социализм научный... и фальшивый

[посторонний]

Под «естественным правом» они понимают совокупность принципов и прав, которые якобы вытекают из природы человека и не зависят от социальных условий. К таким правам эти деятели науки относят: «право на жизнь, право на пищу, на свободу передвижения, право на создание семьи и др. Такие права, – по их  филистерскому мнению, – имеют отношение к человеку как существу биологическому, отражают постоянство основополагающих качеств человеческого рода. Такие права существуют независимо от конкретных этапов развития общества, от законодательных норм» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 169). Эти права – основные права и свободы человека, они «не отчуждаемы и принадлежат каждому от рождения» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 187); «они имеют высший социальный статус, выступают внешним критерием оценки любого политического строя» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 169). «Эти идеи основаны на представлениях о внутренней взаимосвязи и единстве права, свободы и справедливости» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 172).

По сути дела здесь представители «современной науки» изображают «естественное право» как некую самостоятельную субстанцию, подобную богу, как нечто глубоко нравственное и справедливое, как само воплощение идеальных принципов справедливости и свободы. Простым набором складно подогнанных слов они пытаются убедить читателя в том, что «…справедливость… присуща праву по определению» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 443) и что поэтому оно является «…мерилом свободы и справедливости в человеческих отношениях». Исходя из признания этих положений «научно» обоснованными и потому единственно «верными», они выдвигают тезис: «Нормативные установки, не соответствующие идеям справедливости и свободы, правом не являются, это бесправие и произвол, хотя законодательно и оформленные» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 202).

Такое нелепое утверждение делается для того, чтобы получить возможность отграничить право от закона и благодаря этому сформулировать в теории «правового государства» выдуманное из головы понятие «правового закона». Чтобы понять бесплодность развития этой мысли, достаточно вспомнить, что в истории человеческого общества было время, когда оно существовало и развивалось без государства и права. Общество того времени было, как известно, первобытным обществом.

«В истории развития первобытного общества – пишут представители «современной науки» – выделяют три основных этапа: первобытное стадо, родовая община и разложение родовой общины.

Значительное время в своей истории люди существовали в условиях первобытного стада. Это был период так называемой присваивающей экономики (охота, рыболовство, собирательство). Орудия труда были весьма примитивны (камни и палки), но само их наличие поднимало человека над животным миром. Власть в этот период мало чем отличалась от той власти, которая существует в стаде животных» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 32).

Здесь следует ещё напомнить, что в указанный исторический период вследствие постоянной необеспеченности источниками питания возникло людоедство, которое с тех пор сохраняется надолго. Так, например, «предки берлинцев, велетабы или вильцы, ещё в X столетии поедали своих родителей» [Ф. Энгельс, «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» (см. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения, т. 3, М., 1985 г., стр. 75)].

[посторонний]

Если слепо принять за истину положение представителей «современной юридической науки», что «естественные права» человека не отчуждаемы и принадлежат ему от природы, то и съедение человека, считавшееся для дикого человека обычным делом в удовлетворении естественного (физиологического) чувства голода, было его «естественным правом на пищу и жизнь соответственно». Ибо в противном случае дикий человек в тогдашних условиях постоянной нехватки пищи не выжил бы. Если исходить из этого твёрдо установленного факта, то и современный человек, вдруг позволивший себе съесть другого человека, тоже реализует своё «естественное право на пищу и жизнь соответственно» и, следовательно, не совершает ничего такого, за что следовало бы его осуждать. И тогда, если следовать логике представителей «современной юридической науки», законы, запрещающие людоедство, можно признать несоответствующими вечным идеям справедливости и свободы (идеям «естественного права») и назвать произволом со стороны властей, поскольку они лишают человека данного ему от природы «естественного права» употреблять в пищу то, чего физиологически требует его организм. Цивилизованному человеку трудно согласиться с такой постановкой вопроса даже и в том случае, если исходить из «неюридического» понимания права.

[size=104pt]Для появившихся 2 млн. лет назад первобытных людей не существовало никакого понятия права, они его ещё не выработали, в их ограниченном сознании не было места для него; более того, они и говорить-то толком ещё не умели, членораздельная речь только-только появлялась, в их словарном запасе ещё отсутствовало слово «право». [/size]Первые люди мало чем отличались от животных, они ещё только выбирались из состояния животной дикости. Съедение человека они не расценивали как своё «естественное право на пищу», они даже и не думали о том, что, съедая человека, отнимают у него «право на жизнь» и тем самым реализуют своё «право на жизнь»; в их сознании не возникал вопрос, руководствуются ли они при этом какой-то социальной нормой или нет, следовательно, и вопрос о «праве на жизнь» и прочих «естественных правах» человека в первобытном человеческом стаде даже и не поднимался.

Люди каменного века съедали себе подобных на том же основании, на каком обезьяны поедают сорванные с пальмы бананы, то есть просто утоляли физиологическое чувство голода. Своё поведение они сообразовывали не с установками «естественного права», а с природными условиями жизни, в которых находились, и с теми социальными нормами, которые уже в тот период стали возникать под давлением диких условий жизни.

Они не понимали, что представляет собой право в юридическом и «неюридическом» смысле. Своё бытие они если и расценивали, то не как «естественное право на жизнь», а как нечто само собой разумеющиеся. Всякому понятно, что человек ест, пьёт, рожает детей, передвигается по земле и воде не потому, что от рождения имеет на то право, а потому что перечисленное является условием его жизни. Точно так же физиологически его жизнь не зависит от права: сердце всякого живого существа бьётся не потому, что оно имеет на это право, а потому что так распорядилась матушка-природа по отношению ко всем живым существам земли.

Из сказанного уже можно сделать достаточно определённый вывод. «Естественные права» человека, под которыми представители «современной науки» понимают право на жизнь, право на пищу, право на свободу передвижения, право на создание семьи и др., которые они ещё называют «основными правами человека», воплощающими идеальные принципы вечной справедливости, не могли принадлежать человеку от природы; они не могли быть даны ему от рождения, не могли существовать независимо от конкретных этапов развития общества, напротив, появление этих «естественных прав» человека напрямую связано с конкретными этапами развития общества.

