Кропоткин. «Взаимная помощь как фактор эволюции»

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Только массовые избиения, во время которых погибли десятки тысяч людей, могли приостановить это широко распространившееся народное движение, и только при помощи меча, огня и колесования юные государства обеспечили за собой первую и решительную победу над народными массами²⁾.

В течение следующих трех столетий, государства, как на континенте, так и на Британских островах, систематически уничтожали все учреждения, в которых до того находило себе выражение стремление людей ко взаимной поддержке. Деревенские общины были лишены права мирских сходов, собственного суда и независимой администрации; принадлежавшие им земли были конфискованы. У гильдий были отняты их имущества и вольности, они были подчинены контролю государственных чиновников и отданы на произвол их прихотей и взяточничества.

Города были лишены своих верховных прав, и самые источники их внутренней жизни: вече, выборный суд и выборная администрация, верховные права прихода и гильдии — всё это было уничтожено. Государственный чиновник захватил в свои руки каждое звено того, что раньше составляло органическое целое. Благодаря этой роковой политике и порождённым ею войнам, целые страны, прежде населенные и богатые, были опустошены; богатые и людные города превратились в незначительные местечки; даже самые дороги, соединявшие города между собой, стали непроходимыми. Промышленность, искусство, знание — пришли в упадок. Политическое образование, наука и право были подчинены идее государственной централизации. В университетах и с церковных кафедр стали учить, что учреждения, в которых люди привыкли воплощать до тех пор свою потребность во взаимной помощи, не могут быть терпимы в надлежаще организованном государстве; что государство и церковь одни могут представлять узы единения между его подданными; что федерализм и «партикуляризм» были врагами прогресса, — и что государство — единственный пристойный инициатор дальнейшего развития.

В конце восемнадцатого века короли на континенте Европы, парламент в Англии и даже революционный конвент во Франции, хотя и находились в войне друг с другом, сходились в утверждении, что в пределах государства не должно быть никаких отдельных союзов между гражданами, кроме тех, которые установлены государством и подчинены ему; что для рабочих, осмеливавшихся вступать в «коалиции», единственное подходящее наказание — каторга и смерть. — «Не потерпим государства в государстве!» Только государство и государственная церковь должны заботиться об общих интересах; подданные же должны оставаться мало связанными между собой кучками людей, не объединенных никакими особенными узами, и обязанных обращаться к государству, всякий раз, когда они имеют какую-нибудь общую потребность.

Вплоть до половины девятнадцатого века эта теория и соответственная ей практика господствовали в Европе. Даже на торговые и промышленные общества глядели с подозрением. Что же касается рабочих, то еще на нашей памяти их союзы считались незаконными, даже в Англии; такой же точки зрения придерживались не далее, как двадцать лет тому назад, в конце XIX-го века, на континенте. Вся система нашего государственного образования, вплоть до настоящего времени, даже в Англии, была такова, что значительная часть общества смотрела, как на революционную меру, если народ получал такие права, какими в средние века, пятьсот лет тому назад, пользовался всякий — свободный и крепостной, — на деревенском мирском сходе, в своей гильдии, в своем приходе и в городе.

²⁾ Немногие из наших современников ясно представляют себе как размеры этого движения, так и способы его подавления. Но люди, писавшие немедленно после великой крестьянской войны, определяли число крестьян, умерщвленных после их поражения в Германии, от ста до ста пятидесяти тысяч душ. См. Zimmermann’s, «Аllgemeine Geschichte des grossen Bauernkrieges». О способах подавления движения в Нидерландах см. Richard Heath’s «Anabaptism».

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Поглощение всех общественных отправлений государством неизбежно благоприятствовало развитию необузданного, узкого индивидуализма. По мере того, как обязанности граждан по отношению к государству умножались, граждане очевидно освобождались от обязанностей по отношению друг к другу. В гильдии, — а в средние века все принадлежали к какой-нибудь гильдии или братству, — два «брата» обязаны были поочередно ухаживать за больным братом; теперь же достаточно дать своему соседу адрес ближайшего госпиталя для бедных. В варварском обществе присутствовать при драке двух людей, возникшей из-за личной ссоры, и при этом не позаботиться, чтобы драка не имела рокового исхода, значило навлечь на себя обвинение в убийстве; но, согласно теперешней теории всеохраняющего государства, присутствующему при драке нет нужды вмешиваться, — на то имеется πолиция. И в то время, как у дикарей, — например у готтентотов, — считалось бы неприличным приняться за еду, не прокричавши троекратно приглашения желающему присоединиться к трапезе, у нас почтенный гражданин ограничивается уплатой налога для бедных, предоставляя голодающим распорядиться, как им угодно.

В результате, везде — в законе, в науке, в религии — торжествует теперь теория, гласящая, что люди могут и должны добиваться собственного счастья, не обращая никакого внимания на чужие нужды. Это стало религией нашего времени, и люди сомневающиеся в ней считаются опасными утопистами. Наука громко провозглашает, что борьба каждого против всех составляет руководящее начало природы вообще, и человеческих обществ в частности. Именно этой борьбе биология приписывает прогрессивную эволюцию животного мира. История рассуждает таким же образом, а политико-экономы, в своем наивном невежестве, рассматривают прогресс современной промышленности и механики, как «поразительные» результаты влияния того же начала.

Сама религия церквей является религией индивидуализма, слегка смягчаемого более или менее милосердными отношениями к своим ближним — преимущественно по воскресеньям. «Практические» люди и теоретики, люди науки и религиозные проповедники, законоведы и политические деятели, все согласны в одном, а именно, что индивидуализм, в его наиболее грубых проявлениях, можно, конечно, смягчать благотворительностью, но что он является единственным надежным основанием для поддержания общества и его дальнейшего прогресса.

Казалось бы, поэтому, делом безнадежным — разыскивать институции и практические проявления начала взаимной помощи в современном обществе. Что могло уцелеть от них? И всё же, как только мы начинаем присматриваться, как живут миллионы человеческих существ, и изучаем их повседневные отношения, нас поражает, прежде всего, огромная роль, которую играют в человеческой жизни, даже в настоящее время, начала взаимной помощи и взаимной поддержки. Хотя вот уже триста или четыреста лет совершается, и в теории и в самой жизни, разрушение учреждений и обычаев взаимной помощи, — тем не менее сотни миллионов людей продолжают жить при помощи этих учреждений и обычаев; они благоговейно поддерживают их там, где их удалось сохранить, и пытаются воссоздать их там, где они уничтожены.

Мы переживаем, каждый из нас, в наших взаимных отношениях, моменты возмущения против модного, индивидуалистского символа веры наших дней, и поступки, при совершении которых люди руководятся своей склонностью к взаимной помощи, составляют такую огромную часть нашего повседневного обихода, что если бы возможно было внезапно положить им конец, то этим немедленно был бы прекращен весь дальнейший нравственный прогресс человечества. Человеческое общество, в таком случае, не могло бы даже продержаться дольше, чем жизнь одного поколения. Факты этого порядка, в большинстве случаев оставленные без внимания социологами, но, тем не менее, имеющие первостепенное значение для жизни и дальнейшего подъема человечества, мы и рассмотрим теперь, начиная с существующих установлений взаимной поддержки, и переходя затем к таким актам взаимной помощи, которые исходят из личных или общественных симпатий.
 
Окидывая широким взглядом современное устройство европейского общества, мы прежде всего поражаемся тем фактом, что, несмотря на все усилия покончить с деревенской общиной, эта форма единения людей продолжает существовать в обширных размерах, как видно будет из последующего, и что в настоящее время делаются многочисленные попытки, либо восстановить её в том или ином виде, либо найти что-нибудь в замену её. Ходячие теории буржуазных экономистов утверждают, что община умерла в Западной Европе естественной смертью, так как общинное владение землёй было найдено несовместимым с современными требованиями возделывания земли. Но истина заключается в том, что нигде деревенская община не исчезла по доброй воле; напротив, везде правящим классам потребовалось нисколько столетий настойчивых и не всегда успешных усилий, с целью искоренить общину и конфисковать общинные земли.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Во Франции, уничтожение независимости деревенских общин и грабеж принадлежащих им земель начались уже в шестнадцатом веке. Впрочем, только в следующем столетии, когда крестьянская масса была доведена, поборами и войнами, до порабощения и нищеты, так ярко описанных всеми историками, грабеж общинных земель мог совершаться безнаказанно, и тогда он достиг скандальных размеров. «Каждый брал у них, сколько мог… изобретались воображаемые долги, с целью захватить их земли», — так выражается эдикт, обнародованный Людовиком XIV-м в 1667 году³⁾. Конечно, государство не нашло иного средства для излечения этих зол, как еще большее подчинение общин своей власти и дальнейшее ограбление их — на этот раз самим государством. В сущности, уже два года спустя все денежные доходы общин были конфискованы королем.

Что же касается до захвата общинных земель, то он становился всё шире и шире, и в следующем столетии дворянство и духовенство уже оказались владельцами огромных участков земли — они владели половиной всей годной для обработки площади, согласно некоторым оценкам, причем большинство этих земель оставалось невозделанными⁴⁾. Но крестьяне всё еще сохраняли свои общинные учреждения, и вплоть до 1787 года деревенские мирские сходы, состоявшие из всех домохозяев, собирались, обыкновенно под тенью колокольни или дерева, для распределения наделов, или для передела остававшихся в их владении полей, раскладки налогов и избрания общинной администрации, точно так же, как это и до сих пор делает русский „мiръ”^*). Это вполне доказано теперь исследованиями Бабо⁵⁾.

Французское правительство нашло, однако, общинные мирские сходы «чересчур шумными», чересчур непослушными, и в 1787 году они были заменены выборными советами, состоявшими из старшины и от трех до шести синдиков, которые избирались из более состоятельных крестьян. Через два года «революционное» Учредительное Собрание (Assemblée Constituante) сходившееся в этом отношении вполне со старым строем, вполне подтвердило вышеуказанный закон (14 декабря 1789 года) и деревенская буржуазия занялась теперь в свою очередь грабежом общинных земель, который и продолжался в течение всего революционного периода.

