Последняя сказка

[Арсени Й]

В лесу царили Гнусь и Смрад. По чахлой жухлой траве среди зловонных куч мусора, прошлогодней листвы, гнилых объедков и полуразложившихся экскрементов бродили вшивые оборванцы неопределенной наружности. Иные чересчур щепетильные личности из заезжих и доморощенных интеллигентов удивлялись:
- Это как же надо жить, чтобы все так загадить?
- А что такого? – отвечали аборигены, – Если не принюхиваться, не приглядываться и не прислушиваться, то очень даже ничего - вполне комфортно. Ведь дело не в приоритетах, а в тех, кто их расставляет! В конце концов, давно известно, что у нас свой путь, особенный, и этого нельзя не учитывать. А если кому запах не нравиться, то нефиг вообще дышать…
Старый лесной клоп вонючий как падаль и красный как спелая клюква, несмотря на свой прогрессирующий маразм, прекрасно помнящий самые пикантные подробности чужого прошлого, прямо заявил:
- Говнецо – это ничего, в смысле медицины оно даже полезно! Я даже больше скажу, если вокруг все говно и сравнивать не с чем, то на вкус оно как папайя или, допустим, ананас. При старом леснике мы дерьма много съели и только духом окрепли! Враги этого духа как огня боялись, иные впечатлительные натуры даже чувств лишались. А нам хоть бы хны! Сидели себе смирненько, да тихонько смердели друг на друга. Прежние лесники такое качество очень в нас уважали. Самые удачливые, в результате, больших высот могли достичь. Честно говоря, только из говна и получаются настоящие чиновники, уж я то знаю!
Скакавший мимо молодой взъерошенный воробей досадливо щелкнул клювом по клопиному темечку:
- Утомил дед. Из-за таких как ты в лесу не продохнуть. Съесть бы тебя, да противно. Связываться не охота.
Обиженный клоп, окружив себя густым облаком зловония, язвительно ответил:
- А может, я потому так долго живу, что со мной никто связываться не хочет. А ты дурак чирикай - беда болтунов любит!
Клоп забрался было под сухой лист, но тут же высунулся обратно, злобно пообещав:
- Погодите, еще попомните... В нашем лесу никто не имеет права чирикать безнаказанно! А набздеть я еще много смогу. Был бы спрос!
Воробей на минуту задумался:
- А ведь и впрямь может. Хорошо - у меня крылья, а каково кроликам…
С тем и упрыгал дальше.
Подобные разговоры с некоторых пор являлись неотъемлемой частью жизни обитателей Леса. Бузили все, даже паразиты, которым, в общем-то, и жаловаться было не на что. А мухи, сволочи, просто обнаглели. Расплодились в таком количестве, что стали сбиваться в банды мародеров-насильников, и однажды даже уволокли взрослого лося на макушку ели, запихнули рогами в дупло и оставили бедолагу сутки трубить от страха на десятиметровой высоте. Хулиганы требовали от Сохатого права на 80% его шкуры (для разведения личинок), а тот соглашался только на кончик куцего хвоста, вот пацаны ему конкретно и разъяснили, кто в лесу хозяин!
Зайцы из регионального отделения партии экуменических персоналистов «Капустные братья» подняли вопрос об аморальности плотоядия в современных условиях, обосновывая свою позицию тем, что, в конечном счете, всех нас нашли в капусте! Зайцы не только подняли вопрос, но и понесли его на суд общественности, однако по дороге были съедены ею с потрохами.
- Время еще не пришло. – Констатировал сей факт, матерый волк, сыто рыгая и ковыряя грязным когтем в зубах.
В целом, надо признать, что недоразвитость общественного сознания лесной братии с лихвой компенсировалась ее беспорядочной активностью, а всеобщая любовь к категорическим императивам и морализаторству - разом превратила «нормальных» шизиков  в депрессивных параноиков и социопатов.
- Пороть нас некому! – Подвел общий итог безрадостных рассуждений сопливый слизняк.
- Хозяина нет, вот мы и обнаглели.

