• Карлхайнц Дешнер: Криминальная история христианства

[Читать далее...]

Автор Админ 01 Июль 2013, 14:47:00 9369 просмотров Рейтинг: (3 Оценки)

Том 1

 

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ

ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

 

Том 2

ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

Читать далее...

Автор Админ 19 Март 2013, 18:29:00 2184 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

ГЛАВА 4
БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР

«Борьбы и разногласий не избежала и римская церковь.. Но они никогда не достигали такой степени страстности и крова­вой дикости, как на Востоке».

Иоганн Галлер¹

«Конфликт из-за Оригена вылился в настоящую войну между обеими столицами Востока и их могущественными патриарха­ми — Феофилом Александрийским и Иоанном Константинополь­ским».

Ян Штейнман¹

«В союзе с коптами и. насколько это было возможно, с Римом Феофил, Кирилл и Диоскор предали эллинизм в христианстве, дабы обеспечить и укрепить власть патриарха Александрии. Но это было пирровой победой... Закат эллинского христианства в Египте произошел уже в тот момент, когда Феофил под давле­нием коптов унизил оригеица Аммоиа, потребовав: «Еретик, прокляни Оригена». Это прозвучало как смертный приговор для всех эллинов Египта».

Теолог Карл Шнейдер³

Поскольку Александрия поначалу первенствовала среди городов Восточной империи, александрийский митрополит долгое время играл ведущую роль в восточной церкви. Его патриархат изначально был самым сплоченным на Востоке, в его руках находились огромные земельные владения, и вплоть до Костантинопольского Собора 381 г. он обладал бес­спорным первенством и удерживал его, по меньшей мере де-факто и иногда при поддержке Рима, до «разбойничего собора» в Эфесе 449 г. Однако постепенно он был вытеснен со своего места в иерархии восточных патриархатов Константи­нополем, который постоянно находился на подъеме. Патриар­хи Александрии не хотели, чтобы их коллеги в столице были сильными и способными людьми, так как они сами стреми­лись к восточному папству. Вероятно, первыми из верховных пастырей они ввели титул «архиепископ» (archiepiskopos), а не позднее чем с III в. стали постоянно употреблять и даже предпочитать термин «папа» (papas). (Термин «патриарх» приживался в IV в. очень медленно.) Даже католическая сто­рона признавала факт «почти непрестанной ревности Алек­сандрии к константинопольской резиденции» со времени основания Константинополя (Ветцер/ Вельте // Wetzer/ Welte). Тогда, в «эпоху кровопролитной борьбы вокруг догмотворчества» (католик Геер/ Неег), александрийцы пытались повергнуть своих столичных соперников при помощи спор­ных теологических вопросов⁴.

Это наглядно демонстрирует борьба за власть между пат­риархом Феофилом Александрийским и Иоанном Златоустом из Константинополя.

На протяжение целого столетия патриарший трон Алек­сандрии занимали люди в лучших традициях учителя церкви Афанасия. То есть против государства ими «с блеском приме­нялись испытанные методы: подкуп, обработка общественно­го мнения и задействование личной охраны или банд воору­женных матросов и монахов», (ф. Г. Мейер/ F. G. Maier). Епископы Александрии содержали сотни так называемых са­нитаров в качестве военизированных ударных отрядов, кото­рые штурмовали храмы и синагоги, грабили и изгоняли евре­ев, терроризировали всех, кто их не устраивал, включая им перские учреждения Но постепенно патриарх Константино поля, новой столицы, «второго Рима», приобретал все боль­ший авторитет и влияние. В конце концов, Второй Вселен­ский Собор (Константинопольский) 381 г. наделил его почет­ным преимуществом перед всеми епископами Востока (канон 3). Более того, Четвертый Вселенский Собор (Халкидонский) 451 г. поставил константинопольского патриарха вровень с папой, несмотря на решительный протест последнего (канон 28). Разумеется, пропорционально увеличивалось и имущест­во патриархата, чья недвижимость и хозяйства — земельные владения, виноградники и мельницы — находились повсюду и постоянно прирастали, благодаря дарениям и завещаниям⁵.

Александрийские иерархи не желали добровольно мирить­ся с этим, но, напротив, боролись с этим всеми способами. Их попытка посадить на патриарший трон столицы александ­рийца, предпринятая еще на Константинопольском Соборе 381 г., не удалась. После смерти патриарха Нектария (397 г.), которому покровительствовал император Феодосий I, но про­тив которого выступал папа Дамас, провалилась также затея александрийца Феофила протащить в столицу своего канди­дата — александрийского пресвитера Исидора, которого мы помним по роковой политической миссии (кн. 1, стр. 382). Он, видимо, должен был придержать константинопольский патриарший престол для тогда еще слишком юного племян­ника александрийского патриарха — Кирилла. Но через двадцать лет после Константинопольского Собора успех был до­стигнут патриархом Феофилом (385—412 гг.). Этому образо­ванному, но бессовестному священнику, фараону земель вдоль Нила, который надеялся стать своеобразным примасом[1] всего Востока, удалось при поддержке императорского двора свергнуть главу константинопольской церкви Иоанна Злато­уста и отправить его в пустыню — на смерть⁶.

Без малого за два десятилетия до прибытия Иоанна (398— 404 гг.) в Константинополь там происходили жестокие столк­новения с арианами. Теперь же он застал тут параллельного епископа Сисинния, верховного пастыря новациан, которых только и терпел Феодосий. Сисинний не доставлял особых хлопот патриарху; его уважали «правоверные», особенно в придворной среде. Он был речист и остроумен. Единствен­ное, что настораживало на фоне строжайшего аскетизма но­вациан — его ежедневные двухразовые посещения бань. Во­прос же, почему он изо дня в день по два раза принимает теплую ванну, он изящно парировал: трижды для меня было бы вредно!⁷

Учитель Церкви Иоанн Златоуст (кн. 1, стр. 115), сын вы­сокопоставленного, но рано умершего армейского офицера из Антиохии, согласно Мепаоп — литургической книге визан­тийской церкви, был очень маленького роста, исключительно худой, с очень крупной головой, большими ушами, большим носом и редкой бородой. Нажив после нескольких лет аске­тического монашества в пустыне болезнь желудка, он в 386 г. становится пресвитером в Антиохии, куда его, предположите­льно, пригласил епископ Мелетий (кн. 1, стр. 327). А своим роковым назначением на патриарший престол он обязан ста­рому Евтропию. Когда император Аркадий после смерти пат­риарха Нектария (397 г.) пребывал в нерешительности отно­сительно возможного преемника, главный придворный евнух и всемогущий министр экстренно вызвал в столицу уже зна­менитого (антиеврейского) проповедника Иоанна. Феофил пытался воспрепятствовать этому. Но намек на то, что против него имеются материалы, достаточные для возбуждения уго­ловного дела, заставил его умолкнуть, и никому иному, как протестовавшему александрийцу, было суждено в феврале 398 г. посвятить Иоанна в епископский сан!⁸

Но Феофил от своих планов не отказался и для проведе­ния своей церковной политики, а следовательно, для борьбы с константинопольским патриархатом использовал почти по­всеместную травлю оригенизма, войну между «оригенцами» и «антропоморфитами», раздиравшую, прежде всего, восточ­ное монашество.

БЕСЧИНСТВА МОНАХОВ И СМЕНА ФРОНТА ФЕОФИЛОМ

В конце IV в. на Востоке, и прежде всего в Египте, класси­ческой стране аскетов, насчитывались уже десятки тысяч мо­нахов. Отсюда, из бесчисленных монастырей и отшельниче­ских скитов, начиналось их триумфальное шествие по Си­наю, Палестине, Сирии, Малой Азии и западным провинциям Империи. А на Востоке они уже тогда оказывали большое влияние на общество: народ и элиту. В некоторые поселения отшельников прибывали издалека, «чтобы получить духовное наслаждение». Восхищались экзотикой, самоистязанием и ночными бдениями «бойцов Христа». Их почитали суеверно, почти как неземных существ⁹.

С одной стороны, у этих людей были заслуги в области благотворительности: они оказывали гостеприимство, устраи­вали настоящие приюты для странников, заботились о бед­ных, ухаживали за больными, помогали пленным и рабам. Тут и там проявлялась также определенная «культурная» актив­ность, например: переписка книг, устройство библиотек — и все это, несмотря на то, что, как отмечал еще Гарнак/ Нагпаск, в теологии они были не слишком искушены. С другой стороны, уже императору Валенту в 370 г. пришлось законо­дательным порядком выступить против «лодырей в монаше­ских общинах» (monazontes) и распорядиться «извлекать их из убежищ и, согласно предписаниям, возвращать в родные места и к прежним обязанностям». Ведь профессия монахов, этих «христианских совершенств», «как никакая другая, предполагала наличие предельной глупости, лени и невежест­ва» (Э. Штейн/ Е. Stein). Вопреки запрету императора Феодо­сия I, они вскоре бродяжничали повсюду, концентрируясь прежде всего в городах. Так, например, в александрийском районе Эннатон насчитывалось около 600 мужских и женских монастырей, «населенных, как ульи» (Север из Эшмуна). И правоверный Иоанн Златоуст осуждал этих бродяг, ко­чующих из города в город, равно как и еретик Несторий, ко­торый их за это даже отлучал от церкви. Власть же епископа, которому удавалось заручится их поддержкой, становилась практически неограниченной. Властьимущие, клир и государ­ство использовали монашество в преступных политических целях, а монахи, похоже, охотно позволяли это вплоть до XX в. Ярчайший пример тому — Хорватское государство усташей, где монахи становились вожаками настоящих банд убийц и комендантами концлагерей. Они играли огромную роль в искоренении язычества, в разграблении и разрушении храмов, а нередко и во внутрицерковной борьбе. Их «одухо­творенное существование» превращается в «жизнь против закона» (доминиканец Камело/ Camelot). Они просачиваются в города, становятся зачинщиками беспорядков, вмешивают­ся в догматические дискуссии, в церковно-политические де­ла, бунтуют против своих настоятелей: в лавре Св. Саввы — против Саввы или против Георгия. Но, пожалуй, еще чаще они подвергают нападкам епископов: в Константинополе — Павла I, Григория Богослова (Назианзина) и Иоанна Злато­уста, который «часто» мечтал о том, чтобы «отпала надоб­ность в монастырях, чтобы в городах воцарилась такая законность (eunomia), что никому не пришлось бы бежать в пус­тынь». Толпы монахов сражались под предводительством пре­словутого аббата Шенуте, святого подвижника коптской цер­кви, под началом учителя церкви Кирилла и его дяди Феофила. «Недаром (!) папы и патриархи снова и снова обращались к монашеским кругам. Ведь они знали, что с помощью народ­ных толп им легче оказывать эффективное давление на пра­вительство». В большинстве своем они «на редкость прими­тивны», что окупается наличием у них такого аргумента, как «грубая сила». «Чем тверже они веровали, что их ведет Свя­той Дух, тем беспощаднее они сражались» (Вахт/ Bacht)¹⁰.

На Востоке патриарх Александрии — это знаменательно и повлечет роковые последствия — меняет объект своих напа­док. Для достижения своих целей ему нужны были хулиганы от религии. Монахи Нитрийской пустыни в Ливийской впа­дине, где, согласно Палладию, их обитало около 5 тысяч, в большинстве своем были приверженцами Оригена (кн. 1, стр. 147), а среди монахов Скетийской пустыни преобладали антропоморфиты, предпочитавшие трактовать антропоморфизм Библии буквально. Феофил, которого его доверенное лицо — пресвитер Исидор, сам заядлый оригенец, склонил на сторо­ну этой фракции, поначалу вступил в контакт с монахами Ни­трийской пустыни. Он протежировал их руководителям, че­тырем «долгим братьям», за исключением старейшего из них Аммона, фанатичного аскета, который прижигал каленым железом то одну, то другую часть своего тела и всячески из бегал патриарха. Диоскора, который ему также противился, Феофил сделал епископом Малого Гермополиса, Евфимия и Евсевия — священниками и управляющими церковным иму­ществом в Александрии, и они оставались на этих должнос­тях, пока чудовищная алчность патриарха вновь не погнала их в пустыню.

Еще в своем пасхальном послании 399 г. Феофил резко критиковал «антропоморфитов», которые представляли себе Бога в человеческом обличьи. После этого из Скетийской пу стыни, из монастырей Пахомия Великого в Верхнем Египте они большими массами устремились в Александрию, сея все­общую панику и угрожая убить патриарха, если тот не отзо­вет свое послание. Феофил, с одной стороны, прилежный чи­татель Оригена, а с другой — за свою страсть к власти и роскоши сравниваемый с фараонами, порицаемый за «покло­нение золоту», «диктатор Египта», переметнулся в другой ла­герь, так как общественное мнение все больше отвращалось от Оригена. Он заявил, что тоже ненавидит Оригена и damnatio*— давно решенное дело. Он стал пламенным защитни­ком антропоморфитов и льстил разъяренным монахам-де­монстрантам: «Смотрю на вас, и мнится, что вижу перед со­бой лик Божий». Он начал «чистку» Египта от оригенизма и даже развернул широкомасштабную антиоригенскую пропа­ганду, «настоящий крестовый поход» (Грютцмахер/ Griitzmacher). В 400 г. на синоде в Александрии он, бывший еще в 399 г. сторонником Оригена, предает анафеме его спорное учение, а заодно и его последователей, прежде всего «долгих братьев», за исключением Диоскора. В пасхальных послани­ях нескольких следующих лет Феофил продолжает жесткую полемику, предостерегает от «кощунства», от «безумия», от «преступных заблуждений этой гидры всех ересей — Ориге­на», который уравнивает сатану и Сына Божьего. Феофил утверждал, что Ориген — слуга идолов, что он «унижает Христа и возвеличивает дьявола», что он «написал огромное количество пустых книг, в которых — лишь ничтожные cлова и несуразный вздор», и «осквернил благоухание божест­венных учений своим зловонием». Феофил намешал столь чудовищный винегрет из цитат этого идеолога и своих собст­венных комментариев, что всем «правоверным» должно было стать дурно.

В циркуляре, направленном епископам, он утверждает, что «лжемонахи», в своем безрассудстве «способные на любое преступление», посягают на его жизнь. «Чтобы учинить кро­вавую баню, они подкупили мою челядь деньгами. Только ми­лостью Божьей удалось избежать большей беды. Мы вынесли все это с терпением и кротостью...» На самом деле он сам, в сопровождении солдат, поспешил в Нитрийскую пустыню, чтобы расправиться с оригенцами, в том числе и с «долгими братьями». Одному из выразителей их идей, старику Аммону он пригрозил, что задушит собственным плащом, и бил его так, что кровь текла из носа. Пресвитера Исидора, почти во­сьмидесятилетнего приверженца Оригена, которого Феофил еще недавно намеревался сделать патриархом Константино­поля, после безуспешной попытки подкупить и склонить к да­че ложных показаний (он должен был лжесвидетельствовать, будто некая умершая прихожанка завещала свое имущество сестре патриарха), отлучили от церкви. Кроме того, Феофил

Damnatio (лат.) — проклятие, анафема (Оригену). (Примеч. ред.)

тяжко оклеветал Исидора, обвинив его в совершении — во­семнадцать лет тому назад! — «содомского» греха с корабель­ным юнгой. И наконец, он сам, среди ночи, во главе полупья­ного ударного отряда, в составе которого были и его черноко­жие рабы-эфиопы, штурмовал монастырь, разграбил и сжег его вместе с библиотекой, причем в огне погиб один из по­слушников и были уничтожены даже «святые дары» (бенедектинец Баур/ Ваиг). Обвинительное заключение против по­руганных монахов содержало семьдесят пунктов. Тем време­нем, папа Анастасий I (399—401 гг.) называл Феофила «свя­тым и достопочтенным мужем» (vir sanctus et honorabilis) и расписывался в своей теологической безграмотности, призна­ваясь в письме иерусалимскому патриарху Иоанну, что до не­давнего времени и слыхом не слыхивал об Оригене и его со­чинениях!"

УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ ИЕРОНИМ И ИЖЕ С НИМ НАСТРАИВАЮТ ФЕОФИЛА ПРОТИВ ИОАННА ЗЛАТОУСТА

Несколько сотен монахов в 401 г. бежали из Египта. Неко­торые в Константинополь, большинство же — в Палестину, где, правда, учитель церкви Иероним ополчился на оригенцев. Великий святой и покровитель ученых, увековеченный Альтдорфером, Дюрером, Леонардо да Винчи, прежде успел сделать многое для популяризации Оригена на латинском За­паде: он с восторгом переводил многие произведения Оригена, подобно многим другим, он беззастенчиво расхваливал его и воспевал «как величайшего, со времени апостолов, учи­теля церкви», как «бессмертного гения». Сокрушался, что в Риме Ориген был подвергнут нападкам «не из-за новизны его тезисов, не из-за ереси, как ныне пытаются представить это оголтелые псы, но потому, что слава его красноречия и его знаний была для них невыносима». В конце концов, за Оригена некогда вступались учителя церкви Василий Великий, Григорий Богослов, Афанасий и Амвросий. Теперь же, когда его противники активизировались — против него выступили и папа Анастасий, и епископы Симплиций из Милана и Хромаций из Аквилеи, и синоды Иерусалима, Александрии и Кипра — Иероним, подобно другим видным руководителям церкви, переметнулся в противный лагерь. Он бессовестно отрекся от своего старого учителя, и в одну ночь, как и Феофил, заделался яростным антиоригенцем.

В своем собственноручном послании он клеймит иеруса­лимского патриарха Иоанна, который отказывается отступи­ться от Оригена, да к тому же противостоит Иерониму в «войне монахов»: «Ты, святой отец, благородный епископ и прославленный оратор, вряд ли удостоишь взглядом своих хо­лопов, которые, как и ты, искуплены кровью твоего Господа... Ты презираешь прихожан, диаконов и священников; ты по­хваляешься, что мог бы за час создать тысячу клириков... Твои лизоблюды утверждают, что ты красноречивее Демо­сфена, остроумнее Хрисиппа, мудрее Платона, и, похоже, во все это ты веришь». Вот так, ругаясь, издеваясь и оскорбляя, святой учитель церкви борется против иерусалимского епис­копа, которого он обвиняет в том, что тот настроил против него власти. «Монах, ах, монах угрожает другим монахам ссылкой и добивается декрета об изгнании; монах, кичащий­ся тем, что восседает на апостольском престоле»¹².

Это показывает, что здесь, как, впрочем, почти всегда, тес­но переплетены политика, церковная политика и теология. И если некогда патриарх Феофил стремился к посредничеству между двумя конфликтующими сторонами, то теперь он по­просту меняет свои убеждения на противоположные. Еще в конце 396 г. он пытался примирить противников, но Иероним дал ему ответ, который за всю историю церкви еще не раз будет повторен: «Мы тоже желаем мира, мы не просто жела­ем его, мы его требуем — но только мира Христа, истинного мира».

Этот мир — мир «Христа», «истинный», «настоящий мир» — ученики Господа ищут на протяжении всех веков. Мир — против схизматиков, «еретиков», неверующих, про­тив внешних врагов, против врагов внутренних, против каж­дого, кто думает иначе, чем они. Повсюду и всегда, даже в XX в., звучит эта фраза об «истинном», «настоящем» мире. Она употребляется слишком часто, она настолько типична, она так оглупляет народные массы и целые поколения, она столь лицемерна и надменна, что на ней стоит остановиться подробнее. Она громко звучит в Первую мировую войну, во Вторую, затем в холодную; во время церковной суеты вокруг перевооружения Западной Германии, когда, к примеру, кар­динал Фрингс, член ХДС, на съезде немецких католиков в Бохуме назвал отказ от военной службы «предосудительной сентиментальностью», «высокомерием гуманности» и заяв­лял: «Итак, с точки зрения папы, ведение войны против не­справедливости является не только правом, но и долгом (!) всех государств... Настоящий мир (!) может основываться лишь (!) на Божественном порядке. Везде, где он находится под угрозой, народы должны восстанавливать нарушенный порядок даже силой оружия»¹³.

Итак, настоящий мир только там, где соблюдаются их ин­тересы, интересы папства в целом (а где их только нет!). Если же —- нет, то война, в той или иной форме, и не в последнюю очередь, «силой оружия». Так и только так по сей день пони­мает этот сброд: Иероним, Августин е quanti viri* — «мир Христа», «истинный мир», «божественный порядок»: их выго­да, их власть, их величие. И ничего кроме!

Итак, Феофил, стало быть, переметнулся в другой лагерь. А Иероним, постоянно брызжущий ядом на «еретиков», со своей стороны, настоятельно советовал патриарху срезать «дурные ростки острым серпом». Злорадно торжествуя, взи­рал святой на успешную охоту александрийца и оповещал о ней мир. Он приветствовал его нападки на «еретиков», «гадюк, расползшихся» аж до самых укромных уголков Палести­ны. Египет, Сирия и почти вся Италия, мол, избавлены от опасности этого заблуждения, и весь мир радуется его па беде¹⁴.

Феофил повсюду ополчался на изгнанников, направлял письма верховным пастырям Палестины и Кипра, некоторым епископам, папе Анастасию. Поскольку тот отрядил эмисса­ров против подвергнутых гонениям и даже Иоанн Иеруса­лимский не мог их защитить, они бежали дальше, в Констан­тинополь. Иоанн Златоуст принял их и взял под защиту, а правительство даже вызвало Феофила на собор в столицу, где Иоанну предстояло вынести приговор.

Однако Феофил умел менять тактику.

Как бы Иоанн ни владел массами, на роль придворного епископа он не подходил. Против него был не только его александрийский противник, но и многие другие католиче­ские прелаты. Прежде всего, Севериан из Габалы в Сирии, чрезвычайно популярный в придворных кругах Константино­поля проповедник, прекрасный знаток Библии, который с одинаковым рвением сражался за никейскую веру и против «еретиков» и евреев. Далее: епископ Акакий из Берла (Алеп­по), которому сирийский поэт Балеус посвятил пять хвалеб­ных песен; затем: епископ Антиох из Птолемеи (Акко в Фи-

Е quanti viri (лат.) — и иже с ними. (Примеч. ред.) 5*          

никии) и Макарий Магн (не исключено, что он и епископ Магнезийский из Карии или Лидии — одно и то же лицо)¹⁵.

В самом же Константинополе, богатой и высокоцивилизо­ванной столице, Иоанн был persona поп grata. Миллионеры видели угрозу в его «коммунистических» проповедях, в кото­рых он метал громы и молнии против того, что их золотые туалеты им дороже, чем нищие у их вилл. Он решительно от­клонял приглашения знати (aristoi). Его непреклонный аске­тизм, причина застарелой болезни желудка, был не по вкусу жизнерадостным придворным дамам и прочим, которых он в личной беседе или с амвона упрекал за прихорашивание: «К чему вы пудритесь и краситесь, как шлюхи?..» Императрица Евдоксия, покровительствовавшая церкви и клиру, поначалу протежировала и Иоанну Златоусту, но под конец возненави­дела его. После конфискации одного из земельных угодий (патриархата), он стал называть ее: «Иезавель». Для Феофила это стало достаточным основанием, чтобы предъявить сопер­нику уголовное обвинение в laesa majestas[2]. Многих священ­ников Иоанн просто отстранял. Одного диакона — за прелю­бодеяние, другого — за убийство. Он решительно указал на дверь даже епископам, которые заплатили за свое посвяще­ние в сан митрополиту Антонину из Эфеса (причем сумма за­висела от годового дохода той или иной епархии). Ведь симо­ния и алчность уже процветали среди клира. Митрополит, да­бы избежать наказания, скончался.

Не любили Иоанна и многие священнослужители Кон стантинополя, которые хотели хорошей жизни. Как кость по­перек горла он был прежде всего поклонникам синеисактства: любовных связей с посвятившими себя Богу «духовны­ми женами» (gyna syneisaktos). Практике единения, включая даже совершенно целомудренное пребывание священнослу­жителя со своей «духовной женой» в одной постели, как обычно, нашли библейское обоснование; она была тысяче­кратно опробована и пережила века на Востоке и на Западе. Иоанн Златоуст проявил недопонимание этого упорного са­моистязания и воинственно высказался против него в двой­ном трактате, утверждая: «Похоже, было бы лучше, если бы (посвященных Богу) дев вовсе не было»¹⁶.

И наконец, патриарху противостояли определенные мона­шеские группировки. Уже при интронизации антиохийца сформировалась монашеская партия под руководством абба­та Исаака, сирийца, основавшего в Константинополе мона­стырь. Эта партия годами ожесточенно отвергала и чернила Иоанна Златоуста. Сам же аббат Исаак стал страстным при­верженцем Феофила и успешно выступил обвинителем на процессе против Иоанна¹⁷.

О СМИРЕНИИ КНЯЗЯ ЦЕРКВИ

Исаак и его сторонники также обвиняли патриарха в за­носчивости и гордыне, что вряд ли было несправедливо. Свя­той, священник Всевышнего, как и множество подобных ему, не отличался скромностью. Он не только проповедовал: «Он (Бог) явил нас миру, потому что мы звезды... потому что мы, как ангелы, шествуем среди людей...»; он не только учил: «Нет ничего могущественнее церкви, человече... Церковь сильнее неба... Небо существует ради Церкви, а не Церковь ради неба!» Он даже императора называл «холопом» Бога и кичился, что епископ — тот же князь и даже «еще достопочтеннее, чем тот (император). Ибо даже императорская особа святыми за­конами поставлена ниже (духовного) авторитета епископа». Он бахвалился, что «священник превыше короля», что «даже королевская особа подчинена власти священника... что этот — больше государь, чем тот». Он мог даже воскликнуть: «Прави­тели не снискали таких почестей, как предстоятели церквей. Кто первый при дворе, кто первый и в обществе женщин, и в домах сильных мира сего? Нет чина выше, чем у него»¹⁸.

И, естественно, патриарх желает, чтобы духовный сан по­читали в любом случае и постоянно, «каким бы ни был его носитель». Если бы подобное требование высказал и отстаи­вал любой «мирской» тиран — он утонул бы в море насме­шек. Шулерство самого низкого пошиба, которым прикрыва­ют любую аморальность, любую подлость, но оно по вкусу всем овечкам, прежде всего, глупейшим, т. е. большинству. Пусть эта церковь возглавляется таким множеством негодяев, пусть она обогатилась за счет непомерной эксплуатации и об­рела могущество чудовищным разбоем — сама она всегда бе­зупречна, она свята. Просто сказочно! (Ср. кн. 1, стр. 238.) И не ради себя добивается князь церкви, чтобы вокруг него увивались, чтобы им восхищались, ах, не будем думать столь мелочно и своекорыстно: «Мы хотим почитания, но не ради нас самих — Боже упаси!» Нет, вы вдумайтесь, взывает «Зла­тоуст», покровитель проповедников, который — об этом всег­да следует помнить — разрешает даже ложь ради спасения души, подкрепляя это примерами из Ветхого и Нового Завета. «Вдумайтесь, здесь речь идет не о нас, но об архипастырском служении; не о той или иной личности — а о епископе! Внимают не мне, но моему высокому сану!» «До тех пор, пока мы восседаем на этом кресле, пока мы занимаем место архипас­тыря, мы обладаем и саном, и властью, даже если мы этого и недостойны». Повторимся: сказочно! Это их аргументы и по сей день. И по сей день массы ловятся на это. Нет, им самим почести не нужны. Они совсем простые, скромные, чистосер­дечные. Они — «всего лишь люди». В их лице надлежит почи­тать только Господа, а Он превыше всего¹⁹.

Итак, у Иоанна Златоуста были враги, а его умудренный опытом соперник Феофил, которого в Александрии не слу­чайно прозвали; «Amphallax» (хитрый лис), разыгрывал про­тив него любую карту, какую только мог, и отбирал у него козырь за козырем. Вместо того чтобы защищаться, он пере­шел в наступление и, обвинив Иоанна в «ереси» Оригена, давно проверенным способом перевел борьбу в догматиче­ское русло.

ОТЕЦ ЦЕРКВИ ЕПИФАНИЙ, СОБОР AD QUERCUM И УБИЙСТВА В ПАТРИАРШЕМ ДВОРЦЕ

Зимой 402 г. александриец спустил на константинополь­ского патриарха отца церкви Епифания Кипрского из Саламина (Констанции), закоренелого борца с «еретиками» (кн. 1, стр. 141). Бахвалясь, Феофил писал ему, что церковь Христа «мечом Евангелия снесла головы выползшим из своих нор змеям Оригена и уберегла от пагубной эпидемии святое во­инство нитрийских монахов». Епифаний, пресловутый автор «Панария» — «Аптечки» (с лекарствами от всех ересей) — издал боевой клич против Оригена, к которому он пристрели­вался и раньше: этот спорный теолог старой церкви в «Панарии» зарегистрирован под № 64. К тому же, приверженцы Оригена сильно досаждали Епифанию в его собственной епархии. Спиритуалистическая направленность Оригена, его символическая экзегеза казались тому не выдерживающими никакой критики. Между тем даже многие католики находят у знаменитого епископа удручающую скудость силы духа; пылкое, но не светозарное рвение — можно подумать, что все христианство берет свое начало не от скудости ума и нервов («failure of nerve», как писал Мюррей/ Murray), харак­терных для поздней античности.

Уже в 390 или 392 г. Епифаний, аттестованный Вторым Никейским Собором 787 г. как «патриарх правоверия», от­правился в Иерусалим; симпатии тамошнего епископа были на стороне Оригена. Выступая перед местной общиной, Епи­фаний осудил оригенизм и призвал иерусалимского архиепи­скопа Иоанна отступиться от Оригена, «отца Ария, корня всех ересей». Он непрестанно требовал от него безусловного проклятия для «ереси». Тогда Феофил еще пытался посредни­чать, для чего направил в Иерусалим своего старинного кон фидента и убежденного оригенца Исидора. Феофил поддер­жал иерусалимского епископа в его распре с монахами Виф­леема, которые тщетно ожидали от того проклятия Оригена. Теперь же александрийский патриарх вызвал в Константино­поль кипрского митрополита, который прежде клеймил Феофила как «нарушителя спокойствия» и «еретика», а теперь величал «всесвятейшим». Епифаний примчался на корабле с Кипра, собрал подписи против Оригена и снова принялся травить Иоанна Златоуста, который, мол, покрывает «ереси» Оригена. Он делал все, чтобы добиться смещения патриарха, но потом, убоявшись угроз последнего, обратился в бегство и умер в открытом море 12 мая 403 г., возвращаясь домой. Од­новременно Феофил установил контакты с получившими на­гоняй прелатами своего соперника и бесцеремонно клеветал, подкупал и лгал. Он посылал деньги придворной клике; под­делал, с помощью епископа Севериана из Габалы и его при­спешников, проповеди Иоанна, наполнив их всевозможными колкостями в адрес императрицы Евдоксии, распространил их, чтобы таким способом нанести удар патриарху²⁰.

      Летом 403 г. после успешной подрывной деятельности сво­их друзей и помощников Феофил, наконец, и сам появился на Золотом Роге. Перед отъездом он не преминул заявить: «Я отправляюсь ко двору, чтобы свергнуть Иоанна». Он прибыл в сопровождении монахов и 29 египетских епископов, привезя с собой много золота и драгоценных подношений для окружения императора, и остановился в предместье Констан­тинополя, во дворце уже разъяренной Евдоксии — через год она умрет от выкидыша. Затем, многонедельными усилиями он перетянул на свою сторону — что вызвало общественный скандал — большую часть клира Константинополя, включая и некоторых епископов. Напрасно император предписывал Иоанну Златоусту начать судебное разбирательство против Феофила, тот сам открыл в сентябре в Халкидоне (ныне: Ка-Аикёй), напротив столицы, на азиатском берегу Босфора собственный собор. Он проходил в Дубовом дворце (ad Quer cum), который незадолго до того был выстроен Praefectus ргаetorio Руфином, а после его свержения и убийства перешел в собственность императора. В обвинительном заключении пе­речислялось 29 проступков святого учителя церкви (в том числе: лично избивал до крови клириков или отдавал приказы о подобных избиениях, продал множество драгоценных кам­ней и т. д из церковной казны. Этот список участник синода аббат Исаак дополнил еще 17 пунктами, в частности: прика­зал высечь и заковать в кандалы монаха Иоанна, похитил чу­жие вклады)²¹.

Сам обвиняемый не явился, но прислал вместо себя трех епископов. Их жестоко избили, а одному — надели на шею цепь, предназначавшуюся Иоанну Златоусту, которого, в слу­чае его появления, намеревались немедленно отправить прочь на грузовом судне. И действительно, после многих за­седаний «отцов» смещенный ими, он был под покровом ночи доставлен на судно, но на следующий день реабилитирован. Евдоксия восприняла выкидыш как Божью кару. Униженного с триумфом возвернули. Между константинопольцами и александрийцами начались столкновения, вплоть до крово­пролития. Народ искал Феофила, чтобы сбросить его в море. Вместе со своими викарными епископами и аббатом Исаа ком, который опасался возвратившегося врага, Феофил спас­ся бегством в Египет. Однако оставшаяся часть клики Феофи­ла продолжала в столице агитацию против Иоанна, а сам Фе­офил ударил по нему яростным памфлетом. А вот попытка убийства не удалась: слуга священника Эльпида, которому за­платили около 50 золотых, успел заколоть в патриаршем дворце кинжалом четверых человек, прежде чем был схвачен. Но его заказчики остались в тени. Затем против Иоанна были задействованы военные. Император отказался принять от не­го причастие. Грабежи и убийства продолжались. В конце концов, правитель, скорее благосклонный к Иоанну, но нахо­дящийся в зависимости от Евдоксии и подстрекаемый враж­дебным Иоанну духовенством, отправил его в вечную ссылку.

ПОДЖОГ СВЯТОЙ СОФИИ. КОНЕЦ ИОАННА И «ИОАННИТОВ»

Когда июньской ночью 404 г. Иоанна грузили на судно, для него готовился еще и фейерверк: с моря он видел как вспыхнул храм Св. Софии, церковь премудрости Божьей, а вместе с ней и великолепный сенатский дворец. (Происхож­дение пожара, который начался с епископского трона и унич­тожил собор дотла, до сих неясно. Враждующие стороны вза­имно обвиняли друг друга.) Вообще-то, храм Св. Софии, во флигеле которого размещалась резиденция патриарха, вто­рично пострадавший во время восстания «Ника», в 532 г., по­сле восстановления все более превращался в «мистический центр Империи и церкви», «небо на Земле», «любимое жили­ще Господа». Он был переполнен шедеврами искусства и реликвиями, а кроме того, снабжен «всем необходимым для поддержания святыни и ее клира» (Бек/ Beck)²².

В тот год когда Иоанн отправился в ссылку, патриарх Фе­офил в очередном пасхальном послании вновь обрушивается на Оригена, который «вкладывал в уши простодушных и лег­коверных ложь своих вкрадчивых аргументов». Он призывал. «Итак, всякий, кто хочет встретить праздник Господа, должен презреть фантомы Оригена». И завершает со свойственным ему беззастенчивым лицемерием: «Помолимся же за наших врагов, возлюбим же наших гонителей». Спустя два года, когда сосланный Иоанн ковылял в мир иной, александриец по­слал ему вдогонку пасквиль, в котором поверженный конку­рент фигурирует, как одержимый нечистыми духами, как чу­ма, безбожник, Иуда и сатана, безумный тиран, отдавший свою душу дьяволу, враг человечества, чьи преступления по­хлеще разбойничьих. Христиане тогда говорили об этом пам­флете: «это — чудовищно; непрерывно повторяющиеся про­клятия ужасают»²³.

Св. Иероним, однако, пришел в восторг от столь необуз­данной хулы на св. Иоанна. Недаром он похвалялся в одном из своих писем Феофилу: «правоверие впитано мною с моло­ком матери». Более того, он перевел грязный пасквиль. Ведь «папа Феофил, — свидетельствует Иероним — смело и не стесняясь в выражениях доказал, что Ориген — еретик». Он позаботился о распространении в Риме этого потока ненависти александрийца. В сопроводительном письме он превозно­сит Феофила и самого себя: «Твое произведение — и мы это с восторгом отмечаем — послужит на пользу всем церквам . Прими же твою книгу, она и моя тоже, а еще вернее — на­ша...»²⁴

Лучшим доказательством того, что теология была лишь ширмой церковной политики, а Ориген — лишь предлогом Аля низвержения Иоанна Златоуста, служит поведение Фео­фила. А именно: едва его противник был устранен, он тут же забыл о своей антипатии к Оригену, которого он на протяже ние многих лет столь ядовито представлял еретиком. «Его ча­сто видели погруженным в чтение Оригена, а если по этому поводу высказывали удивление, он имел обыкновение отве­чать: «Труды Оригена подобны лугу, на котором растут кра­сивые цветы, но попадаются и сорняки; дело только в том, чтобы суметь их различить»²⁵.

За ссылкой Иоанна последовало damnatio memoriae. Его имя было вычеркнуто из диптихов — официальных церков­ных книг Александрии, Антиохии и Константинополя (веро­ятно, в подражание государственному обычаю). Еще три года изгнания, переводов с места на место, вплоть до самых отда­ленных уголков Империи, хроническая болезнь желудка, час­тые приступы лихорадки, нападения разбойников. Правда, он имел и поддержку, и помощь, его навещали и у него было до­статочно денег. И 14 сентября 407 г. — кончина в Команах (ныне: Токат), где прежде возвышался знаменитый храм бо­гини Анаис, в котором служили тысячи жрецов и иеродулов[1]. В послании из ссылки к Олимпию Фракийскому, святому гре­ческой и латинской церквей, Иоанн Златоуст признавался, что никого не боится так, как епископов, за исключением не­многих²⁶.

Тем временем не только в столице, но и повсюду начались дикие гонения на «иоаннитов»: бесчисленные аресты, пытки, ссылки, денежные штрафы, доходившие до 200 фунтов золо­том. Утверждается, что осенью 403 г., после смещения Иоан­на, в константинопольских церквах сотни монахов были пе­ребиты прихожанами. Многие монахи бежали в Италию — «трагедия, еще более удручающая, поскольку организована католическими епископами» (Хааке/ Haacke)²⁷.

Загнанный в угол патриарх (в Кесарии Каппадокийской епископ однажды натравил на него целую ораву монахов), не признавая примата Рима, апеллировал к епископам Рима, Ми­лана и Аквилеи посредством идентичных посланий. Однако за три дня до того, как они были получены, у папы уже по­явился нарочный от Феофила. Позднее прибыл второй гонец с пространным оправдательным письмом александрийца, в котором содержались следующие слова об Иоанне Златоусте: «Он убивал слуг святых», он — паршивый (contaminatus), без­божный разносчик чумы; безумный, жестокий тиран, насто­лько глупый, что бахвалится тем, что отписал свою душу дья­волу для прелюбодеяния (adulterandum)!»

В ответ Иннокентий 1 заявил в идентичных письмах, направленных обеим сторонам, что он согласен с ними! Перед императором Гонорием он ставит вопрос о созыве Вселенско­го Собора. Но совместная делегация императора западной ча­сти Империи и папы, из пяти человек, в составе которой быди и Эмилий из Беневента как руководитель, Венерий из Ми­лана и Хромаций из Аквилеи, столкнулась с издевательства­ми уже при въезде в Афины. Точно так же с ней обошлись и в Константинополе. К императору Аркадию она не была до­пущена, а, напротив, арестована, ее члены были заключены в различных замках на побережье. После неудачной попытки их подкупа, дабы они отказались от Иоанна Златоуста и всту­пили в союз с его преемником Аттиком, они были выдворе­ны. После четырехмесячного отсутствия они возвратились (в Италию) и поведали о «вавилонских бесчинствах». Самому же изгнаннику-жалобщику, который взывал к папе о «ско­рейшей помощи» и который являлся причиной «этого хаоса и ужасной бури в церкви», Иннокентий I отправил всего лишь утешительное письмо, призывавшее к терпению и покорно­сти Божьей воле и славившее преимущества чистой совести. Позиция Иннокентия в результате была представлена с точ­ностью до наоборот в мужественных, но сфальсифицированных посланиях папы к императору (и в мнимых оправданиях последнего)²⁸.

Через тридцать лет, в конце января 438 г. Феодосий II рас­порядился о торжественном перенесении праха Иоанна Зла­тоуста в апостольскую церковь Константинополя, а оттуда, после ужасного захвата города латинскими христианами, прах был перемещен в римскую церковь Св. Петра. И там, где об Иоанне напоминает большая статуя, он покоится и по­ныне²⁹.

Тогда жизнь епископов, о чем свидетельствует не только пример судьбы Иоанна, куда больше подвергалась опасности со стороны христиан, нежели в свое время со стороны языч­ников. Не менее четырех епископов одного из городов Фри­гии были один за другим убиты своей паствой. Лишь потому, что народ приветствовал на ипподроме весьма популярного поэта" и префекта Константинополя Флавия Кира громче, чем самого императора, Феодосий разжаловал его, лишил состоя­ния и насильно сделал епископом (хотя и подозревал, что тот язычник) той самой заслужившей наказания общины Фри­гии, памятуя о печальном конце четырех непосредственных предшественников. Но Кир с легкостью завоевал сердца своей дикой паствы исключительной краткостью проповедей: его первая проповедь состояла из одной единственной фра­зы. В 451 г.. когда климат при дворе снова казался благопри­ятным, он оставил свою духовную должность³⁰.

Учитель церкви Иоанн Златоуст был уничтожен. Патриарх Феофил Александрийский вышел победителем. Его преемник и племянник, учитель церкви Кирилл, открыто противился реабилитации св. Иоанна Златоуста и еще долгое время «был убежден в его виновности» (Библиотека отцов церкви/ Bibliothek der Kirchenvater). Он сравнивал его с Иудой и отказы­вался внести его имя в александрийские диптихи — списки имен почивших святых, которые зачитывались на евхари­стии. Лишь в 428 г. он крайне неохотно уступил настояниям Нестория, нового верховного пастыря Константинополя, и согласился на внесение имени Иоанна в александрийские диптихи. «Умолчу об Иоанне, чей прах ты ныне против воли почитаешь», — подчеркивал в свое время Несторий, обраща­ясь к своему противнику Кириллу. И тогда Кирилл, применив подсмотренные у дядюшки методы, сверг этого нового патри­арха Константинополя³¹.

ПАТРИАРХ КИРИЛЛ ПРОТИВ ПАТРИАРХА НЕСТОРИЯ

    Всего через несколько дней после кончины Феофила на патриарший трон взошел Кирилл Александрийский (412— 444 гг.), не без труда одолевший своего конкурента архидиа­кона Тимофея. Этот святой, якобы движимый «не жаждой власти и не личными соображениями, но исключительно чув­ством долга и рвением к сохранению чистоты вероучения» (кардинал Гергенретер/ Hergenrother), на деле оказался «но­вым фараоном» и стал олицетворением властолюбивого иерарха. Он был хитер и беспощаден, как ни один александ­риец до него. Он переплюнул Деметрия и даже Афанасия. Св. учитель церкви держал под контролем египетскую тор­говлю зерном и приумножил свое богатство при содействии жестоких монашеских банд. При нем процветала самая без­застенчивая симония; он продавал епископства самым гнус­ным людям. Он преследовал евреев в таких гигантских масш­табах, что его можно, без преувеличения, назвать инициато­ром первого «окончательного решения». В 428 г. его собст­венные клирики — для Кирилла они были всего лишь ничтожными личностями из «кучки дерьма Александрии» — обратились с жалобой к императору, обвинив его в чинимом насилии.

Император переадресовал жалобщиков, в том числе произведшего на него особое впечатление монаха Виктора, к сто­личному патриарху Несторию. Но Кирилл упредил грозящий ему процесс, следуя «благородному» примеру своего предше­ственника и дяди, истребительным крестовым походам кото­рого против «ереси» и язычества он был свидетелем, а в пре­словутом, свергшем Иоанна Златоуста «Соборе под дубом» (403 г.) и участвовал лично. Стремление его Константинопольских коллег-конкурентов к самостоятельности было ему и прежде не по душе; и вот, так же как его предшественник Феофил (и преемник Диоскор), он продолжил борьбу со сто­личным патриархатом за сохранение собственного господст­ва. Когда Несторий (возможно, по желанию императора) дол­жен был провести судебное разбирательство в отношении Кирилла, он обвинил Нестория в «еретичестве». Он приписал ему дурные и ошибочные взгляды. Он утверждал, что тот «причинил зло всей церкви и внедрил в народ семена новой и чуждой ереси». Короче, он действовал в соответствии с ис­пытанной тактикой своего предшественника и учителя Афа­насия и своего дяди Феофила: немедленно переводить церковно-политическое противостояние и борьбу за власть в об­ласть религии. Это облегчалось тем, что уже давно существо­вали теологические разногласия между Александрийской и Антиохийской школами. Несторий, приверженец, а возмож­но, и ученик епископа Феодора Мопсуестийского, основопо­ложника радикальной антиохийской христологии, вышел из Антиохийской школы³².

Несторий, которым открывается — это звучит многообе­щающе! — «классический период христологических споров» (Грильмейер/ Grillmeier), то есть продолжающаяся два с по­ловиной века и охватившая практически весь мир война, ро­дился не ранее 381 г. в семье персов в Германиции (ныне Мараш). Его жизнь чем-то напоминает жизнь его предшест­венника Иоанна. Несторий был монахом в монастыре Евпрепия близ Антиохии. Его сделали священником, «так как он обладал приятным голосом и красноречием» (историк церкви Сократ). Однако, согласно старой «Энциклопедии католиче­ской теологии» Ветцера/ Вельте // Wetzer/ Welte, у него не было «высшего духовного образования. Со стороны его образ жизни казался безупречным. Он редко бывал на людях, сидел дома над книгами, а одеждой, изнуренностью и бледностью придавал себе вид мужа строгих нравов. Благодаря этому, он вскоре широко прославился»³³.

Как некогда Иоанн Златоуст, Несторий, в силу своей сла­вы проповедника, а также благодаря Феодосию, устранил других претендентов и 10 апреля 428 г. достиг патриаршего трона Константинополя. Он тут же обрушился на евреев и «еретиков», но пощадил пелагиан, что не прибавило ему сим­патий Рима. По всему патриархату начались волнения, а кое-где дело дошло до кровопролития. «Дай мне, о император, землю, очищенную от еретиков, и за это я дам тебе небо. Уничтожь вместе со мной верящих ложно, и я вместе с тобой уничтожу персов!» Так восклицал Несторий уже в своей пер­вой проповеди. Он безжалостно нападал на иноверующих христиан, схизматиков, «еретиков», новациан, апполинаристов и прочих «сектантов». Уже через пять дней после своего посвящения в сан он приказал уничтожить арианский храм, в котором проводились тайные моления. Его подожгли, причем в огне погибли и соседние дома. Столь же фанатично он бо­ролся с македонианами или духоборами, которых он лишил молелен в столице и на Геллеспонте. «Болтливый враг ерети­ков, неосторожный карьерист, но человек не лишенный бла­городства...» (Харнак/ Harnack). А император, ужесточив 30 мая 428 г. уголовное законодательство, сделал законной погромную деятельность своего патриарха³⁴.

Но вскоре сам Несторий приобрел репутацию «еретика».

Об этом позаботился Кирилл, которому этот столичный соперник, по-видимому, казался слишком значительным и влиятельным. Продолжая старую вражду между двумя патриаршествами, Кирилл вознамерился свергнуть Нестория так же подло, как его предшественник и дядя сверг Иоанна Зла­тоуста.

И как всегда в подобных случаях, повод для теологических разногласий отыскался быстро. Он, в принципе, не должен был никого затрагивать, но вскоре им были затронуты церк­ви Востока и Запада. Единственно, что породило его, так это, согласно Эриху Каспару/ Erich Caspar, «тлевшая ненависть и ненасытная страсть к уничтожению, с которой Кирилл пре­следовал и добивал противника». Но даже такой исследова­тель истории догматических учений как Рейнольд Зееберг/ Reinhold Seeberg подчеркивает, что вряд ли Кирилла подвигли на борьбу теологические разногласия с Несторием и антиохийской школой, которую он представлял и которая до того времени считалась вполне равноценной (александрийской). Дело было в личных противоречиях, прежде всего, в церковно-политических мотивах, в постоянном соперничестве с Антиохией, а еще больше — с Константинополем. Положение александрийского архиепископа было сравнимо только с положением римского. Но Рим далеко, а кроме того, с Никейского Собора является, в большей или меньшей степени, со­юзником. Антиохия же и возвышающаяся столица находи­лись ближе; и прежде всего нужно было подчинить Констан­тинополь. При этом Кирилл вторично поставил ту же траге­дию, которую его дядя и предшественник уже однажды ра­зыграл против Иоанна Златоуста. На этот раз — против Нестория. «Но если Феофил, — пишет Зееберг/ Seeberg, — об­винил своего врага в оригенизме, потому что тот защищал го­нимых Феофилом оригенцев, то Кирилл объявил ересью само учение своего врага и тем самым добился не только того, что константинопольского патриарха стали считать еретиком, но и того, что всю антиохийскую школу взяли под подозрение. Это был блестящий политический ход, ибо удар с одинаковой силой был нанесен по обоим соперникам Александрии. То, что Кирилл в этих схватках искал союза с Римом и обрел его, вполне вписывается в церковно-политическую традицию. Антиохийская теология пала жертвой этой политики»³⁵.