Только 16 августа 1792 года, Законодательное Собрание (Assemblée Legislative) под давлением крестьянских восстаний и поднятого настроения после взятия народом королевского дворца, решило возвратить общинам отнятые у них земли; но в то же время оно постановляло, чтобы эти возвращенные земли были разделены между одними более зажиточными крестьянами. Мера эта, конечно, вызвала новые восстания, и она была отменена в следующем же году, когда, после изгнания жирондистов, Конвент постановил 11 июня 1793 г., чтобы все общинные земли, отнятые помещиками и пр. у крестьян, начиная с 1669 года, были возвращены общинам, которые могли, — если решали это большинством двух третей голосов, — разделить общинные земли в таком случае поровну между всеми обывателями, как богачами, так и бедняками, между «активными» и «пассивными» гражданами⁶⁾.
³⁾ «Chacun s’en est accommodé selon sa bienséance… on les a partagés… pour dépouiller les communes, on s’est servi de dettes simulées». (Эдикт Людовика XIV, 1667 года, цитируется различными авторами. За восемь лет перед тем, общины были взяты под присмотр государства).
⁴⁾ «В огромных имениях помещиков, даже когда они имеют миллионные доходы, вы наверняка найдете землю необработанной» (Arthur Young). «Одна четвертая часть земли лишена обработки»; «в течение последних ста лет земля пришла в дикое состояние»; «ранее цветущая Солонь превратилась теперь в большое болото» и т.д. (Théron de Montaugé, цит. у Taine, «Origines de la France Contemporaine», т. I, стр. 441).
⁵⁾ A.Babeau. «Le Village sous l’Ancien regime», 3-е издание, Paris, 1892.
⁶⁾ В восточной Франции закон этот, в той его части, которая касалась возврата общинных земель, лишь подтвердил то, что уже было сделано самими крестьянами, а в других частях Франции он большей частью, остался мёртвой буквой.

       ^*) міръ — крестьянская община в России. — Η.Γ.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

‎Тем не менее законы о разделе общинных земель настолько шли вразрез с представлениями крестьян, что последние не выполняли их, и повсюду, где крестьяне вернулись во владение, хотя бы частью ограбленных у них мирских земель, они владели ими сообща, оставляя их неделеными. Но вскоре наступили долгие годы войн и реакция, и общинные земли были просто конфискованы государством (в 1794 году) для обеспечения государственных займов; часть их была назначена на продажу и в конце концов разграблена; затем они снова были возвращены общинам и снова конфискованы (в 1813 году), и только в 1816 году остатки этих земель, составлявшие около 6,000,000 десятин наименее производительной земли, были возвращены деревенским общинам⁷⁾.

Но и это еще не было концом общинных злоключений. Каждый новый режим видел в общинных землях удобный источник для вознаграждения своих сторонников, и три закона (первый в 1837 году), а последний при Наполеоне III) были проведены, с целью побудить деревенские общины произвести раздел общинных земель. Три раза эти законы приходилось отменять, вследствие оппозиции, которую они встречали в деревнях, но всякий раз правительству удавалось отхватить что-нибудь от общинных владений; так, Наполеон III, под предлогом покровительства усовершенствованным методам агрикультуры, отдал крупные общинные владения некоторым из своих фаворитов.

Что же касается до автономии деревенских общин, то что могло оставаться от неё после стольких ударов? Правительство смотрело на старшину и синдиков, как на своих даровых чиновников, выполняющих известные функции государственного механизма. Даже теперь, при третьей республике, деревня лишена всякой самостоятельности, и малейшее действие в пределах деревенской общины не может быть совершено без вмешательства и санкции чуть ли не всего сложного государственного механизма, включая префектов и министров.

Трудно поверить, а между тем в действительности оно так: если, например, крестьянин намеревается уплатить денежным взносом свою долю труда по починке общинной дороги, (вместо того, чтобы самому набить требуемое количество камня), то не менее двенадцати государственных чиновников различного ранга должны дать согласие на это, причем это требует пятьдесят два бумажных документа, которыми эти чиновники должны обменяться, прежде чем крестьянину, наконец, будет разрешено внести денежную уплату в общинный совет. Всё остальное носит тот же характер. То же самое, если буря повалит дерево на дороге⁸⁾.
⁷⁾ Вслед за торжеством буржуазной реакции общинные земли были объявлены (24 августа 1794 г.) государственным имуществом и, вместе с землями, конфискованными у дворянства, назначены на продажу и расхищены «черными шайками» (bandes noires) мелкой буржуазии. Правда, этому расхищению был положен конец в следующем году (закон 2 Прериаля, V года Республики) и предшествовавший закон отменен, но в это время деревенские общины были просто уничтожены и взамен их введены кантональные, т.е. волостные, советы.
     Лишь семь лет спустя (9 Прериаля, XII года Республики), т.е. в 1801 году, были восстановлены деревенские общины, но у них отняли все права и в 36.000 французских общин старшины и синдики были назначаемы правительством! Эта система поддерживалась вплоть до революции 1830 года, когда, согласно закону 1787 года, были введены выборные общинные советы. Что же касается общинных земель, то они были снова, в 1813 году, захвачены государством, расхищены, и лишь часть их была возвращена общинам в 1816 году. См. классическое собрание фpaнцyзcкиxъ законов: Dalloz, «Repertoire de Jurisprudenсe»; a также работы Doniol, Bonnemère, Babeau и мн. других.
⁸⁾ Эта процедура кажется настолько нелепой, что ей трудно было бы поверить, если бы вполне авторитетный писатель в «Journal des Economistes» (1893, Avril, стр. 94), г. Трикош, не перечислил сполна все 52 документа и не привел еще несколько подобных примеров.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

То, что случилось во Франции, происходило повсюду в Западной и Средней Европе. Даже главные годы этого колоссального грабежа крестьянских земель везде совпадают. Для Англии единственное различие заключается в том, что грабеж совершался путем отдельных актов, а не путем общего закона, — словом, дело происходило с меньшей поспешностью, чем во Франции, но зато с большей основательностью. Захват общинных земель лэндлордами также начался в пятнадцатом столетий, после подавления крестьянского восстания в 1380 году, как видно из «Historia» Россуса и статута Генриха VII-го, в которых об этих захватах говорится под заголовком: «гнусности и злодеяния, вредящие общему благу»⁹⁾. Позднее, при Генрихе VIII-м, было начато, как известно, специальное расследование (Great Inquest) с целью прекратить захват общинных земель, но расследование это закончилось санкционированием расхищения, в тех размерах, в каких оно уже произошло¹⁰⁾.

Расхищение общинных земель продолжалось, и крестьян продолжали сгонять с земли. Но только с середины XVIII-го столетия, в Англии, как и везде в других странах, установилась систематическая политика уничтожения общинного владения; так что следует удивляться не тому, что общинное владение исчезло, а тому что оно могло сохраниться, даже в Англии, и «преобладало еще на памяти дедов нашего поколения»¹¹⁾. Истинной целью «актов об огораживании»^*) (Enclosure Acts), как показано было Seebohm, было устранение общинного владения¹²⁾, и оно было настолько хорошо устранено, когда парламент провел, между 1760-м и 1844-м годом, почти 4000 актов об огораживании, что от него остались теперь только слабые следы. Лорды забрали себе земли деревенских общин, и каждый отдельный случай захвата был санкционирован парламентом¹³⁾.
⁹⁾ Dr. Ochenkowski, «Englands wirthschaftlисhe Entwickelung im Ausgange des Mittelalters». (Iena, 1879) стр. 35 и след., где обсуждается весь этот вопрос с полным знанием текстов.
¹⁰⁾ Nasse, «Ueber die mittelalterliche Feldgemeinschaft und die Einhegungen des XVI Jahrhunderts in England}}», Bonn, 1869), стр. 4, 5; Vinogradov, «Villainage in England», (Oxford, 1892).
¹¹⁾ F.Seebohm, «The English Village Community», 3-е изд. 1884, стр. 13–15.
¹²⁾ «Рассмотрение деталей Акта об огораживании, обнаруживает, что вышеописанная система (общинного владения) была той системой, устранение которой являлось задачей этого акта» (Seebohm, l.с., стр. 13). И далее: «эти акты составлялись вообще в одной и той же форме, начиная с заявления, что открытые и общие поля (делянки в различных полях и пастбища) лежат в различных местах небольшими клочками, отличаясь черезполосностью и неудобством расположения; что различные лица владеют частями этих земель и владеют общими правами на них… и что желательно, чтобы земли были поделены и огорожены, причем каждому владельцу определена была бы известная часть» (стр. 14). Указатель Портера, заключает 3867 таких актов, из которых наибольшее количество падает на декады 1770–1780 и 1800–1820, так же как и во Франции. См. Приложение XVI-е.
¹³⁾ Акты об огораживании — поразительный пример того самоволия земельной аристократии, которое под покровительством парламента, удерживалось в Англии до конца девятнадцатого века и продолжает держаться еще до сих пор. В силу этого Акта, если наследник бывших феодалов (или тот, кто купил у них права) загораживал вольные общинные земли изгородью — в несколько десятков верст — то они становились его собственностью, в силу той фикции, поддерживаемой английскими законниками и профессорами, что в территории, на которую прежде распространялась судебная власть феодального лорда, все земли принадлежали ему, — фикция, вполне разрушенная Нассэ и Виноградовым, но, тем не менее, признаваемая английскими законодателями.
     Общине предоставлялось в таком случае доказывать в суде, что огороженные земли были её собственностью, чего община почти никогда не могла доказать, во-1) потому что у неё на то не было никаких документов, так как документы писались только на личную собственность (известно что и в России крестьяне получали форменные документы на общинную землю только после 1861-го года); а во-2) потому что всякое дело в английских судах, если только оно переносится в высшие инстанции, обходится сказочно дорого — т.е. стоит многих сотен тысяч рублей. Между тем в силу «Акта об огораживании», парламент выдал более 4000 отдельных документов, утверждавших право личной собственности и на обширнейшие общинные земли, в пользу родовых лэндлорда, или позднейших приобретателей, скупавших родовые имения. И такие акты парламент продолжает выдавать по сию пору.

       ^*) В настоящей публикации перевод ‘Enclosure’ как „ограждение“ заменён устоявшимся в отечественной историографии термином „огораживание“ — Η.Γ.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

В Германии, в Австрии и в Бельгии деревенская община была тоже разрушена государством. Примеры того, чтобы общинники сами разделяли между собой общинные земли, были редки¹⁴⁾, между тем как государства везде понуждали их к подобному разделу или просто благоприятствовали захвату их земель частными лицами. Последний удар общинному владению в Средней Европе также был нанесен в средине восемнадцатого века. В Австрии правительству пришлось пустить в ход грубую силу в 1768 году, чтобы заставить общины совершить раздел земель, — причем, два года спустя, для этой цели была назначена специальная комиссия.

