А. Севастьянов - Б. Миронову

[Tuoreg]

     

Ю Б И Л Е Й Н О Е

Открытое письмо Борису Сергеевичу Миронову

НУ ВОТ, Борис Сергеевич, снова мы встретились на узкой дорожке… А я-то надеялся, что научил Миронова не задираться, когда в 2000 году учтиво высек Вас, как мальчишку-несмышлёныша, за дурь о «коренных народах»... Да, видно, битому неймётся. Четыре года Вы мечтали со мной поквитаться, копили в душе чёрную, лютую злобу, а теперь решили, что настал Ваш час, час реванша.
      Прочитал вначале Ваш «антисевастьяновский» опус в интернете, анонимный, залитый слюною, без подписи. Руку, конечно, узнал, но от ответа воздержался: с анонимами не объясняюсь принципиально. А тут прислали газетный текст за Вашей подписью – это другое дело. Он сокращен, причёсан, по сравнению с бесноватым интернетовским, но отвечать буду лишь на него, чтобы не получился бой с тенью.
      Честно говоря, читая Ваш текст и вспоминая его потом, не один раз взоржал до неприличия. Так, что даже люди в метро обернулись. Эк Вас разобрало! И вся-то Ваша натура, и вся Ваша закваска, и вся Ваша жизненная наука комсомольского деятеля и партийного журналиста в этом тексте вылезла наружу...

[Tuoreg]

Вас ведь знать и думать в той школе не учили. Учили собирать заказной материал, учили восхвалять и пропагандировать, что прикажут, учили шельмовать, кого укажут, как врагов народа. И ещё учили – врать, врать, врать… Врать пафосно и самозабвенно, до полного самоубеждения, до истерики, до порывов рубахи на груди и броска на пулемёты; врать «на голубом глазу», выдавая поражение за победу, косноязычного придурка – за столп общества, застой за расцвет, чёрное за белое. Иначе Карьеру (с большой буквы), такую, как сделали Вы, при советской власти было не сделать.
      Вы ведь все время были на «передовой» идеологического фронта в хорошо памятном нам партийно-гэбешном государстве. В 18 лет Вы – корреспондент газеты «Могочинский рабочий», в 20 лет уже – ого, как быстро! – инструктор Читинского областного комитета ВЛКСМ, затем корреспондент «Комсомольца Забайкалья», потом – газеты «За коммунизм!» (название-то какое прелестное! как раз для православного монархиста, каким Вы с некоторых пор заделались). В 1976 г. Вы окончили «у махрового жида Засурского» тот самый журфак МГУ, которым меня попрекнули, после чего Вас взяли в «Комсомольскую правду» (куда брали уж проверенных-проверенных, «своих в доску»!), а через два года прямо в главный орган советской пропаганды – «Правду», а уж оттуда – в высшую школу, как Вы бы теперь сказали, «жидо-коммунизма»: в Академию общественных наук при ЦК КПСС, которую Вы успешно закончили в 1988… Туда, как всем известно, командировали только самых проверенных партийцев, которых готовили на замещёние важных постов. Там наводили на идейных борцов за торжество марксизма-ленинизма последний лоск, проводили их через последние проверки на лояльность, ставили последнее клеймо. И Вам, заслужившему высокое доверие всем своим комсомольско-партийным прошлым и настоящим, такое клеймо тоже поставили. И в те годы, надо полагать, партийный билет ещё не жёг Вам карман. (Извините, не знаю, может быть, Вы его храните до сих пор.)
      И впрямь скакнули Вы, облечённый окончательным цековским доверием, после АОН высоко: сначала в кресло главного специалиста Управления делами Совмина СССР, потом – в 1990-1991 гг. – консультантом Министра печати и массовой информации РСФСР…
      Но высший взлёт карьеры ждал Вас впереди, на самом гребне буржуазно-демократической («жидократической») революции. Не успели отгреметь танковые залпы, расстрелявшие Белый Дом в том проклятом Октябре 1993 года (а вместе с БД – и надежду на справедливое общественное устройство и на победу над юдократией), не успели срочно нанятые за бешеные деньги рабочие смыть копоть со стен российского парламента, а Ельцин с компанией – кровь со своих рук, не успели пройти шутовские выборы по принятой «на костях» Конституции, как Вы получили предложение занять пост Председателя Комитета Российской Федерации по печати. Министра, де-факто.
      И Вы приняли это предложение в декабре 1993 года. (В отличие, замечу, от столь нелюбимого Вами Сергея Глазьева, который подал в отставку с министерского поста в знак протеста против Указа № 1400. Не в этом ли причина нелюбви?) Не знаю, приходилось ли Вам лизать или целовать руки царя Бориса, ещё пахнущие танковой гарью да свежей кровью русских людей, но пожимать-то уж точно приходилось при этом. Живо представляю себе Ваше честное, открытое русское лицо, Ваши сияющие внутренним духовным восторгом глаза, Ваш звенящий и салютующий искренним убеждением голос: «Да, Борис Николаевич! Й-й-есть, Борис Николаевич! Сделаем, не подведём, Борис Николаевич!» Вы ведь честный, искренний, открытый русский человек, не правда ли, сударь экс-министр?..

[Tuoreg]