[Арсени Й]

Убежденность в том, что без Лесника, Лес - дикие джунгли, была почти культовой. Культовыми были и сами персоналии. Аборигены хорошо помнили, как Первый Лесник вознамерился создать Африку в отдельно взятом лесу и с этой целью содрал три шкуры с его обитателей. Впрочем, когда зимой большая часть зверья вымерла от холода, оставшимся пришлось часть вернуть, но уже только во временное пользование.
Его приемник пошел еще дальше. Окружив территорию колючей проволокой и пустив по ней ток, суровый новатор купировал птицам крылья, кошкам и собакам хвосты и уши, а всем недовольным - вместе с ушами и головы. Он выжег каждому на тощей, голой заднице свое личное тавро с серийным номером, распределив Лес по просекам, а зверье - по баракам; и опять отобрал шкуры, заявив, что пора уже растить новые – африканские!
Шкуры с тех пор стали расти как-то неохотно и, все больше, шерстью внутрь. Но многим эксперимент понравился!
На фоне таких титанов последующие лесники выглядели довольно бледно. Запомнились они, разве что, сентиментальной любовью к хоровому пению хвалебных гимнов в свою честь, нездоровой сорочьей страстью к коллекционированию всякого рода металлических побрякушек и невинным селекционным отстрелом инако прыгающих, бегающих и летающих. Один из них, впрочем, народ лесной здорово повеселил: как что не по нему, психанет - и ну в собеседников своими башмаками швыряться, сколько он их разбросал - не сосчитать. Швыряет направо и налево и приговаривает: «Пидорасы, абстракционисты, космополиты еловые, я то ничего, я то смирный, вы еще Кузькину мать не видели, вот где страх-то!»
В общем, эстет и альтруист (в определенном смысле), был этот добрый человек.
А вот последний Лесник наоборот любил всяких уродцев, предпочитая, впрочем, исключительно ручных. Много он их вокруг себя развел. Умиляло его, как они пища и пихаясь по первому его свисту, спешили за кормом. И такие они забавные при этом были, такие смешные! И ладошку вылижут, и на задних лапках спляшут, и даже в теннис с ним сыграют! Ну, так хорошо, что рядом с ними отогревался он душой и сердцем! Одно плохо, как выпьет лишнего, так обязательно какую-нибудь гадость в дом тащит. Гладит за ушами, целует в лобик да приговаривает:
- Вот он сыночек мой, вот он наследничек!
 А проспится, поглядит вокруг мутным взором да как гаркнет:
- Это что за говнюк у меня на столе сидит?
Хрусть ногтем - и нет наследничка! Что и говорить матерый был человечище, одно слово - Хозяин! Видимо, в один из таких запоев приволок он невесть откуда паука в стеклянной банке. Паучок был маленький, худенький, носик остренький. Одни глазки живые бегают туда-сюда. Сразу видно, голодный! Лесник ему мясца свежего с кровью дал, а тот немного перекусил, а что не осилил, по-хозяйски паутинкой оплел «на черный день» и скромненько в уголочке притих благодарно, глазенками-бусинками сверкая.
- Вот ведь он какой, сынуля мой! Почтительный!
Прослезился тут Лесник, хряпнул еще стопочку и вышел «до ветру». Больше его никто в Лесу не видел - как сгинул мужик…
Сначала этому никто значения не придал. Все думали, чудит дядька, погуляет и вернется. Но время шло, а его все не было. И тогда заволновался лесной народ.
- Как же так, …без хозяина-то?
- Без Хозяина нам никак нельзя, помрем!
Выбрали представителей от общества, и пошли к сторожке. Пришли, глядь, а сторожки то и нет. Пустая поляна, да паутина по деревьям клочьями висит. Заскучали тут звери, испугались.
- Не умеем мы, говорят, коллективно Лесом управлять. Не научили нас прежде. Надо старшего выбирать.
Претенденты, впрочем, быстро отыскались. Особенно одна жаба старалась.
- Я, - кричит – Однозначно, самая достойная! Во-первых, я ядовитая, а во-вторых, ежели начну икру метать, вам всем места в лесу мало станет.
Дали ей в рыло, чтобы не выступала. Но вопрос тем не решили. А тут еще дятел, долбит своей красной башкой о сухой пенек и орет почем зря:
- Каждый работяга получит от меня по одной диетической личинке в сутки. Плюс бесплатное лечение у травматолога, а люди творческих профессий даже у проктолога, и это не считая возможности ежедневного созерцания восхода новой зари!
Дурную птицу утихомирили лошадиной дозой промедола. Дятел -  и есть дятел, что с него взять, ежели он всю жизнь на голову стукнутый.

