Кулачки: «рачительные хозяева, на которых всё держалось»

[Андрей Евгеньевич]

К числу пост-советского пропагандистского дерьма новой кап.системы относится и сей нахальный миф о сельских мироедах, по прозвищу «кулаки». 

Дескать, «это были самые что ни на есть рачительные хозяева, они-то и кормили Россию..» (якобы от лица репрессированного как и всё население СССР бывшего члена ЦК, авторитет которого незыблем, так как он увлёкся Евангелием).
Это наклано в фильме «Штрафбат (2004)», из которого явствует: именно штрафбаты, именно зэки и политзаключённые при Стали не (которых было несколько миллиардов) спасли страну от немецкого нашествия, а коммунисты были все как майор Харченко (Колобок).

Наверное многие ещё помнят, что были такие люди как Михаил Шолохов, Вячеслав Шишков, Анатолий Иванов, Салтыков-Щедрин, Николай Гоголь, баснописец Крылов и другие, КОГО СЕГОДНЯ УБРАЛИ ИЛИ УБИРАЮТ ИЗ ШКОЛЬНОЙ ПРОГРАММЫ. 
Прямо на ваших глазах, чтобы делать из молодняка стадо «правильных дебильчиков», думающих и живущих по заданной жирными блохастыми котами программе.  Они портят ваших детей прямо перед вами и забирают надежды страны на человеческую жизнь потому, что  уже не боятся населения; не боясь получить от народа в рожу, они будут делать с вашими детьми и не такое.

Поэтому расскажем о «кулаках» цитатами из книги «Поднятая целина» Михаила Александрвича Шолохова (чей «Тихий Дон» при «новой власти» изгадили по-моему уже раза четыре).



Михаил Александрович (как я уже писал) никогда не врал. Этот донской казачок настолько был талантлив и правдив, что даже «кровавый тиран» тов. Сталин запретил его трогать и зачитывался его книгами. 

Как-то на Михаила Александровича составили грамотный донос от лица «Союза Писателей», или чего-то похожего;  но Сталин прочтя тихо сказал: «Хотите посадить Шолохова?... Ну, ви тогда и составите ему компанию в тюрьмэ».  Это слыхал присутствовавший рядом Поскрёбышев. Попытки враз прекратились.

[Андрей Евгеньевич]

Выдержки из книги «Поднятая целина» о кулаках:

Кулак Лапшинов.

Лапшинов спокойно встретил весть о раскулачивании. Ему нечего было бояться. Все ценное было заранее припрятано и сдано в надежные руки. Он сам помогал производить опись имущества, на свою причитавшую старуху грозно притопывал ногой, а через минуту со смирением говорил:

— Не кричи, мать, наши страданья зачтутся господом. Он, милостивец, все зрит…
— А он не зрит того, куда ты новый овчинный тулуп запропастил? — серьезно, в тон хозяину, спрашивал Демка.
— Какой тулуп?
— А в каком ты в прошлое воскресенье в церкву ходил.
— Не было у меня нового тулупа.
— Был и зараз где-то спасается!
— Что ты, Дементий, перед богом говорю, — не было!
— Бог покарает, дед! Он тебя гвозданет!
— И вот тебе Христос, напрасно ты это… — Лапшинов крестился.
— Грех на душу берешь! — Демка подмигивал в толпу, выжимая у баб и казаков улыбки.
— Не виноватый я перед ним, истинное слово!
— Прихоронил тулуп-то! Ответишь на страшном суде!
— Это за свой тулуп-то?! — вскипел, не выдержав, Лапшинов.
— За ухороны ответишь!
— Бог, он, должно, такого ума, как ты, пустозвон! Он в эти дела и мешаться не будет!.. Нету тулупа! Совестно тебе над стариком надсмехаться. Перед богом и людьми совестно!
— А тебе не совестно было с меня за две меры проса, какие на семена брал, три меры взять? — спросил Кондрат.
Голос его был тих и хриповат, в общем шуме почти не слышен, но Лапшинов повернулся на него с юношеской живостью:
— Кондрат! Почтенный твой родитель был, а ты… Ты хоть из памяти об нем не грешил бы! В святом писании сказано: «Падающего на пихай», а ты как поступаешь? Когда я с тебя три меры за две взял? А бог? Ить он все видит!..
— Он хотел бы, чтоб ему идолу голоштанному, даром просцо отдали! — истошно закричала Лапшиниха.
— Не шуми, мать! Господь терпел и нам велел. Он, страдалец, терновый венок надел и плакал кровяными слезами… — Лапшинов вытер мутную слезинку рукавом.
Гомонившие бабы притихли, завздыхали.  Разметнов, кончив писать, сурово сказал:
— Ну, дед Лапшинов, выметайся отсюдова. Слеза твоя не дюже жалостная. Много ты людей наобижал, а теперь мы сами тебе прикорот даем, без бога. Выходите!
Лапшинов взял за руку своего косноязычного, придурковатого сына, надел ему на голову треух, вышел из дома. Толпа хлынула следом. На базу старик стал на колени, предварительно постлав на снегу полу полушубка. Перекрестил хмурый лоб и земно поклонился на все четыре стороны.
— Ступай! Ступай! — приказывал Разметнов.
Но толпа глухо загудела, раздались выкрики:
— Дайте хучь с родным подворьем проститься!
— Ты не дури, Андрей! Человек одной ногой в могиле, а ты…
— Ему, по его жизни, обеими надо туда залезть! — крикнул Кондрат.
Его прервал старик Гладилин — церковный ктитор:
— Выдабриваешься перед властью? Бить вас, таковских, надо!
— Я тебя, сиводуший, так вдарю, что и дорогу к дому забудешь!

