просто были подчинены королевскому законодательству, как это сделал пятнадцатью столетиями позднее Филипп Красивый, подчинив ремесла Франции, к их вреду, королевскому надзору и законодательству. Относительно одного из наследников Нумы, Сервия Туллия, сохранилось известие, что он также издал некоторые законы относительно коллегий⁴⁾.

Вследствие этого вполне естественно, что историки должны были задаваться вопросом о том, не были ли гильдии, так сильно развившиеся в XII-м и даже X-м и XI-м столетиях, возрождением древних римских «коллегий», — тем более, что последние, как видно из вышеприведенной цитаты, вполне соответствовали средневековым гильдиям⁵⁾. Известно, что корпорации римского типа существовали в Южной Галлии вплоть до V-го столетия. Кроме того, одна надпись, найденная во время раскопок в Париже, показывает, что корпорация nautae в Лютеции существовала при Тиберии; а в хартии, данной парижским «водным купцам» в 1170 году, об их правах говорится, как о существующих ab antiquo (тот же автор, стр. 51). Таким образом не было бы ничего удивительного, если бы корпорации удержались в ранней средневековой Франции после нашествий варваров.

Но допуская это, всё-таки нет никакого основания утверждать, что голландские корпорации, нормандские гильдии, русские артели, грузинские «амкари» и т.д. непременно также должны были иметь римское, или хотя бы византийское происхождение. Конечно, сношения между норманнами и столицей восточно-римской империи были очень деятельны, и славяне (как было доказано русскими историками и в особенности Rambau) принимали живое участие в этих сношениях. Так что норманны и русские могли завезти римскую организацию трудовых корпораций в свои земли.
⁴⁾ «A Servio Tullio populus romanus relatus in censum digestus in classes, curus atque collegus distributus» (E.Martin-Saint-Léon, «Histoire des corporations de métiers depuis leurs origines jusqu’a leur suppression en 1791», etc., Paris, 1897).
⁵⁾ Римская sodalitia, насколько мы можем судить (см. того же автора, стр 9), соответствовала кабильским çofs.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Но когда мы видим, что артель является самóй сущностью повседневной жизни русских трудящихся классов уже в десятом веке, и что артель, несмотря на отсутствие, вплоть до настоящего времени, какого бы то ни было регулирующая её законодательства, обладает теми же самыми чертами, как и римская коллегия или западная гильдия, мы ещё более склонны думать, что восточная гильдия имеет происхождение даже более древнее, чем римская коллегия. Римляне прекрасно знали, что их sodalitia и collegia были «тем, что греки называли hetairiai» (Martin-Saint-Léon, стр. 2) и поскольку мы знакомы с историей востока, мы можем утверждать, почти без боязни впасть в ошибку, что великие нации востока, а равным образом и Египет, также имели такие же гильдейские организации.

Где бы мы ни находили эти организации, их существенные черты везде остаются теми же самыми. Это — союз людей, занятых одной профессией или ремеслом. Этот союз, подобно первобытному роду, имеет своих собственных богов и собственный церемониал богопоклонения, всегда содержащий в себе некоторые мистерии, специфические для каждого отдельного союза; он рассматривает всех своих членов, как братьев и сестер — может быть (вначале) со всеми последствиями, которые налагались подобными отношениями в роде, или по крайней мере с церемониями, которые указывали или символизировали отношения между братом и сестрой, существовавшие в первобытном роде; и наконец, в этом союзе существуют все те обязательства взаимной поддержки, какие существовали в роде, а именно: исключение даже самóй возможности убийства в пределах братства, родовая ответственность пред судом и обязательство, в случае возникновения недоразумений более мелкого характера, отдавать их на обсуждение судей, или точнее посредников из среды гильдейского братства. Таким образом можно сказать, что гильдия была конституирована по образцу рода.