[Арсени Й]

Время шло, а приемлемого решения не находилось. Лесной народ поднял такой гвалт с мордобоем и матюгами, что из соседнего леса, привлеченные шумом, стали зеваки подтягиваться, и что характерно, каждый со своим советом или даже планом окончательного решения всех проблем. Больше всех пеликан один старался, все поучал:
- Чего орете, работать надо, а не глотки драть…
Очень обиделись на него аборигены. Особенно жаба оскорбилась:
- Все, - кричит – Подонки, однозначно! А этот, с кошельком вместо клюва - первый подонок! Ишь чего удумал! Мы, значит, вкалывай от зари до зари, а он наше кровное себе в хайло запихнет и поминай как звали! Они всю жизнь такие! Зажрались, суки! Видела я тут ихнего крокодила, это сколько надо продуктов извести, чтобы из обычного тритона такую сволочь вырастить?
Плюнул пеликан досадливо и улетел сопровождаемый завистливыми взглядами.
- Холеный гад, а тут весь зад в клещах, да морда в прыщах. Эх, не везет нам…
Не на шутку испугались обитатели леса своего сиротства. Совсем приуныли, было, но тут один тощий, облезлый медведь-шатун с голоду да недосыпу о пауке вспомнил:
- Прежний лесник не дурак был. Знал, небось, кого наследником назначать! А что до меня, так мне все равно под чью дудку плясать. Лишь бы кормили от пуза!
Огорошенные медвежьей откровенностью обитатели леса не нашли чем ему возразить, а может и не захотели, зима, как никак, уже на носу была. Решили они тогда всем скопом:
- Конечно паук не орел, чего уж там кокетничать. Тварь – он, тварь и есть. Однако тоже ведь не чужой, а свой – доморощенный! К тому же, если сильно прищуриться и посмотреть сбоку, под острым углом, то как стали уверять некоторые анонимные личности, он даже вполне симпатичный, даром что хелицеровый.
Подумав недолго, отправилось зверье пауку челом бить, да не тут то было. Всю поляну вокруг паучьего логова теперь местные паразиты оккупировали и никак сквозь их плотные ряды не пробиться было. Раньше то, все эти клещи, пиявки, комары да трутни по одиночке «трудились», каждый в своем регионе, а теперь вдруг все разом под мохнатую лапу подались, в чиновники определяться. Потоптались лесные голодранцы у подножия паучьего «Олимпа», удивляясь, как много вокруг них уже паутины наплелось, да тихо расходиться стали. Только самые упрямые задержались.
- Мы, - говорят – не уйдем, пока чаянья наши и думы горькие, до «Самого» не доведем. Нам теперь все одно! Пусть выходит, а не-то худо будет!
Но, не очень то их испугались. Сутки ждали, двое, на третьи явился к ним старый знакомый слизень. Важный такой, раздувшийся и еще более скользкий, чем раньше.
- Чего шумите, синьоры хорошие – спросил с мягким укором, за которым самым проницательным послышались нотки скрытой угрозы.
- Покою от вас нет. Их лесное высокоблагородие изволит почивать на лаврах после дел праведных, а вы мешаете естественному процессу.
Тут молодой воробей даже сплюнул с досады.
- Это, какие же такие дела? Что-то мы не одного не видели! Одной паутиной пол-леса запаскудил - и всё. Скоро летать негде будет!
- Это все потому, - назидательно отвечал слизень – что мозги у тебя воробьиные, оттого и не видишь дальше своего клюва. Их высокопревосходительство не покладая жвалв, плел вертикаль паутины, в чем преуспел всесторонне, а отдохнет немного, и за горизонталь примется. Что же касается полетов, то летать тоже надо уметь! Кончились времена брожения и шатаний. Идет новая эра порядка и тотального контроля в рамках демократических преобразований. Есть лицензия, пари орлом! Нет - крылья долой, претенденты всегда найдутся!
Слизень расчувствовался, рассопливился и заскользил вниз по пригорку.
- Вот, наши лучшие кадры! Новые соколы так сказать, – заявил он, указывая на небо.
Ошалевшее от административных новаций зверье, открыв пасти, с изумлением смотрело, как над кронами деревьев, неумело дрыгая конечностями, кружили: тощий медведь-шатун, ядовитая жаба и еще добрый десяток таких же чудных персонажей.
Не все еще пока получается, - комментировал слизняк их неловкие движения в воздухе – но, как говорится: «не боги горшки обжигают»!
Под шумок, никто и не заметил, как болтливого воробья уволокли куда-то в чащу четыре здоровых кукушонка, по дороге обрывая перья с крылышек.
- Да, ребята, видимо нам и впрямь пора по домам. – Сказал полоумный дятел, вмиг излечившись от своего сумасшествия.
- Мне бы промедольчику, да личинку пожирней - и все, я не в претензии!
И побежал по земле на коротких лапках, опасаясь летать без лицензии. Остальные сиганули врассыпную, вслед за ним. Вмиг поляна опустела.
- То-то же! – удовлетворенно констатировал сей факт слизень, и вспорхнув, элегантно заскользил по воздуху в сторону паучьего логова.