[Андрей Евгеньевич]

Лапшинов кланялся, крестился, говорил зычно, чтоб слыхали все, трогал доходчивые к жалости бабьи сердца:
— Прощайте, православные! Прощайте, родимые! Дай бог вам на здоровье… пользуйтесь моим кровным. Жил я, честно трудился…
— Ворованное покупал! — подсказывал с крыльца Демка.
— …в поте лица добывал хлеб насущный…
— Людей разорял, процент сымал, сам воровал, кайся! Взять бы тебя за хиршу, собачий блуд, да обземь!
— …насущный, говорю, а теперь, на старости лет…
Бабы захлюпали носами, потянули к глазам концы платков. Разметнов только что хотел поднять Лапшинова и вытолкнуть со двора, он уж крикнул было: «Ты не агитируй, а то…», — как на крыльце, где стоял, прислонясь к перилам, Демка, внезапно возникли шум, возня…
Лапшиниха выскочила из кухни, неся в одной руке кошелку с насиженными гусиными яйцами, в другой — притихшую, ослепленную снегом и солнцем гусыню. Демка легко взял у нее кошелку, но в гусыню Лапшиниха вцепилась обеими руками.
— Не трожь, по-га-нец! Не трожь!
— Колхозная теперича гусыня!.. — заорал Демка, ухватываясь за вытянутую гусиную шею.
Лапшиниха держала гусиные ноги. Они тянули всяк к себе, яростно возя друг друга по крыльцу.
— Отдай, косой!
— Я те отдам!
— Пусти, говорю!
— Колхозная гуска!.. — задыхаясь, выкрикивал Демка. — Она нам на весну!.. гусят!.. Отойди, старая, а то ногой в хряшки… гусят… выведет!.. Вы свое отъели…
Разлохматившаяся Лапшиниха, упираясь в порожек валенком, тянула к себе, брызгала слюной. Гусыня, вначале взревевшая дурным голосом, замолкла, — видно, Демка перехватил ей дыхание, — но продолжала с бешеной быстротой выбрасывать крылья. Белый пух и перья снежными хлопьями закружились над крыльцом.
Казалось: еще один миг, и Демка одолеет, вырвет полуживую гусыню из костлявых рук Лапшинихи, но вот в этот-то момент непрочная гусиная шея, тихо хрустнув позвонками, оборвалась. Лапшиниха, накрывшись подолом через голову, загремела с крыльца, гулко считая порожки. А Демка, ахнув от неожиданности, с одной гусиной головой в руках упал на кошелку, стоявшую позади него, давя гусиные насиженные яйца. Взрыв неслыханного хохота оббил ледяные сосульки с крыши. Лапшинов встал с колен, натянул шапку, яростно дернул за руку своего слюнявого, ко всему равнодушного сына, почти рысью потащил его со двора.