АНТИОХИЙСКАЯ И АЛЕКСАНДРИЙСКАЯ ТЕОЛОГИЧЕСКИЕ ШКОЛЫ

В IУ в. в споре вокруг сложной сущности Бога, вокруг проб­лемы природы «Отца» и «Сына», а также их взаимоотношений всей силой государственной власти отстояли полную божест­венность «Сына», его тождественность «Отцу», одержав побе­ду над арианством. Это было закреплено решающим словом императора Феодосия I 28 февраля 381 г. (кн. 1, стр. 303). «Не­постижимым образом Единородный родился от сущности От­ца, через себя передавая нам всю полноту сущности Твор­ца», — с такой поэтической напыщенностью выражается Ки­рилл. Библейское изречение: «И да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю» (Быт., 1,15) — остроумно комментирует св. Амвросий: «Кто это говорит? Это говорит Бог. А к кому же Он обращается, как не к Сыну?» Вот вам еще одно доказательство церковного догмата!³⁶

Но в V в. (ибо даже если это безумие, то у него есть собст­венная логика) в «христологическом» спектакле, разыгран ном почти со всеми возможными интригами и с применени­ем насилия, речь шла об оглупляющем эпохи и поколения во просе о великой «тайне»: как относятся друг к другу «божест­венная» и «человеческая» природы Христа? Даже если бы эта тайна, эта поповская выдумка и существовала, возможно ли такое, в полном смысле этого слова, непостижимое таинст­во постичь рационально, и под силу ли это человеческой ду­ше? Эксперты опять вдрызг разругались. И вновь все народо­население Восточной Римской империи приняло живейшее участие в споре. (Ср. кн. 1, стр. 309.)

Согласно антиохийской, без сомнения, более близкой к Библии, теологической школе, которая исходила из «истори­ческого» Иисуса Евангелий, из человека и самостоятельного существования Его человеческой природы до ее соединения с Божьим Сыном —- из сосуществования в Христе двух различ­ных природ. Согласно александрийскому учению, исходившему из Логоса, из Божьего Сына, который воспринял челове­ческую природу, «божественная» и «человеческая» природа соединились в нем полностью. Это «соединение ипостасей», это «communicatio idiomatum в старой церкви называли более или менее точно (оставим за скобками, что, разумеется, ничего точного тут не было и быть не могло!): mixtio, commixtio, concursus, unio, connexio, copulatio, coitio и т. д. Для антиохийцев, «реалистов», соединение двух природ было лишь психологическим; для александрийцев, «идеалистов» и «мис­тиков», оно было метафизически-онтологическим. Учитель церкви Иоанн Златоуст был сторонником умеренной ветви антиохийского направления, а учитель церкви Кирилл являл­ся основателем и приверженцем александрийского направле­ния. Его истоки прослеживаются уже у Афанасия, хотя бы в его тезисе: «Не человек впоследствии стал Богом, но Бог стал человеком, чтобы обожествить нас». На смену арианскому расколу теперь пришел монофизитский, которому суждено было потрясать государство и общество много дольше и силь­нее и нанести куда больший вред чем вторжение «варваров» и великое переселение народов³⁷.

НАЧАЛО СПОРА ВОКРУГ «БОГОМАТЕРИ»

Несторий вышел из Антиохии и был представителем анти­охийской школы. В Константинополе, где велись оживленные дискуссии о Богоматери, он энергично принялся внедрять «истинное», причем исключительно в антиохийском понима­нии — и делал это всеми средствами. Почуяв апполинаризм или фотинианизм, он (быть может, невольно) употреблял выражения, которые могли быть истолкованы, как признание некоего дуализма личности Христа. В восприятии александ­рийца Кирилла, который в конце 428 г. решительно выступил против Нестория, правда, не называя его имени, последний учил «еретической» христологии. Кирилл же, для которого речь шла вовсе не о христологической проблеме, выдвигае­мой им в центр полемики, увеличивал догматическую дистан­цию между собой и Несторием и обозначал ее гораздо резче, чем это было в действительности. Более того, вопреки рассуд­ку, он приписал Несторию учение, согласно которому Хрис­тос состоит из двух разных личностей, чего, как пишет Иоанн Галлер/ Johannes Haller, «никогда не утверждал ни Несторий, ни кто-либо из его приверженцев. Тем самым Кирилл обна­ружил, что на борьбу его подвигло не стремление разобрать­ся в истинности или ложности того или другого учения, но — как и во всех подобных случаях, как до того, так и после — ученый спор должен был стать поводом и средством для развязывания церковной борьбы за власть и устранения внуша­ющего страх соперника»³⁸.

И не кто иной, как французский доминиканец, исследователь догматики и эксперт Второго Ватиканского Собора, Пьер-Тома Камело/ Pierre-Thomas Camelot, похоже согласен с Галлером. С церковного дозволения к печати, католик вынужден признать; «Дело в том, что епископ Александрии дол­жен был не упускать из вида, что его авторитет все больше уступал авторитету епископа «нового Рима», которого Константинопольский Собор 381 г. наделил почетным первенст­вом. Вполне объяснимо (!), что Александрия теперь предпри­няла попытку вмешаться в церковные дела столицы. Подоб­ное уже случалось при Петре Александрийском, который поддержал узурпатора Максима в борьбе против Григория Богослова. Вспомним также о роли Феофила в свержении Иоанна Златоуста («Собор под дубом» 403 г.)»³⁹.

Но, как утверждает Камело, против Кирилла свидетельст­вует еще и следующее: святой повел себя в трагедии Несто­рия «не лучшим образом»; «видимо, следует признать, что не­которые черты характера Кирилла Несторий, его современники, а также новейшие приверженцы передают более или менее верно»; «невозможно отрицать, что порой ему недоста­вало той умеренности, которую ему проповедовал его сопер­ник»; что его «самоуправное вмешательство в дела Констан­тинополя вызывает недоумение, а некоторые интриги даже раздражают». После таких признаний, вернее — обвинений, Камело, вразрез с всего лишь на предыдущей странице при­веденным государственно-политическим мотивом (а именно: неуклонным убыванием авторитета Кирилла по сравнению с его противником), «уверен в одном: какими бы чертами ха­рактера ни обладал Кирилл, он был движим лишь (!) заботой об истине и религиозным рвением. Ничто в его текстах (!) не свидетельствует о справедливости упрека во властолюбии, нигде не прослеживается намерение добиться господства Александрии над Константинополем, превзойти и уничто­жить своего противника. Правда...», — продолжает доминика­нец, — «нельзя отрицать, что он жесток по отношению к Несторию». Но, торжествует Камело, в переговорах 433 г. Ки­рилл сумел проявить умеренность и во имя мира отказаться от своих излюбленных, но уязвимых формулировок⁴⁰.

Правда, на самом деле, как раз эта «умеренность», эта, на первый взгляд, удивительная готовность к компромиссу яр­чайшим образом доказывает, что подлинным мотивом Кирил­ла был мотив государственно-политический. Ибо в 433 г., едва успев расправиться с Несторием, победитель в абсурдном христологическом театре немедленно идет на уступки. Те­перь ему нечего было опасаться Нестория, а догматическое очковтирательство никогда не являлось для него самоцелью. Человека подобного склада ни в малейшей степени не волно­вало соединение двух природ Господа. Оно было, прежде все­го, средством для достижения цели; это соединение представ­лялось ему — как он часто повторял — «неизреченным и нео­писуемым». Тем не менее люди, подобные ему, на протяже­нии веков непрерывно говорили и писали об этом.

Правда, сегодня это уже не так просто.

Как католическому теологу приходится ломать голову и постоянно лавировать между наукой, с одной стороны, и своей высокой должностью — с другой, чтобы в конце концов сделать выбор в пользу карьеры, во всей красе предстает уже на третьей странице Введения к книге Камело «Эфес и Халкидон». (Ср. кн. 1, стр. 13—14, 54.) Разумеется, пишет Ка­мело, историк не должен «пренебрегать страстями и интере­сами, которые руководят людьми, а также зачастую печаль­ными эпизодами, имевшими место в истории Церкви...». (Итак, эпизод: искоренение язычников; эпизод: сжигание ведьм; эпизод: истребление индейцев; эпизод: оглупление и обирание народа; эпизод: Варфоломеевская ночь; эпизод: Тридцатилетняя война; эпизод: Первая мировая война, и Вто­рая, и фашизм, и Освенцим, и Вьетнам, и т. д. История состо­ит из эпизодов.) «Но историк не имеет права, как загипноти­зированный, взирать лишь на эти прискорбные эпизоды в ис­тории, он должен рассматривать события, исходя из высших соображений, если он не хочет получить о ходе событий слишком узкое, неполное, чтобы не сказать, предвзятое, представление»⁴¹.

Непредвзят лишь тот, кто фиксирует ход событий с «пред­взятостью» этой церкви, исходя из ее «высших соображе­ний», имея перед собой весьма туманную, ложную, а зачас­тую и абсолютно перевернутую перспективу, sub specie auternitatis[2]. При этом черное охотно выдают за белое, а белое — за черное. Смотри 13-е правило ордена иезуитов! Так что ре­шающими становятся не «эти прискорбные эпизоды в исто­рии», но принципы «высших соображений»! Тут вновь и вновь встает вопрос: откуда, собственно говоря, берут эти люди «храбрость» для своих непотребств? И вновь, и вновь — ибо они ведают, что творят — ответ очевиден: из от­вратительной смеси недостатка духовной честности с избыт­ком духовного оппортунизма, что в сумме дает ужасающий дефицит стыда.

«И грандиозные фигуры Кирилла и Льва Великого должны быть увидены в правильном свете...»⁴²

Должны! То-то и оно... А «правильный свет» — самый что ни на есть мрачный.

Итак, в глазах Кирилла Несторий был представителем «еретической» христологии, так как он отрицал «соединение естеств» и учил о двух природах Господа, соединенных в нем (как: морально, психологически, внешне?), вместо того, чтобы подобно Кириллу, говорить только об одном естестве или природе, «ставшей плотью Божественного слова» (Mia physis tou theou logou sesarkomene). При этом учитель церкви Ки­рилл курьезным образом полагает, что, многократно произно­ся вышеприведенную формулу «Mia physis...», он цитирует св. Афанасия, а на самом деле цитирует епископа Аполлина­рия Лаодикийского, друга учителя церкви Афанасия, страст­ного противника арианства, борьба с которым привела (или довела?) Аполлинария к отрицанию человеческой природы

Христа и к признанию лишь одной природы — что автомати­чески превращало друга Афанасия в «еретика». Адальберт Хамман/ Adalbert Hamman пишет с церковного дозволения о Кирилле: «Это был муж, отличающийся нечеловеческой, инк­визиторской правоверностью». А вскоре добавляет почти гро­тескно: «И все же он позволил ложным формулировкам Аполлинария ввести себя в заблуждение, полагая, что они принадлежат Афанасию. И был настолько бестактен, что пы­тался навязать их Несторию. Противник, столь же непре­клонный, который истолковал бы двенадцать анафематизмов Кирилла буквально, бесспорно, смог бы уготовить им ту же участь, которую Кирилл уготовил высказываниям Нестория». Действительно, вскоре и монофизиты ссылались на авторитет Кирилла. Что же касается Нестория, то католический теолог и историк церкви Эрхард/ Ehrhard, характеризуя его теорию, пишет, что она, подобно учению Ария, годилась для «удовлет­ворения здравого смысла. При этом он преследовал цель по­нятным (массам) способом опровергнуть возражения иудеев и язычников против божественности Христа».

Поэтому Несторий последовательно отказывался призна­вать св. Деву Марию Богиней или Божеством. Он ни в коем случае не желал мириться ни с термином: «родившая челове­ка» или «человекородица», ни с тем, чтобы ее называли «ма­терью Бога» или «Богородицей» (Theotokos). Во всем творче­стве учителя церкви Иоанна Златоуста, самого плодовитого из всех старых церковных писателей Востока, также вышед­шего из антиохийской школы, термин «Богородица» не встречается ни разу. Это не может быть случайностью. Не­сторий, одним из первых мероприятий которого стало вклю­чение имени свергнутого предшественника св. Иоанна в цер­ковные молитвы, чуть ли не бичевал представление о завер­нутом в пеленки Божестве, как языческую басню — чем на самом деле это Божество и являлось! С конца 428 г. он высту­пал в проповедях против Theotokos, хотя и не возражал про­тив употребления этого термина, в случае его правильного понимания, а иногда и сам употреблял его. Однако сам он от­давал предпочтение термину: «мать Христа» или «Христородица» (Christotokos). Он опасался, что употребление слова «Богородица» вызовет недоразумение. Разве не станет Ма­рия, благодаря этому, богиней в глазах многих? И как же, во­прошает Несторий в послании римскому епископу Целести­ну I (422—432 гг.), Бог мог иметь мать? Ведь никто не может родить кого-то, кто старше его самого. А Бог — старше Ма­рии. Во всем этом Несторий видел «немалое искажение ис­тинной веры».

Но это лишь сбивало с толку его паству, в особенности людей, «которые в своей слепоте не имеют правильного взгляда на вочеловечивание Бога и не понимают, что говорят и что отстаивают». Недавно, мол, мы снова услышали как они, находясь рядом с нами, до изнеможения выспрашивали друг друга. Но если у Бога есть мать, делает вывод Несторий, «то и язычник, говорящий о матерях богов, не заслуживает упрека. Тогда Павел лжет, называя божество Христа «без от­ца, без матери, без генеалогии». Мой дорогой друг, Мария родила не Божество; сотворенное существо не может быть матерью Несотворенного...; творение не может родить Твор­ца, но — человека, ставшего орудием Божества...» Такая сильная логика только сбивала с толку овечек, «жалкую тол­пу», как выражался патриарх, против которой он задейство­вал полицию, которую он приказывал пороть и сажать под арест. Многие миряне и монахи уже начали почитать Марию как Богоматерь и восхищаться ею без всякой меры. Хотя Но­вый Завет упоминает ее крайне редко, не особо ее превозно­сит, а то и вовсе игнорирует, как, например, Павел в своих посланиях и т. д. Правда, Новый Завет — равно как и значи­тельно позже Тертуллиан — однозначно говорит о братьях и сестрах Христа, как о детях Марии. Но толпы жаждали «спа­сения»! Им хотелось полновесного Бога! Следовательно, и Его матери надлежало стать Богоматерью, тем более что по­добные матери богов были известны уже язычеству — в Египте, Вавилоне, Персии или Греции, где, например, даже мать Александра Македонского считалась «Богоматерью».

    Но Кирилл, которого, подчеркнем это еще раз, на борьбу с Несторием толкнуло «не догматическое разногласие», обру­шился на его несомненно более вписывающуюся в традицию рекомендацию, как на новую «ересь». «С искусной изощрен­ностью он представлял выдвинутые лично против него обви­нения как сущие пустяки по сравнению с религиозным спо­ром» (Шварц/ Schwartz) и сделал ключевое слово «Богома­терь» символом истинной веры. В Риме он подольстился к своему «святейшему и богоугоднейшему отцу» Целестину I и, искушенный во всех церковно-политических тонкостях, раз­дувал — «ибо Бог требует от нас в таких вещах бдитель­ности» — травлю Нестория, внешне весьма благородно и умеренно, но с бешенством в душе. В частности, он через своих агентов в Константинополе распространил слух, будто Несторий избегает слова «Богоматерь», потому что не верит в божественность Иисуса⁴³.

За добрых двадцать лет до Целестина другой папа отно­сился к «Богоматери» на редкость сдержанно.

В конце IV ъ. епископ Боноз Сардикийский оспаривал веч­ную девственность Марии и, не противореча Евангелию, разъяснял, что Мария, мол, кроме Иисуса, родила еще не­сколько сыновей. Тезис, хотя и подтвержденный Библией, но в высшей степени еретический, с точки зрения церкви. Си­нод Капуи (391 г.) не осудил Боноза, а переадресовал его дело соседним епископам, которые также уклонились от принятия решения. Они запросили римского епископа Сириция, кото­рый, хотя и отстаивал вечную девственность Марии, тоже не вынес приговора. Он препоручил это своим «коллегам» — по­ступок весьма примечательный, ибо именно Сириций имел обыкновение направо и налево отдавать приказы, почти как император. Его сдержанность, вероятно, объяснима тем, что в Риме в IV в. еще не был официально признан культ Марии⁴⁴.

Как бы то ни было, титул «Богородица» отсутствует в ран­не-христианской литературе. Его нет в Новом Завете; там го­ворится о матери Господа, но лишь в смысле: мать Сына Бога, а не Богоматерь. Этот термин, применительно к Марии, от­сутствует также во всей христианской литературе II—III вв., когда она, Мария, еще не играла особой роли. (Почетный ти­тул Theotokos содержится только в армянском переводе «Апологии» Аристида. А у Ипполита это — позднейшая встав­ка, то есть фальсификация.) И пусть Камело, не указав ни од­ного надежного свидетельства ранее IV в., утверждает, что почетный титул Theotokos «уже давно прочно вошел в лекси­кон христианства» — на самом деле, он лишь в 20-х годах IV в. впервые появляется в александрийском символе веры епископа Александра. Синод Антиохии (324—325 гг.), кото­рый обобщил Tomos Александра, также записал: «Сын Бога, Logos, рожден Богородицей (theotokos) Марией...» Напомним еще раз: спустя много десятилетий сам учитель церкви Иоанн Златоуст в своем огромном творчестве никогда не употребля­ет слова «Богородица» и, вообще, крайне редко говорит о Ма­рии⁴⁵.

И даже в V в. прочие епископы избегали называть ее так. Сам папа Сикст III (432—440 гг.), который вскоре после 431 г. завершил великолепную базилику Санта Мария Маджоре на Эсквилине — первую и долгое время остававшуюся единст­венной римскую церковь Св. Марии — в посвятительной надписи называет мать Иисуса, вопреки постановлению Эфесского Эфесского Собора, просто «Девой Марией». И ещё около двадцати римских церквей, посвящённых Марии, всегда называли просто «Santa Maria». Вообще, на Западе культ Бого­матери распространялся весьма медленно⁴⁶.

Титул «Богородица» мог повлечь и опасные последствия. Разве Мария тем самым не уподоблялась языческим богиням и матерям богов? Разве не должна женщина, которая рожда­ет Бога, и сама быть Божеством? В это хотелось верить не только рядовым верующим, этому были подвержены даже образованные люди. На практике уже существовали секты Ма­рии, имелось и ответвление монтанистов, которые называли Марию «Богиней», были и группы христиан, которые видели в Марии и Христе двух Божеств, наряду с Богом. Как утвер­ждает александрийский патриарх Евтихий (ум. в 944 г.), уже на Никейском Соборе заседали патриархи и епископы, верившие в то, что «Христос и его Мать — два Бога рядом с Бо­гом. Это были варвары и их называли марианитами»⁴⁷.

Забавно, что оба — и Несторий, и Кирилл — в своем спо­ре ссылаются на fides[3] Никейского Собора, «святого и вели­кого собора». По этому поводу они в 429—430 гг — в то вре­мя как вандалы высаживаются в Африке и осаждают Гиппон, а гунны прорываются к Рейну — ведут оживленную перепис­ку, как между собой, так и с другими. Несторий уже в пер­вом послании обосновывает свой отказ от термина Theotokos тем, что он отсутствует в Никейском символе веры. Кирилл, ссылаясь на тот же самый символ, упрекает «собрата в Госпо­де» в «богохульствах», в том, что он наносит «вред всей церк­ви», распространяет «необычное и чуждое лжеучение» и пророчит Несторию «невыносимый гнев Господа». Несторий не обращает внимания на «оскорбления, которые ты изверг на нас в твоем странном послании. Они требуют терпения вра­ча...». Он упрекает Кирилла в «невнимательном чтении» (Никейских документов) и хочет очистить его «от всех неправед­ных речей». Он еще полон оптимизма или, во всяком случае, делает вид. «Ведь дела церкви идут день ото дня все луч­ше...»⁴⁸

Кирилл не может отрицать, что «Богоматери» нет в Ни­кейском символе веры, но находит там ее косвенное упоми­нание и, видя, что послания его противника нашли широкое распространение, угрожает ему словами Христа: «Не думай­те, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч». А так как Несторий «неверно понял и ис­толковал» Никейский Собор, Кирилл требует: «Поэтому ты должен письменно и под присягой признать, что свое нечестивое и безбожное учение объявляешь незаконным и отныне будешь думать и учить, как все мы — епископы, учителя и вожди народа на Востоке и на Западе»⁴⁹.

В противостоянии с патриархом Константинополя Кирилл использует все средства. Он насмехается, что тот думает, буд­то «умнее всех», что «лишь он один понял смысл боговдохновенных Писаний и таинство Христа». Он называет его «наду­тым гордецом, который, занимая столь высокое положение, ненавидит всех других». Кирилл собирает перлы отцов церкви, равно как и подходящие ему тексты проповедей своего противника. Почти каждая проповедь Нестория стенографи­ровалась и срочной почтой отправлялась в Александрию. Святой написал пять книг «Против богохульств Нестория». В своих доверительных письмах он настолько исказил его уче­ние, что речи о примирении уже быть не могло. Он высылал вперед группы монахов, как ударные отряды. Он лихорадоч­но агитировал по всем направлениям. На Востоке и на Западе он искал союзников и соратников, по-возможности, влияте­льных. Он буквально завалил императорский двор своими по­сланиями. Его письма к императору Феодосию, императрице Евдокии и сестрам императора Аркадии и Марине выдержа­ны в умеренных тонах, а сестре императора Пульхерии, о на­тянутых отношениях которой с Несторием ему, наверняка, было известно, он писал со всей резкостью. Он обращался к епископам: к Ювеналию Иерусалимскому, к почти стодесятилетнему Акакию из Алеппо и, наконец, летом 430 г. в Рим к папе Целестину. К последнему обращению он приложил полную антологию патристики вместе с изложением (commonitorium) «лжеучения» противника⁵⁰.

Несторий, установив контакт с Римом в качестве равно­правного папе предстоятеля церкви, что само по себе должно было быть не по вкусу Риму, намеревался вести, так сказать, теологическую дискуссию и, «в согласии» с братом по сану, одолеть «дьявола, врага мира». Ибо, как Несторий уже писал папе, он увидел, как среди его собственного клира «распро­страняется еретическая зараза, здорово попахивающая Апол­линарием и Арием». Но вскоре он с прозорливостью, которая делает ему честь, обнаружил, что римлянин «слишком прими­тивен, чтобы проникнуть в тонкости догматических истин».

Со своей стороны, Кирилл, из-за своих нападок поначалу не снискавший симпатий восточных коллег, сумел более ловко сблизиться с Римом, хотя, в принципе, это сближение и было ему не по душе. «Святейший и возлюбленный Богом Отец», — обращается он к папе, — «церковный обычай пред­писывает мне давать отчет Вашему Величеству. До сей поры я хранил глубокое молчание... Но ныне, когда зло достигло пре­дела, я считаю свом долгом заговорить и сообщить обо всем, что произошло...» Свою агитацию против Нестория Кирилл перевел на латинский язык (Несторий пренебрег такой воз­можностью) и, презрев совесть, так оклеветал и исказил уче­ние своего соперника, что тот «не узнал бы сам себя» (Аланд/ Aland). Таким образом, Кирилл оказался в выигрышном поло­жении, а на Нестория пали все тени⁵¹.

Уже хотя бы в интересах своих претензий на первенство, летом 430 г. Рим с удовлетворением пошел на контакт с алек­сандрийцем. Несмотря на то что теологические диспуты всег­да занимали Рим куда меньше, чем вопросы власти, он на­учился добиваться власти при помощи доктрин. Итак, теперь диакон (впоследствии папа) Лев раздобыл заключение (есте­ственно, опровергающее Нестория) своего друга Иоанна Кассиана, настоятеля монастыря св. Виктора в Марселе. Тот во времена Иоанна Златоуста жил в Константинополе, знал гре­ческий и нашел титул «Богородица» (mater Dei; genetrix Dei) в самой Библии! Целестин и Римский синод 11 августа 430 г. вынес решение против Нестория, так сказать, коллегиально и, как сообщает с imprimatur Хамман/ Hamman, «не исследо­вав документы». Папа милостиво уполномочил Кирилла вместо себя (vice nostra usus) «со всей сторогостью» покончить с «лжеучением» Нестория, с «ядом его проповеди». Одновре­менно папа резко одернул Нестория, потребовав от него в де­сятидневный срок отречься «и публично, и письменно от вво­дящих в обман новшеств». «Мы готовим, — грозил он ему, — каленое железо и ножи, так как нарывы созрели настолько, что их невозможно более запускать и пора вскрыть». Кирил­ла же римлянин считал «единомышленником во всем», «ис­пытанным и могучим защитником правоверия». Он нахвали­вал его: «Ты распознал все ловушки лжеучения» — и поощ­рял: «Такие нарывы следует вырезать... Сделай же это...»

И Кирилл сделал. Он продолжал собирать материал про­тив Нестория, как и раньше не заботясь о его достоверной интерпретации, он сознательно приписал Несторию, который считал правильным называть Марию «Матерью Бога», лож­ные доктрины. Император упрекал Кирилла в «задиристо­сти», «хаосе» и предостерегал его: «Знай же. что церковь и государство — едины. Они по нашему приказу и Промыслу нашего Господа и Спасителя будут едины вечно... Мы ни при каких обстоятельствах не потерпим, чтобы в городах и церк­вах из-за тебя возникали волнения». Феодосий был на сторо­не того, кого он призвал в Константинополь. Нестория защи­щала и императрица Евдокия, столь же прекрасная, сколь и образованная дочь афинского философа. Но как раз в Кон­стантинополе у патриарха уже было множество врагов — прежде всего, интриганка Пульхерия (399—453 гг.), старшая сестра владыки, которую Несторий критиковал за тайные на­рушения данного ею обета девственности и которой, по на­стоянию Евдокии, пришлось в 439 г. покинуть двор. Кроме того, оппонентами патриарха были различные секты, с кото­рыми он боролся, вплоть до применения кровавых методов. В этом споре Кирилла поддерживало многочисленное монаше­ство столицы, руководимое аббатом Далмацием. По заданию Кирилла они будоражили общество и распространяли ложные слухи о Нестории. К примеру, что он-де глашатай двух сыновей Бога, двух ипостасей (hypostaseis) в Христе, что он якобы видит в Иисусе только человека, и ничего более. Ата­куемый Несторий поспешил с помощью Феодосия созвать на Троицу 431 г. в Эфесе, столице провинции Азия, имперский Собор, не подозревая, что именно на этом Соборе ему сужде­но было быть низложенным⁵².

ЭФЕССКИЙ СОБОР 431 г., ИЛИ ДОГМАТ ПОСРЕДСТВОМ ПОДКУПА

Когда в 1931 г. папа Пий XI распорядился о праздновании 1500-летия Эфесского Собора, он лгал в своей энциклике «Lux veritatis», что Собор был созван по приказу папы (Iussu Romani Pontificis Caelestini I). В действительности созыв им­перских Соборов, со времен Никеи, всегда являлся прерога­тивой римского императора, а не римского епископа! Ни один из восьми Вселенских Соборов старой церкви (вселен­скими, по причине своей исключительной важности для цер­кви, они, правда, были признаны значительно позже) не со­зывал, не открывал и не вел «папа». Не им утверждались и решения Соборов. Все это, прямо или косвенно, делалось им­ператорами. Императорское право созыва Соборов доказано давным-давно, прежде всего Ф. К. Функом/ F. X. Funk. Пра­вители вовсе не присвоили себе это право, церковь уступила его «без разговоров» (Х.-Г. Бек/ H.-G. Beck). То же самое, кстати говоря, относится и к праву председательствовать, лично или через своих представителей, на синодах: в том чис­ле на незначительных, патриарших синодах и на Поместных Соборах — а также к праву подписывать их решения и при­давать им законную силу. Монархи могли посредством выбо­ра места проведения и отбора участников влиять на духовное и дисциплинарное содержание этих собраний. Императоры отдавали распоряжения о выработке символов веры и вне­дряли их. И не кто иной, как учитель церкви папа Лев I при­знал за императором непогрешимость!

Феодосий II 19 ноября 430 г. назначил на Троицу (7 июня) 431 г. открытие Собора в Эфесе. Целью Собора было объяв­лено укрепление мира и покоя в церкви, хотя на практике эти Соборы, как правило, приводили к обратному. «Благо на­шей Империи, — писал император, который с самого начала враждебно относился к Кириллу и упрекал его в высокоме­рии, интриганстве и склонности к спорам, — зависит от ре­лигии. Империя и религия взаимосвязаны, они тесно пере­плетены и развиваются к взаимной выгоде... Но прежде всего мы добиваемся уважения к делам церкви в той мере, в какой это требует Господь...»⁵⁴.

Это императорское послание о созыве Собора демонстри­рует тесную взаимосвязь империи и религии. Они зависели друг от друга и надеялись извлечь выгоду друг от друга. А то, что как раз церковь была ненасытна, видно из письма папы Целестина к Феодосию II от 8 мая 431 г.: «Дело веры должно быть для Вас важнее Империи. Ваше Величество должны больше заботиться о мире в церкви, нежели о безопасности всей земли. Вам все удастся, если в первую очередь будет со хранено то, что является наиболее ценным для Бога»⁵⁵.

Значение этих строк трудно переоценить: это зеркало римско-католического мышления во все эпохи и по сей день. (О чем наглядно свидетельствует политика влиятельных кле­рикальных кругов, включая папу Пия XII, по вопросу об атомном оружии.) На первом месте самое ценное — церковь. Ее дело важнее, чем судьбы Империи; ее покой — то есть не что иное, как ее выгода — важнее, чем «безопасность всей земли»! Иезуит Хуго Ранер/ Hugo Rahner торжественно ком­ментирует: «Превосходство церковного над государством...»⁵⁶.

В Эфес были приглашены все митрополиты Востока и За­пада, а также епископ Рима Целестин, пославший вместо себя легатов, и Августин, о чьей кончине, последовавшей за че­тыре месяца до Собора, при дворе еще не было известно.

Первым прибыл Несторий. Его сопровождали шестнадцать епископов и эскорт солдат, «как если бы он шел на войну» (Хефеле/ Hefele). При этом солдаты были «самыми миролю­бивыми среди собравшихся бойцовых петухов» (Дальмейр/ Dallmayr). Позднее патриарх вместе с шестью или семью вер­ховными пастырями отказался появиться на Соборе до при­бытия всех участников. Присутствовали: местный епископ Мемнон, со всей своей епархией занимавший сторону Ки­рилла; епископы Малой Азии, которые пытались освободить­ся от господства Константинополя; прибывший с пятнадца­тью палестинскими прелатами Ювеналий Иерусалимский, че­столюбивый оппортунист, стремившийся к независимости от Антиохии и повышению статуса своего кресла до патриарше­го. Он с самого начала тяготел к Кириллу. Сам же Кирилл прибыл морем и уже с Родоса сообщил домой: «Милостью и человеколюбием Христа, нашего Спасителя, мы пересекли это огромное и широкое море при мягких и умеренных вет­рах...»⁵⁷.

Вопреки предписанию императора, Кирилл заявился с грандиозной свитой: примерно, пятьюдесятью египетскими викарными епископами, множеством клириков и толпами во­инственно настроенных монахов, частично безграмотных, но крепких верой. Со времен Афанасия ударная гвардия алек­сандрийских патриархов, с самого начала рекрутировавшаяся из бездельников, санитаров и матросов (кн. 1, гл. 8), была по­слушным орудием епископской политики силы. Эти оголте­лые фанатики не останавливались ни перед чем: они терро­ризировали суд, власти и своих религиозных противников. Взлелеянное и опекаемое высшим клиром монашество по­всюду действовало «самыми жестокими методами для под­стрекательства масс» (Штейн/ Stein). Местный епископ Мем­нон также настраивал жителей Эфеса против Нестория и за­претил ему появляться в местных храмах. Сам Кирилл не только написал в 430 г. пять книг «Adversus Nestorii blasphe­mies» («Против богохульств Нестория») и выпустил тогда же еще три полемических труда «De recta fide» («О справедли­вом правлении»), один из которых он адресовал императору Феодосию, а два других, с подзаголовком: «Ad reginas» («Пра­вительницам») — трем сестрам императора: Аркадии, Мари­не и Пульхерии, а также императрице Евдокии, но и осудил в двенадцати анафематизмах «врага Святой Девы» и его тези­сы тем самым превратившись из обвиняемого в обвинителя. С Несторием он обращался как с закоренелым «еретиком», что представляло собой абсолютное беззаконие, так как по имперскому церковному праву лишь созванный императором Собор имел право разрешать религиозные споры. Кроме то­го, Несторий в многих письмах заявлял, что готов, с извест­ными оговорками, признать за Марией титул «Богородица» (Theotokos) и писал римскому епископу: «Что до меня, так я не против тех, кто хочет употреблять слово Theotokos, если только его не станут толковать, вторя глупости Аполлинария и Ария, как свидетельство смешения природ»⁵⁸.

Собор не был открыт в срок — 7 июня, из-за опоздания патриарха Иоанна Антиохийского, который несколько недель добирался тяжелыми проселочными дорогами, причем неко­торые верховные пастыри занемогли, а множество вьючных животных пало, а также епископов Сирии и Палестины. Од­нако, несмотря на то (или как раз потому) что в депеше Иоанна от 21 июня сообщалось о его скором прибытии, Ки­рилл решил открыть Собор. Стояла жара, и здесь, в Эфесе, многие епископы заболели, а некоторые даже скончались. И еще до того как прибыли преданные Несторию делегаты, Ки­рилл 22 июня 431 г. в главном храме Эфеса, который незадол­го до этого стал именоваться храмом Св. Марии, на свой страх и риск открыл собор. Открыл — вопреки решительно­му запрету со стороны правительства; вопреки (сохранивше­муся в греческих вариантах соборных актов!) резкому проте­сту 68 епископов из различных провинций, которые предо­стерегали, «что все поспешные деяния, на которые кое-кто осмелился, обернутся божественными установлениями и по воле Господа нашего Христа против их дерзости и самонаде­янности»; вопреки императорскому уполномоченному комиту Кандидиану, который, опасаясь, что Собор превратится в «приватный», выражал протест до тех пор, пока его «imperiose et violenter» не выставили за дверь. Таким простейшим способом Кирилл обеспечил себе надежное большинство. Впоследствии это кириллово большинство было провозглаше­но «Третьим Вселенским Собором в Эфесе».

Позднее этот святой, который беззастенчиво тянул одеяло на себя, утверждал, будто несколько сирийских епископов, опередив своих коллег, прибыли в город раньше и от имени патриарха Иоанна, который в то время выступал против Ки­рилла и голосовал против него, попросили Кирилла открыть Собор незамедлительно. Даты, приводимые Кириллом, даже

Камелло доставляют «некоторые затруднения... Но прежде чем подвергать сомнению честность Кирилла, следовало бы предположить, что, быть может, он просто кое-что забыл или перепутал...» А разве сегодня нам не приходится столь часто сталкиваться с тем, что политики кое-что забыли? Что цер­ковь просто не помнит о самом важном? Или, что она пере­путала с движением Сопротивления свое сотрудничество с Гитлером, Муссолини и Павеличем? Нет ничего нового под солнцем.

Кирилл председательствовал над 153 епископами и, со­гласно протоколу заседания, являлся «представителем Целе­стина, святого и достопочтенного епископа церкви римлян». Ведь прибытия папских легатов: епикопов Аркадия и Проек­та, а также пресвитера Филиппа — Кирилл также не стал до­жидаться. Поначалу зачитали много золотых святоотеческих слов про вочеловечивание Логоса и объединение божествен­ного и человеческого в едином Христе. Затем этому эффект­но противопоставили двадцать избранных мест из Нестория, чудовищных «богохульств», которые так потрясли епископа Палладия из Амасии, что он, оцепенев от ужаса, заткнул свои правоверные уши. После этого, с изрядным шумом и перекрикивая друг друга, обрушились на проклятого «ерети­ка», который, по мнению Евоптия из Птолемеи, «заслужива­ет всяческой кары от Бога и людей». В первый же день засе­даний Кирилл добился отлучения от церкви и смещения «безбожного Нестория», проповедника «безбожных учений», которого не выслушали, поскольку он предусмотрительно от­сутствовал, и отправки извещения о произошедшем по адре­су: «Несторию, новому Иуде». В формальном документе го­ворится, что синодалы пришли «к этому печальному пригово­ру, обливаясь слезами. Поэтому оскорбленный им Господь Иисус Христос определил посредством присутствующего святейшего синода, что Несторий лишается епископского са­на и исключается из всего собрания священников». Но то, «что Несторий объявлен еретиком и осужден несправедливо, сегодня является, пожалуй, единодушным приговором исто­риков догматики» (Клаузер/ Klauser). «Пожалуй, — в свою очередь замечает Швайгер/ Schwaiger, — проступок Кирилла с величайшей бесцеремонностью был заклеймен как бес­славный». В то время, как солдаты были вынуждены защи­щать Нестория, Кирилл организовал праздник в свою честь, с факелами и кадилами — постановка столь же подлая, сколь и удавшаяся⁵⁹.

Ликуя, он сообщает клиру и народу Александрии о собы­тиях 22 июня: «Хвала Всевышнему, мы после длившегося весь день заседания вынесли приговор о смещении Нестория и от­странении его от должности епископа. Он был осужден и да­же не осмелился предстать перед священным синодом. При­сутствовало более 200 епископов». Святой сильно преувели­чивает. Под приговором Собора стоят подписи 197 еписко­пов, в то время как на нем присутствовало лишь «около 150 епископов» (Камело/ Camelot и «Справочник церковной ис­тории»/ «Handbuch der Kirchengeschichte»)⁶⁰.

Потом Кирилл рассказывал, что весь Эфес с раннего утра до поздней ночи ждал решения «Священного Синода», а за­тем принялся поздравлять «Священный Синод» и славить Господа «за то, что враг веры был сокрушен». Покинув храм, все, сопровождаемые факельщиками, отправились по кварти­рам. «Иллюминации и торжества охватили весь город, а женщины даже шествовали перед нами, воскуряя ладан! Господь явил свое всемогущество тем, кто хулил его имя»⁶¹.

Вот что обращает на себя внимание: во всем тексте этого письма нет ни слова о провозглашении Марии Богоматерью, что, собственно, и должно было явиться предметом соборных обсуждений! В действительности, она даже не была упомяну та. Соборные тексты не содержат никаких внятных определе­ний Theotokos! «Подобных дефиниций в Эфесе не было сдела­но», — подчеркивает хронист и эксперт Второго Ватиканско­го Собора Камело/ Camelot, но очень скоро в завершении своего описания сообщает: «В Эфесе эта, одновременно чело­веческая и божественная, история породила догматическое определение наивысших религиозных ценностей, из которого вытекает вся реальность (!) нашего спасения». Этим лишний раз доказывается, что у того, кто удостаивается звания като­лического теолога, логика летит ко всем чертям. Что мозги людям этого пошиба даны только для того, чтобы морочить голову другим людям. (Неплохо сказано: эта, одновременно человеческая и божественная, история!) Правда, папа Пий XI, анонсируя свой спектакль в честь Эфеса, неоднократно упо­минал о торжественном провозглашении (solemniter decretum) там Марии Богоматерью. Из этого следует, что кто-то — не иначе как Святой Дух — просветил его, ибо в энциклике «Lux-veritatis»[1] (какая издевка!) от 25 декабря 1931 г. уже не содержится никаких указаний на это провозглашение. Те­перь Пий объявляет, что догмат Богоматеринства представля­ет собой лишь вывод из учения об «ипостасном единстве», каковое учение во время Эфесского Собора также еще не было сформулировано⁶².

Для Кирилла же ни то ни другое не имело большого зна­чения. Поэтому в его письме речь весьма подробно идет только о том, как ему и его окружению воскуряли фимиам, а также о расправе над «еретиком», опасным соперником, которого письменно известили: «Священный Синод, собрав­шийся милостью Божьей и по повелению нашего благочес­тивейшего и всесвятейшего императора в городе Эфесе, — Несторию, новому Иуде. Да будет тебе известно, что ты, по причине твоих безбожных высказываний и твоего непови­новения канонам, 22 числа сего месяца июня отстранен Свя­щенным Синодом и в церкви отныне не имеешь никакого чина»⁶³,

Отец церкви Феодорит, епископ Кирский и участник это­го Собора, писал об этом: «Египтянин вновь неистовствует против Бога и борется с Моисеем и его слугами, а большая часть Израиля на стороне противника, ибо лишь немногие достаточно крепки, чтобы безропотно нести тяготы во имя благочестия... Какой комедиограф когда-либо рассказывал подобную басню, какой автор трагедий сочинил что-нибудь столь же слезоточивое?»⁶⁴

Об этом Вселенском Соборе Несторий говорил, что один Кирилл и был всем собранием, «ибо что бы он ни говорил, все повторяли. Без сомнения, он олицетворял собой весь суд... Он отовсюду созвал лишь тех, кто ему угоден, и сам се­бя назначил судом... Кто был судьей? Кирилл. Кто был обви­нителем? Кирилл. Кто был римским епископом? Кирилл, Ки­рилл был всем». Со своей стороны, папа Целестин I вытребо­вал для себя «промыслом святой Троицы большую часть успе­ха» и похвалялся, что предоставил нож, чтобы «вырезать из тела церкви эту язву — порождение ужасного гниения». (В XX в. католический историк церкви Паланк/ Palanque обна­руживает у «еретика» Нестория дурной характер, а у св. Ки­рилла — «злонамеренность»⁶⁵.)

Папа Целестин провозгласил Эфесский Собор «большим собранием святых», которое стало для него свидетельством «присутствия Святого Духа». При этом Кирилл лишь прикры­вался папой, просто использовал его в своей борьбе как с константинопольским патриархом, так и с императором. Пап­ские посланники никак не влияли на принятие решений, они даже не были представителями всего Запада: епископат Африки и Иллирии имел собственных представителей. В резуль­тате легаты Рима, прибытия которых даже не стали дожида­ться, в пространном отчете Целестину были упомянуты лишь вскользь, что полностью соответствовало их роли, хотя ими и было произнесено несколько цветистых фраз: «святейший и блаженнейший Петр, первый из апостолов и глава апостолов, столп веры и опора католической церкви, принял от нашего Господа Иисуса Христа, Спасителя рода человеческого, клю­чи от царства и власть связывать и разрешать; Он, кто ныне и во веки веков живет и правит в своих преемниках...» и так далее⁶⁶.

Не только Кирилл разыгрывал в своих интересах римскую карту, но и Целестин, бывший тогда не более чем козырем в руках александрийца, приобрел на Востоке известность, ка­кой не знал прежде. И все же заявление его легата, священ­ника Филиппа, включенное в протоколы Собора, послужило для Первого Ватиканского Собора 1870 г. доказательством папской непогрешимости! Во всяком случае, «трагическая бо­рьба патриарха Нестория с Кириллом и Эфесский Собор по­зволили папству наглядно продемонстрировать всему миру на огромной сцене восточной имперской церкви новые римские претензии эпохи декреталий. О трагедии можно говорить с полным правом, так как расхождения в воззрениях антиохий­ской и александрийской школ на проблему инкарнации ни­как не могли рассматриваться как еретические и не должны были привести к расколу. Отправной точкой катастрофы яви­лась затаенная ненависть и непримиримая воля к уничтоже­нию, с которой Кирилл разжигал несторианский спор и довел его до апогея. Самые сильные из его боевых отрядов состоя­ли из монахов, малообразованных, лишенных здравого смыс­ла и поэтому легко впадающих в фанатизм...» Таково мнение католического теолога и историка церкви Георга Швайгера/ Georg Schwaiger об одном из величайших святых католи­цизма⁶⁷.

Но торжественным извещением Кирилла о победе Собор не окончился.

Через несколько дней, задержанные непогодой и «падежем лошадей», появились на всякий случай выведенные свя­тым за скобки сирийские епископы, называемые тогда ориенталами — жителями Востока, во главе со своим патриархом Иоанном Антиохийским, другом Нестория. Сразу же по при­бытии, едва спешившись, они вместе с теми, кто 21 июня противостоял Кириллу, 26 июня в присутствии императорско­го уполномоченного комита Кандидиана объявили себя без сомнения «правомочным Собором. Иначе его не назовешь» (Зееберг/ Seeberg). Пусть этот Собор состоял из существенно меньшего числа участников — всего около 50 епископов, они сместили Кирилла, а также изобличенного в тяжких проступ­ках местного епископа Мемнона, чьи монашеские орды столь рьяно притесняли Нестория, что к нему пришлось приставить военную охрану. (Вердикт о смещении Кирилла в греческих документах содержит 42 подписи, а в латинском варианте Rusticas — 53.) Остальных же соборных отцов новый синод объявил отлученными от церкви до тех пор, пока они не про клянут «еретические» речи Кирилла, «которые открыто про­тиворечат учению Евангелий и апостолов». Меньшинство на­правило императору жесткий протест против «варварского собрания» противников и перехватило адресованное Феодо­сию послание Кирилла, после чего святой вывел на улицы свои боевые отряды монахов, среди которых особенно выде­лялся коптский святой Шенуте из Атрибы Воцарилась пол­ная анархия. Выступившее на стороне Нестория собрание меньшинства едва удалось защитить от разъяренной толпы, хотя и у Нестория имелся свой худо-бедно вооруженный от­ряд, представлявший угрозу для жизни епископов, сторонни ков Кирилла⁶⁸.

Начиная с 10 июля, когда прибыли римские посланники, епископы Аркадий и Проект, а также руководитель делега­ции священник Филипп, соборное большинство до конца ме­сяца собиралось еще пять раз. Уже в своей приветственной речи Филипп отметил, что исход дела фактически предрешен, что следует из послания к Кириллу папы Целестина. После этого второе папское послание было зачитано сначала по-латыни, на чем настояли делегаты, а затем и по-гречески. Со­бравшиеся, явно подготовленные Кириллом, разразились вы­криками: «Справедливое решение! Целестину, новому Павлу! Кириллу, новому Павлу! Целестину, защитнику веры, Целе­стину, единому с синодом! Весь синод благодарит Целестина! Один Целестин, один Кирилл, одна вера синода, одна вера всему миру!» (Каждый немец моего поколения, услышав столь тоталитарные фразы, немедленно вспомнит, правда, бо­лее скромный, чем этот, лозунг времен нацизма: «Один на­род, один рейх, один фюрер!»)

Одна вера всему миру! Да, им этого все еще хочется — ес­ли речь идет об их вере! Их неверии...

Результатом синодальных аккламаций[2] стало объединение Александрии и Рима, так сказать, на паритетных началах. По­этому папский легат Филипп представил дело — на тошнот­ворном поповском жаргоне — именно в римском видении: «Мы благодарны святому и досточтимому синоду за то, что Вы, после оглашения послания нашего святого и всеблаженнейшего папы, присоединили свои святые члены к святой главе посредством своих святых голосов и святых возгласов. Ибо Вашим Святейшествам хорошо известно, что глава... всей веры и апостолов есть блаженный апостол Петр». (Та­кой избыток святости не может не быть ложью¹) И уже на следующий день Филипп сформулировал воззрение Рима на примат. Но епископ Феодор из Анкиры (Фригия) сделал лов­кий выпад против этого замысла. Однако и сам Кирилл не по­мышлял о том, чтобы превратиться в простого уполномочен­ного папы, и вновь подчеркнул приоритет прежнего соборно­го порядка: папы принимают решения синода, а не наоборот! Обе стороны вели себя сдержанно, ибо они были нужны друг другу и взаимно использовали друг друга⁶⁹.

