Донцова-Отец
Три путлераста
III I Алегзанд Соулдженайсен: Один день Воруй Воруевича. (Повесть) II Леопард Никанорович Худой: Оборзение IV Ерванд Кургинильф, и Миша Леонтров: Золотой свинёнок
В первый понедельник апреля 2012 года все население городка Рязань казалось взволнованным так, словно борцы за честные выборы собирались превратить его во вторую Болотную площадь. Некоторые из горожан при виде женщин, бегущих в сторону Главной улицы, и слыша крики детей, доносившиеся с порога домов, торопливо устремлялись к гостинице «Скворечник канарейки Абрамовича», перед которой собиралась густая и шумная толпа любопытных, увеличивавшаяся с каждой минутой. В те времена такие волнения были явлением редким. Знатные господа сражались друг с другом; мусора месили случайных прохожих; кавказцы славян. Но, кроме этой борьбы – то тайной, то явной, то скрытой, то открытой, – были еще правозащитники, и журналисты, которым больше всех доставалось палок. Именно в силу этой закоренелой привычки в вышеупомянутый первый понедельник апреля 2012 года горожане, услышав шум и не узрев ни полицаев, ни ливрей слуг Путлера, устремились к гостинице «Скворечник канарейки Абрамовича». И только там для всех стала ясна причина суматохи.
Молодой человек… Постараемся набросать его портрет: представьте себе Чубайса в восемнадцать лет, Чубайса без вазелина, без ведра презервативов и верёвок, в чёрной кожаной куртке. Продолговатое смуглое лицо; выдающиеся скулы – признак хитрости; челюстные мышцы чрезмерно развитые неотъемлемый признак, по которому можно сразу определить армянина, даже если на нем нет кепки, – а молодой человек был в кепке; взгляд угрюмый и коварный; нос крючковатый, но тонко очерченный; рост слишком высокий для юноши и недостаточный для зрелого мужчины. У нашего молодого человека был автомобиль, и даже столь замечательный, что и впрямь был всеми замечен. Это был мерин лет двенадцати, а то и четырнадцати от роду, желтовато-рыжей масти, с проржавевшим дном и помятыми крыльями. При въезде на площадь, на пешеходном переходе он раздавил школьницу младших классов, и хотел скрыться, но местным это не понравилось. Сознание этого тем острее задевало молодого Ананяна (так звали этого нового Чубайса ), что он не пытался скрыть от себя, насколько он – каким бы хорошим водителем он ни был – должен выглядеть смешным. Недаром он оказался не в силах подавить тяжелый вздох, принимая этот дар от Ананяна-отца.
– Эээ! - произнес армянский вор в законе. – Эээ, машинь этот я купиль лет тринадцать назад и все эти годы он служиль нам верой и правдой. При дворе, – продолжал Ананяна-отец, – в том случае, если тебя возьмут, на что, впрочем, тебе дает право преступность нашего рода, не слушайся никого, за исключением Путлера и путлеарха Кирилла. Гаси всех, кого прикажут, не рассуждая, кто бы это не оказалься, женщин, или ребенок. Я научиль тебя стрелять, рэзать. Вступай в бой по любому поводу, мочи из-за угла, тем более что всегда можно откупиться. Я могу дать тебе с собою всего пятнадцать тысяч баксов, автомобиль и те советы, которые ти только что выслушаль. Твоя нэнэ добавит к этому пакет кокаина; этот бальзам обладает чудодейственной силой и излечивает любые раны, кроме сердечных. Найди в Москве Тенгиза, который был некогда моим соседом. В детстве он имел честь играть с нашим царём Путлером – да хранит его господь! Случалось, что игры их переходили в драку, и в этих драках перевес оказывался не всегда на стороне Путлера. Тумаки, полученные им, внушили Путлеру большое уважение и дружеские чувства к Тенгизу. Он сейчас начальник службы путлерастов, то есть ФСО, которого высоко ценит Путлер и которого побаивается путлеарх. Тенгиз получает десять миллионов долларов в год. И следовательно, он весьма большой вельможа. Начал он так же, как ты. Завали к нему с этой малявой, и выполняй все его приказы.