Первый человек, появившийся 2 млн. лет назад, ничего не знал о своих «естественных правах», он жил в стаде себе подобных почти как животное, понятие права не было ещё им выработано. Даже на более высокой ступени развития, при родовом строе, люди не имели никакого понятия о праве, так как и «в то время не было никакого различия между правами и обязанностями членов родового общества: право воспринималось как обязанность, а обязанность как право» (См. В. Н. Хропанюк, Теория государства и права, изд-во «Интерстиль», М., 1997 г., стр. 35). Этот факт признают все представители «современной юридической науки».    

[посторонний]

Признание представителями «современной юридической науки» неразличимости и нерасторжимости прав и обязанностей в родовом обществе – означает признание ими того, что люди этого общества ещё не понимали, что является правом в юридическом и «неюридическом» смысле. Первобытные люди не понимали права ни в том, ни в другом смысле. Они не имели о нём даже малейшего представления,  для них самого понятия права ещё не существовало. В первобытную эпоху общественные отношения регулировались обычаями.

Понятие права было сформулировано юристами и ими же растолковано людям, когда уже появилось государство, ими же были сформулированы и основные права и свободы человека, которые в качестве «естественных прав» теперь приписываются первобытному и современному человеку. С тех пор, чтобы оправдать существование государства и права, последователи этих юристов, невзирая на непоследовательное изложение своей теории, методически насаждают в общественном сознании мысль, что «такие права существуют независимо от конкретных этапов развития общества».

Таким простым голословным утверждением они пытаются убедить нас в том, что «естественные права» человека – не продукт человеческого разума, не им сформулированные правила поведения, а природой данная субстанция, которая властвует над помыслами и чувствами человека с позиций воплощенных в ней идеалов вечной справедливости.

И хотя выше мы видели, что данное «научное положение» не соответствует исторической действительности и что это, в принципе, очевидно для всех, представители «современной юридической науки» все же пытаются «научно» обосновать его вопреки здравому смыслу. С этой целью они говорят, «что в хронологии развития первобытного общества был период, когда на смену господства природной необходимости и существующей неразличимости и нерасторжимости прав и обязанностей пришло понимание свободы поведения человека; что на этом этапе развития каждый человек достаточно чётко мог сказать о том, что вот это он делать вправе в данном обществе, а такие-то варианты поведения являются его обязанностью».

В данном случае представители «современной юридической науки» имеют в виду, вероятно, завершающийся этап развития первобытного общества, то есть то переходное состояние, когда родовое общество, организованное на началах социального равенства, стало разлагаться и превращаться в государственно-организованное общество, в котором уже не было места социальному равенству и справедливости. Действительно, отрицать нельзя, что «этап разложения родовой общины предшествует возникновению государства и права и характеризуется разрушением внутриродовых связей и зарождением будущих государственно-правовых институтов» (См. В. Н. Хропанюк, Теория государства и права, изд-во «Интерстиль», М., 1997 г., стр. 35). Но ведь для того чтобы утверждать, что в указанный период времени каждый человек имел чёткое представление о своих правах и обязанностях, нужно оперировать историческими документальными фактами. Такими фактами на сегодняшний день наука не располагает, более того известно, что даже не каждый современный человек имеет чёткое представление о своих правах и обязанностях и, если бы это было не так, то не было бы надобности в адвокатских и прочих юридических конторах, разъясняющих человеку его права и обязанности. Следовательно, указанное утверждение, хоть и кажется на первый взгляд правдоподобным, все же научно не обосновано и по сути своей надуманно. Развивать на его основе теоретические воззрения на право могут только утописты.

На сегодняшний день можно совершенно точно сказать, что в первобытном обществе, когда ещё не было государства, общественные отношения (труд, охоту, рыбную ловлю, боевые действия, быт, семейные отношения) регулировали обычаи. «Особенностью обычаев – как известно из учения самих же представителей «современной науки» – является то, что их никто не придумывает, не устанавливает, не навязывает обществу. Они возникают как результат наиболее целесообразного варианта поведения, которому бессознательно следовали все члены рода, а многократная повторяемость делала такое поведение привычкой». Многие из обычаев являлись одновременно нормами первобытной морали и религии, были связаны с отправлением укоренившихся обрядов и ритуалов. Никаких других норм, которые бы регулировали поведение людей в первобытном обществе, не существовало вплоть до возникновения государства.

Здесь, правда, следует признать, что «к моменту возникновения государства, на завершающем этапе развития первобытного общества сложилась достаточно эффективная система социальных норм, которую в науке принято называть «доправовой культурой». Однако это вовсе не является основанием для того, чтобы утверждать, что в этот период времени «…каждый человек достаточно чётко мог сказать о том, что вот это он делать вправе в данном обществе, а такие-то варианты поведения являются его обязанностями».

[посторонний]

В тот период времени свобода поведения человека в обществе всё ещё предопределялась социальными нормами неправового характера или, проще говоря, обычаями. Именно они регулировали отношения людей и свободу их поведения. Так, например, захват в плен побеждённых воинов и обращение их в рабов люди этого времени осуществляли не потому, что считали это своим правом, а потому что эти деяния вошли в обычай в результате их неоднократного повторения после того, как на определённом этапе развития они были признаны наиболее целесообразными для общества. Даже когда появилось государство, люди ещё долгое время продолжали жить согласно обычаям. Это подтверждает правотворческая деятельность государства, которая, как известно, первоначально сводилась к тому, чтобы закрепить в издаваемых им законодательных актах социальные нормы первобытного общества. «Во многом это была чисто техническая операция».

Здесь следует особо подчеркнуть: первоначально государство закрепляло в законодательных актах первобытные обычаи, а не трактуемое в неюридическом смысле право.

До появления государства все члены первобытного общества жили согласно сложившимся обычаям, причём следовали им бессознательно, в силу привычки и к тому же добровольно. «В случае необходимости их соблюдение обеспечивалось всем родом. Специальных органов, охраняющих незыблемость обычаев, не было. При надобности к нарушителям обычаев применялось убеждение (внушение), а иногда и принуждение, которое исходило от всего рода или племени» (См. В. Н. Хропанюк, Теория государства и права, изд-во «Интерстиль», М., 1997 г., стр. 35.). В крайних случаях к нарушителям обычаев применялось и очень суровое наказание: их приговаривали к смерти или изгоняли из рода или племени, что, по сути, было равносильно смертному приговору. Ведь ни для кого не секрет, что в то время каждый иноплеменник был врагом, которого при встрече обычно убивали.

