Чёто мне Пелевин сразу вспомнился всвязи с хохляцкой революцией гидности, которой конца пока не видно.
Я решил, что фон Эрнен успел вызвать по телефону чекистов. Перелезть на нижний балкон было невозможно, и я кинулся назад в комнату. В дверь уже барабанили. Ну что же - когда-нибудь все это должно было кончиться. Я навел на дверь маузер и крикнул:
- Прошу!
Дверь открылась, и в комнату ввалились два увешанных бутылочными бомбами матроса в бушлатах и развратнейше расклешенных штанах. Один из них, с усами, был уже в годах, а второй был молод, но с дряблым и анемичным лицом. Никакого внимания на пистолет в моей руке они не обратили.
- Ты Фанерный? - спросил тот, что был постарше и с усами.
- Я.
- Держи, - сказал матрос и протянул мне сложенную вдвое бумажку.
Я спрятал маузер в кобуру и развернул бумажку:
"Тов. Фанерный! Немедленно поезжайте в музыкальную табакерку провести нашу линию. Для содействия посылаю Жербунова и Барболина. Товарищи опытные. Бабаясин."
Под текстом была неразборчивая печать. Пока я думал, что мне говорить, они сели за стол.
- Шофер внизу - ваш? - спросил я.
- Наш, - сказал усатый. - А машину твою возьмем. Тебя как звать?
- Петр, - сказал я, и чуть не прикусил язык.
- Я Жербунов, - сказал пожилой и усатый.
- Барболин, - представился молодой. Голос у него был нежный и почти женский.
Я сел за стол напротив них. Жербунов налил три стакана водки, подвинул один ко мне и поднял на меня глаза. Я понял, что он чего-то ждет.
- Ну что, - сказал я, берясь за свой стакан, - как говорится, за победу мировой революции!
Мой тост не вызвал у них энтузиазма .
- За победу оно конечно, - сказал Барболин, - а марафет?
- Какой марафет? - спросил я.
- Ты дурочку не валяй, - строго сказал Жербунов, - нам Бабаясин говорил, что тебе сегодня жестянку выдали.
- Ах, так вы про кокаин говорите, - догадался я и полез в саквояж за банкой. - А то ведь "марафет", товарищи, слово многозначное. Может, вы эфиру хотите, как Вильям Джеймс.
- Кто такой? - спросил Барболин, беря жестянку в свою широкую и грубую ладонь.
- Английский товарищ.
Жербунов недоверчиво хмыкнул, а у Барболина на лице на миг отобразилось одно из тех чувств, которые так любили запечатлевать русские художники девятнадцатого века, создавая народные типы, - что вот есть где-то большой и загадочный мир, и столько в нем непонятного и влекущего, и не то что всерьез надеешься когда-нибудь туда попасть, а просто тянет иногда помечтать о несбыточном.
Напряжение сняло как рукой. Жербунов открыл банку, взял со скатерти нож, зачерпнул им чудовищное количество порошка и быстро размешал его в водке. То же сделал и Барболин - сначала со своим стаканом, а потом с моим.
- Вот теперь и за мировую революцию не стыдно, - сказал он.
Видимо, на моем лице отразилось сомнение, потому что Жербунов ухмыльнулся и сказал:
- Это, браток, с "Авроры" пошло, от истоков. Называется "балтийский чай".
Они подняли стаканы, залпом выпили их содержимое, и мне ничего не оставалось, кроме как последовать их примеру. Почти сразу же горло у меня онемело. Я закурил папиросу, затянулся, но совершенно не почувствовал вкуса дыма. Около минуты мы сидели молча.
- Идти надо, - сказал вдруг Жербунов и встал из-за стола. - Иван замерзнет.
В каком-то оцепенении я спрятал банку от монпансье в саквояж, встал и пошел за ними. Задержавшись в коридоре, я попытался найти свою шапку, не смог и нацепил фуражку фон Эрнена. Мы вышли из квартиры и молча пошли вниз по полутемной лестнице.
Я вдруг заметил, что на душе у меня легко и спокойно и чем дальше я иду, тем делается спокойнее и легче. Я не думал о будущем - с меня было достаточно того, что мне не угрожает непосредственная опасность, и, проходя по темным лестничным клеткам, я любовался удивительной красоты снежинками, крутившимися за стеклом. Если вдуматься, я и сам был чем-то вроде такой снежинки, и ветер судьбы нес меня куда-то вперед, вслед за двумя другими снежинками в черных бушлатах, топавшими по лестнице впереди. Кстати, несмотря на охватившую меня эйфорию, я не потерял способности трезво воспринимать действительность и сделал одно интересное наблюдение. Еще в Петрограде меня интересовало, каким образом на матросах держатся их тяжелые, утыканные патронами сбруи. На клетке третьего этажа, где горела одинокая лампа, я разглядел на спине Жербунова несколько крючков, которыми, наподобие бюстгальтера, были соединены пулеметные ленты. Мне сразу представилась, как Жербунов с Барболиным, собираясь на очередное убийство, словно две девушки в купальне помогают друг другу справится с этой сложной частью туалета. Это показалось мне еще одним доказательством женственной природы всех революций. Я вдруг понял некоторые из новых настроений Александра Блока, видимо, из моего горла вырвался какой-то возглас, потому что Барболин обернулся.
- А ты не хотел, дура, - сказал он, сверкнув золотым зубом.
http://www.aldebaran.ru/rproz/pelevin/pelevin3/