Было ли Ваше назначение случайным? «Незаслуженным»? Так сказать, игрой судьбы? О, нет! В тех высших кругах выдрессированной партноменклатуры, в которых Вы столько лет росли и нагуливали связи, таких случайностей не бывает. Там всегда знают, кого назначать, хотя бы потому, что рекомендатель отвечает собственной карьерой за рекомендуемого. И рекомендуют только по принципу полной вассальной верности. Недаром же в кресло министра печати Вас посадили с подачи Михаила Полторанина.
      …Кстати, о Полторанине. Благодаря поистине «собачьей» преданности он стал близким Ельцину человеком, а в 1989 г. – прошёл в народные депутаты СССР. И там отменно проявил себя в качестве члена приснопамятной Межрегиональной депутатской группы, вместе с Собчаком, Сахаровым и другими «демократами», одним миром мазанными. Вы этих людей обычно коротко зовёте «жидовнёй», для ясности.
      С июля 1990 Полторанин – министр печати и массовой информации; в этом качестве он возводит на пост председателя российского телевидения первого из своих любимчиков – Олега Попцова (от характеристики воздержусь, не о нём речь, но именно при нём ТВ стало, как Вы выражаетесь, «жидовским», «ожидовлённым»).
      В 1991 году, вместе с Бурбулисом и Станкевичем, Полторанин возглавил штаб по избранию Ельцина президентом РСФСР, а с февраля 1992 стал вице-премьером при Гайдаре (в самый разгар реформы). В сентябре 1993 года Полторанин активно, всеми доступными ему средствами (в качестве главы Федерального информационного центра он контролировал оба главные телеканала) поддержал Ельцина, а в ночь с 3 на 4 октября был едва ли не самым яростным и непримиримым из тех, кто подвигнул Ельцина к расстрелу Белого Дома. Были ли Вы в ту минуту рядом со старшим товарищем?
      Руки Полторанина, которыми он подсадил второго своего любимчика, Бориса Сергеевича Миронова, в кресло министра, точно так же – неотмываемо! – в крови русских людей, как и руки Ельцина. (Отпечатки всех этих рук на Вашем, Борис Сергеевич, седалище.) Но содеянное не заставило Полторанина одуматься, содрогнуться, изменить режиму. Не того замеса человек. В декабре он стал депутатом Госдумы – конечно же, от «Выбора России» («жидовского» – добавите Вы по обыкновению). В марте 1996 г. Полторанин сделался президентом корпорации «Момент истины». Вывел в люди не только Олега Попцова с Борисом Мироновым…
      Я не хочу комментировать все эти факты, снова и снова расписывать, откуда растут Ваши корни. Противно. Да и не хочу уподобляться Вам (представляю, какой перепляс Вы бы устроили на моём месте!). Ибо факты говорят за себя. Я только напомню русскую пословицу: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу – кто ты». И ещё скажу, что редко прочтёшь строки более льстивые, подобострастные, чем те, что посвятили Вы своему благодетелю, которого вывели под именем Полтораиванова в своём романе «Сумасшедший», подаренном мне когда-то; помню, читал – смущался: ну разве можно этак-то…

[Tuoreg]

*      *      *
      Ваш «путь наверх», Борис Сергеевич Миронов, был прямым и шаблонным, без извилин и загогулин: от инструктора обкома комсомола и партийного журналиста до выпускника АОН при ЦК КПСС и министра печати. Всё выше, и выше, и выше. Путь человека целеустремлённого, знающего, чего он хочет. Путь человека, способного перешагнуть через каждодневную ложь и пресмыкательство, через чинопочитание и низкопоклонство, через кровь и трупы Октября-93.
      Типичный путь карьериста.
      Сорвалось, не получилось. По собственной глупости. Пришлось рухнуть из князи в грязи, кляня себя за опрометчивость. Но мечта осталась – вернуться наверх, «в те дни, когда в жилище света блистал он – чистый херувим». Поэтому на вопрос журналиста: «Если бы пригласили во власть сейчас, пошли бы?» последовал ответ бывшего министра Бориса Миронова: «Если бы тот же Касьянов предложил мне реализовать мои идеи на практике – в издательском деле или в СМИ, – то я бы пошёл» («Московские новости» №48/2002). И на Сентябрьском (2003) съезде НДПР мы услышали от него признание о готовности баллотироваться в президенты (на худой конец, пока в президенты не зовут, – возглавить партию). А чуть позже, в декабре, наш отрицающий парламентский путь и вообще выборы как «жидовскую игру» идеолог национального восстания вдруг баллотировался аж одновременно в губернаторы и в депутаты от Новосибирского округа. Правда, в обоих случаях – с самым ничтожным результатом…
      И вот сегодня тот самый экс-министр Борис Сергеевич Миронов пишет обо мне: «Севастьянов – человек, который прежде всего тешит свои амбиции, и свои личные интересы, шкурные свои, эгоистические, карьеристские интересы ставит превыше всего и им, родным, горячо лелеемым, и только им одним служит Севастьянов».
      По себе, видно, судит человек …

[Tuoreg]