С появлением государства те первобытные обычаи, которые отвечали интересам государства, санкционировались им и в результате этого превращались в нормы обычного права, которые уже охранялись от нарушений мерами государственного принуждения. Вместе с государством появились и юристы, которые сформулировали, а затем расписали на бумаге и растолковали людям, что является их правом, а что – обязанностями. До этого люди в силу своего интеллектуального развития не способны были отличить право от обязанности: право воспринималось ими как обязанность, а обязанность как право. Для них не существовало вопроса, является ли кровная месть или уплата выкупа за неё правом или обязанностью; такой вопрос показался бы им столь же нелепым, как и вопрос, является ли еда, сон, охота – правом или обязанностью?

Сказанное очень хорошо проиллюстрировали представители «современной юридической науки» в своем объяснении генезиса кровной мести: «Поскольку в первобытном обществе люди работали сообща, взаимопомощь была естественным явлением, она распространялась на все стороны жизни рода или племени. В столкновении с другими родами, в защите человека рода от посягательства извне члены сообщества проявляли полную солидарность. Из этого естественного чувства самозащиты вытекало у всех без исключения народов стремление мстить за вред, нанесённый роду или отдельному его члену. Если, например, убит был член рода, его сородичи обязаны были отомстить убийце или другому члену рода.

Древние скандинавы давали клятву: «Годы превратят скорлупу устрицы в пыль, пройдёт ещё тысяча лет, но месть не перестанет пылать в моём сердце» (См. Лафарг П. Происхождение идеи справедливости // Марксизм и этика. Киев, 1925. С. 26). При этом ни у кого не возникало вопроса, какой природы эта обязанность: нравственная, моральная или религиозная. Отступнику грозило всеобщее презрение, жестокое наказание и гнев богов. Напротив, жестокая месть всячески поощрялась… Вне всякого сомнения, в сознании первобытного человека не могло возникнуть вопроса, какой именно социальной нормой в данном случае он руководствуется…» (См. Теория государства и права, Изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 37).

[посторонний]

По свидетельству истории обычай кровной мести сохранялся повсеместно до тех пор, пока не появилось государство и не наложило на него запрет, но до его появления, даже в так называемый период «доправовой культуры», все без исключения народы безоговорочно следовали этому обычаю, исходя «из естественного чувства самозащиты» (следовательно, если исходить из научных положений «современной науки», то запрет кровной мести государством может означать, что государство узурпировало «естественные права» человека на самозащиту: совершило произвол.) В сознании людей того времени не возникало вопроса, какой социальной нормой они руководствуются при осуществлении кровной мести. Они мстили не потому, что от рождения имели на это право или кто-то принуждал их к этому, а потому что так было принято делать издревле. Делать вопреки принятому издревле никому из них не приходило в голову; общественное мнение, которое формировалось обычаями и иными социальными нормами рода или племени, как бы предопределяло рамки их поведения; выход за рамки сложившихся обычаев будоражил общественное мнение и грозил всеобщим презрением, которого, в то время боялись больше смерти.

Обычай кровной мести показывает, что «на завершающем этапе развития первобытного общества», в так называемый «период «доправовой культуры»», сохранялась неразличимость и нерасторжимость прав и обязанностей: право воспринималось как обязанность, а обязанность, как право. Следовательно, до появления государства люди не понимали ещё, что собой означает право в юридическом и «неюридическом» смысле. Право в «неюридическом» смысле и сейчас-то не совсем понятно. Представители «современной юридической науки» пытаются внушить нам, что под правом в «неюридическом» смысле следует понимать те социальные нормы, которые действовали в первобытном обществе на завершающем этапе его развитии, в период «доправовой культуры». Но в тот период, как известно из их же учения, люди сообразовывали свои поступки не с нормами права, а с обычаями, которые по их же учению не являются правом с юридической точки зрения; само название периода говорит нам о том, что в это время не было ещё права. Истолковываемое юристами в «неюридическом» смысле право по сути своей правом не является, даже юристы не считают его правом. Поэтому бессмысленно говорить о праве, которое не признаётся юристами и с их же точки зрения не является правом.

Право – это юридическое явление, оно возникло не в первобытном, а в государственно-организованном обществе; оно «…неразрывно связано с государством, и, соответственно, те причины, которые лежали в основе возникновения государства, лежали и в основе возникновения права».

«Право… появляется вместе с государством, формируется государством…

Правовые нормы создаются либо санкционируются государством и только им; выражены в строго определённой форме, содержатся в специальных нормативных актах (законах и др.), имеющих письменную форму» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 291).

Право есть явление производное от государства и в полной мере определяемое его волей. Это явствует из того, что нормы права исходят только и исключительно от государства, в частности от представителей его правотворческих органов и более ни от кого. Тем самым как раз и доказывается неразрывная связь государства с правом. Являясь «органически взаимосвязанными частями надстройки общества», право и государство могли возникнуть и развиваться только одновременно и в соответствии с изменяющимися условиями общественного производства и обмена.

Исторически первым возникло рабовладельческое государство. Основой его правотворческой деятельности являлись обычаи родового строя. Первоначально рабовладельческое государство лишь санкционировало отвечающие его интересам первобытные обычаи, фиксируя их в письменной форме. Этим актом государство превращало первобытные обычаи в обычное право. «Форма этой записи может быть самой разной. Например, источником римского права (правильнее сказать: основой римского права) были Законы XII  таблиц – обычаи римской общины, записанные на двенадцати деревянных досках. В Вавилоне законы царя Хаммурапи были высечены на большом базальтовом столбе. Почему для права наличие письменной формы является столь важным? Дело в том, что этот текст доступен для ознакомления населению, на него можно сослаться в обоснование своих прав и т. д.» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 296).