[Арсени Й]

А паук, тем временем, все также тихо сидел в своей норке, и только две бусинки-глазки его ярко горели в темноте. Жутко горели, надо сказать. Угрожающе!
Много ли с тех пор времени прошло, мало ли, трудно сказать: только в самом лесу ничего не изменилось. Кто был с голым задом, тот с ним так и бегает, высунув язык. А у кого с шерстью побогаче было, те даже выгоду себе от того поимели. Попришивали на шкуру форменные пуговицы, погоны с большими звездами, да все как один на службу определились. Теперь куда ни плюнь – кругом «ихния благородия», сидят и внимательно смотрят, чтобы не пропустить того важного момента, когда быт аборигенов лесных стремительно улучшаться начнет.
Более того, от бдительного созерцания у многих даже видения начались. Стало им казаться, что быт этот и впрямь налаживается. Ну что тут скажешь, когда уже коровы летать стали! В общем, успокоился лес. Притих. Даже воробей опять объявился. Только узнать его теперь трудно было. Тощий, общипанный, молча скакал по дорожкам и от каждой тени шарахался.
Повстречал его как-то старый лесной клоп, тот самый, ветеран почетный и уважаемый. Расправил фалды пышного генеральского кителя, забренчал наградами, и сказал ехидно, но как-то даже по-отечески.
- Ну что, жиденок, дочирикался? А я ведь тебя предупреждал, советовал. В нашем лесу лучше лишний раз перебздеть, чем упаси господи, недобздеть малость. Жизнь штука вонючая, это понимать надо!
Сказал и уполз в чащу, а ведь мог бы и улететь. Но клоп был взглядов консервативных и новаций молодежи не поддерживал, что впрочем, ему прощалось. Что взять с говнюка старого? Пускай себе ползает, лишь бы под ногами не путался.
Лесной молодняк, кстати сказать, паука очень полюбил. Один хорек в его поддержку даже партию организовал, «Жующие вместе» называлась. Верноподданнические демонстрации устраивал, с песнями и бесплатной раздачей «халявы». Но кто-то донес на хорька, мол, партия его на самом деле зовется «Жующие вместо…». Задумались тогда некоторые: «А вместо кого, интересно?», и хорька быстро, без лишнего шума, куда-то убрали. И правильно, между прочим, сделали. Нефиг лезть, конечно в Лесу всего хватает, но далеко не всем!

