Несколько минут шла ожесточенная торговля, темп диалога возрастал, а главное пошли такие мощные децибелы, что концовку все слышали на ура:
- А я говорю, три штуки евро сичас! – кипятился Бугай, яростно потирая шею, которые была толще головы, и, я даже, подивился такой аномалии неисчерпаемой природы нашей.
- Есть тридцать пять тысяч семьсот рублей, а нам еще до Киева пилить. Там нас очень ждут друзья - гнал пургу Емельян – а из Москвы вышлю остатки. Даже могу пять штук евро выслать, Богом клянусь, только отпустите нас, Христа ради.
Бугай, ничего не ответив, вдруг быстро подошел ко мне и испытывающее поглядел прямо в глаза. Неожиданно широкая улыбка скрасила эту невыносимую харю, и у меня сразу отлегло от сердца. И тут, принюхавшись, учуял терпкий запах перегара – горилки, наверняка раздавили бутыль, закусывая сальцем. Так что, не помог нам ни Бог, ни молитвы Емели.
- Бей их, хлопцы! Нема грошей у них! Топчи гадких МОСКАЛЕЙ! - Быстро и по-военному четко, бугай отдал этот злобный приказ и, хрипло рыча, подскочил ко мне вплотную. Ударом кулака эта скотина уронила меня сначала на колени. А, затем, в следующую невероятно долгую, можно даже сказать бесконечную, секунду я наблюдал полет тяжелого кованого сапога, который с невероятной точностью вписался мне ото рта до левого уха, приложившись так, что полет до земли я еще помню, а вот удара об землю уже нет. И темнота, СТРАШНАЯ темь, в которой мне приснился чудный СОН…
Очнулся я на шконке в камере местной тюрьмы. Ну, по крайней мере, так я ее себе и представлял. Сквозь решетку било полуденное солнце. Кое-как привстав с такого «благородного» спального места, я огляделся. В этой пенальной палате были четыре койко-места, и все они, как положено, были заняты.
- Очнулись, Степан Николаевич? - Неожиданно ко мне по имени-отчеству обратился Емельян. Быстро пересев ко мне, и придерживая за плечи, горячо зашептал прямо в ухо, что было очень непривычно и ужасно щекотно:
- Помалкивай пока, здесь отпетые зэки сидят, но я пока контролирую ситуацию.
Как чувствуешь себя? Что-нибудь надо? Пить хочешь? – прокричал он во весь голос последние фразы.
И не дожидаясь ответа, ловко соскочил и принес кружку водопроводной воды. Выпив, я утер пот со лба, и тут страшная мысль исказила мое лицо:
- А где Люция? Как там мои дети?? Ведь Петьке нельзя есть ХЛЕБ! – Прокричал я страшным сиплым голоском.
Оттолкнув Емелю, я, пошатываясь, на полусогнутых ножках, подбежал к входной двери и начал бить кулаком. Затем прибежал к своей шконке, схватил кружку и, вернувшись к двери, стал так наяривать этим инструментом, что, по всей тюряге пошел невообразимый грохот. Через минут пять, открылась пасть в центре двери, и мне крикнули:
- И шо стучим??
- Поймите, мой младшенький сыночек Петенька болен. - Начал я сумбурно, и вдруг, сорвавшись на фальцет, взвизгнул столь тонко, что у самого заложило уши – он не может жрать ваш ХЛЕБ!
- Тю, подвинулся хлопец. Сичас, дохтура покликаю.- И пасть двери с лязгом захлопнулась.
Я медленно начал сползать вниз, противно карябая ногтями краску дверцы, но в последнюю секунду, меня подхватил Емеля и волоком оттранспортировал на место. Аккуратно положив на шконку, он нежно подложил подушку под самый мой затылок.
- Емеля, надо что-то надо делать. Иначе Петька, сыночек мой и НАДЕЖДА наша умрет - тихо прошептал я и заплакал, отвернувшись к стенке, поскуливая от безнадежности ситуации.
Емельян, погладив меня по голове, переместился на свое место. А еще через минуту, я услышал нечто СТРАННОЕ:
- Господи Иисусе Христосе, помилуй мя,
Господи Иисусе Христосе, помилуй мя,
Господи Иисусе Христосе, помилуй мя,
Господи Иисусе Христосе, помилуй мя,
Господи Иисусе Христосе, помилуй мя,
Господи Иисусе Христосе, помилуй мя,
Господи Иисусе Христосе, помилуй мя…