О моем карьеризме

   
 Мне было тринадцать лет, когда отец спросил меня: «Чего ты хочешь от жизни, сын?». И я, мальчишка-семиклассник, ответил: «Независимости, папа».
      Так я определил свою жизненную цель.
      Тогда, в седьмом классе, всех, кто хорошо учился, подговаривали подавать заявления в комсомол. Подал и я. Но меня отклонили с формулировкой: «противопоставляет себя коллективу». А я не противопоставлял: я просто жил без оглядки, как считал нужным, по уму и по совести. Не приняли в комсомол – и ладно, плевать. Это – карьеризм?
      Я забыл об этом эпизоде и вдруг в десятом классе (когда у райкома возникли проблемы с отчётностью о росте рядов) был принят в ВЛКСМ… Я удивился, но спорить не стал. Я был развитым, начитанным, смышлёным мальчиком. Я знал, что в классовом рабоче-крестьянском государстве, насквозь политизированном и подконтрольном, пропитанном марксистской, коммунистической идеологией, мне, интеллигенту в пятом поколении, внуку расстрелянного белогвардейского офицера, невозможно сделать карьеру иначе, чем через комсомол, через членство в КПСС. Тому примеров вокруг хватало. Но мне это было глубоко противно, я всегда брезговал знакомством с подобными людьми, не водился с ними. И я сказал себе тогда же: «Ты никогда не станешь делать карьеру, Саша». И остался верен этой клятве на всю жизнь.
      Поступив после школы в университет, я год отучился на дневном отделении филологического факультета. Но увидел, что и тут правят бал комсомол, да ещё и профсоюз, и ушёл на заочное отделение, где никто не мог меня «достать» по общественной линии. Так заочно и доучивался ещё пять лет, хотя учился хорошо и не раз получал от учебной части предложения вернуться на дневное. Это – карьеризм?
      К тому времени я стремительно рос на киностудии детских фильмов им. Горького. От фильма к фильму: сначала кладовщиком, потом воспитателем детей-актёров, потом несколько картин помрежем, потом и.о. ассистента по актёрам. Рост объяснялся просто: помреж – это обер-диспетчер; режиссёры записывались на меня в очередь, ибо знали: где Севастьянов – там идеальный порядок на съёмочной площадке и все и всё работает, как часы. Я предельно жёсткий управляющий, умеющий заставить работать всех и каждого, как должно, с полной отдачей. А народ наш – сами знаете, какой. Возможно, поэтому я и не люблю командовать людьми.
      К 23 годам я знал, что через год-два-три стану и.о. режиссёра, а там начну добиваться права на постановку своего фильма – и добьюсь рано или поздно. Но тут я влюбился в свою Люсю, 18-летнюю девочку, только что окончившую училище и прикреплённую к гримерному цеху. Кино и семья – плохо совместимые вещи. Я ушёл из дому, оставив московскую родовую квартиру, уволился сам, помог уволиться Люсе и оказался на улице с дипломом МГУ и молодой женой (будущей матерью моих шестерых детей), но без всякой работы. На своём будущем режиссёра я поставил крест. Это – карьеризм?
      Помыкавшись, устроился в отдел диссертаций Библиотеки им. Ленина, катать вагонетку по бесконечным подвалам «Дома Пашкова» – адский, каторжный труд. Но я умудрился так спланировать его, что каждый час вырывал по 15 минут для жадного чтения самых интересных (в том числе, закрытых) трудов. Через год на меня обратило внимание начальство, перевело в научный отдел. Вскоре я стал старшим редактором ГБЛ. Но меня мало интересовала библиотечная карьера.
      Дело в том, что с 3 курса университета я уйму времени отдавал научному поиску. Меня глубоко интересовала история и теория интеллигенции, особенно – в России. Это была тема полузапретная в тогдашней науке, нежелательная, «непроходная». Интеллигенция считалась публикой низшего сорта после рабочих и крестьян, власть её всячески третировала (боясь при этом), невразумительно именовала «прослойкой между классами» и т.д. Весь мой политический темперамент, весь интерес к политике, вся нереализованная страсть к общественной деятельности, вся жажда познания, жажда истины, всё моё неприятие ложно организованного строя и порядка выразились в изучении общественного движения в России через призму истории российской интеллигенции. Я не был диссидентом, но видел недостатки социализма и хотел для страны перемен к лучшему. С этой целью я жадно изучал движение декабристов, петрашевцев и народовольцев, изучал историю классов и сословий в нашей стране, постигал закономерности истории, искал ключи к общественным переменам. Мне никто не помогал в этом, но никто и не мешал – я ведь учился заочно, уйдя, как сказочный колобок, из-под контроля ВЛКСМ, КПСС и КГБ, которые обычно не пропускали мимо своих тенет никого мало-мальски одарённого.

[Tuoreg]

В «Ленинке», получив доступ к богатейшим фондам, я набросился на них, как одержимый. Вскоре, через два года, у меня был готов реферат будущей диссертации, с которым я пришёл на факультет журналистики, но не к «махровому жиду Засурскому», как Вы любезно подсказываете неосведомлённым людям, а к завкафедрой русской литературы и журналистики, умному, глубоких познаний, прекрасному русскому учёному-патриоту Борису Ивановичу Есину. Я не пошёл ни на родной филфак, ни на истфак, поскольку хотел дополнительно сполна овладеть историей русской журналистики, а не только литературы. Пришёл я «с улицы», представился, положил на стол реферат. Вскоре Есин сказал, чтобы я готовил документы, т.к. он сам будет моим руководителем. Намекнул, что хорошо бы мне подать заявление в партию.
      Такой же намек мне был сделан руководством «Ленинки», когда я пришёл за характеристикой и направлением в аспирантуру. Мне было сказано, что на дневное отделение они не могут рекомендовать беспартийного, но что если я вступлю в партию, то после защиты мне гарантирован достойный рост. Я поблагодарил и сказал, что меня вполне устроит заочное обучение. Это – карьеризм?
      Сдав все экзамены на «отлично», я стал аспирантом-заочником, снова оказавшись в привычном положении: мне никто не помогал и никто не мешал работать. Спасибо Есину, он практически не вмешивался в процесс, помог на первом же году издать брошюру, не позволил перебросить «неудобного» аспиранта на истфак (такая попытка была), хотя, конечно, не оставил при кафедре после защиты.
      Став аспирантом, я сразу уволился из «Ленинки», поступив работать дежурным слесарем по вентиляции в гостиничный комплекс «Измайлово». При переходе на новую работу «забыл» встать на комсомольский учёт и выбыл явочным порядком, без воплей и демонстраций, из этой организации за два года до срока (рискованный трюк: это 1980-й год, ещё был жив Брежнев!). Дежурил сутки – через трое: очень удобно; дни просиживал в библиотеке или архиве, по ночам отпускал домой напарников и обрабатывал материалы, писал в гостиничном подвале под мерный шум гигантских вентиляционных машин в уютном круге света от настольной лампы. Работал так три года вполне добросовестно, даже сдал экзамен по слесарскому делу на 5-й разряд. Наверное, в этом проявился мой карьеризм.
      В дальнейшем он проявился ещё разок, когда в 1987 году, работая на полставки преподавателем литературы в старших классах школы, я, уже «остепененный», одновременно читал курсы древнерусской литературы, русской литературы XVIII века и эстетики в Московском областном педагогическом институте, на филфаке. После трех лет такой совместиловки мне, наконец, предложили стать ассистентом. Но намекнули, что эта должность предполагает большую общественную нагрузку. И что в дальнейшем, если я намерен расти, вступление в КПСС неизбежно. К этому времени у меня уже было четверо детей, я научился делать серьёзные деньги, используя приобретённые в те же годы уникальные познания и навыки искусствоведа и реставратора. Я мог позволить себе заниматься наукой и творчеством «на дому», в «свободном полёте», не за зарплату. Я взвесил все «за» и «против» и ушёл со всех работ, навсегда поставив крест на академической карьере. Стал членом разных творческих союзов.
      Последний раз я пренебрёг карьерой у Вас на глазах (мы с Вами тогда баллотировались по «Спасу», помните?), когда расстался в конце 1999 года с весьма престижной и перспективной должностью замдиректора Института стран СНГ, с хорошо оборудованным кабинетом и 800-долларовой зарплатой, с постоянным выходом в СМИ и академические и политологические круги. Расстался потому, что стал уже слишком заметной фигурой в русском движении: я не захотел «подставлять» своего шефа, К.Ф. Затулина (скованного должностью советника у Лужкова), и предпочёл независимое политическое поведение и открытое амплуа русского националиста. Не Вы ли тогда уговаривали меня не бросать столь хорошее место, не портить себе карьеру, не приносить такой жертвы?
   