[посторонний]

Законы XII таблиц и законы царя Хаммурапи – это письменные памятники древнеримского и древневосточного обычного права, отражающие характерные черты рабовладельческого права; их содержание наглядно показывает, что главным назначением обычного права было увековечение эксплуатации человека человеком посредством узаконения государством рабства и отношений собственности, существовавших в первобытном обществе на завершающем этапе его развития.

В процессе развития государственно-организованного общества обычное право наполнялось новым содержанием в соответствии с требованиями экономических условий жизни господствующего класса и, в конце концов, разрослось в более или менее обширное законодательство.

«Чем сложнее становится это законодательство, – поясняет Ф. Энгельс, – тем более отличается способ его выражения от того способа, в котором выражаются обычные экономические условия жизни общества. Законодательство представляется как бы самодовлеющим элементом, который находит оправдание своему существованию и обоснование своему дальнейшему развитию не в экономических отношениях, а в собственных внутренних основах, хотя бы, скажем, в «понятии воли». Люди забывают о происхождении своего права из экономических условий своей жизни, подобно тому как они забыли о своём собственном происхождении из животного царства.

По мере того как законодательство разрастается в сложное обширное целое, выступает необходимость в новом общественном разделении труда: образуется сословие профессиональных правоведов, а вместе с ними возникает и наука права. Последняя в своём дальнейшем развитии сравнивает между собой правовые системы различных народов и различных эпох не как отражения соответствующих экономических отношений, а как системы, заключающие своё обоснование в самих себе.

Сравнение предполагает нечто общее: это общее обнаруживается в том, что всё, более или менее одинаково свойственное всем этим правовым системам, юристы соединяют под названием естественного права. А мерилом, которым определяется, чтό относится к естественному праву и что к нему не относится, служит абстрактнейшее выражение самого права – справедливость.

И с этого момента в глазах юристов и тех, кто верит им на слово, развитие права состоит лишь в стремлении всё больше приблизить условия человеческой жизни, поскольку они находят юридическое выражение, к идеалу справедливости, к вечной справедливости. А эта справедливость всегда представляет собой лишь идеологизированное, вознесённое на небеса выражение существующих экономических отношений либо с их консервативной, либо с их революционной стороны. Справедливость греков и римлян находила справедливым рабство; справедливость буржуа 1789 г. требовала устранения феодализма, объявленного несправедливым» (См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения, т. 2, М., 1985 г., стр. 394-395). С этим соглашаются и представители «современной науки», когда в учебнике «Теория государства и права», изданном в 2003 году издательской группой «Юристъ», на страницах 200 и 201 пишут:

«Критерии справедливости зависят от многих факторов – экономических, классовых, национальных, демографических, культурных и др. Они могут меняться у разных народов в зависимости от конкретно-исторических условий уровня развития цивилизации.

Древние народы и государства, как известно, вели длительные и ожесточённые войны друг с другом, считая их оправданными, а проявляемую при этом исключительную жестокость (убийство пленных, женщин, детей, обращение в рабство) признавали делом вполне справедливым. В качестве примера – лишь две заповеди из Ветхого Завета: «А в городах сих народов, которых Господь Бог твой даёт тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души, но предай их заклятию…» (Ветхий Завет. Второзаконие. 20. 17). «Итак убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте…» (Ветхий Завет. Числа. 31. 17).

Следовательно, относящиеся к морали представления о добре и зле также менялись от народа к народу, от века к веку, причём так, что часто прямо противоречили одно другому. Взять хотя бы людоедство. В начале своего развития первобытный человек не усматривал зла в съедение себе подобного, поскольку из-за постоянной нехватки пищи, связанной с низкой производительностью его труда, видел в этом естественное условие своего выживания или, если говорить словами представителей «современной юридической науки», реализовывал таким образом своё «естественное право» на пищу и жизнь соответственно. Тогда как на более высоких ступенях развития производства, когда пищи для существования стало достаточно, человек стал видеть в людоедстве не просто аморальный поступок, а самое что ни на есть худшее зло.

[посторонний]

Далее. Рабовладельцы и феодалы не усматривали зла в эксплуатации человека человеком, в этом не усматривают зла также и современные капиталисты, напротив, все они видели и видят в эксплуатации человека человеком добродетельное начало, для капиталистов эксплуатация наёмного («добровольного») труда представляется верхом справедливости. Тогда как для эксплуатируемых людей насилие над их личностью, будь оно прикрытое договором между рабочим и собственником средств производства при капитализме или неприкрытое при рабстве и феодализме, очевидно не совсем добро. И в связи с этим они периодически проявляют свое недовольство, нередко доходящее до вооружённого восстания. «Поэтому, – говорил Ф. Энгельс, – мы отвергаем всякую попытку навязать нам какую бы то ни было моральную догматику в качестве вечного, окончательного, отныне неизменного нравственного закона, под тем предлогом, что мир морали также имеет свои непреходящие принципы, которые стоят выше истории и национальных различий. Напротив, мы утверждаем, что всякая теория морали являлась до сих пор в конечном счёте продуктом данного экономического положения общества». [«Современная юридическая наука» подтверждает: «Моральные нормы и принципы в конечном счёте определяются экономическими и иными условиями жизни общества» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 286)].

«А так как общество до сих пор развивалось в классовых противоположностях, то мораль всегда была классовой моралью: она или оправдывала господство и интересы господствующего класса, или же, когда угнетённый класс становился достаточно сильным, выражала его возмущение против господства и представляла интересы будущности угнетённых. Никто, конечно, не сомневается, что при этом в морали, как и во всех других отраслях человеческого познания, в общем наблюдается прогресс. Но мы ещё и теперь не вышли из рамок классовой морали. Мораль истинно человеческая, стоящая выше классовых противоречий и всяких воспоминаний о них, станет возможной лишь на такой ступени развития общества, когда не только будет уничтожена противоположность классов, но изгладится и след её в практической жизни» (См. Ф. Энгельс, «Анти-Дюринг», М., 1950 г., стр. 88-89).

Из вышесказанного явствует: представление о критерии справедливости, равно как и представление о добре и зле изменяется не только в зависимости от времени и места, оно неодинаково не только у разных народов, но неодинаково даже у разных лиц. И поэтому принадлежит к числу таких вещей, под которыми каждый человек понимает нечто своё, отличное от других. А раз критерий справедливости весьма расплывчат, значит и сама справедливость не может являться мерилом правовых отношений в обществе точно так же как и «естественное право» не может являться мерилом справедливости.