11 июля папская делегация утвердила смещение Нестория. 16 июля Собор большинства объявил смещение Кирилла и Мемнона ориенталами противоречащим канону и недействи­тельным. 17 июля он отлучил от церкви патриарха Антиохии Иоанна (после того, как тот трижды отказался прибыть на за­седания этого Собора) вместе с его сподвижниками и распо­рядился об отстранении их от занимаемых должностей, «вплоть до исправления». Таким образом, каждый из Собо­ров истинно по-христиански проклял другой, каждый, по вы­сочайшему повелению, послал свою делегацию ко двору, а император утвердил решения обоих Соборов. Попытка прий­ти к согласию сорвалась. На стороне Кирилла был и считав­шийся святым аббат Далмаций, якобы 48 лет не покидавший своей кельи. Теперь же он возглавил отряды монахов и устраивал демонстрации перед императорским дворцом, под священные песнопения и в окружении огромных толп народа, пока колебавшийся государь не принял его. Теперь он вынужден был принять решение, он просто обязан был это сде­лать. Но все еще не мог решиться. В начале августа в Эфес прибыл государственный казначей (comes sacrarum largitio
num) Иоанн с посланием от своего господина, которым Ки­рилл, Мемнон и Несторий отстранялись. Когда же в присут­ствии самого Иоанна на собрании обеих партий разгорелся спор, он, «дабы избежать волнений», приказал взять под стражу всех трех главных действующих лиц: Кирилла, Несто­рия и местного епископа Мемнона, причем последнего поса­дили под домашний арест в его собственном дворце.

На этой решающей стадии Собора, когда Кирилл выдви­нул, как бы то ни было, догмат о «Богоматери» и «Богороди­це», в настроении двора «по причинам, которые частично остались непроясненными, наметился поворот» (Библиотека отцов церкви/ Bibliothek der Kirchenvater). Кирилл вскоре бе­жал из-под стражи и в конце октября объявился в Александ­рии. Там он отблагодарил тюремщиков, которые способство­вали его бегству, зачислением их в тамошний клир, но преж­де всего через своих агентов в столице как мог ратовал за продолжение Собора, так сказать, а 1а Кирилл. Теперь сей муж, который столь часто и с таким пафосом говорит о «ха­ризме Церкви» (К. Ранер/ К. Rahner), которого папа Целе­стин I называет «мой святой брат Кирилл», «bonus fidei catholicae defensor» («усердный защитник католической веры»), «probatissimus sacerdos» («справедливейший священнослужи­тель») и «vir apostolicus» («апостольский муж»), которого Афанасий Синайский прославляет как «печать Отцов», вооб­ще, имя которого остается в церковной и догматической ис­тории символом избранного орудия, великого защитника и спасителя ортодоксии — так вот, этот самый муж теперь рас­точительно проливал золото александрийской церкви на им­ператорский двор, который был наводнен его клевретами и ищейками. Святой подкупал людей Бога и светских людей, подкупал всех, кого только можно, и все это — лишь «во имя веры, которая находилась под угрозой» (Грильмейер/ Grillmeier). «Последние теологические переговоры.,, — донельзя искажает этот период, с церковного дозволения к печати, до­миниканец Камело/ Camelot, — все это вещи, на которых мы не будем останавливаться подробно, поскольку они не имеют непосредственного отношения к собору»⁷⁰.

Мы же задержимся тут еще на некоторое время, посколь­ку вряд ли кому-либо придет в голову, что александриец на­воднил двор своими «евлогиями» из благотворительных по­буждений.

Св. Кирилл, награжденный — заклейменный! — декре­том церемониальной конгрегации от 28 июля 1882 г. высшим титулом католической церкви «Doctor ecclesiae» («Доктор церкви»), с купеческой щедростью — в нужный момент он мог все поставить на карту — жертвовал принцессам и при­дворной камарилье лично и через подставных лиц дорого стоящие страусиные перья и ткани, ковры и мебель из сло­новой кости. Высшим чиновникам подсовывались огромные суммы — «его известные средства переубеждения», как иронизирует Несторий, у которого, правда, вскоре пропала охота к иронии — его «золотые стрелы», деньги, много де­нег. Деньги для жены начальника императорской резиден­ции, деньги для влиятельных евнухов и камеристок, которые получали до 200 фунтов золотом. Вследствие всего этого, александрийский престол, хотя и весьма состоятельный, был вынужден сделать заем в 1500 фунтов золотом (100 тысяч золотых), не смог расплатиться и остался в больших долгах. (Когда преемник Кирилла Диоскор приступил к обязанно­стям, он нашел казну пустой — все ушло на эти подкупы.) Короче говоря, учитель церкви Кирилл шел на «широкомас­штабный подкуп» (Каспар/ Caspar), не нанося ущерба своей святости — напротив, даже подтверждая ее таким способом. Иезуит Грильмейер/ Grillmeier с удовлетворением отмечает, что все эти мероприятия Кирилла «попадали точно в цель». В подлинных актах Собора сохранился список «подноше­ний», сохранилось письмо Епифания, архидиакона и личного секретаря (syncellus) Кирилла к новому константинопольско­му патриарху Максимиану — по-видимому, самый ранний источник, в котором упоминается о «подношениях», а по­дробный перечень их содержится в приложении к письму. Отец церкви Феодорит, епископ Кирский, сообщает об этом как очевидец⁷¹.

Догмат дорогой, спору нет. Но остается догматом и по сей день. Успех оправдывает средства. А в данном случае успех не просто оправдал того, кто его достиг, но и послу­жил одним из источников его святости. Ведь благосклонно­сти Святого Духа добивались н добиваются очень часто, и теология, точнее то, что из нее можно извлечь, как правило, влетает в копеечку. Деньги в делах религии и власти задействовались с довольно ранних пор, а чем дальше — тем больше. Иезуит Вахт/ Bacht вскользь упоминает о «больших суммах на подкуп», на которые «патриархи Александрии ни­когда (!) не скупились» — впрочем, это относится и к дру­гим высшим иерархам церкви, например, римским! С помо­щью денег действовали и главы правоверных, и главы «ере­тиков». И христианские императоры расплачивались ими, принимали их. Уже первый из них — Константин — не только осыпал клир деньгами и льготами (кн. 1, стр. 194, 203), но и раскошеливался в пользу бедных, дабы склонить их к христианству⁷².

Разумеется, некоторое значение имело и то, что Богоматеринство Марии стало догматом именно в Эфесе, центре поклонения фригийской Кибеле, языческой богине-матери, и покровительнице города Артемиде, паломничество в храм которой эфесцы наблюдали на протяжение многих веков. Артемида, почитаемая особенно в мае месяце как «спасите­льница», к которой взывали в молитвах, как вечная девст­венница, слилась с Марией. Последние приверженцы боги ни сохраняли в храме ее изображение «и все обломки раз­рушенных колонн и самок оленей, которые они заботливо складывали около этого изображения, в то же время разру­шая в священном рвении все, возводимое христианами» (Мильтнер/ Miltner)⁷³.

Кирилл, которому мир, среди прочего, обязан, как считает Алтанер/ Altaner, «самой знаменитой в древности пропове­дью о Марии» (Нот.; 4), если только она подлинна, что вызы­вает сильные сомнения даже среди католиков, посылал свои «золотые стрелы» точно в цель. Даже благочестивый, благо­словленный епископом «Справочник церковной истории»/ «Handbuch der Kirchengeschichte» не может не упомянуть «о масштабной акции подношений влиятельнейшим лицам сто­лицы», в результате чего патриарх «взвалил на александрий­скую церковь огромный груз долгов». В то же время, «Спра­вочник», похоже, уязвлен тем, что «Несторий позднее оха­рактеризовал все это, как ни горько об этом говорить, как подкуп» — как будто это не было самым чудовищным подку­пом. Как водится в столь деликатных вопросах, католики бук­вально обмусолили языки, приводя не менее деликатные объ­яснения. Так, теолог Эрхард/ Ehrhard, разумеется, выводит огромные взятки учителя церкви за пределы «современного толкования термина», иначе того пришлось бы «решительно осудить», что непозволительно. Итак, он оправдывает это хо­рошо известным тогда «обычаем... не приближаться к любой (?) вышестоящей персоне с просьбой, но без подношения». Но даже для Эрхарда «наше уважение к этому святому было бы больше, если бы он не следовал этому обычаю, а уповал лишь на святость своего дела». А вот как раз этого-то он и не мог.

Но константинопольский патриарх все больше терял поч­ву под ногами. Настроение при дворе резко изменилось. Им­ператор Феодосий II, всю жизнь сильно зависевший от свое­го окружения, а к тому же теперь запуганный террором, который чинили монахи Кирилла, а также, возможно, письмом папы Целестина, который как раз тогда, в 431 г., внушает ему, что истинным правителем его Империи («imperii rector») яв­ляется Христос и Федосий должен защищать ортодоксию, т. е. правоверие, причем римлянин настойчиво подчеркивает приоритет религиозного перед всем «мирским» — император Феодосий II закрыл глаза на свержение Нестория. Тем более что тот и сам допустил ошибку, попросив отставки. Он отка­зался от своей епископской должности и просил государя всего лишь о предоставлении ему права на оглашение во всех церквах эдиктов, осуждающих «болтовню Кирилла», дабы простодушным не было причинено зло. 3 сентября 431 г. Не­сторий отправился в свой старый монастырь около Антиохии. 25 октября его преемником стал пресвитер Максимиан — полный ноль, который совершенно не мешал Кириллу. Равно как и папе.

Целестин поздравил Максимиана с «повышением» и удос­тоил его письмом, выдержанном в начальственных тонах, на­правил пространное пастырское послание Константинопольскому клиру, как если бы он целиком находился под его нача­лом. 15 марта 432 г. он вновь обрушился на свергнутого Не­стория, сравнив его с Иудой, причем сравнение было не в по­льзу Нестория. Он бичевал его «безбожие», но был достаточ­но осторожен, «чтобы не называть его предательство «ере­сью», ибо не всякое безбожие есть ересь». Термин, который можно употреблять в разных смыслах[3]. Называя Нестория «грешником с затуманенным взором», он самого себя выстав­лял в наилучшем свете: «Восстановление спокойствия (!) в церкви и нынешнее благолепие я, промыслом Святой Трои­цы, большей частью отношу на свой счет, ибо это был я, я бросил семя...». И далее: «Чтобы удалить эту язву из тела цер­кви и вырезать ужасный гнойник, мы предоставили не только нож, но и исцеляющую повязку».

Кирилл, разумеется, тоже раструбил о своем триумфе на весь мир и не успокаивался, пока его заклятый враг, этот «хищный волк», этот «новоявленный дракон», этот «ковар­ный человек с распухшим от яда языком», пусть и находя­щийся уже в отдалении и годами ведущий себя тихо, не ока­зался на подвластной ему территории. Сосланный поначалу в Петру (Вади-Муша, Иордания), он был в том же 436 г. переве­ден на край света, в почти безводный район Египетской пус­тыни с дивным названием «Оазис», место ссылки для став­ших неугодными придворных чиновников и уголовников. Под надзором соглядатаев святого и всеми забытый Несто­рий, внутренне, однако, несломленный и до конца своих дней продолжавший считать себя правоверным, влачил жалкое одинокое существование. Его многократно переводили с мес­та на место, пока, после тщетного прошения о помиловании, он не скончался около 451 г., предположительно, в районе Панополя, Верхний Египет. Он оставил миру воспоминания, «Книгу Гераклида», свою (изданную в 1910 г.) скорбную био­графию, в которой он проводит параллели с судьбой своего предшественника Иоанна Златоуста, а также Афанасия и Флавиана⁷⁴.

Несторий пал жертвой согласованной игры Александрии и Рима и, наконец, жертвой двора. Папа Целестин I взывал к Феодосию о помощи, дабы укрепить свое господство. После Собора он без удержу славил монарха, называл его империю, употребляя слова пророка: «Империя на все времена». Этот славный титул останется «неподвластным ни времени, ни ста­рению. Ибо вечно то, что свершилось из любви к Царю веч­ному». Это полностью соответствовало его более раннему высказыванию: «Блаженна Империя, преданная служению делу Господа». В действительности же, в таком случае, блаженна не Империя, а папство. Пусть же так и будет. Ведь об этом-то и речь! Поэтому любая жестокость, подлость и низость — в порядке вещей. Вальтер Ульман/ Walter UUmann справедли­во подчеркивает, что именно папа теперь просил императора устранить из общества Нестория, уже проклятого приговором епископов, Иоганн Галлер/ Johannes Haller видит в этом свидетельство того, «насколько боялись и ненавидели низло­женного», от которого даже ожидали возобновления пелагианского спора⁷⁵.

Летописец Собора Камело/ Camelot предлагает нам типич­ный католически-теологический вывод. По вопросу о том, ка кой же из Эфесских Соборов считать «правильным», он сна­чала полагает, что многие современные историки «усматрива­ют в этом Соборе лишь довольно печальное событие, при­скорбную и запутанную трагедию», инсценированную алек­сандрийским «фараоном» (эпитет Луи Дюшесна/ Louis Du­chesne, католика знаменитого, но изрядно критикуемого), а затем пишет, что в действительности «еще и сегодня очень многие ученые, и даже отличные, среди которых далеко не все являются еретиками, чувствуют себя обязанными дать строгую оценку поведению Кирилла во всей этой истории, а тем самым — и всему Собору; и даже «опорочить» их». Быту­ет мнение, что Камело и сам склоняется к такому же выводу, поскольку он приводит веские аргументы в пользу Собора Нестория и Иоанна и столь же веские — против Собора Ки­рилла, сомнительность и безнравственность которого «совер­шенно очевидны». Далее он пишет: «Присутствия римских легатов достаточно, чтобы признать за Собором Кирилла все­ленский характер, которого не имел синод восточных еписко­пов. Таким образом, в единстве с папой пребывал Собор Ки­рилла, а не Собор Иоанна».

Итак, в очередной раз, как тысячекратно случалось в исто­рии, оказывается: нужно просто действовать заодно с папой, и неправое тут же станет правым. И все же Камело пишет, что многие называют этот Эфесский Собор «разбойничь­им» — ничуть не лучше, чем «Разбойничий синод» 449 г. в том же самом Эфесе. А Хорст Дальмейр/ Horst Dallmayr в своей книге «Четыре великих Собора», вышедшей в католи­ческом издательстве «Кезель», говорит об этом собрании: «фиаско», «самый досадный Собор в церковной истории» — хотя присутствовавшие на нем папские легаты сочли, «что все происшедшее соответствовало канонам и церковным пра­вилам⁷⁶.

Сегодня в Эфесе сохранилось лишь несколько христиан­ских памятников, прежняя соборная церковь лежит в руинах, а в Измире, самом крупном городе в округе, на 450 тысяч жи­телей приходится около 2 тысяч христиан⁷⁷.

«СОЮЗ», ПОЧТИ НЕВЕРОЯТНАЯ ТОРГОВЛЯ ВЕРОЙ И МОШЕННИЧЕСКАЯ ПРОДЕЛКА КИРИЛЛА С МОНАХОМ ВИКТОРОМ

Но когда ветер вновь переменился и весь Восток захлест­нули протесты, Кирилл, чье золото и ловкость одержали победу, ради своего положения отказался от всех теологиче­ских воззрений, которые он отстаивал в Эфесе. Оба синода, несмотря на то что папа Целестин уже в марте 432 г. неодно­кратно поздравил Собор с успешной работой, на самом деле разошлись абсолютно не примиренными. После некоторых колебаний, Кирилл уже в 433 г. пошел на догматическую ка­питуляцию. Он отказался от существенной части своих опре­делений и подписал символ веры, который и Несторий при­нял бы в большей части, если не целиком. В формуле унии Кирилл теперь признал различие между человеческими и бо­жественными свойствами Христа, прежде им отрицавшееся, и стал сторонником типично двусмысленной, компромиссной формулы-Христос есть истинный Бог и истинный человек в «неслиянном единстве», а как следствие: Мария — Богома­терь. «В конце концов это подписал бы и Несторий» (Галлер/ Haller). Да, ныне даже для считающего себя христианином Хорста Даймейра/ Horst Dallmayr «осталось не так много лю­дей, сомневающихся, что Несторий этот символ унии подпи­сал бы от всего сердца. У него просто не было такой возмож­ности, так как никто не представил ему это на подпись». Формула унии слово в слово совпадает с текстом письма-про­теста, против «Анафематизмов» Кирилла — знакового доку­мента, который составил, вероятно, Феодорит Кире кий и ко­торый антиохийские сторонники Нестория еще в 431 г. при­няли в Эфесе и направили в адрес императорского двора. «Радуйся, небо, ликуй, земля», — взывает теперь Кирилл к Иоанну. В качестве ответной услуги за Кириллову подпись, антиохийцы теперь признали законность рукоположения но­вого Константинопольского патриарха Максимиана (на чем продолжал настаивать Кирилл, поскольку именно это было для него самым важным) и признали — что Зееберг/ Seeberg уподобляет «моральному самоубийству» — анафему его пред­шественнику Несторию.

При этом, они учили тому же, что и Несторий! Уже на об­ратном пути из Эфеса, на двух синодах — в Тарсе и в самой Антиохии — они с негодованием заклеймили Кирилла как аполлинариста (это слово, используемое ими как ругательст­во, весьма часто в полемических посланиях) и отлучили от церкви св. учителя церкви вместе с его приспешниками. Епи­скоп Александр из Иерополя продолжал настаивать на опро­вержении Кирилловых анафематизмов, а оппозиционеры во главе с епископами Элладием из Тарса и Евферием из Тианы требовали от нового папы Сикста III осуждения александрий­ца. От Иоанна отпали целые провинции. Но Феодосию не ну­жен был поповский спор. Он привлек к делу Симеона Столп­ника, святого, над которым многие потешались в старое и но­вое время (Гиббон, Теннисон, Галлер). Этот высоко чтимый церковью святой простоял сначала семь лет на маленьком столбе, а затем тридцать — на большом. Предполагается, что он вырвал из «идолопоклонничества» целые племена и, вооб­ще, сотворил такое количество невероятных чудес, что даже для католиков это граничит с «неправдоподобием» (Ветцер/ Велье // Wetzer/ Welte). Однако против клира Симеон, столь щедрый на чудеса и видения, что его даже преследова­ли коллеги-монахи в монастыре Теледы, оказался бессилен. Даже когда трибун и нотариус Аристолай, специальный упол­номоченный Феодосия, присланный в Антиохию, потребовал осуждения Нестория и всех его трудов, ориенталы продолжа­ли сопротивление на синоде. Лишь после обращения патри­арха Иоанна к «светской власти» и решительного вмешательства императорских чиновников, сирийский епископат под­писал анафему Несторию, за исключением сплотившегося во­круг епископа-несторианца Александра из Иерополя незна­чительного меньшинства, члены которого были разжалованы и по инициативе патриарха сосланы в Египет. Коррупция и сила вновь одержали верх. Иоанн же, в 431 г. вместе со всеми своими прелатами сместивший Кирилла в Эфесе, теперь пи­сал: «Низложив Нестория, мы выразили согласие (с право­верными епископами в Эфесе)!»⁷⁸

Это был почти невероятный торг между патриархами Ки­риллом и Иоанном, впоследствии получивший название «уния». К нему приложили руку и два папы: Целестин I, а по­сле его кончины — Сикст III, который с самодовольством, граничащим с цинизмом, писал Иоанну: «Исход этого дела показал Тебе, что значит быть с Нами заодно». В память об Эфесском Соборе этот папа украсил перестроенную им цер­ковь Санта Мария Маджоре мозаичными изображениями Мадонны.

Многие епископы вне сферы влияния Кирилла резко на­падали на него, например, епископ Суксенсий из Диокесарии или Валериан из Тарса. Даже часть его приверженцев, среди которых был и ближайший сподвижник Акакий из Милитены Армянской, антипод Нестория, были настолько возмущены, что Кириллу пришлось выслушивать упреки, да­вать объяснения, в общем, страшно и беспардонно изворачи­ваться, чтобы не лишиться всех своих сторонников. Тем вре­менем Иоанн, связанный с Несторием давней дружбой, ока­зался предателем. И вообще, антиохийцы все больше оказы­вались обвиняемыми, в то время как Кирилл и Александрия, как центр силы, торжествовали. Вскоре после того Феодосий

II и Валентиниан III распорядились о сожжении всех трудов Нестория. «Посмотри же, возлюбленный брат мой, — так расхваливал «всемилостивейших и всехристианнейших им­ператоров» папа Сикст, обращаясь к антиохийскому патри­арху, — с какой чуткостью они посвятили себя делу религии, они неустанно размышляли и не думали ни о чем мирском, пока не потрудятся довольно во имя небесного... Они посвя­тили себя делу Того, кто никогда не отказывался потрудиться во благо их Империи. Они знают, что усердствуют для Того, кто вернет с щедрыми процентами. О том следует петь нам хвалу, что мы свидетели союза земных владык с Царем не­бесным».

Трон и алтарь! «Дай мне, о император, землю, очищенную от еретиков, и за это я дам тебе небо. Уничтожь вместе со мной верящих ложно, и я вместе с тобой уничтожу персов!» Так восклицал Несторий уже в своей первой проповеди. Тем временем, он сам оказался «еретиком» — и сокрушен. За исключением существующей в сирийском переводе «Liber Heraclidis» («Книги Гераклида»), от него уцелели, в основном, фрагменты, хотя сам он и не был «несторианцем» и вовсе не выступал против формулы, которую вскоре провозгласили в Халкидоне как правоверную. До самого конца он заявлял о своем «правоверии» — уже его современники говорили о «трагедии Нестория». И по сей день не доказано, что он был «еретиком». Видные исследователи пытаются оправдать его. Историк догматики Рейнольд Зееберг/ Reinhold Seeberg, тол­куя убеждения Нестория по «Книге Гераклида», в которой, кроме язвительной критики Кирилла, присутствует и собст­венная позиция Нестория, приходит к выводу: «На деле в этом учении нет ничего «еретического»... В конечном итоге, оно полностью совпадает с Львом и выводами Халкидона. Разница лишь в том, что последние ограничиваются общими обвинениями и утверждениями, в то время как Несторий столь же добросовестно опровергает своих противников, сколь и развивает свои собственные воззрения. Вряд ли явля­ется преувеличением, когда его книгу называют самым зна­чительным и мудрым опытом разрешения христологической проблемы в истории ранней церкви». Насколько «еретиче­ским» было его учение, пишет католик Франзен/ Franzen, «по сей день остается неясным». Прежде всего потому, что на этой стороне редко признаются в тяжких заблуждениях и преступлениях.

Но несториане, теперь открыто гонимые, толпами бежали в Персидскую империю. Там, где их принимали хорошо, они еще больше ослабляли и без того слабый католицизм. В 485 г. главы обеих церквей — несторианец Барсум из Нисибиса и католик Бабуе из Селевкии — отлучили друг друга от церкви. В том же году Бабуе был казнен. А несториане, после Собора в Селеквии (486 г.) официально отделившись от католиков, существенно расширили сферу своего влияния. Их острая полемика с монофизитами привела к новому противостоя­нию. Тем не менее они продолжали расширяться. На рубеже V—VI вв. они достигли Цейлона и тюркских народов Центральной Азии. В VII в., продвигаясь вдоль Великого шелкового пути, они достигли Китая, где христианство терпели почти два столетия. Многие, как пишет католикос Тимофей I (780— 823 гг.), «взяв с собой только посох и суму, пересекли моря и достигли Индии и Китая». В XIV в. монгольские завоевания предопределили стремительный и глубокий откат. В XVI в. многие несториане, так называемые халдеи и малабарские христиане, присоединились к Риму. В XVII в. многие нестори­ане стали монофизитами (яковитами). Но еще и в XX в. в Ираке, Иране и Сирии сохранилась (небольшая) церковь несториан. Свыше 100 тысяч несториан живут в Курдистане, около 5 тысяч — в Индии и 25 тысяч — в США. Но Несторий продолжает оставаться проклятым Богом «еретиком», в то время как уже Собор в Халкидоне чествовал Кирилла как второго Афанасия и увенчал его титулом «защитника орто­доксальной и безупречной веры»⁷⁹.

В действительности святой был страшно хитер, как, без сомнения, и очень многие другие князья церкви, которые между тем не становятся святыми, а тем более учителями церкви. Этот «защитник веры» с исключительной ловкостью борьбу за устранение своего противника представлял борь­бой за веру, а не за власть. Теперь же, когда он добился влас­ти, оказалось, что вера не так уж и важна, Еще недавно он грозил Несторию словами Господа: «Не думайте, что Я при­шел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч», теперь же, после сокрушения Нестория, весной 433 г. он признается Иоанну Антиохийскому, что «помнит слова Господа: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам». Ведь и его учили молиться: «Господь, Боже наш, даруй нам мир, ибо так Ты даруешь нам все». Вот он все и получил!⁸⁰

Все, что было прежде — не в счет. Так же думал и Иоанн, писавший Кириллу: «Что касается причин этих разногласий, то сейчас, в мирное время, нам не стоит останавливаться на них. А Кирилл вторит ему: «Не стоит разбираться в том, ка­ким образом возник раскол. По-моему, более уместно думать и говорить о том, что актуально в мирные времена». И теперь он очень быстро «и окончательно убедился в том... что раскол был абсолютно необоснованным, а потому и ненужным». И с точки зрения веры, теперь все в порядке. Получив от «воз­любленного брата и товарища по служению Иоанна» по­здравление с «безупречным символом веры», он в ответ на эти «святые слова» может только «констатировать: мы дума­ем так же, как Вы. Ибо есть «один Господь, одна вера, одно крещение» (Еф., 4,5)». Да, теперь все идет как по маслу Ки­рилл, великий борец за веру и защитник ортодоксии, уже больше не настаивал на формулировках александрийской школы. Он принял формулу веры более умеренной антиохийской христологии. У него вдруг обнаружилась «высокая сте­пень толерантности» (католик Эрхард/ Ehrhard). А нытики, критиканы, «непонятливые», «еретики», преисполненные «глупостью» и «небылицами», все, кто «привык ставить все с ног на голову», «извращать» Святой Дух, все, кто «жужжат подобно диким осам и говорят обо мне злые слова» — все они «должны быть осмеяны», им «необходимо заткнуть рот». «Их следует усовестить»⁸¹.

Торг об унии показывает, как мало значила вера для учи­теля церкви Кирилла. Ведь даже пелагианским спором, кото­рый не имел отношения к его жажде власти, он вряд ли инте­ресовался, в то время как папа Целестин (который в деле Апиария не смог добиться победы над католическими еписко­пами Африки) преследовал пелагиан в Галлии и Британии, и вплоть до края тогдашнего мира — до Ирландии, пока сам «не почил в бозе» (Грене/ Grone)⁸².

Таким же мошенничеством, как «торг об унии», но, если угодно, меньшего масштаба, был трюк с монахом Виктором.

Виктор — по всей видимости, аббат — был одним из об­винителей Кирилла из «кучки дерьма Александрии», чьи жа­лобы послужили поводом для созыва Собора. Он был наибо­лее опасен, так как пользовался особым уважением. Его об­винения против Кирилла были опровергнуты в Эфесе. И те­перь, после Кирилловой победы, Виктор опасался за свою жизнь. С другой стороны, и Кирилл опасался авторитета и учености монаха, который импонировал даже императору. Теперь Виктору пришлось сделать заявление, будто бы он никогда не обвинял Кирилла. Эту чудовищную ложь он под­крепил клятвой, после чего ему было разрешено вернуться в свой александрийский монастырь. А Кирилл, святой учитель церкви, не только притворился, что поверил клятве, но и в своём собственноручном оправдательном письме разыграл эту подкрепленную клятвой ложь, «как сильнейший козырь» против императора. Он заявил, что Виктор был оклеветан, так же как и сам Кирилл. Виктор никогда, мол, не обвинял Кирилла, своего патриарха. Так они оба оказались безупречны⁸³.

Благодаря Эфесскому Собору, александриец добился огромного триумфа, не столько теологического, сколько церковно-политического — ради чего все и затевалось. «Значе­ние собора, — подчеркивает Генрих Крафт/ Heinrich Kraft, — в том, что в результате он привел к однозначному осуждению Нестория, а внесению ясности в христологический догмат он способствовал в незначительной степени». Это была победа, прежде всего, над патриархом Константинополя, столицы Империи, но одновременно и над правительством, которое поначалу благоволило Несторию. Патриархат Александрии, со времен Афанасия находившийся на подъеме, теперь до­стиг вершины своего расцвета. Кирилл стал руководителем церкви Востока и даже возвысил «свою мирскую власть в Египте над властью тамошних представителей императора» (Острогорский/ Ostrogorsky)⁸⁴.

СВ. КИРИЛЛ — ГОНИТЕЛЬ ЕРЕТИКОВ И ИНИЦИАТОР ПЕРВОГО «ОКОНЧАТЕЛЬНОГО РЕШЕНИЯ»

Все вопиющее властолюбие этого святого — типичное для католицизма в целом — удовлетворяется под предлогом борь­бы за веру. Причем опусы Кирилла, сохранившиеся не пол­ностью, занимают десять томов Patrologia Graeca*. Больше со­чинили только Августин и Иоанн Златоуст.

Кириллу постоянно мерещится, что «церкви Бога» угрожа­ет «множество ересей», «проклятые и безбожные учения» иноверующих христиан — «безбожников», которые «очень скоро будут низвергнуты в бездну преисподней», в «силок смерти», если они — чему он способствовал — не «примут позорный конец уже в этой жизни». Утомительный, оглушающе-хаотичный поток его ругательств становится понятным только на фоне его одержимости властью. Политику дьяволизации всех иноверующих христиан, характерную уже для

Patrologia Graeca (лат.) — Греческие отцы Церкви. (Примеч. ред.)

первых веков (кн. 1, гл. 3). он проводит, пожалуй, даже в бо­льших масштабах, вторя своему пресловутому предшествен­нику и учителю — св. Афанасию, «нашему благому и досто­славному отцу», которого ему, правда, удалось перещеголять в жестокости, но не в твердолобости. В стилистической же немощи они были, по меньшей мере, равны. Даже в католи­ческих кругах, что не случайно, в языке и манере изложения Кирилла находят «не много привлекательного». Его слог называют «тусклым, расплывчатым, рыхлым и перегруженным» («Библиотека отцов церкви»/ «Bibliothek der Kirchenvater»). А Алтанер/ Altaner и Штюбер/ Stuiber полагают, что «в литера­турном отношении его труды не многого стоят» — и это еще мягко сказано.

Кто не хочет того, чего хочет он, может быть только «ере­тиком». Тому он приписывает «непонимание»; «гигантское», «безмерное невежество»; «ошибочные представления и ис­порченность» — ибо тот, кто учит иначе, всегда аморален. Ему он приписывает нарушение моральных норм», «грехов­ность», «безумие», «фиглярство и пустую болтовню», «преде­льную глупость». Такие люди — «в высшей степени преступ­ны», они «путанники и клеветники до мозга костей». Они «как бы опьянены или одурманены», они разложились на «дурных дрожжах», они «больны тяжким недугом незнания Господа», они преисполнены «безумием» и учениями «дьяво­льского происхождения». «Они искажают унаследованную нами веру, следуя выдумкам новоявленного дракона» — име­ется в виду Несторий⁸⁵.

Как и подобает святому, Кирилл просто не в силах оста­новить поток своих проклятий. И, разумеется, он требует, на этот раз обращаясь к императору: «Итак, долой блевотину этих людей...» «Долой всю болтовню и пустые разговоры, все безумие и всю ложь пышных фраз!» Как и Несторий, вос­клицавший в своей первой проповеди, обращаясь к импера­тору: «уничтожь со мною еретиков...» и в мае 428 г. добив­шийся эдикта против всех «ересей», Кирилл считал само со­бой разумеющимся, что долгом правителя является истребле­ние «еретиков». Ибо, грозит он, потрясая Ветхим Заветом, «если они не обратятся — сверкнет меч Господа». Господь был не только императором, прежде всего, Господь был Ки­риллом.

Сразу после своего избрания епископом 17 октября 412 г. он резко выступил против дотоле терпимых и вполне «право­верных» новациан. Своей исключительной нравственной строгостью они не могли импонировать как раз Кириллу. От­крыто противодействуя императорскому наместнику, он при­казал закрыть их церкви, их самих изгонять, а их имущество, в том числе и личное имущество новацианского епископа Феопемпта, в нарушение имперского закона, было им прикарма­нено. «Библиотека отцов церкви» прославляет Кирилла за то, что он нанес «смертельный удар» многим сектам, разумеет­ся — «пером», по мнению составителей, его «главным оружи­ем». «О, безумие!» — вновь и вновь восклицает он. «О, неве­жество и безумие помыслов». «О, бабьи мозги и расслаблен­ный разум, который в состоянии только лепетать...» Да, у «еретиков» — лишь «безбожные выдумки», «мерзкие басни» и «чистейший бред». Они постоянно пребывают на «вершине порочности». «Их глотки, воистину, разверстые могилы... на их губах гадючий яд». «О, опьяненные, отрезвитесь от своего дурмана!»⁸⁶

Кирилл преследовал и мессалиан (от сирийского: msalyane — молящиеся), которых по-гречески называли евхитами, или энтузиастами. Эти аскеты, в большинстве своем, по-видимому, из простонародья, с длинными волосами и одетые во власяницы, избегали труда и старались служить Христу самоотречением и абсолютной бедностью. При этом они приветствовали, что особенно не нравилось католикам, со­вместное проживание мужчин и женщин, как выражение «братства». И хотя они были осуждены ранее, Кирилл на стоял на том, чтобы в Эфесе еще раз были прокляты их уче­ние и практика и тем самым загнал их в подполье. Разумеет­ся, они подвергались гонениям и со стороны других. Константинопольский патриарх Аттик (406—425 гг.), которого хвалил папа Лев I, а греческая церковь чтит как святого (по­минается 8 января и 11 октября), призывал епископов Памфилии изгонять мессалиан, как паразитов и мышей. Антиохийский патриарх Флавиан изгоняет их из Эдессы и всей Сирии. Епископ Амфилохий Иконийский подвергает их го­нениям в своей епархии, равно как и епископ Летой из Милитены, сжигавший их монастыри — «разбойничьи логова», по определению отца церкви епископа Феодорита. Тем не менее мессалиане возродились в средние века в богомиль­стве⁸⁷.

Всякий раз, когда Кирилл вступает в борьбу, на одной сто­роне образуется — что характерно для церковной политики двух тысячелетий — бездна заблуждений, безумия, глупости и одержимости. А на другой — он сам, т. е. безупречная пра­воверность. И его «мудрое и разумное изложение не может быть оспорено ни по одному пункту», как скромно аттестует он самого себя. Он и его сподвижники всегда в числе тех, кто утвердил свою веру на несокрушимой скале и сохранил бла­гочестие до конца... Они смеются над бессилием противни­ков. «С нами Бог...». Здесь всегда сияет «свет истины», а там — все преисполнено «неразумием и заблуждениями», там проповедуют «как бы во сне и под дураманом», там не знают «ни Писания, ни силы Господа! Так одумайтесь же, оч­нитесь от своего дурмана...»⁸⁸.

«Самым ярким свидетельством его благородных помыс­лов, — прославляет Кирилла вышедшее при Гитлере очень большим тиражом и с церковного разрешения к печати «Спе­циальное издание», — служит то, что и в борьбе он стремил­ся соблюдать заповедь о любви к ближнему и, смирив свою врожденную резкость, не потерял самообладания даже перед лицом самой подлой злобы своего противника». Ведь и одно­му из новейших исследователей этот святой представляется «ученым, человеком интеллектуального склада», а его борьба против «ересей» — «достаточно сдержанной» (Жуассар/ Jouassard). По крайней мере, на фоне его борьбы с язычниками или, например, евреями!⁸⁹

Патриарх Кирилл, сокрушаясь, что евреям не достает «по­нимания тайны» христанства, и говоря об их «болезни» и «духовной слепоте», называя их «распявшими», «убийцами Бога», обращается с ними в своих трудах «еще хуже, чем с язычниками» (Жуассар). В отличие от большинства старых отцов церкви (кн.1, гл. 2), он наносит им удары не только на литературном поприще. Уже в 414 г. сей «чрезвычайно актив­ный» муж, этот «цельный характер» (католик Даниель-Ропс/ Daniel-Rops) экспроприировал все синагоги Египта и превра­тил их в христианские церкви. В Палестине, в свою очередь, евреи также подвергались все большему давлению. Их сина­гоги сжигались фанатичными монахами. Когда же Кирилл вызвал руководителей многочисленной еврейской общины Александрии и разразился угрозами, евреи якобы ответили насилием и ночной резней, что — по состоянию источни­ков — нельзя ни подтвердить, ни аргументировано опровер­гнуть. Во всяком случае, теперь этот святой, не имея на то полномочий, лично возглавил огромную толпу, штурмующую синагогу. Она была разрушена, имущество евреев было за­хвачено, едва ли не как военные трофеи, а сами они, вместе с женщинами и детьми, были изгнаны. Не менее 100 тысяч че­ловек, а возможно и двести, — без пожитков, без пищи. Изг­нание было тотальным, так что существовавшая уже свыше 700 лет еврейская община Александрии, крупнейшая в диа­споре, прекратила свое существование. Это стало первым «окончательным решением» в истории церкви. «Возможно, этот поступок Кирилла, — говорится в «Библиотеке отцов церкви», — не свободен от бестактности и насилия».

Наместник императора Орест немедленно пожаловался в Константинополь, и тогда в Александрию примчалась орда Кирилловых монахов-пустынников, «уже издалека почуяв за­пах крови и ханжества» (Бьюри/ Вигу), Они поносили Орес­та, крещенного в Константинополе, как идолопоклонника и язычника, и учинили насилие: пущенный камень пробил ему голову. И не вступись за него народ — он мог бы погибнуть. Совершивший покушение Аммон умер под пытками, а Ки­рилл воздал ему почести мученика, каковым его считали далеко не все христиане. В одной из своих проповедей он вос­славил монаха и 3 февраля 418 г. повелел увеличить числен­ность своего штурмового монашеского отряда до 600 человек, несмотря на то, что императорский указ от 5 октября 416 г. сократил ее до 500 человек⁹⁰.

Смерть «мученика», соответственно, повлекла за собой убийство Ипатии.

В ходе беспорядков в Александрии в марте 415 г., которые, по Лакарьеру/ Lacarriere, не только произошли с согласия Ки­рилла, но и были спровоцированы им, была зверски убита Ипатия, известный всему тогдашнему миру и высокочтимый языческий философ, дочь математика и философа Теона, по­следнего из известных нам руководителей александрийского университета «мусейон»[1]. Учеником Ипатии был отец церкви епископ Синесий из Кирены, который в письмах величает ее «матушка, сестрица и учительница», «возлюбленный Богом философ». Среди ее слушателей были и христиане. Напри­мер, с ней любил общаться — к вящей досаде Кирилла — и praefectus augustalis[2] Орест. После того как патриарх распа­лил народ, в своих проповедях клеймя Ипатию как колдунью и распространяя о ней клеветнические слухи, на нее предате­льски напали монахи Кирилла под водительством клирика Петра, затащили в церковь Каисарион, сорвали одежду и буквально искромсали осколками стекла, а ее расчлененное тело было публично сожжено — «первая отмеченная в исто­рии охота на ведьм» (Тисс/ Thiess)⁹¹.

Более того, заодно начали преследовать и язычников. А патриарх Кирилл всеми рассматривался как «духовный отец преступлений» (Гюльденпеннинг/ Giildenpenning). Даже вышедший в 1970 г. (с Imprimatur) сборник «Реформаторы церкви» пишет о нем, как об одном из величайших католиче­ских святых: «Он, по крайней мере (!), морально ответстве­нен за подлое убийство благородной язычницы Ипатии». Ведь и христианский историк Сократ, который на фоне своих со­братьев больше других стремится к «объективности», сообщает, что народ обвиняет в этом преступлении Кирилла и александрийскую церковь. «Итак, можно быть уверенным, что благородная и высокообразованная женщина была самой знаменитой жертвой фанатичного епископа» (Тиннефельд/ Tinnefeld). У язычества в Египте были гораздо более сильные, чем принято думать, позиции В так называемом народе были большие языческие группы, в высших слоях, особенно среди интеллигенции, встречались выдающиеся личности, настро­енные антихристиански⁹².

Язычники, с которыми он боролся так же, как его предше­ственник и дядя Феофил, для Кирилла в принципе ничем не отличались от евреев. Они должны быть «повержены», как поверг их прославляемый Кириллом Осия, «который сжигал идолопоклонников вместе с их рощами и алтарями, искоре­нял все виды колдовства и гаданий и подавлял все уловки дьявольского обмана». Кирилл не преминул добавить: «Тем самым он обеспечил своему правлению признание и похвалу авторитетов; по сей день им восхищаются все, кто ценит бо­гобоязненность»⁹³.

Однако этот святой преступник, человек, который, с од­ной стороны, утверждает, что греческие философы все луч­шее списали у Моисея, а с другой — сам часть своих собст­венных излияний, в большинстве своем столь же скучных, сколь и напыщенных (тридцать томов только «Против без­божника Юлиана» — ровно по десять томов на каждый том книги Юлиана «Против галилеян»!), переписал у других; этот Кирилл, неоднократно изобличенный во лжи, клевете на Не­стория, огромных взятках, Кирилл, виновный в экспроприациях в пользу церкви и в свою собственную, в ссылках, мас­совых жестоких изгнаниях, в соучастии в убийстве, этот дья­вол, который вновь и вновь доказывал, выражаясь его собст­венным слогом, сколь «велик риск» «оказаться врагом Бога и, отклонившись с пути долга, как-нибудь его прогневить» — уже вскоре прославляется как «защитник истины», «пламен­ный поборник точности». Инициатор первого в истории хри­стианской церкви «окончательного решения», за которым по­следовали еще многие и многие «окончательные решения», становится «благороднейшим святым византийской ортодок­сии» (фон Кампенхаузен/ v. Campenhausen), одним из ярчай­ших святых римско-католической церкви, «doctor ecclesiae» и учителем церкви. Ведь даже после гитлеровского уничтоже­ния евреев он остается для католиков «в полном смысле этого слова, добродетельнейшим мужем» (Пиней/ Pinay)! При этом, еще в XVI в. католик Л. С. Ле Нен де Тиллемон с мягким и столь свойственным этой среде цинизмом иронизирует: «Кирилл — свят, но нельзя сказать того же о его поступках». Кардинал Ньюманн, по всей видимости, сбившись с толку, почему-то противопоставляет «внешние проявления» Кирил­ла его «внутренней святости»⁹⁴.

У одного из исследователей, некоего Геффкена/ Geffcken, вопреки его стремлению к непредвзятости и попыткам «ис­кать доброе в обоих лагерях», Кирилл «раз за разом вызывает резкое» неприятие. Он находит у него: «фанатизм без под­линной, не говоря уже яркой, страсти; ученость без глубины; усердие без скрупулезности, неуклюжую задиристость без диалектического навыка и, в конечном счете — отсутствие честности в борьбе...» Таково мнение не только Геффкена, но, пожалуй, почти всех некатолических историков, и оно не беспричинно⁹⁵.

Когда великий святой умер, весь Египет вздохнул с облегчением. В письме, возможно, апокрифическом, но приписы­ваемом отцу церкви Феодрриту, отражено всеобщее облегче­ние: «Наконец, наконец-то он умер, этот скверный человек. Его кончина обрадует переживших его, но мертвецам не по­завидуешь»⁹⁶.

О том, какие люди окружали патриарха, подробнее рас­смотрим на одном примере.

НАСТОЯТЕЛЬ МОНАСТЫРЯ ШЕНУТЕ ИЗ АТРИБЫ (ОК. 348—466 ГГ. !)

Шенуте (на языке жителей Саиса: сын Бога) находился в свите Кирилла на Эфесском Соборе, где ему суждено было «сыграть выдающуюся роль» («Энциклопедия теологии и цер­кви»/ «Lexikon fur Theologie und Kirche»). Мальчиком он пас скот в Верхнем Египте — нередкое начало большой христи­анской карьеры. Он довольно рано попал в Белый монастырь своего дяди Пгола. Там его часто и строго наказывали, и во искупление он так рьяно постился, что, согласно его ученику Визе, стал «кожа да кости». С 383 г. он сам стал настоятелем Белого монастыря под Атрибой, недалеко от Фив. Это был двойной монастырь, и под началом Шенуте порой находилось до 2200 монахов и 1800 монахинь. Но даже Иоганн Лейпольдт/ Johann Leipoldt, современный биограф Шенуте, склонный оправдывать своего героя и подчеркивать, что тот был «больше, чем просто жестокий тиран», описывает как он, «наделенный богатырской силой», неутомимо истязает «язычников и грешников». Лейпольдт говорит о «сильном ге­рое», который «столь же скор на кулак, как и на язык...» Ше­нуте, «великий аббат», «пророк», «апостол», не чурался ни от­кровенного обмана, ни убийства собственной рукой. Более того, своих монахов он мог даже за малейшие «проступки»: смех или улыбку — десятилетиями варварски истязать, а то и забить до смерти. Для описания подобных случаев Виза в своей «Жизни Шенуте» регулярно пользуется одной и той же фразой: «...земля разверзлась, и богохульник живым рух­нул в ад»⁹⁷.

Истязания особенно популярны у теократических групп. Избивали не только во имя «улучшения» или укрепления соб­ственного «авторитета», но и для магического очищения и устранения вредных миазмов. Уже в иудейском религиозном праве существует телесное наказание, но не более 40, а затем и 39 ударов палкой. (Египетским правом разрешалось 100, а греческим — 50 и 100 ударов.) В христианские времена порка сохраняется и применяется часто; правда, теперь при опреде­лении меры наказания, что примечательно, учитывается со­циальный статус наказуемого! Порка применялась и в качест­ве епитимьи. Так, Шестнадцатый синод в Толедо (693 г.) рас порядился за идолопоклонничество или блуд наказывать лиц низкого сословия ста ударами, однако минимум с V по XIX вв. порке подвергали не только простых мирян, но и самих священников. Постоянно и особенно изощренно применя­лись телесные наказания в монастырях. Еще Жан Поль/ Jean Paul писал: «Католического послушника доколачивали до мо­нашества»⁹⁸.

Шенуте, впадавший то в экзальтацию, то в глубокую де­прессию, каждую мелочь фиксировал на бумаге, любую ерун­ду возводил в ранг государственного преступления. При этом его интересовало «не исполнение важных монастырских пра­вил, но исполнение его воли как руководителя»⁹⁹.

Правда, временами он осознавал всю жестокость своего правления и признавался, что Господь советует ему «прекра­тить эту большую войну» Он дает обет править мягче и пре­доставлять грешников суду небесному. Но подобные порывы редки. Как предполагает Лейпольдт, он действует жестко, возможно, еще с большей беспощадностью, нежели это пред­писывалось монастырским каноном. В любом проступке над­лежало признаться. Доносительство поощрялось и даже вменялось в обязанность. Он собственноручно избивал монахов, так что они часто корчились на полу от боли. Когда один из них скончался от его побоев, Шенуте нашел себе софистиче­ское, вернее, христианское оправдание. Бенедектинец Энгбердинг/ Engberding называет его «натурой, прекрасно со­знающей свое положение». Шенуте — святой коптской церк­ви (поминается 7 абиба, т. е. 1 июля)¹⁰⁰.

Отношение Шенуте к тем. кто отрезал себе гениталии «ра ди очищения», также говорит о его жестокости. Разумеется, сексуальные связи или рукоблудие подрывали строгость за­творничества. Монахам запрещалось беседовать друг с дру­гом в темноте, а монахиня даже на смертном одре не могла проститься с родным братом! Лекарю-монаху запрещалось врачевать женщин, а также детородный орган мужчин. В ре­зультате, похотливые фантазии цвели пышным цветом. И эти «прегрешения» постоянно фигурируют в реестрах грехов Бе­лого монастыря. Тех же, кто, «желая очиститься», отрезал свой пенис — что церковь, при всем ее безумном стремлении к целомудрию, запрещала — святой, ничтоже сумняшеся, вы­брасывал за пределы монастыря. «Положи их, истекающих кровью из ран, на ложе и вынеси на дорогу... Пусть они ста­нут (устрашающим) примером для всех прохожих». Совсем уж немилосердным он, правда, не был. Во всяком случае, он позволяет — это всего лишь разрешение, но отнюдь не пра­вило — этим членовредителям во имя исцеления души околе­вать не прямо под стенами Белого монастыря. Ибо, «если ты хочешь этого во имя Бога, то передай этих их родственникам, дабы они не умирали рядом с нами...»¹⁰¹

Лишь монахинь аббат не избивал лично — видимо, боялся искушения. В этих случаях его замещал постоянный уполно­моченный — некий «старец». И «мать-аббатиса», настоятель­ница монастыря, обязана была ему, «отцу», сообщать обо всех нарушениях, после чего он назначал количество ударов. Лишь послушниц можно было пороть в любое время, не исп­рашивая его согласия. В обоих монастырях, как и во всех остальных, были и дети, хотя об их пребывании там известно не более того, что их телесным наказаниям отводилось «боль­шое значение»; «в Белом монастыре дети всегда пользовались преимущественным правом быть битыми». Их горестное су­ществование в христианских монастырях заслуживает осно­вательного изучения. Равно как и судьба детей в нынешних «христианских» приютах!¹⁰²

О побоях, которые аббат Шенуте назначал монахиням, со­общается в своеобразном письме, сохранившемся в литерату­ре коптского монашества:

«Феное, дочери Апа Гермефа, о которой вы нам вначале сообщили, что она совершила дурные преступления и укра­ла — тридцать ударов палкой.

