О "белом фашизме", фашизме как "рыцарской идее", много и охотно рассуждал еще Иван Ильин. Но более прав, наверное, все же Г. Федотов, утверждавший, что "весь мировой фашизм поднялся на ленинских дрожжах". Фашизм оказался густо замешан на имморализме, провозглашенном Ницше и впервые столь зримо и мощно явленном в большевизме. Еще в 1909 году Томазо Маринетти, основатель футуризма и учитель Муссолини, говорил: "Человек, испорченный библиотеками и затюканный музеями, не представляет больше ни малейшего интереса… Мы хотим воспеть любовь к опасности, привычку к дерзновенности. Хотим восславить агрессивность, лихорадочную бессонницу и кулачный бой... Мы воспеваем наглый напор, горячечный бред, строевой шаг, опасный прыжок, оплеуху и мордобой".
Фашизм, таким образом, есть реакция воли на измельчание человека в цивилизованном мире, на слабость человека культуры, утверждение примата воли над интеллектом ("Фашистский дух — это воля, а не интеллект; всякая сила — есть моральная сила" — Джованни Джентиле). Наконец, на уровне политики фашизм есть реакция "духа государства" на "дух либepaлизма": "Либepaлизм похоронил культуры. Он уничтожил религии. Он разрушил отечества" (Ван ден Брук).
Высшая идея либepaлизма — человек. У государства тоже есть свой ангел, своя высшая идея — идея справедливости. Фашизм и выступает как ангел справедливости, как священная правда, реакция духа на попытку его разложения рафинированной культурой декаданса, мамоной, либepaлизмом и "жидо-большевизмом". Отсюда и обожествление государства у Муссолини (впервые, кажется, в ХХ веке употребившего эвфемизм "Третий Рим"). Мечта, Родина, Справедливость — эти священные слова написаны на знаменах фашизма. Но, более того, фашизм есть романтическая мечта о царстве света и справедливости, которую, в отличие от природной стихии большевизма, фашизм находит в духе государства. И устремлен он — в священное царство справедливости и света. Трубы фашизма звучат не только из античного Рима, но и из священной Валгаллы. Оттуда, освобождаясь от пут христианской морали (рассказывают, что древние германцы-викинги крестились с мечом в руке; держа его над головой), поднимается ницшеанский сверхчеловек. Это все та же вековечная мечта человекобожия, породившая в свое время и Нерона, и Ивана Грозного.
Но и марксизм — не только экономика, но, прежде всего, философия истории (почему он и оказался столь привлекателен для русских). Русский марксизм — это в первую голову вера, это смысл истории, и ее разрешение (марксизм – философия действия). И Третий Интернационал Сталина, и Третий Рим Муссолини, и Третий Рейх Гитлера — лишь разные версии хилиазма, проекты построения царства Божия на земле.
И нельзя, конечно, не видеть эту мистическую близость тоталитарных идеологий, о сути которых Г.П. Федотов писал: "Коммунизм, то есть общение, братство любви с нераздельным владением — "никто ничего… не называл своим" — родился вместе с христианством: это идеал жизни первоначальной христианской общины… Но что из него сделал механизм безбожного века? Национализм, гораздо слабее укорененный в христианстве, чем коммунизм, вырождается еще с большей легкостью. Та же судьба постигает все самые высокие ценности, когда они отрываются от животворящего Центра жизни. Наука вырождается в позитивизм, искусство — в эстетизм и, замыкаясь в себе, становится прибежищем демонических сил. Наша эпоха, поскольку это эпоха распада, порождает жестокий вампиризм восставших на Бога идей-ангелов".
В Русской революции 1917 года ничего фашистского, ничего "римского" еще не было (хотя и Георгий Федотов, и Иван Ильин уже угадывали в большевизме черносотенные черты). Но в 30-х годах коннотации фашизма в СССР уже совершенно отчетливы.
http://www.portal-credo.ru/site/?act=fresh&id=1031