[Андрей Евгеньевич]

Кулак Тит Бородин («Титок»)

Собрание единогласно утвердило еще четыре кулацких хозяйства.
Но когда Давыдов сказал:
— Тит Бородин. Кто «за»? — собрание тягостно промолчало. Нагульнов смущенно переглянулся с Разметновым. Любишкин папахой стал вытирать мокрый лоб.
— Почему тишина? В чем дело? — Давыдов, недоумевая, оглядел ряды сидевших людей и, не встретившись ни с кем глазами, перевел взгляд на Нагульнова.
— Вот в чем, — начал тот нерешительно. — Этот Бородин, по-улишному Титок мы его зовем, вместе с нами в восемнадцатом году добровольно ушел в Красную гвардию. Будучи бедняцкого рода, сражался стойко. Имеет раны и отличие — серебряные часы за революционное прохождение. Служил он в Думенковом отряде. И ты понимаешь, товарищ рабочий, как он нам сердце полоснул? Зубами, как кобель в падлу, вцепился в хозяйство, возвернувшись домой… И начал богатеть, несмотря на наши предупреждения. Работал день и ночь, оброс весь дикой шерстью, в одних холстинных штанах зиму и лето исхаживал. Нажил три пары быков и грызь от тяжелого подъема разных тяжестев, и все ему было мало! Начал нанимать работников, по два, по три. Нажил мельницу-ветрянку, а потом купил пятисильный паровой двигатель и начал ладить маслобойку, скотиной переторговывать. Сам, бывало, плохо жрет и работников голодом морит, хоть и работают они двадцать часов в сутки да за ночь встают раз по пять коням подмешивать, скотине метать. Мы вызывали его неоднократно на ячейку и в Совет, стыдили страшным стыдом, говорили: «Брось, Тит, не становись нашей дорогой Советской власти поперек путя! Ты же за нее, страдалец, на фронтах против белых был…» — Нагульнов вздохнул и развел руками. — Что можно сделать, раз человек осатанел? Видим, поедает его собственность! Опять его призовем, вспоминаем бои и наши обчие страдания, уговариваем, грозим, что в землю затопчем его, раз он становится поперек путя, делается буржуем и не хочет дожидаться мировой революции.
— Ты короче, — нетерпеливо попросил Давыдов.
Голос Нагульнова дрогнул и стал тише.
— Об этом нельзя короче. Эта боль такая, что с кровью… Ну, он, то есть Титок, нам отвечает: «Я сполняю приказ Советской власти, увеличиваю посев. А работников имею по закону: у меня баба в женских болезнях. Я был ничем и стал всем, все у меня есть, за это я и воевал. Да и Советская власть не на вас, мол, держится. Я своими руками даю ей что жевать, а вы — портфельщики, я вас в упор не вижу». Когда о войне и наших вместе перенесенных трудностях мы ему говорим, у него иной раз промеж глаз сверканет слеза, но он не дает ей законного ходу, отвернется, насталит сердце и говорит: «Что было, то быльем поросло!» И мы его лишили голосу гражданства. Он было помыкнулся туда и сюда, бумажки писал в край и в Москву. Но я так понимаю, что в центральных учреждениях сидят на главных постах старые революционеры и они понимают: раз предал — значит, враг, и никакой к тебе пощады!
— А ты все же покороче…
— Зараз кончаю. Его и там не восстановили, и он до се в таком виде, работников, правда, расчел…
— Ну, так в чем дело? — Давыдов пристально всматривался в лицо Нагульнова.
Но тот прикрыл глаза короткими сожженными солнцем ресницами, отвечал:
— Потому собрание и молчит. Я только объяснил, какой был в прошлом дорогом времени Тит Бородин, нынешний кулак.

[Андрей Евгеньевич]

— Тита Бородина ты близко знаешь? — шагая, раздумчиво спросил Давыдов.
— Как же, мы с ним друзья были, но через то и разошлись, что он до крайности приверженный к собственности. В двадцатом году мы с ним были на подавлении восстания в одной из волостей Донецкого округа. Два эскадрона и ЧОН ходили в атаку.
Много за слободой оказалось порубанных хохлов. Титок ночью заявился на квартиру, вносит вьюки в хату. Тряхнул их и высыпал на пол восемь отрубленных ног.
«Сдурел ты, такую твою?! — говорит ему товарищ. — Удались зараз же с этим!»
 А Титок говорит ему: «Не будут восставать, б…! А мне четыре пары сапог сгодятся. Я всю семью обую».
Оттаял их на печке и начал с ног сапоги сдирать. Распорет шашкой шов на голенище, стянет Голые ноги отнес, зарыл в стог соломы. «Похоронил», — говорит. Ежели б тогда мы узнали — расстреляли бы как гада!
Но товарищи его не выдали. А после я пытал: верно ли это?
«Верно, — говорит, — так снять не мог, на морозе одубели ноги-то, я их и пооттяпал шашкой. Мне, как чеботарю, прискорбно, что добрые сапоги в земле сгниют. Но теперь, — говорит, — самому ужасно. Иной раз даже ночью проснусь, прошу бабу, чтобы к стенке пустила, а то с краю страшно…»
…Ну, вот мы и пришли на мою квартиру. — Нагульнов вошел во двор, звякнул щеколдой дверей.