Сестре Апа Псироса, о которой вы нам вначале сообщили, что она тайно унесла нечто — двадцать ударов палкой.

Софии, сестре младшего старшины, о которой вы нам со­общили, что она упрямо и беспричинно спорила с теми, кто ее наставлял, и многими (другими), и дала пощечину или уда­рила по голове старшую — двадцать ударов палкой.

Дшенбиктор, сестре младшего Иоанна, о которой вы нам сообщили, что ее помыслы и сознание несовершенны — пятнадцать ударов палкой.

Таесе, сестре младшего Пшаи, о которой вы нам сообщи­ли, что она бегала к Сансно, в дружбе и телесном влече­нии — пятнадцать ударов палкой.

Такусе, прозванной Ребеккой, чей рот научился лживым и самолюбивым речам — двадцать пять ударов палкой.

Софии, сестре Захарии — десять ударов палкой. Мне ве­домо за что.

А ее сестра Аполле тоже заслужила удары палкой. Но, во имя Господа и ради покровительства, которым она пользует­ся, мы прощаем ей на этот раз как то запрещенное общение, так и наряд, в который она обрядилась в тщеславном жела­нии... Ибо я знаю, что ей этого (ударов палкой) не вынести, поскольку она очень жирна и толста...

Софии, сестре Иосифа — пятнадцать ударов палкой. Мне ведомо за что.

Сансно, сестре Апа Гелло, которая говорит, что наставляет других — сорок ударов палкой. Ибо иногда она, преиспол­ненная дружбой, бегала к своей соседке, иногда же лгала о тщетных, преходящих вещах, тем самым нанося вред своей душе, которой не стоит и весь мир, а еще менее того картин ка или чаша для питья или кубок, о которых она лжет.

Все эти (удары) нанесет им старец своими руками (то есть, лично) по их ступням. Они же должны сидеть на земле, а ста­роста и Тахом должны держать их ему, а вместе с ними стар­шие женщины. А также те старцы... придерживающие их ступни до тех пор, пока он не прекратит их наказывать, как и нам приходилось вначале делать с некоторыми. Тех же, кто как-нибудь будет препятствовать ему, он должен, придя к нам, назвать. Мы наставим вас, как с ними следует посту­пить. Если же он захочет нанести им больше ударов — хоро­шо, пусть будет так. Но если он захочет нанести меньше — то ему решать. Если он хочет кого-то отвергнуть — хорошо. Ес­ли же его сердце довольно некоторыми из вас, и он захочет на этот раз простить... — хорошо»¹⁰³.

Часто применявшемуся наказанию изгнанием, иногда предшествовали заключение и порка. Но эти и другие чудо­вищные вещи теолог Лейпольдт оправдывает результатом: «Успех налицо: Шенуте практически спас свой монастырь от опасности слишком стремительного роста. Впоследствии к правилам и к их жестокости привыкли...»¹⁰⁴

БОРЬБА СВ. ШЕНУТЕ С ЯЗЫЧНИКАМИ. РАЗБОЙ, РАЗОРЕНИЕ И УБИЙСТВА

Деятельность Шенуте не исчерпывалась интенсивным и широко применяемым битьем. Его террор, главным образом, ассоциируется с искоренением язычества в Египте. В тех кра­ях, где уже Климент Александрийский считал, что люди, по­клоняющиеся идолам, «хуже обезьян» (ср. кн. 1, стр. 169), оно проводилось с конца IV в. в самых насильственных формах¹⁰⁵.

Истребительные походы всегда проходили под водительст­вом епископов и аббатов, для которых даже самые прекрас­ные храмы были очагами заразы и оплотами дьявола. Самы­ми ярыми разрушителями выступали «черноризые сви­ньи» — так греки называли монахов, которые выглядели, как люди, но жили, как свиньи. Эти аскеты были прирожденны­ми разрушителями, а подавленные инстинкты лишь усилива­ли их агрессивность, к тому же ряды их пополнялись всевоз­можными сумасбродами и несуразными личностями. Даже происхождение наиболее выдающихся из них говорит о мно­гом: Шенуте — пастух, Макарий — контрабандист, Мои­сей — грабитель с большой дороги, Антоний — двоечник. Их ученики и единомышленники предпочли «антикультуру» и снискали уважение христианского мира, не в последнюю очередь, благодаря тому, «что вышли на бой с дьяволом почти как «профессиональные боксеры» (Браун/ Brown)¹⁰⁶.

Взбудораженными ордами, зачастую в звериных шкурах, проносились они по стране, опустошали храмы, сжигали и уничтожали шедевры искусства при малейшем подозрении, что они представляют собой изображения идолов. С тех пор как государственные чиновники ослабили борьбу с язычест­вом, монахи взяли это дело в свои руки. Они всегда тут как тут, если уничтожается древняя святыня, сжигается «ерети­ческая» церковь или синагога, а также — если запахнет день­гами. Толпы жаждущих добычи дотла опустошали заподо­зренные в неверии поселения. «Монахи совершают множест­во преступлений», — отважился пожаловаться епископу Амв­росию император Феодосий I и 2 сентября 390 г. приказал выслать их из городов (впрочем, 17 апреля 392 г. император отменил свое распоряжение). Не исключено, что он вспомнил об одном тексте Либания, высокочтимого, убежденного языч­ника (от которого сохранилось множество речей и более по­лутора тысяч писем, которые делают его одной из наиболее понятных нам личностей в античности) Этот текст посвящен монахам, которыми столь пылко восхищались христиане: «Они сжирают больше, чем слоны, и опустошают кубок за кубком», но наловчились скрывать свой образ жизни «искус­ственной бледностью лица». Итак, Либаний жалуется в 389 г. в своем послании императору «Pro templis»[3], что монахи, по­добно диким потокам, проносятся по стране и опустошают ее, разрушая храмы. «Они штурмуют святыни, о, император, хотя еще существует твой закон, таскают за собой поленни­цы дров, вооруженные булыжниками и мечами, а то и без всего этого, полагаясь лишь на свои руки и ноги. После этого, как если бы это добро было бесхозным, они срывают крыши, валят стены, разбивают изображения богов и разрушают ал­тари. Священнослужителям остается выбор между молчани­ем и смертью. Разрушив один храм, они спешат ко второму, к третьему и, в насмешку над законом, хватают трофей за тро­феем»¹⁰⁷.

На разрушение храмов требовалось государственное раз­решение. Закон, дозволяющий это на территории Сирии, был издан в 399 г., а на Западе, где римская аристократия все еще хранила верность старой религии, храмы в том же году пре­бывали под защитой закона. Однако в 407 г., согласно основ­ному закону, изданному при Стилихоне, все языческие хра­мы в окрестностях Рима были конфискованы. На Востоке Феодосий II в 435 г. распорядился об окончательном закры­тии храмов, их очищении (от язычества) или разрушении. Однако это надлежало делать без лишней шумихи (sine turba ас tumultu). А поскольку власти, чиновничество и солдаты за­частую относились к язычеству более терпимо, нежели до­зволялось принятыми под давлением клира указами, этот клир, совместно с простым людом, без всякого права на то, занимался стихийным разрушением храмов. Для описания этого существует эвфемизм: «христианизация». На самом же деле это были «хрустальные ночи»[4] античности. Хотя иезуит Гризар/ Grisar и пытается доказать, что «иногда или даже в большинстве случаев это происходило в ответ на организо­ванные язычниками беспорядки». В восточных провинциях, где христианство преобладало, а сопротивление язычников носило «академический» (Джонс/Jones) характер, уже во второй половине IV в. все больше и больше храмов разрушалось, причем фанатичные толпы нередко в кровь избивали старо­верующих. Известно, что те по возможности отбивались. Но сведения об этом скудны¹⁰⁸.

Террор был загодя подготовлен публицистически, в чем принимал участие и Шенуте.

В своих трафаретных пасквилях он осыпает оскорбления­ми «идолов» и «идолопоклонников», почитателей деревяшек, камней, «птиц, крокодилов, диких животных и домашнего скота». Он высмеивает зажигание огней и курение ладана (что и по сей день практикуется в католицизме), но не для «богов», а — колоссальная разница — для Бога (и его «свя­тых»), При этом Шенуте применяет тактику, и по сей день популярную в религиозных, особенно в католических, кругах: перед народными массами он клеветал грубо и примитивно, разжигая ненависть и фанатизм, а в благородном обществе брал серьезный тон и старался, как бы трудно ему это ни да­валось, завоевать собеседников изысканными манерами. «И поскольку Шенуте не испытывает к язычникам и отправле­нию их культов ничего, кроме презрения, он восторженно приветствует ту кровавую войну, которую ведет в его время христианская чернь против последних эллинистических жре­цов. Он восхваляет «справедливых правителей и полковод­цев», разрушающих храмы и низвергающих идолов. Он раду­ется, когда статуи... уносят прочь. Ему по душе христианские частушки, высмеивающие язычников и их храмы» (Лейпольдт)¹⁰⁹.

Шенуте, враг науки, яро ненавидевший эллинов, католиче­ский зилот[5], громогласно восхвалявший всех сильных мира сего, которые уничтожают храмы и статуи богов (последнее, по крайней мере после убийства императора Юлиана, по мнению Функе/ Funke, «стоит на повестке дня») — этот «ве­ликий аббат» продолжал опустошать страну. Во главе толп по-армейски вымуштрованных, хорошо распаленных и из­рядно оголодавших аскетов — мясо, рыба, яйца, сыр и вино были исключены, разрешался лишь хлеб и одна порция горя­чей похлебки в день — он врывался в храмы, грабил их, гро­мил и сбрасывал в Нил «идолов». Однако все, что представля­ло ценность, что сулило деньги, уносилось в его монастырь. За год до своей кончины якобы в возрасте 118 лет, он подверг подобному набегу один из фиванских храмов. Но теолог Лейпольдт не может не причислить к бесспорным «заслугам» Шенуте то, что «после 450 г. в Верхнем Египте старым богам больше не поклонялись»¹¹⁰.

Святой неоднократно собственноручно упразднял храмы своей родины. «Пример его архиепископа Кирилла вдохно­вил его на то, чтобы добиться больших успехов таким легким и удобным способом», — пишет Лейпольдт и приводит в ка­честве примеров сожжение языческого святилища в близле­жащем Атрибе и храма в деревне Пнеуит (Плеуит). «Язычни­ки, видевшие его деяния, не смели защищаться. Одни бежа­ли, «как лисы от волков». Другие лишь умоляли: «Взгляните на наши святыни», что значило: пощадите святой храм. Лишь немногие находили в себе мужество грозить Шенуте. Мол, если ваши претензии обоснованы, вы можете обратиться в суд и там доказывать их. Действительно, в самый последний момент и среди свиты Шенуте раздались голоса, призывав­шие, быть может, из страха перед возможными последствия­ми, пойти на мировую. Но Шенуте считал, что его долг не по­зволяет ему прислушиваться к подобному. Сделав ставку на благосклонность своего архиепископа и христианского пра­вительства, он хотел во что бы то ни стало завершить начатое дело. Он вынес из храма все, что только можно: священные светильники, магические книги, жертвенные дары, сосуды для зерна, культовую утварь, освященные дары и даже свя­тые изображения богов. С этой богатой добычей он вернулся в монастырь. Возможно, не без оснований Шенуте впоследст­вии упрекали в том, что он присвоил храмовые сокровища с тем, чтобы обеспечить монахам приличный доход, если наста­нут трудные времена. Вскоре дело приняло плохой оборот. Когда один из языческих начальников прибыл в Антиноу, жрецы разграбленного храма пожаловались ему на Шенуте. Если они надеялись, что чиновник-язычник встанет на их сто­рону, то они заблуждались. Они упустили из вида, сколь сильна ненависть народа к ним и сколь велико почитание Шенуте. Короче, утром в день судебного заседания Шенуте прибыл в Антиноу не один. Из всех окрестных деревень и по­местий стекались христиане, мужчины и женщины, столь многочисленными толпами, что все дороги были забиты ими. Час от часу их становилось все больше. Вскоре они заполони­ли весь город, значительную часть жителей которого еще со­ставляли язычники. И когда должно было начаться разбира­тельство, все собравшиеся закричали как один: «Иисус! Иисус!» Восклицания толпы заглушали голос судьи. Процесс был сорван. Шенуте же под громкие торжествующие возгла­сы был сопровожден в так называемую Водную церковь, где он произнес страстную проповедь против язычников»¹¹¹.

К прочим преступлениям: разбою, разрушениям, подстре­кательству и выкачиванию денег прежде всего у богатых землевладельцев-греков — присовокупилось еще и убийство¹¹².

При сожжении большого храма в Панополе был убит бо­гатый предводитель язычников. А поскольку аббат врывался в дома и других знатных лиц, чтобы порушить всевозможных идолов и чертовщину и «очистить» местность, то убивали и там. После того как Шенуте однажды ночью в Ахмине нагря­нул в дом только что уехавшего Гесия, разрушил и сбросил в реку его «идолов», потерпевший пожаловался губернатору. «Жизнь Шенуте» так сообщает об этом случае: «С тех пор как Иисус лишил его (Гесия) его богатств, никто о нем боль­ше не слыхивал». Видимо, это было обычной формулировкой Для сообщения об очередном убийстве, совершенном святым. И когда он, по его собственному признанию, вместе со свои­ми монахами разрушил часто посещаемую языческую статую в Ахмине, город разграбил и поджег, а жителей вырезал, их постигла участь Гесия. Вот как говорит об этом Шенуте: «Бо­льше о них ничего не слышали, и после резни их прах разве­ял ветер...» «Жесткий, суровый, горячий, но и пленительный, завораживающий характер», для которого имела значение «только практика»: «повиноваться Богу и делать свою рабо­ту» (Энциклопедия теологии и церкви/ Lexikon fur Theologie und Kirche)¹¹³.

В «Патрологии» Альтанера/ Altaner, еще одном стандарт­ном католически-теологическом сочинении (с Imprimatur от 1978 г.), Шенуте фигурирует как «выдающийся организатор египетского монашества», «самый значительный автор копт­ской церкви». Эрнст Штейн/ Ernst Stein также восхваляет аб­бата как самого выдающегося религиозного деятеля своего народа, как «культовую личность коптской литературы». Но добавляет к этому, что «своим низким интеллектуальным уровнем и своей жестокостью, не чурающейся собственно­ручного убийства, он дает нам мерило духовой нищеты своей нации»¹¹⁴.

ЕВТИХИАНСКИЙ СПОР

Через несколько лет после торга об унии (433 г.), этого чу­довищного скандала, Несторий, изолированный в пустыне, все еще бедствовал, а его врагов: бывшего друга, а затем пре­дателя Иоанна Антиохийского и св. Кирилла Александрий­ского — уже не было в живых. Но противостояние продолжа­лось и привело к падению Александрии. Монофизитский спор, пришедший в V в. на смену арианскому, расколол цер­ковь и христианский мир еще глубже. При этом, монофизитские «еретики», приверженцы формулы «Mia-physis» («одна природа»), в значительной степени имели право — что само по себе комично — ссылаться на св. Кирилла, поскольку они повсюду «проповедовали ни что иное, как Кириллову или александрийскую христологию» (иезуиты Грильмейер/ Бахт // Grillmeier/ Bacht). Таким образом, этот учитель церкви не так уж далеко отстоит от наиболее распространенной на заре христианства «ереси» Востока. Некоторые исследователи да­же полагают, что он был ее наиболее авторитетным проводником¹¹⁵.

После Нестория патриарший трон Константинополя с 431 г. принадлежал «пустому месту» Максимиану, с 434 г. — честолюбивому Проклу, трижды тщетно претендовавшему на это место и, наконец, после его смерти в 446 г. — честному, но слабовольному Флавиану. В Антиохии после кончины Иоанна в 442 г., в полном соответствии с традицией клерика­льного непотизма, патриархом стал его племянник Домн, чьим советником был, прежде всего, Феодорит, самый вид­ный теолог тамошней школы, «правоверие» которого было несколько шатким. После кончины Кирилла 27 июня 444 г. в Александрии правил его преемник Диоскор, приверженец ра­дикальной Кирилловой теологии, продолжавший традицион­ную борьбу с Константинополем за власть. Швайгер/ Schwaiger пишет, что он был «безудержно честолюбив, беспощаден до жестокости и опирался на имперских военных и боеспо­собные толпы фанатичных монахов». Диоскора католики поч­ти единодушно считают одной из самых прискорбных фигур V в. Однако не случайно, а вполне закономерно, что Кирилл именно его назначил своим архидиаконом и оказывал ему особое доверие. Они были одним миром мазаны. Сюда впол­не вписывается и то, что сразу же после кончины Кирилла Диоскор обвинил своего покровителя в разбазаривании цер­ковной казны, конфисковал его наследство и исключил из александрийского клира многих родственников Кирилла¹¹⁶.

В остальном, в своей борьбе против Константинополя Ди оскор, как и Кирилл, сразу же выступил против столичного патриарха и антиохийской теологии. Но в результате петлю, приготовленную им для обоих своих противников, он затянул на собственной шее. Вероятно, прежде всего потому, что не установил, подобно Кириллу, союз с Римом, понадеявшись, что сможет одолеть и Рим.

На стороне александрийца выступали две влиятельные личности Константинополя: придворный евнух Хрисафий и архимандрит Евтихий.

С того момента как Хрисафию в 441 г. удалось добиться ссылки императрицы Евдокии и нейтрализовать сестру императора Пульхерию, он руководил политикой Феодосия II. Но могущественный евнух враждовал с патриархом столицы Флавианом. За свою помощь Флавиану в избрании того пат­риархом, Хрисафий, вместо ожидаемого вознаграждения, по­лучил лишь освященный хлеб, который он немедленно ото­слал назад дарителю с намеком на то, что у него имеется ап­петит на золото. Третий союзник — архимандрит Евтихий, уважаемый на Востоке настоятель большого монастыря под Константинополем и крестный отец всемогущего евнуха. Бле­стящая троица стремилась ликвидировать унию 433 г. и про­возгласить пресловутые двенадцать анафематизмов Кирилла путеводной звездой «истинной веры», в противовес бесстыд­но торжествующей антиохийской теологии. Патриарх Алек­сандрии Диоскор должен был при этом вновь обрести превосходство над патриархом Константинополя Флавианом¹¹⁷.

Маневр был начат старым аббатом Евтихием.

Католики часто говорят, что он был слаб в догматике, а проще говоря — Дурак от теологии Но в вопросах, касающихся Бога, одни знали и знают ничуть не больше других. В этих делах не помогут ни красноречие, ни изворотливость, ни отсутствие совести. Кто-то может оказаться правым, но по причинам, не имеющим ничего общего ни с логикой, ни с че­стностью, ни с хотя бы минимально достоверным знанием — действительно, откуда бы ему тут взяться! Как бы то ни было, здесь нет ничего «научно обоснованного». Все висит в возду­хе, сплошной обман. Выражаясь словами Канта, «голая идея», «пустые поиски на ощупь, и, что самое прискорбное, при по­мощи пустых понятий». Существует ли что-либо философски более постыдное, чем необходимость распространяться об этом?¹¹⁸

И вот именем Евтихия называется вновь разыгрываемый теологический спектакль, потрясший чуть ли не полмира — евтихианский спор, в ходе которого впервые распадется тра­диционный альянс Рима и Александрии¹¹⁹.

Евтихий, монах с ранней юности, славившийся особым благочестием, был заподозрен в «ереси». Папа Лев, который поначалу хвалил его за усердие, в конце концов пригрозил ему, что «если он останется лежать в грязи своей глупости», то его постигнет судьба тех, чьи «заблуждения» он разделяет. Дело в том, что Евтихий отказывался верить в «две природы Христа после соединения» Он развил пропагандировавшееся александрийской школой учение о соединении божественной и человеческой природ Христа до логического конца — до их полного слияния, т.е. до монофизитства. Эта ветвь христологии восходит к объявленному еретиком епископу Аполлина­рию Лаодикейскому (ум. после 390 г.), который в споре о соединии обеих природ в Господе ограничивал человеческую природу, что тогда еще не заставляло ортодоксов бросаться на баррикады. Целый ряд трудов этого «еретического» епис­копа можно было бы распространять, снабдив подписями «правоверных» отцов церкви, что ныне теологу Генриху Крафту/ Heinrich Kraft представляется фактом отрадным, ко­торый, помимо прочего, показывает «сколь мало даже (!) древние понимали в том, о чем спорили с такой страстью»! И то сказать, не может быть понято то, что пртиворечит всяко­му опыту и основывается на чистой фикции, то есть вымыс­ле. Короче, для обоснования единства личности Господа монофизиты отрицают полноту человеческой природы. Более умеренные «еретики» — после Воскресения, а радикаль­ные — с момента вочеловечивания. В этом, по их мнению, Его человеческая природа отлична от нашей.

Если Несторий настаивал на разделении божественного и человеческого в Христе, на отличии божественной личности от человеческой, то Евтихий проповедовал, что божественное и человеческое в этой личности соединены неразрывно, что человеческое растворилось в божественном — «одна природа после соединения», формула: «Mia physis», которую Евтихий заимствовал у св. Кирилла! Камело/ Camelot признает, что все евтихианство «зиждется на непоколебимой верности формулировкам Кирилла и, прежде всего — формуле об «од­ной природе». Монофизиты признавали в Христе после воче­ловечивания только одну, божественную природу (Mia kai шопе physis). Таким образом, Евтихий оспаривает человече­скую сущность Христа. Он объяснял, что она была поглощена божественностью, «подобно тому, как капля меда поглощает­ся океаном воды». Против этого выступили антиохийцы, опо­рочившие себя унией 433 г. Их новый патриарх Домн, пле­мянник и преемник Иоанна, направил императору протест против лжеучений и клевет монаха Евтихия¹²⁰.

Затем вмешался александрийский патриарх Диоскор I (444—451 гг.). Преемник св. Кирилла, скромно называвший себя «императором Египта», принудил родственников своего предшественника выдать накопленные тем богатства, хотя сам не отказывался от стяжательства. Как и Кирилл, он завел «настоящую, и устрашающую, личную дружину». «Даже (!) в моральном плане он был небезупречен» (Эрхард/ Ehrhard). Подобно Кириллу, он имел при императорском дворе своих шпионов и клевретов. И так же, как Кирилл (а равно как и многие другие епископы), для достижения своих политиче­ских целей он использовал — каков курьез! — монашество: христианскую общность, обязанную своим возникновением идее бегства от мира. Ведь в христианстве все изначальные «идеалы», рано или поздно, превращаются в свою противопо­ложность. Оберегаемый своей личной охраной, архиепископ Диоскор, святой монофизитов, правил, опираясь на голую си­лу, и, при отправлении своего духовного судопроизводства, при случае, прибегал к помощи наемных убийц. В результате, его собственный клир, устав от его беспощадной тирании, об­винил его в желании править в Египте вместо императора (Маркиана)¹²¹.  

Вскоре патриарх вступил в полемику со своим антиохийским коллегой, которая происходила в форме обмена посла­ниями и градус которой все время повышался. Разумеется, за этим стояла застарелая конкуренция обоих патриархатов, тем более что на троне в Константинополе сидел антиохиец Флавиан. Как писал, по поручению антиохийского патриарха Домна, церковный историк епископ Феодорит Кирский: «Диоскор постоянно кивает на трон св. Марка, хотя прекрасно знает, что великий город Антиохия владеет троном св. Петра, главы всех апостолов и учителя св. Марка»¹²².

Протест поступил к верховному пастырю Константинопо ля Флавиану; его «Святейшество» просили не допустить, «чтобы безнаказанно попирались святые каноны, и мужест­венно сражаться за веру». Но Флавиан, человек довольно скромный и боязливый, которого церковная историография предпочитает называть «миролюбивым», хотя подобное опре­деление, честно говоря, едва ли применимо к князьям церкви, не хотел вступать в противоборство с могущественным лидером монашества своей епархии. Несторий, внимательно на­блюдавший из ссылки за полем брани, писал, что Евтихий ис­пользует Флавиана как «слугу». Лишь когда против Евтихия выступил и епископ Евсевий Дорилейский (Фригия), в свое время донесший на Нестория — внушающая страх горячая голова, которой повсюду мерещилась «ересь», человек, кото­рому, причитал Флавиан, «при его религиозном рвении, сам огонь холоден» — ему пришлось вмешаться и вызвать Евтихия в ноябре 448 г. endemousa на синод¹²³.

Первый раз Евтихий не явился из-за данного им обета, второй — из-за болезни. Лишь на третий раз (по действовав­шему церковному праву, вызов на синодальный суд произво­дился трижды, а после третьей неявки обвинение считалось доказанным) он в сопровождении толпы монахов, военных и чиновников префекта гвардии, явился на седьмое и послед­нее заседание синода 22 ноября 448 г. Этой муж, утверждав­ший, что живет в своей келье, как в могиле, на процессе вел себя в манере «удалившегося от мира затворника», который, так сказать, по профессиональным причинам «не мог преры­вать своего затворничества», но «на самом деле, он уже в те­чение десятилетий был в курсе всех церковно-политических коллизий»¹²⁴.

Ссылаясь на кредо св. Афанасия и св. Кирилла, Евтихий отстаивал однозначную — скорее даже радикальную — монофизитскую позицию: разумеется, Христос был настоящим че­ловеком, но его плоть по сути не идентична человеческой. Хотя он до соединения состоял из двух природ но после — нет. Из обеих его природ в момент инкарнации возникла од­на божественная природа (monon physis). Он неустанно твер­дил свой confiteor*: «Верую, что наш Господь до соединения состоял из двух природ, а после соединения я признаю толь­ко одну природу». Даже папа Лев I, по его собственному при­знанию, долго не мог сообразить, что же «ложно» в учении Евтихия! Поначалу даже казалось, что он встанет на его сто­рону, тем более что Евтихий был его союзником в борьбе против несториан. Но патриарх Флавиан собрался с духом и, не преминув пустить слезу, проклял Евтихия за богохульство. Он лишил его должности аббата и священнического сана, от­правил его в ссылку, а в Рим отослал протоколы (gesta) судеб­ного разбирательства, заверенные 32 епископами и — задним числом! — 23 архимандритами и аббатами. Все это, весь свой «груз печали и обильных слез» он сложил к ногам папы Льва. Тот поначалу мало симпатизировал Флавиану, хотя бы из-за хронического раздражения римских епископов тщеславием их константинопольских коллег. По-видимому, Флавиан на­меренно медлил с отправкой документов в Рим. Но в июне 449 г. Лев I предал анафеме Евтихия и его «противоестествен­ное и глупое заблуждение». Теперь он называл ранее считав­шегося большим святошей почти семидесятилетнего главу монахов, который был столь ярым антинесторианцем и дру­гом Кирилла, что последний послал ему экземпляр соборных актов Эфеса, не только «senex imperitus» (старым невеждой), но и «stultissimus» (глупейшим), который не знает не только Писания, но и даже начал символа веры¹²⁵.

Но «волк ереси» не сдавался. Он рассылал по всему свету письма «защитникам веры»: епископам Равенны, Александ­рии, Иерусалима, Фессалоник. Из всего этого уцелело только послание папе Льву I, в котором Евтихий называет все прои­зошедшее заранее спланированной игрой. Там говорится: «Даже моей жизни угрожала опасность, если бы Божьей по­мощью и молитвой Вашего Святейшества (т. е. по недоразу-

Confiteor (лат.) — символ веры. (Примеч. ред.)

мению — К. Д.) военная подмога не спасла меня от яростной толпы черни». Он приложил к сему свой символ веры. Он со­ставил сборник цитат «Отцов», осуждающих двойственную природу Христа. Он пытался воздействовать на народные массы посредством расклейки листовок, которые немедленно срывались по распоряжению патриарха Флавиана. Но Евтихий получил поддержку от императора Феодосия II, которому замолвил за него словечко всемогущий евнух Хрисафий, ис­поведовавшийся у Евтихия. Вместе с александрийским архие­пископом Диоскором они добились у императора согласия на проведение чудовищно дорогостоящего имперского Собора в Эфесе: во имя укрепления истинной веры, как подчеркива­лось в императорском декрете о его созыве от 30 марта 449 г Тщетно пытался полный предчувствий Флавиан, теперь со­стоявший в союзе с папой Львом I, который 16 мая также по­лучил приглашение, воспрепятствовать благочестивому со­бранию¹²⁶.

«РАЗБОЙНИЧИЙ СОБОР» 449 г. В ЭФЕСЕ

Назначенный императором на 1 августа, Второй Эфесский Собор конституировался лишь к 8 августа, в составе, пример­но, 130 епископов. Как и в 431 г. заседали в церкви Марии, месте Кирилловой победы. Согласно императорскому прика­зу, председательствовал александриец Диоскор, прибывший по традиции с двадцатью епископами-вассалами. Папа Дев I поначалу поддерживал с ним хорошие отношения, выражал свое уважение и расположение, надеясь на продолжение взаимопонимания между Римом и Александрией. «Мы наме­реваемся. — писал папа Диоскору 21 июля 445 г., — еще больше поддержать твои начинания, чтобы ты абсолютно ни в чем не испытывал недостатка, ибо, как мы убедились, ты обладаешь духовной благодатью». Когда же с духовной благо­датью было покончено, Лев стал язвительно называть Диоскора «новым фараоном», как прежде называли Кирилла. Бы­ло предрешено: провозглашение единой природы Христа, ре­абилитация Евтихия, отставка Флавиана, как отмщение за го­дичной давности анафему Евтихию, и устранение всех «несториан». За всем следили два императорских комиссара: co­mes святой консистории Элпидий и трибун Евлогий. Они прибыли в Эфес с твердо намеченным планом ведения Собо­ра и с сильным военным отрядом. Феодориту Кирскому, тео­логическому лидеру противной стороны, вообще запретили принимать участие в Соборе. Соборные отцы «эндемическо­го» константинопольского синода предыдущей осени и мно­гие другие епископы — в общей сложности 42 человека — были лишены права голоса. Сам Диоскор прибыл, сопровож­даемый монахами и своей закамуфлированной под санитаров параболан) личной охраной, готовой «на любое насилие» (Каспар/ Caspar) На всякий случай он прихватил с собой и сирийского архимандрита Варсуму (Bar Sauma), известного антинесторианца, которому императорский указ поручил, учитывая его добродетели и правоверность, представлять на Соборе настоятелей монастырей Востока. Варсума же был другом Евтихия, и в нарушение всех традиций — даже не бу­дучи епископом — получил право участия в Соборе и право голоса. Каждого из них сопровождала своя орава дюжих мо­нахов, вооруженных дубьем, причем у Варсумы, как полага­ют, она насчитывала тысячу единиц. Как бы то ни было, эти монашеские орды оказывались чрезвычайно полезными на разных этапах Собора¹²⁷.

Гораздо менее полезными оказались три легата Льва I: епископ Юлий из Путеоли, диакон Иларий, в будущем папа, и секретарь Дульцитий — не зная греческого языка, они за­висели от переводчика, которым был епископ Флоренций из Сард. (Четвертый легат — священник Ренат, которому якобы отводилась важнейшая роль, скончался, добравшись только до острова Делос.) Папские послы доставили послания Льва виднейшим представителям константинопольской знати, а также императору, которого папа тщетно пытался отговорить от проведения Собора. Кроме того, папская почта содержала и «Epistola dogmatica ad Flavianum» («Догматическое посла­ние Флавиану»), так называемый Tomus Leonis, в котором па­па в крайне жестких формулировках отстаивает «единство личности», но «две природы» Воплотившегося. Тем самым па­па противоречит учителю церкви Кириллу, часто говоривше­му о «двух природах» до соединения и об «одной природе» после него — даже о «единой природе воплотившегося Лого­са» (mia physis toy logoy sesarkomene). Подобные взгляды бы­ли объявлены лжеучением еще римским епископом Дамасом в 377 и в 382 гг., а также Константинопольским Собором 381 г.¹²⁸.

      Это послание, в котором «еретик» Несторий, внимательно изучив его в изгнании, нашел подтверждение собственной правоты, согласно позднейшей легенде, положенное Львом на могилу Петра, было поднято чудесным образом усовершенствованным. Тем не менее на Соборе, который анафемствовал учение о двух природах в Христе «после вочеловечивания», оно не было даже оглашено. Диоскор пресек на корню по­пытку папских легатов сделать это. А Ювеналий Иерусалим­ский поддержал его: любого, «кто заговорит о двух природах после вочеловечивания», этот патриарх желал бы видеть со­сланным. Для них учение Нестория было страшнее дьявола. Общий настрой Эфеса был однозначно в пользу Диоскора и Александрии. «Кирилл бессмертен! Живи Александрия, город правоверных!» — вопили соборные отцы А еще они кричали: «Весь мир признал твою веру, о несравненный Диоскор»¹²⁹.

Посланцы Льва в подобных обстоятельствах выглядели не лучшим образом. После их первого, не слишком дружествен­но встреченного выступления, они некоторое время вообще никак себя не проявляли. Когда в заседании под председате­льством Ювеналия 80% синодалов: 113 из примерно 140 уча­стников — согласно намеченному плану, признали правовер­ность Евтихия, епископ Юлий из Путеоли не стал голосовать. А при утверждении обвинительного заключения по делу Фла­виана папские легаты, вследствие различных недоразумений, даже проголосовали за. Лишь после осуждения Флавиана и упрямого Евсевия Дорилейского, бывшего адвоката из Алек­сандрии, выступление которого прерывалось возмущенными выкриками из зала, когда Флавиан во всеуслышание заявил протест и поставил под сомнение «компетентность» Диоско­ра — легат Иларий отважился на краткое вето и швырнул в лицо собранию «contradicitur»[1]. Это явилось кульминацией выступления папской делегации.

      Но тут Святой Дух, что незримо царил в зале, принялся делать это в причудливых формах. Поднялся страшный шум и суматоха. Диоскор дал знак военным — двери отворились, и в помещение ворвались солдаты с обнаженными мечами, александрийские параболаны, личные охранники Диоскора, беснующиеся монахи и визжащая толпа обывателей. Большая церковь Марии огласилась выкриками: «Кто заикнется о двух природах, того — в ссылку!», «Подать сюда Евсевия! Сожгите его, сожгите его заживо! Разодрать его на куски! На куски — за то, что он «раскалывает (единого) Христа». Примечательно во всем этом то, что, как пишет францисканец Геманс/ Goemans, в «выкриках» и «аккламациях» соборных отцов ранней церкви усматривалось тем более сильное и действенное влия­ние Святого Духа, чем дружнее и громче были выкрики. Епи­скопы разбежались по темным углам, либо забились под ска­мьи. Аббат Варсума ополчился на Флавиана, пытавшегося укрыться в алтаре: «Забейте Флавиана!» Константинополь­ский архиепископ позднее тайным посланием, переданным через легата Илария, апеллировал в «резиденцию князя апос­толов». «Нужда заставляет меня, — начинает он свое посла­ние, — надлежащим образом проинформировать Ваше Святейшество (sanctitatem vestram)», — и тут же просит помощи для защиты «благочестивой веры отцов, над которой нависла опасность» — этот константинопольский князь церкви снача­ла попытался спастись в алтаре, но архиепископ Диоскор швырнул его на пол и попинал ногами, в чем спонтанно при­няли участие и другие синодалы, а особенно монахи. Изби­тый Флавиан — обстоятельства и дата его смерти спорны — возможно, он скончался от увечий уже через несколько дней на пути к месту ссылки в Хипайпу (Лидия). (Если все ограни чилось увечьями, в чем сомневаются даже католики. Так, Чедвик/ Chadwick пытается доказать, что Флавиан был убит по приказу св. Пульхерии, которая была заинтересована в его смерти. На следующем Соборе в Халкидоне также поговари вали о том, что Флавиан был не то убит Диоскором, не то за­душен Варсумой. Как бы то ни было, Халкидонские соборные отцы объявили Флавиана — возможно, ставшего жертвой св. Пульхерии — св. мучеником. Поминается 18 февраля.) В 1984 г. Фритс ван дер Мер/ Frits van der Meer просвещает нас во вступлении к своей «Ранней церкви»: «Ландшафт ранней церкви тем и привлекателен для современного христианина, что он находит здесь неразделенную церковь, хотя и дву­язычную, но единую, уверенную в себе, отважную и пото­му — обладающую силой убеждения».

Между тем папский легат диакон Иларий откланялся че­ресчур поспешно — даже не успев захватить свой багаж («omnibus suis»), — чтобы затем основать в Риме, в благодар ность за свое чудесное спасение, капеллу в честь апостола Иоанна, покровителя Эфеса. На нее и по сей день можно по­любоваться в Латеране: Libtratori suo beato Johanni evangelistae Hilarus episcopus famulus Christi (Раб Божий епископ Ила­рий (воздвиг) блаженному апостолу Иоанну за свое освобож­дение)¹³⁰.

Евсевий Дорилейский, смещенный и объявленный еретиком, также смог ускользнуть из Эфеса и воззвал к папе Льву — «единственному, на кого остается надеяться, кроме Господа»¹³¹

А низложенный епископ Феодорит Кирский направил в Рим сразу три в высшей степени льстивых письма: подхалим­ское послание самому папе, другое — архидиакону Иларию, будущему преемнику Льва, а третье — уже покойному к тому времени пресвитеру Ренату, которого он просит: «Уговори святейшего (римского) архиепископа, чтобы он употребил апостольскую власть». И славит папский трон «прежде всего» за то, что его «никогда не коснулось еретическое злово­ние»¹³².

Имперский синод в Эфесе стал величайшим триумфом монофизитов и Диоскора, который держал Собор в руках еще тверже, чем его предшественник св. Кирилл без малого за двадцать лет до этого — свой Эфесский Собор. В отличие от Кирилла, Диоскор уже не нуждался в поддержке римского епископа. Он держал его на коротком поводке и сам стал, опираясь на императора, утвердившего решения Собора, «фактическим хозяином в церкви» (Аланд/ Aland). 113 из присутствовавших на Соборе «отцов» объявили Евтихия пра­воверным и реабилитировали его, Флавиана же низложили, а унию 433 г. расторгли. Разумеется, папа Лев предал Диоскора анафеме, его действия назвал «не решением суда», но «бес­пределом», а сам Собор объявил «поп judicium, sed latrocinium», то есть — «Разбойничьим Собором», собранием, кото­рое, «прикрываясь верой, заботилось о частных интересах (privatae causae)». Впрочем, то же самое может быть сказано и обо всей истории церкви, более того — о каждом верую­щем в отдельности. Не только патриарх Константинополя, но и патриарх Алесандрии Домн II (442—449 гг.), а также Евсевий Дорилейский и епископ Ива Эдесский (этот, восстанов­ленный на Халкидонском Соборе, был, правда, сто лет спустя, в 553 г., вновь осужден эдиктом императора Юстиниана, но­сящим название «Три главы») — короче, все ведущие прелаты-антиохийцы, включая Феодорита, были низложены, про­кляты и отправлены в изгнание. Епископские кресла самых важных епархий Востока заняли приспешники Диоскора. ко­торый отлучил от церкви — поддержанный в этом, правда, лишь десятью египетскими епископами — даже Льва I. По­добной победы Александрия прежде не знавала¹³³.

    Теперь папа отправляет датированное 13 октября 449 г. по­слание «кроткому Величеству», «христианнейшему и досточтимейшему императору» Феодосию. В начале своего посла­ния он делает смелое утверждение, что все обернулось бы иначе, если бы последовали его указаниям. Ибо, если бы не воспрепятствовали прочтению его послания «священному со­бору» (который он и назвал «разбойничьим собором»), то, под воздействием изложения его «истинной веры, на кото­рую нас вдохновили небеса и верность которой мы храним твердо, прекратился бы звон скрещаемого оружия, а с бого­словским невежеством» — можно подумать, что в богословии имеется что-нибудь, кроме этого! — «было бы покончено. Ревность клириков», — каковая процветает и по сей день, — «лишилась бы призрачного повода для своей вредоносности». Папа осудил и то, что «при вынесении приговора присутство­вали не все участники Собора». Так же обстояли дела и на Эфесском Соборе 431 г! «Нам сообщили, что некоторые про­сто не были допущены, что других, по-рабски готовых на что угодно, — так, должно быть, это были вовсе и не еписко­пы! — протащили скрытно. Они покорились... произволу, по­ставили свои безбожные подписи, доподлинно зная, что им придется навсегда распроститься со своими креслами, если они не подчинятся его (Диоскора) приказу». Можно поду­мать, что на Соборах, руководимых католиками, когда-нибудь бывало иначе!¹³⁴

Итак, папа Лев настаивал на том, чтобы отменить «этот гнусный, неправильный приговор, это вопиющее святотатст­во». Ведь с некоторыми неумными людьми дьявол порой иг­рает злую шутку, подсовывая яд, когда те ищут лекарство». Ах, как содрогнулось тут сердце Льва! Он просит Его Величе­ство о проведении Собора «на итальянской земле», дабы бы­ли урегулированы все спорные вопросы и восстановлена братская любовь. Римлянин великодушно соглашается допус­тить на него даже епископов Востока. Он движим желанием «излечить» сошедших с праведного пути истинной веры «це­лительным лекарством». «Даже закоренелый преступник не должен быть лишен единения с церковью, если он исправится». Но если нет — пусть примет яд от католицизма, то есть пусть немедленно будет «лишен кресла». Одна сторона не уступает другой в коррумпированности и жажде власти¹³⁵.

Но как бы папа ни проклинал решения Собора, которые он полагал преступными, и считал себя смертельно оскорб­ленным ими, он все же не осмелился ни самостоятельно, ни посредством синода публично оспорить эфесские решения, а тем более отменить их. Это стало бы нарушением, в той или иной мере, имперского церковного права, согласно которому

Вселенский Собор имел верховную юрисдикцию во всей цер­кви. Когда позднее он отсылал в Галлию часть актов Халкидонского Собора, exemplar sententiae, то не побоялся выма­рать из полного текста приговора Диоскору сюжет о том, как Диоскор проклял его самого: западным епископам вовсе не следовало знать даже о возможности подобного¹³⁶.

Разумеется, Лев настойчиво апеллировал к императору. Он вновь и вновь писал: «Я заклинаю Вас, не взваливайте на себя бремя чужого греха!», «...освободите Вашу благочести­вую совесть от вины». Он молил его «во имя святой Троицы... и во имя святых ангелов Христовых». Он заклинал его от имени всех своих епископов, всех церквей «нашей половины Империи». Он обращался к «кроткому Величеству, обливаясь слезами». Он называл его: «Всехристианнейший и коленоп­реклоненно почитаемый император». Но писал он и (правда, уже скончавшемуся) св. Флавиану, клиру и монахам Констан­тинополя, всем гражданам этого города, епископам Востока, Италии и Галлии. Он всех призывал на борьбу за католицизм. Но прежде всего он прикрывался Пульхерией, самой стар­шей властолюбивой сестрой императора, которая воспитыва­ла его в строго христианском духе, хотя сама нарушила ран­нее данный обет девственности, послужив в этом примером для своих сестер. В силу своих полномочий, полученных им от св. Петра, папа просил ее, «постоянно поддерживающую церковные начинания», ходатайствовать перед Феодосием. Свое письмецо Пульхерии присовокупил и столь чудесным образом спасшийся в Эфесе диакон Иларий. Лжемонахиня, очевидно, считалась важнейшей проримской фигурой в им­ператорском доме Константинополя.

    Но сам правитель решительно встал на сторону Диоскора. На празднике в честь «престола Петра», который отмечался 22 февраля в церкви Св. Петра, папа Лев I смог уговорить им­ператора Валентиниана III, его мать Галлу Плациду и его супругу, дочь императора Феодосия II, Лицинию Евдоксию, а также сестру императора Валентиниана направить «кроткому Величеству» в восточный Рим четыре письма с просьбами об отмене решения имперского Собора в Эфесе. Высокопостав­ленные дамы писали, «мешая слова со слезами», «едва в си­лах говорить, преодолевая печаль», но Феодосий остался не­преклонен. Лев это ловко придумал, так как эти послания двора буквально сочились подобострастием перед римским престолом, обладающим «самым большим авторитетом»; ав­тор и авторши были большими католиками, чем Папа Рим­ский. Но Феодосий запретил любое вмешательство «патриар­ха Льва» в дела Востока, назвал Собор «Божьим судом», а его результат «чистой правдой». Флавиан, «повинный во вредных новшествах», понес, мол, заслуженное наказание. «После его деления в церквах воцарились мир и полное единодушие . » Преемником «блаженного Флавиана», которого послание Льва уже не застало живым, стал александрийский apokrisiar при константинопольском дворе Анатолий, собственный пре­свитер и креатура Диоскора. Он, в свою очередь, посадил на патриарший престол Антиохии своего ставленника Макси­ма¹³⁷.

Но теперь, когда Диоскор Александрийский, как раз гото­вился повелевать всей церковью Востока, он рухнул с высот триумфа. Заурядный несчастный случай повлек за собой ра­дикальный поворот имперской и церковной политики.

28 июля 450 г. погиб, упав с лошади на охоте, до последне­го момента поддерживавший монофизитов, всего лишь соро­кадевятилетний император Феодосий II, последовательный оппонент папы. Он не оставил после себя наследника. Св. Пульхерия, его лицемерно благочестивая сестра, некогда вы­тесненная с политической сцены Хрисафием, захватила браз­ды правления государством, и первым деянием нового прави тельства стало убийство всесильного евнуха Хрисафия, дей­ствовавшего заодно с патриархом Александрии. Затем Евтихия доставили из его монастыря и содержали под стражей в предместьи Константинополя. А папа Лев немедленно углядел в этом «преумножение милостью Божьей католических сво­бод».

      Действительно, ветер теперь переменился. Полковедец Аспар, сильный человек Востока, 25 августа привел к власти ге­нерала Маркиана (450—457 гг), который только что женился на 51-летней, до и после вступления в брак сохранявшей дев­ственность св. Пульхерии, и стал ее соправителем. Маркиан, который, как пишет Проспер/ Prosper, был «тесно связанным с церковью» новым человеком, открытым противником моно­физитов и всего лишь прихотью императрицы, неоднократно предлагает папе проведение Собора для «спокойствия хрис­тианской религии и католической веры». Но Лев, теперь уве­ренный в поддержке правителя, более не нуждался в Соборе Господь, пишет он Маркиану, призвал его «для защиты ве­ры», и заклинает того именем Господа нашего Иисуса Христа не допускать обсуждение этой веры на каком-либо Соборе. Тело Флавиана было торжественно погребено в кафедраль­ном соборе Константинополя, аббат Евтихий был отлучен от церкви на Поместном Соборе, а доселе победоносный патри­арх Александрии Диоскор обвинен в хуле на Св. Троицу, в «ереси», осквернении реликвий, в воровстве, убийстве и так далее. Александрия «вновь становится ареной кровавых, по­рожденных нетерпимостью столкновений» (Шультце/ Schultze). Епископы тут же единодушно отреклись от Диоскора, взвалили на него всю вину и уверяли, будто прежде были вы­нуждены подчиняться силе И Анатолий (449—458 гг.), кото­рого Диоскор сделал патриархом Константинополя, тотчас по настоянию вступившей в брак «монахини» пополз к кресту, на сей раз к римскому, предал своего благодетеля Диоскора и отправил в Рим множество покаянных заявлений эфесских синодалов. Но он вел двойную игру. Антиохийский патриарх Максим также собирал заявления с проклятиями Несторию и Евтихию. От Диоскора отрекся даже его собственный архи­диакон — и стал, как известно, патриархом Александрии¹³⁸.

Итак, патриархат, одерживавший в борьбе за восточную церковь на протяжении трех поколений победу за победой, все же утратил свое ведущее положение. Его стремление к власти окончательно потерпело крушение. Отныне несколь­кими сотнями восточных епископств безраздельно правил его константинопольский конкурент. Он далеко превосходил Александрию и Антиохию, равно как и епископа Рима, кото­рый правил теперь лишь на большей части Италии и Илли­рии, но усердно и энергично плел свои сети на Востоке. Правда, здесь не все было гладко.

ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР, ИЛИ «МЫ КРИЧИМ ВО ИМЯ БЛАГОЧЕСТИЯ»

Еще 9 июня 451 г. Лев попросил императора Маркиана, ввиду военных тревог, отложить проведение Собора. Но Маркиан уже принял другое решение. Так начинался извест­ный Четвертый Вселенский Собор, последствия которого ска­зывались и спустя столетия. По сравнению с предыдущим, «разбойничьим Собором», он был не менее срежиссирован­ным и, по крайней мере в отдельных эпизодах, не менее бур­ным.

Как обычно, Собор был созван императором, а его уведо­мительное послание от 17 мая 451 г., адресованное всем мит­рополитам, начиналось словами: «Божественные дела должны быть поставлены превыше всех вещей». Монарх определил также, не посовещавшись с каким-нибудь епископом или «папой», время и место проведения Собора, что тогда было в порядке вещей. (Поначалу была выбрана Никея, но затем остановились на Халкидоне, современный Кадикёй, на проти­воположном Константинополю берегу Босфора.) И разумеет­ся, папа Лев I «Великий» подчинился без всяких возражений, хотя вовсе не желал Собора, неоднократно высказывал это и подчеркивал, что в более спокойные времена хотел бы прове­сти Собор в Италии. Но поставленный перед свершившимся фактом, он писал 26 июня 451 г. в своем приветственном по­слании епископскому собранию: «Надлежит одобрить благо­честивую рекомендацию августейшего правителя, который соизволил созвать вас для уничтожения силков дьявола и вос­становления мира в Церкви. Чтя право и честь блаженного апостола Петра, он пригласил нас своим письмом почтить на­шим присутствием досточтимый Собор. К сожалению, недо­статок времени и древний обычай не позволяют сделать это. Однако пусть ваше братство видит меня председательствую­щим (praesidere) на вашем Соборе в лице братьев.., послан­ных апостольским троном»¹³⁹.

Вслед за этим прибыли папские легаты: в качестве особо доверенного лица, для которого папа добивался права предсе­дательствовать на Соборе вместо себя («vice apostolica») — епископ Пасхазий из Лилибойма (современная Марсала на Сицилии), а также епископ Луценций из Асколи, римский священник Бонифаций, епископ Юлиан Косский, который являлся советником и экспертом по Востоку, и некий секре­тарь. Но папское приветственное послание им удалось зачи­тать только на специальном заседании ближе к концу Собо­ра! На открытии Собора 8 октября 451 г. в церкви Св. Евфимии центральный неф занимали: императорские уполномоченные, консулы, сенаторы, префекты — не менее восемнад­цати человек. Сам император так или иначе оказывал решаю­щее влияние на работу Собора из своего «божественного дворца», а в заседании 25 октября он вместе с императрицей присутствовал лично. Только после его одобрения решения Собора получали законную силу. И утверждение папы Пия XII в его энциклике 1951 г. «Sempiternus Rex Christus», посвя­щенной 1500-летию Халкидонского Собора, будто это церков­ное собрание проходило под председательством папских лега­тов и приоритет Рима был признан всеми соборными отца­ми — лживо, равно как и аналогичное высказывание Пия XI в его энциклике 1931 г. «Lux veritatis» к 1500-летию Эфесского Собора. Не говоря уже о прочих (обслуживающих рим­ские притязания на верховенство) тенденциозных искажени­ях и исторических подтасовках в циркуляре Пачелли¹⁴⁰.

Но католические богословы — от выдающихся до менее значительных, вплоть даже до мелких сошек, вплоть до иезу­ита Якоба Линдена/ Jacob Linden — лгут, непременно с impri­matur: «На всех Вселенских Соборах всегда (!) председатель­ствовали папы или их представители». Вплоть до католиче­ских апологетов Коха/ Koch и Зибенгартнера/ Siebengartner: «Никогда и ни одно церковное собрание не проводилось без председательства папы или его представителей». Вплоть до католика Й. П. Кирша/ J. P. Kirsch; «Председателями на Со­борах были папские легаты». Вплоть до католической «Эн­циклопедии теологии и церкви»/ «Lexikon fiir Theologie und Kirche»: «...председательствовал папский легат». Что ж тут удивительного! Ведь уже на Халкидонском Соборе легат Луценций свидетельствовал против Диоскора: «Он осмелился проводить Собор без святого престола, чего никогда не было, и что никогда не дозволялось». Так два тысячелетия подряд католики лгут на весь мир¹⁴¹.

Папа Лев I хотя и пытался зарезервировать за собой право председательствовать на Соборе 451 г. — но не получил его! Он ходатайствовал перед императором Маркианом, чтобы вместо него («vice теа») председательствовал Пасхазий, и от­писывал епископам далекой Галлии, что его «братья» вместо него «председательствуют на восточном Соборе». На самом деле — только на одном заседании! Даже голландский фран­цисканец Мональд Геманс/ Monald Goemans, предполагая, что читатель соборных актов, «учитывая исключительную роль императорских комиссаров, может прийти к выводу, будто в их руках находились бразды управления Собором», сам же неоднократно констатирует, что именно они «предсе­дательствуют», «председательствуют» и еще раз «председате­льствуют»: на первом, втором, четвертом и пятом заседаниях. На шестом (25 октября) — когда присутствовали император и императрица Пульхерия и когда был торжественно принят халкидонский символ веры. На заседаниях с восьмого по сем­надцатое. Да, они крепко держали Собор в своих руках. Они, а ни кто другой, всякий раз спасали Собор в критические мо­менты¹⁴².

Разумеется, устами представителей государя вещал сам Святой Дух — как бывает всякий раз, если речь идет о благе римской церкви. Если же нет — то вещает дьявол. (Почему Святой Дух вообще допускает, чтобы дьявол получал слово, чтобы речь заходила и о не-благе римской церкви, чтобы это случалось даже на признаваемых Римом Соборах, даже на «Вселенских», как, например, на Константинопольском 381 г. или, как мы покажем, на Халкидонском — то тайна самого Святого Духа.)

Лев I ни в коем случае не хотел допустить дискуссии по вопросам веры. Папы вообще недолюбливают подобные деба­ты, настоящую полемику, особенно касательно догматики. Соборным отцам Лев сообщает в своем приветственном по­слании, что не должно остаться никаких сомнений о том, «че­го я желаю. Давайте же, возлюбленные братья, навсегда от­ринем дерзостное обсуждение Богом данной веры Пусть умолкнет тщеславное неверие заблудших, пусть окажется под запретом отстаивание того, во что нельзя верить...» И импе­ратора Маркиана он заклинал в своем послании от 20 июня

451    г.: «И никакой дискуссии о возможности возврата к прежней практике!»¹⁴³

Не исполнив просьбу папы о председательствовании на Соборе, не прислушались также и к этому его призыву. На­против, императорские комиссары упорно настаивали на этих дискуссиях. Однако проект символа веры, разработан­ный комитетом Собора, был решительно отклонен на пятом пленарном заседании 22 октября. Папские легаты пригрозили отъездом и проведением Собора в Италии. Император оказы­вал давление на синодалов: либо новый символ веры — либо перенос Собора на папскую территорию. Предпочли выбрать новый символ веры. Епископы покорились и составили но­вую редакцию символа, основанную на доктринальном сочи­нении Льва. Это произошло не потому, что признали автори­тет римлянина в вопросах догматики, но из-за убежденности, что его «Tomos» не выходит за рамки ортодоксальной веры¹⁴⁴.

Этот Собор — триумф ортодоксии, был одним из представительнейших собраний старой церкви. В нем принимало участие около 600 епископов. Кардинал Хергенретер/ Негgenrother говорит о числе участников от 520 до 630. Под со­борными актами (praxeis, actiones), которые содержат матери­алы заседаний, не всегда в хронологической последовательно­сти и, как правило, не совпадают в цифрах, стоит максимум 452  подписи. В действительности же «присутствовало от 350 до 360 отцов» (францисканец Геманс/ Goemans). На первом заседании (8 октября) патриарху Диоскору было предъявлено обвинение, на третьем (13 октября) — он был низложен. Но его учение осуждено не было! Предусмотрительный Диоскор больше не являлся на заседания и, со своей стороны, отлучил папу от церкви. Собор лишил его епископского кресла и всех духовных званий (впоследствии император сослал его снача­ла в Кизикос, затем в Гераклею и наконец в Гангру в провин­ции Пафлагония, где он и скончался через несколько лет). Злодеем, дабы не терять всех прочих злодеев, оказался оди­ночка — подобная тактика применялась уже в деле Нестория. Итак, из-за страха перед репрессиями собрание приняло в точности ту формулу, которую предложили: председательст­вовавший император Маркиан, которого называли «новым Давидом», «новым Павлом», «новым Константином» и даже «священником» и «вероучителем» (!), папа и Константинопо­льский патриарх Анатолий. Эта формула стала основой всех ортодоксальных толков: греческого православия, католицизма и протестантизма. Эта формула диофизитства — один Хрис­тос в двух природах¹⁴⁵.

Подобно тому, как на Никейском Соборе символ веры удалось принять лишь благодаря императору Константину, по причине чего Иоганн Галлер/ Johannes Haller издевательски именует его «константиновским», так и в Халкидоне оконча­тельную формулу «удалось принять лишь под интенсивным политическим воздействием: только грозный ультиматум им­ператора привел к недвусмысленному и окончательному ре­шению вопроса о соотношении божественной и человече­ской природ в Христе, что и было зафиксировано в формуле символа веры» (Каверо/ Kawerau). Ведь сам папа Лев I при­знавал решающую роль императора в победе Собора над но­вой «ересью», «...поскольку святым... усердием Вашей крото­сти было уничтожено пагубное заблуждение...»¹⁴⁶.

      И позднее халкидонский символ однозначно связывался с личностью императора. Должно быть, не слишком ошибался несторианский патриарх Элиа из Нисибиса (975—1049 гг.), когда писал в своей книге «Доказательство истинности ве­ры»: «Но император сказал: «Надо принять не две личности, как у Нестория. не одну природу, как у Диоскора со товари­щи, но — две природы и одну личность». Это свое повеление он отстаивал силой, поражая мечом всякого противоречащего и говоря: «Из двух зол выбираем меньшее»... Наши люди... учили, что императорское воззрение порочно и предосудите­льно, что он не прав, и стойко держались своей старой истин ной веры, в которой ничего не поменялось, которая никогда не становилась причиной насилия, которая не нуждалась ни в посредничестве, ни в подкупе. И не деньгами утвержда­лась...»¹⁴⁷.

Большинство соборных отцов вряд ли было способно вникнуть в теологические тонкости. Умственный уровень многих епископов можно исчерпывающе представить себе по официальной справке Антиохийского Собора 324—325 гг., со­гласно которой большинство епископов «ничего не смыслят (даже) в делах церковной веры»! По тому, что на Соборе в Эфесе 449 г. многие епископы даже не могли написать собст­венное имя и просили других расписаться вместо себя! По тому, что и на Халкидонском Соборе заседало сорок безгра­мотных епископов! Даже современный католик подчеркивает чудовищно низкий уровень «тогдашнего епископата Восточной Римской империи» (Хааке/ Haacke). Разве дела в Запад­ной Римской империи обстояли иначе? Да, по общему при­знанию, еще хуже!¹⁴⁸

Правда, формулу: «один Христос в двух природах» — ни­кто так и не смог понять. Различать, не разделяя; соединять, не смешивая! Да, великое таинство. По сей день никому не­понятное. Об этом догадываешься, читая разъяснения бенедектинца Хааке, который сравнивает монофизитов «с нацио­нал-социалистами»: «В отличие от монофизитского смеше­ния, подчеркивалось примешивание; вместо искаженного не разрывного соединения теснейшее взаимопроникновенное существование»! Но ведь нуждались-то в абсолютно божест­венном Господе! Равно как и в абсолютно человеческом! Но прежде всего нуждались — в епископском кресле!¹⁴⁹

Зачитывание догматического послания Льва (epistola dog­matical, называемого на Востоке Tomos Льва, а в коптских ис­точниках — Tomos злого Льва, и целиком ориентированного на антиалександрийскую христологию, которое состоялось на втором заседании, 10 октября, проходило под восторженные выкрики: «Это вера отцов, апостолов! Мы все верим так, пра­воверные верят так! Анафема тому, кто верит не так! Это Петр говорит устами Льва! Так учил Кирилл! Вечная память Кириллу! Лев и Кирилл учили одинаково! Анафема тому, кто учит не так!» Высокопоставленным бойцам за веру не пона­добилось на размышление трех дней, остававшихся до следу­ющего заседания: «Никто из нас не сомневается, мы уже все подписали», — кричали они. Позднее такого триумфа пап­ский авторитет не знал четыре века, вплоть до Четвертого Константинопольского Вселенского Собора 869—870 гг.¹⁵⁰.

С формулой «Петр говорит устами Льва!» католическая догматика и апологетика больше не расставались, тем более что ее запустили в оборот восточные епископы. Всякий раз, когда потчуют историческими «доказательствами» догматиче­ского авторитета пап, подается и она. Но вот что пишет католический теолог и историк церкви Швайгер/ Schwaiger: «Тщательное изучение источников показывает, что Халкидонский Собор для обоснования принятия Tomus Leonis ни­где не ссылается на некий безусловный догматический авто­ритет папы... Часть епископов, по всей видимости, приняла Tomus Leonis только под серьезным давлением императо­ра»¹⁵¹.

«Шедевр» Льва — сегодня без сомнения более пригодный к снятию тяжелейших нарушений сна, нежели к снятию са­мых заурядных сомнений в вопросах веры — сплошь и рядом (дадим хотя бы поверхностное представление об этом) выгля­дит следующим образом: «Рождение во плоти есть свидетель­ство человеческой природы, но рождение от Девы — знак божественной силы. О детстве Младенца можно судить по про­стоте его колыбели, о величии Всевышнего свидетельствуют голоса ангелов... Тот, Кого коварство дьявола искушает как человека, Тому как Богу служат ангелы. Голод, жажда, уста­лость, сон — очевидные проявления человеческой природы; но пятью хлебами накормить пять тысяч, дать самаритянке живую воду, так что испивший ее никогда вновь не испытает жажды, идти по воде, аки по с уху, запретить ветрам и морю, чтобы сделалась великая тишина — несомненно проявления божественной природы. Не говоря о многом другом, если не может принадлежать одной и той же природе: скорбящим сердцем оплакивать умершего друга — и своим приказом вновь пробудить к жизни его, четыре дня пролежавшего в гробу; висеть на кресте — и день превращать в ночь и содро­гать стихии; быть пронзенным гвоздями — и открыть врата рая уверовавшему разбойнику, то одной и той же природе не может принадлежать и: «Я и Отец — одно», и: «Отец больше, чем Я»¹⁵².

Вряд ли кто-нибудь воскликнет: «Отлично рыкнул, Лев!»*.

Неудивительно, что критически настроенные историки

Фраза из комедии В. Шекспира «Сон в летнюю ночь», ставшая в Гер­мании «крылатым» выражением. (Примеч. ред.)догматики, как Харнак/ Harnack или Зееберг/ Seeberg, оце­нивают Tomos Льва крайне отрицательно. Удивительнее то, что Эрих Каспар/ Erich Caspar не отказывает ему в «убедительности». «Убедительная пробивная сила для самых широких масс» — спору нет. Ведь самые широкие массы поверят во что угодно!¹⁵³
      Быть может, папскую затею, эту раздражающую бездухов­ную душевную экзальтацию, попытку perse[2]объяснить не­объяснимое, облечь плотью призрак — лучше всего проком­ментировать советом, который св. Иероним дал священнику Непоциану по поводу отношения к болтунам и пустомелям: «Предоставим же невеждам бросаться пустыми словами и бойкостью языка восхищать чернь. К сожалению, люди не­редко слишком самонадеянны и пытаются объяснять то, чего сами не понимают. И в конце концов, объяснив что-то другим, сами себе мнятся светилами. Нет ничего проще, чем дурачить простой люд и его сборища потоком слов, ибо чем меньше у слушателей знаний, тем легче добиться их восхищения»¹⁵⁴.

С точки зрения умственных способностей, подавляющая часть блестящего соборного общества, в котором каждый де­сятый из высокочтимых господ не умел читать и писать, ко­нечно же, представляла собой вышеуказанное «сборище». Что не мешало работе их органа речи. Ведь обсуждались не только и не всегда догматические проблемы, иногда можно было и промолчать под благовидным предлогом. Обсуждались и скандалы. Как, например, распря между эфесскими еписко­пами Бассанием и Стефаном. Доходило до форменных пота­совок, к таким сценам между отцами, ведомыми Святым Ду­хом, что даже католик Георг Швайгер/ Georg Schwaiger «по большому счету» не видит разницы между Четвертым Все­ленским Собором и «разбойничьим Собором» в Эфесе! Рейн­гольд Зееберг/ Reinhold Seeberg, отмечая «исключительно безрадостное впечатление», к тому же подчеркивает, «что все протекало не менее бурно, чем на разбойничьем синоде». Ему почти дословно вторит Каспар/ Caspar. Протоколы засе­даний наглядно показывают, что синодалы погрязли в собственных распрях и все быстро окончилось бы фиаско, если бы государственная власть не навязала им предельно жесткий регламент¹⁵⁵.

    Комиссары императора выражали неудовольствие «пле­бейскими» выкриками епископов. Те же визжали: «Мы кри­чим во имя благочестия и ортодоксии».

В то время как Диоскор, положение которого изначально было столь же безнадежным, как положение Нестория в 431 г. в Эфесе, остался верен себе и продолжал отстаивать свои взгляды, епископы, всего лишь двумя годами ранее вос­хищавшиеся им, единодушно отвернулись от него. Уже на первом заседании, вечером при свечах, было принято реше­ние о его низложении. Его бессовестно предали. «Долой Диоскора-убийцу!» — кричали они и обзывали его «еретиком», оригенцем, хулителем на Св. Троицу, сластолюбцем, осквер­нителем реликвий, вором, поджигателем, убийцей, государст­венным преступником и т.д. Дело происходило на третьем за­седании, 13 октября, когда он in absentia[3] был низложен¹⁵⁶.

При появлении на Соборе Варсумы, заявившего о себе как о несторианце, вновь поднялась буря возмущения: «До­лой убийцу!» Епископ города Кизикос кричал: «Он убил бла­женного Флавиана. Он был там и кричал: забейте его!» Дру­гие верховные пастыри вопили: «Варсума погубил всю Си­рию». Варсума оставался непоколебим. Когда появился исто­рик церкви, епископ Феодорит Кирский, верный друг Несто­рия и противник Кирилла, а одновременно «одна из величай­ших фигур того времени» (Камело/ Camelot), и даже «своеоб­разный Августин Востока» (Дюшесн/ Duchesne), «отцы» из Египта, Палестины и Иллирии огласили храм оглушительным ревом: «Вышвырнуть Иуду, врага Господа! Не называйте его епископом!» «Он еретик! Он несторианец! Долой еретика!» Но даже «Августин Востока», епископ Феодорит, враг Кирил­ла и друг Нестория, после недолгого сопротивления, предал его. Поначалу он заявлял: «Прежде всего, уверяю Вас, что я не претендую на епископство...» Поскольку именно на негото Феодорит и претендовал. А когда ему пригрозили, что он не будет восстановлен в должности и вновь будет осужден, он заявил для протокола: «Пусть Несторий останется в ссылке, равно как и всякий, кто не признает Святую Деву Богородицей (theotokos), а также всякий, кто делит единственного Сына надвое... И в заключение: приветствую всех Вас!»

И в заключение: приветствую всех Вас!

Лишь тринадцать прибывших с Диоскором египетских епископов нарушали единодушие. Они не признали Евтихия виновным и упорно отказывались принять догматическое по­слание Льва: «Нас убьют, нас убьют, если мы сделаем это». Ни уговоры, ни угрозы не помогали. Они настаивали по меньшей мере на отсрочке до выборов нового александрийско­го патриарха. Они желали сохранить верность вере отцов и предпочли бы умереть тут же, нежели быть забитыми камня­ми по возвращении в Египет. Все это происходило с большим пафосом, под громкие стенания епископов, и в результате от императорских чиновников была получена отсрочка до появ­ления нового владельца александрийского патриаршего пре­стола. И все же формула о «двух природах, как мы вскоре увидим, приведет к страшным эксцессам в Египте и Палестине¹⁵⁸.

28-й КАНОН

Принятие двадцати семи канонов прошло для Рима почти без проблем (если не иметь в виду каноны 9 и 17, расширяв­шие права константинопольских патриархов). Но на заседа­нии 29 октября был принят последний, «28-й канон», который доставил догматическим победителям: «Великому» Льву и папству — жесточайшую головную боль, церковно-правовую и церковно-политическую. Ведь этот канон стал «глубинной причиной всех будущих разногласий... и остается таковым по сей день» (Делгер/ Dolger)¹⁵⁹.

      Епископское собрание, видимо, подобным способом ото­мстило Риму, навязавшему ему при помощи императора дог­матическую формулу, и узаконило верховную власть патри­арха Константинополя на всем Востоке. Ссылаясь на третий канон Второго Вселенского Собора (Константинополь, 381 г.), наделивший Константинопольского епископа «почетным вер­ховенством», правда, вслед «за римским епископом», Халкидонский Собор теперь «уравнял в привилегиях» патриархов Рима и нового Рима (Константинополя). Кроме того, Констан­тинополь получил право — в силу «издавна существующей традиции» (consuetudinem, quae ex longo iam tempore permansit) — посвящения в сан в епархиях Азии, Понта и Фракии. Это значило, что в этих епархиях епископ Константинополя получал право рукоположения в митрополичий сан. Тем са­мым, он кроме почетного верховенства обретал и юрисдик­цию над огромной территорией на Востоке. Хотя за старым Римом и сохранялось право первенства, новый Рим получал такие же привилегии. Папские легаты, по-видимому, не имев­шие инструкций для обсуждения конституционно-правовых вопросов, сознательно, но недальновидно проигнорировали решающее заседание, а на следующем — выразили самый ре­шительный протест. В ответ на требование комиссаров пред­ставить каноны, на которые ссылались обе стороны, Пасхазий процитировал шестой канон Никеи, правда, в сфальсифи­цированной римской редакции. Этот канон в латинском вари­анте, датируемом 445 г., озаглавленный «De primatu ecclesiae Romanae», начинается со слов: «Римская церковь всегда обла­дала верховенством (primatum)». Однако эти слова представ­ляют собой интерполяцию, т. е. позднейшую вставку, поско­льку они отсутствуют в константинопольском варианте того же самого канона. Легат Луценций, епископ Геркуланума, усомнился в добровольности подписей и утверждал, что отцов-синодалов одурачили, что они были принуждены, введе­ны в заблуждение и поставили свои подписи под давлением. Ответом ему стало многогласное, если не единодушное «Ни­кого не принуждали!» Некоторые верховные пастыри засвидельствовали, что они подписывались добровольно и не име­ют возражений против принятого решения. Императорские секретари все скрупулезно внесли в протокол, затем состоя­лось голосование — и 28-й канон, вопреки протестам рим­ской делегации, был принят: «Зачитанное одобрено всем си­нодом».

      Естественно, Лев I был явно доволен решениями Собора, но лишь в той части, где они касались веры, «in sola fidei cau­sa». Но вообще-то римлянин не желал уравнения в правах Рима и Константинополя, новой имперской столицы. В пись­ме императору он признавался, что был «болезненно удив­лен», когда дух тщеславия вновь нарушил едва восстановлен­ный мир в церкви. Ведь в церковных делах должны царить иные, нежели в светских, принципы, «alia ratio est rerum saecularium, alia divinarum». Фактически же 28-й канон соответ­ствовал принципу, четко сформулированному еще Антиохийским синодом (328/329 гг.), согласно которому цивильный статус территории определяет и ее церковный ранг. С импе­ратором Лев вел себя сдержанно, а вот с другими: св. Пульхерией, патриархом Анатолием и Юлианом Косским — он бу­шевал. Обуреваемый властолюбием, «архиепископ» Рима, как его славили синодалы после окончания Собора, не одобрял стремления Константинополя к верховенству, в сердцах на­зывая это: «необузданной алчностью», «безмерным превыше­нием полномочий», «дерзким самомнением», «неслыханной наглостью» и попыткой (как говорится в письме к константи­нопольскому патриарху Анатолию, которому он писал, пожа­луй, особенно резко) «подорвать самые святые каноны. Види­мо, тебе почудилось, что настал благоприятный момент, что­бы, подчинив себе александрийский престол, который поте­рял свое второе по рангу место, и антиохийскуто церковь, утратившую свое третье место, обесчестить всех митрополи­тов»¹⁶⁰.

Александрийское «папство» было сокрушено Римом в со­юзе с императором. Ныне же Лев, по всей видимости, опа­сался «папства» константинопольского, столичного. Опасался всерьез, поскольку Рим даже на Западе перестал быть столи­цей Империи; ею стала Равенна. Превознося Никейский Со­бор как «особо божественный» и уличая константинополь­ского патриарха Анатолия в «низменном властолюбии», Лев разносит в пух и прах Константинопольский «Вселенский» Собор 381 г. Он полагает, что «ровным счетом ничего не зна­чит», если для собственной выгоды процитирована «руко­пись, которую шестьдесят лет назад якобы сочинили какие-то епископы» — документ, который ни один из предшественни­ков Анатолия не доводил до сведения апостольского трона. «Этот заведомо ущербный и давным-давно канувший в Лету (!) документ, ты теперь, по прошествии стольких лет, пытае­шься подкрепить, выманив у братьев (халкидонских синодалов) мнимое одобрение...» В то время как греческая церковь в общем и целом придерживалась 28-го канона, Лев объявил (в письме к императрице Пульхерии) одобрение его еписко­пами «недействительным» и отменил его «силой авторитета блаженного апостола Петра полностью и навсегда» (in irritum mittimus et per auctoritatem beati Petri apostoli, generali prorsus definitione cassamus)¹⁶¹.

Даже иезуит Алоиз Грильмайер/ Alois Grillmeier откровен­но признает, что 28-й канон интересовал папу «явно больше, чем догматический итог Собора». Он признает, что Лев «ни­мало не вникал в реальное положение в восточных церк­вах»¹⁶².

При всем при том, этот папа делал вид, что он чрезвычай­но заботливый и самоотверженный человек. «Я ощущаю себя настолько проникнутым любовью к сообществу братьев, — писал он своему константинопольскому сопернику, — что не удовлетворю просьбы ни одного из них, если знаю, что это пойдет ему во вред...» И не раз Лев маскировал под братскую любовь к ближнему свое безмерное честолюбие. Например, борясь против св. Илария Арльского (Галлия) — очередное противостояние двух святых — он завершает свое послание галльским епископам нижеследующими словами: «Мы борем­ся за право рукоположения в ваших провинциях, но делаем это не для себя, как, возможно (!), по своему обыкновению пытается представить Иларий, дабы ввести вас в заблужде­ние; мы взяли на себя заботу хранить это право для вас, дабы не было места новшествам и дабы никто не дерзнул свести ваши привилегии на нет»¹⁶³.

Кем же был этот папа, упрекавший, зачастую справедли­во, других епископов, даже святых, в самонадеянности и дер­зости, сам же без всяких на то оснований произносивший дерзкие речи, как ни один из римских епископов до него? Скрывавшийся под маской альтруиста, создававший види­мость заботы о сохранении привилегий других епископов, при этом отнимая их?

 

 

[1] «Contradicitur» (лат.) — протестуем. (Примеч. peg)
[2] Per se (лат.) — самостоятельно, лично. (Примеч. ред.)
[3] In absentia (лат.) — заочно. (Примеч. ред.)
* D11 о (лат.) — равно как. (Примеч. ред.)
Кенотаф (от греч. kenotaphos — пустая могила) — погребальный па­мятник у народов Др. Греции, Рима, Егнпта и др. в виде гробницы, в действитель­ности не содержащей тела умершего (сооружался в том случае, когда прах покойно­го оказывался недоступным для погребения. (Примеч. ред.)
* Автор ошибается. Герцог Амадей Савойский был избран папой в 1439 г., а сложил с себя саи в 1449 г. (Примеч. ред.)
* «Мусейон» (греч.) — основанная Птолемеями в III в. до н. э. в Алек­сандрии научное учреждение. (Примеч. ред.)

[1] *Praefectus augustalis (лат.) — наместник императора. (При­меч. ред.)
[3] «Pro templis» (лат ) — «В защиту храмов» (Примеч. peg)
[4] «Kristallnacht» (нем.) — «хрустальная ночь»: название организо­ванных фашистами еврейских погромов в Германии в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г. (Примеч. ред.)
[5] Зилот (греч. zelotai — ревнитель) — представитель радикального кры­ла иудейских повстанцев в Палестине в период Иудейской войны. (Примеч. ред.)

[1] «Lux veritatis» (лат.) — «Свет истины». (Примеч. пер )
[2] Аккламация (лат. acclamatio — крик, восклицание) — приня­тие или отклонение собранием какого-либо предложения без под­счета голосов, на основе реакции участников собрания, выражае­мые возгласами, репликами и т п. (Примеч. ред.)
[3] Ирония автора. Irrglaube (нем.) — ересь, заблуждение, неверное мнение. Следовательно, можно читать: «Не всякое безбожие есть заблужде ние» или «Не всякое безбожие — неверно». (Примеч. ред.)

[1] Иеродул (греч.) — священный раб. Раб, принадлежащий божеству. (Примеч. ред.)
[2] S u b specie auternitatis (лат.) — с точки зрения вечности. (При­меч. ред.)
[3] Fides (лат.) — символ веры (Примеч. ред.)

[1] Примас — первый епископ в католической церкви. (Примеч. ред.)
[2] Laesa majestas (лam.)— оскорбление величества (Примеч peд)

Примечания

¹ [579], I. 162.

²  [1344], 275.

³  [1284], 348.

⁴  [1491], III, 171. [102], 93—94. [613], 35.

⁵  Socrat. h. е. 7,7,4; 7,11,4; 7,13,9. [384], «Религия», II. 45. [102], 65 [294], I 242, 276—277, 393. [923], 154—155.

⁶  [813], 489. [92], II, 10. [1188]. V, 162. [1343], 370—371 [1344], 238—239 [294], I. 276—277.

⁷  Socrat. h. е 5,10; 6,21—22. Soz h e. 7,12; 8,1. [863], 1. А., IX, 601; 2. А., IX. 798. [92], II. 44—45.

⁸  Socrat. h. е. 6,2—3; 6,7. Pallad. dial. 5. Soz. h. e. 8,2. Theodor. h e. 5,27 [554], 84. [92], I, 167; II, 12, 177. [243], I, 313—314. [230], 143—144 [219], I. 131 [294], I, 405. [251], 216. [19], 249—250 [1356], 125, 130

⁹  [162], 1. [1270], 189. [277], 103 [102], 201. [1395], 349 (947], 18. О монаше­ской аскезе в античности подробно: [325], 80.

¹⁰  Cod. Theod. 12,1,63. Cod. Just. 10,32,26. Soz. h.e. 8,9,4. Kyrill. Scythop. Vi­ta Sabae c. 19; 35. [1343], 450. [14091. 672—673 [70], II, 292—293, 307, 310. [102], 64. [228], 180. [1395], 343. О роли монахов в хорватском усташистском госу­дарстве ср: [322], 223, 240, 244. [326], II, 210, 233. См. также: [330]. Ср. также пред. примеч.

¹¹  Pallad. dial. 6—7. Isid. Pel. ep. 1,152. Theophil. ep. 92. Socrat. h. e. 6,7. Soz. h. e. 8,11. Hieron. ep. 90; 96; 98; 100. Ср.: Anastas. I. ad Simpl. bei Hieron. ep. 95. [1491]. VII 844; II, 177. [776]. 347 [554], 145. [92], II. 166. [553]. Ill, 49. (1343], 450 [775], 171—172. [1360], HI, 162. [579], I, 103—104. [230], 145. [102], 201—202. (1344], 239, 262—263. [251], 215—216. [585], 131—132. [1395], 346.

¹²  [1344], 242. Работа содержит указания на источники. Ср. также пред примеч.

¹³   Neue Zeitung 24. Juli, 1950. Цит. по: [1520], 263. К этому: [326], II, 372. Ср также: Kirchenzeitung fur das Erzbistum, Koln 18. Febr., 1951

¹⁴  Hieron. ep. 83—84; 86. ad Theophil. ep. 94; 99. de nom. Hebr. praef. vir. ill. 54. [435], 116. [553], III, 51, 56—57. [92], II, 176—177. [775], 172. [251]. 215—216 [585], 1, 128.

¹⁵  [38], 322—323, 331—332.

¹⁶  Chrysost. hom. in Mt. 61,3. horn, in Jh. 47,5; 69,4; 74,3. Horn in Rom. 11. Horn in 1 Thess. 11,3—4. Socrat. h. e. 6,4. Soz. 8.3; 8,6, 8,9. Theodor. h e 5,28,2 5,29. Pallad. dial. 8; 13. Ps. Cypr. sing, cler: Alph. Anton. 5. [554], 139. [1208], 44. [92], I, 141; II, 53, 134. 142, 161.[951], 12, 17—18, 35—36. [243], I, 313—314. [251], 218 [1395], 344—345. [325], 182. (1356], 135.

¹⁷  Soz. 8,9,4. [1395], 344—345.

¹⁸   Chrysost. hom. 3,2; 7,2. ad pop. Ant. hom. 4,4. in: Vidi Dominum hom. 3 act. apost. Цит. no: [554], 85. (92], II, 37 Ср. таже: [622], III, 39, IV, 160. 187— 188.

¹⁹  Chrysost. sacerd. 1,8. hom. 22. ]622], IV. 160.

²⁰        Hieron. ep. 51,1 Socrat. h. e. 6.7; 6,10. Soz. 8,12; 8,14; 8,17,1. Pallad. dial 6, 8; 16. Epiphan. haer 64. (863]. 1. A., Ill, 728; 2. A.. Ill, 944 Altaner в [1144]. V, 910. [554], 147—148 [1343]. 371—372. [92], II. 185, 194, 280 [775], 172. [230], 147 [219], I, 150—151. [1360], HI. 162. [1344], 239, 263, 275 [581], 237. [251], 214—215, 220 [38], 315. [585], 129—130. [1356], 136—137 Gilbert Murray цит no: [947], I, 7.

²¹  Pallad. dial. 8. Socrat h. e. 6,14. Soz. 8,14 [554], 150 [92], II, 197. [752], 541. [251], 220. [1395], 346—347 [1526]. 216—217.

²²   [1279], 77. [102], 156—157. Ср. также: [1344], 276. [1356], 138 Schneider. Olympias в: [933], 227—228

²³   Hieron. ep. 82,1. [622], III, 355. [553], III, 88 [1344]. 279 С указанием ис­точников. Ср.: [243], I, 320.

²⁴  [1344]. Ср. с. [553]

²⁵  [1344], 280.

²⁶  Pallad. dial. с. 8. Chrysost. hom. ante exilium; cum iret in exil. Socrat h. e. 6,16. Zos. 5,23. Theodor. h. e. 5,34,4 Soz. 8,15: 8,18. [554], 155. [1343], 372. [92], II, 200, 226, 233, 244—245, 258. [243], I. 320—321. [559], 37 [1360], III, 262. [230], 148. [219], I, 151. [579], I, 104. ]835], 149. [486], 492. [1395], 180, 345. [251], 220. [1356], 136. [1526], 217—218. [675], 72.

²⁷    Pallad. dial. 9; 20. Soz. 8,24. Zos. 5,23,4. [554], 163. [92]. II. 262, 344. [559], 37.

²⁸  Pallad. dial. c. 2; 4. Hieron. ep. 130,16. lnnoz. I. ep. 12. Soz. h. e. 8,26,1. [92]. I, 333; 11. 254, 277. [243], 1, 318—319. [317], 116. [579], 1, 104—105. (318]. 19—20. [585], 266—267 [1526], 219. [1356], 138—139.

²⁹  [317], 114.

³⁰  Vita Dom. Styl. 31. Malal. 15,24. Zon. 13,22. [1073], HI, 420. [92], 11, 8—9. [251], 119—120. [403], 130,135.

³¹  Kyrill. Alex. ep. 75. Marcell. comes a. 428 [1144], HI. 500. [92]. II, 379. BKV, 1935, 11. [251], 222—223.

³²   Kyrill. Alex. ep. 10; 17. [640], 451. [554], 224. [1343], 418. [1320], 3—4, 7 [400], 62. [243], I, 463. BKV, 1935, 86—87. ]752], 549. [1442], 91. [547], 1. (137). 278—279. [230], 153—154, 156—157. [736], 170—171. [286], 148. [579], I, 106. [582], 261. [1541], 107. [251], 226. [1164], 190. [19]. 257. [1526], 283. [1127], 167.

³³  Socrat. h. e. 7,29. [1491], VII, 52—53. [863], I. A., VII. 885—886. [540], 159. [286], 139. [228], 29—30. [38]. 336. [1096], 215.

³⁴  Socrat. h. e. 7,29; 7,31. Marcell. comes 428; 429. [863], 2. A., VII, 885—886. [759], 1082—1083. [640], 848. [554], 287—288. [1188], VI, 199—200, 435—436. [598], 4. A.. 1920, 355 Цит. no: [228], 30. [1343], 450. [752], 35—36. [1096], 215— 216.

³⁵  [243], I, 390. [1186], 220—221.

³⁶  [622], I. 130; II. 88.

³⁷  Athan. or. 1 adv. Arian. c. 39. advers. Apoll. 1.10; 1,12. [640], 410, 447. [399], 220, 230. [400], 56. [688], 99—100. [923], 152—153. [195], 187.

³⁸  [1186], 214. [579], I, 110.

³⁹   [228], 39. Ср. также: [137], 278—279. Здесь содержится признание того факта, что выступление Кирилла против Нестория было вызвано «церковно- политической ревностью патриарха Александрии к выдвинувшемуся в 381 г. на первое место патриарху Константинополя».

⁴⁰  [228], 40—41

⁴³   Socrat. h. е. 7,29; 7, 32. АСО, I. 1,1,10; 2,13,27; 4,5,22. Nestor, ad Caelest. ер. 1,2; 2,1. [1144], III, 300. [759]. 1082. 1091—1092. (37). 293—294. [38], 313, 323. [640], 449—450. [1320], 4. [243], I, 400. [892], 22, 35, 43, 237, 252—253. BKV. 1935, 13. [400]. 62. Ср. также: [321], 360, 364. [230], 158—159. [579], I, 108. [294], I, 279—280. [219]. I, 351—352 [1186]. 214, 221 [286], 138—139. 147 [228], 15—16, 32, 43. [827], I. 137—138 [251], 228. [19]. 258 [538|. 642. 646 [539). 121—122. [1395], 323. [1526], 284—285. 288.

⁴⁴  Siric. ер. 9. (Это место, вероятно, восходит к Амвросию. — К. Д) [863], 2. А., II, 602—603 [5141, 46. [585), 265.

⁴⁵  Лк., 1,43 [759], 1071. 1091. [228], 15—16 [3071, 97—98 [2]. 256.

⁴⁶  [759]. 1091. См. также. [757]. 120.

⁴⁷  [7591, 1080.

⁴⁸  АСО. I. 1.1.25. [228], 225. [1209], 212—213.

⁴⁹  [1209], 212—213.

⁵⁰  [243], I, 401—402. [228], 46—47 Ср. далее: [286], 149.

⁵¹  АСО, I, 1,5,10; 2,12,20. [714], 510. [19], 264. См. также след. прим.

⁵²  Socrat. h. е. 7,29. Kyrill. Alex. ер. 11. JK, 372. АСО, I, 2,5. Coelestin. I. ep. 11. Coll. Casin 2,81. [37], 243. BKV, 1935, 14. [813], 385. [384]. «Философия», 236. [759], 1083—1084 [890], 183, 297. [1343], 450. [243], I, 389. 393. [1188], rV. 207, 437—438. [230], 158—159. [228], 38—39. 45. [579], I. 111—112 [980], № 427 [251]. 229. [827]. I, 138. [1395], 345. [15261. 283. [1096], 216—217. [286], 154. [582], 261. [1185]. 166. [1319].

⁵³  AAS XXIII, 1931, 483. [866]. IX, 753. [102], 41 [227], 59. [228], 50—51, 212— 213. [1278], 373. [195], 169.

⁵⁴  АСО, I, 1,1,114. [243], I, 401. [1186]. II. 236—237. [228], 50—51.

⁵⁵  Coelest. I. ep. 19.2 (АСО, I. 2.25).

⁵⁶  [1131], 215.

⁵⁷   Kyrill. Alex. ep. 20. [6151, II, 165. [243], I. 403—404. [137], 279. [228], 54— 54. 57. [286], 161, 168.

⁵⁸   [38]. 286. [1343], 450. [2431, I, 402. [228], 76—77. [137], I. 279. [752], 552 Этот католический автор сообщает о «вооруженной свите» Нестория. Опи­сывая же прибытие на собор Кирилла, ои говорит только о сопровождавших его «примерно 50 египетских епископах», от которых Кирилл требовал «иск­ренних молитв».

⁵⁹   Kyrill. Alex. ер. 17. apol. ad Theod. 18. АСО, I, 1,2,3. (Акты собора на ла­тинском языке: АСО, I, 3,52) JK, 378. Coll. Veron. 9. Enchiridion Symbolorum coll. Denzinger-Umberg, 1947, 113. Coelest. I. ep. 16. [759], 1084. [866], 753. [37], 244, 293. [38], 284. [813], 158. [1343], 452. [1320], 12, 28. 49. [243], I, 390, 403 BKV. 1935, 15. [230], 160. [1518], 62. [4001, 65. [579], I, 112. [228], 53. [1186], II, 237— 238. [827], I, 138. [350]. 129. [805], 4—5. [1319], 33. [582]. 261—262. [49], 387 [486], 500—501. [540], 160. [585], 109—110. [19], 265—266 [675], 162. [1526], 289.

⁶⁰  Kyrill. Alex. ep. 24. [228], 57. [585], 109.

⁶¹  Kyrill. Alex. ep. 24.

⁶²  AAS 23, 1931, 10. 511—512. [228], 76. 83. [400], I, 69.

⁶³  АСО. I, 1,1,54. [228], 76—77.

⁶⁴  Theodor. Cyr. ep. 162.

⁶⁵  Liber Heracl. c. 195. [243], I. 408, 415. [228], 55. [1064]. 32. [1319], 34—35. [1526], 292.

⁶⁶  [243], I, 410—411. [579], I. 113. Ср. также след. примеч.

⁶⁷  [5791, I, 113. [1319], 33.

⁶⁸   АСО. I, 1,5,13; 1,5,19. Socrat. h. e. 7,34. Nestor Lib Heracl. 372. [863], 1 A., IX. 243. [1343], 12—13. [400]. 67 [228], 62. [579], I. 112—113. [1186], II. 237 [827], I, 139. [923], 156. [49], 387. [251]. 231—232. [1319], 36—37. [538], 642. [19], 266. [317], 133—134. [675], 165. [585], 110—111. [1526], 291.

⁶⁹  Акты этого заседания: АСО, I. 1.3,53. [243], I, 408. [579], I, 112. [228], 53. [1319], 34. [1526], 292.

⁷⁰  Vita S. Dalmatii. [371, 243. [38], 284. [640], 457—458. [2431, I. 404—405, 410. [752], 554—555. BKV. 1935, 12, 15. [400], 67—68. [1186], II. 238. [2281, 65. [3171, 133—134. [19], 266 К. Rahner цит по [1164]. 198 [1319], 34. [541], I, 245. [585], 111.

⁷¹    Bibl. Casinens. 1,2,46. ACO, I, 4,222. [1188], VI, 230—231. 444. [1343], 454—455. [747]. Ill, 259. [243], I. 412—413. [1320], 12. BKV, 1935, 17 [400], 71. Ав тор относит акт дарения к 433 г., тем самым преуменьшая значение тогдаш­ней «победы». [230], 160—161. [32], 239. [579], I, 112. [294], I, 280, 393. [827], I, 139—140 [923], 156. [219], I, 353—354 [228], 66. [19], 266. [251], 232. [541]. I, 245. [1526]. 287.

⁷²  Euseb. h. е. 5.18,12; 5,28,10 [1343], 457. [91], 156—157. [70], 203.

⁷³   [759], 1087—1088, 1095. [1284], I, 239; И, 116 [286], 131. Miltner цит по [1060], 24. Ср. также: [321], 365.

⁷⁴  Несколько отличный от этого вариант «Liber Heraklidis» содержался в сирийской рукописи, которая погибла на территории Курдистана в годы Первой мировой войны. Кирилл Александрийский, Христос един — ACO, I, 1,3; 1,7,71. Nestor. Lib. Herakl. 388. Socrat. h. e. 7,37.19 [37], 245, 293—294. [38], 286. [1343], 450—451, 455. [1188], VI. 436. [1320]. 16—17. [243]. I, 389. 413. [400], 68, 71—72. [230], 162. [579], I, 114—115. [704], 26. [1186], II, 238. [46], 117. [1], 259. [451]. 84. [827], I, 139—140 [286]. 176—177. [228], 67. [486], 502—503. [251], 232—233. [52], 70—71. [585], HI. [1096], 216, 221—222.

⁷⁵  Coelest. I. ep. 22,3 (Mansi V. 267 E), ep. 23,1 (Mansi V, 270 AB). [579], I, 115. [1414], 57—58. С указанием на: JK 386 (ACO, I, 2,89)

⁷⁶  [384], IV. 219. [243], I. 410. [317], I. 281. [228], 68, 81. [286], 131, 162.

⁷⁷  [863], 1. A., Ill, 711—712; 2. A., Ill, 920—921 [286], 186.

⁷⁸  PG 77, 169. ACO. I, 1,4,5; 4.18; 4,145. Coelest. I. ep. 22. [1491], X, 151—152 [813], 385. [38], 284. [752], 556. [400], 69. [1186], II. 238. [579]. I. 115. [102], 284 [228], 244. [137], I, 280. [286], 181. [585], 113. [866], 754. Ср. также пред. и след прим.

⁷⁹  ACO, I, 1,1,7; 15; 1,4,25. Kyrill. Alex. ep. 38 Sixt. Ill ep 6 Coelest. I ep 4.1. Joh. Ant. ep. ad Prod [714], 510. [813], 298, 385. [863], 1. A., II, 824. [384], «Философия», 236. [37]. 243. [826], 29. [1496], 558—559. [640], 454 [846], I, 620 [1343], 456. [979], 9. [752], 670—671 [243], I. 415. [400], 72. [230], 161—162 [299], 139. [541], 5. [547], 1. [1209], 241. [735], 119. [1186], II, 217, 239. [1]. 259 [294], I, 280, 400. [1044], 38. [451]. 84. [1005], 227, 233. [228], 87. [46], 117. [137], 281. [286], 182—183. [827], 140 [251], 232. [19]. 268, 284. [457], 32. 47. |1395], 323. [102], 284 [1526], 298—299.

⁸⁰  ACO. I, 1,4.15. PG 77, 173.

⁸¹  ACO. I, 1,4,7 PG 77,169. [400], 71.

⁸²  [545], 123. Ср.: [1], 265. [579], 1,107. [1199], 19. [1200], 37—38

⁸³  [1320], 11, 20, 50—51.

⁸⁴  [813], 157. [1061], 48—49. [228], 40. Этот католический автор тоже не мо­жет найти во властолюбии Кирилла ничего кроме намерения «обеспечить преобладание Александрии над Константинополем».

⁸⁵   Kyrill. Alex. ер. 39. «Императору об истинной вере», 5; 10; 15. Advers nolentes confit. sanct. virg. esse Deiparam 1; 6; 10; 18; 29. «Христос един», в: BKV. 1935. 114, 142, 146, 186. ep. 17 (Migne 77.105. 3 Послание Несторию) BKV, 1935, введение, 18. [38], 284.

⁸⁶  Kyrill. Alex. «Императору об истинной вере», 9; 12; 23. «Христос един» в: BKV, 1935. 133, 156, 163. Socrat. h. е. 7,7; 7,29. Cod. Theod. 16,5,65. Ps. 7,13. [714], 499—500, 508—509. [1073], 411. [384], «Религия», II, 121 [813], 154—155 [1343], 413. 418. BKV, 1935. введение, 17. [243], I, 389. [1380], 294. [230], 156. [736], 171.

⁸⁷   Epiphan. haer 80,1. Theodor. haer. 4,11. hist. 4,11. [863]. 1. A . I, 780—781; VII, 114. [813], 70. [640]. 396—397. [1395], 318.

⁸⁸  Kyrill. Alex. «Христос един». Advers. nolentes confit. sanct. virg. esse Dei­param, 1; 6; 10—11.

⁸⁹  |7141. 503, 508. [686]. 93. Ср. также предисловие к работе, которая «в переломную эпоху уделяет особенное внимание ведущим религиозным дея­телям нашего времени и нашего народа».

