. . . Он родился в сточной канаве двадцатого века. Воспитывался «дном», где говорят только на жаргоне.
Судьба его трагична. Все, что осталось ему в жизни, — это месть. Он ищет тех, кто по своей прихоти
превратил его в скитальца, лишил всего человеческого и обрек на мучения.
... Гулливер Фойл, помощник механика 3-го класса, тупой и грубый, смазчик, уборщик, грузчик,
слишком легкомысленный, чтобы почувствовать горе, слишком сонный, чтобы изведать радость,
слишком пустой для дружбы, слишком ленивый для любви . . .
– Нет! – прорычал Фойл. – Пусть слышат. Пусть слышат все.
– Ты сошел с ума. Только безумец дает заряженный револьвер несмышленому ребенку.
– Прекратите относиться к ним, как к детям. Объясните им про заряженный револьвер. Откройте все.
– Фойл свирепо рассмеялся...
– Только что я положил конец последней тайне. Больше никаких секретов.… Никаких указаний детишкам,
что для них лучше.… Пусть взрослеют. Пора.
– Господи, да он на самом деле потерял рассудок.
– Разве? Я вернул жизнь и смерть в руки людей. Простого человека слишком долго бичевали и вели
такие одержимые, как мы… необузданные, неукротимые люди… люди-тигры. Они все время
подхлестывали мир. Мы все тигры, все трое. Но кто мы такие? Какое право мы имеем решать за всех?
Пусть мир сам выбирает между жизнью и смертью. Почему мы навьючены такой ответственностью?
– Мы не навьючены, – тихо пробормотал Йанг-Йовил. – Мы одержимы. Мы вынуждены принять
ответственность, которой страшится средний человек.
– Так пускай перестанет страшиться, увиливать! Пускай прекратит перекладывать свой долг и свою вину
на плечи первого попавшегося выродка, который поспешит принять их на себя.
Или нам суждено вечно быть козлами отпущения?
– Будь ты проклят! – бушевал Дагенхем. – Неужели до тебя не доходит, что людям доверять нельзя?!
Они сами не знают, чего им надо!
– Так пусть узнают или сдохнут! Мы все в одной упряжке. Будем жить вместе или вместе умрем.
– Хочешь сдохнуть из-за их невежества?!
– Нет. Я в них верю. Я сам был одним из них до того, как стал Тигром. И каждый может стать
необыкновенным, если его встряхнуть, как меня, если пробудить.
Фойл неожиданно вырвался и джантировал в бронзовую голову Эроса, пятьюдесятью футами выше
Пикадилли, откуда яростно завопил: – Слушайте меня! Слушайте все! Буду проповедь читать, я!
– Вы свиньи... Вы живете, как свиньи... В вас есть многое, вы же довольствуетесь крохами.
Слышите меня, вы?.. У вас есть миллионы, а вы расходуете гроши. В вас есть гений, а мыслей что у чокнутого.
В вас есть сердце, а вы чувствуете лишь пустоту… Вы все. Каждый и всякий.
Его осыпали насмешками. Над ним глумились. Он продолжал со страстной яростью одержимого.
– Нужна война, чтоб вы раскошелились? Нужен хлыст, чтобы вы соображали?
Нужен вызов, чтобы пробудить гений.… Остальное время вы пускаете слюни.
– Лентяи! Свиньи, вы все! Хорошо, вызываю вас, я! Сдохните или живите достойно!
– Сдохните, сволочи! Будьте вы прокляты, или придите ко мне, Гулли Фойлу, и я сделаю вас Великими.
– Помогу встать на ноги. Сделаю вас Людьми!
– Ты не можешь его наказать, – сказала Мойра. – Он умирает.
– Нет, – тихо промолвил Джозеф. – Он не умирает. Он грезит. Я, жрец, и знаю эти грезы.
Придет время, и он очнется, и откроет нам, своему народу, все свои помыслы...