[Tuoreg]

Но, пожалуй, самый большой «промах» по части карьеры я совершил в начале 1990-х, когда страна ринулась в капитализм. У меня, не скрою, неплохие задатки бизнесмена, менеджера. И я жил в конце 1980-х – дай бог каждому! Но серьёзный бизнес, как всякое серьёзное дело, требует человека без остатка. Если при социализме я мог себе позволить жить разовыми сделками, посвящая основное время наукам и искусствам, познанию и творчеству, то рынок поставил меня перед выбором: либо вставай, фигурально выражаясь, за прилавок, либо смирись с тем, что будешь едва сводить концы с концами. За прилавок я не встал. Сегодня те, кто когда-то за честь считал приносить мне интересные вещи на дом, ворочают большими миллионами, а я всё никак за эти годы не могу отремонтировать помещение, в котором живу и работаю. По своим знаниям и способностям я далеко превосходил этих людей и спокойно был бы сегодня мультимиллионером, если бы не подался в русское дело. Книги, статьи, написанные за эти годы (сотни статей), вся активность русского общественного деятеля вообще не принесли мне ничего, кроме больших расходов (истощивших былые сбережения), всевозможных неприятностей, излишнего внимания прокуратуры и разрыва с профессиональной и социальной средой. Но зато я делаю то, что считаю нужным. Как и всегда, всю свою жизнь.
      Мне сегодня – пятьдесят лет. По большому счёту, жизнь уже сложилась. И если я спрошу себя, в чем моё главное достижение, то это будут не книги и статьи, не вклад в науку, не спасённые от разрушения или от передачи за рубеж сокровища искусства, не дружба с блистательными людьми, каких уже больше не рожает наша земля, не основание филиала МГУ в Крыму, не попытки пробудить самосознание русского народа… ни, быть может, даже семья и дети. Главное достижение – именно в этом: я прожил жизнь, как хотел, независимо, всегда выбирая главное – по душе своей, всегда делая то, что считал самым правильным, самым нужным в данный момент, никого ни о чём не прося, никому не кланяясь, никого не дуя в ус и никогда не поступаясь совестью.
      Жил в полный рост и в соответствии с отцовским заветом: «Интеллигент – это тот, кто при любых обстоятельствах предпочитает духовное материальному».
      И когда я спрашиваю себя, что же Вас во мне так бесит, так нестерпимо шкарябает и заставляет писать обо мне гнусности и делать мне подлости, то я думаю, что именно вот это: ни в каком сне вам, истинному карьеристу, не снившаяся, никогда и нипочём Вам не доступная колоссальная внутренняя свобода, с которой я родился и с которой умру, и которой Вы завидуете – смертельно.

[Tuoreg]

Русская наука и жизнь

   
      Несколько слов о том, чего Вам, боюсь, не понять, – о моём вкладе в обществоведение и политологию. На правах юбиляра, так сказать.
      Вы пишете, всё больше распаляясь от собственной бестолковости и обиды на природу: «Что ж, давайте разберёмся, какая такая наука воспитала учёного националиста Севастьянова, где и у кого прошёл он научную школу, чтобы иметь барское высокомерие судить о других, как не имеющих ни знаний, ни научно обеспеченных идей, и недвусмысленно подчёркивать, что у него уж непременно и знания, и научно выверенная идея».
      Ну, положим, этого-то как раз Вам и не дано: разобраться. «Разбиралка» не выросла. Отсюда и последующий Ваш блестящий пассаж насчёт «махрового жида Ясена Засурского, на факультете журналистики МГУ, где и защищал Александр Никитич свою кандидатскую диссертацию». Смех и грех! Лишь бы навести тень на плетень! Даром, что с Засурским-то я, заочник, виделся, лишь когда сдавал экзамены в аспирантуру, в отличие от Вас, студента, точно уж у него учившегося…
      Но вот дальше Вы пишете, по своему профаническому обыкновению выдавая за особую осведомлённость самые поверхностные сведения: «Никаким национализмом, кроме жидовского, разумеется, и то не в теории, а на практике, на факультете журналистики Засурского не пахнет, и не теорией национализма занимался там Александр Никитич, а пересчитывал поголовье читателей в далеких 1762-1800-ых годах. Это не шутка. Кандидатская диссертация А.Н. Севастьянова называется «Сословное расслоение русской художественно-публицистической литературы и её аудитории в последней четверти XVIII века». Предшествовавшее защите методическое пособие объемом в 49 страниц, изданное кафедрой истории русской журналистики тиражом двести пятьдесят экземпляров, – «Рост образованности аудитории как фактор развития книжного и журнального дела в России. 1762–1800 гг.». Такая вот наука национализма у Севастьянова». (Кстати, и тут переврали: не «образованности аудитории», а «образованной аудитории».)
      Итак, какая же у меня наука? Диссертация моя доступна, ее можно получить и изучить и в «Ленинке», и в библиотеке МГУ. Но Вы её, конечно же, и в руки-то не брали, и реферата даже не читали. Так что вкратце поведаю о своих задачах и поисках…
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

[Rоnin]

 Интересно и забавно.
 У меня есть книга Севастьянова "Русский национализм: его друзья и враги". Так вот там  также публикуется ответ Севастьянова Миронову.
 Вообще-то национализм Миронова(национализм с человеческим лицом,сссссссоблюдающий и признающий права других коренных народов России) мне ближе,чем национализм Севастьянова...радикальный, жёсткий национализм,признающий только права русских . Так нельзя..В России проживают не только русские и поэтому должны быть соблюдены и защищены права и других коренных народов России.
 Жиды не являются представителями коренных народов России...поэтому об этих тварях речь не идёт...пусть их права в засраиле соблюдают.