В Пруссии, Фридрих II, в некоторых из своих указов (в 1752, 1763, 1765 и 1769 гг.), рекомендовал судебным камерам (Justizcollegien) производить раздел насильственным путем. В Силезии, с той же целью, была опубликована, в 1771 году, специальная резолюция. То же происходило и в Бельгии, но так как общины оказывали неповиновение, то, в 1847 году, был издан закон, дававшей правительству право покупать общинные луга, с целью распродажи их по частям, и производить принудительную продажу общинной земли, если на неё находился покупатель¹⁵⁾.

Короче говоря, разговоры об естественной смерти деревенских общин в силу экономических законов представляют такую же безобразную шутку, как если бы мы говорили об естественной смерти солдат, убитых на поле битвы. Фактическая сторона дела такова: деревенские общины прожили более тысячи лет, и в тех случаях, когда крестьяне не были разорены войнами и поборами, они постепенно улучшали методы культуры; но так как ценность земли возрастала, вследствие роста промышленности, и дворянство при государственной организации приобрело такую власть, какой оно никогда не имело при феодальной системе, — оно завладело лучшей частью общинных земель и приложило все усилия, чтобы разрушить общинные установления.
 
Установления деревенской общины так хорошо соответствуют, однако, нуждам и понятиям тех, кто сам обрабатывает землю, что, несмотря на всё, Европа вплоть до настоящего времени покрыта еще живущими пережитками деревенских общин, а деревенская жизнь изобилует по сию пору привычками и обычаями, происхождение которых относится к общинному периоду. Даже в Англии, несмотря на все драконовские меры, предпринятые для уничтожения старого порядка вещей, он существовал вплоть до начала XIX столетия.

Гомме — один из немногих английских ученых, обративших внимание на этот предмет, указывает в своей работе, что в Шотландии сохранились многие следы общинного владения землей, причем runrig tenaucy, т.е. фермерское владение делянками во многих полях (права общинника, перешедшие к фермеру) сохранялась в Форфаршайре до 1813 года; а в некоторых деревнях Инвернесса вплоть до 1801 г. было в обычае распахивать землю для целой общины, не делая межей и распределяя её уже после вспашки. В Килмори раздел и передел полей были в полной силе «вплоть до последних двадцати пяти лет», говорит Гомме, и крофтерская комиссия восьмидесятых годов нашла этот обычай еще сохранившимся на некоторых островах¹⁶⁾.

В Ирландии эта же система преобладала вплоть до эпохи великого голода; что же касается до Англии, то труды Маршалля, остававшиеся незамеченными, пока на них не обратили внимания Нассэ и Мэн, не оставляют ни малейшего сомнения в том, что система деревенской общины пользовалась широким распространением почти во всех областях Англии, еще в начале XIX-го столетия¹⁷⁾.
¹⁴⁾ В Швейцарии можно наблюдать некоторые общины, разоренные войнами и вынужденные продать часть своих земель, а теперь снова стремящиеся купить их.
¹⁵⁾ A.Buchenberger, «Agrarwesen und Agrarpolitik», в A. Wagner’s, «Handbuch der politischen Oekonomie», 1892, т. I, стр. 280 и след.
¹⁶⁾ G.L.Gomme, «The Village Community, with Special reference to its Origin and Forms of Survival in Great Britain» (Contemporary Science Series), London, 1890, стр. 141–143; также его «Primitive Folkmoots» (London, 1880), стр. 98 и след. См. Приложение XVI-е.
¹⁷⁾ «Почти во всех частях страны, в особенности же в средних и восточных графствах, но также и на западе — как например Уильтшайре, на юге (в Сэррэй), на севере (в Йоркшайре), имеются обширные, открытые и общие поля. Из 316 приходов Нортгамптоншайра 89 находятся в этом положении; более ста в Оксфордском графстве; около 50.000 акров в Уорикском (Warwickshire); в половине Беркшайршского графства; более половины Уилтшайрского; в Гентингтоншайрском, из всей площади в 240.000 акров, 130.000 акров находились под общинными лугами, выгонами и полями». (Marshall, цит. у Henry Maine’а. «Village Communities in the East and West» New Iork, 1876, стр. 88, 89). Маршалль был земельный агент, который объезжал Англию и составлял для лэндлордов описания того, что можно было бы извлечь из таких-то общинных земель, если их огородить и объявить своими.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Не более двадцати лет тому назад сэр Генри Мэн был «чрезвычайно поражен количеством случаев абнормальных владельческих прав, которые необходимым образом предполагают первоначальное существование коллективного владения и совместной обработки земли», — причем эти случаи обратили на себя его внимание после сравнительно непродолжительного изучения¹⁸⁾. А так как общинное владение сохранилось в Англии до такого недавнего времени, то несомненно, что в английских деревнях можно было бы найти большое количество обычаев и навыков взаимной помощи, если бы только английские писатели обратили внимание на деревенскую жизнь¹⁹⁾.

Что же касается до континентальной части Европы, то множество общинных установлений, до сих пор сохранивших жизненную силу, встречается в разных частях Франции, Швейцарии, Германии, Италии, Скандинавских стран и Испании, — не говоря уже о Восточной Европе; деревенская жизнь в этих странах проникнута общинными обычаями и привычками, и европейская литература почти ежегодно обогащается серьезными трудами, посвященными этому вопросу и сродным с ним. Поэтому, мне придется при выборе примеров ограничиться лишь несколькими, самыми типичными.

Один из таких примеров дает нам Швейцария. Здесь только имеется пять республик — Ури, Швиц, Аппенцель, Гларус и Унтервальден — которые владеют значительной частью своих земель нераздельно, и управляются каждая народным сходом всей республики (кантона); но и во всех других кантонах деревенские общины также пользуются широким самоуправлением, и обширные части федеральной территории до сих пор остаются в общинном землевладении²⁰⁾. Две трети всех альпийских лугов и две трети всех лесов Швейцарии до сих пор остаются общинной собственностью; и значительное количество полей, садов, виноградников, торфяников, каменоломен и т.д. до сих пор находятся в общинном владении.

В Ваадтском кантоне, где все домохозяева имеют право принимать участие при обсуждении общинных дел, в избираемых ими общинных советах, с совещательным голосом, общинный дух проявляется с особенной живостью. К концу зимы, в некоторых деревнях вся мужская молодежь отправляется на несколько дней в леса, для рубки деревьев и спуска их вниз по крутым склонам гор (подобно катанию с гор на салазках), причем строевой лес и лес для отопления распределяется между всеми домохозяевами, или же продается в их пользу. Эти экскурсии являются настоящими праздниками мужественного труда. На берегах Женевского озера, часть работы, необходимой для поддержания в порядке террас виноградников, до сих пор выполняется сообща, а весной, когда термометр угрожает упасть ниже нуля перед восходом солнца, и мороз мог бы погубить лозы виноградников, ночной сторож будит всех домохозяев, которые зажигают костры из соломы и навоза, и охраняют таким образом виноградники от мороза, окутывая их облаками дыма.

Почти во всех кантонах деревенские общины владеют так называемыми Bürgernutzen, т.е. они сообща содержат известное количество коров, для снабжения каждой семьи маслом; или же они держат сообща поля, или виноградники, продукты которых разделяются между общинниками; или же, наконец, они отдают свою землю в наем, причем доход поступает в пользу всей общины²¹⁾.

¹⁸⁾ Ibid., стр. 88; см. также пятую лекцию. Широкое распространение общинных выгонов и пустошей, даже в настоящее время, хорошо известно.
¹⁹⁾ Пересмотревши значительное количество произведений, касающихся английской деревенской жизни, я часто находил в них превосходные описания деревенского пейзажа и т.п., но почти никогда не встречал описаний повседневной жизни и обычаев рабочего населения.
²⁰⁾ В Швейцарии, крестьяне равнинных её частей, также подпали под власть господ, и значительная часть их земельных имуществ была захвачена синьорыми в XVI-м и XVII-м столетиях (ср., например, A.Miaskowski, в Schmoller’s, «Fоrsсhungen», т. II, 1879, стр. 12 и след.). Но крестьянская война в Швейцарии не закончилась таким полным поражением крестьян, как это было в других странах, и ими была удержана значительная доля общинных прав и земель. Самоуправление общин фактически является истинным основанием Швейцарской свободы. — Федерация республики Швиц, т.е. её «Ober-Allmig», включает 18 приходов и более 30-ти деревень и городков. См. K.Bürkli, «Der Ursprung der Eidgenossenschaft aus der Markgenossenschaft», где самое происхождение Швейцарской федерации выводится из деревенской общины.
²¹⁾ Miaskowski, в Schmoller’s «Forsсhungen», т. II, 1879. стр. 15, а также статьи «Domänen» и «Almend», в «Handwörterbuch der Schweizerischen Landwirthschaft», д-ра Reichesberg’а, Bern, 1903.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Вообще можно принять за правило, что везде, где общины удержали за собой настолько широкую сферу функций, чтобы быть живыми частями национального организма, и где они не были доведены до совершенной нищеты, они не перестают внимательно относиться к своим землям. Вследствие этого общинные имущества Швейцарии представляют поражающий контраст, по сравнению с жалким положением «общинных» земель в Англии. Общинные леса в Ваадтском кантоне и в Валэ (Valais) содержатся в превосходном порядке, соответственно указаниям современного лесоводства. В других местах, «полоски» общинных полей, меняющие владельцев при системе переделов, оказываются очень хорошо унавожены, так как нет недостатка ни в скоте, ни в лугах. Высокие альпийские луга вообще содержатся хорошо, а деревенские дороги превосходны.

И когда мы восхищаемся швейцарским châlet, горной дорогой, крестьянским скотом, террасами виноградников, или школьными домами в Швейцарии, мы должны помнить, что лес для постройки châlet весьма часто получен был из общинных лесов, а камень из общинных каменоломен; что коровы пасутся на общинных лугах, а дороги и школьные дома результат общинной работы²²⁾. Конечно, в, Швейцарии, как и везде, община потеряла многие из своих прав и отправлений, а «корпорация», составленная из небольшого числа старинных семей, заступила место прежней деревенской общины, к которой принадлежали все. Но то, что сохранилось, удержало, по мнению серьезных исследователей, полную жизненность²³⁾.

Едва ли нужно говорить, что в швейцарских деревнях до сих пор сохраняется много обычаев и навыков взаимной помощи. Вечерние собрания для шелушения грецких орехов, которые происходят поочередно у каждого домохозяина; вечерние посиделки для шитья приданого у девушки, выходящей замуж; приглашения на «помочь» при постройке домов и собирании жатвы, а равным образом для всевозможных работ, могущих потребоваться для каждого из общинников; обычай обмениваться детьми из одного кантона в другой, с целью научить их двум языкам, французскому и немецкому, и т.д. — всё это совершенно обычные явления²⁴⁾.