Но для представителей «современной юридической науки» исторические факты, свидетельствующие о том, что у разных народов были свои, совершенно отличные от других, представления о справедливости, добре и зле, не являются вескими аргументами для пересмотра взглядов в отношении вопроса возникновения права и разрабатываемой ими концепции нового понимания права. Они не доказывают несостоятельности их объяснения вопроса, потому что не согласуются с их представлением о справедливости и потому эти факты просто игнорируются. Для них, в их объяснении вопроса возникновения права, научно значимыми являются взятые из теории естественного права идеальные представления известных личностей об этом праве и отождествляемой с ним справедливости, причём только те, которые соответствуют интересам буржуазии.

На основе этих идеальных представлений они продолжают, невзирая на вопиющие противоречия в теории, разрабатывать концепцию нового понимания права, в которой посредством словесной эквилибристики пытаются снова внушить читателю, что право «как мерило свободы и справедливости в человеческих отношениях» возникло раньше государства; что «государство в лице своих законодательных органов «возводит в закон» существующие вне зависимости от государства идеи справедливости и свободы, т. е. идеи естественного права» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 204).

Такие повороты на 180 градусов – то в одну, то в другую сторону – необходимы представителям «современной науки» при объяснении вопроса возникновения права для того, чтобы усложнить его понимание.

[посторонний]

Изображая право «как мерило свободы и справедливости в человеческих отношениях», представители «современной юридической науки» «забывают» сказать о прирождённом свойстве права законодательно закреплять существующую в обществе с момента его раскола на классы несправедливость, в частности, эксплуатацию человека человеком, а также ставить одни социальные группы в привилегированное положение, а другие – в зависимое.

Эти присущие ему от природы свойства объективно показывают, что по отношению к эксплуатируемым и угнетаемым слоям населения оно увековечивает несправедливость, что оно изначально определяет меру свободы людей по-разному: по свидетельству истории объём и содержание права изменялось от деления общества на свободных и рабов до всеобщего формального равенства, но при этом сущность права, выражающаяся в обеспечении  интересов привилегированного меньшинства, не изменилась и по сей день. И если с момента своего возникновения до настоящего времени правовые нормы неадекватно отражают интересы большинства людей, то в первую очередь в этом следует обвинять, конечно, не нормы права, а сложившиеся общественные производственные отношения, в соответствии с которыми выстраиваются юридические и политические надстройки. И только потом уж законодателя, создавшего такие нормы.

Под законодателем, как известно, понимается государство, именно оно формулирует правовые нормы и юридически закрепляет их в своих законодательных актах, чтобы с помощью этих норм воздействовать на сознание людей, как бы предопределяя их поведение. Здесь, разумеется, не следует забывать, что в обществе, основанном на эксплуатации человека человеком, законодатель в своей правотворческой деятельности руководствуется не интересами эксплуатируемого большинства, а корыстными интересами привилегированного меньшинства. И это – естественно, так как в противном случае это меньшинство может потерять свои привилегии.

Обеспечение интересов господствующего класса достигается за счёт законодательно оформленного разграничения прав и обязанностей всех членов общества и принудительной силы государства, применяемой для поддержания установленного правопорядка. Даже представителям «современной науки», в частности, В. Н. Хропанюку, «сущность права видится в «обеспечении» или «разграничении» жизненных интересов людей, в «выражении их воли», в «установлении» определённого порядка общественной жизни» (См. В. Н. Хропанюк, Теория государства и права, изд-во «Интерстиль», М., 1997 г., стр. 188), обеспечивающего наибольшие выгоды для господствующего класса без оглядки на нормы морали и принципы справедливости. И история государственно-организованного общества всё это подтверждает.

Так, например, согласно рабовладельческому праву в Древних Афинах и в  Древнем Риме рабы признавались вещью, и по отношению к ним не только допускалось, какое угодно насилие, но и убийство раба не считалось преступлением. Это изначальное содержание древнейшего в мире права лучше всяких красноречивых фраз и без всякого приукрашивания показывает его природу и сущность, ясно говорит о воплощённом в нём свойстве ставить людей в неравное социальное положение. Следовательно, принцип равенства и справедливость в её современном понимании не были заложены в природе права, напротив, по своей природе право предполагает неравенство и несправедливость. В рабовладельческом обществе право служило юридическим оформлением существующего между свободными и рабами неравенства, иначе говоря, узаконивало в обществе несправедливость по отношению к рабам.

[посторонний]

Эти свойства право не потеряло и в дальнейшем, о чём свидетельствует вся история человечества, начиная от деления общества на свободных и рабов до признания принципа формального равенства для всех. Утверждение принципа формального равенства не изменило природы права, оно по-прежнему ставит одни социальные группы людей в привилегированное положение, а другие – в зависимое, как и раньше узаконивает неравенство и несправедливость. Даже представители «современной юридической науки» и те признают, что «принцип правового равенства… является абстрактным (не конкретным – авт.) выражением справедливости». Неравенство и несправедливость, став со времён возникновения рабства постоянными спутниками человеческого общества, не покидают его, как показал Маркс в «Критике Готской программы», даже после уничтожения буржуазного государства и частной собственности на средства производства, то есть и при социализме. В этой работе Маркс, опровергая лассалевскую идею о получении рабочим при социализме «неурезанного» или «полного продукта труда», подробно разъяснил, что один лишь переход средств производства в общую собственность всего общества («социализм» в обычном словоупотреблении) дать справедливости и равенства не может. Потому что в этой фазе коммунистического развития всё ещё продолжает господствовать «буржуазное право», «…которое, как и всякое право, предполагает неравенство… и несправедливость» (См. В. И. Ленин, Избранные произведения, т. 2, М., 1966 г., стр. 301).

Подчёркиваю: «Нормы права… регулируют общественные отношения…» не с позиции добра и зла, справедливого и несправедливого, а «…с точки зрения законного и незаконного, правомерного и неправомерного» (См. Теория государства и права, изд. группа «Юристъ», М., 2003 г., стр. 292).
   