[Tuoreg]

________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

...Изучая интеллигенцию в России, я обратил особое внимание на XVIII век, когда письменных источников уже достаточно, чтобы подробно, в деталях понять вопрос, но ещё не настолько много, чтобы утонуть в них с головой. Между тем, этот век для нас, современников, имеет несравненное значение, мы все вышли из него, сохраняя преемственность именно с данной эпохой более, чем с какой-либо другой. Каждый русский человек, претендующий на образованность, должен знать историю русского восемнадцатого века так же, как раньше считалось необходимым знать историю и мифологию Греции и Рима. Но русская интеллигенция именно этого периода, в своих истоках, изучена совершенно неудовлетворительно. Я поставил себе цель: закрыть это белое пятно нашей истории.
      Объем моей диссертации таков, что хватило бы на три кандидатских. Она, по сути, и состоит из трех глав, каждую из которых было не стыдно защитить отдельно.
      В первой главе я впервые, изучив множество источников и применив математические методы и новые исследовательские технологии, составил более-менее точную картину: сколько и каких образованных людей было выпущено всеми учебными заведениями, включая народные школы и частные пансионы, начиная с петровского времени. Среди них были элементарно грамотные – таких к концу века набрались сотни тысяч; были профессионально ориентированные специалисты узкого профиля – инженеры, переводчики, педагоги, священники и т.д.; были и высокообразованные люди, знавшие языки, гуманитарные предметы, помимо основных (как правило, военных) специальностей, – их было сравнительно немного. Вся эта масса дифференцировалась мною по сословиям и была представлена в динамике развития. Таким образом, впервые были получены не только количественные, но и качественные параметры русской интеллигенции восемнадцатого столетия. И, что особенно важно, вычислена и составлена её сословная карта. Выяснилось, между прочим, что в обществе того времени шёл процесс не только активного роста грамотных людей, но и стремительная поляризация культурного слоя. На одном полюсе оказывались элементарно образованные, но количественно значительные народные массы, на другом – узкий слой высокообразованной дворянской интеллигенции. Брошюра, отразившая этот этап моей работы, невелика. Но материал, «вбитый» в неё в виде таблиц и графиков, численных сведений, настолько обширен, что один из профессоров нашей кафедры посоветовал мне сразу же защитить её и «не мучиться больше». Однако меня это не устраивало. Я поставил перед собой важную культурологическую задачу и хотел её решить.
  

[Tuoreg]

Вторая глава была посвящена анализу т.н. «творческой» интеллигенции века. Я собрал картотеку на всех, кто хоть однажды опубликовал в печати свои сочинения или переводы: получилось свыше тысячи двухсот имен. Примерно в отношении 1000 из них мне удалось установить их социальное происхождение; это был огромный, каторжный труд. Один только просмотр архивных книг герольдмейстерской конторы на предмет выявления жалованных и урождённых дворян чего стоил! Я выяснил, кто из пишущей братии происходил из крестьян, кто из духовного чина, кто из разночинцев, кто выслужил дворянство, а кто родился дворянином и т.д. И обнаружил интересную закономерность. В то время, как аудитория стремительно росла и демократизировалась, писательский корпус так же стремительно рос, но аристократизировался: к концу века абсолютное большинство литераторов были дворянами или выслужили дворянство. Практически все видные мастера пера – урождённые дворяне, хотя в начале века дворян в литературе почти не было. В этом процессе отразился ход становления «дворянской империи»; дворяне, совершившие социальную революцию и захватившие власть над обществом при Петре, всего за сто лет превратились из самого необразованного класса – в духовного лидера страны.
      Итак, ножницы: спрос демократизируется, предложение аристократизируется. Что же в этих условиях происходит с литературой? Чтобы ответить на этот вопрос, мне пришлось прочесть и проанализировать всю русскую прозу, поэзию и драматургию XVIII века, одних только од торжественных – свыше 700…
      Не буду грузить читателя выводами, их много и они интересны. Скажу только следующее. Диссертация написана мною на стыке наук: истории, литературоведения, социологии культуры, книго- и читателеведения; отзывы давали ведущие специалисты в этих областях. Все оппоненты и рецензенты отмечали новаторский характер моей работы. Она написана под эгидой МГУ; ведущая организация – Пушкинский Дом (Ин-т русской литературы АН СССР, Ленинград). Выше инстанций в советской науке не было. Более высокую пробу ставить просто некому.
      Оценку себе давать я не могу, но уверен: ни один деятель науки, занимающийся всерьёз русским XVIII веком, не говоря уж об истории интеллигенции, без обращения к моей работе не обойдётся. Мне достаточно этого сознания. (Да не Вы ли мне совсем недавно говорили, что какой-то еврей-диссертант спёр у меня часть данных? Я ещё удвился, откуда у Вас такая осведомлённость. Но раз Вы уж так меня отслеживаете, лучше б в мой текст заглянули, меньше врать бы пришлось.)
      Для меня лично проделанная работа послужила не только отличной школой научной добросовестности, но и фундаментом для дальнейших исследований, доходящих и до наших дней. Правда, докторскую диссертацию я уже защищать не стал. Но те политологические исследования и прогнозы, которые я периодически выдаю в свет, были бы невозможны, если бы за плечами у меня не было проделанной большой работы. Изучение интеллигенции и русского антиправительственного движения дало мне важнейшие ключи к пониманию современности.
      Вы, Борис Сергеевич, тоже частенько выдаёте различные прогнозы. Они всем очень нравятся, но никогда не сбываются. Мои прогнозы не нравятся, как правило, никому. Но сбываются с пугающей точностью.
      В этом и разница между Вами, неучем, самовлюблённым невеждой и горлопаном-кликушей, и нормальным специалистом своего дела.
      Как говорил Пушкин, «суди, дружок, не выше сапога».