⁹⁰  Kyrill. Alex. «Против противников имени «Богородица», 10; 15; 17. Soc­rat 7,13 Cod. Theod. 16,2,42. [714]. 506—507. [1073), HI. 411. [554J. 225. [1343]. 418 [1282]. 15 [1284], I, 588—589. BKV, 1935, 179, 199. [856], 16. [1380]. 294— 295. [289], 185. [219], I, 218 [1296], 113. [828], 37. [1003], 9. [110], 17—18 [1161]. 223. [582], 261. [1395], 285—286. 310—311, 347.

⁹¹ Socrat. h. e. 7,14. Philostorg. 8,9 Synes. ep. 10; 15; 16; 33; 81; 124; 133; 136; 154; 159. [5541, 228. [1188], VI, 76. [1343], 419—420. [1380], 295—296. [1284], I, 613. [1280], 322—323. [230], 156. [219], I 217. [831], 151. [1161], 214. [1395], 285— 286 [571], 209—210. [583], 534.

⁹²   [714], 504. [38]. 226. [813]. 459. [554], 233. [582], 261. [1395]. 286.

⁹³   Kyrill. Alex. «Императору об истинной вере», 2. [714], 505.

⁹⁴  Kyrill. Alex. «Императору об истинной вере». 2. [813]. 160. [230], 153. [228], 40. [1093], 330. [828], 37. L. S. Le Nain de Tillemont, Memories pour servit a 1'Histone Ecclesiastique XIV, 1709, 541. Цит. no: [228]. Newman цит. no: [286], 148. От произведения Кирилла «Против Юлиана» сохранились первые десять книг.

⁹⁵   Geffcken цит. по: [1395], 289. [228], 40.

⁹⁶  Цит. по: [582], 262.

⁹⁷  [863], 1. А.. IX, 243; 2. А.. IX. 390—391. [813], 451 [38], 268. [1550], 271 — 272. [852], 1—2, 39. 47, 62, 92. [1343], 447—448. [294], 1, 155. [831], 153.

⁹⁸  Втор.. 25,2; 16. Syn. Tol. с. 2. [1144], IX, 479—480. 485. [777]. 49 [639]. I, 381, 387.

⁹⁹  [852], 48—49, 51.

¹⁰⁰  Engberding в: [8631. 1. А.. IX. 243; 2. А, IX, 390—391 [852], 51. 140.

¹⁰¹  [852], 63. 145.

¹⁰²  [852], 113, 138—139.

¹⁰³  [852], 142—143.

¹⁰⁴  [8521, 157.

¹⁰⁵  [863], 1- А., IX, 243; 2. А., IX. 390—391. [831], 148—149. [573], 82, 95.

¹⁰⁶  Liban. or. 30,8; 30,54. [1188], V. 220. [187], 125, 128—129.

¹⁰⁷  Ambros. ер. 41,27. Cod. Theod. 16,3,1. Liban. Pro templis c. 3. Eunap. Vita Aedes. [384], «Философия», III, 59—60. [1316], I, 267. [1343], 321—322. [493], 114. [1188], V. 220. [294], 1, 166. [1427], 275. [831], 152.

¹⁰⁸  Socrat. h. e. 3.2. Cod. Theod 16,10.15; 16,10,25. Soz. 7,15,3; 7,20,3. [1144]. II, 1229—1230; IV. 64. [542], 22. [1343], 321. [1431], 37. [709], 32—33. [1539], 1.

¹⁰⁹  [852], 176—177..

^1,0 [1144]. IV, 82. |476], 812—813. [852]. 182. [1343], 447. [493], 195—196. [831], 158.

¹¹¹  [852], 178.

¹¹²  Ср. прежде всего примеч. 113.

¹¹³   [863], 1. A., IX, 243. [1550], 271—272. [1343], 448. [831], 159—160. [187],

133.

¹¹⁴  [863], 1. A, IX, 243. [38], 268. [1343], 448.

¹¹⁵  [606], 107. [541], П. 4. [400], 73—74. Согласно автору, монофизитство — не что иное, как «крайняя форма александрийской христологии».

¹¹⁶  [400], 74—75. [228], 94. (1319J, 41—42. [585], 116—117.

^1,7 Theophan. а т. 5940. Nikeph Kali. 14,17. [1338], XXX. [1186], И. 255. [228], 91, 98—99. [19], 268 [251], 234—235.

¹¹⁸  Ср. Camelot в: [863]. 2. А.. III, 1213—1214. [725], 3, 16. Мною проблема Бога подробно рассмотрена в: [327], 117 — К. Д. [137], 284. [585]. 117.

¹¹⁹  (540], I. 196.

¹²⁰  Theodor. ep. 79. Leo I. ep. 20; 28; 35; 88.2. [813], 42, 380—381. ]384], «Ре­лигия», I, 240. [542], 513. [1338], XXVI1I-XX1X. [243]. I, 464—465. 481—482. [400], 74. [1130], 333. [228], 89—90, 98—99. [688], 99—100 [1064], 32—33. [251] 235— 236

¹²¹  Mansi VI, 1016. [863], 2. A.. Ill, 409—410. [1343], 460. [400], 75. [579], I, 128. [294], I. 242, 393. [923]. 154. [70], II. 202. 243.

¹²²   Theodor. ep 86. [813], 215—216 480—481. [243], I. 466 [70], II, 203. [228], 94

¹²³  ACO II, 1,1,131. Theodor. ep. 85. Lib. Heraclid. 294. [863], 1. A., VIII, 650. [813], 207—208. [1188], VI, 208, 249, 451. [1343], 461. [243], I, 466—467. [400], 74 [228|, 99—100. ]70], II, 206. [286], 198—199.

¹²⁴  ACO II, 1 1,124. [1338], XXIX. [70] 206. [228], 99.

¹²⁵   ACO II, 1,1,123. Leo I. ep. 21; 28, 34. Flavian; Migne PG 54.723. [863], 2. A., IV. 161. [1338], XXIX. [1343], 460. ]243], I, 467. [768], 53 |70], 206. 208. ]579], I, 129—130. [1186], II, 255—256. [540], 195. [228], 98. 100—101. [251], 236 [19], 271.

¹²⁶   ACO II, 1,1,39; 1,1,175; II. 1,2,45; II, 4,143, II. 5,117. Leo I. ep. 21, 24. ad Theodosium, 26, 29. [813], 215—216. [1338], XXX. [243], I, 267 [1343] [768], 56. [70], 221. [228], 101. [585], 118. [1526], 318.

¹²⁷  ACO II. 1,1,69. Mansi conc. Coll. VI, 605. Leo I. ep. 9; 120,2. [863], 1. A.. I. 989 [776], 347. [1343], 463. ]243], I. 457, 483 [400], 75. [676]. 20. 34 [70], 231. [228], 107. 117—118, 120. [579]. I, 132. [137], 284 [585], 118—119

¹²⁸   Kyrill. Alex ep. 40, 46,2. Leo I ep. 28 (Tomus ad Flavianum). ep 29. Об отказе папы Льва I от участия в Соборе: ер. 31. [863], 1. А., VIII, 650. [1338], XXXI-XXXII. [243], I, 483. [37], 270 [228], 108, 118—119. [251], 236.

¹²⁹  [1186], II, 256. С указанием источников. Ср. также след примеч.

¹³⁰  Mansi VI. 905 ACO II. 1,1,111: И, 1,2,116; II, 1,1,191; II. 1,78; II, 5,118 Nestor. Lib. Heracl. 494. Prosper. Chron. a. 448. Ср. письмо Илария Пульхерии от 13 октября 449 г. Leo I. ер. 46. [863], 1. А., IV, 29; VIII, 650—651. [38]. 347—348. [848]. II, 160—161. [542], 313—314. [1338], XXXI. [1343], 464. Автор сомневает ся, что Флавиан умер от раны. [243], I. 487—488. [579], I, 132—133. [400], 75— 76. [338], 980. [1197], 70 [228], 109, 117 [249], 16. [251], 236—237. [1360], IV, 27— 28. [513], 285. [541], 249. [49], 389—390. [585], 119—120. [19], 272, 278—279 [947], 8.

¹³¹  ACO II, 2,1,79.

¹³²  Theodor. ер 113, 116, 118.

¹³³  Mansi Conc. coll. VI, 1009, 1045. Leo I. ep. 44,1; 45; 95,2. [472], 91. Автор сообщает, что 135 епископов подписали «отлучение правоверного Флавиа- на». [863], 1. А, VIII. 650—651. [400], 76. [243]. I, 492, 511. 515. [228], 124. [1186], 256—257. [70], 227 [579], I, 133 [251], 237. [19], 272—273.

¹³⁴  Leo I. ер 44 (PL 54,827)

¹³⁵  Leo I. ер. 44.[1131], 219.

¹³⁶  Mansi Conc. coll. VI, 1045. Leo I. ep. 103. Ср.: (243], I. 492, 497, 525.

¹³⁷  Mansi Conc. coll. VII, 495. Valentin an Theod Leo I. ep 55. Gala Plac an Theod.: Leo I ep. 56. Eudoc. an Theod.: Leo I. ep 57. Leo I ep. 30; 43, 54; 62. Socrat. h. e. 7,22. Theodor. h. e. 5,36,3. [542], 314—315. [1338], XXXIV. [1343], 417, 464. [752], 564. [243]. I. 492, 499. [1129], 185. [767], 17—18. [768]. 63. [228], 126. [70], 231. [219], I, 214. [513], 252—253. [579], I, 132. [1319]. 42—43 [19], 273. [1526], 327.

¹³⁸    Prosper. Epit Chron. a. 450. Leo I. ep. 73; 75; 78; 80; 89. Prokop. bell, vand. 1,4. Euarg. 2,1. Marc, comes ad a. 450. [863], 2. A, I, 497. [384], «История», I, 152. [1316], I. 378. |1338], XXXVIII. (1343], 464. [243], I, 502. [768], 75 [767], 84. [294], I, 282—283 [219], I. 236 [286], 191—192. [1131], 215. [228]. 129. [579], I, 136. [251]. 237. [19], 273—274 [1526]. 329.

¹³⁹  Leo I. ep. 93. [243]. I, 509—510 [513], 257. ]286], 193. [1319], 44—45.

¹⁴⁰ Mansi Cone. coll. VI, 580. Leo I. ep. 80, 83; 88 94. Pius XI Lux ventatis v 25 Dezember 1931, AAS 23, 1931, 493 Pius XII. Sempitemus Rex v. 8. September 1951, AAS 43, 1951, 625. (243), I, 504, 509. [1338], XL. [513], 257, 262 [294], I, 282—283. [286], 196. [539], 16, 22. В труде содержится очень короткий обзор историографии н великолепный восьмидесятистраннчный обзор источников. [1058]. 397. [228], 132, 146, 152. [805], 7. [137], I. 285. [1319], 43—44. [1278], 365 [19], 274—275.

¹⁴¹  ACO II. 1,1,65 (Цит. по: [1444], 86) [863], 1. А., II. 822 [780], 134. [752], 567. [873], 47.

¹⁴² Leo I. ер. 89, 93, 103 ad episc Galliamm. [243], I, 509 [1294], II, 950—951 [752], 567 [286], 236—237. См. примеч. 140.

¹⁴³  Leo I. ep 93.

¹⁴⁴  ACO II, 1,2,93. Ср.: [1294], 951 В работе все указания на источники [1526], 336.

¹⁴⁵ Mansi Cone coll VI. 929. 931, 985 Leo I ep 102,2. [640]. 471—472. [542], 315—316. [1343], 462—463, 467. [243], I. 515. [423], 11 [768], 84—85 [974], 5. [1186], II, 263. [1294], 950. [294], I, 284 [923], 157. [513], 261—262. [228], 136 [251], 237 [1319], 45.

¹⁴⁶  Leo I. ep 104. ACO II, 4.55 [667], 17—18 [736], 172.

¹⁴⁷  [863], ' A.. Ill, 625—626. [1443]. 606. [1058]. I. 391.

¹⁴⁸  [599], I. 75. [151], 33. [559], 63—64. [870], Ш. 102

¹⁴⁹  [1058], 410 [559]

¹⁵⁰ Mansi Cone. coll. VI, 553, 580, 972. ACO II, 1,2,69; II. 1,2,Bl. Leo I. ep. 94. [1338], XLI-XLII. [243]. I. 511 [228]. 141, 148. [541], II, 320. [294], I. 283—284. [768], 85. [1317], 211. [251], 240. [1319], 44 [1526], 13, 336.

¹⁵¹ [1319], 46—47.

¹⁵²  Leo I. ep 28 (Tomus ad Flavianum).

¹⁵³  [598], 379. [1186], 2. A., 239.240. См к этому: [243], I, 478. ¹⁴⁴ Hieron. ep. ad Nepot. 52,8.

¹⁵⁵  [243], I. 512 [1294], 951 [1186], 259. [286], 197 [1319], 46.

¹⁵⁶  [243], I, 512—515. [286], 236—237. [1186], 259. Ср. также след. прим.

¹⁵⁷ ACO П, 1,1,66. [1443], 603. [70], 238—239. [1186], 259—260. [228], 94—95, 138, 147, 171. Duchesne, Historie ancienne II, 394 Цит. no: [228], 94—95.

¹⁵⁸  Mansi Cone. coll. VII, 49. ACO II. 1,2,110. Euagr. h. e. 2.5. [243], I, 516 [70]. 255. [1186], 260. [228], 147

¹⁵⁹  [367], 82—83.

¹⁶⁰  ACO II. 1,3,88; II, 1,3,99. Mansi Cone. coll. VII, 452. Leo I. ep. 104, 115. [1343], 469—470 [1338], XLIII-XLIV. [1324], 611. [243], I. 518, 527 [941], 433, 451. [667], 15. [286], 238. [228], 182. [980], № 456. [1319], 29—30, 47. [1526], 156, 162, 339.

¹⁶¹  Leo I. ep. 105,3; 106,1. [723], 59 [1526], 167, 343—344.

¹⁶²  [539], 128.

¹⁶³  Leo I. ep. 10,9; 106.

Автор Админ 19 Март 2013, 17:34:00 2323 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

ГЛАВА 3
ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ

«Когда в 430 г. епископ Гиппона во время штурма города вандалами закрыл глаза... престол Петра уже представал во всем очаровании блеска и власти. Подношения богатых господ позволяют господам Рима отринуть простоту рыбака из Капернаума. Роскошество и пышность пиршеств оскорбляли нравственность благочестивых. Не самые благородные страсти вызывают расколы».

Католический теолог Йозеф Бернхарт¹

«С зачастую удивительной беззаботностью преемники Петра на троне римских епископов окружают себя... роскошью мира... Так возникает форма существования должности Петра, которая, например, своим монархическим антуражем некоторым образом скорее напоминает античное имперство, а не библейский образ Петра».

Католический теолог Петер Штокмайер?

«По многочисленным письмам Иеронима можно представить картину нравов христианского Рима, которая подобна сатире...; даже этот, настроенный к христианам далеко не враждебно историограф, уже осуждает роскошество и тщеславие римских епископов. В описании кровавой борьбы за епископский трон Рима между Дамасом и Урсином содержится знаменитый пассаж: «Когда я смотрю на роскошь этого города, то понимаю, что сим мужам, алчущим удовлетворения своих страстей, пришлось сражаться друг с другом до последнего; ибо они были уверены, что победа обогатит их подарками матрон, что они будут важно разъезжать в экипажах, роскошно одеваться и закатывать пиры, которые не снились и вельможам».

Фердинанд Грегоровий³

Антипапство существовало в католицизме — столь охоч был высший клир до «Святого трона» — на протяжении тринадцати столетий, до конца средневековья. Первый антипапа — термин этот впервые употребляется лишь в XIV в., заменив более ранние: pseudopapa, antichnstus, schismaticus — появляется в начале III в. Последний — Феликс V — в XV в. (Согласно некоторым источникам, он был 39-м антипапой, но число их колеблется между 25 и 40, поскольку даже христианские эксперты не всегда уверены, кто же был настоящим папой, а кто нет.)⁴

Антипапы — это князья церкви, которых их собственная церковь представляет в самом черном свете, правда, не всегда. Например, Феликс V, овдовевший, весьма состоятельный герцог Амадей VIII Савойский, в 1439 г. на Базельском Соборе был объявлен антипапой I. В конце концов он получил почетную отставку и титул «кардинала Сабины» — первый чин в так называемой Священной коллегии кардиналов. Хотя он был далеко не беден, ему была назначена пожизненная пенсия (ибо кто имеет, тому да будет дано). Более того, иногда антипапу объявляли святым, и он становился (настоящим) папой В этой церкви нет (почти) ничего невозможного⁵.

СВ. ИППОЛИТ ПРОТИВ СВ. КАЛИКСТА

Первый же антипапа удостоился высшей чести алтарей. Он стал святым католической и православной церквей (поми­нается у католиков 13 августа, а в качестве епископа римской гавани, т. е. Порта, или Остерии близ Рима на Тибре — 22 ав­густа; у православных — 30 января). Ипполит, ученик св. Иринея, был последним писавшим по-гречески автором на Западе. Его кипучая литературная деятельность не имеет ана­логов в III в. Он был первым ученым прелатом Рима, за что его и превозносила наиболее продвинутая часть христиан — раскольническое меньшинство. Сам себя он неоднократно называл епископом Рима, а своего предшественника папу св. Зеферина — невеждой и неучем⁶.

Святым стал (поминается 14 октября) и конкурент Иппо­лита Каликст (217—222 гг.). Одновременно «муж, во зле мно­гоопытный, а во лжи ловкий, лицемер, который хитрыми ре­чами соблазняет правоверных в ересь», а сам — лишь на­кипь в истории ересей. Каликст, о котором напоминают огромные катакомбы Сан-Каллисто вблизи Аппиевой дороги, в которых он не похоронен, но служил дьяконом, вначале тя­готел к модализму, который до его осуждения был официаль­ной религиозной доктриной Рима. Модализм видел в лицах Святой Троицы не индивидуумов, а только образы (modi) и формы одного Бога, и, таким образом, в Нем — неделимую личность. По меньшей мере три папы подряд были сторонни­ками этой «ереси»: св. Виктор I, св. Зеферин и св. Каликст, который, в свою очередь, обвинял св. Ипполита в «ереси двубожия» (Ditheismus)⁷.

Ипполит же, чьи религиозные воззрения позднее рассмат­ривались как правоверные, чтобы морально уничтожить со­перника, язвительно надписал на экземпляре «Vita Callisti»[1]: «Мучения Каликста при praefectus Urbi Fuscianus»[2].

Каликст, воспитанный в христианском духе раб из порто­вого квартала, предположительно сын рабыни Каллистраты и, согласно Ипполиту, в прошлом предводителя шайки разбой­ников, начал свою карьеру, так сказать, в качестве банкира.

По поручению некоего Карпофора, богатого христианина и императорского чиновника, он управлял банком на рыбном рынке (piscina publica), в котором христиане Рима держали крупные вклады. Однако Каликст (предшественник Ватикан­ского банкира и компаньона мафии архиепископа Марцинкуса) спекулирует деньгами своего господина, а также деньгами бесчисленных христианских вдов и братьев во Христе и «все проматывает». Обанкротившись в 187—188 гг., он бежит на корабль , направляющийся в Остию, преследуемый Карпофором прыгает за борт, но его вылавливают, возвращают в Рим и приговаривают к каторжным работам. Он продолжает мошенничать, вскоре вступает в конфликт с евреями якобы из-за задолженности. Таким образом, в шаббат[3] в синагоге вспыхнула ссора. Евреи избивают его и тащат к городскому префекту, где он заявляет, что он христианин. Но подоспев­ший Карпофор разъясняет: «Не верьте ему. Он не христиа­нин, он растратил огромные деньги, и я докажу это». Город­ской префект Фусциан приказывает высечь Каликста и от править его ad metallla, на рудники Сардинии — острова смерти. Здесь его спасает вмешательство любовницы императора Коммода христианки Марции, а римский епископ Вик­тор приблизительно на десять лет укрывает его в безопасной Анции, одном из излюбленнейших мест загородного отдыха римской знати, включая императорскую фамилию. К тому же — в каком ярком свете предстает факт «банкротства» банкира! — он получает еще и ежемесячный пенсион, чем Каликсту оказана «высокая честь» (кардинал Хергенретер/ Hergenrother). Более ранняя литература рассматривает это да­же как ссылку, а в церкви он на полном серьезе считается исповедником. При преемнике Виктора Зеферине (199— 217 гг.) — «безграмотном и необразованном человеке, кото­рый не знал церковных предписаний, но был падок на подар­ки и деньги» (епископ Ипполит) — Каликст, благодаря тому, что «он постоянно мозолил глаза и интриговал», добивается все большего влияния, становится финансовым советником верховного пастыря, а после того, как он «расправился с Зеферином» и выжил Ипполита, становится епископом Рима. «Он был просто лжецом и интриганом», — пишет Ипполит о св. Каликсте. У него «яд в глубине сердца», «насквозь лож­ные взгляды» и хроническое неприятие истины⁸.

      Стоит ли удивляться, что с тех пор, как Каликст усвоил норму римского права о неприкосновенности чиновничьих должностей, служебные полномочия сохранялись даже за недостойными (церковными) сановниками?! Именно Каликст требовал и впервые претворил в жизнь на Западе запрет на смещение епископов, даже в случае совершения ими «смерт­ного греха». И это несмотря на то, что столь высоко ценимое церковью, а в Сирии даже причисленное к Священному пи­санию «Послание Климента» считает недопустимым смеще­ние лишь нравственно безупречных! Позднее в борьбе с раскольниками-донатистами получила развитие — в полном от­рыве от традиции — беспринципная линия, приводящая к ти­пично католическому и абсолютно циничному выводу, оправ­дывающему любую подлость. А именно: церковь (объектив­но) всегда свята, сколь бы продажны ни были (субъективно) ее пастыри (кн. 1, стр. 238)⁹.

Св. Ипполит утверждает, что число сторонников его про­тивника умножалось, так как он, св. Каликст, первым дозво­лял греховные деяния, «служащие удовлетворению похоти», которые Христос запрещал. Каликст «допускал к рукополо­жению дважды и трижды женатых епископов, священников и дьяконов...» «Высокородным дамам, которые еще в юном возрасте воспылали страстью к сожительству с мужчиной, однако не хотели лишаться своего положения из-за брака с простолюдином, он разрешал выбирать сожителя по их усмотрению, не важно — раба или свободного, и считать его мужем без бракосочетания. Так называемые христианки на­чали принимать противозачаточные средства и туго зашну­ровываться, чтобы изгнать плод, так как они, будучи от рож­дения знатными и очень богатыми, не хотели иметь детей от раба или простолюдина. Взгляните, как далеко заходит в своем безбожии этот подлец! Он одновременно проповедует и прелюбодеяние, и убийство. И после всего этого эти бес­стыжие осмеливаются называть себя «католической церко­вью», а некоторые устремляются к ним, полагая, что посту­пают верно... Учение этого человека распространилось по всему миру»¹⁰.

Римские епископы и святые в своем кругу!

Разумеется, здесь боролись друг с другом два карьериста. Разумеется, Ипполит был движим ненавистью и ревно­стью — альфой и омегой многих попов. Но, видимо, его об­винения попадали в точку. Расхождение с учением Христа очевидно: «...всякий, кто смотрит на женщину с вожделени­ем, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». А теперь «папа» Каликст позволяет прощать прелюбодеяние. Он раз­решает знатным юным девам выбирать себе любовников и без брака! Он безответственно расшатывает христианскую мораль, и христианский плебс с благодарностью льнет к нему¹¹.

Даже Тертуллиан, один из красноречивейших «еретиков», один из величайших «протестантов», предшествовавших Лю­теру, с негодованием обрушивается на Каликста: «Да кто ты такой, чтобы извращать и переиначивать...», набрасывается на распоряжение «Pontifex maximum» (этим языческим титу­лом он с издевкой награждает его, «епископа епископов») как на «неслыханное новшество», место которому в борделях. «Именно там, куда приходят в надежде получить подобное, следовало бы прочесть об этом послаблении. Так нет же! Оно вывешено в церкви»¹².

Без сомнения, Каликст проявил свою священническую прозорливость, осознал «истинное положение вещей» (като­лики Зеппельт/ Лефлер // Seppelt/ Loffler) и «практическую необходимость» (протестант Аланд/ Aland), проложил дорогу тенденции, за которой было будущее. При этом в своем эдик­те «edictum perpetuum» (в том, что он его опубликовал, ныне сомневаются почти все) он ссылается на «апостольскую власть связывать и разрешать» (Мф„ 16,19) Правда, на Мф., 5,27 он не ссылается. Равно, как и на: Быт., 38,24; Лев., 20,10; Втор., 22,22; 1 Кор., 6,9; Евр., 13,4 и т. д. и т. п. Ведь в Библии каждый черпает то, что ему нужно. Разумеется, отступниче­ские послабления в угоду насущным потребностям толпы снискали Каликсту популярность. Напротив, ученый и старо­модный Ипполит, автор знаменитой «Traditio apostolica» («Апостольских постановлений»), который запрещал убийст­во даже солдатам и охотникам (кн. 1, стр. 216) и которому, как и всем излишне принципиальным верующим, клерикаль­ные круги клеили ярлык «ригоризма», был сторонником тра­диционного учения, согласно которому ни один священник и епископ не в праве прощать грех вероотступничества, убий­ства и блуда. А Каликст теперь объявил прелюбодеяние про­стительным. После массового отступничества во время гоне­ний Деция, когда многие, особенно наиболее знатные, «тут же» (епископ Евсевий) предали свою веру, церковь, жадная до паствы и до власти, начинает прощать и грех вероотступ­ничества. И в 314 г., с появлением первых полковых священ­ников (кн. 1, стр. 213—214), даже убийство перестает быть аб­солютно недопустимым. Так торжествуют — что характерно для держащих нос по ветру иерархов — новаторы. Считается, что Каликст претерпел мученичество, о чем впервые упоми­нается в 254 г. Позднее был сфабрикован passio Callisti — це­лый роман о его муках.[4] Ищейки Александра Севера высле­дили Каликста во время богослужения и сбросили его в коло­дец. Утверждается, что его то ли линчевали, то ли он сам вы­бросился из окна — и все это «после длительного и мучитель­ного заточения» (Ветцер/ Вельте // Wetzer/ Welte), которое, однако, не мешало ему проповедовать, исцелять и крестить. В XII в. немцы нарисовали леденящую душу картину его стра­даний! На протяжение двух тысячелетий церковь чтила его как мученика. Сегодня даже ее богословы признают, что это подлог.

Раскол продолжался. Ипполит выстоял и при Урбане I (222—230 гг.), и при Понтиане (230—235 гг.). В конце концов, «святые отцы» довраждовались до того, что в 235 г. импера­тор Максимин выслал обоих — и Ипполита, и Понтиана — на Сардинию, где они и скончались. Но не в рудниках и не в «каменоломнях» (Гельми/ Gelmi). Католикам все еще очень хочется, чтобы Понтиан скончался именно там, дабы заиметь еще один редкостный экземпляр папы-мученика. Ибо в отно­шении honestiores (знатных), к которым уже причисляли епи­скопов, закон разрешал только ссылку (in insulam), а не ка­торгу (ad metalla). Утверждается, что Понтиан отрекся от сана 28 сентября 235 г. — и это самое раннее событие, датируемое с точностью до дня и месяца во всей истории римского епис­копства! Потом тела обоих соперников были одновременно доставлены в Рим и одновременно, но в разных местах, пре­даны земле. Их обоих почитали как мучеников. Каликст, Понтиан и Ипполит — это самые первые римляне, упоминае­мые в календаре мучеников и святых римской общины (Depositio Martyrum), начиная с 354 г.

Никто не был мучеником. Но праздник св. Ипполита, до­служившегося до покровителя лошадей, отмечается католи­ческой церковью 13 августа с конца III в. и по сей день не­прерывно. Это был особенный праздник древнейшей рим­ской богини Дианы, соответствующей греческой Артемиде, богине охоты и покровительницы диких зверей. Легенда бы­стро и без остатка поглотила личность Ипполита и, в конце концов, ни единой чертой не напоминает исторического про­тотипа¹³.

Вскоре после его смерти языком западной церкви стано­вится латынь. Она приходит на смену греческому языку, ко­торый, как всемирный, преобладал даже в Риме и превратил столицу, как сокрушался Ювенал, в «Graeca urbs»*. Может быть, и с этим связано то, что многогранный и плодовитый церковный писатель, к чьему творчеству обращались Амвро­сий и Иероним, на Западе был предан забвению, уже Иероним и Евсевий не знали даже, где находилась его епископ­ская резиденция. Его последователь Дамас I (366—384 гг.) в надписи в честь ученого умалчивает о его епископском сане и говорит только о пресвитере, вероятно, чтобы вытравить воспоминания о первом римском расколе. Только в 1551 г. в катакомбах, по-видимому, в склепе Ипполита была найдена мраморная статуя, без головы, в мантии философа, восседаю­щая на епископском кресле, по бокам которого, хоть и не полностью, приведены названия его трудов. Тот, кто столь долго был «Великим неизвестным» церковной истории Запа­да, вернулся из забвения¹⁴.

КОРНЕЛИЙ ПРОТИВ НОВАЦИАНА

Не успело смениться поколение, как возник новый и еще более глубокий раскол между римскими епископами Корне­лием (251—253 гг.) и Новацианом. Вновь важную роль в этом расколе, помимо личного противостояния, сыграла все более беспринципно проводимая практика покаяния.

В то время как великодушный Корнелий — святой, осо­бенно помогающий при эпилепсии и судорогах — принимал назад в церковь христиан, толпами отпадавших от христиан­ства во время гонений Деция (что, конечно же, способствова­ло его победе), Новациан решительно отказывал в этом. Во­преки большинству римских и всем африканским церквам, он требовал для отпавших (lapsi) пожизненного отлучения, так как церковь — таково ее исконное учение! — не должна отпускать «смертные грехи», как то: убийство, прелюбодея­ние, вероотступничество.

Новациан, в прошлом профессиональный оратор, находчи­вый, строгий, превосходный стилист, был поклонником Вер­гилия и стоиков. Во времена гонений он властно руководил римской христианской общиной после смерти епископа Фабиана (236—250 гг.). Фабиан — первый «папа»-мученик, но смертного приговора ему не выносили, он скончался в тюрь­ме. Ни Киприан, ни надпись на его саркофаге не называют его мучеником. Но старая церковь из семнадцати первых римских епископов выдала на гора одиннадцать мучеников! «...Для документирования времени не доставало, но ни одна могила, ни одно имя не вымышлены, а «обилие свидетельств» вызывет изумление по сей день», — решительно заявляет фритц ван дер Мер/ Frits van der Meer). Почему же не было времени для документирования? Ведь его вполне хватало для подробного описания огромного количества ложных мученичеств. И разве не сообщает ван дер Мер уже на первой стра­нице об «огромном наследии отцов церкви»? А времени задо­кументировать страдальцев и уж тем более пап-«мучеников», стало быть, не хватало?

Новациан имел все основания рассчитывать на епископ­ское кресло. Ожидал его избрания и Киприан Карфаген­ский. Однако вскоре о фаворите стали распространять са­мые невероятные клеветнические измышления, которые ис­ходили, прежде всего, от самого Корнелия. Уступая своему врагу и интеллектом, и характером, он язвительно называет того «светилом», «догматиком и покровителем церковной на­уки», упрекает его в «ненасытной алчности», «коварстве ядовитой змеи», «хитрости, двуличии, клятвопреступничестве и лживости». Он клеймит его как «хитрого и отпетого злоумышленника, преступника», называет его «коварной и злобной бестией». Сравнения с животными особенно попу­лярны у полемизирующих христиан (кн. 1, стр. 134). Епис­коп Корнелий сообщает, что Новациан-епископ «обрушился на народ внезапно, словно был выпущен из метательного орудия, когда он, под надуманным предлогом, заманил в Рим трех епископов, наивных и простодушных людей». Тут-то он — распространяет сплетню о своем конкуренте св. Кор­нелий — приказал «нескольким своим сообщникам, специа­льно нанятым для этой цели, запереть их, и в четыре часа пополудни, когда они были пьяны и продолжали пьянку, он принудил их незаконно рукоположить его в епископы. И это свое незаконное епископство он отстаивает теперь кознями и хитростью»¹⁵.

Корнелий продолжает клеветать и порочить: еще до кре­щения, возможно при катехизации, Новациана терзали злые духи, и им занимались христианские экзорцисты; «дьявол долго жил в нем». Однако «наихудшей глупостью» своего ан­типода Корнелий считает то, что Новациан даже во время причастия умолял своих приверженцев сохранять ему вер­ность. Он вцеплялся в руку каждого и произносил: «Покля­нись мне кровью и телом Господа нашего Иисуса Христа, что ты никогда меня не покинешь и не перейдешь к Корне­лию». И приняв из его рук облатку, люди, вместо «Аминь», должны были клясться: «Я никогда не вернусь к Корне­лию»¹⁶.

Епископ Корнелий, которому Киприан в конце концов выдал «самое великолепное свидетельство добродетели и ве­ры», упрекает своего антиепископа в «трусости и жадности к жизни» и в вероотступничестве во время гонений. В 258 г. Новациан умер мучеником, хотя церковь это и отрицает. В то же время она утверждает, что Корнелия «обезглавили», а на самом деле он умер естественной смертью в 253 г. в Центумелле[5]. «Документы, согласно которым папа Корнелий яв­ляется мучеником, не представляют никакой ценности», — пишет католический теолог Эрхард/ Ehrhard. То есть — это фальсификация, и сегодня это практически никем не оспа­ривается¹⁷.

В 251 г. Корнелий на синоде шестидесяти епископов отлу­чил от церкви Новациана со товарищи; и после мучительных колебаний к Корнелию примкнул Киприан Карфагенский (который, впрочем, и сам на раскольничьем мини-соборе в мае 252 г. заполучил собственного антиепископа в лице Фортуната) и вскоре ни в чем не отставал от Корнелия по части травли.

Как и Корнелий, Киприан бичует «отступников», «преда­телей», их «заблуждения, безумие, провокации и неистовст­во». Главным объектом нападок Киприана становится Новат, карфагенский пресвитер, один из его основных противников, боровшийся против посвящения Киприана в епископы, а вскоре после этого поддержавший Новациана, «закоренелого злодея», «оголтелого раскольника». «Он вечно жаждет нова­ций, его алчность неистова и ненасытна... он всегда готов предать; льстец, который всех вводит в заблуждение... Он — пылающий факел, готовый разжечь пламя возмущения, он крушит веру, подобно шторму, губящему корабль; наруши­тель спокойствия, враг тишины, противник мира». В своих тирадах Киприан заклинает вспомнить «о сиротах, которых он ограбил, о вдовах, которых он обманул, и о церковных деньгах, которые на его совести...». «Ведь и отец его скончал­ся прямо на улице, а он даже не предал его тело земле. Свою жену он бил в живот ногами, от чего она преждевременно разродилась, а ребенок погиб. И вот...»¹⁸

Довольно. Христиане о христианах. Священник о священ­нике.

Церковь новациан, которую поспешили объявить исчез­нувшей, продолжала жить долгие века. Более того, «ее исто­рическое бытие было скрытым, но, наверное, осознаваемым большой церковью, доказательством своей нечистой совести. Церкви, которая была вынуждена идти на постоянные комп­ромиссы с окружающим миром» (Андресен/ Andresen). Позднее новациане считались более догматичными, чем като­лики; хотя они и полностью разделяли точку зрения католи­ков даже в таком спорном богословском вопросе, как учение о триединстве. Даже Феодосий I относился к ним вполне терпимо, не говоря уже об императоре Юлиане. От Испании и Галлии, где к новацианам примкнул и епископ Марциан Арелатский (Арль), вплоть до Востока вскоре в каждом круп­ном городе соседствовали два епископа, две противостоящие друг другу общины, несмотря на то, что «возвращение» в ка­толицизм было в то время значительно упрощено. В Кон­стантинополе в IV в. у новациан было три храма; при Кон­стантине епископом там был Ацесий. Даже в Риме схизма новациан имела многочисленных приверженцев и много хра­мов вплоть до V в. На Востоке (в Сирии, Малой Азии, Пале­стине и т. д.), где Новациан нашел самую благодатную почву, секта существовала гораздо дольше; здесь к ней примкнули и многие монтанисты. Новациан даже зачастую называли монтанистами. Сами себя они, «община святых», также называ­ли (как полагал Евсевий, «в духовном высокомерии») — «katharoi» («чистые»), так как их церковь была «очищена» от смертных грехов. Название, от которого произошел всемир­но-исторический термин «катары» и немецкое слово Ketzer — еретик.

В IV—V вв. христианские императоры по всей Империи обычно боролись с новацианами. Гонорий и Феодосий II об­ращались с ними строго. Папы Иннокентий I и Целестин I грабили их храмы, так что их епископ Рустикула вынужден был совершать богослужение в частных домах (или мне сле­дует упомянуть, что Целестин ввел в мессу Introitus*?) И св. Кирилл Александрийский отобрал у новациан их храмы вмес­те со всей церковной утварью, а личное состояние их еписко­па Феопемпта присвоил. Иногда их Божьи дома даже разру­шали. Например, епископ Евлесий из Кизикоса на Геллеспон­те. И не случайно, что из трудов, которые подкованный в фи­лософии Новациан первым из римских теологов опубликовал на латыни, мало что сохранилось. Вряд ли случайно также, что именно для наиболее образованных христиан новацианство было особенно привлекательным¹⁹.

Христианский Рим имел в III в. лишь двух ученых мужей. Оба они были антипапами. С одним из них, как писал Галлер/ Haller, боролись на протяжение всей его жизни, вто­рой — отлучен от церкви²⁰.

«МАРШАЛ БОГА» И «ПОКРОВИТЕЛЬ РОГАТОГО СКОТА»

Но Корнелий (зачастую изображаемый с рогом для винопития) не только отнял у своего конкурента сан, но и стал по­пулярным. Как законный «папа», как истинный святой (поми­нается 16 сентября), но ложный «мученик», он продвинулся до одного из четырех так называемых маршалов, «гофмарша­лов Бога», «небесных покровителей», к которым обычно взы­вают при чумных эпидемиях. В католической же Рейнской области их почитают как «скоропомощников», наряду с че­тырнадцатью основными чудотворцами («за их несравненные заслуги и повседневную помощь», как записано в Кельнской грамоте 1479 г.). Эти четверо: отшельник св. Антоний (Вели­кий), почитаемый прежде всего в Везеле, епископ Губерт (Льежский) — в Арденнах, трибун Квирин — в Нейсе, и соб­ственно Корнелий — в Силикуме, Санкт-Северине (Кельне) и в кафедральном соборе св. Корнелия близ Аахена. Этот чрез­вычайно богатый бенедиктинский монастырь был разрушен ахенцами в 1310 г., но затем был полностью восстановлен и секуляризован в 1802 г. Но если почитание вышеперечислен­ных лиц как «маршалов Бога» сошло на нет с началом Про­свещения, то почитание их же как четырех святых продолжа­лось. Даже в XX в. тысячи людей устремляются в праздник св. Корнелия в этот собор, где находится цель паломников — голова гофмаршала в отставке, его бюст из серебра. В позд­нем средневековье здесь почитали как основные реликвии «пояс, которым был подпоясан Спаситель во время вечери... и плащаницу, которую возложили на лик нашего Господа во гробе» (Байсель/ Beissel). Помимо этого Корнелий стал «по­кровителем рогатого скота», а следовательно, по-видимому, и всех круглых дураков[6]. К нему взывают при судорогах, при падучей (эпилепсии) и т. п. Правда, св Валентин в этом ком­петентнее²¹ .

СМУТА, УБИЙСТВА И ЛОЖНЫЕ МУЧЕНИЧЕСКИЕ ВЕНЦЫ. МАРЦЕАЛИН, МАРЦЕЛЛ, МЕЛЬХИАД СИЛЬВЕСТР И ДРУГИЕ

Спорный вопрос о покаянии вызывал и в начале IV в. про­тиворечия при Марцелле I и Евсевии. В период гонений Ди­оклетиана папа Марцеллин (296—304 ? гг.), как и многие хри­стиане, предпочел мученичеству жизнь. Он, thurificatus и traditor (предатель, перебежчик), приносил жертвы богам и вы­давал «Священные писания»; хотя свидетельства на этот счет и вызывают сомнения, так как исходят от донатистов. Однако папа Николай I считал их достоверными. Весьма примечате­льно, что некоторые старые папские каталоги вовсе не упо­минают Марцеллина. Видимо, его, отпавшего во время гоне­ний, покарали радикально — damnatio memoriae — забве­нием.

После пережитого погрома христиане, и приверженцы строгих правил, и оппортуниисты — те и другие имели собст­венных епископов — принялись громить друг друга. Дважды в это вмешивались власти. Епископу Марцеллу, епископу Евсевию и вожаку клерикальной оппозиции Гераклию приш­лось отправиться в ссылку. Похоже, что до 335 г. существова­ло двойное епископство. Антиепископом был Марк, человек особой «святости». Даже папа Дамас I подчеркивал остроту конфликта: «furor, odium, discordia, lites, seditio, caedes, bellum, solvuntur foedera pacis». И в эпитафии, посвященной Дамасом строгому ригористу Марцеллу, последний запечатлен как «ярый враг всех страждущих», упоминается «жгучая не­нависть» среди христиан, «раскол и споры, смута и убийства»²².

Считается, что Марцеллин приносил жертвы богам вместе с тремя своими пресвитерами и преемниками: папами Марцеллом I (308—309? гг.), который пришел на епископский трон после того, как тот пустовал почти четыре года (самый длительный перерыв во всей истории папства), Мельхиадом (311?—314 гг.) и Сильвестром I (314—335 гг.). Как это часто случается, эти сведения недостоверны, расплывчаты и созна­тельно искажены клерикальными фальсификаторами и лаки­ровщиками. Более того, возможно, что Марцеллин и Марцелл — это одно и то же лицо (тот самый человек, которого император Максенций, весьма терпимо относившийся к хри­стианам (кн 1, стр. 188), неоднократно отсылал на работу в хлев (catabulum), где тот и умер, естественно, как мученик). Во всяком случае, церковь по сей день почитает всех троих (или четверых) как мучеников. Но даже «Liber Pontificalis», официальная папская книга, называет Марцеллина перебеж­чиком (traditor) и сообщает, что он приносил в жертву ладан, но искупил свой грех, приняв мученическую смерть: по при­казу Диоклетиана он был обезглавлен. На короткий период правления Мельхиада пришлись, решающее сражение у Мильвийского моста, Миланский эдикт о терпимости и осужде­ние донатистов.

Современником Константина, собственно говоря, был Си­львестр I, о котором историк папства Грене/ Grone пишет, что он был «велик, как время». На самом деле, римлянин практически никак не влиял на принимаемые императором решения. Хотя он «правил» полных 22 года, о нем известно меньше, чем о любом другом епископе IV в. Зато он хорошо известен по позднейшим измышлениям и фальсификациям, которым папы и обязаны всем своим положением. Подлин­ных трудов св. Сильвестра не сохранилось. Предание же здо­рово напоминает сказку. «Увенчанный пышным венком ле­генд» (Зеппельт и Леффлер/ Seppelt und Loffier), Сильвестр исцеляет императора от проказы, он избавляет Рим от ядови­того дыхания дракона. А поскольку он, вполне возможно, приносил жертвы богам, христианские байки особенно об­стоятельно подчеркивают его стойкость. Наместник же, кото­рый пытался принудить его отказаться от имущества церкви, подавился рыбьей костью. А в противостоянии с двенадцатью иудейскими учителями, он сумел воскресить быка, которого убил один из них. «Твой Бог умеет убивать, а мой — воскре­шать». (И действительно: на главном алтаре, созданном в 1493—1494 гг. Г. Эрхартом и Б. Цайтбломом в городе Блаубойрен, а также на многочисленных более поздних картинах у ног Сильвестра лежит бык.)²³

О ВСЕВОЗМОЖНЫХ КРОВОПРОЛИТИЯХ И ДАЛЬНЕЙШИХ МУЧЕНИКАХ.

СХИЗМАТИК ФЕЛИКС II

В середине IV в. Либерий (352—366 гг.) развязал в Риме гражданскую войну.

С этим папой мы уже встречались, когда говорили об им­ператоре Констанции. Тогда Либерий предпочел «принять смерть за Бога», нежели согласиться с вещами, противореча­щими Евангелию. Но в ссылке он отказался от своей веры и отлучил от церкви «правоверного» Афанасия (кн. 1, стр. 337). Об этом свидетельствуют учителя церкви Афанасий и Иероним. Однако даже в XX в. теолог-фундаменталист Кестерс/ Kosters из франкфуртской высшей школы иезуитов им. св. Георгия лжет (с двойного церковного благословения), что па­па «наверняка не подписывался под еретическими формули­ровками». В отличие от него, католический теолог Альберт Эрхард/ Albert Ehrhard, едва ли не в том же самом году, но без imprimatur*, так подытоживает результат своих исследо­ваний: «Не подлежит сомнению, что Либерий подписал так называемую 3-ю сирмийскую формулу. Тем самым он предал не только самого Афанасия, но и ключевое слово никейского символа веры «Homousios» — «единосущный»²⁴.

Это уже давно допускают и другие католики. Так, историк папства Сеппельт/ Seppelt не сомневается не только в том, что Либерий «поставил свою подпись под так называемой 3-й сирмийской формулой», но и в том, что «он добровольно при­нял и подписал 1-ю сирмийскую формулу (351 г.), которая также отрицала Homousios». Сеппельт также «уверен в том, что Либерий предал Афанасия»²⁵.

Когда изменник Никейской веры возвратился в Рим 2 ав­густа 358 г., там правил (анти)папа Феликс II (355—358 гг.). Либерию пришлось признать его равноправным соправите­лем (что и было обещано им императору) и руководить рим­ской церковью совместно с Феликсом — страшное униже­ние, к тому же находящееся в противоречии с церковным правом. Однако только на этих условиях, за которые выска­зался и синод в Сирмии (358 г.), Либерию было позволено возвращение. С другой стороны, при изгнании Либерия, Фе­ликс совместно с диаконом Дамасом, впоследствии папой, и со всем римским клиром, торжественно поклялся, что, пока

(Церковное) разрешение к печати. (Примеч. ред.)

жив Либерий, он не признает в Риме никакого другого епис­копа. Однако всего лишь через несколько месяцев Феликс принял папский сан, как утверждается, с подачи арианской партии и по приказу императора. Ариан он возвратил в цер­ковь, а римский клир перешел на его сторону. И клир, и но­вый папа нарушили клятву. Но и Либерий, в свою очередь, не сдержал данного им повелителю слова не нападать на Фелик­са и его бессильное окружение, поскольку народ остался ве­рен изгнаннику и с ликованием встретил его возвращение, восклицая: «Один Бог, один император, один епископ!». Схизма Феликса, борьба двух римских епископов, ради соб­ственной выгоды предавших «правоверный» никейский сим вол веры, привела к кровавым столкновениям, к так называе­мым фелицианским убийствам. Феликс II, чье имя содержит­ся в официальном епископском списке, был изгнал в 358 г. и отправился в свое имение близ римской Гавани. Позднее он попытался вернуться, занял базилику Юлия на другом берегу Тибра, но вскоре был выдворен оттуда, скончался в Гавани 22 ноября 365 г. и был надолго забыт. Папа Либерий, подписав­ший при арианском императоре Констанции полуарианский символ веры, при католическом императоре Валентиниане I возобновил гонения на ариан²⁶.

И все же официальная римская традиция воскресила па­мять о Феликсе II и, в конце концов, даже признала его на­стоящим папой и причислила к лику святых. Либерий же в последние годы своей жизни не имел особого влияния за пре­делами собственно Рима и был безнадежно скомпрометиро­ван в моральном отношении. Вероломный Феликс, которого, видимо, почему-то начали путать с мучеником Феликсом с Via Portuensis или с одноименным мучеником с Via Aurelia, начиная с VI в. считается настоящим папой и святым мучени­ком (поминается 29 июля).

Официальная папская книга, которая, правда, для целой половины тысячелетия не пригодна как исторический источ­ник, ручается за его мученичество. «Феликс был римляни­ном... он правил год, три месяца и три дня. Он объявил Кон­станция еретиком, за что император приказал его обезгла­вить... В ноябре месяце он принял смерть в городе Корона вместе со многими священниками и верующими...»²⁷

Но тот факт, что Констанций, который якобы приказал обезглавить папу Феликса, умер еще в 361 г., а Феликс скон­чался лишь в 365 г. при католическом императоре Валентини­ане I, вынудил некоторых из его преемников усомниться в мученичестве (анти)папы. Процесс формирования обще­ственного мнения продолжался более тысячи лет — ведь Риму некуда спешить. Позднее Григорий XIII (1572—1585 гг.) — тот самый «святой отец», который не только с удовлетворе­нием и с гимном «Тебя, Бога, славим!» воспринял массовые убийства в Варфоломеевскую ночь, но и одобрил план убий­ства английской королевы Елизаветы I (в твердой уверенно­сти, «что всякий, кто уничтожит ее в праведном намерении и тем самым послужит Господу, не только не согрешит, но и приумножит свои заслуги») — этот чувствительный папа, просматривая «Римскую книгу мучеников», вознамерился вычеркнуть из нее своего отдаленного предшественника Фе­ликса²⁸.

