Сказка для тебя.

[ортодокс032]

      Здравствуй, Жизнь моя! Хочу рассказать тебе Сказку, которая совсем не Сказка, а самая, что ни есть Правда, которую придумать человеку, не можно. Потому, как Правда, есть Промысел Божий.
     Правда, она одна.  Её можно, конечно, приукрасить или взбодрить словцом ядрёным, но сути и смысла это не изменяет и Ложью Правда никогда не станет. Правда, от приукрас тех, делается Сказкой, понять которую могут лишь те, для кого Сказка та уготована. И чем чаще Её гусляры поют, да скоморохи в балаганах выкрикивают, тем волшебнее и могутнее Она становится. Люди не русские, так и вовсе осознать Её не могут, сколь им не талдычь. Непонимание их не от скудости ума, заморского. Просто не дано им, потому как не для них сотворёна Сказка была. У них свои Боги и Сказки свои, в которых мы, русские, глупее заячьего хвоста.
      Сказки разные бывают; -  для князей и бояр, для воевод, атаманов их и воев простых, для гоев и изгоев, для больших и маленьких, для мудрецов и дураков, для мужей и жен, для селян и горожан, для тех и других и третьих, всех не перечесть. Забегая вперёд, скажу, что моя Сказка о Любви.
      Понимает Сказку, каждый Её слушающий, по-своему и в силу своего разумения. Для скольких же Она человеков складывается, ответить не может никто. Того даже Боги не ведают. Может и для тьмы народу, а может и для одного единого человека, да и тот уж в Светлом Ирии давно. Братину по кругу, во Славу Богов,  гоняет.
    Чую, возразить мне хотят, - С какого такого, мол, рожна, человек, которому Сказку сложили  в Пресветлом Ирии в круге Героев обретается, а ежели совсем наоборот? Этим скептикам отвечу так, - Для тех, кто наоборот, Сказки не складываются.
    Сказки, в наш Мир, который называется Явью, приносят сказители, кличут их Каликами перехожими. Они умеют ходить, Путями – дорогами заговорёнными, лишь Им одним  ведомыми, сокровенными, из Яви, нашего , подлунного Мира, в Навь, туда, где граница с Правью, Богов Миром, лишь Чуром означена. Хоть и заговорен Чур, для русского человека не преграда Он.
     Навь – Мир сакральный, невидимый, потусторонний, Мир наваждения и грёз, Мир счастья и Беды, Мир Радости и Ужаса, Мир, откуда приходят на Землю Матушку Души наши, безсмертные и куда Они уйдут после Смерти плоти нашей, бренной. Уйдут, чтобы снова, как Феникс Птица, возродиться в новой ипостаси, в новом теле.
      На Дорогах тех, каждый из нас стоял, и даже ходил взад-вперёд, но уразуметь, что к чему, или камень придорожный прочесть, не всем под силу, а уж Веху, поворотную узреть, и вовсе не Судьба. Потому кружится народ, топчется на одном месте, а выхода не видит, так и плутает средь трёх сосён, что кутёнок, слепой. Впрочем, кто то и видит, да глазам своим не верит. Ну да леший с ними, как говорится, - По Вере его и дано будет. Речь сейчас не про них.

[ортодокс032]

       Сказки Калик перехожих, гусляры да скоморохи по Белу Свету разносят, кому то слово лишнее брякнут, а кому то, по умыслу, и недомолвят. Так Сказка – Быль, на легенду – миф, меняется, при этом сути своей, Божественной, не теряет. Сути и смысла не теряет, но хоронит его, от ума недалёкого, корыстолюбого, от глазу недоброго и ворога лютого,  прячет.   
    За горами высокими, степями бескрайними, морями глубокими, где леса дремучие, что по над болотами с трясинами  гиблыми, в тумане липком, у края бескрайнего стоят, где Небо с Землёй сходятся, где Хорс, Сын Рода, Солнцем правит, добыл Калика перехожий Сказку эту у Гамаюна Птицы, да мне поведал.
      Так ли сумел записать я Её, да до тебя донести, не мне судить, знаю лишь, что если и добавил чего, словом затейливым, сюжет, изукрасив, так-то Правила такие, Сказочные, прагматики пусть не гневаются, пусть тексты мёртвые читают, не для них Сказка моя. Изыски мои Правды не коснулись и сути не исказили, на пользу делу пошли, уши проказливые, воском душистым, сюжетом изворотливым залив.
      И всё то, что сказано уже, всего лишь присказка, Сказка будет впереди, наберись, друг мой, терпения, а коль нет его, так неволить тебя нет у меня ни желания, ни времени.
***
    Долго ль коротко ли  Гамаюн Сказку сказывал, а Калика на ус мотал, пока Лель в свирельку свистел, а Леший с Кикиморой в барабаны да бубны, что мочи было, колотили, и Сам Баян на гуслях наяривал, только уж пора Калике перехожему и честь знать, назад пора воротать, в Явь. 
      Не век вечный в Нави вековать, Сказка она ко времени хороша, как яичко, расписное на Горку Красную. Поспешать Калике надобно, опоздать в деле его – беды не миновать.
      Отёр усы да бороду, сивые, копной пышной, с лица обветренного торчащие, от капель мёда хмельного, забористого, рукавом рубахи льняной,  узорами обережными, вышитой.
      Вскинул котомку свою, за правое плечо. Гусли-самогуды на левое повесил, к сердцу ближе, поклонился честной компании, что приют дала, ласковый, за Сказку, услышанную, поблагодарил, да и пошёл тропой тайной, через горы высокие, через реки быстрые, через моря бездонные, болота коварные, в леса дремучие, кондовые, что по краям болот, бескрайних тех, в тумане белёсом, колдовском, дремлют.
      Стёжка – дорожка, заповедная, сама под ноги легла, да и покатила, - вверх-вниз, туда-сюда, сколько времени прошло, не ведомо. Да и времени нет там, есть Прошлое, что не воротишь, да есть Будущее, что может за поворотом и вовсе не показаться.
      Скоро Сказка сказывается, да не скоро дело ладится. День шёл, али год, али век, то мне неведомо. Да только не успела Кукушка с десяток раз кукукнуть, а Филин мышь сглотнуть, как  вышел Калика на Ра – реку, что Волгой ныне зовётся. К костерку моему присесть отдохнуть приговаривается, приноравливается.
- Здравия, тебе добрый человек!  Не дозволишь ли, добрый молодец, Игорь сын Григория, Вахромея Рода славного, передых просить у костерка твоего. Роздых ногам старым дать, сапоги просушить, воды ключевой испить. Взамен, милости твоей, Сказку поведаю под гусли – самогуды,  Самого Баяна, Велеса внука, подарочек. 
 - И тебе бы не болеть, пилигрим, скиталец Божий!, - отвечаю, степенно, - Присядь, человек хороший, места хватит, отдохни с дороги, обсушись, чаю с листом смородинным, да таволгой травой испей. Ушицы свеженькой отведай, не погнушайся. Отдохнёшь ужо, а там и Сказку свою расскажешь. Ночь длинная, всё успеется.
     Как запомнил, так и тебе сказываю, слова единого не потерял, а за то, что лишнего наплёл, намедни ответ держал.
***
    Весело огонь, Семаргла Душа, потрескивает, Стрибожичи пламя раздувают, искры в небо чёрное летят.   
    Отдохнул Калика у костерка моего, плечи расправил, богатырские, глазом сверкнул, озорным, из под брови лохматой, прошёлся бережливо по струнам подарка  Баянова. Зубы крепкие оскалив, Сказку свою неспешно завёл.

