Аркадий Ярицын, Петрозаводск: "Много лет после освобождения, да и теперь ещё иногда, как только закрою глаза, вижу перед собой ряды колючей проволоки с часовыми на вышках. Передо мной проходят исхудалые лица женщин и измождённых мужчин, детей с потухшими глазами, одетых в тряпьё. Вижу страшную вывеску с предупреждением о расстреле. Из дома, что и сегодня стоит на улице Олонецкой в Петрозаводске, время от времени доносились страшные крики. Там истязали и пытали людей. Туда доставляли виновных в нарушении лагерного режима или тех, кого охранники считали таковыми по своему усмотрению. Новоявленные палачи, не считаясь с девической стыдливостью, не слыша детского плача, срывали со своих жертв одежду и избивали резиновыми плётками. Такому избиению мог подвергнуться каждый, ибо никто не мог предвидеть, к чему придерётся надзиратель".
Виктор Николаевич Волков привлекает цепкой своей памятью и поныне живущей обидой, болью не утихающей, не прощением тех, кто отнял у него три года детства: "Вот этот страшный дом. Улица Олонецкая, 2. Штаб лагеря - некоторые звали комендатурой. Тут наша колонна остановилась. Вышли начальники. Сделали перекличку. Волковы! Мой отец - на костылях, сестре Вале - 5 лет, мне - 8. Раечка у мамы на руках, ей один годик. Объявляют - нельзя выходить из лагеря, взрослые будут работать каждый день, продукты будут выдаваться раз в неделю. Каждая семья имеет право занять только одну комнату.
Пошли мы по улице Олонецкой, стали спрашивать, где есть жильё. Вышли на улицу Чапаева, увидели большой деревянный дом на пустыре. В том доме нашлась комнатка: три на три метра на пять человек.
Был декабрь 1941 года. Крики, гам, стоны, солдаты финские с винтовками. Вещи все отобрали, разрешили взять только то, что смогли унести в руках - одежду и одеяло. Назавтра погнали мать на разгрузку дров, на разборку кирпичных разбитых зданий. Однажды послали на переборку картошки…
Из продуктов главный продукт, конечно, была мука. Но это была не мука! Это была молотая белая бумага с добавкой муки. Хлеба, коржа из неё нельзя испечь, хоть ты удавись, не получалось. Мы варили эту муку, глотали серый клейстер, который щёлкал на зубах, прилипал к нёбу. Как мы ждали весну! Скорее бы увидеть, сорвать травинку, съесть. Когда трава пошла, её тут же всю съедали, огороды были голые, чёрная земля. Первой съедали крапиву, затем клевер.
От голода, от грязной травы началась дизентерия. В лагере появился врач Богоявленский. Его палка ходила по спинам тех, у кого плохо убран двор, грязно в уборной. Маму стали гонять на рытьё траншей. Рядом с кладбищем рыли, а затем возили туда мёртвых. Утром по лагерю едет телега-ящик, собирает умерших за ночь.
Летом парней, которым исполнилось 15-16 лет, финны отправили на лесозаготовки. Вернулись к зиме - кожа да кости. Многие после померли от чахотки...
Ленина Макеева, Петрозаводск: "Когда началась война, отец уверял нас, что долго она не продлится, и отправил семью в его родную деревню Шангостров, где жила его мать, моя бабушка. Но война туда пришла быстрее, чем в Петрозаводск. Мы пытались уйти от наступавшего противника и отправились в сторону Свири. Мне было пять с половиной лет, а братику Юре - три с половиной. Я вела его за руку. Мы ушли в лес. С нами шли и другие деревенские семьи. Кончилась еда. Некоторые из женщин пошли на брошенные колхозные поля накопать картошки. Но тут появились финские разведчики. Так мы оказались в плену.
Мама была беременной уже на последнем месяце и в деревне родила двойню девочек. А через некоторое время нас разместили в домах барачного типа, которые были уже обнесены колючей проволокой. Семья наша выросла. Нас было уже пятеро, и с нами из деревни приехали бабушка и дедушка. Поселили нас в комнате на 15 квадратных метрах, и было в ней пять семей. В общей сложности 21 человек. В условиях голода, холода, без медикаментов люди вымирали целыми семьями. Не обошло это горе и нас. Один за другим умерли бабушка и дедушка. Организм мамы тоже ослаб, и она заболела куриной слепотой и малокровием. Мои маленькие сестрички Галя и Нина, не получая даже материнского молока, тоже умерли. Мы с мамой остались вдвоём. И не знаю, что было бы с нами, если бы не девочка-подросток 14-летняя Римма Гуляева, ныне Иванова, родом из той же деревни Шангостров. Вместе с взрослыми она тоже выходила на работы. Благодаря своей сноровистости умела найти то у финнов, то среди местного населения что-нибудь съестного. И непременно делилась с нами.