Далее. Если нормы права (правила поведения общего значения) не будут тождественны закону, как это пытаются изобразить реакционеры буржуазной науки и прочие филистеры, тогда они не будут иметь юридической силы, силы закона, а значит, не будут являться и правом. Следовательно, устанавливать различие между законом и правом – бессмысленно, это всё равно, что устанавливать отличие науки от теории и делать это могут только мракобесы.

[Лошкарёв]

...Далее. Если нормы права (правила поведения общего значения) не будут тождественны закону, как это пытаются изобразить реакционеры буржуазной науки и прочие филистеры, тогда они не будут иметь юридической силы, силы закона, а значит, не будут являться и правом. Следовательно, устанавливать различие между законом и правом – бессмысленно, это всё равно, что устанавливать отличие науки от теории и делать это могут только мракобесы.

Уважаемый!
 Вот это и всё предшествующее, касающееся права, я прочёл с "большим и толстым удовольствием".
 Спасибо!
 Может я и ошибаюсь, но чувствую, что недостаёт слов о становлении общественной морали из табуизированного сознания человека времён "дикости".
Тут бы стоило как то использовать превосходную книгу "Фольклор в Ветхом завете Д. Д. Фрэзера.

[посторонний]

Основным признаком буржуазного государства (то есть государства в собственном смысле слова) является наличие ОТДЕЛЁННЫХ ОТ НАРОДА МОНАРХИЧЕСКИХ органов управления в виде постоянной армии, гестапо и привилегированного чиновничества.

[посторонний]

Армия, милиция и то самое чиновничество имелись и при Ленине.

[посторонний]

«СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ отличается от других революций и другой власти тем, что она не только свергнула власть помещиков и капиталистов, что она не только государство крепостническое, самодержавное разрушила, – мало того, массы восстали против ВСЯКИХ чиновников, они создали новое государство, в котором должна принадлежать власть рабочим и крестьянам и не только должна, но уже принадлежит. В этом государстве ПОЛИЦИИ и ЧИНОВНИКОВ НЕТ, НЕТ и постоянной армии, которая на долгие годы была бы забираема в казармы, отделялась бы от народа и обучалась бы стрелять в народ» (см. В.И. Ленин, Соч., т. 27, изд. 4-е, стр. 432).

«Когда рабочие создали собственное государство, они подошли к тому, что старое понятие демократизма, – буржуазного демократизма, – оказалось в процессе развития нашей революции ПРЕВЗОЙДЁННЫМ. Мы пришли к тому типу демократии (=мы пришли к такому типу государства, ибо демократия есть форма государства, одна из его разновидностей), который в Западной Европе нигде не существовал. Он имел свой прообраз только в Парижской Коммуне, а про Парижскую Коммуну Энгельс выражался, что Коммуна не была уже государством в собственном смысле слова. Одним словом, поскольку сами трудящиеся массы берутся за дело управления государством и создания ВООРУЖЁННОЙ силы, поддерживающий данный государственный порядок, постольку исчезает особый аппарат для управления, исчезает аппарат для известного государственного насилия, и постольку, следовательно, и за демократию, в её старой форме, мы не можем стоять» (см. В. И. Ленин, Соч., т. 27, изд. 4-е, стр. 102-103).

«Советская власть упрочилась в России и приобрела бесповоротные симпатии трудящихся и эксплуатируемых, потому что УНИЧТОЖИЛА старый угнетательский аппарат государственной власти, потому что она в основе создала новый и ВЫСШИЙ тип государства, каким в зародыше была Парижская Коммуна, низвергнувшая старый аппарат и поставившая на его место непосредственно ВООРУЖЁННУЮ СИЛУ МАСС, заменившая демократизм буржуазно-парламентарный демократизмом трудовых масс за исключением эксплуататоров и систематически подавляющая их сопротивление.

Вот что сделала русская революция…» (см. В. И. Ленин, Соч., т. 27, изд. 4-е, стр. 149).

«СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ является ВЫСШИМ ТИПОМ государства, ПРЯМЫМ ПРОДОЛЖЕНИЕМ Парижской Коммуны» (см. В. И. Ленин, Избр. Пр., т. 2, М., 1966 г., стр. 589).

«Советская власть и советская система являются институтами СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО государства» (см. В. И. Ленин, Соч., т.  32, изд. 4-е, стр. 465).

Регулярная Красная Армия и рабоче-крестьянская милиция, которые были при жизни Ленина, существенно отличались от буржуазной постоянной армии и гестапо, и прежде всего организационной структурой. Буржуазная армия и гестапо отделены от народа, а Красную Армию и рабоче-крестьянскую милицию представлял сам народ, беднейшие крестьяне и рабочие.

Учреждения Советской власти при жизни Ленина имели постоянный штат служащих, но он был, можно сказать, микроскопическим и постоянно обновлялся. Были в советских учреждениях и буржуазные чиновники, но их было очень мало и они все были поставлены под особый контроль комиссаров, партийных и рабоче-крестьянских организаций и, в сущности, были простыми исполнителями тех  поручений, которые им давали вожди рабочих. И если вдруг кто-либо из них уличался в измене делу социализма, то такого изменника строго наказывал быстрый, но справедливый рабоче-крестьянский суд.

Но ГЛАВНЫМ и ОСНОВНЫМ ПРИЗНАКОМ советского государства диктатуры пролетариата, организованного по типу Парижской Коммуны, было наличие «самодействующей вооружённой организации населения» в виде Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, отрядов рабочей милиции, исполнявших функции государственного управления в свободное от работы время; а также в виде пролетарских судов, продотрядов и комбедов, которые непосредственно осуществляли основные функции государственного управления, и через которые как раз проводилась диктатура пролетариата. 

[посторонний]

ПРОДОЛЖЕНИЕ

И как всё это доказывает то, что Сталин предал дело революции?

Экономов, ну что ты дурку то гонишь? Сталин предал дело революции тем, что преобразовал советское государство диктатуры пролетариата, организованное по типу Парижской Коммуны и потому уже не являющееся государством в собственном смысле слова, в буржуазное государство с монархическими органами управления, то есть являющееся государством в собственном смысле слова и потому сохраняющее свою «основную отличительную черту: превращать должностных лиц, «слуг общества», органы его в господ над ним» (см. В.И. Ленин, «Государство и революция» [см. В. И Ленин, Избранные произведения, т. 2, М., 1966 г., стр. 288]).