[Арсени Й]

Однако недовольные в лесу все же остались. Куда же без них! Собрались они как-то все вместе и решили еще раз сходить к пауку, по душам поговорить. Мол, не пора ли тебе «хелицеровый», уже, что-нибудь полезное для народа сделать, или место освободить, коли ноша тяжела.
Воробья с собой звали, да только он плюнул в сердцах и упрыгал в соседний лес, где, как говорят, всех пауков давным-давно дустом потравили! Впрочем, врут наверное… Однако диссиденты эти далеко не ушли. Сделали по паре шагов, да увязли, как один в липкой паутине, которая к тому времени весь лес оплела. Висели они в ней, дергались и громко возмущались:
- Это что же такое, где правда? Где справедливость? Даешь честные выборы нового «Отца родного», который и мордой пригож, и лап не более четырех на одно туловище.
Смешно, право слово! На такой должности лапы сами отрастают, чего зря вопить?
Чем больше «ходоки» трепыхались, тем больше в паутине запутывались, но шума меж тем немало создали.
Выполз к ним тогда, опять, слизень, толи тот же самый, толи другой (кто их разберет, беспозвоночных)? Распластался он по поляне, огромный, как грязная лужа после сильного ливня, и сердито спросил:
- Чего, паразиты, глотки дерете? Их лесное величество отдыхать изволят!
- Мы - не паразиты! - возмущались представители оппозиции, - Мы - честные граждане демократического леса, а вот это самозваное величество только и знает, что отдыхать. При таком режиме ему и работать некогда. А ну тащи сюда этого «гаранта», мы ему жвалвы-то начистим, мы ему… ать… мать… размать… ругался заляпанный паутиной демократический электорат, нимало не смущаясь своей врожденной интеллигентности.
Но слизняка их гнусные выпады нисколько не тронули.
- Надо – веско сказал он, - внимательно читать прессу. По новому постановлению императорского серпентария именно вы и являетесь паразитами, и другим паразитам не бывать! Да и вам недолго осталось ерепениться. Паутинка-то, она только с виду легкая да тонкая, а на самом деле крепкая, как удавка!
- Караул! – завопила испуганная оппозиция – Кровавый заговор. Требуем допустить нас к его вечно спящему величеству, может, его и нет совсем. Кто он, сударь паук? Кто он?
Шум поднялся такой, что хоть всех святых выноси, грандиозный получился шум! Но среди всеобщей суеты и гвалта раздался ехидный голос слизняка:
- Посмотреть хотите? Это можно! Грех отказывать народу в последнем желании.
И тут только заметили бузатеры, что в лесу как-то резко потемнело. В мертвой тишине, с ужасом, наблюдали они как огромная тень медленно надвигаясь заслонила собой яркое полуденное солнце. Холод и мрак вмиг опустились на Лес. Высоко, намного выше самого высокого дерева, широко расставив свои лохматые лапы стоял огромный паучище! Его острые как бритвы жвалвы, со страшным металлическим скрежетом терлись друг о друга, наводя этим звуком смертную тоску и ужас на тех, кто сразу не умер от первого приступа животного страха. Огромные красные глаза невиданного зверя горели адовым огнем и были в них космический холод, пустота и абсолютная безжалостность, которую невозможно описать словами.
Тогда только, даже до самых безмозглых обитателей леса дошло, наконец, что если все и казалось дурной сказкой, то сказка эта была последней.
Так-то вот. А вы думайте…