Вследствие этого я склонен думать, что те же самые замечания, которые были сделаны в тексте относительно происхождения деревенской общины, могут быть в равной степени приложены к гильдии, артели, ремесленным и соседским братствам. Когда все узы, которые ранее соединяли людей в их родах, были ослаблены вследствие переселений, появления отческой семьи и растущего различия занятий — человечеством был выработан новый тeрриториальный союз в форме деревенской общины, и другой союз — союз по занятию — был выработан в сфере воображаемого братства, — создавался воображаемый род, который выражался между двумя или немногими людьми «кровным братством» (славянское побратимство), а между бо́льшим количеством людей различного происхождения, т.е. происходивших из различных родов, но населявших ту же самую деревню или город (или даже различные деревни или города), он выражался в форме фратрии, гетерии, амкари, артели, гильдии⁶⁾.
⁶⁾ Поразительно с какой ясностью эта же идея выражена в известном месте у Плутарха, относящемся к законодательству Нумы о трудовых коллегиях. «И таким путём» — писал Плутарх, — «он был первым, кто изгнал из города тот дух, который вёл людей к таким заявлениям: «Я сабинянин», или «Я римлянин», или «Я подданный Тация», или «Я подданный Ромула»; другими словами, коллегией уничтожалась идея о различном происхождении.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Что же касается до идеи и формы подобной организации, то её элементы были уже указаны со времени периода дикарей и передавались вплоть до позднейшего времени. Нам известно, что у всех дикарей имеются в роде отдельные секретные организации воинов, колдунов, молодых людей и т.д., а также мистерии, в которых сообщаются сведения об охоте или способах ведения войны и соответственные заклинания и обряды (маскированные танцы и т.д.); эти своего рода ремесленные мистерии, которые Миклуха-Маклай называл «клубами», были, по всем вероятиям прототипами будущих гильдий⁷⁾.

Что же касается вышеупомянутого труда E.Martin-Saint-Léon, то прибавлю, что он содержит очень ценные сведения относительно организации ремесел в Париже (на основании известной книги Boileau «Le Livre des métiers») и хорошую суммировку сведений относительно вольных городов в различных частях Франции, со всеми библиографическими указаниями.

Не должно однако забывать, что Париж был «королевским городом» (подобно Москве или Вестминстеру) и что вследствие этого свободные институции средневекового города никогда не достигли в нём того развития, какого они достигали в свободных вечевых городах. Корпорации Парижа далеко не представляют «картины типической корпорации, рожденной и развившейся под прямым руководством королевской власти», как говорит Мартен-Сен-Леон.

По той самой причине, что она развивалась «под прямым руководством королевской власти», (причине, которую автор рассматривает, как причину их превосходства, между тем, как она была причиной их сравнительной слабости — он сам, в различных частях своей работы, вполне ясно указывает на то, как вмешательство имперской власти в Риме и королевской власти во Франции разрушило и парализовало жизнь ремесленных гильдий), по той самой причине, что они развивались со вмешательством королевских чиновников, они никогда не достигли того поразительного роста и влияния на всю жизнь города, какого они достигали в северо-восточной Франции, в Лионе, Монпеллье, Ниме и т.д. или в свободных городах Италии, Фландрии, Германии и т.д.
⁷⁾ Работа Г.Шурца (H.Schurtz), посвящённая «возрастным классам» и тайным союзам во время ранних (варварских) стадий цивилизации («Altersklassen und Männerverbände: eine Darstellung der Grundformen der Gesellschaft», Berlin, 1902), которая дошла до меня в то время, когда я уже читал корректуры настоящей книги, заключает в себе значительное количество фактов, подтверждающих вышеприведенную гипотезу о происхождении гильдий.
       Искусство постройки большого общинного дома, так, чтобы не обидеть при этом духов срубленных деревьев; искусство такой ковки металлов, которая примирительно действовала бы на враждебных духов, охраняющих металлы; секреты охоты, а также секреты церемоний и маскированных танцев, содействующих успеху охоты; искусство обучения мальчиков начаткам ремесел и искусств; секретные способы успешно бороться с колдовством врагов и, следовательно, искусство войны; искусство выделки лодок, сетей для рыбной ловли, капканов для животных и ловушек для птиц, с нужными заговорами — и наконец искусство женщин в деле прядения и окрашивания — всё это в древние времена были «искусства», требовавшие тайны для их успешного выполнения. (В Англии, «ремесло» и «колдовство» по сию пору означаются одним и тем же словом, craft — колдовство).
       Вследствие этого, они передавались с древнейших времен в тайных обществах или «мистериях», одним тем, кто соглашался подвергнуться трудному, а иногда и мучительному вступительному обряду. Г.Шурц показал, как жизнь дикарей вся пронизана тайными обществами и «клубами» (воинов, охотников), которые имеют столь же древнее происхождение, как и брачные классы в родах и заключают в себе уже все элементы будущей гильдии, т.е. тайну, независимость от семьи, а иногда и от рода, общее поклонение специальным богам, совместные пиры и юрисдикцию в пределах общества и братства. Кузница, а также и дом, в котором хранятся лодки, обыкновенно являются отделениями «мужских» клубов; а «длинные дома», или «палаверы», всегда строятся специальными искусниками, знающими, как умилостивить духи срубленных деревьев.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 330 —