«При капитализме мы имеем государство в собственном смысле слова, особую машину для подавления одного класса другим и притом большинства меньшинством. Понятно, что для успеха такого дела, как систематическое подавление меньшинством эксплуататоров большинства эксплуатируемых, нужно крайнее свирепство, зверство подавления, нужны моря крови, через которые человечество и идет свой путь в состоянии рабства, крепостничества, наемничества.

…При переходе от капитализма к коммунизму подавление еще необходимо, но уже подавление меньшинства эксплуататоров большинством эксплуатируемых. Особый аппарат, особая машина для подавления, «государство» еще необходимо, но это уже переходное государство, это уже НЕ государство в собственном смысле, ибо подавление меньшинства эксплуататоров большинством вчерашних наемных рабов дело настолько, сравнительно, легкое, простое и естественное, что оно будет стоить гораздо меньше крови, чем подавление восстаний рабов, крепостных, наемных рабочих, что оно обойдется человечеству гораздо дешевле. И оно совместимо с распространением демократии на такое  подавляющее большинство населения, что надобность в особой машине для подавления начинает исчезать. Эксплуататоры, естественное дело, не в состоянии подавить народа без сложнейшей машины для выполнения такой задачи, но народ подавить эксплуататоров может и при очень простой «машине», почти что без «машины», без особого аппарата, простой организацией вооруженных масс (вроде Советов рабочих и солдатских депутатов…).

«Марксизм отличается от анархизма тем, что признает необходимость государства для перехода к социализму, — но (и в этом отличие от Каутского и Кº) не такого государства, как обычная парламентарная буржуазная демократическая республика, а такого, как Парижская Коммуна 1871 г., как Советы рабочих депутатов 1905 и 1917 годов.

…Жизнь создала, революция создала УЖЕ на деле у нас, хотя и в слабой, зачаточной форме, именно это, новое «государство», не являющееся государством в собственном смысле слова

Это уже вопрос практики масс, а не только теория вождей.

Государство в собственном смысле есть командование над массами со стороны отрядов вооруженных людей, отделенных от народа.

Наше рождающееся, новое государство есть тоже государство, ибо нам необходимы отряды вооруженных людей, необходим строжайший порядок, необходимо беспощадное подавление насилием всяких попыток контрреволюции и царистской и гучковски-буржуазной.

Но наше рождающееся, новое государство не есть уже государство в собственном смысле слова, ибо в ряде мест России эти отряды вооруженных людей есть сама масса, весь народ, а не кто-либо над ним поставленный, от него отделенный, привилегированный, практически несменяемый.

Не назад надо смотреть, а вперед, не на ту демократию обычно-буржуазного типа, которая укрепляла господство буржуазии посредством старых, МОНАРХИЧЕСКИХ, органов управления, гестапо, армии, чиновничества.

Надо смотреть вперед к рождающейся новой демократии, которая уже перестает быть демократией, ибо демократия есть господство народа, а сам ВООРУЖЕННЫЙ НАРОД не может над собой господствовать.

Слово демократия не только научно неверно в применении к коммунистической партии. Оно теперь, после марта 1917 года, есть ШОРА, одеваемая на глаза революционному народу и мешающая ему свободно, смело, самочинно строить новое: Советы рабочих, крестьянских и всяких иных депутатов, как ЕДИНСТВЕННУЮ ВЛАСТЬ в «государстве», как ПРЕДВЕСТНИК «отмирания» ВСЯКОГО государства» (см. В. И. Ленин, ПСС, т. 31, стр. 180-181).

[посторонний]

При Ленине было создано советское государство диктатуры пролетариата, то есть «государство вооружённых рабочих», которое было организовано по типу Парижской Коммуны и которое, как и Парижская Коммуна, не являлось государством в собственном смысле слова. Ибо отряды вооружённых людей в этом «полугосударстве» представлял сам вооружённый народ в виде дружин рабочей милиции, продотрядов, комбедов, а не кто-либо от него отделённый, привилегированный и от его имени властвующий, как в буржуазном государстве.

После смерти Ленина это государство было под руководством Сталина преобразовано в государство в собственном смысле слова, в котором командование над массами стало осуществляться при помощи отделённых от народа МОНАРХИЧЕСКИХ органов управления в виде постоянной армии, гестапо-милиции (ничем не отличающейся от сегодняшней гестапо РФ) и привилегированного чиновничества. И именно в этом преобразовании пролетарского государства, не являющегося государством в собственном смысле слова, в государство в собственном смысле слова, как раз, и состоит измена Сталина делу социализма. Ведь это, созданное под руководством Сталина государство стало способным «превращать должностных лиц, «слуг общества», органы его в господ над ним» (см. В.И. Ленин, «Государство и революция» [см. В. И Ленин, Избранные произведения, т. 2, М., 1966 г., стр. 288]). И поэтому оно, в сущности, ничем не отличалось от современного буржуазного государства Российской Федерации и многих других таких же буржуазных государств.

Нужно зарубить себе на носу: ПРИНЦИП ОРГАНИЗАЦИОННОГО строительства социалистического «государства» и САМО его УСТРОЙСТВО являются самыми важными и ОПРЕДЕЛЯЮЩИМИ составляющими в деле строительства коммунистического общества: от них зависит, в руках КАКОГО класса находится политическая власть и является ли вообще данное государство социалистическим. Без уяснения этих наиважнейших вопросов невозможно понять истинного смысла Великой Октябрьской социалистической революции и составить объективное мнение о советском прошлом. И как раз этого-то почти никто из живших в эпоху «развитого социализма» людей не понимал. Да и сейчас тоже почти никто не знает и не понимает, КАКИМ должно было быть по учению марксизма-ленинизма УСТРОЙСТВО социалистического «государства», чтобы в нём не было места чиновничьему произволу и народ мог придти к победе коммунизма.

[Гришин Станислав Григорьевич]

На этой теме социализм не научный и не фальшивый, а посторонний.

