Несколько лет назад, зимой, довелось мне ехать в город на поезде. В то время установились двадцатиградусные морозы, - уже достаточно редкое явление, - надо полагать, в предпоследний раз в истории России. На маленьком полустанке вагоны отчего-то стояли дольше чем это показалось бы разумным, так долго, что нельзя было не подумать - что-то случилось.
Пассажиры выглядывали в окна, но на перроне всё было тихо. Те несколько, что зашли только что, молчали, ничего не знали. А потом… потом вошла седая дряхлая женщина, вестница чужого горя и боли.
- Человека перерезало, лежит без рук, без ног, уже несколько часов умирает, от боли кричит! - причитала старуха. - Скорую вызвали - не приезжают никак. Люди мимо ходят - всем всё равно. Никому не нужен. Скоро отойдёт. Уже кровь не течёт.
Я слышал когда-то об искалеченных людях, которых сама природа оберегает, словно в жалости к их травмам. Иногда включается какой-то внутренний механизм человеческого тела, не позволяющий истечь кровью, и обрубленные концы сосудов сужаются. Скрытые резервы организма дают возможность раненому продержаться несколько дополнительных часов, протянуть кое-как до прибытия помощи. Мороз помогает запустить этот механизм, окоченевшие обрубки конечностей перестают кровоточить. Но в данном случае эта программа спасения лишь усугубила страдания несчастного, и вместо быстрой смерти от кровопотери, сходной в чём-то с засыпанием, ему пришлось терпеть невыносимые муки, звать смерть, молить о ней как об избавлении.
А здесь, в тепле и уюте, сидели сотни людей, и самое великое страдание, которое кто-то из них мог испытывать - это некий зуд, по поводу всё увеличивающейся с каждой минутой вероятности опоздать на работу.
Целое купе - шесть мест, - занимали попы, холёные, круглолицые, с завивающимися козлиными бородами. Белокожие - но не в том смысле, какой относится к белой расе, - кожа на лице у них была рыхлая на вид, прямо-таки лоснящаяся, какая-то белёсая, неестественная для здорового мужчины. Нежнейшая - будто кроме подбородка нигде и никогда её не прокалывали волосы. И бороды казались будто приклеенными на эти лица. На коленях каждый держал раздувшийся кожаный портфель, и мясной дух, оттуда идущий, не оставлял сомнений - попадьи позаботились, чтобы их муженьки не голодали в дороге.
Вальяжно рассевшись, они вели неторопливую беседу - бабскими голосами. Не женскими, а бабскими - разницу понимаете? Это были здоровенные молодцы, при взгляде на которых в мыслях отчего-то начинали крутиться кузнечные молоты, кайлы, гружёные углём вагонетки, домны. Высоченные, широкоплечие, ладони на вроде лопат, каждый мог бы в кочегарке метать уголь в печку прямо руками. И никак не вязались с этими атлетическими фигурами чёрные бабьи платья. Впрочем, не совсем атлетическими, стоит подметить, что от безделья животы повылезали почти у всех, рельефно выдавая образ жизни своих хозяев даже из-под мешковатых ряс. При таком телосложении да в таком возрасте это выглядело попросту смешно.
Но не у всех вид попов (или правильней говорить: вид поп?) вызывал те же чувства. Углядев их, старуха бросилась, будто изнывающий от жажды пустынник к оазису, где роскошная листва обещает тень, а струящаяся кристальной чистоты жидкость - умаление изводящего глотку жжения.
- Батюшка, выйдите к умирающему, причастите, соборуйте! Ему осталось-то всего ничего! Пусть отойдёт по христиански, по всем правилам, по порядку чтоб! Пускай на том свете ему будет спокойно!