[Андрей Евгеньевич]

Яков Лукич Островнов (завхоз колхоза), по характеристике кузнеца Шалого «самый лютый кулак».

Яков Лукич вернулся домой и, улегшись спать необычайно сурово подвинул к краю жену, сказал:
— Ты вот что… ты мать больше не корми… и воды ей не давай… она все равно помрет не нынче-завтра…
Жена Якова Лукича, прожившая с ним долгую и нелегкую жизнь, только ахнула:
— Яша! Лукич! Ты же сын ее!
И тут Яков Лукич, чуть ли не впервые за все время совместного и дружного житья, наотмашь, с силой ударил немолодую свою жену, сказал приглушенно и хрипло:
— Молчи! Она же нас в такую трату даст! Молчи! В ссылку хочешь?

Яков Лукич тяжело поднялся, снял с сундука небольшой замок, осторожно прошел в теплые сени и замкнул дверь горенки, где была его мать.
Старуха услышала шаги. Давным-давно она привыкла узнавать его по шагам… Да и как же ей было не научиться распознавать слухом даже издали поступь сына? Пятьдесят с лишним лет назад она — тогда молодая и красивая казачка, — отрываясь от домашней работы, стряпни, с восторженной улыбкой прислушивалась к тому, как неуверенно, с перерывами шлепают по полу в соседней горнице босые ножонки ее первенца, ее единственного и ненаглядного Яшеньки, ползунка, только что научившегося ходить. Потом она слышала, как вприпрыжку, с пристуком, топочут по крыльцу ножки ее маленького Яшутки, возвращающегося из школы.
Тогда он был веселый и шустрый, как козленок. Она не помнит, чтобы в этом возрасте он когда-нибудь ходил, — он только бегал, и бегал-то не просто, а с прискоком, вот именно как козленок… Тянулась жизнь — как и у всех, кто живет, — богатая длинными горестями и бедная короткими радостями; и вот она — уже пожилая мать — недовольно вслушивается по ночам в легкую, как бы скользящую походку Яши, стройного и разбитного парня, сына, которым она втайне гордилась.
Когда он поздно возвращался с игрищ, казалось, что чирики его почти не касаются половиц, — так легка и стремительна была его юношеская поступь. Незаметно для нее сын стал взрослым, семейным человеком. Тяжеловесную уверенность приобрела его походка. Уже давно звучат по дому шаги хозяина, зрелого мужа, почти старика, а для нее он по-прежнему Яшенька, и она часто видит его во сне маленьким, белобрысым и шустрым мальчуганом…

Вот и теперь, заслышав его шаги, она спросила глуховатым, старушечьим голосом:
— Яша, это ты?
Сын не отозвался ей. Он постоял возле двери и вышел во двор, почему-то ускорив шаги. Сквозь дремоту старуха подумала: «Хорошего казака я родила и доброго хозяина, слава богу, вырастила! Все спят, а он на баз пошел, по хозяйству хлопочет». И горделивая материнская улыбка слегка тронула ее бесцветные, высохшие губы…
С этой ночи в доме стало плохо…

[Андрей Евгеньевич]

Старуха — немощная и бессильная — все же жила; она просила хоть кусочек хлеба, хоть глоток воды, и Яков Лукич, крадучись проходя по сенцам, слышал ее задавленный и почти немой шепот:
— Яшенька мой! Сыночек родимый! За что же?! Хучь воды-то дайте!
…В просторном курене все домашние избегали бывать. Семен с женой и дневали и ночевали во дворе, а жена Якова Лукича, если хозяйственная нужда заставляла ее бывать в доме, выходила, трясясь от рыданий. Но когда к концу вторых суток сели за стол ужинать и Яков Лукич после долгого безмолвия сказал: «Давайте пока это время переживем тут, в летней стряпке», — Семен вздрогнул всем телом, поднялся из-за стола, качнулся, как от толчка, и вышел…
…На четвертый день в доме стало тихо. Яков Лукич дрожащими пальцами снял замок, вместе с женой вошел в горенку, где когда-то жила его мать. Старуха лежала на полу около порога, и случайно забытая на лежанке еще с зимних времен старая кожаная рукавица была изжевана ее беззубыми деснами… А водой она, судя по всему, пробавлялась, находя ее на подоконнике, где сквозь прорезь ставни перепадал легкий, почти незаметный для глаза и слуха дождь и, может быть, ложилась в это туманное лето роса…
Подруги покойницы обмыли ее сухонькое, сморщенное тело, обрядили, поплакали, но на похоронах не было человека, который плакал бы так горько и безутешно, как Яков Лукич. И боль, и раскаяние, и тяжесть понесенной утраты — все страшным бременем легло в этот день на его душу…
..................................