Но тут в церкви святых братьев-близнецов и мучеников Космы и Дамиана, воздвигнутой папой Феликсом IV в VI в. на развалинах двух языческих храмов, случилось нечто вдвойне удивительное. В 303 г. эти мученики, Косма и Дамиан, вместе с тремя их братьями были обезглавлены. Предва­рительно их связанными бросили в море, но они были спасе­ны ангелом; огонь, который должен был их уничтожить, вме­сто того сжег всех стоящих вокруг, а множество стрел и кам­ней, пущенных в них, повернули и поразили палачей; за все за это весь христанский мир вскоре стал почитать их как на­родных святых, покровителей врачей, провизоров и медицинских факультетов. И хотя в XX в. Й. П. Кирш/ J. P. Kirsch, апостольский протонотариус и директор Римского папского археологического института с imprimatur заявляет: «Подлин­ных исторических сведений о жизни и мученичестве брать­ев-близнецов не существует», католик Хюммелер/ Hiimmeler возвещает нам, опять-таки в XX в. и опять-таки с imprimatur, что с тех пор, а именно с VI в., «их почитание не угасало». Более того, они — «единственные святые восточной церкви... внесенные в канон святой мессы». А Кирш добавляет: «Их предполагаемые мощи в 965 г. были доставлены в Бремен, а в 1649 г. перенесены в церковь св. Михаила в Мюнхене (в дра­гоценный ларь). Поминаются 27 сентября, а у православ­ных — 27 октября²⁹.

      Здесь переплелось естественное и сверхъестественное, ле­генда (то есть ложь) и история (что зачастую — одно и то Же). Нечто подобное случилось и с Феликсом II. Ибо именно в римской церкви этих сотворивших многие чудеса мучени­ков, святых Космы и Дамиана, 28 июля 1582 г. в навечерие Аня поминовения (анти)папы Феликса II был найден мраморный саркофаг с «древней» надписью: «Здесь покоится прах святого папы и мученика Феликса, который проклял еретика Констанция». После чего имя Феликса продолжает оставать­ся в «Книге мучеников»³⁰.

ПОБЕДА ПАПЫ-УБИЙЦЫ ДАМАСА НАД АНТИПАПОЙ УРСИНОМ И ПРОЧИМИ ДЬЯВОЛАМИ

По мере усиления власти римского трона, роста влияния, богатства и роскоши его обладателей, священники все боль­ше стремились к обладанию им. Бросается в глаза все более частое употребление термина «sedes apostolica» (папский трон) и возникновение авторитарной тенденции в отноше­нии других церквей. На синоде в Риме (378 г.) уже говорит­ся о епископах, которые грозят другим епископам смертью, изгоняют их и лишают епархий. Историк Аммиан Марцеллин, язычник, стремившийся к непредвзятости и относив­шийся к христианству скорее благосклонно, ок. 380 г. пере­селяется из своей родной Антиохии в Рим. Роскошный об­раз жизни пап видится ему главной причиной, побуждаю щей к борьбе за папский престол. В то же время высокооб­разованный городской префект Претекстат, тоже язычник (по свидетельству Августина, почти вся римская знать придерживалась тогда язычества), саркастически парирует по­пытки Дамаса обратить его: «Сделайте меня епископом Ри­ма, и я немедленно стану христианином». Трапезы этого князя церкви переплюнули даже королевские пиры. «А бед­ные сельские священники при первой возможности отправ­ляются в Рим, чтобы там потихоньку напиться» (Шнейдер/ Schneider)³¹.

У католического историка В. Грене/ V. Grone, шокирующим образом выступающего здесь от лица фальсификаторов и лакировщиков, все это выглядит так: «К тому времени, когда Дамас стал понтификом, папство пользовалось и в ми­ру столь высоким авторитетом, что в силу положения, кото­рое он занимал рядом с императором и высшими должност­ными лицами, ему пришлось отказаться от внешних прояв­лений апостольской бедности и, во благо всей церкви, огра­ничиться духовной стороной. Верховный пастырь церкви был вынужден окружить себя мирской роскошью и расходо­вать большие средства на одежду, жилье и приемы, чтобы достойно представлять перед мирянами церковь с ее драго­ценными библиотеками, золотыми сосудами, пурпурными облачениями и великолепными алтарями. Как некогда Петр пришел в Рим со странническим посохом, чтобы завоевать пышное, богатое и пресыщенное, так теперь его преемник по прошествии многих лет вынужден был заменить деревян­ный посох на золотой и обуть ноги в пурпурные сандалии, чтобы защитить и уберечь изорванное, обездоленное, поки­нутое»³².

Именно при Дамасе I (366—384 гг.), который с младых дней был слугой Всевышнего и за свои сладкие, приводившие женщин в восторг речи получил прозвище «щекотун дамских ушей» (matronarum auriscalpius), конфликт достиг небывалой остроты. Интриги, оговоры и такие темные финансовые ма­хинации, что исследователю впору вспомнить пап эпохи Ре­нессанса. Он был далеко не прост, этот человек, ставший первым хоть сколько-нибудь заметным «представителем» (апостола Петра на земле); в свои шестьдесят лет он вполне отчетливо ощущал всю притягательность власти и правил до­льше, чем кто-либо из его предшественников: восемнадцать лет. Аммиан пишет, что Дамас и его противник Урсин «сверх всякой меры желали епископского трона». В результате с по­мощью террора и подкупа победил Дамас, вначале клявшийся в верности папе Либерию, который рукоположил его в диако­ны, затем при антипапе Феликсе переметнувшийся на его сторону, а по возвращении Либерия вновь примкнувший к победителю³³.

Не успели закончиться торжественные похороны скончав­шегося 24 сентября 366 г. Либерия, как часть духовенства провозгласила его преемником диакона Урсина и позаботи­лась о том, чтобы епископ города Тибура (ныне Тиволи, неда­леко от Рима) тотчас возвел его в сан в базилике Юлия (Сай­та Мария ди Трастевере). Между тем большая часть клира уже занималась тем же в церкви Сан-Лоренцо в Луцине и выбрала Дамаса (сына священнослужителя), который вновь изменил партии Либерия, возглавил партию свергнутого (анти)папы Феликса и привел ее к победе — то была его третья по счету измена. Этим было положено начало многомесяч­ным волнениям в «святом» Риме, «столице благочестия» (см. Созомена). Дошло до форменных сражений на улицах и пло­щадях, базилики были залиты кровью. Дамас воспринимал всю христианскую церковь как «единственную Христову не­весту», римская же церковь была для него чем-то особенным, «по слову Господа нашего и Спасителя, который наделил ее первенством, сказав в Евангелии: «Ты — Петр, и на сем кам­не Я создам Церковь Мою», она — превыше других церк­вей». Дамас не преминул вспомнить и о св. Павле, который «при императоре Нероне в один день с Петром со славою об­рел мученический венец». Этим двойным «достойным всяче­ского почитания триумфом» Римская церковь «поставлена над всеми другими городами мира. Следовательно, первым престолом апостола Петра был римский престол, на котором нет ни пятнышка, ни морщинки, ничего другого в подобном роде. .»³⁴

Так обстояли дела в 382 г. То, о чем я собираюсь сообщить ниже, происходило в 366 г., во время выборов папы, после ко­торых Дамас «продолжил начатую Либерием политику при­мирения» (католик Зеппельт/ Seppelt).

Сначала на собравшихся в церкви сторонников Урсина напала вооруженная дубинками орда, которую подстрекал Дамас, подкупивший толпу большим количеством денег. Три дня католики вновь бились, проливая кровь за обладание ба­зиликой Юлия, как это уже было при Либерии. Затем Дамас, укрывшийся со своей личной охраной в Латеране, приказал полицейским ищейкам вытащить со службы клириков своего противника и задержать их. Однако толпа отбила задержан­ных и укрылась с ними на Эсквилинском холме в базилике Либерия (Санта Мария Маджоре). 26 октября 366 г. отряд папских штурмовиков — скопище извозчиков, циркачей и могильщиков, из которых весьма состоятельный понтифик сколотил свою личную армию — штурмовал этот собор. Они разбили ворота, ворвались в здание, подожгли его и сверху забрасывали осажденных кровельной черепицей. Ибо Дамас, «этот страстно преданный Богу священник, к тому же облада­ющий эстетическим чутьем, совершенно великий характер, освободил для созидания столь долго копимую силу первона­чального христианства» (Хюммелер/ Hiimmeler, с церковного благословения к печати). Не менее 137 мужчин и женщин, сплошь сторонники Урсина, распростились тогда с жизнью на святом месте «во имя созидания». Согласно отчету сторон­ников Урсина, таковых было 160 человек, не считая тех, кто скончался от ран. В общей сложности, насчитывалось сотни погибших, раненых и обгоревших. Но — вот настоящее Бо­жье чудо — не погиб ни один из сообщников Дамаса, чей «детски-благочестивый нрав» прославляется старой католиче­ской энциклопедией Ветцера/ Вельте // Wetzer/ Welte, две­надцатитомным изданием, составленным «при содействии лучших католических ученых Германии», на первой странице которого — мне трудно не упомянуть этого во имя постоянно пропагандируемого смирения — фрейбургский верховный пастырь в 1847 г. ставит: «Одобряем» и соизволяет предпос­лать труду следующий текст: «Мы Германн Вихарский, мило­стью Божией и апостольского престола архиепископ Фрей­бургский и митрополит Верхне-Рейнской церковной провин­ции, кавалер Большого Креста Церингского ордена Льва, об­ладатель Почетного Креста I степени князей Гогенцоллерн- Гехинговских и Гогенцоллерн-Зигмарингенских...» — ну, на­конец-то — «Мы даем этому первому тому Наше одобре­ние.;.».

Городской префект Вивенций, «integer et prudens Pannonius», как пишет Аммиан, был бесспорно усердным, но не обла­дающим достаточной властью человеком. Итак, разделяя принцип невмешательства в спорные вопросы культа, он сна­чала взирал на происходящий спектакль как зритель, а затем удалился на покой в безопасность своей загородной виллы. Сторонники Урсина ораторствовали на похоронах, а толпа кричала, по-видимому, вспоминая о роли Дамаса, зачинщика фелицианских убийств: «Уже в пятый раз Дамас устраивает войну! Убийцы, долой с трона Петра!» Распространялись и различные листовки. Партийный орган урсинистов славил богобоязненный народ, «который сколько бы ни истязали его гонениями, не страшится ни императора, ни чиновников, ни Дамаса — убийцы, повинного во всех преступлениях» Не за­будем, что этот папа стоял также за кровавыми эдиктами им­ператора Феодосия против христиан, отпавших от него, Да­маса, которого государство поддерживало всеми имеющими­ся у него средствами³⁵.

Разумеется, массовый убийца в сане папы стал святым. Поминается 11 декабря. И как бы для постоянного напомина­ния — кому для воодушевления, а кому в устрашение — его имя носит главная площадь перед папским дворцом. Я вновь и вновь хочу напомнить Клода Адриана Гельвеция (1715— 1771 гг.): «Когда читаешь их священные легенды, встречаешь имена тысяч преступников, причисленных к лику святых», — любезно преуменьшает великий просветитель. (Осмелюсь за­явить: лично мне из всех святых больше всего нравятся свя­щенные коровы, впрочем, не менее любезны мне и все оста­льные коровы.)³⁶

Дамас, при содействии властей захвативший суденышко Петра, должен был теперь стать у штурвала, «который мы приняли из рук апостола». Правда, он лицемерно признавал.

что «не достоин столь высокой чести, но будет делать все возможное, дабы не умалить апостольской славы». Хотя глав­ное сражение и было выиграно, но его право на епископство оспаривалось в течение всего времени его служения. Долгие годы продолжаются смута, насилие и пытки клириков анти­папы Урсина. Интригуют и люцифериане; Дамас убеждает судью Басса принять меры против них, но тщетно. Еще су­ществуют новациане, остатки маркионитов, монтанистов, гностиков-валентиниан. Папа выступал против ариан и полуариан, против «еретических» епископов Урзация, Валента и Авксенция Миланского, которых он приказал осудить; про­тив зарождающегося «лжеучения» патриарха Македония («духоборство») и против «лжеучения» аполлинаристов. В Риме, где в то время противоборствовали четыре различные христианские «церкви», каждая во главе с собственным епи­скопом, с недавних пор появились и донатисты, имевшие с начала IV в. уже шестого по счету епископа. Люцеферианскому пресвитеру Макарию папа Дамас запретил отправлять службу, и когда тот ночью проводил богослужение в частном доме, по приказу Дамаса и распоряжению государственной полиции (officiales), его выхватили из причта и с побоями по­волокли к светскому судье. Так как Макария даже угрозами не удалось вынудить перейти на сторону Дамаса, он был пре­провожден в Остию, где и скончался от полученных ран (ср. кн. 1, стр. 336). Следует напомнить и то, что зимой 381—382 гг. св. Дамас отказался принять гонимых испанских еписко­пов Присциллиана, Инстанция и Сальвиана, несмотря на их настоятельную просьбу («Выслушай нас... заклинаем, выслу­шай...»). Затем Присциллиана с наиболее богатыми из его приверженцев, в том числе с богатой вдовой Евхроцией, под­вергли пыткам и обезглавили в 385 г. в Трире. После этого на Испанию обрушилась инквизиция (кн. 1, стр. 375). Штур­мовики Дамаса срывали собрания и богослужения урсини стов даже на кладбищах. Урсин и его сторонники были вы­сланы императором Валентинианом I сначала в Галлию, за­тем в Милан, но и издалека Урсин не прекращал активной борьбы не только против Дамаса, но и против его последова­телей. Когда император разрешил его возвращение в 367 г., борьба возобновилась, после чего он был изгнан навечно и заперт в Кельне. Но спор между ним и Дамасом продолжал­ся до самой смерти последнего. Еще в 368 г. большинство участников римского синода отказывалось отлучить Урсина от церкви, несмотря на настойчивость Дамаса и его завере­ния: «Мы собрались здесь не для того, чтобы кого-либо осу­дить, не выслушав»³⁷.

Во многих отношениях этот папа был подозрительной лич­ностью; слишком подозрительной. И даже более чем подозри­тельной.

В 371 г. Дамас был обвинен в прелюбодеянии.

«Щекотун дамский ушей», чей отец был священником в Сан-Лоренцо, имел весьма тесные контакты с богатыми жен­щинами, что не мешало ему быть автором нескольких (не со хранившихся) трактатов о девственности. Согласно сведуще­му в этих вопросах Иерониму, непорочному Учителю непо­рочной церкви, Дамас проповедовал священнослужителям «содержать ложе в целомудрии», «производить детей для Гос­пода» (пожалуй, несколько двусмысленная формулировка), предписывал абсолютное воздержание, так как «святым над­лежит святость», а «плотское единение — есть скверна», ибо священник, живущий «нецеломудренно» уподобляется «жи­вотным» и недостоин называться священником. Мог ли такой папа быть прелюбодеем? Муж, «увенчанный всеми доброде­телями», своим богоугодным образом жизни воздвигший себе «вечный памятник», как славит его епископ Феодорит? Муж, главу о котором Грене/ Grone завершает фразой: «Уже совре­менники почитали его святым, а итальянский народ по сей день взывает к нему о помощи при лихорадке»?³⁸

Между тем Дамас был обвинен неким Исааком, крещен­ным, но вновь вернувшимся в иудаизм евреем, не только в прелюбодеянии, но в целом ряде других тяжких преступле­ний. До самой кончины Исаака в 381 г. Дамас не знал покоя. Его обвиняли даже в убийстве. Впоследствии причитали: «Урисиниане настолько обнаглели, что по наущению еврея Исаака... требовали голову нашего святого брата Дамаса». И уж если его обвиняли, несмотря на то что за ним стоял импе­ратор — значит, для этих обвинений наличествовали веские основания. Валентиниан I приказал специально уполномочен­ному на то префекту Максимину (которого Аммиан сравни­вает со сбежавшим из цирка диким зверем; его казнили в 376 г.) начать следствие. Затем император лично присутство­вал на судебном процессе, в ходе которого были подвергнуты пыткам некоторые вызванные в качестве свидетелей клири­ки. Но в конце концов дело было прекращено. Однако мало­вероятно, что это произошло благодаря вмешательству Евагрия, антиохийского священника и друга юности императора, но скорее вследствие того, что власти изначально были на стороне Дамаса и теперь не могли допустить его поражения на процессе, инициированном противной стороной. И вот Валенгиниан уже прославляет Дамаса как «virum mentis sanctissimae».

Его репутация была настолько подмочена, что даже спустя семь лет на синоде в Риме, на котором он председательство­вал, ему пришлось оправдываться и доказывать, что обвине­ния против него носили клеветнический характер. И именно на этом синоде была предпринята попытка вообще вывести римского епископа из-под юрисдикции государства! Одновре­менно добивались содействия того же государства в исполне­нии церковных судебных решений! «Карающий меч правосу­дия», который от себя лично святой отец отводил как можно дальше, уже тогда понимался синодом как инструмент инквизиции. Клириков всей Италии, игнорирующих решения цер­ковного суда, следовало с помощью светских властей достав­лять во вторую инстанцию — лично к епископу Рима. Для остальных священников Запада второй инстанцией являлись митрополиты, а судопроизводство в отношении митрополитов относилось к компетенции римского епископа или уполномо­ченных им судей. Петиция, в составлении которой значитель­ную роль сыграл св. Амвросий, гласит: «Ваше благочестивое Величество, соблаговолите приказать, чтобы всякий, осужден­ный по приговору римского епископа, но противозаконно пы­тающийся остаться во главе своей паствы... был доставлен (в Рим) префектами Италии или имперским викарием, либо предстал перед судьями, назначенными римским епископом. Тот же, кто уклонится от подобной процедуры, не страшась Божьего Суда, тот должен быть государственным принужде­нием лишен возможности преумножать свои грехи...»³⁹

Дерзкая упреждающая атака Дамаса вполне удалась. Еще очень юный, опекаемый клиром, и прежде всего Амвросием, император (кн.1, стр. 346) исполнил прошение синода практи­чески полностью и придал ему силу закона. А в одном из пун­ктов Грациан оказался католиком, больше чем сам Папа Рим­ский, распорядившись, чтобы имперские чиновники прини­мали участие в исполнении епископских приговоров не толь­ко в Италии, но и по всей Западной империи. Правда, все это практически оставалось только на бумаге; патриарх Рима еще не имел на Западе такого веса, как патриархи Востока в сво­их патриархатах⁴⁰.

На этого папу жаловался даже один из учителей церкви, а именно: св. епископ Василий «Великий». Он называл его слепым и надменным гордецом, восседающим на «благородном троне». Однажды ему пришлось горько пожалеть, что он об­ратился к папе с какой-то просьбой, поскольку этот высоко­мерный становился «еще надменнее, если к нему обращались вежливо». Василий пишет, что на Западе «не знают правды и не желают ее знать». Он утверждает, что там «с людьми, го­ворящими правду, спорят, сами же одобряют еретичество». Св. Иероним, всегда державший нос по ветру, к тому же ве дикий интриган, лжец и фальсификатор документов, что по­могло ему стать патроном католических богословских факу­льтетов (кн. 1, стр. 146), напротив, домогался расположения этого папы. Если имеешь отношение к трону Петра, значит, ты — истинный муж. «Меня ведет только Христос, и прилеп­ляясь к Вашему Святейшеству, я единяюсь с троном Петра; верую — на этом камне создана Церковь»⁴¹.

Пресмыкательское рвение Иеронима нашло благосклон­ное понимание у властолюбивого иерарха Рима. В этот город Иероним отправился в 382 г. Вскоре он начал играть при Дамасе важную роль: стал его личным секретарем, составлял — как он сам утверждает — ответы на запросы синодов Востока и Запада; превозносил папу как «светоч мира и соль земли» и льстил ему: «Сегодня солнце справедливости восходит на За­паде». Также он поддерживал борьбу Дамаса против люцифериан. И хотя Иероним некогда славил Люцифера Каларийского (кн. 1, стр. 335) как оплот правоверия, теперь же, в Ри­ме, где в свое время жестоко расправились со священником Макарием, он тотчас выступил против сторонников епископа Сардинии и обрушился на него в одном из своих преслову­тых памфлетов. Прежде всего, видимо, для того, чтобы услу­жить старому папе, место которого он рассчитывал впослед­ствии занять. (Но досталось оно не ему, а св. Сирицию, по причине чего Иероним поносил его еще многие годы.) Сто­ронники Люцефера вскоре после 380 г. жаловались на Дама­са: «Присвоив себе царские полномочия (acctpta auctoritate regali), он преследует католических священников и мирян и отправляет их в изгнание»⁴².

РОСТ ПРИТЯЗАНИЙ НА ВЕРХОВЕНСТВО ПРИ ДАМАСЕ

В результате всевозможных инициатив этого мужа воз­никла тенденция к росту значения и престижа его трона. Та­ким образом, римский епископ постепенно превращается в главу всех западных прелатов.

Не случайно один из современников говорит о «arrogantia Damasi (ut princeps episcopatus)»[1]. Ныне же «Католический справочник церковной истории»/ «Handbuch der Kirchengeschichte» называет его «убежденным поборником постоянно растущих римских притязаний на первенство, которые благо­даря ему получили новые, доселе неизвестные формулировки». Отчасти, он подкрепляет право на верховенство ссылкой на Мф., 16,18, на петродоктрину, придававшую Риму «исклю­чительность», но одновременно разрабатывает для нее и но­вые формы выражения.

Его жажда власти поддерживается и императором Грациа ном, более чем сговорчивым юношей (кн. 1, стр. 346). Он не только отказался в пользу римских епископов от прежде по­лагавшегося правителю титула «Pontifex maximus», но и им перским законом от 378 г. практически беспредельно расширил их юрисдикцию на Западе. Дамас издал первую декреталию, то есть отдавал распоряжения в приказном тоне импе­раторов. Он утверждал, что церковь Рима основана Петром и Павлом — принцип двойного апостольства. Насколько изве­стно, он первым из пап заговорил об «апостольском троне». Ему нравилось, когда о нем говорили, что «в силу прерогатив апостольского трона (praerogativa apostolicae sedis), он возвы­шается над всеми, формально равными ему по рангу (munus)». С тех пор и по сей день римский епископский трон именуется «Sedes Apostolica». Все это способствовало разви­тию римских руководящих замашек и подводило под них тео­ретическую основу. «Дамас получал привилегии от государст­ва и вел себя как король» (Гендлер/ Haendler)⁴³.

Кстати, он баловался и стихоплетством. Он сочинил множество жалостливых эпитафий (tituli), из которых до нас до­шло более полусотни — полностью, в отрывках или поздней­ших цитатах. Скудость собственного словаря он компенсиро­вал за счет заимствованных у Вергилия оборотов, а затем это переносилось на благородный мрамор каллиграфом Фурием Дионисием Филокалом. Луи Дюшесн/ Louis Duchesne язвит: «Никогда еще столь скверные вирши не выходили в свет с такой помпезной расточительностью». Столь же малохудоже­ственное, сколь и бездуховное словоизвержение Дамаса, не в последнюю очередь совершаемое ради собственной по­смертной славы, посвящалось прежде всего «многочислен­ным мощам святых, которые он искал и находил" и, как со­общает «Vita Damasi» в «Liber Pontificalis», «восславлял в сти­хах»⁴⁴.

Например: «Глубоко под толщей горы таилась могила. Да­мас явил ее миру». Или: «Невыносимо было Дамасу (созна­вать), что некогда погребенные без почестей, продолжали страдать, и обретя вечный покой. Итак, он принялся за мно­готрудное дело и приказал срыть огромные толщи земли с вершины холма, усердно исследовал тайные недра земли, осушил насквозь пропитанный водой участок и открыл ис­точник, из которого мы черпаем теперь дары святости». Или, возвращаясь к основной теме, последний образчик папской поэтической продукции: «Ведай, что здесь было прибежище святых, имена которым, если тебе угодно знать, — Петр и Павел. Этих Учеников Христа послал Восток, и мы готовы признать это. Но во имя (пролитой) ими (в Риме) крови, их, хотя и последовавших за Христом сквозь звезды и пребываю­щих в лоне небес и в Царстве благочестивых, Рим вправе считать своими гражданами. Так Дамас возносит Вам Хвалу, Вы, новые звезды!»⁴⁵

Пусть остается неизвестным (или записанным в небесных скрижалях), сколько же святых произвел на свет столь усерд­ный охотник за мучениками. Так обстоят дела, когда папа-убийца становится папой-поэтом. (Вспомним еще более вы­спренные пассажи Пия XII в XX в.!)⁴⁶

Со времени Дамаса существует также теория о трех пет­ровских резиденциях: Александрии, Антиохии и Риме, кото­рая служила обоснованием их прав на патриаршество. При­чем среди трех великих Thronoi (тронов) «первейшей рези­денцией апостола Петра была римская Церковь». Но даже согласно папе и учителю церкви Григорию I «Великому», эти три резиденции суть «одна единая резиденция одного един­ственного (святого Петра), которую, согласно божественному авторитету, сегодня возглавляют три епископа». А посему александрийский и антиохийский патриархи, как преемни­ки Петра и в силу «божественного» права, имеют полномо­чия руководить частью церкви — не говоря уже о некоторых исторических несообразностях, довольно обоюдоострая тео­рия.

Каким образом Риму пришло в голову подобное? Некогда, когда Рим не был столь сильным, как того хотелось бы, таким способом он уравнивался с влиятельными восточными руко­водителями церкви и, в качестве главной резиденции, так сказать, князя апостолов, претендовал на большие почести. Позднее, и в этом суть, Рим пытался с помощью этой теории одолеть наиболее опасного из своих противников — констан­тинопольского патриарха, поскольку тот, представляющий го­род, который не являлся резиденцией Петра, и, таким обра­зом, не имел прав на превосходство. И в этой связи весьма кстати появляется эта теория. Как раз в эпоху Дамаса, а так­же при Льве I, Григории I, Николае I и Льве IX вслед за тео­ретическим оспариванием притязаний Константинополя на патриаршество на практике следует весьма вынужденное признание таковых⁴⁷.

Это лишь начало развития папского примата. Положение Дамаса в продолжение всего его понтификата оспаривалось даже в Риме; не он руководил церковью на Западе и за его пределами, но, без сомнения, Амвросий (кн. 1, гл. 9). Миланец влиял на императоров, если не руководил ими, при помощи изощренной в своей хитрости «духовной» стратегии, и по сей день остающейся классической, а Милан, город его епископ­ского служения, был столицей Запада. Как в случае сенсаци­онного триумфа над римской богиней Победы (кн. 1, стр. 362) в зале сената, так, впрочем, и во всех других случаях, успеха добивался не Дамас, а именно Амвросий, могущественный столичный прелат.

О «папской политике» пока не может быть и речи. В IV в. епископу Рима подчинялась даже не вся Италия. По всей ви­димости, он руководил всего лишь так называемыми субурбикарными[2] церквами на Юге и в Центре полуострова (граница проходила по линии от залива у города Специя до устья реки По). «Кроме того, нигде не обнаруживается каких-либо за­фиксированных полномочий римского епископа» (Халлер/ Haller). Конечно, его кресло было самым уважаемым на Запа­де. Однако сам он находился под юрисдикцией vicarius urbis. И когда обратились с петицией о выведении римского епис­копа из-под юрисдикции римского префекта (в то время, как правило, язычника), пытаясь обеспечить ему вожделенную подсудность только перед императором, император Грациан отклонил ее, не утруждая себя предъявлением аргументов. Тогда, в качестве альтернативы суду императора, было пред­ложено подчинить римлянина (духовной) юрисдикции собо­ра. На одном из папских синодов впервые в церковной исто­рии прозвучало ничем не подтвержденное — об этом упоми­нается и у Амвросия — утверждение, будто бы император Ва­лентиниан I распорядился, чтобы священники были подсудны только священникам. Ведь о том, что «восседающий на пап­ском кресле не подсуден никому», как учили позднее, в то время никому не было известно⁴⁸.

ИННОКЕНТИЙ I — «ВЕРШИНА ПАСТЫРСКОГО СЛУЖЕНИЯ» ИЛИ СПЛОШНАЯ ЛОЖЬ?

Папы, следующие за Дамасом и Сирицием (384—399 гг.), который ни в чем не задавал тона, никогда не играл ведущей роли и всецело находился в тени своего личного друга Амвро­сия, преумножили главенство Рима, его исключительное по­ложение как «apostolica sedes», как «cathedra Petri», короче, развили мысль о римской церкви как главе единой Церкви. При этом они прибегали к помощи Библии, точнее, к тому, что их в ней устраивало, равно как и к помощи римского права.

И, не в последнюю очередь, к помощи богослужебного жаргона.

Особенно Сириций (который ввел термин «наследник» Петра — основание любой будущей папской идеологии — убеждающий в бесспорной юридической взаимосвязи его и его коллег с апостолом) старался подогнать свои декреты под стиль и терминологию императорских указов. До него это практиковалось только синодами. Сириций выдавал свои за­конодательные декреталии за «издавна известную практику церковного права и поставил их на одну ступень с соборны­ми канонами» (Войтович/ Wojtowytsch). Но как бы охотно ни играл «наследник» Петра роль верховного пастыря, как бы ни подчеркивал свое ведущее положение и правовое первенство в церкви в целом (уже в первой своей декреталии, сразу по­сле своего посвящения в сан он пишет испанскому епископу Гимерию из Тарроко: «Мы решаем, чем всем церквам надле­жит отныне руководствоваться, а от чего — отказаться...»), действительность была весьма далека от теории. «Наследник» (haeres) Петра, преемники Петра, назначение именно папы на пост наследника Петра — все это не более чем конструк­ция, не имевшая и не имеющая доказательств своей право­мочности, а следовательно, и законной силы⁴⁹.

Иннокентий I (401 или 402—417 гг.), о котором говорилось, что у него, больше, чем у любого из его предшественников, прав называться «первым папой», целеустремленно развивал папские притязания на первенство и идею об исключитель­ном положении римской церкви. Он задал тон на целое тыся­челетие, и его воздействие сказывалось вплоть до XII в. Мно­гое способствовало этому: конкурент из Милана, могущест­венный Амвросий, умер; императорская резиденция перемес­тилась из Милана в Равенну. Сама же Западная Римская им­перия находилась на пороге гибели. Но важнее всего были его личные качества. Ведь он считал себя «главой и вершиной епископата». Вопреки решениям Карфагенского и Милевского синодов 416 г., он выступил с утверждением (которое осмеливался высказывать не всегда и не всем церквам), что синоды без санкции «апостольского престола» не вправе при­нимать окончательных решений «по делам даже отдаленней­ших местностей». Этот законник хладнокровно выдает новое право за старое, новые обычаи за исконные и священные, пусть в прошлом не было тому ни примеров, ни оснований. Это был хитрый расчет, так как: «Лишь выдавая за давно су­ществующее то, что в действительности представляло собой дерзкое новшество, он мог надеяться успешно противостоять критике современников» (Галлер/ Haller). Он действовал с небывалой самоуверенностью, правда, приноравливаясь к местным условиям: в Испании несколько смелее, чем в Гал­лии, где у Рима еще совсем недавно были трудности. Он до­бивался права на высший контроль над синодами и провоз­глашал «апостольский трон» высшей апелляционной инстан­цией, которой должны быть представлены на рассмотрение все важные дела (causae maiores) — термин, который мог трактоваться им по собственному усмотрению. «Надгробная надпись особенно превозносит среди его добродетелей — кротость и скромность» (Грене/ Grone).⁵⁰

Первым из пап Иннокентий I постоянно и систематически пользуется «юридическим представлением о папе, как о на­следнике Петра» (Ульман/ Ullmann). Он считал, что Петр и его ученики стали основателями всех церквей Запада, для че­го нет ни малейших оснований. «Совершенно очевидно», — смело констатирует он в послании Децентию из Губбио, — «что по всей Италии, Галлии, Испании, Африке, Сицилии и на всех расположенных между ними островах нет иных церк­вей, кроме тех, которые воздвиг досточтимый апостол Петр и поставленные им епископы. Поищите в преданиях — там нет упоминаний о каком-то другом апостоле, учившем когда-либо в этих местах. А поскольку нет иных — письменных или устных — свидетельств, то всем следует придерживаться то­го, что свято хранимо римской Церковью, от которой, без со­мнения, все ведут свое начало». Из этого папа Иннокентий делает захватывающий дух вывод: поскольку нигде не напи­сано иного, значит, все было плодом миссионерства Петра и его учеников и, следовательно, должно находиться в подчине­нии римского епископа. Ирония Галлера/ Haller понятна, с большей дерзостью к argumentum е silentio — доказательству «по умолчанию» источников — пожалуй, не прибегали для подтверждения исторической истины, как бы это ни было за­манчиво. А Эрих Каспар/ Erich Caspar подчеркивает, что учи­тель церкви Августин, на фоне которого «личность Иннокен­тия I исчезающе мала, был сторонником прямо противопо­ложной версии». Ведь даже католические историки папства Зеппельт/ Seppelt и Швайгер/ Schwaiger пишут — и с точки зрения папства это является чудовищно тяжким, к тому же влекущим тяжкие последствия утверждением (или попросту ложью) — что слова папы «противоречат историческим фак­там, но в них отражены идеи, которые все больше овладевали Римом». Которым, да будет нам позволено дополнить, папство обязано своим существованием! Между тем Иннокентий вы­водит из своих смелых допущений единственно правомочную норму: особые права (читай: привилегии) апостольского тро­на («referre ad sedem apostolicam») и римских обычаев (consuetudo Romana) на почитание. Одно лишь заключение римско го епископа придает окончательную силу решению по любо­му важному делу (causae maiores). Так называемый трон Пет­ра становится «fons» и «caput»* — «все реки берут начало на апостольском троне-первоисточнике и в своей чистоте изли­ваются на все области земли (totius mundi regiones)». Папа хладнокровно лжет, будто referre ad sedem apostolicam являет­ся старой традицией!⁵¹

Возможно, ложь и обман были у папы Иннокентия в кро­ви. Весьма вероятно, что он был сыном своего предшествен­ника Анастасия I, который, в свою очередь, также был отпры­ском священника.

Кстати, в Риме на протяжение всего первого тысячелетия папами зачастую становились сыновья священников. Среди прочих: Бонифаций I, Феликс III (предположительно прадед папы Григория I «Великого»), Агапет I, сын епископа Тео­дор I, сын епископа Адриан II (его дочь и бывшую жену

Fons et caput (лат.) — букв.: «основан нем» н «вершиной» (лат). Здесь: альфой и омегой. (Примеч. ред.)

Стефанию убил сын многодетного епископа Арсения). Ма­рин I[3] тоже был сыном священника, как и Бонифаций VI (который, будучи пресвитером, вел столь скандальную жизнь, что папа Иоанн VIII был вынужден временно отстранить его от должности. Он правил всего две недели и был, по всей видимости, отравлен). Папа св. Сильверий (сослан­ный своим преемником Вигилием на один из Понцианских островов, где он и умер) был даже сыном папы Гормизды. Иоанн XI (который приказал бросить в темницу и убить собственную мать и единоутробного брата[4]), согласно хронисту Флодоарду Реймскому, «никогда не применял наси­лия... и занимался только божескими делами». Католики Зеппельт/ Seppelt и Швайгер/ Schwaiger не подвергают со­мнению «активность и энергию его понтификата». Папа Иоанн XI был сыном папы Сергия III (убийцы двух своих предшественников, который — не умолчим и о «добром деянии»(?) — отстроил заново разрушенную землетрясением Латеранскую базилику). И то сказать, Дамас призывал клир «плодить детей для Господа»!⁵²

Может быть, мне стоит поведать о литургических предпи­саниях Иннокентия? Что в ходе святой мессы поцелуй свя­щенника, как символ божественной любви, должен даваться только после причащения? Что имена жертвующих прихо­жан надлежит оглашать только после соответствующей молитвы священника над приношениями? Что в субботу следу­ет поститься в знак печали по Спасителю, покоящемуся в мо­гиле? (Ср. кн. 1, стр. 10.) Историк папства Грене/ Grone ров­но половину главы, посвященной Иннокентию, заполняет по­добным бредом, разумеется, к вящей пользе читателя, кото­рый таким образом знакомится «со святым Иннокентием, ис­кушенным в церковных обычаях и законах и проникнутым апостольским духом папой»⁵³.

      Как бы то ни было, он знал свое дело. Он умел подчерки­вать римское превосходство, строить из себя начальника, единоначальника, он умел подать себя неприступным, но го­товым к решительным действиям господином, который не спускает глаз со своих собратьев, но не забывает и о мудро­сти дипломата — в отличие от своих преемников. Тон его щедро пересыпанных библейскими цитатами посланий ско­рее убийственно вежливый, нередко ироничный и ласково усмиряющий, нежели угрожающий. Этот тон оказал воздей­ствие на формирование стиля духовных эпистол. «Мы верим, что тебе и так это известно», — пишет он. Или: «Кто же не знает?» Или: «Кто же еще не понял?» «Miramur»[5]— было его излюбленным оборотом, едва ли не стереотипной форму­лой для выражения порицания. «Мы удивлены, что умный человек просит нашего совета в подобных делах, которые яс­ны и общеизвестны». «Мы долго удивлялись, читая твое пи­сьмо». «Мы удивлены, что епископы не обратили внимания на это, так что впору подумать, что они пошли на это созна­тельно или не подозревая о том, что это противозаконно». Хорош комментарий Каспара/ Caspar: «В таком — то вкрад­чивом, то резком — тоне, предпочитают работать истинные виртуозы власти, избегая громоподобных, угрожающих ре­чей. Так им удается достичь того, что адресат испуганно вздрагивает, в то время как грубые средства парализуют его либо побуждают к сопротивлению. Можно представить, как субурбикарный епископат дрожал перед этим духовным по­велителем»⁵⁴.

В то же время Иннокентий был исключительно гибок.

С епископами отдаленной Галлии он вел себя куда сдер­жаннее, а на Востоке даже этому тертому калачу вообще ни­чего не светило. Как бы ни хотелось ему контролировать именно константинопольскую церковь. Пусть он и был, по всей видимости, первым из пап, кто мог позволить себе иметь в тамошней резиденции собственного поверенного в делах — апокрисиария (apokriciar), как именовался тогда по­стоянный папский представитель при императорском дворе в Константинополе. Это была главная дипломатическая дол­жность Рима. При Иннокентии ее, как представляется, зани­мал Бонифаций, позднее ставший папой. Иннокентий стал основателем папского викариата в Фессалониках, правда, после того, как Дамас — если допустить, что его послания под­линны — уже навел туда мосты, претендуя, в противовес Константинополю, но в полном согласии с властями Запад­ной Римской империи, на церковное руководство Восточной Иллирией (Illyricum orientale). Он поручил в 412 г. епископу Руфу править «вместо нас» (nostra vice) всеми церковными приходами иллирийской префектуры, церквами в Ахайе, Фессалии, Epirus vetus и Epirus nova, на Крите, в Dacia mediterranea и Dacia ripensis, Мезии, Дардании и Превалитании. Он великодушно расширил права митрополита, а именно: «выносить решения по всем делам, рассматриваемым в вышеперечисленных областях». Но когда Иннокентий и император Гонорий в ходе дела Иоанна Златоуста направили в Константинополь свою делегацию, с нею обошлись оскорбительно: император не принял посланников и с позором отослал их восвояси. Патриархам Востока и в голову не приходило подчиняться «архиепископу» Рима, как на соборе в Халкидоне именовали даже Льва I. А константинопольский император и подавно не уступил бы какому-то римскому епископу своего права на принятие окончательных решений. Согласно имперскому праву, Иллирия как церковно, так и политически подчинялась Константинополю. Поэтому христианские императоры и христианские епископы еще долгое время продолжают спорить вокруг этого яблока раздора между Римом и Византией. Это было поводом для все новых конфликтов по поводу принадлежности и неукротимых властных амбиций⁵⁵.

ЕВЛАЛИЙ ПРОТИВ БОНИФАЦИЯ, «АПОСТОЛИЧЕСКОГО ГЛАВЫ»

Длившаяся много месяцев борьба за римский престол началась после смерти папы Зосимы (417—418 гг.), который впервые распространил на епископов Рима завет, данный Иисусом Петру — связывать и разрешать — а следователь­но, равные с ним полномочия и право на почитание: оше­ломляющая логика. Зосима утверждал, что его собственный авторитет столь велик, что никому не дано подвергать со­мнению его утверждение («ut null us de nostra possit retractare sententia»). А завершает он этот бесстыдный пассаж еще большей наглостью: якобы «отцы» признали его авторитет равным апостольскому! Несмотря на краткость своего понти­фиката, он еще больше укрепил вожделенный auctoritas sedis apostolicae[1], но одновременно спровоцировал и усиление сопротивления этому, прежде всего со стороны африкан­ской церкви⁵⁶.

Уже 27 декабря, в день погребения Зосимы, архидиакон Евлалий (418—419 гг.), старейший из диаконов, был провоз глашен в Датеране духовным главой Рима. Его противники утверждали, что он занял церковь еще во время траурной це­ремонии, забаррикадировал подходы к ней и заставил безво­льного, едва живого, «находящегося при смерти епископа Остии» (Ветцер/ Вельте // Wetzer/ Welte) рукоположить се­бя. На следующий день большинство пресвитеров, противо­стоявших коллегии диаконов, и большинство народа (правда, сведения о численном соотношении сторон, как это часто случается, противоречивы) в церкви Св. Феодоры избрали верховным пастырем Рима уже очень старого пресвитера Бо­нифация I (418—422 гг.). Он был сыном священника Иокунда и представителем Иннокентия I при константинопольском дворе. (С тех пор апокрисиарий при императорской резиден­ции рассматривался как наиболее вероятный кандидат в папы.)

Нерешительный Гонорий был подавлен происходящим. Первый императорский рескрипт от 3 января 419 г. признал выборы Евлалия и предписал удаление Бонифация. Вторым императорским рескриптом от 18 января оба кандидата в епископы вызывались для разбирательства в Равенну. Поло­жение обострялось, поскольку синод не принял решения, на которое рассчитывал Гонорий: единства не наблюдалось даже среди нейтрально настроенных прелатов. Третий рескрипт императора удалял обоих высокосвященных соискателей. Проведение пасхальных торжеств 30 марта поручалось сто­роннему епископу — Ахиллу из Сполето. Подобное униже­ние потребовало издания сразу целого ряда новых импера­торских указов: городскому префекту Рима, язычнику Авре­лию Аницию Симмаху, племяннику своего знаменитого тезки префекта Рима, который некогда столь тщетно боролся за статую богини победы Виктории (кн. 1, стр 363), епископу Ахиллу, сенату и римскому народу. Однако партия диаконов не желала мириться с позором, с тем, что император привлек сполетинца. Они не могли допустить, чтобы епископ-чужак проводил пасхальные торжества в Риме, при всем при том, что, как свидетельствует Ириней, Пасха праздновалась в Ри­ме даже далеко не каждый год! Возможно, диаконы, которые в то время остро соперничали с пресвитерами, просто увиде­ли еще один благовидный предлог для того, чтобы заявить о себе. Как бы то ни было, 18 марта Евлалий возвращается в Рим, чтобы лично провести пасхальные торжества в Латеране. Вскоре после этого в Рим прибыл и епископ Ахилл из Сполето: последовали аресты, допросы, народные волнения и новые кровавые столкновения за церкви.

Император Гонорий теперь перешел на сторону Бонифа­ция, за которого ходатайствовали влиятельные придворные круги. Принцесса Галла Плацида в многочисленных письмах агитировала за своего протеже известных католиков: Авгу­стина, Аврелия Карфагенского и Павлина Ноланского. Одна­ко победу в борьбе обеспечил Бонифацию позднее ставший императором Флавий Констанций, который охотно улаживал внутрицерковные конфликты. Гонорий же, который первона­чально выступал за Евлалия, теперь приказал изгнать его и, чтобы положить конец «погоне римских священнослужите­лей за должностями» (ambiciones), впервые установил госу­дарственный порядок выборов папы (на практике, правда, ни­когда не применявшийся): впредь, в случае избрания одно­временно двух пап, ни один из них не мог занять папский престол, а всей общине на новых выборах надлежало опреде­лить епископа⁵⁷.

На самом деле, споры и разногласия при выборах еписко­пов Рима были столь обычным явлением, что Августин начи­нает свое послание преемнику Бонифация Целестину I (422— 433 гг.) своеобразным поздравлением: «До нас дошло, что Господь возвел тебя на трон Петра и это не вызвало какого-нибудь раскола в общине...»⁵⁸

Антипапа Евлалий впоследствии стал епископом Непе. Бо­нифаций I — юрист, как и Иннокентий I — охотно опирался на папские амбиции своих предшественников. Всегда и неиз­менно нацеливаясь на всемирный епископат Рима, он разви­вал их, как водится, посредством экскурсов в Библию и исто­рию, «исторических» примеров, «documenta». Для него важно было не то, что имело место в действительности, а напро­тив — все более превозносимая петронианская идея. Короче говоря, прошлое виделось папским взором и трактовалось со­ответственно⁵⁹.

При этом надо признать, что для Бонифация, до своего из­брания долгое время бывшего экспертом Рима по Востоку, особое значение имела Иллирия. Из девяти сохранившихся от него посланий три посвящены вопросу о юрисдикции над так называемым папским викариатом в Фессалониках. По требованию тамошних, недовольных Римом епископов и кон­стантинопольского патриарха Аттика эдикт императора Фео­досия II от 14 июля 421 г. переподчинил этот викариат кон­стантинопольской церкви, «которая обладает такими же пра­вами, как и старый Рим». Бонифаций немедленно выразил протест и был поддержан императором Запада Гонорием, ко­торому он с успехом пожаловался на «коварство некоторых иллирийских епископов». С соответствующими цитатами из Библии и «историческими» примерами он, подобно его пред­шественникам, настаивал на примате Рима, на исключитель­ности должности Петра, на петродоктрине, стремительный взлет которой, собственно говоря, с него и начинается, и представлял монократическую идею («favor apostolicus») в са­мом выгодном свете. Происхождение и ведущая роль рим­ской церкви восходят к блаженному Петру, а Рим — глава всех церквей мира... Кто восстает против этого, не будет до­пущен в Царство Небесное, ибо лишь «благоволение стража ворот» (gratia ianitoris) Петра может открыть его врата. Уче­ние о неоспоримости решений и установлений Петра, пред­ставленное уже Зосимой, теперь еще более заострено над­менным заявлением: «Никто не смеет поднять руку на апос­толического главу (apostolico culmini), в его приговоре никто да не усомнится". Короче, церковь покоится на Петре и его преемнике; от него зависит «совокупность вещей», и лишь тот, кто послушен ему, предстанет перед Господом⁶⁰.

      Проблемы в Иллирии не прекращались. Оппозиция в та­мошнем епископате не унималась, но и Бонифаций действо­вал решительно. Он призывал своего викария к стойкому со­противлению и неустанно приводил ему в пример героизм Петра (который на самом деле далеко не всегда отличался храбростью): «У тебя ведь есть блаженный апостол Петр, ко­торый может впереди тебя сражаться за свое право... Не бес­покойся, этот рыбак не потерпит утраты прав своего престо­ла... Он поможет (тебе)... и сокрушит нарушителей канонов и врагов церковного права». В другом послании он высказался жестко: «Вы хотите, чтобы я пришел к вам с розгой или с лю­бовью и кротостью? Ибо, как вам известно, и то и другое во власти блаженного Петра: кроткого встречать с кротостью, а высокомерного укротить розгой. А посему почитайте его над­лежащим образом». Во всяком случае, Бонифаций пытался «искоренить» некоторые недостатки. Так римлянин добивал­ся авторитета в Иллирии, для начала обеспечив ее принад­лежность к своей сфере влияния. Сражаясь с иллирийской оппозицией, он возвел претензии Рима на власть во всей Церкви «на доселе невиданную высоту» (Войтович/ Wojtowytsch)⁶¹.