* * *
Господин Тенгиз, – имя, которое еще продолжают носить нефтегазовое месторождение в Атырауской области Казахстана, в 160 км к юго-востоку от г. Атырау, – путь свой и в самом деле начал так же, как Ананян, то есть всего с пачкой баксов в кармане, но с тем запасом борзости, жестокости и подлости, благодаря которому даже самый бедный черномазый бандит, нередко добивался большего, чем самый богатый славянский уркаган. Он был другом царя, и выполнял все его самые преступные поручения. Господин Тенгиз был в самом дурном расположении духа, восседая на высоком барном стуле у стола с фишками, в подпольном казино, размещавшемся на цокольном этаже Храма Христа Спасителя. Тем не менее, он учтиво принял молодого человека, поклонившегося ему чуть ли не до земли, и с улыбкой выслушал его приветствия. Армянский акцент юноши напомнил ему молодость и родные края – воспоминания, способные в любом возрасте порадовать человека.
- Я сегодня же позвоню начальнику Террористической академии, и с завтрашнего дня он примет тебя, не требуя никакой платы. Не отказывайся от этого. Наши молодые дворяне, даже самые знатные и богатые, часто тщетно добиваются приема туда. Ты научишься убивать, пытать, взрывать, завяжешь полезные знакомства, а время от времени будешь являться ко мне, докладывать, как идут дела, и чем я могу тебе помочь.
Ананян как бешеный в три скачка промчался через холл и выбежал на площадку лестницы, по которой собирался подняться опрометью, как вдруг с разбегу столкнулся с путлерастом, выходившим от г-на Тенгиза через боковую дверь. Путлераст закричал или, вернее, взвыл от боли, так как в это самое время колол себе в вену шприц с героином.
– Извини брат… – произнес Ананян, намереваясь продолжать свой путь, – я спешу.
Не успел он спуститься до следующей площадки, как железная рука ухватила его за шиворот и остановила на ходу.
– Чё за нах*й!, – воскликнул Ашот, покраснев как чилийский перец.
– Твою мать! – проговорил Ананян. – Хоть я и приехал издалека, но не тебе учить меня хорошим манерам!
- Приходи на стрелку в Свято-Данилов монастырь, и приводи всех, кто у тебя есть.
– В котором часу?
– Около двенадцати.
– Около двенадцати? Хорошо, буду на месте.
– Постарайся не заставить меня ждать. В четверть первого я тебе уши на ходу отрежу.
– За*бись, – крикнул Ананян, – явлюсь без десяти двенадцать!
И пустился бежать как одержимый, дабы найти укромнее местечко, для приёма кокаина. Но у ворот столкнулся Татосом, простреливавшим колени неуклюжему водителю поливальной машины, который в процессе мытья улиц помял автомобиль путлераста. Слыша проклятия, которыми осыпал его офицер ФСО, упавший рядом с корчившейся от боли в луже крови коммунальной жертвой, Ананян остановился.
Шайтан! – завопил Татос, делая невероятные усилия, чтобы подняться. – Ты кого уронил!?
– Простите! – проговорил Ананян, – но я очень спешу…
– Сучёнок, – прорычал он, – предупреждаю тебя: если ты будешь задевать путлерастов, дело кончится трепкой!
– Трепкой? – переспросил Ананян. – Не сильно ли сказано?
– Сказано человеком, привыкшим отвечать за базар!
Татос в дикой ярости сделал движение, намереваясь броситься на обидчика.
– Потом, потом! – крикнул ему Ананян, добивая умирающего водителя из милосердия к его страданиям.
– Значит, в час, у главного входа в Свято-Данилов монастырь!
– Прекрасно, в час! – ответил Ананян, заворачивая за угол.
