В дебри древнего мира заплел Леший шоб найти вчем обвинить евреев :)А вот без Леших комментариев и дополнений:МОЛО́Х (на иврите מֹלֶךְ, Мо́лех), обозначение языческого божества и его культа. Форма «Молох» — вариант или преднамеренная мисвокализация (дисфемистическая огласовка по модели слова бошет — `срам`, зачастую служившего субституцией имени Ваала, — см. Ваала культ) слова мелех (`царь`) в значении эпитета, титула или составной части имен языческих богов Ханаана, Финикии, Сирии и Месопотамии. Языческие обряды, связанные с подобными культами, осуществлявшиеся в определенном месте (вне стен Иерусалима в долине Гей-Хинном или Гей-бен-Хинном), называвшемся Тофет, особо поощрялись в царствование Менашше и его сына Амона и продолжались в начале правления Иошияху, религиозная реформа которого окончательно искоренила эти и другие языческие ритуалы (II Ц. 23:10). Упоминания о культе Молоха у Иеремии (7:31; 19:5,6; 32:35) относятся именно к этим временам. Здесь говорится о событиях до нашей эры и последних вспышках язычества в среде евреев.....В иудаистической традиции человеческие жертвоприношения были запрещены; иудейский царь Иосия уничтожил тофет (2-я Цар.23:10); человеческие жертвоприношения совершали лишь цари как Ахав (4-я Цар.16:3) и Манассия (4-я Цар.21:6).А вот Россия 19 век нашей эры:
Историк XIX века В. Антонович рассказывает о случае в селе Гуменец на Подолии, когда в 1738 году здесь распространилась моровая язва. «В одну из ночей жители устроили крестный ход, чтобы отвратить болезнь от села. Шли они с крестом и молитвами по окрестным полям и наткнулись во время шествия на жителя соседнего села Михаила Матковского, который искал своих пропавших лошадей. Суеверным участникам крестного хода неизвестный, бродящий ночью по полям с уздечкой в руках, показался олицетворением моровой язвы. Поначалу ограничились избиением, и Матковский, полуживой, еле дополз до своего дома. Но на другой день жители Гуменца заявились в соседнюю деревню, вытащили Матковского на улицу и вторично жестоко избили. Затем явился священник и, исповедовав Матковского, заявил: „Моё дело заботиться о душе, а о теле — ваше. Жгите скорей“. Устроили костёр и несчастного сожгли».
В. Н. Чалидзе в книге «Уголовная Россия» приводит похожие примеры из XIX века. «В 1855 году в Новогрудском уезде во время жестокой холерной эпидемии крестьяне по совету фельдшера Козакевича заманили старуху Луцию Манькову на кладбище, втолкнули её живой в приуготовленную могилу и засыпали землёй…» Есть сведения о попытках подобных жертвоприношений в том же уезде во время эпидемий в 1831 и 1871 годах.[7]
Исследователь русского обычного права Якушкин упоминает случай, когда в Туруханском крае один крестьянин для спасения себя и своего семейства от повальной болезни, свирепствовавшей в 1861 году, принёс в жертву свою родственницу-девочку, закопав её живою в землю. Подобные жертвоприношения происходили иногда и во время совершения так называемого обряда опахивания. Он проводился крестьянками с тем, чтобы прекратить повальную болезнь скота, и зачастую сопровождался жертвоприношением животного. При этом, если процессия крестьянок во время обряда встречала мужчину, то его считали «смертью», против которой совершался обряд, и поэтому его били без жалости чем попало: «Всякий, завидя шествие, старался или бежать, или спрятаться из опасения быть убитым».
Ещё в начале XX века в России случались убийства «колдунов», поскольку крестьяне искренне верили, что «колдуны» обладают способностью «портить» скотину. Как ни удивительно, в судебной практике были случаи оправдания убийц — особенно, когда адвокат умело выставлял на первый план защиты «темноту и отсталость русской деревни». Даже когда крестьяне сами признавались в убийстве «колдуна», вердикт суда присяжных освобождал их от уголовной ответственности.
В истории русского раскола известны небольшие секты тюкальщиков (душильщиков, сократильщиков), которые убивали близких к смерти членов общины.