[ортодокс032]

      Давным-давно это было, Бабка древняя облака метлой разгоняла, в ключе воду вилами мутила, носом шмыгая, губой трясущейся, Чудо чудное сулила. Посулённый мерин, и ребятёнкам малым известно, не везёт, жидка нога посульщикова, своим ходом за Чудом пообещанным, Калика перехожий, отправился. 
      Долго ли, коротко ли ходил – бродил он, по тропам Пращурами заповеданными, по лесам сумрачным, еловым, рощам светлым, берёзовым,  по горам высоким, в небо упёршимся, где голову поднять, на верхушку, заснеженную, глянуть – шапку обронить. Там гати на болотах мхом поросли, Водяные за ноги хватают, а Наяды, беспутные, веселиться манЯт. Ну да, милостивы Боги наши, выбрел Калика на остров Навий.
      На полянке развесёлой, от трав луговых, духмяной, под Вязом раскидистым, Свароговым, Скатерть – самобранка расстелена.
     Мёд – пиво в бочках дубовых, квас, что в нос шибануть норовит, на муке ржаной с хреном настоянный, в братине серебряной, Сурья в кувшине, высоком, с узором хитрым, золоточеканным,  фрукты-ягоды, заморские, караваи пышные. В центре Скатерти кабан печёный, Бога скотьего, Велеса, подношение, лука, жаренного, колечками вперемешку с зеленью, обсыпанный.
     Конечно, может надо, было бы, про быка печёного, с чесноком, в заду,  толчёным, фразу ввернуть,  да вот только на скатерти не бык лежал, а кабан. В Сказке, языком плести можно, и даже нужно, но врать не моги! Не знаю, был ли бык, али нет, но чеснока, брата лукового, в косы, сплетённого, по обычаю русскому, вдоволь было, толчёного тоже, хватало.  Сласти – печенья, варенья – соленья, чего только нет на Скатерти той.
     Пируют дружно и Нави и Прави Постояльцы, к ним и Калика перехожий из Яви, к часу урочному, подоспевший, примкнул.
     Пиром, Сам Баян заправляет, указы-наставления слугам, невидимым раздаёт, чтобы никто из гостей дорогих, вниманием заботой Хозяйской, обделён не был.
    И Боги здесь, и люди, и жить, и нежить лесная и морская, и болотная, и подземная, все пируют, Хозяина славят.
     Сколь дней, а может и лет гуляли, а может и веков, сколь песен перепели, сколь мозолей на ногах от плясок разудалых натёрли, сколь ног, рук, лап и хвостов, ушей и носов, в хороводах, поотступали, никто не упомнит. Пресытились, угомонились, час Птицы Гамаюна, Сказку сказывать, приспел. Для неё и собрались, да за весельем буйным, чуть не забыли вовсе.
    Перед Вязом Свароговым расселись, разлеглись, развалились, распластались, растеклись на Матушке сырой Земле вперемешку, жить с нежитью, Боги с человеками. Музыканты мелодию заветную, повели.
***
    Издалёка Сказку свою Гамаюн начал, по обычаю древнему, что из Покон веков, Предками, для Сказок, завещан. 
     Пока Гамаюн сюжет развивал, присказками – прибаутками сыпал, кое-кто из слушателей и вздремнуть успел, а кое-кто и пображничать. И года минуть не успело, как  до сути дела Гамаюн добрался. А суть была стара, как Мир и юна, как первая Любовь, одновремённо. Ну, и конечно, не на один порядок, суть короче была.
      Жил – был в краю светлом, что Русью зовётся, мальчонка один. Время незаметно бежало. Детство – весёлые денёчки да отрочество беззаботное, как сон пролетели. Юность  пришла, пора настала ремеслом овладевать, в земли дальние, северные учиться ехать. Погоревали батюшка с матушкой,  да делать нечего, отпустили.
      На Земли макушке, меж рек извилистых, рядом с морями ледяными, городок северный, с названием смешным КотОв Лаз, расположился.
      Училище государево там есть, на речников юношей учат. Герой наш, здесь же, на четыре года, ближайших, приютился.
     Форму ему матросскую дали. Красивая форма. Лучше, наверное, и не сыскать. И повседневная есть, и парадная, и летняя, и зимняя. И фуражка, с козырьком блестящим и шапка – ушанка, мехом чёрным отороченная, с кокардой – якорем уборы головные те. И ботиночки, мозолей делатели, кожаные. Ботиночки, правда, одни и на зиму и на лето. За то, что ног матросских не жалеют они, их гадами нарекли. Ну да ничего, стерпелся и с ними, мальчонка, курсантик наш.