Он углубился в размышления о происшедших событиях. Их было много, и все они оказались неблагоприятными. Было всего одиннадцать часов утра, а это утро успело уже принести ему немилость двух московских братанов. Он нарвался на два поединка с людьми, способными убить трех Ананянов каждый, – одним словом, с двумя путлерастами то есть с существами, перед которыми он благоговел так глубоко, что в сердце своем ставил их выше всех людей.
Ананян, все время продолжая разговаривать с самим собой, поравнялся с особняком Виктора Вексельберга, одного из главнейших представителей в России Бней-Брита, структуры, управляющей США, и тут увидел Асламбека, который, остановившись перед самым домом, снимал двух проституток. Заметив, что Асламбек уронил какой-то белый пакетик, и наступил на него ногой, Ананян с самым любезным видом вытащил пакетик из-под ноги путлераста, как крепко тот ни наступал на него.
– Эээ! Вот твой пакетик, – произнес он с чрезвычайной учтивостью, – тебе, ведь, жаль было бы его потерять.
Пакет действительно имел внушительный вид упаковки героина. Асламбек густо покраснел и скорее выхватил, чем взял пакет из рук армяшки.
– Так, так, – воскликнула одна из проституток, – теперь наш скрытный Асламбек не станет уверять, что у него дурные отношения с госпожой Героиновой!
Асламбек бросил на Ананяна один из тех взглядов, которые ясно дают понять человеку, что он нажил себе смертельного врага, но тут же перешел к обычному для него слащавому тону.
– Отвали, – произнес он. – Ширево вовсе не принадлежит мне, и я не знаю, почему этому господину взбрело на ум подать его именно мне, а не любой из вас. Лучшим подтверждением моих слов может служить то, что мой героин у меня в кармане. С этими словами он вытащил из кармана свой собственный пакет, такого же размера.
– А я отправлю тебя обратно в матрицу, господин нарик! Вытаскивай пушку!
– Ни х*я, милый друг, не здесь, во всяком случае. Не видите вы разве, что мы находимся против самого дома Вексельберга, который наполнен клевретами Бней-Брита? В два часа мы устроим пи*делово в Свято-Даниловом монастыре, где офицерам ФСО предоставляют эксклюзивное право пускать кишки противнику прямо посреди Москвы.
Молодые люди раскланялись, затем Асламбек удалился по улице, ведущей в центр, а Ананян, видя, что уже довольно поздно, зашагал в сторону отеля, в котором остановился.
«Ничего не поделаешь, – рассуждал он сам с собой, – поправить ничего нельзя. Одно утешение: я забросаю их всех гранатами, и стану путлерастом».
* * *
Когда нанюхавшийся для храбрости кокаина Ананян подъезжал к площадке, расположенной подле монастыря, пробило полдень. Ашот, которому отсутствие наркотика причиняло сильнейшую ломку, ожидал его всего пять минут, как всегда спокойно, с благородным достоинством колотя кулаками по рулевому колесу, и покрывая свет матюгами. Увидев Ананяна, он встал и учтиво выхватив пистолет начал полить в его направлении. Ананян, дождавшись опорожнения магазина, со своей стороны, приблизился к противнику, держа АКМ в руке на уровне живота.
– Если б вы разрешили… – робко пробормотал Ананян.
– Чё!?
– У меня есть чудодейственный бальзам для лечения души и тела. Этот бальзам мне дала с собой матушка, и я испытал его на самом себе.
- Покаж!
Ананян протянул пакет кокаина с простотой, делавшей честь его учтивости и в то же время не дававшей повода сомневаться в его мужестве простотой.
- О, бля, з*бись, - всосав обеими ноздрями дорожки, насыпанные прямо на капоте его автомобиля, произнёс благородный Ашот.
В это самое время подкатили чёрные как ворон, автомобили Асламбека и Татоса. Оба выразили крайнее удивление присутствием Ананяна, открыв огонь из всех имеющихся у них стволов. Когда магазины опустели, Ананян понял, что его машина, служившая ему прикрытием, больше возить его не сможет.