(К стр. 196)

В работе о средневековом городе (Rietschel, «Markt und Stadt in ihrem rechtlichen Verhältnis», Leipzig, 1896), Ритшель развил идею, что происхождение германских средневековых вольных городов до́лжно отыскивать в рынке. Местный рынок, поставленный под покровительство епископа, монастыря или князя, собирал вокруг себя население торговцев и ремесленников, но не земледельческое население. Секторы («концы») на которые обыкновенно делились города, расходившиеся по радиусам от рынка и населенные, каждый, ремесленниками данного ремесла, служат, по его мнению, доказательством этой теории: секторы обыкновенно составляли «старый город», а «новый город» составляла земледельческая деревня, принадлежавшая князю или королю. Деревня и город управлялись по различным законам.

Несомненно, что рынок играл важную роль в ранних стадиях развития всех средневековых городов, содействуя увеличению богатства граждан и внушая им идеи независимости; но, как было уже замечено Карлом Гегелем, — хорошо известным автором очень ценной работы общего характера о германских средневековых городах («Die Entstehung des deutschen Städtewesens», Leipzig, 1898), городской закон и закон рынка были две вещи разные.

В своей обширной работе Гегель пришел к заключению (являющемуся, таким образом, дальнейшим подтверждением взглядов, высказанных в настоящей книге), что средневековый город имел двойственное происхождение. В нём было, говорит Гегель, «два населения, жившие бок о бок: одно сельское, и другое чисто городское»; сельское население, жившее ранее при организации Almende, или деревенской общины, было инкорпорировано в состав города.

Что касается до торговых гильдий, то заслуживает специального упоминания новая работа Herman van den Linden‘a («Les Gildes marchandes dans les Pays-Bas au Moyen Age», Gand, 1896, в «Recueil de travaux publiés par la Faculté de Philosophie et Lettres). Автор следит за постепенным развитием политической силы и власти, которые эти гильдии постепенно приобрели по отношению к промышленному населению, в особенности по отношению к торговцам сукнами, и описывает лигу, заключенную ремесленниками, с целью противодействовать растущей власти этих гильдий. Идея, развиваемая в настоящей книге о появлении торговых гильдий в более поздний период, почти совпадающий с периодом упадка городских вольностей, находит таким образом подтверждение в изысканиях H. van den Linden’a.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 331 —



(К стр. 238, 241, 259)

В то время, когда я готовил русское издание этой книги, в начале 1907-го года, я получил замечательную работу д-ра Гильберта Слатера, «Ограждение общинных земель, рассматриваемое географически», в «Geographical Journal» Лондонского Географического Общества за январь 1907 года. Д-р Слатер изучает, в этой работе, не столько ограждение общинных пустошей и выгонов, сколько ограждение обрабатываемых полей, которые оставались — иногда до самого последнего времени — в общинном пользовании (иногда перешедшем в землевладение). Для пояснения своей мысли он берет, для примера, село Кастор и Эйльзворс, близ Питерборо, где ограждение, уничтожившее общину, произошло только в 1892-м году. В этих двух деревушках все дома, кроме мельницы и железнодорожной станции, были скучены возле церкви и вдоль большой дороги. За домами лежали загороженные места, служившие чтобы покормить на траве лошадей (paddocks). Затем, к северу и к югу тянулись пахотные земли, без всяких загородей, кроме там-сям уцелевшей межи, кое-где поросшей кустами.

Все домохозяева этого села, числом около двадцати, владели (вплоть до 1892-го года) полосами, точь-в-точь, как в русской общине. Так, например, ректор (т.е. священник), владевший 40 десятинами земли (100 акров) в пахотных полях, владел ими в 145 отдельных полосах (strips), ничем не отделенных от других полос, кроме борозды, проведенной плугом. Посреди этих пахотных полей оставалось несколько общественных выгонов; в сев.-зап. углу была пустошь — обычного типа английских соmmоns, — а на юге, по р. Нен, простирались общинные луга, которые были все подразделены на полосы, ещё меньшие, чем в пахотных полях. Все полосы, даже в пахотных полях, подлежали общинным правам выгона.

К работе д-ра Слатера приложен план села Лакстона, до сих пор остающегося в общинном владении, и этот план поразительно схож, до тождественности, с планами русских общин, приложенными к известной книге П.П.Семёнова.