[ортодокс032]

   Познать пришлось в дни – месяцы первые, тоску непросветную по друзьям далёким и местам родным, и голодные харчи казённые, после пирогов матушкиных, несъедобные. Да всё когда то приедается, притирается, претерпевается, свыкается. Так и юноша наш, молодец красный, пообтёрся в местах новых, притерпелся, да и  сжился – сроднился, друзей верных, найдя.
    Весна, северная, хоть и поздняя, но дружная. Цветёт весна та цветом черёмуховым, буйным, лугами заливными на вёрсты дальние раскинувшись. Лето, пору короткую на северах наших, придти торопит.
    В мае месяце разъезжаются курсанты старших курсов на практики разные, знания, полученные на деле испробовать. Младшие курсы одни остаются. Их с танцев, как салажат мелких, гонять некому уже.
     Хоть и строгое училище, да и в нём, кое какие послабления – праздники имеются. Дискотеки вечерние по дням выходным, самые долгожданные из них. На балы те, импровизированные, девушки – красавицы со всех сторон, окрестных, съезжаются. На женихов потенциальных посмотреть, себя показать, стать свою в танцах продемонстрировать.
***
    И был тогда май! И кипела цветом черёмуха, аромат, дурманящий на вёрсты разнося! И кровь в жилах жгла, и голова кружилась, а сердце любви жаждало! И был бал, и был танец белый, и шла к герою нашему дева – красы неземной, Колдунья! Дева – вампир!
     Для каждого мужчины, девы - вампиры  разные, но для каждого они так же неминуемы в жизни его, как и смертушка. Дев тех, по заклятию злому, тёмному,  которое мужикам, правдами-неправдами, как не усердствуй, не обойти. А юношам, молоденьким, лиха не хлебнувшим в жизни ещё, и тем более.
    Для кого-то колдунья та, с кудрями белыми,  плечи игриво ласкающими, для кого то, как огонь неуёмный с космами, рыжими.
    У героя нашего, такая тоже есть, в фантазиях тайных,  та, за которой и в огонь, и в воду, и на света край, пойти не страшно, лишь помани она  пальчиком единым. Женщина его, с волосами прямыми, как воронова крыла цвета, иссиня чёрного, антрацитом блестящими, чуть ниже плеч волной лёгкой завивающейся, с глазами, как чаруса болотная, зелёными, чёлкой небрежной полускрытыми.
     Вот через зал идёт она, в одеянии, как кровь, рубиновом, женщина вамп, курсантика нашего, мечта, несбыточная, кошмар его блаженный, ночной. Мушка – родинка в уголке уст её, сахарных, приоткрытых чуть, темнеет. Зубы блеском хрусталя горного, сияя, очи, молодецкие, слепят. Грудь высокая, как дыньки спелые, солнце юга в себя, вобравшие, через вырез смелый, в такт шагам, вверх-вниз, колышется, выпрыгнуть норовят.
    Чулочки капроновые, чёрные же, со стрелочкой – шовчиком, сзади, на ножках стройных, юбчонкой чуть место потаённоё, запретное, прикрывающей, взор молодецкий магнитят, силой невообразимой, цепью железной, к себе приковывают.
      Женщины те, мужика наизнанку вывёртывают, и как телёнка за хлеба,  куском, в любую сторону уведут. И взбрыкнуть теляти тот не смеет, лыбится глупо, по рабски, лопочет несусветное и идёт, идёт,  куда ему укажут, хоть в омут, хоть в пропасть. И откуда у женщин тех наваждение это, чары колдовские, вам ни один мудрец не ответит.
    Счастью своему, не веря, сердце кровь ударами иступлёнными, по телу погнало, естество мужицкое, вмиг насторожа, мысли последние из головы, затуманенной, напрочь вышибив.
     За колдуньей, от толпы отделясь, как ромашка полевая, на фоне розы, неприметная, девчонка идёт. Фигурка хрупкая, по молодости лет,  несуразная, в формы, что мужиков прельстить могут, не сложившаяся пока. Платьице, ситцевое на ней, цвета неброского, к подбородку притянутое, с вензелями простенькими самошвейными, на грудке детской, топорщится.
    Туфельки, потёртые, на ножках тычинках, с коленками выпирающими. Волосы, русые, до плеч не достающие, в завитушках волнистых, на головке вскинутой надменно, растрёпаны.
      Носик курносый над губами сжатыми, как у ребёнка упрямого, в угол поставленного, настырно сопит. Глаза светлые, словно небо рассветное, сияющие, через ресницы длинные, с лица, парфюма от рождения, не знавшего, насмешливо, с вызовом смотрят, Счастьем лучатся.
      Вот как бывает в жизни, нарочно такое не измыслишь. Как серпом по месту причинному жахнули, нашла на камень коса, молодецкая. Сердце в бездну ухнуло, затрепетало, захолонуло.  Тёмные силы или светлые,  незримые и необоримые, шутки шутят, с пареньком нашим, внуком Даждьбоговым, выбор ему сделать, собственный, предлагая.
      Лебедь прекрасная или утёнок, гадкий?   Мечта Навью навеянная и Явь взаправдашняя.

[ортодокс032]

      Боги наши, Волю свободную, внукам своим вверяют, на выбор последних, Фортуну  предлагая. Вверять то вверяют, но, некоторых человеков, выборочно, ещё и блюдут, от действий опрометчивых, или случайностей каких, упреждая. Мальчика нашего блюли!   
     Вольно ли невольно ли, человек выбор свой делает, не ведомо. С одной стороны смотреть, вроде как вольно, с другой же, если зайти, так вроде и невольно. Что в голове у человека в тот момент срабатывает? Не пытайте с ответом, не знаю! И Калика перехожий не знает, а Птица Гамаюн  тем паче!
      Зачем Силам Высшим, контроль тот нужен,  никто из смертных сказать не может. Хотя, явление это вполне зримое - опоздал, скажем, человек на самолёт, на который ещё час назад, стремился, огорчился, ругался в отчаянии, а самолёт тот, возьми, да   разбейся. А вот сто человек не опоздали, по расписанию полетели, радовались, что рейс не задержали. И где они сейчас?
     Или бежал не глядя, через дорогу, да и упал, на ровном месте, хоть и в грязь лицом, да не под машину, что в аккурат его метила. А толпа, вокруг, над невезунчиком тем,  смеётся. Пусть посмеются, не жалко, на то и толпа.
   Случайностей тех не меряно. Хотя, с другой стороны, людям, ведающим,  известно, что случайностей не бы-ва-ет, интриги-происки это Кащея Безсмертного – Чернобога. Шутки у Него такие, невинные.
  Очнулся мальчонка от дурмана - травы  Навьей, рукой в сторону подарочек Кащеев отвратил, да и шагнул навстречу девчонке невзрачной. Как с утёса отвесного, что в океане – море одиноко высится, Душа его в небо взлетела Соколом ясным, да и кинулась вниз, безстрашно, половинку свою вторую, признав, счастья волнами, расплескавшись, возликовала Душа.
   И уж не утёнок гадкий, в объятьях его, - Соколица, трепетная, горячая,  быстрокрылая! Метаморфозы те, уму человечьему не под силу. Танец белый, что свёл их, во вздох единый, один-единственный, пронесся.
         Увидел парень половинку Души своей, в кутерьме жизней прошлых, потерявшуюся. Но ведь и она, с колдуньей рядом, шедши, его угадала, тожь половинка, и тожь исконная. Потому и голову надменно держала, и смотрела по хозяйски, испытующе насмешливо – признает или нет? Тела и лица их, в жизни этой, новые были, так, что пройти мимо, легче лёгкого. Пройти и не заметить никогда. Счастье своё навсегда потерять.
      Подругам её, возвращая на миг, до танца следующего, понимал молодец, что уж никогда они не расстанутся, потому, как расстаться им не суждено вовсе, до скончания дней, до Мира гибели, до Вселенной конца.  И, даже когда уже ни-че-го не будет, и Света этого не будет, они всё равно будут вместе.     
     И глазом моргнуть не успел, а её уж и след простыл! Нет её день, нет её год, нет её век. И жизнь не мила ему, кончилась жизнь для него.
     Перевернулся день майский, светлый, мраком чёрным беспробудным. Черёмухи дух, уж кровь не будоражит, цветов кипень не радует. Закручинился паренёк наш, Сокол ясный, примерещилась Соколица ему, взмахнула крылом, да и пропала, растаяла в тумане непроглядном. Сна видение, наваждение весеннее.
     Тоска кручина разум накрыла, веки от слёз набрякли, комок в горле душит, Свет не мил стал. И Карна  и Желя  печали и страданья сестры, стоят над ним, пригорюнившись, горьки слёзы в землю, роняя.
***
     Колокольцев звон серебряный рядом, звоном весёлым, звенит, поднял глаза юноша, а перед ним зазноба его смеётся радостно. Щёки румянцем горят, зубы жемчугом  сверкают. И смеётся, и смотрит нежно, и ластится, как котёнок, а под глазом, что прямо в сердце дружка милого смотрит, синяк, цвета спелой сливы, красуется. Ластится, жмётся, вину свою, нечаянную, за боль душевную его, загладить норовит, и речь, скороговоркой северной, слова, от волнения, глотая, такую сказывает,
    - Не успела я, как к подружкам подвёл ты меня, и глазом моргнуть, да от вздоха нашего, в танце белом, единого, одного-единственного, дух перевести, а уж в круге стою, фуриями – мегерами, злюками – змеюками, горгонами заморскими, окружённая. Бросаются на меня, шипят, что тебя увела, украла у товарки ихней. Да ведь как же от самой себя кого-то увести-украсть можно?  Испокон веков вместе быть нам завещано. Что змея, против Соколицы твоей, в бою открытом, сделать сможет? Разве что пошипеть! Да куснуть  исподтишка, подленько, ну уж и задала я ей трёпку, век помнить будет, шкура змеиная, клочками в стороны летела!
    Богами, суженого только мне, пусть и в полглаза, не заглядывается. Отбила я у Нави тебя, теперь только мой ты! До дней скончания, мой, до Мира гибели, мой, до Вселенной конца, мой!  И, даже, когда уже ни-че-го не будет, и Света этого не будет, всё равно моим будешь! Никому тебя не отдам не Нави, не Прави, а уж Яви и подавно! Валькирия я твоя, и другой не будет у тебя! На все жизни твои, и прошлые и будущие. Одна я для тебя, а ты для меня один!

[ортодокс032]

      И сели они на зелену траву, под черёмухой, цветущей, лепестками, что снег белый, осыпавшими их, и смотрели друг на друга любовалися, любовалися – целовалися - миловалися, в любви не объяснялися, потому как любовь их стара, как Явь с Навью и вечна, как Сама Правь. И слов им не надо говорить, все слова сказаны, а что не сказаны в глазах их, отражаются. Чувства в них без слов читаются.
      И были они вдвоём во всей Вселенной! И крылья их, соколиные, небо дерзко рассекали, и Солнце светило только  им, и времени для них не было, лишь миг один, лишь вздох единый, один-единственный, как жизнь.
***
    Скользнула змейка, чёрная, в траву молодую, прочь поползла, телом виляя, юркнула под корягу осиновую, ударила о землю хвостом, шкуру, чёрную с себя сбросила.
     Встала с земли,  женщина, красы неземной, с волосами прямыми,  воронова крыла цвета, иссиня чёрного, антрацитом блестящими, чуть ниже плеч волной лёгкой завивающейся, с глазами, как чаруса болотная, зелёными, чёлкой небрежной, полускрытыми. В одеянии, как кровь, рубиновом. Мушка – родинка в уголке уст её, сахарных, приоткрытых чуть, темнеет. С клыка, перламутрового капелька яда, стекает, но уж вроде, как и не змея, вовсе. Мечта Навью навеянная, недавняя, молодца нашего.     
      Губы кривя, носом вертя, каблуками вострыми землю коля, цветы -первоцветы весенние, полевые, пиная, вошла она в лес  дремучий, мрачный, еловый, кондовый. Стёжка-дорожка под ноги ей вмиг вывернулась, услужить госпоже готовая. Вывернулась, да и понесла за долины широкие, моря глубокие, болота непроходимые, в горы высокие, где на верх взглянуть – шапку потерять.
    Долго ли, коротко ли, может день, может год, может век, дорожка её несла, но лягушка и комара сглотнуть не успела, а Филин с десяток раз проухать, как вошла она в ущелье тёмное,  камнями, дикими, вострокраими,  усыпанное. В ладоши и раза хлопнуть не успела, а уж сущности, не люди – ни звери, не жить ни нежить, порождения кошмарные,  Царства Кащеева, Аида Князя, бегут услужливо, носилки, золочёные, с балдахином шёлковым, несут, каменьями самоцветными, изукрашенные. Сила незримая вверх её влечёт, на подушки лебяжьи нежно усаживает, поспешая, но бережно, в пещеру, что в конце ущелья виднеется, несёт.             
      Несут её носилки золочёные по лабиринтам изогнутым, хитрым, по галереям гулким, мрачным, под сталактитами солЯными, зубами драконьими,  в любого, кто без спросу здесь окажется,  вонзиться готовыми, насквозь пронзить, насмерть загубить. 
     В зал, огромный, в скале, неведомо кем и когда вырубленный, входит. Гнилушки болотные, в черепах человечьих и конских, по стенам, заплесневелым, развешенных, светятся сквозь глазницы пустые, отблески свои на богатства Кащеевы,  бросают.
     Богатства же те, всеми огнями Аида, Мира подземного, переливаются.  Свет особый, здесь, безжизненный. Цвета, правдивые, в Мире Вышнем, искажает он, наизнанку,  выворачивая. Что под Солнышком голубое, он серым сделает, что красное – чёрным, яркое в блеклое переиначит, живое умертвит вовсе.  Свет здешний, жизни дать ничему не может, ни травинке, ни былинке, ни деревцу, ни скотинке какой, ни комару последнему,  а уж Человеку и подавно.
      Каменья здесь самоцветные, адаманты гранёные, рубины платиной окаймлёные, бирюза в серебре, яхонты синие и яхонты красные, и яшма, и агаты в сундуках стопудовых, железом калёным обитых, с замками хитрыми и перлы здесь, с петушиную голову величиной, в  корзинах бессчётных. Диадем, да бус, да брошек – подвесок, серёжек, да кулонов, всяких – без счёту здесь.
     Кубки золотые и серебряные, блюда и кувшины, вещицы разные, названия и предназначения неизвестного. Монеты круглые, чеканные и рубленные с небрежением.
     И плети степняцкие здесь, и нагайки казацкие, и струны Вавилонские, и зелье Китайское, и сети невольничьи, Персидские, и цепи с кандалами, железными, и пули пищальные, и ядра метальные, что жилой воловьей, меж собой соединёны, и арканы здесь, и стреножники. Клещей и крюков для дыбы, немеряно.
     Самострелы арбалетные с болтами калёными и серебряными, тараны с головами бычьими и бараньими, онагры с катапультами, шелома с кольчугами, латы и наручи, нагрудники и наколенники.

[ортодокс032]

     Мечи со щитами, булавы с топорами, секиры и кинжалы обоюдоострые и простые, ножи мясные и стилеты травленные, с ручкой – прихваткой кости рыбьей, ломкой, без стилета травлёного в деле колдовском не обойтись.
    И стрелы здесь, и пики с наконечниками стальными и костяными, луки для забавы и охоты, луки для конного и пешего, колчаны в сажень длиной и с мизинец, сёдла и сбруи конские, и упряжь не понятно, для каких существ, незнамых учреждённая.
     Меха соболиные и лисьи, беличьи и куньи, барсуковы и сурковы, шкуры ведмежьи и волчьи, козлиные и лошадиные, воловьи и кабаньи, навалом в углу свалёны.
    Зелья колдовские, приворотные и отворотные, ядовитые и дурманящие, сладкие и горькие, сонные и безсонные, и незнамо какие ещё и для чего, князьям и черни дворовой, боярам и холопам, гоям и изгоям, людям и нелюдям уготованные, в амфорах, пузатых, высоты сажени косой, особливо стоят, без числа, без счёту.
       Говорил – говорил, а малой части не назвал, даром, что язык без костей, да и то устал.
        Если сказать, что у Кащея всё было, это против истины пойти, что в Сказке никак нельзя, - Ковра – самолёта у Кащея не было, подручные его в ступах всё больше летают, или на метле, Гуслей – самогудов тоже не было у Него, и свирельки Лелевой. Дудки Нильсовой здесь и вовсе не ищи, она из чужой нам Сказки, хоть для уха русского и понятной, но всё ж таки для свеев, что через море – окиян от наших земель обитают.       
    В центре зала на троне, вершиной в потолок зала, высоты неимоверной,  упирающегося, из цельного адаманта, цвета чёрного, мастерами подземными, умельцами  подневольными, высеченного, сидит Кащей Безсмертный – Сам Чернобог, Вию сродничек близкий, а Белобогу так и вовсе Брат Родный, и Враг лютый в Лике одном и образе Едином. Кольцо, в ладошку детскую шириной, с шипами по верху, золота червонного, самоцветами усыпанное, голову его венчает. На пальцы, с ногтями, холёными, перстни безценные, впритык к друг другу, без просвета, нанизаны. На груди, Пентакль, рубиновый, перевёрнутый, на цепи платиновой, с руку толщиной, цветом крови венозной, сверкает мрачно.
     Лик его, бледный от Солнца Ясного нехватки, красив неимоверно и ужасен бесконечно. Глаза молнии чёрные мечут, на чём не остановятся, в пепел осыпают.
    Змей, длины неузримой, возле трона Его, кольцами свившись, не моргая и преданно на сестру свою ненаглядную, на Кащея Дочь, любимую, на Нимфу подземную, Наяду речную и болотную, Сирену морскую,  на  женщину красы неземной, в  одеянии, как кровь цвета, рубинового, не моргая, смотрит. Поведи бровью Она, любого, как жерновами мельничными, кольцами своими, в пыль перетрёт, да по ветру развеет. И Стрибога, ветров хозяина, позволенья не спросит.
     Мушка – родинка в уголке уст её, сахарных, приоткрытых чуть, темнеет. Глаза – чарусы болотные, гневом сверкают. Язык, жало раздвоённое, с клыка, блеска хрусталя, горного, капельку яда смертного, слизывает.
      - Батюшка Кащеюшка, Братец Змеюшка, помогите горю моему, горемычному. Не в силах я, слабы чары мои, сама Лада, Богородица, крылья над ними распростёрла, цветом черёмуховым укрыла, Макошь, Долю, Дочь Свою, Судьбу светлую, радостную плести для них принудила, Недолю прочь прогнав.  Баян на Гуслях своих им играет, Лель свирель терзает, Леший с Кикиморой в барабаны с бубнами, что мочи есть, наяривают. Слух по земле ходит, что внуку Даждьбогову и Валькирии его, Боги счастье на заре веков сулили. Да только сулёный мерин не везёт, слаба нога посульщикова, помогайте, выручайте, дочь и сестру свою, опозорил он меня, от приглашения моего на балу отказавшись, а через меня и вас осрамил.
       Поспевать надо, заклятие зловещее, наложить, семью печатями, колдовскими опечатать, чтоб ни у кого сломать их не получилось. Пока Белобог во сне миражи навеянные рассматривает, пока Велес думу печальную думает, а Род ослеп от слёз горючих, детушек своих обманутых оплакивая, поспевать надо дельце грязное состряпать, отомстить, отравить, в канаву сточную скинуть, растоптать, унизить, надсмеяться.
     Шевельнул кольцом тела своего Змей, затряслась Мать Сыра Земля, всем телом вздрогнула. Моря – окияны волнами вздыбились. Ветры злые, деревья вековые, крушить зачали. Скалы старые осыпались и новые народились. Вулканы спящие проснулись, пепел чёрный в небо, выплюнув, Солнце, затмив, потоки огненные, изрыгнув.
     Спят Боги Белые, не видят, как посул Их, на Заре веков, людям молодым, данный, в прах превращается, в катакомбах Кащеевых, ложным светом светя. Не видят, не знают, и знать не хотят. Спят в чары злые закованные, во времена Володимира Красна Солнышка, детьми – внуками своими забытые. На поруганье, татям с Земли края, обратного, отданные.
    Спят в печали обморочной, а Ладе, Богородице, с Баяном, внуком Велесовым, с наваждением тем, одним не справиться. Не разбудить Их, как не кричи, подмогу зовя, как в бока не толкай.

[ортодокс032]

Сил с Тьмой тягаться нет у Лады, ей бы хоть немногих детушек своих от морока гнусного уберечь, упрятать.
       Богу же, из страны иноземной, чужеладьной, на Русь Светлую, чистую, как дитятко малое неразумное, наивную, привезённому, мечом и огнём во главу угла посажОнному, и вовсе дела нет до людей русских, у него свой народ, избранный, к ним Он послан был. И, на Землю сойдя, первым делом  сказал, - Я пришёл к овцам  Отца моего. Да и прибили на Крест Его, холодный. На Кресте мёртвый Он, у русских сейчас в Красном Углу, красуется, рабам своим, страдать велит.
       А у русских то, Другой Отец, Другой Творец, не глиняный, из ребра которого кукол, облика женского делают. Да и не овцы мы, а Дети Божьи, и уж никак не рабы. Русских делают другим способом, с любовью и  нежностью. А в глине, какая нежность может быть? Глина, она без Души, любовь не ведома ей, глина - грязь земная, только что на плошки-горшки, да кирпичи гожая, да и то без Огня, Семаргла Души, в деле мало пригодна, если только Хорс Солнцем её опалит, на что нить и сгодится.                        
       Но винить-хаять Тьмы Князя, Кащея Безсмертного, за то не моги, он равновесие Жизни Реки, блюдёт! Чтоб не заплесневела Жизнь,  неге и удовольствиям предаваясь, чтобы сердце колотилось в тревоге, потому как если не о чем беспокоиться ему, то и жить на Свете Белом незачем вовсе. Потому Зло с Добром, Жизнь со Смертью, Беда со Счастьем, как две стороны  медальки одной, неразлучны, неделимы, всегда рядом, как любовь и ненависть, как земля и море, как море и небо, в нём отражающееся. Разделить не можно их. Не делимы они.
***
     Катись, катись денюжка златая, по блюдечку серебряному, вейтесь кругами кольца змеиные, звените адаманты самоцветные, шуршите жемчуга морские, пой песню свою, Ворон, смерти Вещун, вой истошно Шакал, пир на поле брани, от трупов смердящем, творя. Дым смрадный по над Матерью Сырой Землёй стелется, летит заклятье, Кащеево, в Мир подлунный, стрелой ядовитой. Туча грозная над головами полюбовников молодых, собирается.
      Встрепенулось сердце Соколицы ясной, забилось в тоске, горе горькое, беду неминуемую  предчувствуя, песками зыбучими, ухваченное, трясиной коварной, влекомое. Женщина, люди ведающие сказывают, в дюжину раз любого мужика, дальше по Жизни видеть горазда. Порой и не понимая, что творит. Не понимает, но знает, что права! Их ведьмами за то, Предки наши нарекли. Ведьма Мать ведающая, знания сакральные, если и не до конца  разумеющая, но нутром их чувствующая.
     Знала ли точно, или догадывалась только, Валькирия, небесная, что суженному её, скоро уж на войну идти, в земли чужедальние, где горы высокие, где на вверх гор тех глянуть – шапку обронить, где ущелья глубокие, сверзиться вниз – с жизнью расстаться, где реки холодные, быстрые, где в стремнину попасть – не выплыть уже. Где солнце днём печёт – вода кипит, а ночью вода та в лёд превращается. Где звёздами ночью небо осыпано, да не светят они. Где трава – мурава, лишь день цветёт, где цветы алые, дурман, слюной белёсой по бутонам текущей, источают. Где пыль от сухостоя придорожного, на пот людской ли, конский ли оседая, ядом веселящим становится.
      И знает, видит она через годы, что любимый её на побывку, за труды ратные, воеводой жалованные, приедёт к ней, не сдержится, а потом, назад из Жизни мирной, в войну уйдя, навсегда исчезнет, в Нави потерявшись, на дорогах, заговорённых, на веки вечные сгинет. И кто знает, когда они вновь встретится, сумеют, да и сумеют ли?
      Прямо любимому своему не сказать того, сил тех нет в ней, язык повернуть на речи такие. Тайно, от него, фатой невестиной голову прикрыв, на лицо, чтоб слёз девичьих, не видно было, сетку частую накинув, за другого замуж пошла.  
     Чует она то, чутьём неведомым, сердце, в комок, сжав, не берёт его в самолёта своего, полёт! Замуж за другого идя, от смерти неминучей, спасала жизнь наречённого своего, ведала - не подойдёт он к мужней жене. Посторонится с пути, выбор её, уважая. И не осуждая. Счастье её есть суть  Жизни его.
      Зубами скрипя, кулаком небу грозя, горе тяжкое, вином зелёным залить парень хочет, да кроме слёз пьяных, да головушки, под утро, больной, лекарство то ничего человеку, русскому, кроме, как с ума свести, дать не может.
***
      

[ортодокс032]

***
      За годы, долгие, ученья конца, оставшиеся, не встретил паренёк никого в спутницы себе. Хотя, скрывать тут нечего, претенденток на сердце его горячее, и руку верную,  довольно было.  
        И война в жизни его случилась, и друзей терял он, от пули для него, предназначенной, везде его Судьба хранила. Везде Боги его блюли, где коня быстроного, иноходца, из круга опасного вырваться, подарят, где камень на дорогу бросят, дабы споткнувшись, в грязь, лицом свалившись, жить остался.
         И в катаклизмах – авариях,  и в огне и в воде, побывал. С кручи, на вершинку которой взглянуть – шапку обронить, срывался. По Парме, заснеженной, средь волков бродил, в сугробах студёных, в поле замерзал, нигде Рок его, Смерти не предал. Сколь раз жизнь на  волоске держалась, если вдумчиво рассудить, счёту то не поддаётся.
       Сильна Жертва была, Силам Высшим, то ли Белым, то ли Чёрным, Валькирией его, на Алтарь Судьбы, положенная. Не сбылось заклятье Кащеево, не приехал с войны на побывку к ней, суженый её, и не сгинул оттого в стране далёкой. И она в тоске не умерла.
      Злорадствовать женщине, красоты неземной, с волосами прямыми,  воронова крыла цвета, иссиня чёрного, антрацитом блестящими, чуть ниже плеч волной лёгкой завивающейся, с глазами, как чаруса болотная, зелёными, чёлкой небрежной, полускрытыми, не дозволила.
     Не дозволила ей глумится, над любовью Богами от начала веков только им двоим, сулённым.  Хоть и не везёт мерин посуленный, хоть и слаба нога посульщикова, да нет силы такой в Мире подлунном, чтобы её Любовь чистая, не одолела!  Сломала Любовь печать, на заклятии, чёрном том, свои метки поставила, что крепче булата, что смолы еловой вязче, что чарусы, болотной, ухватистей.
      И Рода завет, выполнили они, детей нарожав, хоть и от других, но сжившихся, стерпевшихся, сроднившихся.
       Не знаю как, дальше дело обернётся, а он уж, долг пред Родом своим, выполнив, одной ногой за Яви черту заступил. И Навь уж не страшна им, а кому так и желанна.  
***
       Всплакнув в последний раз, затихли Гусли – самогуды, Калики перехожего, гостя моего, ночного, нечаянного.
    Уж небо посветлело на Востоке, уж утки в полёт сорвались, крылами шустрыми, рыбу полоша, а мы всё молчим, в огонь, Семаргла душу,  вглядываясь. Затуманены глаза Калики Богатыря, лишь губа верхняя чуть подрагивает, зубы оскалить норовит, в усмешке.
      Черпнул водицы я, Волжской, котелком, закопченным, к таганку костровому его пристраиваю, чаем со смороды листом да таволгой травой гостя напоить собираюсь. А он заулыбался, хитро, глаз на меня озорной, от времени прозрачный, от Солнца выгоревший, кося.
- Ну, - спрашивает, - понял ли ты чего из Сказки моей. Коли понял, не зря я её тебе поведал, коли не понял, другого буду искать, для кого Гамаюн складывал её. Ремесло моё, сказочное в том и состоит, чтобы человеку, для которого сказка сложена была, донести ко времени урочному, беду упредить, порядок вещей соблюсти.
- Жизнь ты мою поведал, Сказкой своей, век мой, в одну ночь, летнюю, короткую уложив. Не пойму только, зачем раны старые разбередил, солью обсыпав, ты ж не злой, Калика Богатырь? Да и поздно принёс ты её, жизнь то прошла. Опоздал ты, пошто мне теперь, Сказка твоя?
- Не ерепенься ты, Игорь сын Григория, Вахромея Рода славного, прошёл ты испытания свои, в жизни этой. Да и зачем наперёд жизнь свою знать? Это ведь со скуки свихнуться можно. Я не знаю, что за поворотом ждёт меня, Гамаюн тоже в неведение, Боги и Те, понятия не имеют, что завтра будет! Можешь на покой отправиться, можешь в небо взлететь, если на самолёт не опоздаешь. А то, что жизнь прошла, не тебе, русскому, с Душой безсмертной, печалиться.
      
  

[ортодокс032]

Боги одну жизнь веки вечные коротают, уж, поди, и сами не рады,  тебе, внуку Даждьбожьему, они жизней без счёту дали. Тебе ль не радоваться, песен не петь? Пращуров не славить! 
- Я на границу с Навью пойду, - ему отвечаю, - к Чуру, обережному, там, где поля просторные, где горы высокие, где на вершину их снежную смотреть, голову задрав – шапку обронить. Туда, где моря глубокие, где болота коварные, где по над болотами теми, бескрайними, леса по краям тёмные, кондовые в тумане липком, дремлют. Где рощи светлые, берёзовые, где реки быстрые, чистые, где черёмуха буйствует.
      Туда, где Хорс, Рода сын, Солнце по неба склону, катает. Где в лугах заливных, заповедных, конь мой иноходец дивный, меня ждёт. Слово для Чура, заветное, с детства, людям русским, знакомо. 
     Одно смущает, в Круге Героев, Перуновых, где братья, по оружию, что пули на себя мне предназначенные, приняли, с избранницами пируют, опять один горевать буду.
    Без суженой, Богами от начала времён, мне сулёной, не могу идти. Она счастье своё на Алтарь Силам Высшим за меня бившись, с Силами тёмными,  положила, не могу предать любовь её.
    Без Валькирии, моей, в Круг тот не можно мне! Ждать буду на границе её, там, где Чур, обережный стоит.   
***
    Давай, Жизнь моя, договоримся так, кто в Навь первым из нас соберётся, тот будет другого на рубеже, у Чура обережного,  ждать. Страшен ликом Чур, ну да не бойся ты, хлеба краюху покрепче посоли, да кваса жбан, в нос бьющего, на хрене, настоянного, ему поднеси, да не забудь слов заветных трижды шепнуть, через плечо левое плюнув - Чур меня! Чур меня! Чур меня!

[Татьяна Н]

Идут человече по пути жизни своей
И не ведают, для чего они рождены?
Для чего Боги послали их в Мир Яви,
Коия цель в жизни и что после оной?

Куда приведёт их сей жизненный путь,
То ли к Свету Белому, а то ли во Тьму?
Такие мысли не покидают человече,
От рождения в Мире Яви и до смерти.

И сии размышления не чудны вовсе,
Ибо времена нынче - Ночь Сварожья.
Оная Ночь Сварога не на дворе стоит,
А во сердцах человеческих лежит.

И ежели забудет кто древний Род свой,
То и ночная мгла на его сердце ляжет.
И никто ведь, акромя человече самих,
Не в силах разогнать ночную Темень.

И доколе не изведают человече Свет,
И не последуют за ним по Белому Пути,
До той самой поры, сия ночная Тьма
Будет жить во сердцах человеческих.

Ибо самые злобные вороги человеков,
Ютятся в сердцах у них, и в Душах их.
И только человече своими Деяниями,
Кои направлены на благолепие Родов,

[Татьяна Н]

Смогут исторгнуть из Себя, всё то Зло,
Что поселилось в Душах и Сердцах их.
Лень и Чревоугодие, и Желание чужого
Замутнят весь Разум человеческий.

И человече более не зрят Белого Пути,
А скитаются непрекаенными по Миру.
И все поиски их тщетны, ибо вот,
Холод Тьмы сковал Сердца и Души их.

Великое Сметение и Тоска смертная,
Начинают глодать изнутри человеков.
Только возврат к своим древним корням,
Помогает возвернуться на Белый Путь.

Путь сей, человече, начинают во Сварге,
И только потом в Явный Мир попадают.
Богородица Джива порождает их Души,
Даруя для жизни превеликую Мудрость.

Стремительно Души летят ко Чертогам
И на Земли цветущие затем попадают.
Души для жизни себе Роды избирают,
Чтобы народиться в Родах тех Великих.

И быть под призором Великих Богов,
Чьё покровительство Роды охраняет.
Великая Макошь Судьбы их согласует,
С Мирами, Богами и Совестью крепкой.

Рождение в Яви их ведёт к созиданию,
И к жизни Духовной даёт устремленье.
Познанье всей Сварги и Мира Земного,
Для человече начнётся с Мудрости Рода.

Мудрость сия - не приложна, извечна,
Она в изначалье корнями Рода уходит.
Но всех направляет в грядущее время,
По Белу Пути, что во Правь проникает.

У разных народов Свой Путь-Назначенье
И в разных Мирах ждут их возвращения.
Для Расы Великой Белый Путь уготован
И только она по нему лишь восходит.

Во славны Миры, что наполнены Светом
В Миры, где потомков встречают их Боги.
Связь неразрывна меж Мирами во Прави,
И Свет первозданный им дан изначально.

Души стремятся туда от рожденья во Яви,
Но не каждая Душа тех Миров достигает.
Ибо Тёмные Силы, из Предвечных Миров,
Стремятся все Души завлечь в своё Пекло.

Кривдой и Лестью, Обжорством и Похотью
Стараются Души они наполнять ежедневно.
Чтобы сбились они, и метались во мраке,
И не изведали Белый Путь свой заветный.

[Татьяна Н]

А путь сей, не прост, он усердием славен,
Трудом Созидательным и Верою древней.
Каждый рождённый сотворять начинает
Собственный Мир по Сварожьим Законам.

В детстве шалашик из веток древесных,
Или Кремль песчаный на бреге речном.
А после, согласно Родительской воле,
Во благо Родов он сотворять начинает.

Только в труде, созидая лишь благость,
В Яви рождённый Белый Путь обретает.
Идя по Белому Пути, он Совести внемлет,
И древние Боги его наставляют всемерно.

От старцев Родов он познает всю Мудрость,
Что в Душу вложила Богородица Жива.
Лишь Мудрость познав и телом окрепнув
Семейный союз он сотворять начинает.

Любовь, Радость, Счастье и древняя Вера,
Даруют потомство в союзе священном.
Детей наполняя Светом Мудрости Рода
У них обучаются наичистому взгляду.

Коим охватывают Мир сей прекрасный
И познают тайный Смысл Мироздания.
Сие раскрывает в рождённых Свет Силы,
Что освещает Белый Путь Восхожденья.

Из Яви, рождённый, в Слави Мир попадает,
Где Предки Родов его радостно встретят.
И там он продолжит творить созидание
Которое начал вершить в Явном Мире…

Но всем Тёмным Мирам не угодны устои,
По которым живут все рождённые в Свете.
Не нравится им Белый Путь Восхожденья,
И чёрная Зависть весь их взор затмевает.

Им тяжко и тесно в том Пекельном Мире,
Где Алчность и Злоба узаконена всюду.
Там нету Любви, Благоденствия, Счастья,
Только Корысть, да к Наживе стремленье.

Желанье Чужого, Обман и Распутство,
Единственный смысл Пекельной жизни.
Не ведают в Мире том, жизни беззлобной,
Что выход дарует лишь одно Созиданье.

И покидают своё Пекло, Силы Тёмные,
Взор свой устремляют к Мирам Светлым.
Где недра Земные богатствами полнятся,
А жители там, Ложь, Обман не изведали.

И мчатся они по просторам безкрайним,
И на Земли цветущие тайком прибывают.
Используя Ложь и слова весьма Льстивые,
Вельми проникают в Доверие к жителям.

Как только у жителей обретают Доверие,
Постигать начинают их Наследие древнее.
Узнав всё, что можно в Наследии древнем,
Его в свою пользу толковать начинают.

Себя объявляют Посланцами Божьими,
Но Миру приносят лишь Распри и Войны.
Используя Хитрость и Деянья порочные,
Они молодых отвращают от Мудрости.

В безделии Праздном их жить приучают,
К несоблюдению Традиций отцовских.
И те, кто внимает посланцам из Пекла,
Теряют Свой Путь и безсмертную Душу.

Безпутными бродят они в Своём Мире,
Но Душу потом они в Пекло ввергают…
Лишь те, кто не внял лицемерам из Пекла,
Узрят Белый Путь, что во Сваргу уходит.

Идущие в Темень, во Тьме пребывают,
Устремлённые к Свету, Сваргу познают.
Каждый живущий Свой Путь выбирает,
Своими деяниями он Врата отворяет.

Одним, врата в Сваргу откроет Бог Велес,
Другим, Вий до Пекла покажет дорогу…
Лишь только живущим Божьим устоем,
Помогают всемерно все Светлые Боги…

И человече измерно движутся в Сваргу,
Белым Путём, по Законам Сварожьим.
Идти сим Путём помогает им Совесть,
Она направляет на свершенье деяний.

Во Славу Родов, во Величье Отчизны,
И отвращает от всех дел не пристойных.
Все предки Родов помогают идущим,
Чтоб не прервалась их нить Родовая…

Не хожены тропы за смертной чертою,
Для тех, кто родился под светом Ярилы.
А посему Белый Путь указует живущим,
Где они обретут все древнейшие Силы…