Оно билось. Оно билось непонятно и реально. Оно билось так, что хотелось накрыть его бледной ладонью и погладить, как испуганного птенца. Сердце мое, не рви свои миелиновые волокна, не обращай внимания на дурацкий адреналин. Ведь я же не испугался. Я просто почувствовал опасность. Я знал, что она придет за мной. Но я не ведал когда.
И вот она стоит в полуметре от меня и глазами – ртутью любит меня, как никто любить не мог и уже никогда не сможет.
- Тебе здесь не место, - говорит она.
- Улетай, красивая, я переживу еще много полнолуний, – отвечал я.
- Ты уже не живешь, здесь грязь и смерть в пыльной квартире.
- Ничего, я согласен на смерть в грязной квартире.
- Я же могу забрать тебя силой, но ты знаешь, что не заберу.
- Знаю, улетай, красивая…
И она, очень медленно моргнув, расправила руки - крылья. Я смотрел, как она режет блик луны и, фантастично изгибаясь, взмывает вверх. Она летит туда, где есть белая бесконечность и черная радость. Это ее мир, но я там чужой. И даже ненужный. Это мир всепоглощающей крови и холодных зеркал. А ведь все было так просто и даже…
Лето. Теплый, теплый вечер. Это когда атмосфера соблюдает приличия и не издевается над барометром. Рваные, похожие на заплатки, облака то ли плывут, то ли мерцают в прохладном густом небе. Это небо заполнило весь двор и часть дачного поселка. Я стою на балконе и пытаюсь раствориться в вечере. Мне это почти удается, но мешают комары и летучие мыши. Они носятся в пространстве, как маленькие трансформеры. Ушастые и прожорливые. Они забавны, но пугают чем-то. Эти мыши.
Стоило подумать, и тут же раздался мягкий, глухой шлепок справа от меня. Серая тень сползла по кирпичам и заворочалась в углу балкона. На стене остались беспомощные следы крови. В углу блеснули звездочки страха и злобы.
Я наклонился и, привыкнув к сумеркам, различил на кафеле маленькую волосатую летучую мышку. Мы смотрели друг на друга беспощадно и с обреченным любопытством. Ее любопытство перемешалось со страхом. Она жалась в угол, а я восхищался ее конструкцией. Эти ушки – локаторы, эти страшные сияющие зубы. Прелесть. Глядя на меня, она так не считала. И правильно делала. Люди уродливы в своем неприспособленном теле и для природы не суть важны. Я это понимаю и улыбаюсь существу, умеющему летать и не знающему закон Авогадро. Прошло с полминуты. Мышь затихла. Я взял бельевую прищепку и попытался прикоснуться к животному. Тотчас же мышь зашипела и оскалила хищный рот. Я отдернул руку. Ну ее к черту, пусть сидит. Я ушел с балкона, осторожно притворив дверь. Я никогда так не делал.
Я пришел с работы и первым делом сунулся на балкон. Мышь все так же сидела в углу, и крылья ее распластались по плитке, как порванный зонтик. Когда я приблизился к ней, она опять зашипела и попыталась сгруппироваться. Но слабость ее была велика и безжалостна. И еще эти капельки крови…
Я поймал жирную, глянцевую муху с волосатыми лапками. Потом взял пинцет и поднес к ощеренной пасти раненой мышки. Бесполезно. Она не желала ее есть. Муха упала и судорожно вертелась на керамике подобно «обдолбанному» брейкеру. Мышь смотрела на меня. И только на меня.
В течение вечера я всячески старался накормить зверька и комарами, и хлебом, и молоком. Ничего не вышло. Я уходил, возвращался, разговаривал с ней. А она только смотрела мне в глаза и с трудом открывала рот, как будто хотела что-то сказать.
На следующий день, все повторилось. Только теперь мышка обреченно разлилась, как чернила в тесте Роршаха, и уже почти не реагировала на мои, по-видимому, ненужные действия. И тогда я решился. Я просто сунул ей в мордочку свой палец, может быть, не совсем чистый. И эта чертова тварь укусила меня стремительно и жестоко. Я отдернул руку, а она жадно слизывала мою кровь, брызнувшую на плитку. Тогда я сдавил палец и как в медлаборатории выдавил несколько капель этого алого эликсира своей жизни. Мышь вылизала все и уже как-то по-другому посмотрела на меня. Я все понял. И она поняла, что я все понял.
Я кормил раненое животное своей кровью пять дней, надрезая безымянный палец скальпелем. Мышь поправлялась быстро и позволяла себя гладить. Она уже не шипела, когда я приближался к ней. В ее глазах не было страха и ожидания смерти. Она всем своим маленьким телом благодарила меня за то, что я, в общем-то, должен был делать безо всякой благодарности. На шестой день, зайдя на балкон, я не увидел ее. На том месте, где лежала летучая мышь, остались только шарики гуано и та первая дохлая муха с волосатыми лапками.
