С появлением Дзиги Вертова, все ожило, все завертелось. Вышел из оцепенения великий театральный творец Станиславский. Повставали, задвигались, разминая застывшие члены, избранные функционеры из аппарата партии и правительства, во главе с Владимиром Ильичем. Засуетились, поправляя грим, переодетые актеры. Как по заказу, весенний ветерок разогнал облака, и в чистой, лазурной, выси заулыбалось приветливое солнце. Константин Сергеевич как случалось в театре, вышел на авансцену и на мгновенье застыл как маститый дирижер, перед тем как взмахом дирижерской палочки, вызвать к жизни первые аккорды божественной рапсодии. Галдеж стих, воцарилась гробовая тишина. Его коллега по молодому, нарождающемуся цеху кинематографии, деловито устанавливал треногу киноаппарата. Еще мгновенье, и как много позже говорил первый и последний же президент СССР Горби, процесс пошел. Мастер поделил всех участников «праздника труда» на небольшие группы, определил каждому свое место на «сцене истории» и проведя небольшой инструктаж, дал отмашку. Все задвигалось, завертелось, зажило своей фееричной жизнью. Как гигантский кузнечик застрекотал киношный аппарат.
Время от времени, когда ему что - либо не нравилось, маэстро Станиславский, криком и взмахом рук, останавливал кремлевский спектакль, и самолично показывал, как нужно махать лопатой, толкать тачку, или плевать на руки перед тем как взяться за созидательный труд. Гвоздем всего происходившего, должен был стать так называемый, проход с бревном на переднем плане, с участием вождя. Этот эпизод представлялся наиболее сложным и требовал особого внимания и усилий со стороны режиссера.
По задумке, ставшего легендой еще при жизни, основоположника одноименного метода, прогона должно было состояться три. Первый, на фоне бушующей в трудовом порыве, работной челяди, Ленин несет бревно с красноармейцами, с права на лево. Затем, на том же фоне, непрекращающейся поэзии свободного труда, в обратном порядке, но уже с членами СНК. И последний, заключительный эпизод, должен был происходить в компании пролетариев, свободных коммунистических тружеников, в роли коих, должна была учувствовать театральная массовка.
Надо сказать, что молодое советское государство, пребывало в железном империалистическом кольце, и санкции были куда более жестче, чем мы имеем сейчас. У кинооператора Вертова, каждый метр пленки был на счету, и он особенно нервничал, ибо тогда еще не знал, что съемка агитационных лент, в Советской России, куда более прибыльный бизнес, нежели порнография. А потому как не ведал, осмеливался повышать голос на маэстро Станиславского и корил последнего за обилие дублей.
На первой картинке, Константин Сергеевич морщился, ибо его представления о реализме натурных сцен, дали трещину. Ленин с красноармейцами, представлял собой надежный, выверенный идеологически, вариант, Но с художественной стороны хромал. Вождь был не высок, а приданные ему красноармейцы, тупы, здоровы и не артистичны. Поэтому пронос бревна в их кампании выглядел гротескным. Впереди маршировал Ильич, на вытянутых руках неся картонный снаряд, за ним, бойцы красногвардейцы, с той же лихой удалью, с какой после митингов, несли на костер, бумажного империалиста. Российский кинозритель той поры отнюдь не был массовым, и мог заподозрить фальшь.
Второй этюд, отличался от первого, но в общем плане был не лучше. Теза Ленин - бревно- соратники, выглядело отнюдь не вычурным, как в первом варианте, а напротив, чересчур обыденным. Товарищи по партии, те, которым из них было оказано высокое доверие, успели напороться в продуктовых палатках, развернутых Цурюпой, знатоку своего дела, который, сказать совести ради, за прилавком никогда не выпивал. Именно поэтому, во втором варианте проноса бревна присутствует нарком продовольствия. Бревно было, как я уже упоминал, то же самое, но несли его уже с лева на право. Первым, история кинематографа, запечатлела Владимира Ильича, достаточно бодрого, вторым Калинина, дурашливого, на веселе. Третий в этой компании, спрятался, за первыми двумя. Его тошнило. Судя по тогдашнему кремлевскому раскладу и логике, либо Бухарин, либо Киров, и в конце недовольный снабженец Цурюпа, который бревно, пусть даже картонное, таскать перед кинокамерой не собирался. Какой мог случиться позор, если бы одесская родня, или просто соседи, увидели бы такой конфуз, сочтя его за формальный цоррес. Спасло то, что тогда в Одессе стоял французский экспедиционный корпус. И кроме банального, пошлого «лемур», Цурюповские родственники, в Синима, смотреть не могли.