Было четверть первого. Солнце стояло в зените, и место, избранное для дуэли, было залито кровью трёх прохожих.
– Жарко, – сказал Ашот, в свою очередь перезаряжая пистолет. – Пацаны, вы, кажись, тоже укуренные, мажете с такого расстояния! Может, выпустим уже ему кишки?
Но не успели зазвучать новые выстрелы, как отряд гвардейцев путлеарха под командой г-на де Чаплина показался из-за угла монастыря.
– Гвардейцы путлеарха! – в один голос вскричали Татос и Асламбек. – Пушки убирайте!
Но было уже поздно.
– Эй! – крикнул де Чаплин, шагнув к ним, и знаком приказав своим подчиненным последовать его примеру. – Эй, путлерасты! Какого хера вы делаете возле резиденции путлеарха, да ещё напротив въезда во внутренний двор?!
– А ты чё быкуешь?! – сказал Ашот с досадой. – Мы на вашу табачно-алкогольную контрабанду не заримся. Иди, торгуй, продавец смерти!
– Господа офицеры, – сказал де Чаплин, – прежде всего, уберите пушки и следуйте за нами.
– Господа попы, – сказал Асламбек, передразнивая де Чаплина, – мы с величайшим удовольствием сейчас проинспектируем ваш притон разврата на предмет поиска безбородых юношей в монашеской одежде, и проведём обряд инициации в мужчину.
Эта насмешка, намекавшая на экспроприацию у церкви самого дорогого, привела де Чаплина в ярость.
– Если вы не подчинитесь, – воскликнул он, – мы вас арестуем!
– Счас я тебе глаз на ж*пу натяну, – вполголоса заметил Ашот, и нанёс де Чаплину прямой удар в торец. Началась свалка. Несмотря на численное преимущество, не твёрдо стоящие на ногах офицеры ФСО теснили попов в кулачном бою; применять оружие против людей путлеарха они опасались. Ашот рывком разодрал рясу де Чаплина так, что наружи оказалось белое волосатою брюхо, увенчанное глубоким пупком. Грязно выругавшись, де Чаплин ретировался. В это же самое время Татос, намотав на руку длинную бороду своего противника, рывком уронил его на землю, и пнул в лицо. Асламбек, орудуя правым локтём как тараном, выбивал православные зубы на право и налево, только треск стоял. Прятавшийся за машиной Ананян при падении очередного гвардейца, добивал его ударами ног по голове. С бегством командира, попы перешли от нападения к обороне, и всех бы их можно было тут и загасить, но из подворотни, побросав ящики с сигаретами и спиртным, уже бежала подмога.
– Валим, – крикнул Татос, и все четверо рванули к своим железным коням.
Три автомобиля неслись на высокой скорости, занимая всю ширину улицы, а Ананян лежал на заднем багажнике катафалка Татоса.
– Если я еще не путлераст, – бормотал он себе под нос, – я все же могу уже считать себя принятым в ученики, не правда ли?
* * *
– Вот это новость! – воскликнул Путлер, глядя прямо в глаза Тенгиза. – Уж не станешь ли ты отрицать, что ваши три проклятых путлераста, эти Ашот, Татос и Асламбек, вместе с этим армянским бандитом как бешеные накинулись на несчастного Чаплина и отделали его так, что он сейчас, верно, уж близок к последнему издыханию? Не станешь ли ты отрицать, что они вслед за этим осадили Свято-Данилов монастырь и собирались поджечь его, пусть в дни войны, это было бы не так уж плохо, ибо дом этот – настоящее – гнездо педерастов, но в мирное время могло бы послужить крайне дурным примером для других.
– И кто же рассказал вашему величеству эту сказку? – сдержанно произнес Тенгиз.
Подойдите, храбрецы, подойдите, – произнес Путлер. – Дайте мне побранить вас.
