Не пойму, чего ещё тебе на говно исходить. Не е*ут, не подмахивай.
педик пархатый ты со своими жидярками кремлесовдеповскими, ты чо жертва дефлорирования папашкой - последним жидяркой с пейсами и черной шляпой, твая мамка с огромными усами тока наблюдала когда тебя дефлорировали, ты бился с жидяркой сестренкой за дефлорацию папашкой, да жидярка, ты соси соси у своих кремлевских жидяр - тебе русофобина може тридцать три серебренника подбросят, тварь русофобская
"Гражданское население теперь больше не бежит, – писал Климов 30 января 1945 г. во Владимирскую
область. – То, что тут вообще творится, просто жутко." А Иванищев 31 января 1945 г. сообщил своей
жене под Тамбов : "Мы заняли почти всю Восточную Пруссию. Ночуем в их домах и выгоняем немцев на
холод… Берем всякие трофеи, всё красивые вещи…" "Теперь мы ведем войну в самом прямом смысле
слова, – писал Полетаев 1 февраля 1945 г. своим родителям в Алма-Ату, – громим гадов в их логове
в Восточной Пруссии… Теперь и наши солдаты могут видеть, как горят их убежища, как скитаются их
семьи и таскают с собой свое змеиное отродье… Они, наверно, надеются остаться в живых, но им нет
пощады." Красноармейка Нина 1 февраля 1945 г. писала своей матери Демидовой под Кострому: "Из
немцев тут только старики и дети, молодых женщин очень мало, но и их убивают. Вообще то, что здесь
творится, нельзя ни сказать, ни описать… Вчера я зашла на вокзал. Тут я не смогла выдержать,
просто убежала. Дети буквально бросились на меня". "Немецких женщин хватает, – писал Ефименко
3 февраля 1945 г., – их не нужно уговаривать, просто приставляешь наган и командуешь "Ложись!",
делаешь дело и идешь дальше." В письме капитану Клюшину от того же дня написано: "Мы тут выкуриваем
пруссаков так, что перья летят. Наши парни уже "распробовали" всех немецких женщин. Вообще трофеев
много". В письме неизвестного красноармейца растленный дух пропаганды ненависти сведен к одной
формуле: "Немецких женщин и детей, попадающих в наши руки, мы убиваем выстрелом в голову. Это
наша месть за все, что они уничтожили у нас за два года".[806]Хофман