Деревня, община, говорит Слатер, была тогда земледельческой единицей, а не крестьянский двор. Фермер должен был работать не по своей фантазии, а по плану, выработанному сообща общиной. Система бывала обыкновенно усовершенствованная трёхпольная, т. e. 1) пшеница, 2) яровое и 3) вместо пара — посевы гороха, чечевицы и т.п. мотыльковых и корнеплодных. (Самое имя пара — fallow — изменилось в follow crop, т.е. последующий посев).

Каждую весну все домохозяева собирались и определяли права каждого, судя по количеству «stints» (тягол?), которые он представлял. В общих выгонах stint представлял право пастьбы одной лошади, или 2-х коров, или 10-ти овец. Луга были открыты для всех домохозяев с 1 августа (ст. ст.) до 2 февраля (ст. ст.), очевидно, от первого Спаса до Сретенья; озимое и яровое поле — от жатвы до посева, а что касается третьего поля, то каждый год решали, что на нём растить, и когда его открывать для общинной пастьбы скота. Когда общинное владение уничтожалось, то вся площадь разбивалась на известное число ферм, и каждый фермер должен был огородить свою землю.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Таковы интересные факты, открытые д-ром Слатером. Затем он предпринял грандиозную работу. Оказалось что хотя захват общинных земель совершался в XVIII и XIX-м веке во всей Англии и Уэльсе, тем не менее далеко не везде ограждали пахотные поля. Во многих графствах загораживались уже одни пустоши и выгоны. Тогда автор стал читать каждый из актов ограждения порознь, чтобы узнать, сколько в каждом отдельном случае уничтожалось общинного землевладения на пахотные земли (помимо лугов и пустошей), и он составил список, — какая часть из всей площади каждого графства находилась под пахотными полями в общинном владении. Оказалось, что в некоторых графствах она составляла четверть (Беркшэйр, Уорик, Уильтшэйр) и треть (Норфольк, Ноттингам, Бек, Кэмбридж), или даже около половины (Йорк, Оксфорд, Бэдфорд, Рэтланд, Хентингдон, Нортамптон) всей площади удобных и неудобных земель графства.

Во всех этих случаях уже не бывало, однако, передела земли. Полосы в разных полях принадлежали каждому владельцу из поколения в поколение, с тех пор как они попали (иногда — даже путем покупки), тому или другому общиннику. Но будучи уже частными владельцами своих полос, общинники продолжали сотни лет вести мирское общинное хозяйство, улучшая при этом систему земледелия.

Система общинного каждогодного передела земли, известная под названием «run-rig» (оборот полос) в Шотландии и Уэльсе, «run-dale» в Ирландии и «rig ald rennal» в Кэйтснесе, существует по сию пору в Шотландии и вероятно кое-где в Ирландии⁸⁾. В половине же XIX-го века она была очень широко распространена. О ней говорил также Вильям Маршаль, упомянутый в тексте, описывая различные части Англии.

Вообще работа д-ра Слатера, напечатанная в журнале Географического Общества, на которую он посвятил четырнадцать лет жизни, полна самых интересных данных об общинной пахоте, о «сложном плуге», о фермерстве по четыре хозяйства сообща⁹⁾, и вообще о различных типах сельской общины в различных частях Англии.

Книга д-ра Слатера, «The English Peasantry and the Enclosure of Common Fields», только что изданная Школой Экономики, в мае 1907 года, полна интересных данных. Из неё видно, что, в 1873 году, на основании данных королевской комиссии, общинные поля (пахотные, обрабатываемые поныне) имелись ещё в 905 приходах Англии и Уэльса, и покрывали 166,593 акра (60,700 дес.) и что в 500 других приходах имелось, по всем видимостям, ещё около 100,000 акров таких же земель (всего около 98,500 десятин). Общинное владение пахотными полями сохранилось, таким образом, в десятой части всех приходов Англии и Уэльса, несмотря на все меры, принятые парламентом, чтобы убить эту форму землевладения.
⁸⁾ В Кэмберланде (Уэльс) делянки назывались dalle или dole. Межа называлась rane. Отсюда run-rig, run-dale.
⁹⁾ Напомню мимоходом о том, что в Канаде и Соед. Штатах четыре фермера, сидящие рядом на квадратной миле, часто складываются, чтобы сообща купить жатвенную вяжущую машину.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 334 —



(К стр. 244)

Переживания общинного владения в Швейцарии приняли некоторые интересные формы, на которые д-р Брупбахер любезно обратил мое внимание, приславши мне ниже названные сочинения.