Честно говоря,  когда я вот это прочитал в первый раз, даже  у меня (тогда ещё пацана) волосы зашевелились на голове.  Да и сейчас я это с трудом читаю. Но обращаю внимание: В МИРЕ БОГАТЫХ ТАКОЕ – ОБЫЧНАЯ ВЕЩЬ.
В этом я за свою жизнь убедился.
А кто думает иначе – жизнь научит. Либо богатым станет)))))))))))))))))))))

[absolute]

К числу пост-советского пропагандистского дерьма новой кап.системы относится и сей нахальный миф о сельских мироедах, по прозвищу «кулаки».

Дескать, «это были самые что ни на есть рачительные хозяева, они-то и кормили Россию..» (якобы от лица репрессированного как и всё население СССР бывшего члена ЦК, авторитет которого незыблем, так как он увлёкся Евангелием).
Это наклано в фильме «Штрафбат (2004)», из которого явствует: именно штрафбаты, именно зэки и политзаключённые при Стали не (которых было несколько миллиардов) спасли страну от немецкого нашествия, а коммунисты были все как майор Харченко (Колобок).

Наверное многие ещё помнят, что были такие люди как Михаил Шолохов, Вячеслав Шишков, Анатолий Иванов, Салтыков-Щедрин, Николай Гоголь, баснописец Крылов и другие, КОГО СЕГОДНЯ УБРАЛИ ИЛИ УБИРАЮТ ИЗ ШКОЛЬНОЙ ПРОГРАММЫ.
Прямо феи мск) на ваших глазах, чтобы делать из молодняка стадо «правильных дебильчиков», думающих и живущих по заданной жирными блохастыми котами программе.  Они портят ваших детей прямо перед вами и забирают надежды страны на человеческую жизнь потому, что  уже не боятся населения; не боясь получить от народа в рожу, они будут делать с вашими детьми и не такое.

Поэтому расскажем о «кулаках» цитатами из книги «Поднятая целина» Михаила Александрвича Шолохова (чей «Тихий Дон» при «новой власти» изгадили по-моему уже раза четыре).

тоже разделяю ваше возмущение по поводу школьной программы

[Андрей Евгеньевич]

тоже разделяю ваше возмущение по поводу школьной программы

А не только школьной.
Например, в СССР было бесплатное образование, да ещё стипендию платили

А теперь чего?
https://finland.fi/ru/zhizn-i-obshhestvo/shkolnoe-obrazovanie-v-finlyandii-po-otsenke-pisa/
https://prosto.study/eti-10-stran-predlagayut-inostrantsam-besplatnoe-vyisshee-obrazovanie/
https://worldscholarshipforum.com/ru/top-countries-that-provide-free-education-for-international-students/
https://www.ef.ru/blog/language/besplatnoe-vysshee-obrazovanie/
https://kudapostupat.com/vysshee-obrazovanie-vo-francii/
http://euni.ru/ucheba/vyssheye-obrazovaniye-v-germanii#:~:text=%D0%9E%D0%B1%D1%83%D1%87%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5%20%D0%B2%20%D0%B2%D1%83%D0%B7%D0%B0%D1%85%20%D0%93%D0%B5%D1%80%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B8%20%D0%B1%D0%B5%D1%81%D0%BF%D0%BB%D0%B0%D1%82%D0%BD%D0%BE,%D0%BF%D1%80%D0%B8%D0%BC%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%BE%20200%20%D0%B5%D0%B2%D1%80%D0%BE%20%D0%B2%20%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D0%B3%D0%BE%D0%B4%D0%B0).&text=%D0%98%D1%81%D0%BA%D0%BB%D1%8E%D1%87%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5%D0%BC%20%D1%8F%D0%B2%D0%BB%D1%8F%D1%8E%D1%82%D1%81%D1%8F%20%D1%82%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D0%BA%D0%BE%20%D0%B2%D1%83%D0%B7%D1%8B%20%D0%B7%D0%B5%D0%BC%D0%BB%D0%B8,(1500%20%D0%B5%D0%B2%D1%80%D0%BE%20%D0%B2%20%D1%81%D0%B5%D0%BC%D0%B5%D1%81%D1%82%D1%80).

Всё наоборот?