[Tuoreg]

Кстати о делах

      \
      Вы интересно пишете: «И коль Севастьянов в письме противопоставляет себя Миронову, противопоставим и мы... для иллюстрации – где дело и где блестящие фантики наукообразных словес, где позиция, а где всего лишь фазаний распушенный хвост и горделивое кукареканье». Надо так понимать, что дело и позиция – у Вас, а всё остальное – у меня.
      А что же в виде «иллюстрации», доказательств?
      А вот: «У Миронова в «Правде» выходит наделавшая много шума статья «Корни Отечества» о гибели библиотеки имени Ленина и Государственного исторического музея, и знаменитое постановление Правительства о реконструкции и спасении главной Библиотеки страны и Музея на Красной площади было как реакция именно на эту статью в «Правде».
      И ещё: «Изданные Мироновым сотеннотысячными тиражами книги Победоносцева, Ильина, Шульгина, Леонтьева, Трубецкого, Франка, Булгакова и многих других лучших русских мыслителей действительно стали настольными книгами, учебниками русских националистов».
      Это Ваши итоги? Не много. А ведь Вы постарше меня.
      Конечно, работая в главной газете правящей партии России, можно было бы и не одноразовую статью, наделавшую много шума, опубликовать. (Кстати, судя по состоянию «Ленинки», от Вашей статьи, кроме шума, проку было мало, несмотря на «знаменитое» постановление. Довести начатое дело до конца? Так Вам же платили зарплату не за это…) А полновластно распоряжаясь огромными государственными средствами во вверенном Вам издательстве, почему бы и не издать русских классиков? И даже не только русских (Франк, как известно, – еврей). Хотя я бы, к примеру, вместо архаистов и путаников, таких, как Ильин, Трубецкой или Шульгин, издал бы лучше полное собрание М.О. Меньшикова – единственного подлинного русского националиста, нашего прямого предтечи. Но это дело вкуса. Меня только удивила формулировка: «изданные Мироновым» – как будто Вы, если не написали, то собрали, отредактировали, откорректировали, смакетировали, художественно оформили, набрали и отпечатали все эти труды. Думаю, Ваша заслуга как официального лица, госчиновника, несколько скромнее: распорядились. Но и на том, конечно, спасибо.
      Мой опыт реальных дел другой.
      Не благодаря, а вопреки государственной машине и несмотря на своё полностью неофициальное положение, мне удалось, например, не допустить выдачи в Германию трофейных фондов, оплаченных не только кровью наших отцов-фронтовиков, но и колоссальными потерями и разрушениями, понесёнными нашим народом из-за немецких агрессоров. Я был не один в этой борьбе: мы действовали заодно с Николаем Губенко (министр культуры СССР, затем зампред Комитета по культуре Госдумы), с ещё одним (покойным ныне) искусствоведом-публицистом и парой юристов, помогших составить тот закон о перемещённых ценностях культуры, который мы продавили через Федеральное Собрание. С моей стороны участие состояло в добыче, грамотной обработке, пафосной подаче и умелой публикации огромного фактического материала, знакомясь с которым массы людей делали свой нравственный выбор и вставали на нашу сторону. Статей по этому поводу, «наделавших много шума», у меня наберётся с добрый десяток (не считая множества второстепенных, но также действенных) в таких газетах, как «День», «Независимая газета», «Завтра», «Советская Россия», «Книжное обозрение» и др. После выхода особенно удачных публикаций мы с Губенко обходили Думу и Совет Федерации, из кабинета в кабинет, из комитета в комитет, из фракции во фракцию, раздавая газеты, убеждая, рассказывая, разъясняя… Помню, как после одной моей статьи люди пришли к Министерству культуры, чтобы сжечь чучело министра Сидорова (женатого, кстати, на еврейке), одного из главных «возвратителей» трофеев. Помню, как напрямую столкнулся в суде со Швыдким (тогда замминистра), ещё одним фанатом – убеждён, небескорыстным – «возвращения». Неотступно, год за годом с 1991 по 1998 гг. вёл я эту свою войну, встав тем самым плечом к плечу и с моим израненным в 1942-1945 гг. отцом, и с погибшей на фронте бабкой-военврачом. Первым из публицистов я вступил в эту битву за трофеи, когда всё, казалось, уже было решено, и передо мной была непробиваемая стена. Не один разок, а долгих семь лет я, не отступая и не снижая напряжения, бил в одну точку, как таран. А окончил этот бой только когда Федеральное Собрание преодолело «вето» Ельцина и приняло наш закон. Ельцин оспорил его в Конституционном суде. Суд встал на нашу сторону. И теперь, водя своих детей по музеям, я с полным правом говорю им: дети, если бы на ваш папа, этот Гойя, или этот Кранах, или эти импрессионисты здесь бы не висели…

[Tuoreg]

Подоплёка этой борьбы не так проста, как кажется. Ельцина щедро финансировал германский канцлер Гельмут Коль, чтобы «друг» удержался у власти. Ельцин лично обещал Колю всё вернуть, так что Коль, в свою очередь, включил в свою предвыборную программу пункт о возвращении трофеев из России. Речь шла о колоссальных суммах, на кон ставились политические репутации первого уровня, количество напрямую заинтересованных высокопоставленных лиц было велико. (Прецедента выдачи трофеев жадно ждали и хасиды, требовавшие возврата «библиотеки Шнеерсона».) И всё же мы сломали им хребет и победили, вырвав национальное достояние из самой глубины утробы заглотившего страну дракона. Не побоюсь сказать, что это была единственная за все годы ельцинского правления открытая и несомненная победа национал-патриотов над мерзким режимом. И огромная публичная пощёчина лично этой твари – Ельцину, который недаром так ярился. Историческое значение этой победы непреходяще. Без меня она бы не состоялась.
      Особенно трудно было бороться в 1993-1994 гг., когда озверевшая от кровавой победы и вседозволенности банда Ельцина шла напролом. Но мы выстояли. В те годы Вы были министром печати, но участия в нашей борьбе не приняли. Понятно: Вы же играли в другой команде…
      Другим делом своим, достойным упоминания, я считаю бессменное редактирование в течение семи с половиной лет «Национальной газеты» – этой лаборатории русской национальной мысли, увенчавшееся, во-первых, выпуском избранного «Ты – для нации, нация – для тебя» (по сути, единственного учебника русского национализма), а во-вторых – созданием Национально-Державной партии России. Я работаю в этой газете как журналист и редактор, не получая за это, в отличие от Вас, государственного содержания. И даже постоянно расходуя собственные средства, отрывая их от скромного семейного бюджета. Но не жалею об этом и думаю, что на нашем поле моя газета – одна из лучших.
      Числю за собой некоторые заслуги в области прекрасного, которому служу всю жизнь. О книгах, изданных мною, защищались дипломы в Академии полиграфии, о них пишут в диссертациях. Мой альбом «Шедевры европейской иллюстрации», содержащий, помимо многих статей, около 500 картинок, используется в той Академии как учебник. И хотя у меня нет искусствоведческих званий, кроме звания музейного эксперта, но пару лет назад я даже был приглашен в качестве основного оппонента в Институт искусствознания на защиту диссертации по французской иллюстрированной книге XVIII, поскольку второго специалиста такого уровня в нашей стране нет.
      Ещё одно дело – открытие филиала МГУ в Севастополе. На всей Украине, как Вам известно, остался единственный вуз, где разрешено преподавание на русском языке – это Таврический университет. Работая завотделом Украины и Крыма, а затем замдиректора по науке Института стран СНГ, я, приняв близко к сердцу идею крымских педагогов, обратился в 1998 г. с соответствующей разработкой к своему директору, советнику мэра Москвы – Константину Затулину. Затулин распорядился, чтобы я подготовил подробное обоснование проекта для Лужкова, долго носил его в портфеле, выжидая удобный момент, и наконец – подписал… Давно прошли выборные кампании 1999-2000 гг., отцвели президентские амбиции Лужкова, а филиал МГУ живёт и работает, ведёт прием абитуриентов на четыре факультета, в этом году должен состояться первый выпуск… Моих рук дело.

[Tuoreg]

Есть и ещё кое-что. Помните, сидели мы с Вами в кафе Центрального дома литераторов за чашкой чая, рассуждали, что надо делать, чтобы спасти Россию. Шёл 1995 год, февраль-март, если не ошибаюсь. Вы считали, что прежде всего надо заняться созданием партии, все силы бросить на это. Я возразил Вам: какая может быть партия, если не сформулирована русская национальная идеология, если нет, так сказать, партийной платформы. И на том наши пути тогда разошлись: Вы ударились в партстроительство (и в том же году возглавили благополучно почившую затем в бозе Русскую патриотическую партию), а я занялся планомерным выстраиванием русской националистической парадигмы, включая её воплощение в форме Русской Конституции.
      Ваши «успехи» на избранном пути известны. Развалили РПП, выморили Союз славянских журналистов, приложили все усилия для развала НДПР… Когда-то царь Мидас, подвластный проклятью, одним прикосновением превращал всё, хоть бы и дерьмо, в золото. Вы же – типичный представитель партноменклатурных «антимидасов», дай Вам золото, превратите его в дерьмо. Таков Ваш рок, Ваше проклятье.
      Известен и мой результат. Это книги, статьи по национальному вопросу, по русскому вопросу. Это коллективный проект новой Конституции России, который я – извините за нескромность – считаю главным достижением русской политической мысли вообще на сегодня. То есть, говоря собирательно, это идеология русского национализма, над кратким курсом которого я сейчас работаю, обобщая написанные ранее труды. Не думаю, что кто-то может справиться с этой задачей лучше меня.
      Кстати, о делах: а почему Вы, будучи министром, не сделали ничего для русского движения? Кому из националистов Вы помогли? Кого из монстров юдократических СМИ придавили? Не поверил своим глазам, прочитав Ваше откровение: «Ни во главе Комитета по печати, ни ранее – будучи директором государственного издательства – я никогда не поднимал еврейского вопроса и не делал ни одного антисемитского заявления» («Московские новости» №48/2002). Неужто этот тот Миронов? Н-да-а-а…
      К тому же, описывая свои деянья наверху, о некоторых Вы явно забыли. Помню, как недоумевал замглавного газеты «День»/«Завтра», известный критик Владимир Григорьевич Бондаренко: «Не понимаю, – говорил он. – Миронов же, будучи министром, давил русскую националистическую прессу, из-за него нас таскали по судам, закрывали и репрессировали, а теперь он в главные русские метит?..»
      Не обладая ни гениальностью Наполеона, ни прозорливостью и житейской мудростью Дэн Сяопина, ни хотя бы севастьяновской способностью ставить и решать проблемы, Вы, писатель, живёте в вымышленном, фантастическом мире. Ваш бог – Красное Словцо, ему Вы, тщеславный, служите. Отсюда Ваши абсолютно бредовые идеи о едином «антижидовском фронте» коренных народов России. Отсюда и Ваши прожекты, амбициозные, но нелепые, как танк из фанеры: то взять Кремль в живое кольцо из людей в военной форме (себя Вы в этом кольце не видели ввиду отсутствия формы), то собрать подписи за уход евреев из Палестины, то поднять национальное восстание… Умно!.. И ведь находятся же влюблённые в Вас дурачки, которые ведутся на подобную туфту! А ничего действительно серьёзного предложить Вы не в силах. И потому, когда серьёзные дела предлагает кто-то другой (например, воспользоваться законом «О национально-культурной автономии»), тут же набрасываетесь на него с поразительной ненавистью и злобой.
      Мог бы в этой связи, конечно, вернуть Вам фразу насчет фазаньего хвоста и горделивого кукареканья. Но лучше опять процитирую Пушкина: «с его безнравственной душой, себялюбивой и сухой, мечтанью преданной безмерно, с его озлобленным умом, кипящим в действии пустом».
      «Мечтанью преданный безмерно»… «С озлобленным умом, кипящим в действии пустом»…
      Лучше про Вас не скажешь. Ай да Пушкин!

[Tuoreg]

О главном

   
      Вы пишете: «Еврейский вопрос и стал формально межевым, разверзшимся в непреодолимый ров между двумя сопредседателями Национально-Державной партии России Мироновым и Севастьяновым».
      Уж врать так врать!
      Где Ваша совесть? Разве у Вас – монополия на еврейскую тему? С каких это пор? Опомнитесь, любезнейший, спуститесь на землю!..
      Я уж не говорю о многих авторах, помимо нас с Вами, которые плодотворно работают на данном поле. В том числе таких, не Вам чета, перед трудом и подвигом которых можно только голову склонить, – назову хотя бы Солженицына («Двести лет вместе») и, ещё в большей степени, Шафаревича («Трёхтысячелетняя загадка»).
      Но, если говорить о Вас и обо мне, – возьмите любой номер моей «Националки», возьмите мои книги «Чего от нас хотят евреи», «Итоги ХХ века» и другие – какой-такой непреодолимый ров между нами Вы там найдёте, врунишка несчастный? Разве случайность, что на мои исследования ссылается тот же Шафаревич, помянувший меня добрым словом? И разве случайность, что Вас попросили написать предисловие, а именно меня – послесловие к книге Дэвида Дюка «Еврейский вопрос глазами американца» (хоть заказчик и обкарнал меня из цензурных соображений)? Нет! Всем известно, что опасность мы видим в целом одинаково, хотя можем по-разному акцентировать детали.
      И когда это я требовал «наложить вето на еврейский вопрос в партии»?! Врали бы Вы, да не завирались. С этим требованием выступил ещё в 2002 году член ЦПС НДПР Виктор Иванович Корчагин, чья практическая заслуга в борьбе с иудейским игом куда выше Вашей, которому Вы лично многим обязаны, и к мнению которого должны бы прислушаться. И тогда же за это требование проголосовал весь зал, ибо оно было разумно и диктовалось реальной ситуацией. Нам нужно было наступить себе на горло, зарегистрировать НДПР и молчать до сентября 2003 года, до старта избирательной кампании. Если, конечно, не гнаться за лаврами героев и подходить к делу ответственно… Но Вы-то видели свою роль иначе, и пошли поперёк партии. В результате на наших местах в Госдуме расселись жириновцы и «Родина». Куда как хорошо!
      Так что оставьте Ваши бесстыжие выдумки про «непреодолимый ров» для тех, кто без году неделя в русском движении. Ветераны Вам не поверят.
      (Кстати, Вы пишете: «Севастьянов предложил однопартийцам… все четыре года до выборов демонстрировать свою лояльность Кремлю». Поздравляю, сударь, опять соврамши! Именно мной в Постановление Январского (2004) съезда вписан первый пункт, за который в ходе моего доклада проголосовал съезд: «Признать правильным позиционирование НДПР как партии, находящейся в оппозиции действующему режиму». С точностью до наоборот! Вас на съезде не было, так прочли бы «Русский Фронт», чтоб не завираться так нагло.)
      Не «еврейский вопрос» сам по себе, а способ его решения, – вот, что нас с Вами действительно по внешней видимости разделяет. Вам мнится, что освободиться от «жидовского ига» «можно только подняв народ на национальное восстание». Я же убеждён, что сегодня говорить о национальном восстании может только человек, который вообще не дружит с головой («мечтанью преданный безмерно»). Это ещё самое мягкое! И что никаких – ну, то есть, ни малейших – предпосылок для такого восстания не видать в реальной жизни. И что для борьбы нужны совсем другие методы и средства. В том числе, конечно же, парламентские, но не только. Ваш опыт участия в последних выборах должен был бы Вас в этом убедить. Но, видно, Господь выдал Вам на зависть крепкий лоб…

[Tuoreg]

Как Вы думаете, кстати, почему Ваш друг-однофамилец, краснодарский Миронов, выпустивший Ваше «Иго иудейское», не осмелился вслед выпустить мою «Всемирную интифаду»? И даже отважный, как лев, Корчагин воздержался от этого? Да именно потому, что брошюрка эта обжигает руки, ибо зовет не к несбыточным действиям а-ля Миронов, а к реальной борьбе!..
      Но на самом деле дело и не в этом. Можно ведь исповедовать разную тактику в рамках одной партии: дерзай и покажи, что твой способ решения проблемы лучший. Только партию при этом не подставляй под удар. Ибо партия – для другого.
      Дело совсем-совсем в другом. «Непреодолимый ров» между Мироновым и его товарищами по партии вырыли мироновская гордыня, мироновское самолюбие и властолюбие, мироновский центропупизм и вождизм, мироновская падкость на лесть, мироновская злопамятность и мироновское коварство. Тихо-тихо, на мягких лапах попытался он подобраться к единоличной власти в НДПР, в нарушение всех договоренностей. Срывая при этом выстраданную идею всего русского движения, наше политическое ноу-хау, залог нашего успеха: принцип коалиции и коллективного руководства. А когда не выгорело дело, решил поставить всю судьбу партии на ребро, лишь бы не выпустить руль из своих «тоскующих по штурвалу» ручонок партократа. И теперь в истерике поливает почём зря своих вчерашних братьев по оружию.
      Был бы Миронов вождь как вождь, можно было бы доверить ему и партию. Но поскольку он есть только то, что он есть, то мы поступили так, как поступили.

[Tuoreg]

Постскриптум

     

 Борис Сергеевич! Если кое-кто надеется, что можно склеить разбитую чашку сопредседателей НДПР, то пусть надежду эту забудет. «Миронова занесло, Миронов одумается, вернётся, извинится перед партией, всё будет хорошо, все снова будем вместе»…
      Не будем. Слишком мы с Вами разные люди. Слишком по-разному проходим жизненное ристалище.
      Если идейные заблуждения я всегда готов извинить любому смертному и всегда готов к честной плодотворной дискуссии даже с личным противником, то вот через некоторые свои чисто человеческие критерии перешагнуть вряд ли смогу. Я никогда больше не потерплю в близком соседстве с собой – такую мерзкую, лицемерную и склонную к интригам, коварную, лживую, тщеславную, преисполненную глупых фантазий, пустопорожнюю и бестолковую болтливую скотину, какой считаю Вас, Борис Сергеевич. Чтобы не умереть ненароком от отвращения.
      Vale!                                                                                           
                                                         Александр Севастьянов, 11 апреля 2004 г.

www.ndpr.ru