Путлеровцы с поклоном приблизились. Ананян следовал позади.
– Тысяча шайтанов! Как это вы вчетвером за один вечер вывели из строя семерых гвардейцев путлеарха? – продолжал Путлер. – Это много, чересчур много. Если так пойдет дальше, его путлесвященству через три недели придется заменить состав своей роты новым. Одного – еще куда ни шло, я не возражаю. Но семерых за один вечер – повторяю, это много, слишком много.
– Поэтому-то, как ваше величество может видеть, они смущены, полны раскаяния и просят их простить.
– Смущены и полны раскаяния? Гм… – недоверчиво проговорил Путлер. – Я не верю их хитрым рожам. Особенно вон тому, с физиономией армяшки.
– Вот вам искупительная епитимия: каждый должен будет подкараулить оппозиционного журналюгу, эколога, или правозащитника, и избить его. Обязательно сломайте руку, или нос, но не попадайтесь, иначе вылетите из ФСО. Списки кандидатов возьмёте у секретаря. А с путлеархом я договорюсь, хоть он и жаждет вашей крови.
И Путлер приветливым жестом отпустил присутствующих.
Путлеарх, как и предвидел Путлер, действительно пришел в ярость и целую неделю не являлся совместно париться в бане с мальчиками. Это не мешало Путлеру при встречах приветствовать его очаровательной улыбкой и нежнейшим голосом осведомляться:
– Как поживают ваш верный телохранитель, этот бедный де Чаплин?
* * *
Мышеловка отнюдь не изобретение наших дней. Как только общество изобрело полицию, полиция изобрела мышеловку. Принимая во внимание, что читатели наши не привыкли еще к особому языку московских полицаев и что мы впервые за пятнадцать с лишним лет нашей сочинительской работы употребляем такое выражение применительно к этой штуке, постараемся объяснить, о чем идет речь. Когда в каком-нибудь доме, все равно в каком, арестовывают человека, подозреваемого в преступлении, арест этот держится в тайне. В первой комнате квартиры устраивают засаду из четырех или пяти полицаев, дверь открывают всем, кто бы ни постучал, захлопывают ее за ними и арестовывают пришедшего. Таким образом, не проходит и двух-трех дней, как все постоянные посетители этого дома оказываются под замком. Вот что такое мышеловка.
В квартире, расположенной в четвёртом Сыромятническом переулке, дом 1, строение 6, г-на Марата Гельмансье устроили именно такую мышеловку, и всех, кто туда показывался, задерживали и допрашивали люди г-на путлеарха. Так как в помещение, которое снимал у галериста Ананян во втором этаже, вел особый ход, то его гости никаким неприятностям не подвергались. Приходили к нему, впрочем, только его три кореша. Разобрав паркет, так что от нижнего помещения, где происходил допрос, его отделял один только потолок, он получил возможность слышать все, что говорилось между сыщиками и обвиняемым. Допросы, перед началом которых задержанных тщательно обыскивали, сводились почти неизменно к следующему:
«Не поручала ли вам Людмила Александровна Путина передать что-нибудь ее мужу или другому лицу?»
«Не поручал ли вам господин Гельмансье передать что-нибудь другому лицу?»
«Не поверяли ли они вам устно каких-нибудь тайн?»
Вечером, едва программа «Время» пробила девять, кто-то открыл входную дверь. Дверь сразу же отворилась, затем захлопнулась: кто-то попал в мышеловку. Ананян бросился к месту, где был разобран пол, лег навзничь и весь превратился в слух. Вскоре раздались крики, затем стоны, которые, по-видимому, пытались заглушить. Допроса не было и в помине.
«Шайтан! – подумал Ананян. – Мне кажется, что это сам Гельмансье: его обыскивают, он сопротивляется… Они применяют силу… Негодяи!..»
– Но я же говорю вам, господа, что я хозяин этого дома, я служу искусству! – кричал несчастный галерист.
