4. Легко понять, что подобное учение могло зародиться только в среде «рабов по призванию», которые были не в силах восстать против своих господ и в отместку придумали им кару после смерти, а себе — рай, который и прямо кажется раем для древнего раба, целые дни проводящего в физическом труде, но который нелеп для человека мыслящего и свободного. Базисом для христианской доктрины послужили религиозные системы, созданные рабовладельцами ещё шумерских времён для своих«говорящих вещей» (сами рабовладельцы придерживались другой веры, в которой было более от магии, нежели от бесплодных размышлений), а также — азиатские мистерии, в которых путём самоистязаний участники надеялись установить контакт с Богами. Например, подвиг оргиастов, самооскоплявших себя во имя Изиды и Кибелы, позднее повторили многие христианские подвижники, до сих пор почитаемые всеми церквями. Кредо христианина выразил Тертуллиан: «Верую, ибо нелепо» —лучше не скажешь, причем нелепо — именно с точки зрения Природы и всех порядков Мироздания, господствующих и «на том свете», в чём легко могли бы убедиться все доморощенные «мистики», будь в них хоть что-то от исследователя и практика. Об этом совершенно не думал вышеупомянутый Дугин, предпочетший в своих «Путях Абсолюта» вещать о распятии Христа на «кочерыжке» как о символе чего-то запредельного. Впрочем, отличительным признаком подобного Традиционализма со времён Генона, нашедшего свой «традиционалистический» идеал в Исламе, является любовь к ахинеям, в которых нужно прозревать «высший смысл».
5. Нельзя, разумеется, забывать о том, что «миролюбивое» христианство развязало чудовищную войну против язычников Европы, а также — обо всех прочих войнах, благословлённых им. Но значит ли это, что имя Христа должно стать для нас, русских, как хотят этого «православные» фундаменталисты, символом борьбы за национальную независимость? Отнюдь. Нужно различать саму борьбу, её цели и её результаты. Разгромивший под стягами Спаса бесчисленное множество врагов, русский народ прозябал в то же время в жесточайшем рабстве у татарских и немецких помещиков «православной» России, а рыцари-крестоносцы доблестно гибли за тридевять земель от Родины за «гроб Господень», освобождение которого из рук«неверных» не имело никакого практического значения ни для рыцарей, ни для их народов. Я не думаю, что это придаёт какое-то очарование периоду безраздельного господства христианства в Европе.
6. Миф Вотана, т.е. архетип Вотана — прямо противоположен. Не «смирение», не«мученичество» в христианском смысле обозначает его подвиг, но присутствующую во всех индоевропейских религиях идею: великая цель требует великих усилий. Вотан пронзает себя копьём и висит на стволе Мирового Древа девять дней и ночей. В отличие от воспринимаемого верующими как факт распятия Христа под аплодисменты жаждущих «спасения», поступок Вотана следует воспринимать в первую очередь не как само явление «мученичества», а как соединение персонажа с символом всего сущего — ясенем Иггдрасилем. Не «мученичество» Вотана, а это соединение было необходимым для обретения Мудрости, ну а если для этого нужно пройти через боль и страдания — такова реальность. Собственно, целью довольно трудных и связанных с риском обрядов инициации (посвящения) была проверка молодёжи племени — будущих воинов — в их готовности преодолевать препятствия, но уж никак не «добровольное страдание». Ту же идею символизирует миф о том, как Вотан отдал один глаз великану Мимиру за глоток из колодца Мудрости. Кстати, никому из древних язычников, в отличие от самоистязателей-отшельников в христианстве, не приходило в голову прибить себя копьём к дереву или выколоть себе глаз и стать таким же мудрым, как Вотан, что ещё раз говорит о противоположности Нордического мифа (иносказательного обозначения какого-то явления) и якобы исторического факта распятия Христа («Христос терпел и нам велел...»).
7. Язычество древней Европы породило совсем иной тип человека и тип воина, чем христианский «ратник Христов». Пример Вотана говорил свею или тевтону о том, что ради величественной цели приходится жертвовать собою, например — рисковать жизнью в неравном бою. Замечу, что бой в глазах язычника и есть ритуал, жертвоприношение Богам войны, к которым относится и Вотан, причём быть раненым или погибнуть в бою никакой воин не стремится (сравните со стремлением христианских святых к саморазрушению, к фактической смерти при жизни). И даже будучи раненым, воин возвращается домой с победой, подобно тому, как Вотан возвращается к Богам и Богиням Асгарда, обладая рунами. Если тот же викинг погибал на поле брани, то считалось, что он занял своё место в свите Вотана, которого скандинавы называли Одином, т.е. опять же обрел нечто величественное, однако не сами фактом страдания, а фактом участия в бою.