Любопытно, что и различные современные потребности удовлетворяются тем же путем. Так, например, в Гларусе большинство альпийских лугов было продано в эпоху бедствий; но общины продолжают до сих пор покупать полевые земли, и после того как новокупленные участки оставались во владении отдельных общинников в течение десяти, двадцати или тридцати лет, они возвращаются в состав общинных земель, которые переделяются, сообразно нуждам всех общинников. Имеется также большое количество мелких ассоциаций, занимающихся производством необходимых пищевых продуктов — хлеба, сыра, вина — путем работы сообща, хотя бы это производство и не достигало крупных размеров; и, наконец, широким распространением пользуются в Швейцарии агрикультурные кооперации.

Обычное явление представляют ассоциации, от десяти до тридцати крестьян, сообща покупающих луга и поля и сообща обрабатывающих их; а молочные ассоциации, для продажи молока, масла и сыра, организованы по всей стране. В сущности, Швейцария была родиной этой формы кооперации. Кроме того, здесь представляется обширное поле для изучения всякого рода мелких и крупных обществ, основанных для удовлетворения всевозможных современных потребностей. Так, например, в некоторых частях Швейцарии, почти в каждой деревне можно найти целый ряд обществ: для защиты от пожаров, для водоснабжения, для катания на лодках, для поддержания набережных на озере и т.д.; кроме того, вся страна покрыта обществами лучников, стрелков, топографов, исследователей тропинок и других подобных организаций, зародившихся из потребностей современного милитаризма.
²²⁾ См. по этому вопросу, серию работ, суммированных в одной из тех превосходных и возбуждающих внимание глав (еще не переведенных по-английски), которыми K.Bücher снабдил немецкий перевод Лавелэ «Первобытное владение». См. также Meitzen, «Das Agrar-und Forst-Wesen, die Allemenden und die Landgemeindender Deutscnen Schweiz», в «Jahrbuch für Staatswissenschaft», 1880, IV (анализ работ Мясковского); O’Brien, «Notes in a Swiss village», в «Macmillan’s Magazine», October, 1885.
²³⁾ См. Приложение XVII-e.
²⁴⁾ Сюда же принадлежат свадебные подарки, которые в Англии часто бывают существенной помощью для молодых хозяйств, и очевидно составляют пережиток общинных обычаев.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Швейцария, однако, вовсе не является исключением в Европе, так как подобные же институции и обычаи можно наблюдать в деревнях Франции, Италии, Германии, Дании и т.д. Так, на предыдущих страницах говорилось о том, что было сделано правителями Франции, с целью уничтожения деревенской общины и захвата её земель; но, несмотря на все усилия правительства, одна десятая часть всей территории, пригодной для культуры, т.е., около 5.800.000 десятин, занимающих половину всех естественных лугов и почти пятую часть всех лесов страны, остаются в общинном владении. Эти леса снабжают общинников топливом, а строевой лес рубится в большинстве случаев путем общинной работы, со всей желательной в этих случаях правильностью; скот общинников свободно пасется на общинных пастбищах, а остатки общинных полей делятся и переделяются в некоторых частях Франции — а именно в Арденнах — обычным путем²⁵⁾.

Эти добавочные источники, помогающие более бедным крестьянам переживать годы плохих урожаев, не продавая принадлежащих им клочков земли и не запутываясь в неоплатных долгах, несомненно имеют значение, как для земледельческих рабочих, так и для почти 3.000.000 мелких крестьян-собственников. Сомнительно даже, чтобы мелкая крестьянская собственность могла удержаться без помощи этих добавочных источников. Но этическая важность общинной собственности, как бы ни были малы её размеры, далеко превосходит её экономическое значение. Она помогает сохранению в деревенской жизни ядра обычаев и навыков взаимной помощи, несомненно действующих как противовес узкому индивидуализму и жадности, которые так легко развиваются в среде мелких земельных собственников, и облегчающих развитие современных форм кооперации и общительности.

Взаимная помощь, во всех обстоятельствах деревенской жизни, входит в рутину деревенского обихода. Везде мы встречаем, под различными именами, «charroi», т.е. «помочь», оказываемую соседями при уборке жатвы, при сборе винограда, при постройке дома и т.п.; везде мы находим те же вечерние собрания, как и в Швейцарии. Везде общинники объединяются для всевозможных работ, невыполнимых в одиночку. Об этих обычаях упоминали почти все, писавшие о французской деревенской жизни. Но, может быть, лучше всего будет привести здесь несколько отрывков из писем, полученных мной от одного приятеля, которого я просил сообщить мне свои наблюдения по данному вопросу. Сообщения эти принадлежат пожилому человеку, бывшему в течение многих лет мэром в своей родной коммуне на юге Франции (в департамент Ariège); сообщаемые им факты известны ему по долголетнему личному наблюдению, и они имеют то преимущество, что исходят из одной местности, а не подобраны по частям из наблюдений, сделанных в отдаленных друг от друга местах. Некоторые из них могут показаться мелкими, но в общем они рисуют целый мирок деревенской жизни.

«В некоторых общинах, соседних с нашей», — пишет мой приятель, — «сохраняется в полной силе старый обычай l’emprount. Когда на ферме требуется много рук для быстрого выполнения какой-нибудь работы — выкопать картофель, или выкосить луга — созывается соседская молодежь; собираются парни и девушки, весело и бесплатно выполняют работу, а вечером, после веселого ужина, молодежь устраивает танцы.

В тех же деревнях, когда девушка выходит замуж, соседские девушки собираются у неё, шить ей приданое. В некоторых деревнях женщины до сих пор довольно усердно прядут. Когда наступает время размотки пряжи в какой-нибудь семье, работа эта производится в один вечер при помощи приглашенных соседей. Во многих общинах Арьежа, и в других юго-западных местностях, шелушение кукурузы также выполняется при помощи всех соседей. Их угощают каштанами и вином, и молодежь танцует по окончании работы. Тот же обычай практикуется при выделке орехового масла и для трепания конопли. В общине Л. тот же обычай соблюдается при возке хлеба. Эти дни тяжелой работы становятся праздниками, так как хозяин считает своей честью угостить добровольцев хорошим обедом. Платы не полагается никакой: все помогают друг другу²⁶⁾.
²⁵⁾ Общины владеют почти 2.000,000 десятин леса, из 10.500.000 десятин во всей территории, и около 3.000.000 десятин естественных лугов, из 4.600.000 во всей Франции. Остальные 810.000 десятин находятся под полями, садами и т.д.
²⁶⁾ На Кавказе у грузин имеется еще лучший обычай. Так как хорошая еда добровольным помощникам обходится дорого, и бедняку негде её взять, то соседи, приходя на «помочь», приносят с собой и овцу для пира после работы.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

В общине С. площадь общинных выгонов каждый год увеличивается, так что в настоящее время почти вся земля общины поступила в общее пользование. Пастухи выбираются всеми владельцами скота, включая и женщин. Быки — общинные.

В общине М. маленькие стада овец, в 40—50 голов, принадлежащие общинникам, собираются в одно стадо, и затем делятся на три или на четыре стада, прежде чем гнать их на горные луга. Каждый владелец остается в течение одной недели при стаде, в качестве пастуха.

В деревне С. несколько домохозяев купили сообща молотилку; все семьи сообща поставляют тех, человек пятнадцать или двадцать, которые нужны при машине. Три других молотилки, купленные домохозяевами той же деревни, отдаются ими напрокат, но работа при этом выполняется посторонними помощниками, приглашаемыми обычным путем.

В нашей общине Р. нужно было возвести стену вокруг кладбища. Половина суммы, требовавшейся для покупки извести и для платы опытным рабочим, была дана окружным советом, а другая половина была собрана по подписке. Что же касается работы по доставке песка и воды, замешивания известки, и подручных для каменщиков, то всё это было выполнено добровольцами [точно также делается в кабильской djemmâa]. Деревенские дороги чинятся тоже добровольным трудом общинников. Другие общины таким образом устроили у себя фонтаны. Пресс для выжимки виноградного сока — и другие, более мелкие, приспособления — часто бывают общинной собственностью».

Два жителя из той же местности, опрошенные моим приятелем, добавляют следующее:

«В О. несколько лет тому назад не было мельницы. Община выстроила мельницу, наложив налог на общинников. Что же касается до мельника, то во избежание с его стороны всякого рода обманов и пристрастия, решено было платить ему по 2 франка с каждого едока, а хлеб обмолачивать бесплатно.

В Сент Ж. очень мало крестьян страхуются на случай пожара. Когда же случается пожар — как это было недавно — все дают что-нибудь пострадавшей семье: котёл, простыню, стул и т.п., и таким образом скромное хозяйство возобновляется. Все соседи помогают погоревшему отстроить дом, а семья временно помещается бесплатно у соседей».

Подобные обычаи взаимной помощи, — а их можно было бы привести без числа, — несомненно объясняют нам, почему французские крестьяне с такой легкостью объединяются для поочередного пользования плугом и запряжкой, или же виноградным прессом, или молотилкой, когда последние принадлежат в деревне кому-нибудь одному, а равным образом и для выполнения сообща всякого рода деревенских работ. Поддержка оросительных канав, расчистка лесов, осушка болот, посадка деревьев и т.д. с незапамятных времен делались миром. То же продолжается и поныне. Так, например, очень недавно, в La Borne, в деп. Лозер, дикие обнаженные холмы были превращены в богатые сады, путем общинного труда. «Люди носили землю на своих плечах, устроили террасы и засадили их каштановыми и персиковыми деревьями; они распланировали огороды и провели воду, каналом, из-за пяти вёрст». Теперь, там, оказывается, вырыт новый водопровод, длиной в 16 вёрст²⁷⁾.