[посторонний]

На этой теме социализм не научный и не фальшивый, а посторонний.

Чтобы так утверждать, нужно документально показать, что написанные мною положения расходятся с положениями научного коммунизма – учения об условиях освобождения пролетариата из-под ига капитала, разработанного Марксом и Энгельсом, а потом ещё более развитым и на практике применённым великим Лениным.

А пока вы документально не доказали, что мои положения расходятся с научными положениями марксизма-ленинизма, ваше заявление остаётся голословным и больше похоже на шипение беззубой змеи.

[Лошкарёв]

Чтобы так утверждать, нужно документально показать, что написанные мною положения расходятся с положениями научного коммунизма – учения об условиях освобождения пролетариата из-под ига капитала, разработанного Марксом и Энгельсом, а потом ещё более развитым и на практике применённым великим Лениным.

А пока вы документально не доказали, что мои положения расходятся с научными положениями марксизма-ленинизма, ваше заявление остаётся голословным и больше похоже на шипение беззубой змеи.

В марте года 1917-го В. И. Ленин предвидел после победы всемирной пролетарской революции существование "буржуазного государства без буржуазии" и мнго кое чего ещё... В частности, видел подмастерьями русских рабочих, научающихся у рабочих германских. А И. В. Сталину пришлось строить "буржуазное г-во без б-зии" в капокружении с "рудиментарным российским пролетариатом в крестьянской стране".
 Вы же ничегошеньки не понимаете в том, о чём цитируете! Что Вам можно "доказать? Всё равно, что 10-ти летнему ребёнку пытаться объяснить суть "Способа наименьших квадратов".
 Прочтите "Тургенев" Ю. В. Лебедева ("ЖЗЛ", 1990). Талантливый учёный пишет о России понятно и красиво.

[Гришин Станислав Григорьевич]

Прочтите "Тургенев" Ю. В. Лебедева ("ЖЗЛ", 1990). Талантливый учёный пишет о России понятно и красиво.

Эк Вы куда хватили! Тургенев...
"А как он к распределительному социализму относится?"
Не, пока "посторонний" в религиозном экстазе лоб об пол не расшибёт,
ему будет не до России.

[посторонний]

В марте года 1917-го В. И. Ленин предвидел после победы всемирной пролетарской революции существование "буржуазного государства без буржуазии" и мнго кое чего ещё... В частности, видел подмастерьями русских рабочих, научающихся у рабочих германских. А И. В. Сталину пришлось строить "буржуазное г-во без б-зии" в капокружении с "рудиментарным российским пролетариатом в крестьянской стране".
 Вы же ничегошеньки не понимаете в том, о чём цитируете! Что Вам можно "доказать? Всё равно, что 10-ти летнему ребёнку пытаться объяснить суть "Способа наименьших квадратов".
 Прочтите "Тургенев" Ю. В. Лебедева ("ЖЗЛ", 1990). Талантливый учёный пишет о России понятно и красиво.

Лошкарёв, ты являешься дислексиком и маразматиком, и в силу этого тебе следует читать не научно-политическую литературу, в которой ты ничего не понимаешь, а «Мурзилку», более лёгкую для восприятия твоего больного мозга детскую литературу и в случае переутомления от чтения «Мурзилки» переходить на листание детского журнала «Весёлые картинки».

Лошкарёв, по-видимому, совсем выживший из ума человек или же больной дислексией, ибо он совершенно не понимает того, что читает и пишет. Вот и сейчас здесь и в других темах он, ссылаясь на Ленина, утверждает, что «Советское государство было «буржуазным государством без буржуазии»». В действительности же Ленин никогда не говорил и не писал такого бреда. Это бредовая выдумка недоумка Лошкарёва…
 
Ранее я уже много раз говорил и показывал, как реакционеры и прочие лакеи капитала, ставящие своей задачей запутать ясные объяснения марксизма об отношении пролетариата к государству и о сути строительства коммунистического общества, софистически выдёргивают отдельные положения из общего контекста диалектического марксистско-ленинского учения о государстве и трактуют их в извращённом смысле.

Вот и сейчас, правда, не реакционер, а придурок Лошкарёв, извращённо трактует марксистско-ленинское учение о государстве и пытается доказать, что марксизм-ленинизм ПРИЗНАЁТ необходимость существования в первой фазе коммунизма «буржуазного государства без буржуазии». В действительности же для тех, кто изучал, а не листал, читая по диагонали марксистско-ленинское учение о государстве, ясно, что это бред сивой кобылы. 

Я много раз указывал на то, что согласно учению марксизма-ленинизма социалистическая революция, а иначе ВЫХОД из рамок буржуазного общества и ВСТУПЛЕНИЕ в первую фазу (или на первую ступень) коммунистического развития НАЧИНАЕТСЯ с УНИЧТОЖЕНИЯ буржуазной государственной машины, постоянной армии, гестапо, привилегированного чиновничества, и ЗАМЕНЫ её более демократической, но всё ещё государственной машиной в виде ВООРУЖЁННЫХ РАБОЧИХ МАСС, переходящих к поголовному участию народа в милиции (см. В. И. Ленин, Избр. Пр., т. 2, М., 1966 г., стр. 307). «Эта новая государственная машина была создана Парижской Коммуной, и ТОГО ЖЕ ТИПА «государственным аппаратом» являлись русские Советы рабочих и солдатских депутатов. На это обстоятельство Ленин указывал много раз, начиная с 4-го апреля 1917 года, об этом говорится в резолюциях большевистских конференций, а равно в большевистской литературе» (см. В. И. Ленин, Избр. Пр., т. 2, М., 1966 г., стр. 359). Именно  эти революционные мероприятия означают НАЧАЛО строительства социализма или вступление в эпоху строительства социализма (а иначе: вступление в эпоху развития первой фазы коммунизма до его высшей фазы), и именно в силу осуществления этих социалистических мероприятий в октябре 1917 года наше российское общество стало называться социалистическим.

Подчёркиваю: с точки зрения основоположников научного коммунизма «разрушение (буржуазной – авт.) бюрократически-военной машины является «предварительным условием всякой действительной народной революции» (см. В. И. Ленин, Избр. Пр., т. 2, М., 1966 г., стр. 256-257).