Хотелось бы, однако, поспорить с уважаемым профессором Карлом Юнгом в вопросе об архетипах. Вернее, не то, что бы поспорить, а, скорее дополнить. Сам Юнг говорит о воспроизведении фантазий «уже не основывающиеся на личных воспоминаниях, речь идет о манифестациях более глубокого слоя бессознательного, где дремлют общечеловеческие, изначальные образы. Эти образы и мотивы я назвал архетипами (а также "доминантами")». Но, далее он пишет о двух слоях бессознательного личном и сверхличном. Развивая свое учение Юнг, достаточно убедительно доказывает наличие архетипов единых и понятных для всех людей неопосредовано к их происхождению, образовательному уровню, национальной и религиозной принадлежности. В сверхличном содержатся «Изначальные образы – это наиболее древние и наиболее всеобщие формы представления человечества. Они в равной мере представляют собой как чувство, – так и мысль; они даже имеют нечто подобное собственной, самостоятельной жизни» и, с этим я полностью согласен. Но, вот, что Юнг пишет о личном бессознательном – «Личное бессознательное содержит утраченные воспоминания, вытесненные (намеренно забытые) тягостные представления, так называемые подпороговые (сублиминальные) восприятия, т. е. – чувственные перцепции, которые были недостаточно – сильны для того, чтобы достичь сознания, и, наконец, содержания, которые еще не созрели для сознания. Оно соответствует часто встречающемуся в сновидениях образу Тени». Не стану с ним спорить по сути, однако, мне думается, что кроме перечисленного Юнгом личное бессознательное содержит опосредованные архетипы. То есть те образы, которые не являются всеобщими, а опосредованные происхождением, религиозной, национальной и прочей принадлежностью личности. На сколько это важно в контексте нашего разговора о киноязыке? На мой взгляд, очень важно. Многие читали замечательную книгу Александра Митты «Кино между адом и раем». Там есть интересная история о том, как Хазанов выступал в Южной Америке с монологом о студенте кулинарного техникума. «в далекой Аргентине, он в образе маниакально застенчивого юноши, известном в России каждому, спрашивает своим прославленным дрожащим голосом:
- Знаете, кто я?
И из зала кто-то орет:
— Педик!
Зал оглушительно хохочет.»
Для нас не важна драматургия события. Для нас важно восприятие образа. У нас, увидев Хазанова в те времена, все кричали «колинарный техникум» и смеялись. В Аргентине образ закомплексованного студента вызвал ассоциацию с нестандартной сексуальной ориентацией, что и вызвало смех. Следовательно, один и тот же образ у людей разных культур и разного происхождения и т.д. и т.п., все же, может вызывать разные ассоциации и быть понятым по-своему. Можно, конечно, сказать, дескать, делать вывод из одного примера это не правильно. Проблема в том, что таких примеров множество. То, что ясно и понятно нам без слов, может вызвать недоумение у представителей другого народа и другой культуры. Например, история о том, как муж, придя домой, застает жену, которую трахают одновременно трое, у нас вызывает чувство неприличной скабрезности, а американцы будут покатываться со смеху, особенно, если эти трое еще и надают по рогам возмущенному мужу. И, это вовсе не потому, что кто-то умнее, а, кто-то тупее. Тут дело в опосредованной разности восприятия образов. Чтобы не доставать вас скучными рассуждениями, мне пришла мысль разобрать этот момент на конкретном примере. Что бы попытаться доказать то что из-за разности восприятия мы не видим второго и третьего дна многих образов, созданных в иной культурно – исторической реальности.