Тем же самым общинным духом объясняется замечательный успех, которым в последнее время пользуются земледельческие синдикаты, т.е. ассоциации крестьян и фермеров. Только в 1884 году во Франции были допущены ассоциации, состоящие более чем из 19 лиц, и едва ли нужно прибавлять, что когда решено было сделать этот «опасный опыт» — так говорилось о нём в палате депутатов — чиновничество приняло против ассоциаций все «предосторожности», какие только может изобресть бюрократия. Но несмотря на это, Франция покрывается земледельческими синдикатами. Вначале они образовывались лишь для закупки удобрений и семян, так как фальсификация в этих двух областях достигла колоссальных размеров²⁸⁾. Но постепенно они распространили свои действия в различных направлениях, включая продажу земледельческих продуктов и постоянные улучшения земельных участков.
²⁷⁾ Alfred Baudrillart, в H.Baudrillart, «Les Populations Rurales de la France», 3-я серия (Paris, 1893), стр. 479.
²⁸⁾ В «Journal des Economistes», (август 1892, май и август 1893) было сообщено о результатах анализа в земледельческих лабораториях Гента и Парижа. Оказывается, что размеры фальсификации просто невероятны, как и всякого рода проделки и ухищрения «честных торговцев». Среди семян некоторых трав было 32 процента песка, окрашенного таким образом, что даже опытный глаз мог быть введен в заблуждение; в других образчиках было лишь от 52 до 22 процентов чистых семян; остальное были семена сорных трав. Семена вики содержали 11 процентов ядовитой травы (nielle); мука для выкормки скота содержала 36 процентов сульфатов, и т.д. без конца.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

В южной Франции опустошения, произведённые филоксерой, вызвали образование большого количества ассоциаций владельцев виноградников. Десять, двадцать, иногда тридцать таких владельцев образовывали синдикат, покупали паровую машину для накачивания воды и делали необходимые приготовления, чтобы по очереди затопить свои виноградники²⁹⁾. Постоянно образуются новые ассоциации, для защиты от наводнений, для орошения и поддержания существующих уже оросительных канав, причем требование закона о единогласном желании всех крестьян данного соседства не является препятствием. В других местностях мы находим сырные или молочные ассоциации, причем некоторые из них делят сыр и масло на равные части, независимо от удойности каждой коровы. В Арьеже существует ассоциация восьми отдельных общин для совместной культуры их земель, которые они соединили в одно; в том же самом департаменте, из 337-ми общин в 172-х организованы синдикаты для бесплатной медицинской помощи; в связи с синдикатами возникают общества потребителей и т.д.³⁰⁾. «Истинная революция совершается в наших деревнях, — говорит Alfred Baudrillart, — при посредстве этих ассоциаций, которые принимают в каждой области Франции свой особливый характер».

Почти то же самое можно сказать и о Германии. Везде, где крестьяне смогли остановить разграбление своих общинных земель, они держат их в общинном владении, которое широко преобладает в Вюртемберге, Бадене, Гогенцоллерне и Гессенской провинции, Штаркенберге³¹⁾. Общинные леса вообще содержатся в превосходном состоянии, и в тысячах общин, как строевой лес, так и лес на отопление ежегодно делится между всеми жителями; даже древний обычай Lesholztag до сих пор пользуется широким распространением: по звону колокола на деревенской колокольне все жители деревни отправляются в лес, чтобы унести из него столько топлива, сколько сможет каждый³²⁾.

В Вестфалии имеются общины, в которых вся земля обрабатывается, как одно общее имение, согласно с требованиями современной агрономии. Что же касается древних общинных обычаев и навыков, то они до сих пор в силе в большей части Германии. Приглашение на «помочи», являющиеся действительными праздниками труда, вполне обычное явление в Вестфалии, Гессене и Нассау. В областях, изобилующих строевым лесом, лес на постройку нового дома берется обыкновенно из общинного леса, и все соседи помогают в постройке. Даже в предместьях большого города Франкфурта, существует среди садовников обычай, в случае болезни одного из них, приходить по воскресеньям обрабатывать сад больного товарища³³⁾.

²⁹⁾ A.Baudrillart, l.с., стр. 309. Первоначально один владелец брал на себя доставку воды, а несколько других соглашались пользоваться ей. «Особенно характерно для таких организаций», — замечает A.Baudrillart, — «отсутствие каких-либо письменных договоров. Все соглашения происходить на словах. Но тем не менее неизвестно ни одного случая недоразумений, возникших между договаривающимися сторонами».
³⁰⁾ A.Baudrillart, l.с., стр. 300, 341 etc. Председатель Сен-Жиронэсского синдиката (в Арьеже), M.Terssac, писал моему приятелю следующее: «Для тулузской выставки наша ассоциация сгруппировала владельцев скота, который, как мы думали, стоило выставлять. Общество взяло на себя половину издержек по доставке скота, падавших на каждого экспонента; четверть выплачивалась самим экспонентом, а остальную четверть расходов уплачивали те владельцы, скот которых получил премию. В результате, в этой выставке приняли участие многие крестьяне, которые при других условиях никогда бы этого не сделали. Получившие наивысшие награды (350 фр.) израсходовали около 10 процентов этих наград, а не получившие никакой награды затратили всего по 6–7 франков на человека».
³¹⁾ В Вюртемберге, из 1910 общин, 1629 владеют общинной собственностью. В 1863 году этим общинам принадлежало более 400,000 десятин земли. В Бадене, из 1582 общин 1256 владеют общинной землей; в 1884–1888 г. у них было 49,000 дес. полей под общинной культурой и 273.000 дес. леса, т.е. 46 процентов всей площади лесов. В Саксонии 39 процентов всей земельной площади находится в общинном владении (Schmoller’s, «Jahrbuch», 1886, стр. 359). В Гогенцоллерне почти две трети всей луговой земли, а в Гогенцоллерне-Гехингене 41 процент всей земельной собственности находится во владении деревенских общин. (Вuchenberger, «Agrarwesen und Agrarpolitik», т. I, стр. 300).
³²⁾ См. K.Bücher, который в специальной главе, прибавленной к немецкому переводу работы Лавелэ об первобытном владении, собрал все указания, относящиеся к деревенской общине в Германии.
³³⁾ K.Bücher, ibid., стр. 89, 90.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

В Германии, как и во Франции, как только правители народа отменили законы, направленные против крестьянских ассоциаций — что случилось в 1884–1888 годах — этого рода союзы начали развиваться с поразительной быстротой, несмотря на всякого рода препятствия со стороны закона, далеко им не благоприятствовавшего³⁴⁾. «Фактически» — говорит Бухенбергер, — «вследствие этих ассоциаций, в тысячах деревенских общин, в которых раньше ничего не знали ни о химических удобрениях, ни о рациональном кормлении скота, теперь и то и другое применяется в небывалых размерах» (т. II, стр. 507). При помощи этих ассоциаций покупаются всякого рода сберегающие труд орудия и земледельческие машины, а равным образом вводятся различные приспособления для улучшения качества продуктов. Образуются также союзы для продажи земледельческих продуктов и для постоянного улучшения земельных участков³⁵⁾.

С точки зрения социальной экономики, все эти крестьянские усилия, конечно, не представляют большого значения. Они не могут существенно — а тем менее прочно — облегчить ту нищету, на которую обречены земледельческие классы всей Европы. Но с этической точки зрения, которая занимает нас в данное время, их значение не может быть переоценено. Они доказывают, что даже при системе господствующего теперь необузданного индивидуализма, земледельческие массы благоговейно хранят полученное ими наследие взаимной помощи, и как только государства ослабляют железные законы, при помощи которых они разорвали все узы между людьми, эти узы тотчас возобновляются, несмотря на многочисленные политические, экономические и социальные затруднения, причем возобновляются в таких формах, которые наилучше соответствуют современным требованиям производства. Они указывают также на направления, в которых следует искать дальнейшего прогресса, и на формы, в которые он стремится вылиться.

Легко можно было бы увеличить количество таких примеров, беря их из Италии, Испании, и особенно Дании и т.д., и можно было бы указать на некоторые весьма интересные черты, свойственные каждой из этих стран³⁶⁾. Следовало бы также упомянуть о славянском населении Австрии и Балканского полуострова, среди которого до сих пор существует «сложная семья» или «неделеное хозяйство»³⁷⁾. Но я спешу перейти к России, где то же стремление ко взаимной помощи облекается в некоторые новые и неожиданные формы. Кроме того, рассматривая деревенскую общину в России, мы имеем то преимущество, что обладаем огромным количеством материала, собранного во время колоссальной подворной переписи, предпринятой некоторыми земствами и охватывающей население почти в 20.000.000 крестьян в различных частях России³⁸⁾.

Из огромного количества данных, собранных русскими переписями, можно извлечь два важных вывода. В средней России, где одна треть крестьянского населения, если не более, была доведена до совершенного разорения (тяжелыми налогами, крохотными наделами плохой земли, высокой арендной платой и чрезвычайно суровым взысканием податей после полных неурожаев), видно было, в продолжение первых двадцати пяти лет после освобождения крестьян от крепостной зависимости, решительное стремление к установлению личной земельной собственности в пределах деревенских общин. Многие обедневшие «безлошадные» крестьяне бросали свои наделы, и их земля часто переходила в собственность тех более богатых крестьян, которые, занимаясь торговлей, имели добавочные источники дохода, или же попадала в руки посторонних купцов, покупавших землю главным образом для того, чтобы сдавать её впоследствии крестьянам же, по непомерно высоким арендным ценам.
³⁴⁾ Об этом законодательстве и о многочисленных препятствиях, поставленных на пути ассоциаций, в форме всякого рода канцелярщины и чиновничьего вмешательства см. Buchenberger’s, «Agrarwesen und Agrarpolitik», т. II, стр. 342–363, и стр. 506, прим.
³⁵⁾ Buchenberger, l.с., т. II, стр, 510. Генеральный союз земледельческой кооперации представляет собой 1679 обществ. В Силезии, площадь в 12,000 десятин была недавно осушена 73 ассоциациями: 182,000 десятин осушено в Пруссии — 516 ассоциациями; в Баварии имеется 1715 союзов для целей осушки и орошения.
³⁶⁾ См. Приложение XVIII-e.
³⁷⁾ Для Балканского полуострова см., Laveleye, «Propriété Primitive».
³⁸⁾ Факты, касающиеся деревенской общины, заключенные почти в сотне томов (из общего числа 450 томов) этих исследований, были классифицированы и суммированы в превосходной работе В.В., («Крестьянская община», Πeтepбypг, 1892, в «Итоги экономического исследования России по данным земской статистики», том II), которая, помимо её теоретического значения, является богатым сводом данных, относящихся к этому вопросу. Вышеуказанные переписи породили колоссальную литературу, в которой вопрос о современной деревенской общине впервые вышел из области фразеологии, и был поставлен на солидную почву достоверных и в достаточной степени детальных фактов.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Должно также заметить, что вследствие недосмотра в Положении 1861 года, представилась широкая возможность скупать крестьянские земли по очень дешевой цене³⁹⁾, а государственные чиновники в свою очередь употребляли свое могущественное влияние в пользу частного владения и относились отрицательно к владению общинному. Однако, начиная с восьмидесятых годов, наблюдается также и сильная оппозиция в средней России против личного владения, и средние крестьяне, занимающие срединное положение между богачами и бедными, употребляют энергические усилия для поддержания общины.

