Вспоминая детство – плачу: из дневника Краснопёрого.
Школьные годы чудесные…
Чтобы я не болтался без дела, или не шастал с друзьями по свалкам, мама мне велела читать Толстого - «Война и мир». Я усердно читал этот неподъёмный кирпич, но не хуя не въехал в этот ёбанный текст, да он и не особенно интересовал меня.
А интересуют меня такие книжки, что прочитав их, хочется улететь к автору в гости, сидеть с ним за столом и вести задушевную беседу до дней последних донца… Первым пусть меня ждёт Одиссей…
Я не раз начинал и снова бросал учиться. Папа у меня майор бронетанковых войск – швыряло нас по стране, дай боже. Только привыкнешь к ребятам, учителям, вдруг хуяк и мы с Харькова улетали во Владик, далее Мурманск…
У мамы тоже бывали иногда забастовки. Она была терапевтом – да, была, какое подлое слово: рак лёгких, мама ушла три года назад…
Но как она бастовала, охотно и огоньком. Отец в такие дни стремился спать в казарме, мотивируя тем, что танки не на ходу, а на днях случится боевая тревога.
Однажды танкодром расположился рядом с монастырём. Я часто бегал к нему и познакомился с монахом отцом Виссарионом. Мне жутко хотелось узнать у него, согласится ли Бог посадить кого-нибудь в ад, если я будут хорошенько молиться об этом – накануне у меня появился очередной враг Колька Страхов: мы не поделили Настеньку из седьмого «Б». Но Виссарион застращал меня:
- В ад ты негодник попадёшь первым, к Богу надо обращаться со смиренной доброй просьбой.
А Настя таки предпочла меня. Мы с ней часто гуляли и однажды забрели в берёзовую рощу. Была весна. Распускались зелёные листочки, распустились и мы…
Настеньке было всего тринадцать лет, но фигурка у неё было точённая, грудки острые, попа кругленькая, что надо. Сначала мы неумело целовались. Она страшно возбудилась и буквально содрала с меня штаны. У меня внутри всё замерло, когда Настя взялась ласкать мою письку нежным ротиком. Потом она задрала себе платье, легла навзничь и притянула меня к себе. Это было самое настоящее волшебство, особенно запомнился момент оргазма, когда с первыми струйками семени я улетел на седьмое небо и там парил, окружённый ангелами…
Но недолго музыка играла и папу с Мурманска услали в Бухару. Я хотел повеситься, но испугался, что Настя перережет себе вены, узнав о моей погибели.
Из Азии я каждый день посылал письма любимой, пока она не прислала мне телеграмму « Прощай. Я полюбила другого. Настя». Странно, но желание броситься с минарета у меня уже не было: в нашем восьмом «Б» впереди меня сидела Зульфия, красотка, я ебу…
Из Бухары мы захватили много разных вещичек, когда отца перевели в Красноярск.
Персидский ковёр повесили на стену, закрепили кинжалы и сабли.
В Сибири я пристрастился ходить в Церковь, в которую так охотно ходила Галина – мы с ней сидели за одной партой и спелись. Галя латышка, но православная. А я её сводил посмотреть "гарнизонный сбор" – в заборе части у меня была лазейка. Она была в полном восторге и сделала мне засос на шее. А я её выебал в задницу – она плакала, что хочет сохранить девственность до свадьбы. Вот дура!
В один светлый вечер, когда я и мама пили чай, заявился возбуждённый отец - с большим оживлением он объявил нам, что в части был самострел и как назло в его роте, солдат умер по дороге в госпиталь и нам надо готовиться к худшему.
Любопытные женщины стали ходить к нам и расспрашивать нас о судьбе отца – его поместили на гаупвахту.
Мы отвечали им. Они притворно сочувствовали. Я плакал. Но всё обошлось, папе влепили строгача и перевели в Магадан.
Там я простудил себе горло, и мне пришлось пропустить целый месяц учёбы. Зато я в больничке нашел медсестру Алину. Мне показалось, что она незаметно
бросает взгляды на меня. А к тому времени я сильно развился, мне было пятнадцать.
Последняя неделя лечения прошла в трешовом угаре похотливой любви. Алина учится на втором курсе меда, правда заочно. Но ебётся она отлично, миньет пять баллов, в ***у пять баллов, в жопу все десять!
В Магадане у меня появился первый настоящий друг – его звали Сергей. Он рассказал мне потом, что дал себе клятву отомстить за отца, которого облыжно обвинили и сгноили на золотых приисках. Я пожал ему руку и не стал говорить ему, что отомстить бывает очень трудно. Почти невозможно.
Однако я должен был скоро расстаться с ним. Мы уезжали в Златоуст.
Одиночество опять ждало меня.
Мы сели в вагон. Поезд тронулся. Мы помахали ему. - Серж, Серж,
ах, Серж, - крикнул я ему - Серж, будешь ли ты помнить меня так, как я
буду помнить тебя? – и мы оба заплакали.
В дороге я читал Достоевского «Бесы», но никакого желания вдруг сорваться и улететь в гости к этому писаке у меня почему-то не возникло…
