Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том,
каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как
личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем -- простые
выдумки, самый обыкновенный миф.
Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело
указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона
Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом
не упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил
Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-й
книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых "Анналов", где говорится о казни
Иисуса, -- есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.
Поэт, для которого все, сообщаемое редактором, являлось новостью,
внимательно слушал Михаила Александровича, уставив на него свои бойкие
зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом ругая абрикосовую воду.
-- Нет ни одной восточной религии, -- говорил Берлиоз, -- в которой,
как правило непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не
выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом
деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор...
Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по мере того,
как Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, не
рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек, -- поэт узнавал
все больше и больше интересного и полезного и про египетского Озириса,
благостного бога и сына Неба и Земли, и про финикийского бога Фаммуза, и про
Мардука, и даже про менее известного грозного бога Вицлипуцли, которого
весьма почитали некогда ацтеки в Мексике.
И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту
о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался
первый человек...
...-- Я... я очень рад, -- забормотал Берлиоз, -- но, право, у меня вам
будет неудобно... А в "Метрополе" чудесные номера, это первоклассная
гостиница...
-- А дьявола тоже нет? -- вдруг весело осведомился больной у Ивана
Николаевича.
-- И дьявола...
-- Не противоречь! -- одними губами шепнул Берлиоз, обрушиваясь за
спину профессора и гримасничая.
-- Нету никакого дьявола! -- растерявшись от всей этой муры, вскричал
Иван Николаевич не то, что нужно, -- вот наказание! Перестаньте вы
психовать.
Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами сидящих
выпорхнул воробей.
-- Ну, уж это положительно интересно, -- трясясь от хохота проговорил
профессор, -- что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет! -- он
перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной болезни, после
хохота впал в другую крайность -- раздражился и крикнул сурово: -- Так,
стало быть, так-таки и нету?
-- Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор, -- бормотал
Берлиоз, опасаясь волновать больного, -- вы посидите минуточку здесь с
товарищем Бездомным, а я только сбегаю на угол, звякну по телефону, а потом
мы вас проводим, куда вы хотите. Ведь вы не знаете города...
План Берлиоза следует признать правильным: нужно было добежать до
ближайшего телефона-автомата и сообщить в бюро иностранцев о том, что вот,
мол, приезжий из-за границы консультант сидит на Патриарших прудах в
состоянии явно ненормальном. Так вот, необходимо принять меры, а то
получается какая-то неприятная чепуха.
-- Позвонить? Ну что же, позвоните, -- печально согласился больной и
вдруг страстно попросил: -- Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то,
что дьявол существует! О большем я уж вас и не прошу. Имейте в виду, что на
это существует седьмое доказательство, и уж самое надежное! И вам оно сейчас
будет предъявлено.
...Вожатая
рванула электрический тормоз, вагон сел носом в землю, после этого мгновенно
подпрыгнул, и с грохотом и звоном из окон полетели стекла. Тут в мозгу
Берлиоза кто-то отчаянно крикнул -- "Неужели?.." Еще раз, и в последний раз,
мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски, и затем стало темно.
Трамвай накрыл Берлиоза, и под решетку Патриаршей аллеи выбросило на
булыжный откос круглый темный предмет. Скатившись с этого откоса, он
запрыгал по булыжникам Бронной.
Это была отрезанная голова Берлиоза.