Что же касается до плодородных южных степей, являющихся в настоящее время наиболее населенными и богатыми частями Европейской России, то они были главным образом заселены в течение девятнадцатого века, при системе личного владения, или захвата, признанного в этой форме государством. Но с тех пор, как в южной России были введены, при помощи машин, улучшенные методы земледелия, крестьяне-собственники постепенно начали сами переходить от личного владения к общинному, и теперь в этой житнице России можно найти довольно значительное количество добровольно сформировавшихся деревенских общин, очень недавнего происхождения⁴⁰⁾.

Крым и часть материка, лежащая к северу от него (Таврическая губерния), для которых у нас имеются подробные данные, лучше всего могут послужить для пояснения этого движения. После присоединения к России, в 1783 году, эта местность начала заселяться выходцами из Великороссии, Малороссии и Белороссии — казаками, свободными людьми и бежавшими крепостными, — которые, поодиночке или небольшими группами, стекались сюда со всех углов России. Сначала они принялись за скотоводство, а позднее, когда они начали распахивать землю, каждый распахивал столько, сколько мог.

Но когда, вследствие продолжавшегося наплыва переселенцев и введения усовершенствованных плугов, возрос спрос на землю, между поселившимися здесь поднялись ожесточенные споры. Споры тянулись по целым годам, пока наконец эти люди, ранее не связанные никакими взаимными узами, пришли постепенно к мысли, что необходимо положить конец раздорам, введя общинное землевладение. Тогда они начали составлять приговоры, согласно которым, земля, которой они до того владели лично, переходила в общинное владение; и вслед затем они начали делить и переделять эту землю, согласно установившимся в деревенских общинах обычаям.

Это движение постепенно приняло обширные размеры, и на сравнительно небольшой территории таврические статистики нашли 161 деревню, в которых общинное владение было введено самими крестьянами-собственниками, вместо частной собственности, главным образом в течение 1855—1885 годов. Поселенцы, таким образом, свободно выработали самые разнообразные типы деревенской общины⁴¹⁾. Особенный интерес этому переходу от личного землевладения к общему придает еще то, что он совершился не только среди великороссов, привыкших к общинной жизни, но и среди малороссов, давно забывших об общине под польским владычеством, а также среди греков и болгар, и даже среди немцев, которые давно уже успели выработать в своих цветущих полупромышленных колониях на Волге собственный тип деревенской общины⁴²⁾.

Татары-мусульмане в Таврической губернии очевидно продолжали владеть землёй по мусульманскому обычному праву, допускающему лишь ограниченное личное землевладение; но даже среди них, в некоторых немногих случаях, привилась европейская деревенская община. Что же касается до других национальностей, населяющих Таврическую губернию, то частное владение было уничтожено в шести эстонских деревнях, в двух греческих, в двух болгарских, в одной чешской и в одной немецкой.
³⁹⁾ Выкуп должен был быть выплачиваем ежегодными взносами в течение сорока девяти лет. С течением времени, когда большая часть выкупа была уплачена, делалось всё легче уплатить остальную долю, а так как каждый надел мог быть выкуплен индивидуально, то этим воспользовались купцы, скупавшие землю за полцены у разорившихся крестьян. Впоследствии был издан закон, воспрещавший подобные покупки.
⁴⁰⁾ В.В. в своей «Крестьянской общине» сгруппировал факты, относящиеся к этому движению. Относительно быстрого агрикультурного развития южной России и распространения машин английские читатели найдут сведения в своих консульских отчетах (из Одессы и Таганрога).
⁴¹⁾ В некоторых случаях они приступили к делу с чрезвычайной осторожностью. В одной деревне они начали с передачи всех лугов в общинное владение и только незначительная доля пахотных полей (около двух десятин на душу) была сделана общинной; остальная же пахотная земля продолжала быть в частном владении. Позднее, в 1862–1864 г., система эта была расширена, но лишь в 1884 г. все земли перешли в общинное владение (В.В., «Крестьянская община», стр. 1–14).
⁴²⁾ О деревенской общине у меннонитов см. А.Клауса, «Наши колонии», Πeтepбypг, 1869.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Вышеуказанное движение характерно для всей области плодородных степей юга. Но отдельные аналогичные примеры можно встретить также и в Малороссии. Так, в некотором количестве деревень Черниговской губернии, крестьяне раньше были частными земельными собственниками; они имели отдельные законные документы на свои участки и распоряжались землёй самовольно, отдавая её в аренду, или продавая. Но в пятидесятых годах девятнадцатого века, между ними началось движение в пользу общинного владения, причем главным доводом служило возрастание числа обедневших семейств.

Инициатива этой реформы была взята одной деревней, а за ней последовали другие, и последний случай, упоминаемый В.В., относился к 1882 году. Конечно, происходили стычки между бедными крестьянами, требовавшими перехода к общинному владению, и богачами, обыкновенно предпочитающими частную собственность, и иногда борьба продолжалась целые годы. В некоторых местностях единогласное решение всей общины, требуемое законом для перехода к новой форме землевладения, не могло быть достигнуто, и деревня тогда делилась на две части: одна оставалась при частном владении землёй, а другая переходила к общинному; иногда они позднее сливались в одну общину, а иногда так и оставались, каждая при своей форме землевладения.

Что же касается до центральной России, то во многих деревнях, население которых склонялось к частному владению, начиная с 1880 года, возникло массовое движение в пользу восстановления деревенской общины. Даже крестьяне-собственники, годами жившие при личном землевладении, массой возвращаются к общинным институциям. Так, например, имеется значительное количество бывших дворовых, получивших лишь четвертной надел, но зато без выкупа и на правах частной собственности. В 1890 году, между ними началось широкое движение (в Курской, Рязанской, Тамбовской и др. губерниях), целью которого было сведение воедино их участков на основе общинного владения. Точно также «вольные хлебопашцы», которые были освобождены от крепостной зависимости по закону 1803 года, и которые купили свои наделы — каждая семья порознь, — теперь почти все перешли к добровольно введенной ими общинной системе.

Все эти движения относятся к очень недавнему времени, причем в них принимают участие и крестьяне других национальностей, помимо русской. Так, например, болгары Тираспольского уезда, которые владели землёй в течение шестидесяти лет на правах частной собственности, ввели у себя общинное владение в 1876–1882 годах. Немецкие меннониты Бердянского уезда боролись в 1890 году за введение общинного владения, а мелкие крестьяне-собственники (Kleinwirthschaftliche), среди немецких баптистов, агитировали в своих деревнях за проведение подобной же меры.

В заключение, приведу еще один пример: в Самарской губернии русское правительство устроило, ради опыта, в сороковых годах прошлого столетия, 103 деревни на правах частного землевладения. Каждый домохозяин получил превосходный надел в 40 десятин. В 1890 году, в 72-х деревнях из этих 103-х, крестьяне выразили желание перейти к общинному владению. Все эти факты заимствую из превосходного труда г. В.В., который в свою очередь лишь классифицировал факты, отмеченные земскими статистиками во время вышеупомянутых подворных описей.

Такое движение в пользу общинного владения идет совершенно вразрез с современными экономическими теориями, согласно которым интенсивная обработка земли несовместима с деревенской общиной. Но, выражаясь мягко, об этих теориях можно сказать лишь одно, — что они никогда не проходили через горнило фактического испытания: они целиком принадлежат к области политической метафизики. Факты же имеющиеся пред нашими глазами, указывают, напротив, что везде, где русские крестьяне, благодаря стечению благоприятных обстоятельств, оказывались менее в когтях нищеты, и везде, где они находили сведущих и обладающих инициативой людей среди своих соседей, деревенская община именно способствовала введению различных усовершенствований в области земледелия и вообще в деревенской жизни. Здесь, как и повсюду, взаимная помощь скорее и лучше ведет к прогрессу, чем война каждого против всех, как это можно видеть из нижеследующих фактов. Мы видели уже (приложение XVI-е), как современные английские крестьяне, там, где уцелела община, обращали паровое поле в поля для бобовых растений и корнеплодных. То же начинается и в России.

При Николае I-м многие государственные чиновники и помещики заставляли крестьян вводить общественные запашки на небольших участках принадлежавшей деревне земли, с целью пополнения общинных хлебных магазинов. Подобные запашки, связанные в умах крестьян с наихудшими воспоминаниями о крепостном праве, были прекращены ими, тотчас же после падения крепостного строя; но теперь крестьяне начинают кое-где заводить их по собственному почину. В одном уезде (Острогожском, Курской губ.) достаточно было инициативы одного лица, чтобы ввести подобные запашки в четырёх-пятых всех деревень уезда.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

То же самое наблюдается и в некоторых других местностях. В назначенный день общинники собираются на работу: богатые с плугами или телегами, а более бедные приносят на общественную работу лишь собственные руки, причем не делается никаких попыток высчитывать, сколько кто сработал. Впоследствии сбор с общественной запашки идет на ссуды беднейшим общинникам, — большей частью безвозвратно или же употребляется на поддержку сирот и вдов, или на ремонт деревенской церкви или школы, или, наконец, для уплаты какого-нибудь мирского долга⁴³⁾.

Как и можно ожидать от людей, живущих при системе деревенской общины, все работы, входящие, так сказать, в рутину деревенской жизни (починка дорог и мостов, устройство плотин и гатей, осушение болот, оросительные каналы и колодцы, рубка леса, посадка деревьев и т.д.) производятся целыми общинами; точно также земля сплошь да рядом арендуется сообща, а луга косятся всем миром, — причем на работу выходят старые и малые, мужчины и женщины, как это превосходно описал Л.Н.Толстой⁴⁴⁾. Подобного рода работы ежедневно происходят повсеместно в России; но при этом, деревенская община вовсе не чуждается современных земледельческих улучшений, когда ей по силам произвести соответственные издержки, и когда знание, бывшее до сих пор привилегией богатых, проникает, наконец, в деревенские избы.

Мы уже указали выше, что усовершенствованные плуги быстро распространяются в южной России; но при этом оказывается, что, во многих случаях, именно деревенские общины содействовали этому распространению. Бывало и так, когда плуг был куплен общиной, что, после пробы его на участке общинной земли, крестьяне указывали на необходимые изменения тем, у кого был куплен плуг; или же сами оказывали помощь для устройства кустарной выделки дешевых плугов. В Московском уезде, где недавно, в течение пяти лет, было куплено крестьянами 1565 плугов, толчок был дан теми общинами, которые сообща арендовали землю, и сделано это было для специальной цели улучшения своего земледелия.

