Сословная культура, от которой старый русский "интеллигент" отрекался, была первобытна и внутренне неспособна покорить себе пробуждающееся индивидуальное сознание, - и он легко, почти без борьбы освобождался от нее под влиянием идей, рожденных другой, более высокой и ценной культурой. Оборвавшись от бытовых основ, сословный осколок становился отщепенцем и потому чувствовал себя абсолютно "свободным" в выборе путей и средств. С прошлым было покончено, будущее казалось большой белой доской. Отсюда беспредельный субъективный радикализм наших кающихся дворян и восставших семинаристов, отсюда же их интеллигентская мания величия. Версилов у Достоевского вместе с Герценом смотрит на Европу с полупрезрительной тоскою. "Там, говорит он, - консерватор всего только борется за существование; да и петролейщик лезет лишь из-за права на кусок. Одна Россия живет не для себя, а для мысли... вот уж почти столетие, как Россия (т.е. ее интеллигентская кучка! - Л.Т.) живет решительно не для себя, а для одной лишь Европы!" "Европа создала, - говорит тот же Версилов, - благородные типы француза, англичанина, немца, но о будущем своем человеке она еще почти ничего не знает. И, кажется, еще пока знать не хочет. И понятно: они не свободны, а мы свободны. Только я один в Европе, с моей русской тоской, тогда был свободен..."
Версилов не видит, что он, не в пример европейскому консерватору или петролейщику, был "свободен" не только от привязи сословных традиций, но и от всяких возможностей социального творчества. Та самая безличная среда, которая давала ему субъективную свободу, тут же представала перед ним, как объективная преграда.
Конечно, в Европе, с ее культурной упорядоченностью, с ее уменьшенной определенностью, приходится ходить по асфальту, по шоссе, вообще, где указано. Абсолютной "свободы" там не найдешь. Линии поведения партий и вождей в основных своих чертах предопределены объективным положением вещей. То ли дело у нас, где сударь интеллигент ничем не связан - в духе своем. "Они" в Европе связаны планами, правилами, курсбухами, программами классовых интересов, а я в своей социальной степи абсолютно свободен. Но вот чудо: сделал абсолютно свободный русский интеллигент три шага и позорнейшим образом заблудился меж трех сосен. И снова идет он на выучку в Европу, берет оттуда последние идеи и слова, снова восстает против их обусловленного, ограниченного, "западного" значения, приспособляет их к своей абсолютной "свободе", т.е. опустошает их, и возвращается к точке отправления, описав 80.000 верст вокруг себя. Словом: твердит зады и врет за двух.
"Ты меня отрицаешь, - говорит наша варварская общественность вознесшемуся в царство "свободы" дворянину интеллигенту или взбунтовавшемуся поповичу, - а я тебя отрицаю. Видишь, какая я рыхлая, тестовидная, бесформенная, - тебе не за что зацепиться во мне. Духовно связать тебя и дисциплинировать я не могу, это правда: тут твоя "свобода". Но и в скульптурный материал для лепки твоих идеалов я тоже не гожусь. Ты сам по себе, я сама по себе. Делай свою историю в одиночку!"
Есть у нас люди, а общества нет:
Русская мысль в одиночку созрела
Да и гуляет без дела.
Ничего другого ведь версиловская "свобода" и не означала, как свободу мысли гулять без дела. И эта "свобода" - ею в абсолютнейшей мере обладал, напр., народоволец Морозов, когда разгадывал в Шлиссельбурге загадки Апокалипсиса, - эта "свобода" проклятием тяготеет над всей историей русской интеллигенции.
(с)Л.Д.Троцкий "Об интеллигенции"
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/intell/tro_obintel.php
