И.М. Бикерман: «Большевицкое государство, заполнившее собой безгосудар-ственную пустоту, образовавшуюся после революции, сов¬местило в себе начала, столь противоположные, что уж одно представление об их совместности подавляет наше сознание: жгучую остроту мучений с мучительной длитель¬ностью, безмерность разрушения с нестерпимой узостью домашнего обихода: жизнь на протяжении двух материков мнется, гнется, ломается с невозмутимым спокойствием и будничной про-стотой, точно порошок в ступе готовят. И вот около этой дьявольской лаборатории, тут – наш грех, великий грех русского еврейства».
Он же: «Убивал и грабил всякий, кто мог и хотел и кого хотел, ибо безоружный был в то же время и беззащитный. Истреблялись человек и плоды его труда под вся-кими видами и предлогами. Избивались бунтующей чернью сотнями и тысячами офи-церы русской армии. Истреблялись помещичьи семьи, коим не удалось спастись бег-ством; горели, ибо поджигались, по¬мещичьи усадьбы; растаскивались и уничтожались культурные ценности, накоплявшиеся в них в течение по¬колений: избивалось местами в экономиях все живое, даже бессловесная тварь. На улицах городов творила суд и расправу чернь: свирепствовали самосуды. Владельцы фабрик и заводов изгонялись из своих предприятий и жилищ. Все это происходило уже в первые медовые месяцы революции. Позже было больше планомерности, но не больше ценилась человеческая жизнь. Тысячами, десятками тысяч расстреливались во славу пролетарской революции люди на всем протяжении Poccии, – от столиц до самых заброшенных захолустий; расстреливались без суда, часто без допроса, без вины, т. е. попросту убивались; другие, и в неменьшем числе, гноились в смрадных, зараженных тюрьмах заложниками, причем чаще всего никому не известно было, залогом чего дер¬жатся обреченные. Не перечесть всех обстоятельств, при которых уничтожал человек человека. Но одна черта обща всему этому времени: охотились больше всего не за человеком, а за человеческой разновидностью. Не вина, не деяния лица опускали топор ему на шею, а принадлежность его к определенному слою, сословию, классу. Истреблялись дворяне, буржуи, бюрократы, золотопогон-ники. В заложники попадали даже люди, имевшие несчастиe занимать квартиру с окнами на улицу: признак бур¬жуазности».
Он же: «Уничтожались раньше всего те, в ком воплощена была в каждом дан-ном месте идея государства, общества, строя, порядка. В городах – полицаи, ад-министраторы, судьи; на фабриках – владелец или управитель, само присутствие ко-торых напоминало о том, что нужно работать, чтобы получать плату, тогда как при свободе полагается беспрепятственно митинговать и без границ плату повышать…».
ВСЕ вышеописанное поистине ужасно (мы могли бы бесконечно расширять и углублять данную тему, но не такова сейчас задача). Но вот, пролистывая досужей равнодушной рукой описания всех этих и тому подобных ужасов, евреи без тени сму-щения вопрошали в 1920-е годы, как вопрошают они сегодня нас: «А при чем тут ев-реи?! Это же русские дела, это русская революция, это русский народ поднялся на борьбу с русскими же угнетателями – вот и результат».
«Нет, как бы не так!», – уже тогда отвечали холодным еврейским этноэгоцен-трикам искренние и честные авторы сборника «Россия и евреи». И разъясняли, да так хорошо, что эти разъяснения нисколько не устарели и до сих пор: