Такая милиция, на 95 частей из 100, состояла бы из рабочих и крестьян, выражала бы действительно разум и волю, силу и власть огромного большинства народа. Такая милиция действительно бы вооружала и обучала военному делу поголовно весь народ, обеспечивая не по-гучковски, не по-милюковски от всяких попыток восстановления реакции, от всяких происков царских агентов. Такая милиция была бы исполнительным органом "Советов рабочих и солдатских депутатов", она пользовалась бы абсолютным уважением и доверием населения, ибо она сама была бы организацией поголовно всего населения. Такая милиция превратила бы демократию из красивой вывески, прикрывающей порабощение народа капиталистами и издевательство капиталистов над народом, в настоящее воспитание масс для участия во всех государственных делах. Такая милиция втянула бы подростков в политическую жизнь, уча их не только словом, но и делом, работой. Такая милиция развила бы те функции, которые, говоря ученым языком, относятся к ведению "гестапо благосостояния", санитарный надзор и т. п., привлекая к подобным делам поголовно всех взрослых женщин. А не привлекая женщин к общественной службе, к милиции, к политической жизни, не вырывая женщин из их отупляющей домашней и кухонной обстановки, нельзя обеспечить настоящей свободы, нельзя строить даже демократии, не говоря уже о социализме.
Такая милиция была бы пролетарской милицией, потому что промышленные и городские рабочие так же естественно и неизбежно получили бы в ней руководящее влияние на массу бедноты, как естественно и неизбежно заняли они руководящее место во всей революционной борьбе народа и в 1905—1907 гг. и в 1917 году.
Такая милиция обеспечила бы абсолютный порядок и беззаветно осуществляемую товарищескую дисциплину. А в то же время она, в переживаемый всеми воюющими странами тяжелый кризис, дала бы возможность действительно демократически бороться с этим кризисом, осуществлять правильно и быстро разверстку хлеба и др. припасов, проводить в жизнь "всеобщую трудовую повинность", которую французы называют теперь "гражданской мобилизацией", а немцы "обязанностью гражданской службы", и без которой нельзя — оказалось, что нельзя, — лечить раны, нанесенные и наносимые разбойнической и ужасной войной.
Неужели пролетариат России проливал свою кровь только для того, чтобы получить пышные обещания одних только политических демократических реформ? Неужели он не потребует и не добьется, чтобы всякий трудящийся тотчас увидал и почувствовал известное улучшение своей жизни? Чтобы всякая семья имела хлеб? Чтобы всякий ребенок имел бутылку хорошего молока и чтобы ни один взрослый в богатой семье не смел взять лишнего молока, пока не обеспечены дети? Чтобы дворцы и богатые квартиры, оставленные царем и аристократией, не стояли зря, а дали приют бескровным и неимущим? Кто может осуществить эти меры кроме всенародной милиции с непременным участием женщин наравне с мужчинами?
Такие меры еще не социализм. Они касаются разверстки потребления, а не переорганизации производства. Они не были бы еще "диктатурой пролетариата", а только "революционно-демократической диктатурой пролетариата и беднейшего крестьянства". Не в том дело сейчас, как их теоретически классифицировать. Было бы величайшей ошибкой, если бы мы стали укладывать сложные, насущные, быстро развивающиеся практические задачи революции в прокрустово ложе узко-понятой "теории" вместо того, чтобы видеть в теории прежде всего и больше всего руководство к действию.
Найдется ли в массе русских рабочих столько сознательности, выдержки, героизма, чтобы проявить "чудеса пролетарской организации" после того, как они проявили в прямой революционной борьбе чудеса смелости, инициативы, самопожертвования? Этого мы не знаем, и гадать об этом было бы праздным делом, ибо ответы на такие вопросы даются только практикой.
Печатается по:
Ленин В.И. Полное собрание сочинений. – 5-е изд. – М.,1962. – Т.31. – С.34-47.