Цицерон говорил:
«Ты знаешь, Лелий, что это за шайка, как они держатся вместе, какое влияние оказывают на собраниях. Поэтому я буду говорить тихим голосом, чтобы меня могли слышать только судьи, потому что найдётся много людей, готовых натравить эту толпу на меня и на каждого порядочного человека, а мы не хотим этого облегчить...»
(Перевод С.Я. Лурье)
О сирийских философах, антисемите Цицероне и обрезанных римлянах
...
...в Риме уже существовала заметная еврейская диаспора. Мы знаем об этом из источника почти случайного. В 59 г. до н.э. Марк Туллий Цицерон, находившийся в расцвете своей ораторской, судебной и политической карьеры (в 63 г. он занимал высшую в республике должность консула и с блеском разоблачил заговор Катилины), взялся защищать Луция Валерия Флакка, бывшего наместника в Азии, обвиняемого в превышении полномочий и коррупции. Обвинение предъявляло Флакку, в числе прочего, удержание в свою пользу еврейских денег, предназначенных для иерусалимского храма — т.е. не только личное обогащение, но и оскорбление религиозных чувств. В том, что Флакк был виновен, сомнений мало — обогащение за счет вверенной провинции было делом обычным; собственно, политическая карьера Цицерона началась с подобного расследования по поводу злоупотреблений могущественного сицилийского губернатора Верреса, только тогда оратор выступал на стороне обвинения. Защищая Флакка, Цицерон почти не приводит фактов — в основном он ужасается моральным качествам обвинителей — лживых и безответственных греков. Заодно достается и евреям:
«Далее следует коварное обвинение насчет еврейского золота. Конечно, именно потому наше дело слушается неподалеку от Аврелиевых ступеней. Именно этот пункт обвинения, Лелий, заставил тебя выбрать это место и призвать толпу — ты знаешь, как эти люди многочисленны, как организованно действуют, как сильны в собраниях. Что ж, я буду говорить потише, чтобы меня услышали [только] судьи; конечно, немало найдется таких, которые захотят натравить этих людей на меня и на любого приличного человека — я не стану им подыгрывать. […] Когда Гн. Помпей захватил Иерусалим, он, будучи победителем, ничего не вынес из святилища. […] В таком подозрительном и склонном к клевете обществе, как наше, он не хотел оставить своим недоброжелателям повода для обвинений. При этом я не верю, что полководца сдержали вера и религия иудеев — иудеев, что так недавно с оружием в руках выступали против нас; скорее — общее благочестие. Так в чем же заключается преступление? […] Каждое общество заботится о своей религии, Лелий, наше должно заботиться о своей. Даже пока Иерусалим стоял, а евреи вели себя мирно, их религия для блеска этого государства, весомости нашей славы, старины его установлений казалась отталкивающей; теперь же сказанное тем более верно, после того, как этот народ оказал нам вооруженное сопротивление; а сколь он дорог бессмертным богам, мы видим по тому, как [евреи] побеждены, разбросаны, обращены в рабство». (Pro Flacco, 66—69; перевод наш.)
Как и в остальных частях речи, Цицерон не утруждает себя реальными доказательствами и опровержениями, а строит защиту на облыжных обвинениях в адрес противников. Между тем некоторые историки всерьез ухватились за это риторическое украшение и записали Цицерона едва ли не в родоначальники европейского антисемитизма. Частично этому помогала редакция перевода. В антисемитской и анти-антисемитской литературе часто приводится фраза в следующем виде: «Евреи принадлежат к темной и отталкивающей силе. Каждый знает, как многочисленна эта клика, как они держатся вместе и какую мощь они могут проявлять благодаря своей спаянности». Здесь первое предложение просто целиком выдумано. В переводе Р. Ляст читаем: «ты знаешь, как велика эта шайка, сколько в ней спайки, как она сильна в наших народных собраниях» — слово «шайка» тоже выдумано, в предыдущем периоде сказано turba, «толпа»; дальше в том же переводе — «нет недостатка в тех, которые подстрекают этих презренных против меня и против каждого из лучших граждан». Смысл, который переводчица передала словосочетанием «этих презренных», выражен в оригинале единственным словом istos. У этого указательного местоимения действительно может быть пренебрежительный оттенок — но далеко не столь конкретный. Дело осложняется тем, что «классического» русского перевода не существует — так, в академическом двухтомном собрании речей Цицерона (М., Наука, 1963) — а их до нас дошло всего-то пятьдесят восемь — речи в защиту Флакка нет.
...