– Вас-то мы и поджидали! – отвечали ему.
Голос становился все глуше. Поднялась какая-то шумная возня. Галерист сопротивлялся так, как может сопротивляться женщина четверым мужчинам.
– Пустите меня… пусти… – прозвучал его женственный голос. Это были последние членораздельные звуки.
– Они затыкают ему рот, сейчас они уведут его! – воскликнул Ананян, вскакивая, словно на пружине, быстро набирая сотовый Ашота, и выпрыгивая из окна одновременно.
Не успел звонок входной двери замолкнуть, как шум внутри замер. Послышались шаги, дверь распахнулась, и Ананян, с пистолетом наперевес ворвался в квартиру г-на Гельмансье, дверь которой, очевидно снабженная пружиной, сама захлопнулась за ним. И тогда остальные жильцы этого злополучного дома, а также и ближайшие соседи услышали отчаянные крики, топот, отборный мат, и грохот выстрелов. Немного погодя все те, кого встревожил шум и кто высунулся в окно, чтобы узнать, в чем дело, могли увидеть, как снова раскрылась дверь и четыре человека, одетые в черное, не вышли, а вылетели из нее, словно стая вспугнутых ворон, оставив на полу и на углах столов перья, выдранные из их крыльев, другими словами – лоскутья одежды и обрывки плащей. Победа досталась Ананяну. Соседи, распахнувшие окна с хладнокровием, свойственным москвичам в те времена запрета на гуляния по улицам, и повальные аресты ослушников, захлопнули их тотчас же после бегства четырех одетых в черное. Чутье подсказывало им, что пока все кончено.
Ананян оставшись наедине с г-ном Гельмансье, повернулся к нему. Бедняжка почти без чувств лежал в кресле. Ананян окинул его быстрым взглядом. То был очаровательный мужчина лет сорока пяти или сорока шести, лысый с голубыми глазами, чуть-чуть вздернутым носиком, жёлтыми зубками. Волосатое тело отливало чёрным подобно антрациту. Между ним и галерейщиком давно существовали нежные отношения, постоянно поддерживаемые вниманием Марата. С первого дня деятель искусств баловал нового постояльца свежесваренным кофе, и свежеотжатым соком, каждый день менял постельное бельё, и ставил в вазу свежие цветы. Мужчина в эту минуту пришёл в себя. Открыв глаза и в страхе оглядевшись кругом, он увидел, что квартира пуста и он один со своим спасителем. Он сразу же с улыбкой протянул ему руки. Улыбка г-на Гельмансье была полна очарования.
– Ах, сударь, – проговорил он, – вы спасли меня! Позвольте мне поблагодарить вас.
– Сударь, – ответил Ананян, – я сделал только то, что сделал бы на моем месте любой реальный пацан. Поэтому вы не обязаны мне никакой благодарностью.
– О нет, нет, и я надеюсь доказать вам, что умею быть благодарным! Но что было нужно от меня этим людям, которых я сначала принял за воров?
– Эти люди, сударь, были во много раз опаснее воров. Это люди господина путлеарха.
Ананян не был миллионером. Он, правда, надеялся когда-нибудь стать им, но срок, который он сам намечал для этой благоприятной перемены, был довольно отдаленный. А пока – что за ужас видеть, как любимая женщина жаждет тысячи мелочей, которые составляют всю радость этих слабых существ, и не иметь возможности предложить ей эту тысячу мелочей! Если женщина богата, а любовник ее беден, она, по крайней мере, может сама купить себе то, чего он не имеет возможности ей преподнести. Так думал молодой армянин, разглядывая прелести Марата Гельмансье.
– Все это со временем разъяснится, – прошептал молодой галерейщик, – а пока, сударь, молчите!
– Если бы вы могли читать в моем сердце, открытом перед вами, – сказал Ананян, – вы увидели бы в нем такую любовь, что вы в ту же минуту удовлетворили бы это любопытство! Не нужно опасаться тех, кто вас любит.