Цугский кантон состоит из двух долин, — долина Эгери и дно Цугской долины. В состав его входят — пользуясь терминологией д-ра Карла Рюттиманна, — десять «политических» общин, т.е. общин, составляющих административные единицы, и во всех «этих политических общинах Цугского кантона» говорит К. Рюттиманн, «кроме Менцингена, Нейхейне и Риша, — рядом с землями частного владения, имеются обширные части территории (поля и леса), принадлежащие корпорациям общин, (Allmend) большим и малым, которые заведуют этими землями сообща. Такие общинные союзы известны теперь в Цугском кантоне под именем корпораций. В политических коммунах Оберэгери, Унтерэгери, Цуг, Вальхвиль, Хам, Штейнгаузен и Хюненберг, есть по одной корпорации в каждой общине; но в общине Баар имеется пять отдельных корпораций».

Казна оценивает собственности этих корпораций в 6,786,000 франков (около 2,750,000 рублей).

Статуты этих корпораций признают, что владения альмендов — «их общая, нераздельная и неотчуждаемая собственность, которая не может быть закладываема».

Членами этих корпораций состоят древние «фамилии» бургеров. Все же другие члены общин, не принадлежащие к древним семьям, к корпорациям не принадлежат и не пользуются правами на древне-общинные земли. Кроме того, несколько семей, в некоторых общинах кантона, состоят также бургерами сельской общины Цуг. В былые времена существовал также класс поселившихся чужаков (Beisassen, присельщики), занимавший промежуточное положение между бургерами и небургерами, но теперь этот класс больше не существует. Одни бургеры имеют права на Альменд (или корпорационные права), которые различны в различных общинах и в некоторых из них распространяются на дома, построенные на общинной земле. Эти права, называемые Gerechtigkeiten, могут быть покупаемы, даже иностранцами.

Таким образом приток чужаков произвел в общинах Цугской республики то же, на что Мясковский и М. Ковалевский указывали в других частях Швейцарии. Одни наследники древних общинников имеют право на общинные земли, довольно обширные до сих пор. Что же касается до всех жителей каждой общины, то они составляют «политическую общину», т.е. административную группу, которая, как таковая, не имеет прав на общинное достояние.

Что касается до того, как общинные земли были поделены между общинниками, в конце XVIII-го века, и какие из этого возникли сложные формы землепользования, описание этого процесса можно найти в работе д-ра Карла Рюттиманна, «Die Zugerischen Allmend Korporationen», в «Alland lungen zum Schweizerischen Recht» проф. Max Gaiür’а, 2 выпуска, Берн, 1904 (содержит также библиографию предмета).

Другая работа дает превосходное понятие о прежней деревенской общине в Бернской Юре. Это монография д-ра Hermann Rennefahrt’а, «Die Allmend im Berner Jura», Бреславль, 1905, (в «Untersuchungen zur Deutschen Staats- und Rechts-Geschichten von D-r Otto Gierke, fasc. 74, p. 227; содержит библиографию). Здесь прекрасно изложены отношения, существовавшие между барином и сельскими общинами, равно как и хозяйственные распорядки в этих последних. Здесь же дан очерк мер, принятых французами при завоевании Швейцарии в конце XVIII-го века, чтоб уничтожить сельскую общину, заставить её разделить свои земли и передать землю, кроме лесов, в частную собственность — и там же рассказано, как провалились эти законы. Другая интересная часть работы Реннефарта, показывает, как общины Бернской Юры сумели, за последние пятьдесят лет, извлечь лучший доход из своих земель и усилить их производительность, не уничтожая общинного владения (см. стран. 165–175).

Монография д-ра Ed.Graf’а «Die Auftheilung der Allmend in der Gemeinde Schaetz», Берн, 1890, рассказывает ту же повесть деревенской общины и насильственного дележа её земель в кантоне Люцерн.

Д-р Брупбахер, который прекрасно разобрал в швейцарской прессе все эти труды, прислал мне также следующее:

«Die Ursprung der Eidgenossenschaft aus der Mark-genossenschaft», д-ра Karl Bürkli, Цюрих, 1891 («Происхождение Швейцарской федерации из общины»), а также лекцию проф. Karl Bücher’a, «Die Allmende in ihrer wirthschaftlichen und sozialen Bedeutung», Berlin, 1902 («Soziale Streitfragen», XII) и другую д-ра Martin Fassbender’а о том же.

Для ознакомления с теперешним положением общинной собственности в Швейцарии, можно указать, между прочим, на статью «Feldgemeinschaft» в «Словаре Швейцарского народного хозяйства, социальной политики и управления», д-ра Reichesberg’а, т. I, Берн, 1903.