На северо-востоке России, в Вятской губернии, небольшие товарищества крестьян, путешествовавших со своими веялками (выделываемыми кустарями в одном из уездов, изобилующих железом), распространили употребление этих веялок у себя и даже на соседние губернии. Широкое распространение молотилок в Самарской, Саратовской и Херсонской губерниях, является результатом деятельности крестьянских товариществ, которые могут купить даже дорогую машину, тогда как отдельному крестьянину такая покупка не под силу.

И в то время как почти во всех экономических трактатах заявляется, что деревенская община обречена на исчезновение, как только трехпольная система будет заменена плодопеременной, мы видим, что в России многие деревенские общины берут на себя инициативу введения именно этой плодопеременной системы, так же как они сделали в Англии. Но прежде чем перейти к ней, крестьяне обыкновенно отводят часть общинных полей для производства опыта искусственного травосеяния, причем семена покупаются миром⁴⁵⁾. Если опыт оказывается успешным, крестьяне не затрудняются сделать новый передел полей, чтобы перейти на четырехпольное, пятипольное или даже на шестипольное хозяйство.
⁴³⁾ Подобные общинные запашки, насколько известно, существуют из 195-ти деревень Острогожского уезда в 159-ти. Из 188-ми деревень Славяносербского уезда в 150-ти, в 107-ми деревенских общинах Александровского уезда, в 93-х Николаевского и 35-ти Елисаветградского уездов. В одной немецкой колонии общественная запашка производится для уплаты общинного долга, причем работают все, хотя долг был сделан только 94-мя домохозяевами из 115-ти.
⁴⁴⁾ Перечисление подобных работ, делаемых сообща, и отмеченных земскими статистиками, см. в работе В.В., «Крестьянская община», стр. 459–600.
⁴⁵⁾ В Московской губернии опыт обыкновенно производился на поле, которое сохранялось для вышеупомянутой общинной культуры.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Эта система практикуется теперь в сотнях деревень Московской, Тверской, Смоленской, Вятской и Псковской губерний⁴⁶⁾. А там, где возможно для этой цели уделить некоторое количество земли, общины отводят участки для разведения фруктовых насаждений. Наконец, внезапное распространение, наблюдаемое в последнее время в России, небольших школьных ферм, садов, огородов и тутовых насаждений для шелководства — начало которым было положено при деревенских школах под наблюдением школьных учителей, а иногда и добровольцев — также является результатом той поддержки, которую подобные начинания встретили в деревенских общинах.
Кроме того, общины довольно часто предпринимают постоянные улучшения, как осушение и орошение. Так, например, в трех уездах Московской губернии, в значительной степени носящих промышленный характер, в течение последних десяти лет (1880–1890), были выполнены в широких размерах работы по осушению не менее чем в 180–200 различных деревнях, причем работали заступом сами общинники.

На другом конце России, в сухих степях Новоузенского уезда, было воздвигнуто общинами больше 1000 плотин для прудов и копаней, и вырыто было несколько сотен глубоких колодцев; в то же время, в одной богатой немецкой колонии, на юго-востоке России, общинники — мужчины и женщины — работали пять недель подряд над возведением плотины, в три версты длиной, для оросительных целей. Да и как могли бы бороться с сухим климатом изолированные люди? И чего могли бы они достичь личными усилиями в ту пору, когда южная Россия страдала от размножения сурков, и всем землевладельцам, богатым и бедным, общинникам и индивидуалистам, пришлось прилагать работу собственных рук, чтобы предотвратить бедствие? Πолиция в таких случаях, не поможет, и единственным средством является объединение.
⁴⁶⁾ Несколько примеров таких и подобных улучшений были приведены в «Прав. Вестнике» (1894, №№ 256–258). Ассоциации между «безлошадными» начинают встречаться также в южной России. Другим чрезвычайно интересным фактом является внезапное развитие в юго-западной Сибири чрезвычайно многочисленных молочных коопераций для выделки масла; сотни таких коопераций возникли в Тобольской и Томской губерниях, причем сначала не могли определить, кто был инициатором этого движения. Инициатива принадлежит датским кооператорам, которые обыкновенно вывозили собственное масло высшего качества, а для домашнего потребления покупали себе сибирское масло низшего сорта. После нескольких лет торговых сношений, они ввели молочные кооперативы в Сибири. Теперь, благодаря их усилиям, из этих предприятий выросла крупная отрасль вывозной торговли.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Сказавши так много о взаимной помощи и поддержке, практикуемых земледельцами «цивилизованных» стран, я вижу, что мог бы еще наполнить довольно объемистый том примерами, взятыми из жизни сотен миллионов людей, живущих, более или менее, под начальством или покровительством, более или менее цивилизованных государств, но всё-таки еще стоящих в стороне от современной цивилизации и современных знаний. Я мог бы описать, например, внутреннюю жизнь турецкой деревни, с её сетью удивительных обычаев и навыков взаимной помощи. Пересматривая книжки моих выписок касательно крестьянской жизни на Кавказе, я нахожу самые трогательные факты взаимной поддержки. Те же самые обычаи я нахожу в моих заметках об арабской djemmâa, афганской purra, о деревнях Персии, Индии и Явы, о неделеной семье китайцев, о кочевьях полуномадов Средней Азии и о номадах далекого Севера.

Просматривая заметки, взятые отчасти наудачу из обширнейшей литературы об Африке, я нахожу, что они переполнены подобными же фактами: здесь так же созываются «помочи» для уборки посевов, дома так же строятся при помощи всех жителей деревни — иногда, чтобы исправить разрушение, причиненное набегом «цивилизованных» разбойников; целые племена, в некоторых случаях помогают друг другу в несчастье, или же покровительствуют путешественникам, и т.д., и т.д.

Когда же я обращаюсь к таким трудам, как сводка африканского обычного права, сделанная Post’ом, то я начинаю понимать, почему, несмотря на всю тиранию, на все притеснения, грабежи и набеги, несмотря на междуродовые войны, на королей-людоедов, на шарлатанов-колдунов и жрецов, на охотников за рабами и т.п., население этих стран всё-таки не разбежалось по лесам; почему оно сохранило известную степень цивилизации, почему эти «дикари» всё-таки остались людьми, не опустились до уровня бродячих семей, подобно вымирающим орангутанам. Дело в том, что охотники за рабами, грабители запасов слоновой кости, воинствующие короли, матабельские и мадагаскарские «герои» исчезают, оставляя после себя лишь следы отмеченные кровью и огнем; но ядро институций, обычаев и навыков взаимной помощи, выращенное родом, а впоследствии деревенской общиной, остается, и оно держит людей объединенными в обществах, открытых для прогресса цивилизации и готовых принять её при наступлении того дня, когда они, вместо пуль и водки, начнут получать настоящую цивилизацию.

То же самое можно сказать и о нашем цивилизованном мире. Естественные и вызванные человеком бедствия проходят. Целые населения периодически доводятся до нищеты и голода; самые жизненные стремления безжалостно подавляются у миллионов людей, доведенных до городского пауперизма; мысль и чувства миллионов человеческих существ отравляются учениями, измышленными в интересах немногих. Несомненно, все эти явления составляют часть нашего существования. Но ядро институций, обычаев и навыков взаимной помощи продолжает существовать среди этих миллионов людей; оно объединяет их; и люди предпочитают держаться за эти свои обычаи, верования и традиции, чем принять учение о войне каждого против всех, предлагаемое им от имени науки, но в действительности ничего общего с наукой не имеющее.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

— 264 —

Рассматривая повседневную жизнь деревенского населения Европы, мы видели, что, несмотря на все старания современных государств разрушить деревенскую общину, — жизнь крестьян переполнена навыками и обычаями взаимной помощи и взаимной поддержки; мы нашли, что широко распространенные и имеющие до сих пор серьезное значение остатки общинного владения землей сохранились поныне, и что как только были сняты, в недавнее время, законодательные препятствия, мешавшие возникновению деревенских ассоциаций, среди крестьянства везде быстро возникла целая сеть свободных союзов для всевозможных экономических целей; причем это молодое движение несомненно проявляет тенденцию восстановить известного рода единение, подобное тому, которое существовало в прежней деревенской общине. Таковы были заключения, к которым мы пришли в предыдущей главе; а потому теперь мы займемся рассмотрением тех институций взаимной поддержки, которые можно найти в настоящее время среди промышленного населения.

В течение последних трех столетий условия для выработки таких институций были так же неблагоприятны в городах, как и в деревнях. Известно, в самом деле, что когда средневековые города были подчинены, в шестнадцатом веке, господству возраставших тогда военных государств, все учреждения, объединявшие ремесленников, мастеров и купцов в гильдиях и в городских общинах, были насильственным образом разрушены. Самоуправление и собственная юрисдикция, как гильдии, так и города, был и уничтожены; присяга на верность между братьями по гильдии стала рассматриваться, как проявление измены по отношению к государству; имущество гильдий было конфисковано, тем же путем, как и земли деревенских общин; внутренняя и техническая организации каждой области труда попали в руки государства. Законы, делаясь постепенно всё суровее, всячески старались помешать ремесленникам объединяться каким бы то ни было образом.

В продолжение некоторого времени государство терпело еще слабое подобие прежних гильдий: разрешено было, например, существование торговых гильдий, под условием, что они будут щедро субсидировать королей; терпели также существование некоторых ремесленных гильдий, которыми государство пользовалось, как органами администрации. Некоторые из гильдий последнего рода даже до сих пор еще влачат свое ненужное существование. Но то, что раньше было жизненной силой средневековой жизни и промышленности, давно уже исчезло под сокрушающей тяжестью централизованного государства.

В Великобритании, которая может быть взята, как наилучший пример промышленной политики современных государств, мы видим, что уже в пятнадцатом веке парламент начал дело разрушения гильдий; но решительные меры против них были приняты лишь в следующем столетии. Генрих VIII не только разрушил организацию гильдий, но также конфисковал их имущества; с большей бесцеремонностью — говорит Toulmin Smith, — чем он проявил при конфискации монастырских имуществ¹⁾. Эдуард VI закончил его дело²⁾, и уже во второй половине шестнадцатого столетия мы находим, что парламент взял на себя разрешать все недоразумения между ремесленниками и торговцами, которые раньше разрешались в каждом городе отдельно. Парламент и король не только присвоили себе право законодательства во всех подобных пререканиях, но, имея в виду сопряженные с заграничным вывозом интересы короны, они вскоре начали определять нужное, по их мнению, количество учеников, в каждом ремесле и детальнейшим образом регулировать самую технику каждого производства — вес материй, число ниток в ярде ткани, и т.п.