– Вы очень быстро заговорили о любви, – покачав головой, кокетничал Марат.
– Любовь проснулась во мне быстро и впервые. Ведь мне нет и двадцати лет.
Гельмансье искоса взглянул на него.
– Расскажите мне свою тайну. Почему гвардейцы путлеарха охотятся за вами?
– Клянусь вам, сударь, вы ужасно утомляете меня этими расспросами.
– Я!?
– Да, вы. За знакомство со мной вы можете заплатить тюрьмой, или жизнью.
– Тогда я больше не отойду от вас!
– Сударь… – проговорил Гельмансье, с мольбой ломая руки, – сударь, я взываю к чести убийцы, к благородству вора в законе – уйдите!
Слышите: бьет полночь, меня ждут в этот час.
– Я немедленно возвращаюсь к себе.
– Ах, я знал, что вы честный юноша! – воскликнул Гельмансье, протягивая ему руку.
Ананян схватил протянутую ему руку и страстно припал к ней губами.
– Лучше бы я никогда не встречал вас! – воскликнул он с той грубостью, которую женщины нередко предпочитают изысканной любезности, ибо она позволяет заглянуть в глубину мыслей и доказывает, что чувство берет верх над рассудком.
– Нет… – проговорил г-н Гельмансье почти ласково, пожимая руку Ананяна, который все еще не отпускал его руки, – нет, я не могу сказать этого: то, что не удалось сегодня, возможно, удастся в будущем.
– А любовь моя – может ли и она питаться такой надеждой? – в порыве восторга воскликнул юноша.
– О, тут я не хочу себя связывать! Это будет зависеть от тех чувств, которые вы сумеете мне внушить.
Ананяну, как и любому гражданину России хотелось знать, действительно ли старая жена Путлера, Людмила Александровна Путина, заточена в Свято-Елеазаровском монастыре, расположенном в 27 км от Пскова на дороге в Гдов похотливым Воруй Воруевичем, чтобы тот предавался разврату с бывшей гимнасткой Малиной Бабаевой, - и о чём, судя по всему, имел сведения Гельмансье, - но Марат не кололся.
* * *
Однажды, после спешной поездки в Европу за вибратором последней модели для новой неформальной царицы Малины Бабаевой, сопровождавшейся всю дорогу драками в салонах самолётов с гвардейцами путлеарха, друзья завалили в казино ХХС (Храма Христа Спасителя) Напившись, как велит религия, Ашот проиграл сначала все свои деньги, потом золотые зубы Ананяна, а потом и всего Ананяна целиком каким-то азерам, в результате чего началась пальба. В это время наверху, в банкетном зале шла пенная секс-вечеринка, с участием Леди Винер, жены самого богатого вора России Алишера Усманова, и по совместительству главного поставщик проституток из сборной России по художественной гимнастике ко двору Его Императорского Величества, на посту тренера женской сборной. (Это она подложила под Путлера Малину, снискав тем царскую милость как себе, так и мужу.) Разнузданные пляски голой духовной элиты России происходили на столах, на солее, в алтаре; сперма гроздьями свисала с иконостаса. Спасающийся от преследования Ананян вихрем ворвался в эту камерную атмосферу, навстречу судьбе, столкнувшись с тучной Миледи, внешним видом напомнившей ему похищенного секретной службой путлеарха галерейщика Гельмансье. Истосковавшийся по сексу путлераст испытал сильное влечение. Миледи метнула тревожный взгляд на Ананяна, красивая внешность которого, видимо, произвела на нее впечатление. Главный аскезник, и усмиритель плоти путлеарх Гундяев, щеголяющий в костюмах от Версаче и Бриони, становящихся после компьютерной обработки на федеральных каналах драными рясами на хилом, измождённом, изъязвленном веригами теле, давно просил её подыскать ему экзотического красавца, и герой нашего романа прямо-таки напоролся задним местом на карьерное счастье.