Должно, однако, сказать, что эти старания не увенчались успехом, так как всякого рода споры и технические затруднения, в течение ряда столетий разрешавшиеся соглашением между тесно зависящими друг от друга гильдиями и между вступавшими в союз городами, лежат совершенно вне сферы деятельности бюрократического государства. Постоянное вмешательство государственных чиновников парализовало ремесла и довело большинство из них до полного упадка; а потому экономисты восемнадцатого века, восставая против государственного регулирования производств, выражали вполне справедливое и распространенное тогда недовольство. Уничтожение французской революцией этого рода вмешательства бюрократии в промышленность приветствовалось, как акт освобождения; и вскоре другие страны последовали примеру Франции.

¹⁾ Toulmin Smith «English Guilds», London, 1870, введение, стр. XLIII.
²⁾ Акт Эдуарда VI (первый акт его царствования) приказывал передать короне «все содружества, братства и гильдии, находящиеся в пределах Англии, Уэльса и др. владений короля; а также все поместья, земли, аренды и другие наследия, принадлежащие им или одному из них». («English Guilds», введение стр. XLIII). См. также Ochenkowski, «Englands wirtschaftliche Entwickelung im Ausgange des Mittelalters». Jena, 1879, главы II–V.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Государство не могло похвалиться лучшим успехом и в деле регулирования заработной платы. В средневековых городах, когда в пятнадцатом веке начало всё резче обозначаться разделение между мастерами и их подмастерьями или поденщиками, подмастерья выставили свои союзы (Gesellenverbände), принимавшие иногда интернациональный характер, против союзов мастеров и купцов. Теперь государство взяло на себя улаживать их споры, и по статуту Елисаветы, 1563 года, на мировых судей была возложена обязанность устанавливать размер заработной платы, так, чтобы она обеспечивала «благоприличное» существование поденщикам и ученикам. Мировые судьи, однако, оказались совершенно беспомощными в деле примирения противоположных интересов хозяев и рабочих, и никак не могли принудить мастеров подчиняться судейским решениям.

Закон о заработной плате постепенно обратился, таким образом, в мертвую букву и был отменён в конце восемнадцатого века. Но в то время как государство принуждено было отказаться от функции регулирования заработной платы, оно, тем не менее, продолжало сурово запрещать всякого рода союзы между поденщиками и мастеровыми с целью увеличения заработной платы или удержания последней на известном уровне. В течение всего восемнадцатого века государство издавало законы, направленные против рабочих союзов, и в 1799 году оно окончательно запретило всякого рода комбинации рабочих под угрозой самых суровых наказаний. Фактически, британский парламент лишь следовал в этом случае примеру французского революционного Конвента, который тоже издал в 1793 году драконовский закон против рабочих коалиций; коалиции между известным числом граждан рассматривались революционным собранием, как покушения против верховной власти государства, о котором предполагалось, что оно в равной мере охраняет всех своих подданных.

Дело разрушения средневековых союзов было таким образом закончено. Теперь, и в городе, и в деревне государство царствовало над мало связанными между собой агрегатами отдельных личностей, и готово было самыми суровыми мерами предотвращать всякую попытку восстановления каких бы то ни было особливых союзов между ними. Таковы были те условия, при которых стремлению к взаимной помощи приходилось пролагать себе путь в девятнадцатом веке. Нужно ли говорить, однако, что все указанные сейчас меры всё-таки не в силах были уничтожить это стремление? В продолжение восемнадцатого века, рабочие союзы постоянно восстановлялись³⁾. Не были они приостановлены и теми жестокими преследованиями, которые явились результатом законов 1797-го и 1799-го г. Рабочие пользовались каждым недосмотром в законе и в установленном им надзоре, каждым промедлением со стороны мастеров, обязанных доносить об образовании союзов, чтобы сплачиваться между собой. Под покровом дружеских сообществ взаимной помощи (friendly societies), похоронных клубов, или же тайных братств, союзы распространялись повсеместно: в ткацкой промышленности, среди рабочих ножевого ремесла в Шеффильде, среди рудокопов, и при этом формировались также энергичные федеральные организации, чтобы поддерживать местные союзы во время стачек и преследований⁴⁾.

Отмена закона против коалиций или комбинаций (Combination Laws), в 1825 году, дала новый толчок движению. Во всех производствах немедленно были организованы союзы и национальные федерации⁵⁾, а когда Роберт Оуэн начал организацию своего «Великого Консолидированного Национального Союза» профессиональных союзов, то в несколько месяцев ему удалось собрать до полумиллиона членов. Правда, этот период относительной свободы продолжался недолго. Преследования снова начались в тридцатых годах, а в промежуток между 1832 и 1844 годом последовали известные свирепые судебные приговоры против рабочих организаций со ссылкой на каторги в Австралию. Оуэновский «Великий Национальный Союз» был распущен, и по всей стране, как частные предприниматели, так равно и правительство в своих мастерских, начали принуждать рабочих порывать всякие связи с союзами и подписывать «документ», то есть отречение, составленное в этом смысле. Юнионистов (членов рабочих союзов) преследовали массами, и их подводили под действие закона «О хозяевах и их слугах», в силу которого довольно было простого заявления хозяина фабрики о якобы дурном поведении его рабочих⁶⁾, чтобы массами арестовывать их и осуждать.
³⁾ См. Sidney и Beatrice Webb, «History of Trade-Unionism», London, 1894, стр. 21–38.
⁴⁾ См. в работе Sidney Webb об ассоциациях того времени. Предполагают, что лондонские ремесленники лучше всего были организованы в 1810–1820 годах.
⁵⁾ Национальная ассоциация для защиты труда включала в свою организацию около 150 отдельных союзов, делавших крупные взносы и насчитывала в общем около 100.000 членов. Союзы строительных рабочих и углекопов также были крупными организациями (Webb, l.с. стр. 107).
⁶⁾ Я руковожусь в этом отношении работой Webb, изобилующей документами, подтверждающими его выводы.

[Ηeзвaныŭ гοcть]

Стачки подавлялись самым деспотическим путём, и поразительные по своей суровости приговоры выносились за простое объявление о стачке, или за участие в качестве делегата стачечников, — не говоря уже о подавлениях военным путём малейших беспорядков во время стачек, или об осуждениях, следовавших за частыми проявлениями разного рода насилий со стороны рабочих. Практика взаимной помощи, при подобных обстоятельствах, являлась далеко не легким делом. И всё-таки, несмотря на все препятствия, о размерах которых наше поколение не имеет даже должного представления, уже с 1841 года началось возрождение рабочих союзов, и дело объединения рабочих неустанно продолжалось с тех пор, вплоть до настоящего времени, пока, наконец, после долгой борьбы, длившейся более ста лет, не было завоевано право вступать в союзы. В настоящее время, как известно, почти четверть всех рабочих, имеющих постоянную работу, т.е. около 1.500.000 человек принадлежат к рабочим союзам (трэд-юнионам)⁷⁾.

Что же касается других европейских государств, то достаточно сказать, что, вплоть до очень недавнего времени, всякого рода союзы преследовались в них, как заговоры; но, несмотря на это, они существуют везде, хотя им часто приходится принимать форму тайных обществ; в то же время распространение и сила рабочих организаций, в особенности «рыцарей труда» в Соединенных Штатах и рабочих союзов Бельгии ярко проявились в стачках девяностых годов девятнадцатого века.

Необходимо, однако, помнить, что самый факт принадлежности к рабочему союзу, помимо возможных преследований, требует значительных пожертвований деньгами, временем и неоплаченной работой, и влечет за собой постоянный риск потерять работу, за одну лишь принадлежность к рабочему союзу⁸⁾. Кроме того, юнионисту постоянно приходится помнить о возможности стачки, а стачка — когда исчерпан весь ограниченный кредит у хлебника и закладчика, а платы из стачечного фонда не хватает на пропитание семьи, — ведет за собой голодание детей. Для людей, живущих в близком общении с рабочими, затянувшаяся стачка представляет одно из самых раздирающих сердце зрелищ; легко можно, поэтому, вообразить, что значила стачка лет сорок тому назад в Англии и что она значит еще до сих пор в не особенно богатых частях континентальной Европы. Постоянно, даже в настоящее время, стачка заканчивается полным разорением и вынужденной эмиграцией чуть не целого населения данной местности, причем расстреливание стачечников по малейшему поводу, или даже и без всякого повода, до сих пор представляет самое обычное явление на континенте⁹⁾.

⁷⁾ С сороковых годов прошлого столетия, в отношениях более состоятельных классов к рабочим союзам произошли, конечно, крупные перемены. Однако же, не далее как в шестидесятых годах наниматели усиленно и дружно пытались сокрушить союзы, лишая работы население чуть ли не целых округов. Вплоть до 1869 года простое соглашение на стачку и объявление о стачке путём афиш, не говоря уже о «снимании рабочих» не приставших к стачке, очень часто наказывались, как «устрашение мирного населения».
     Закон «О хозяевах и их слугах» был отменен только в 1875 году, когда мирное отговаривание рабочих, идущих на работу во время объявленной стачки, перестало наказываться, как преступление, а «насилие и устрашение» во время стачек отошло в ведение общих законов. ‎Впрочем, во время большой стачки доковых рабочих в 1887 году, деньги, пожертвованные на поддержание стачки, пришлось тратить на защиту права «пикетирования» (отговаривания от работы).
‎     И наконец, преследования последних годов (1900–1905), начатые консервативным правительством, царившим в Англии десять лет, грозят обратить в ничто все завоёванные права, так как суды стали приговаривать целые рабочие союзы к уплате из их касс убытков (иногда миллионных), понесенных хозяевами во время стачек.
⁸⁾ Еженедельный взнос в 6 пенсов (24 копейки), при заработной палате в 18 шиллингов (8 руб. 30 к. в неделю), или взнос одного шиллинга (48 копеек), при заработке в 25 шиллингов (11 руб. 60 к.) в неделю, значат гораздо более, чем расход в 90 рублей при годовом доходе в 3000 руб.; рабочему приходится для подобного взноса обрезывать питание семьи, а при забастовке в товарищеском юнионе взнос приходится удваивать. Графическое описание жизни трэд-юниониста, данное одним заводским рабочим и помещенное в упомянутой уже книге г-д Веббов (стр. 431 и след.) дает прекрасное понятие о том, сколько работы требуется от члена английского рабочего союза.
⁹⁾ См., например, прения о стачке в Фалькенау (в Австрии) в австрийском рейхстаге, 10 мая 1894 года; во время этих прений факты подобного рода были признаны, как министерством, так и собственником копей. См. также английскую прессу того времени.