На фоне убожества Запада и его все большей внутриполи­тической раздробленности, папство, действуя по обстоятель­ствам — иногда заодно с государством, иногда против него — стало важной политической силой, одним из самых могуще­ственных и долговечных паразитов истории. «Св. Трон», — с символической опечаткой сказано в «Archivum Historiae Pontificiale», выпущенном в 1978 г. Папским университетом, — «более или менее открыто был признан квалифицированным стражем[2] правоверности»⁶².

Но за патриаршие троны Востока велась еще более свире­пая борьба, нежели за «святой трон» Рима.

 

[1] Auctoritas sedis apostolicae (лат.) — авторитет апостольско­го трона. (Примеч. ред.)
[2] Видимо, с точки зреикя автора, опечаткой является употребление в данном контексте слова Hllter — страж (нем.) вместо слова Hin — пастух, пас­тырь (нем.). Но в действительности слово Hiiter употребляется также в значениях-, хранитель, пастух. (Примеч. ред.)

[1] Arrogantia Damasi (ut princeps episcopatus) (лат.) — вы­сокомерие Дамаса, главы епископата. (Примеч. ред.)
[2] (Расположенными) вокруг Рима. (Примеч. ред.)
[3] В некоторых списках папских имен Марин I ошибочно назван Марти­ном II. (Примеч. ред.)
[4] Ошибка автора. В действительности по приказу единоутробного брата Иоанна XI Альбериха II толпа римлян, ворвавшись в замок Св. Ангела, рас­терзала их мать Марозию. В столкновениях погиб также папа Иоанн XI. (Примеч. ред.)
[5] Miramur (лат.) — мы удивлены. (Примеч. ред.)

[1] ((Жизнеописание Каликста». (Примеч. ред.)

[2] Городском префекте Фусциаие. (Примеч. ред.)

[3] Шаббат — день отдыха по канонам иудаизма. (Примеч. ред.)
[4] Passio Callisti (лат.) — страдания Каликста. (Примеч. ред.) 'Graeca urbs (лат.) — греческий город. (Примем. ред.)

[5] Современная Чивитавеккья. (Примеч. ред.)
Introitus (лат.) — вступительная часть литургии. (Примеч. ред.)

[6] Здесь игра слов: Hornochse (от нем. Нот — рогатый, и Ochse — бык), круглый дурак, идиот. (Примеч. ред.)

Примечания

¹  [117], 58.

²   [1352], 78.

³   [535]. 1/1, 67—68.

⁴[826], 138. [435], 125, 136—137. [1200], 258.

⁵   [435], 125, 136—137.

⁶  Hippol. refut. omn. haer. 9,11,1. [863], 1. A.. V, 69. [813], 279 [435], 167— 168. [38], 164. [243], I. 23—24. [399], 232—233. [451], 41—42.

⁷    Hippol. refut. 1,26; 5.6; 10,27,3; 9,11,1; 9,3; 9,12,16; 9,12,21; . [863], 2. A , 883—884. [38], 164—165 [435], 82. [598], 156, 161. Hamak в: SbPAW phil.-hist Kl. 1923, 51. [949]. 382. [243], I. 22, 36—37. [798], 56.

⁸   Hippol. refut. 9.11. Tert. de pud. 1. Herodian. 1,16,4. Cass. Dio 74,4,6. V. С 8,6; 11,9. [1144], III. 264; IV. 851. [813]. 279, 389 [641], 302. [545], 46. [243], I, 25, 37. [289]. 387—388, 454. [514], 81—82, 85. [579], I, 28. [1283], I, 561. [1284], 319. [251], 9fr—97. [19], 126. Подробно: [555], 146, 157, 168. [809], 15. [980], 59. [798], 56 [590], 44. [1526], 386. Дай обзор литературы.

⁹   [38], 45. [1284], 321, 572—573.

¹⁰  Hippol. refut. 9,12. [1167], 19. 36, 103. [137], 115—116. [514], 82. [1205]. 41.

^II    Ср. с этим: [1284], 388.

¹²   Tert. de pud. с. 1. [813], 124. [1167], 36, 54. [243], I. 27—28. См. также: [950], 380, 394. Автор славит меры Каллиста как важное социальное достиже­ние. [1199], 3. [117], 41. (1284), 266, 319. (19), 129—130

¹³  Euseb. h. е. 6,41,11. [1491], 259—260. [435], 82. Gross в: [863], 1. А.. II. 704; 2. А., II, 883—884. [740], 304. [530], 75—76, 118. [862]. 1306. [38], 164 [641], 302.

[950]. 73—74, 380. 399. 460. [1199], 3—4. [243], I, 39—40, 44. [399]. 154—155. [137], 115, 173—174 [1200], 17 [579], I, 29—30. 355—356. [93], 281—282. Автор не видит «надежных доказательств» того, что Ипполит «был сослан на Сар­динию вместе с папой Понтианом». Но надежных контрдоводов против этого у него тоже нет. [19], 130.131. [494] 54. [458], 132. О практике покаяния по­дробнее: [325], 375. Ср. также: [321], 325.

¹⁴  Juvenal. Sat. 361 [38], 164—165 [813], 279 [243], I, 22. 40. [579]. I, 29—30. [514], 83 [19]. 131.

¹⁵   Euseb. h. e. 6,41.1. [384], «Религия», И, 121. [38]. 170. [435], 105, 286. [1172], 18. 37. [823], 223. [243], I, 60—61, 66. [137], 18—19. [947], 7, 17. [1200], 18 [579], I 33—34 [514], 96. [1284], 431 [19], 142. [195]. 143 [590], 65 См. также пред. прим.

¹⁶  Euseb. h. е. 6,43,6; 6,43.18. Ср. также пред. примеч

¹⁷   Сург. ер. 45; 49,1; 49 3, 50; 55. Socrat. h. е 4,28 [1491], VII, 659—670 [863], 2. А., III. 58. [813], 390. [398], 72. [579], I, 32, 458 [980], № 148. [458], 140.

¹⁸   Сург ер 51,1; 52.1; 52,4; 53,2; 53.4. [37], 143 [137]. 152—153. [251]. 134. [556]. [1495], 166

¹⁹   Euseb. h. е. 6.43.2. Socrat. 2,38,28; 5.10.27; 7,7, 7,11. Soz. 4,21,1; 7,12.10; 8,1,13. Cone. Nic. с. 8 [1491]. VII, 662—663. [384], «Религия», 121. [38], 170— 171 [435], 286 [606], 113. [826], 28. [243], I, 67—68. [775], ИЗ [399], 233. 266 [137]. 152, 181—182. [579], I, 33—34. [49], 276. [19], 147. [195], 58, 127. 143, 155.

²⁰  [579], I, 40.

²¹  [863], 1. A., Ill, 48, VI, 210, 972—973. Ср.: 2. A.. Ill, 57—58; VI, 557; VII, 106. [435], 105. [740], 321, 367. [107], 122. [1454]. II. 142—143.

²²  August, c. litt. Petil 2.92,202. de unico bart. c. 16; 27 [1073], III. 991—992, 1306. [826], 21 Относительно «папы Николая» ср.: [545], 64. [775], 113—114. [243], I, 97. [398], 101. [399], 306. [137], 153, 245 [1199]. 6. [12001, 20—21. [579], I. 54, 92, 177. 362—363. [8291, 35. [613], 34—35 Ср.: [495], 54

²³   [1491], VI. 813. [4351, 258, 276—277, 347—348. [740], 458. [38], 353. [545], 65, 84. [243], I, 98, 109, 122—123, 130. [514], 100. [1199]. 8.

²⁴   Athan. hist. Anan 41 apol. с Arian. 89. Hieron. de vir ill. 97. Soz. h. e 4,15,3. [38],354. [243], I, 166, 182, 189—190. [803], 226. [400], 169.

²⁵   [1198], 86. 99.

²⁶  Lib Pont. 37,5. Rufin. h.e. 10.23 Soz. 4,11; 4,15. Socrat. 2,37. Theodor. h. e. 2,15. Coll. Avell. 1. [863], 1. A., Ill, 992; 2. A., IV, 67—68. [435], 124. [1343], 235— 236. [775]. 167. [243], I, 187. [400], 169. [137], 239. [2000], 28. [1199], 11. [579], I, 59, 70, 248. [585], 47, 257—258 [1526], 124—125.

²⁷  [1491], IV, 2—3. [1073], III, 621—622. [863], 1. A., Ill, 992; 2. A„ IV, 67—68. [435], 124. [50]. 448. [243]. I. 194—195. [137], 239. [1200]. 28. [585], 47.

²⁸  [1491], IV, 3. [826], 210—211. [545], 94—95. [829], 298—299.

²⁹  J. P. Kirsch в: [863], 1. A.. VI, 218—219; 2.A., VI, 566—567.[740], 321—322. [686], 457—458.

³⁰  [1491], IV. 3.

³¹  Hieron. adv. Jon. Hierosolym 7. Ammian. 27,3,11 [1073], I, 302—303. [535], I, 110. [514], 109. [980], № 295. [579], I. 72. [642], 367. [251]. 185 [1284], 323. [15261, 138, 430

³²  [545], 98.

³³  Ammian. 27,3,11. Avellana 1,9 (CSEL 35,4). Hieron. vir. ill. 103. [863), 1. A., III. 133; 2. A, III, 136—137. [1188], V, 71. [243], I, 196—197 [514], 109. [790]. 94 [829], 40. [1284], 323. [318], I, 13 . [494]. 58.

³⁴  Coll. Avell 1,5. Ammian. 27,3. Soz. h e. 3,8,5. [863], 1. A.. Ill, 133—134; 2. A.. Ill, 136—137 [1073], I. 1373 [435], 108. [545], 97 [364]. 29 [243], I. 196, 247— 248. [1198], 109. [1312], 159. [829], 40.

³⁵        Coll. Avell. 1,7. См. также: 1,9; 1,12. Ammian. 27,3,11. [1491], III, 14. [215), 353—354. [1188], V. 71. [1343], 269. [243], I, 197—198, 203. [686], 272—273. [1198], 109—110, 115. [1199], 12. [870], IV, 41—42. [790], 94. [579]. I. 60. [514] 108—109 [894], 33—34. [1284], 632.

³⁶   [863], 1. A., Ill, 133—134; 2. A.. III. 136—137. [435], 108.

³⁷    Dam ep. 7 (JK 234) Theodor. h. e. 2,22; 5,10,1 Sulp. Sev. Chron. 2,48 CSEL 1,101. Lib. ad Damas. CSEL 18,34. Coll. Avell. ep 2,85. CSEL 30,20 Athan ad Afros, episc. 10 (PG 26,1045). Soz. h. e. 6,23. Lib. precum 2,13 (CSEL 35,4). [863], 1. A.. Ill, 134. [1073], I, 1373. [545], 97—98. [640], 545—546. [1143], 108 [1343], 269 [201], 300 [243], I, 201—202, 216. [1199], 12. [1198], 110 [579], I, 60,67. [514], 109—110. [708], 183. [251], 184—185. [19], 214. [585], 259.

³⁸   Theodor h. e. 2,22. [38], 355. [545], 100. [514], 109 [319], 12. [494]. 58 О взглядах св. Иеронима на целомудрие ср [325], 76.77.

³⁹   Hieron. ер. 1,15; 22,22. Mansi П1, 626 цит. по: [642], 405.406. [38]. 355. [243], I, 203. [1199], 12. [514], 109. [579], 73. [1198], 110. [980], № 300. [708], 159 [19]. 215—216. [829], 41. [585], 258 [494], 59. [1526], 147

⁴⁰   Coll. Avell. 13 (CSEL 35,1,57). [1198], 112—113.

⁴¹   Basil, ep. 215; 239; 242. Hieron. ep 15,2; 16,2; 35 [243], I, 220, 227. [579], 1,62

⁴²  Hieron ep. 15,1; 123,9; 127,9. Dial. Lucif. et orth. 20. Ubellus precum. Avel- lana № 2. [545], 100. [553], I. 203. [243], I, 246—247. 257. [579], I, 62, 71 [19]. 210—211. [585]. 68, 260—261. [251], 185.

⁴³   Mansi III, 624 D. [863], 1. A., Ill, 134; 2. A.. Ill, 136—137. [38], 354—355. [364]. 29. [243]. I, 210, 242. [621], 203. [579], I, 67, 71, 374. [829], 40. [251], 188 [318], I, 12 [1414], 22—23. [590]. 122. [387], 207. [975]. 507. [708]. 286. [585], 259 [1526], 430. [195], 108.

⁴⁴   [1073], 1, 1373. [38], 355. [545], 100. Автор приписывает графомании Да масия «классический дар слова и настоящие глубокие чувства». [1492], 105 [1236]. [243], I, 46, 251. Duchesne, Hist. апс. цит. по: [579], I, 71. Ср.: 367. [585], 263.

⁴⁵   Цит по: [243], I, 251—252. Там же указаны источники.

⁴⁶   [1318], 143.144 [326], II, 546 (прим. 14).

⁴⁷  [364], 29. [243], I, 247. [1447], 15. Этому автору я здесь и следую — К. Д.

⁴⁸  Caspar в: ZKG 47, 1928. 195. [579], I, 72—73. [829], 41. [1526]. 149

⁴⁹  Sine. ер. 1(JK 255). [243], I, 216, 261. [1414], 27—28. [1526], 141.

⁵⁰   Innoz. I. ер. 2.1 (JK 286); 27,1 (JK 314); 29 (JK 321). Вся переписка в: PL 20. 463. [38], 356. [545]. 119. [1200], 33. [579], I, 80 [1414], 36—37. [1526], 205 230, 300.

⁵¹    Innoz. 1. ep. 25. [813], 296. [38]. 356. [243], I, 302—303, 341, 343, 358. [137]. 295. [1200], 33. [579]. I, 80 [585], 265—266. [1319], 40—41 [1526]. 207 [1414]

35, 40.

⁵²   [435], 22, 75, 124, 158, 198, 346—347, 361. [826], 31, 35. 60. 66—67. [1200], 53—54, 109, 117. [829], 52. 103. [318], 19, 41. Автор называет Иоанна XI только «предположительно» сыном папы Сергия III. Ср.: [325], 153—154.

⁵³   [545], 106.

⁵⁴   Innoz. I. ер. 37; 38; 41. [243], I, 304. [1414], 37.

⁵⁵   Innoz. I. ер. 8; 13. Pallad. Vita Joh. Chrys. 4. [243], I, 293—294, 304, 315, 325. [1200], 33—34. [1199], 15. [579], I, 80. [708], 234. [585], 266—267 [1526], 209.

⁵⁶  JK 342. [243], I, 88—89. [1414], 44

⁵⁷   Bonif. I. ep. 7. Coll. Avell. ep. 14, 15, 18, 19, 21. Socrat. h. e. 7,11. [863], 2. A., II, 587; III, 1180; V, 478. [1073], I. 927. [1491], II. 84. [435]. 73—74. [545]. 116. [535]. I/ 1. 85—86. [1343], 414. [243]. I. 360. [1199], 19. [1200], 36—37 [579], I, 101. [514], 120. [585], 270. [1479], 239. [571], 469.

⁵⁸   August, ep. 209.

⁵⁹   Особо ср. с этим: [1414], 52—53.

⁶⁰  Bonif. 1. ep. 13. Cod. Theod. 16.2,45. Coll. Thess. 35,25; 44,49. [1491], II. 85; III, 750. [545], 116. [243], I, 378. (1199]. 17—18. (1414], 48 (1319]. 32. [585], 271 [1526]. 270, 279, 301

⁶¹  JK 363—364. Coll. Thess. 33,17; 35,25. JK 360. [1526], 270.

⁶² [743], 28.

Автор Админ 18 Март 2013, 19:09:00 2456 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

ГЛАВА 2
ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ

Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостоял ему».

«Апостол народов» Павел¹

«У нас нет епископа епископов».

Св. Киприан²

«Мы христиане, а не петрианцы».

Ел. Августин³

«Кто сохраняет трезвость суждения, которая всюду является первой заповедью исследования, для того легенда о Петре, основателе и первом епископе римской Церкви, является тем, чем она является-, легендой без исторического зерна, вымыслом без
правды».

Иоганнес Галлер⁴

«Прорицание Петру в Евангелии от Матфея (16, 17—19) представляет собой позднейшую вставку. Эта вставка... является не словом земного Иисуса, но вымыслом евангелиста». «Новозаветные тексты, которыми вплоть до настоящего времени было принято обосновывать догмат о главенстве епископа Рима, не содержат ничего подобного. Этот традиционный способ аргументации несостоятелен как экзегетически, так и исторически».

Католический теолог Йозеф Бланк⁵

«Несмотря на попытку последнего Собора ввести папу в Церковь, на Втором Ватиканском Соборе речь о папстве заходит больше и чаще, нежели на Первом. «Nota Praevia», добавленная в церковные установления по указанию «высшего авторитета», выразила папские полномочия с такой определенностью, которая превосходит формулировки Первого Ватиканского Собора. Констатируется: «Папа как высший пастырь Церкви может отправлять свои полномочия во всех случаях по собственному разумению (ad placitum), так, как того требует его сан».

Католический теолог Вальтер Каспер⁶

«Мы совершенно уверены, что папа — величайшее препятствие на пути к экуменизму».

Папа Павел VI (1967 г.)⁷

«Мы — Петр».

Папа Павел VI (1969 г.)⁸

ИИСУС НЕ УЧРЕЖДАЛ ПАПСТВА, А ПЕТР НЕ БЫЛ ЕПИСКОПОМ РИМА

Католическая церковь обосновывает учреждение папства и свое собственное возникновение ссылкой на Матфея: «...ты — Петр[1], и на сем камне Я создам Церковь Мою...» (Мф., 16, 18).

Это изречение, пожалуй, наиболее оспариваемое из всех библейских, огромными буквами, выполненными из золотой мозаики сияет с купола работы Микеланджело в соборе Св. Петра. Однако в трех из четырех Евангелий оно отсутст­вует; и прежде всего у старейшего евангелиста — Марка По тому что этих слов Иисус никогда не произносил. Сегодня — «это бесспорный результат интерпретирования библейских текстов» (Брокс/ Вгох). Для подобного вывода имеется целый ряд убедительных оснований⁹.

Правда, католическая церковь стоит на том, что эти слова являются «богодобавленными». Она не может иначе Она твердила это вот уже два тысячелетия. Ныне многие из ее те­ологов капитулируют. Некоторые при этом развивают нечто на первый взгляд совершенно новое (на самом же деле, за­поздало повторяя консервативных протестантов). Это позво­ляет им, с одной стороны, хотя бы отчасти сохранить «науч­ное» лицо, а с другой — не потерять всего в глазах их высо­кого начальства. Вот что они говорят о недостоверности «из­речения об основании церкви»: дескать, Матфей — не до­кладчик-историк, но теолог-созидатель. Или трактуют «пас­саж о камне» как добавление, которое поручил произвести евангелисту «воскресший из мертвых Христос». Менее же изворотливые истолковывают «пророчество Петру» просто как позднейшую вставку, как чистый вымысел евангелиста¹⁰.

Не исключено, что Петр и обладал чем-то вроде главенст­ва, некоей руководящей функцией. Возможно, она принадлежала ему только на время, или только на определенных терри­ториях, но во всяком случае, лишь до первого собрания апос­толов без своего Учителя. Павел, который в Антиохии прямо противостоял Петру и в лицо обвинял того в лицемерии, кро­ме того, по-видимому, и закулисно оспаривал притязания Пет­ра на первенство. И в иных местах «Священного писания» на­личествуют «антипетрианские» тенденции. Упоминание же о том, что Петр удержал первенство, если таковое когда-либо и имело место, а не является легендой, созданной «петрианцами» — в «Новом Завете» отсутствует. Об этом нет ни слова¹¹.

Но даже если допустить недопустимое, а именно: «слово о первенстве» произнесено самим Иисусом — Церкви все рав­но никогда не удалось бы объяснить, каким образом оно рас­пространяется на пап. Ей никогда не удалось бы доказать, что оно относится не только к самому Петру, но и ко всем его «преемникам по должности». Ни Библия, ни какой-либо иной исторический источник не содержит указаний на то, что Петр назначил себе преемника. И речи быть не может об ис­торической непрерывности «рукоположения».

В свете этого иной католик находит «дискуссию по толко­ванию библейских текстов крайне схоластической», и это от­крытие ввергает его «в некоторое смущение, если он пытается исторически и критически подойти к достоверности Библии как источника для обоснования папства» (Штокмейер/ Stockmeier). Несколько более отважные теологи этого лагеря тем временем соглашаются, что о преемничестве Петру «речь не шла» (Де Врие/ de Vries), что этого не удалось «обнаружить нигде в Новом Завете» (Шнакенбург/ Schnackenburg). Йозеф Бланк/ Joseph Blank считает роль Петра как камня в основа­нии Церкви не только уникальной, не только не подлежащей обмену или передаче по наследству и неповторимой, но чувст­вует внутреннюю несуразность идеи о непрерывно растущем фундаменте и отказывается принять ее даже образно. Следовательно, и папство не может рассматриваться как нечто, стоя­щее на Петре-камне церкви. Более того, этот католик ничтоже сумняшеся заявляет: «Смотря на историю церкви ретроспек­тивно, надлежало бы сказать: даже папству... не удалось разру­шить церковь». И наконец, теолог задается вопросом: как по­нималось это изречение в раннем христианстве? Соотносили ли его с Римом или с верховенством римского епископа как преемника апостола Петра? «Ответ предельно прост: нет!»¹²

Апологетика, правда, приводит в доказательство и другие слова Иисуса, а также его указания Петру: он будет ловить человеков; получит ключи Царства Небесного; и то, что он свя­жет на земле, то будет связано на небесах; и то, что он разрешит на земле, будет разрешено на небесах. А также: «Укрепи своих братьев» и «паси моих овец». Но ко всему этому в Еван­гелиях имеются параллельные места, из которых следует: пять заветов Христа не были адресованы Петру персонально. И еще раз о главном. О преемнике, а тем более о предстоятеле римской общины как о руководителе церкви в целом речь не идет ни в одном из ранних христианских текстов¹³.

ПРЕБЫВАНИЕ И СМЕРТЬ ПЕТРА В РИМЕ НЕ ДОКАЗАНЫ

Петр никогда не был епископом Рима. Но это абсурдное предположение легло в основу всей петродоктрины, превоз­носимой буквально до небес папами и обслуживающими их богословами. Не установлен даже факт пребывания Петра в Риме.

Римская христианская община основана не Петром и не Павлом, по словам Иринея, «блаженными апостолами-основателями», которым архиепископ VI в. Дорофей Фессалоникийский приписывал даже двойное епископство, но безвестными иудеохристианами. Причем они и ортодоксальные иудеи вы­ясняли свои отношения столь бурно, что император Клавдий в середине I в. приказал высылать из Рима и тех и других без разбора: «Judaeos impulsore Chresto assidue tumultuantes Ro­ma expulit» (Светоний). Акила и Прискила, супружеская пара изгнанников того времени, повстречалась с Павлом, когда он во второй раз направлялся в Коринф. Согласно Тациту, хрис­тиане Рима — это преступники родом из Иудеи¹⁴.

И на сегодняшний день, когда христианские церкви сбли­жаются на базе экуменизма и даже многие протестантские ученые полагают, что Петр был в Риме, доказательств его пребывания там по-прежнему не существует. Ведь предположение не является доказательством. Легенды, приписываю­щие Петру мученичество в Риме: драматическое распятие на кресте, подобно его Господу и Спасителю, но только по соб­ственному желанию и в знак особого смирения вниз голо­вой — тоже ничего не доказывают. И пусть некто Гай почти полтора столетия спустя «уже» считал, что знает место казни, а именно: «под Ватиканом» (читай: в Нероновых садах) — Евсевий впервые сообщит об этом только в IV в.! И даже тот, кто попытается доказать факт посещения Петром Рима с та­ким же рвением как Даниель О'Коннор/ O'Connor, который уже названием своего труда однозначно утверждает: «Peter in Rome: the Literary, Liturgical and Archaeological Ecidence»[2], пoлучит весьма скудный результат: это пребывание «more plau­sible than not»[3].¹⁵

На самом деле, этому нет ни одного надежного доказатель­ства. Прежде всего, об этом ничего не известно Павлу, кото­рый якобы вместе с Петром основал римскую общину и именно в Риме пишет свои последние послания, но ни разу не упоминает в них Петра — своего противника. Ничего об этом не написано и в «Деяниях Апостолов». Важнейшее 1-е Послание Климента Римского, очевидно, относящееся к кон­цу I в., ничего не знает ни о предопределении Иисусом мис­сии Петра, ни вообще о какой-то решающей и особой роли этого апостола. В нем всего лишь весьма невнятно сообщает­ся о мученичестве Петра. Короче говоря, все первое столетие молчит об этом. Молчание еще долго длится и во втором сто­летии¹⁶.

Дионисий Коринфский, самый ранний из тех, кто твердо убежден в пребывании Петра в Риме, впрочем, вызывает по­дозрения. Во-первых, потому что его свидетельство датирова­но 170 г. Во-вторых, потому что этот епископ пребывает в от­далении от Рима. И в-третьих, поскольку он утверждает, что Петр и Павел совместно основали церковь не только в Риме, но и в Коринфе. Что, в отношении Коринфа, противоречит собственному утверждению Павла. Можно ли, исходя из римского права, доверять такому свидетелю?¹⁷

Но тот, кто усомнится — лжец! Он возводит «позорный памятник своему невежеству и фанатизму» (католик Грене/ Grone). Быть может, все-таки наоборот? Или среди скептиков фанатики и невежды встречаются чаще, чем среди верую­щих? Разве как раз не благодаря фанатикам и невеждам су­ществуют религии, христианство и папство? Разве их догмы не зиждятся на том, что противоречит разуму и логике, разве не опираются они на веру в сверхъестественное? Разве они не боятся как огня истинного просвещения и настоящей кри­тики? Разве не они ввели жесткую цензуру, индекс запрещен­ных книг, контроль церкви за книгопечатанием, антимодер­нистскую присягу[4], наконец, костры?¹⁸

Визит Петра и соответствующая деятельность этого мужа в Риме необходимы католикам. Ведь он в качестве «апостола-основателя» открывает список епископов Рима, возглавляя череду своих «преемников». Прежде всего из этого исходит «апостольское» предание и догмат о верховенстве римских пап. Они витийствуют, особенно в научно-популярных изда­ниях, о пребывании Петра в Риме: «вне всякого сомнения до­казано историческими исследованиями» (Ф. Й. Кох/ F. J. Koch); «является общепризнанным результатом исследова­ний» (Кестерс/ Kosters); «с несомненностью установлено» (Францен/ Franzen); «засвидетельствовано всем раннехристи­анским миром» (Шук/ Schuck); «никогда не было более на­дежных сведений из того времени» (Кун/ Kuhn)». Не убеди­тельны и попытки заставить читателя наглядно представить «восседание Петра на епископском престоле» или «располо­жение его римской резиденции» (Шпехт/ Specht и Бауэр/ Bauer)¹⁹.

В 1982 г. у католика Пеша/ Pesch «более не вызывает со­мнений», что Петр принял мученическую смерть в Риме при императоре Нероне. Он предлагает всей современной науке отбросить сомнения. (А ведь мученник II в. Игнатий Богоно­сец (Антиохийский) об этом даже не заикается!) Ни Пеш, ни кто-либо другой никаких доказательств не представляют. Для него всего лишь «восхитительным ощущением становится обре­тение веры в то, что Петр отправился в Рим...»²⁰

Также восхитительно для многих католиков обретение моги­лы св. Петра. Ну а как тут обстоят дела с доказательствами?

СКАЗКА ОБ ОБРЕТЕНИИ МОГИЛЫ ПЕТРА

Согласно древнему преданию, могила «князя Апостолов» находится у Аппиевой дороги, а по другой версии — под со­бором св. Петра²¹.

Там эту могилу искали еще в середине II в.. Между 1940 и

1949  годами под сводами собора заново принялись копать: ар­хеолог Энрико Йоси, архитектор Бруно Аполлони-Гетти и иезуиты Антонио Ферруа и Энгельберт Киршбаум. Руково­дил раскопками бывший председатель Католического Центра прелат Каас. Препоручив Гитлеру заниматься делами совре­менности в Берлине, сам он приблизительно с тем же успе­хом занялся прошлым²².

Мировая война пришла и ушла. И накануне Рождества

1950   г. папа Пий XII известил (католическое) человечество: «исследования, которые Мы планировали с первых месяцев Нашего понтификата, по крайней мере, в отношении могилы Апостола... благополучно завершены». Результаты этих «весьма точных» исследований папа назвал исключительно содержательными и важными. «На важнейший вопрос: обретена ли вновь истинная могила святого Петра — итоги работ дают совершенно однозначный ответ: да. Могила князя апостолов вновь обретена»²³.

Однако уже в следующем году католический орган «Her­der-Korrespondenz Orbis Catholicus» сбавляет тон место захо­ронения Петра «несомненно найдено, но сама могила апосто­ла не обнаружена» — пример католической выучки по части искусства формулировок. Мало кто захочет напрямую проти­воречить папе.

Правда, согласно этой заметке, представлено «убедительное вещественное доказательство» того, что могила Петра «находится под центром собора Св. Петра». А «вещественным доказательством» было объявлено то, что «на предпола­гаемом месте . было обнаружено некоторое количество чело­веческих костей, которые и были с осторожностью извлече­ны». Помимо этого были открыты и другие христианские и языческие захоронения, причем последние «в несколько сло­ев друг над другом». Могила апостола — не найденная, но, согласно отчету комиссии, вновь обретенная — опустела ког­да-то в прошлом, когда останки Петра во времена гонений были перенесены в укромное место. А уже позднее Констан­тин Великий воздвиг храм «на почитаемом месте»²⁴.

В конце же заметки сообщается, что «посещение широкой публикой данного почитаемого места в обозримом будущем исключено». По причинам: узости прохода, угрозы поврежде­ния археологических памятников, расположенных по соседству, и, наконец, приводится настоящая причина, причем до­статочно откровенно: «археологически ненаметанному глазу там не откроется ничего или почти ничего достопримечатель­ного»²⁵.

Вот так обстоят с этим дела, равно как и со всеми велики­ми тайнами этой веры: ничего достопримечательного.

Около 200 г. римскому пресвитеру Гаю мерещилось, что ему известна могила Петра «на Ватикане» и могила Павла — близ «дороги на Остию». Со времен же Константина Велико­го могилу Петра чтили в соборе Св. Петра, одновременно продолжая ее там искать. Историческая достоверность захоронения Петра на месте собора этим не доказывается, этим доказывается, в лучшем случае, что во времена Константина уже существовала вера в это. Тогдашняя же вера не более до­казательна, чем вера сегодняшняя²⁶.

В действительности под собором Св. Петра (на месте, близ которого некогда находился фригианум, святилище богини Кибелы) находили множество языческих захоронений — только в ходе последних раскопок было обнаружено не менее 22 гробниц и два кладбища²⁷.

Насколько ничтожным оказался результат ватиканских исследований, настолько пышным цветом цветет литература вокруг этого. К 1964 г. на эту тему уже имелось около 400 публикаций с разнообразными мнениями — «от самых наив­ных восторгов до самого решительного отрицания выводов из археологического исследования». Таков вердикт Энгельберта Киршбаума/ Engelbert Kirschbaum, которому самому следова­ло бы отказаться от прежних слишком оптимистических суж­дений. Раскопки Гризара/ Gnsar, его товарища по Ордену, «недостаточно финансировались», а раскопки археолога из Силезии Йозефа Вильперта, которого Киршбаум величает «уважаемым», научная общественность обходит молчанием как «прискорбную неудачу ученого весьма преклонного воз­раста»²⁸.

Иезуит Киршбаум, в свою очередь, выстраивает «целую цепь доказательств» подлинности могилы Петра. Однако за­тем он вынужден «признать, что отдельные ее звенья могут иметь иное толкование: ныне мы имеем только место, место захоронения апостола, но мы не имеем никаких материаль­ных остатков той могилы». Итак, мы имеем старую могилу — какое счастье! Но «никогда не сможем узнать, кто же был в ней захоронен». Даже о том, как выглядела знаменитая моги­ла, Киршбаум «не может сказать ничего определенного... Скорее всего, это была бедная могила...» Короче, так что же они нашли? Иезуит говорит уклончиво: «могила, состоявшая всего из пары камней. Когда их подняли, от могилы ничего не осталось...»²⁹

Все говорит как раз за то, что речь может идти не о моги­ле Петра под так называемым тропайоном[1], но что она сама является всего лишь кенотафом[2], то есть памятником. Кирш­баум же, сообщается в отчете о раскопках, «трактует тропайон как могилу апостола; правда, с учетом последующих изменений»³⁰.

Критика со стороны Адриано Пранди, Армина фон Геркана, Теодора Клаузера, А. М. Шнейдера и др. вынуждает иезуи­та все же признать, что (католический) отчет о раскопках «не безупречен». Он допускает «неполноту описаний» отчета; упо­минает о его «больших или меньших противоречиях»; и, нако­нец, сокрушается, что крылатая фраза «еггаге humanum est»* все еще сохраняет свою верность. Но главного — так ему хо­чется верить — критике «поколебать ни в коей мере не уда­лось». Но даже он в конце концов может лишь констатировать: «Итак, найдена ли могила Петра? Мы отвечаем: найден тропайон середины И в., но могила апостола, которая должна была под ним находиться, не была «обнаружена» в полном смысле этого слова. Было доказано, то есть цепью вещественных дока­зательств подтверждено ее существование, хотя «материаль­ные части» этой некогда существовавшей могилы уже отсутст­вуют». Вывод: могила там вообще-то была — да вся вышла!³¹

«Мне очень хотелось бы представить себе, как тело перво­го папы предавали земле», — пишет Киршбаум/ Kirschbaum и датирует изъятие останков Петра из его могилы 258 г. Само собой, без всякого намека на доказательность. И в то, что «отделили и захоронили в другом месте только голову», он может тоже только «верить». Потому что хотелось бы верить, что все остальное в могиле все-таки нашли — то, чего, прав­да, тоже не нашли! Научно доказано, что так называемая го­лова Петра (и голова Павла) находится в Латеранском дворце лишь с конца XI в.! На предполагаемом месте могилы Петра нашли всего лишь «горстку костей», и все они принадлежали «одному и тому же лицу», что подтверждается «медицинским заключением». Да, установлено, «что это действительно кости старого мужчины. А Петр, на момент смерти, таковым и был» (Киршбаум/ Kirschbaum). Доказательство столь «потрясаю­щее», что даже сам Киршбаум не осмеливается «ничего к се­му добавить»³².

В 1965 г. Маргарита Гуардуччи/ Margherita Guarducci, про­фессор древней истории Римского университета, в своей на­шумевшей книге утверждала, что ею были обнаружены несо­мненные останки Петра. Но так как не было даже могилы, то, по крайней мере, научная общественность сначала весьма сдержанно отреагировала на новое «открытие», а затем отзы­валась о нем «откровенно уничижительно» (Дассман/ Dassmann). Эрнст Дассман, проанализировав корпус доказа­тельств, содержащихся в изданном Ватиканом труде профес­сора Гуардуччи, заключил свои высказанные в дружествен­ной форме сомнения ссылкой на признанного знатока агиог­рафии* Г. Делайе, полагавшего, что любые мощи, вызываю­щие сомнения, следует считать фальшивыми. «Единственное, что остается несомненным, это сомнения, с которыми необ­ходимо подходить к аргументации профессора М. Гуардуч­чи»³³.

Когда признанный антрополог Венерандо Корренти иссле­довал «vecchio robusto» — предполагаемые кости Петра, он пришел к выводу, что они представляют собой останки трех индивидуумов, среди которых, практически несомненно (qua­si certamente), была и примерно семидесятилетняя женщина³⁴.

26 июня 1968 г. папа Павел VI возвестил: «Мощи святого Петра идентифицированы должным образом, который Мы можем признать убедительным»³⁵.

Но разумеется, даже если бы Петр действительно был по­хоронен на этом месте, то идентификация его останков среди множества других покойников, все равно была бы заведомо невозможна. Еще Эрих Каспар подчеркивал — справедливо, хотя и достаточно осторожно — что сомнения по этому пово­ду «никогда не удастся рассеять». В этой связи Иоганн Галлер справедливо ссылается на сомнения относительно подлинно­сти черепов Шиллера и Баха, хотя временная дистанция коро­че и условия, соответственно, много лучше. И так же спра­ведливы доводы Армина фон Геркана: даже если бы была вскрыта могила именно Петра, даже если бы об этом свиде­тельствовала надпись на надгробии (чего в действительности нет) — все равно это ничего не доказывает, поскольку это по­гребение в любом случае следовало бы отнести ко времени Константина. И все равно существовали бы сомнения, если не вероятность того, что все это — подделка IV в. Ведь архео­логического материала I в. нет как нет. А была и навеки оста­нется всего лишь традиция, пусть и восходящая ко времени Константина³⁶.

О сухом остатке сомнительной истории с могилой Петра пишет католик фукс/ Fuchs (которому мы обязаны захваты­вающим сообщением: «На многометровой глубине, под со­временным папским алтарем была найдена высеченная над­пись PETR...[3], там же найдены человеческие кости и надгробие...») Тот же Фукс поясняет, в чем суть всей этой сомните­льной истории: «Эти раскопки пришлись весьма кстати, и прежде всего, для того, чтобы нести в народ идею о сущест­вовании могилы Петра». И это действительно самое важное. Ибо верховенство пап покоится не на том, что Петр погре­бен в Риме, но вера в это укрепляет благочестивость народа, множит ряды паломников на «святую землю» (Terra santa) и, как следствие — ряды усердных жертвователей на нужды Церкви!³⁷

Вот и монсеньер Ратгебер/ Rathgeber подчеркивает, что это место, которое, по его мнению, наверняка является моги­лой Петра, с древнейших христианских времен «служило местом многочисленных паломничеств». Прелат упоминает найденный там камень не только с надписью: «Петр, попроси Иисуса Христа за святых христиан, упокоенных рядом с то бой», но и с изображением, которое принято считать портре­том апостола Петра — лысая голова, крупный нос, борода и мясистые губы... Эх, если бы чудеса еще случались — да раз­ве не вытащили бы Петра, а заодно и Павла, уже давным-дав но на свет Божий, свеженькими и «нетленными», подобно мученикам, найденным Амвросием Медиоланским (см. кн. 1, стр. 371)?! Но не те пошли времена... Послушаем Лихтенберга/ Lichtenberg: «Если хочется верить в чудеса, то не следует к ним приближаться, как и к облакам, если хочется верить, что они являются твердыми телами»³⁸.

Что ж, быть может, Петр, вопреки всему, и побывал в Ри­ме. Возможно даже, он и умер там. Но только не как епископ и первый владыка трона, впоследствии названного его име­нем[4]. «Об этом», — пишет в 1981 г. Курт Аланд/ Aland, — «сейчас не может быть и речи». И Норберт Брокс/ Norbert Вгох, который в 1983 г. утверждал, что «с большой долей ве­роятности», Петр бывал в Риме, все же признает, что о его роли в тамошней общине ничего не известно. «То, что он был ее епископом — исключено...» Во всяком случае, автор «Пер­вого послания Петра» понимал служение «апостола Иисуса Христа в Вавилоне», т. е. в Риме, не как епископское, но как «служение проповедническое служение одного из старей­шин». Таково мнение протестантского теолога Феликса Криста/ Felix Christ. И католик Бланк/ Blank не считает Петра первым епископом Рима, а тем более основателем римской общины. Даже для верного паписта Рудольфа Пеша/ Rudolf Pesch ясно, что «в начале» (!) не было никакого епископата. Ни у Петра, ни у Павла «не было прямых преемников среди римских епископов». Но в завершении труда этого католика верховенство пап предстает «проистекающим из первенства Петра на службе одной святой церкви и тезиса об апостоль­ском наследовании». Что провозглашается автором как «fac­tum theologicum»: по-ихнему — богословский факт, а по-на­шему — обман и подтасовка. Впрочем, можно вернуться к Пешу, с его «восхитительным ощущением...»³⁹

Но прежде чем перейти к проблеме возникновения верхо­венства римских пап, естественно рассмотреть вопрос: отку­да вообще взялись попы, епископы и папы?

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЦЕРКОВНОЙ ИЕРАРХИИ. МИТРОПОЛИТЫ, ПАТРИАРХИ, ПАПЫ

Исходя из историко-критического анализа новозаветных текстов, можно сделать вывод что Иисус — апокалиптик, це­ликом и полностью находившийся в традиции ветхозаветных пророков — верил в близость Страшного Суда и пришествия Царства Божия (в чем он — и это не подлежит сомнению — полностью заблуждался). Разумеется, он не собирался учреж­дать каких-либо церковных институтов и вводить церковные должности: всех этих священников, епископов, патриархов, пап. Историк церкви и женщина-теолог Магдалена Бусманн/ Magdalene Bussmann в письме, направленном папе Иоанну Павлу II в 1987 г. не без издевки пишет: «Иисус никому, ни женщинам, ни мужчинам, не поручал священнических функ­ций, как Вы и Ваши коллеги их понимаете. Все люди, кото­рых Господь наделил харизмой, должны отдавать себя на благо всей общины. Таково общепринятое мнение теологов, как мужчин, так и женщин. И уж от Рима можно было бы ожидать хотя бы минимального знакомства с основами экзе­гетики[5], необходимого для серьезных богословских исследо­ваний»⁴⁰.

В ранних христианских общинах тон задавали апостолы, пророки и учителя. Епископы, дьяконы и пресвитеры находи­лись на втором плане. Тогда это был технический персонал, наделенный определенными административными, организационными и хозяйственными функциями. Позднее должность епископа стала выделяться. Сначала он возвысился над пресвитерами, которым был равен в течение всего I в., а затем и над харизматиками, апостолами, пророками и учите­лями. С конца II в. епископ окончательно перехватывает пер­венство и замыкает на себя все руководство общиной⁴¹.

Но по мере того как епископ из подчиненного сначала превращается в равного, а затем и вышестоящего, среди са­мих епископов начинают возникать градации. Это в прямую зависело от значимости населенного пункта, в котором тот или иной епископ отправлял службу. Епископ провинциаль­ного центра (такие города назывались метрополиями), как правило, приобретал звание митрополита (причем некоторые из них, например, в провинции Иллирия, называли себя даже архиепископами) и превращался в главу всех остальных епи­скопов. Причем границы области такого церковного управле­ния, как правило, совпадали с административными границами соответствующей провинции. Этот процесс протекал не впол­не безболезненно, но на Востоке в общем завершился к нача­лу III в.; самое позднее, к концу этого века каждая провинция имела своего митрополита⁴².

Но и среди самих высших епископов появляются еще бо­лее высокие. Например, епископ Милана, города в Северной Италии, ставшего со времени Диоклетиана императорской резиденцией, представлял высшую церковную власть на тер­риториях сразу нескольких провинций. Наконец, имелись и более обширные церковные образования, не укладывавшиеся в рамки административных конструкций империи, руководители которых приобрели еще более широкие полномочия: во-первых, предстоятель Александрии по отношению к доброй сотне епископов всего Египта; во-вторых, предстоятель Антиохии по отношению к большей части епископата Сирии (тер­ритории менее однородной в политическом и культурном от­ношении). Аналогичные привилегии получили на Никейском соборе (325 г.): менее значительный предстоятель Иерусалима (подчинение ему священнослужителей трех палестинских провинций произошло только в 451 г., благодаря бесстыдному соглашателю и фальсификатору архиепископу Ювеналию), а также предстоятели городов Эфеса, Кесарии в провинции Каппадокия и Гераклеи, а на Константинопольском соборе (381 г.) и столицы Востока — Константинополя. Титул патри­арха (праотца), поначалу носимый даже простыми епископа­ми. с V в. остается прерогативой только пяти высших еписко­пов («экзархов», согласно документам Халкидонского Собо­ра) — предстоятелей церквей Александрии, Антиохии, Кон­стантинополя, Рима и Иерусалима.

Однако именно в Риме должность правящего епископа по­явилась поздно, только при четвертом или пятом поколении христиан, во всяком случае, гораздо позднее, нежели в Си­рии или Малой Азии. Еще в середине II в., когда римская христианская община насчитывала около 30 тысяч человек и 155 священнослужителей, там никто не ведал, что основана она Петром! И никто слыхом не слыхивал о его пребывании и мученической смерти в Риме⁴³.

ПОДЛОЖНЫЙ СПИСОК РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ

Самый ранний список римских епископов приводится Отцом Церкви Иринеем, епископом Лиона, в его труде «Adversus haereses» («Против ересей»). Книга эта написана между 180 и 185 гг. Греческий оригинал утрачен, зато в латинском переводе третьего или четвертого, если даже не пятого века, она сохранилась полностью. Литература об этом едва ли обо­зрима, а текст, по-видимому, «испорчен». Что же касается то­го, каким образом составлялся сам список — то это дело тем­ное. Ириней не приводит ничего, кроме имен. О первенстве Петра нет ни слова! Ведь в конце II в. Петр не считался епис­копом Рима. Правда, в IV в. утверждалось, что Петр провел в Риме 25 лет! В свое время очередность римских епископов представил епископ Евсевий, недобросовестный, сам грешив­ший фальсификациями, историограф (ср. также: кн. 1. стр. 172). Евсевий «улучшил» также список епископов Александрии, а равно и Антиохии, причем епископам Корнелию, Эро­су и Теофилу выделил строго по четыре года. Также искусст­венно он рассчитывал и список епископов Иерусалима, о сроках деятельности которых у него, по его собственному признанию, не было «никаких письменных сведений». Позд­нее епископ Епифаний подогнал даты деятельности иеруса­лимских епископов под даты правления императоров. Около 354 г. «Catologus Liberianus» («Реестр Либерия»), простирав­шийся от Петра до этого папы, занимавшего престол с 352 до 366 года, продолжил и «усовершенствовал» процесс датиров­ки добавлением месяцев и дней. Об этом сообщает католик Гельми/ Gelmi, оговариваясь, «что все эти даты не имеют ни­какой исторической ценности». Сегодня с этим соглашаются все католики, но всякий раз подчеркивают, что тем драгоцен­нее сам ряд имен — древний и подлинный!

«Liber Pontificalis» («Книга римских понтификов»), офици­альный и старейший список римских епископов, содержащий «уйму сфальсифицированного или мифического материала и дополнивший его дальнейшими вымыслами» (Каспар/ Cas­par) — короче настолько мошеннический, что до рубежа VI в. не имеет никакой исторической ценности, называет первым епископом Рима не Петра, а некоего Лина. Затем Лина пере­двигают на второе место, а Петра — на первое. В довершение, сконструировали «"службу" Петра», которая в «античных обстоятельствах», ясное дело, «проявлялась от случая к слу­чаю» (Каррер/ Каггег) и которая затем тихой сапой трансфор­мировалась в «папство». Иезуит Ганс Гротц/ Hans Grotz поэ­тически повествует: «Как зерно пал Петр на римскую почву». После этого еще многие упадали и продолжают упадать — можно перечислить всех «преемников» Петра, с датами смерти, в так называемой непрерывной последовательности. Но с течением времени список римских епископов переписывали, улучшали, дополняли; так что, в конце концов, таблица дат правления первых 28 епископов Рима, сведенная из данных пяти византийских хронистов, дает совпадения только в четы­рех случаях. Более того, тот, кто окончательно редактировал текст, по-видимому, папа Григорий I, расширяет список «свя­тых» пап до двенадцати — по аналогии с двенадцатью апосто­лами. Во всяком случае, данные о римских епископах первых двух веков так же ненадежны, как и списки александрийских или антиохийских епископов, а «относительно первых десяти­летий — полный произвол». (Хойси/ Heussi)⁴⁴.

Добавим, что официальная папская книга открывается поддельной перепиской между св. Иеронимом и папой Дамасием I! (И это не единственный образец: Псевдо-Исидор дает еще одну фальсификацию.)⁴⁵

Правда, иезуит Гризар подчеркивает то «обстоятельство, что список старых римских епископов, начиная со св. Петра, относительно достоверности очередности и имен выгодно от­личается от очень многих (!) других перечней епископов. Ту­да якобы не проникали измышления и подлоги, в то время как списки древних предстоятелей других церквей были излюбленным полем, на котором упражнялись выдумщики».

Фактически дело с римским епископским перечнем (для ка­толиков, без сомнения, особенно важного) обстояло никак не иначе, чем в других случаях⁴⁶.

В общем-то, подобные, местами сконструированные, но по большей части полностью высосанные из пальца, либо искус­ственно объединенные перечни имен, существовали задолго до христианства и его точно так же сфальсифицированных епископских реестров. Таковы: перечни лиц, занимавших вы­сшие выборные должности в греческих городах-государствах, царей Спарты, диадохов, руководителей философских школ Греции и победителей Олимпийских игр. Но прежде всего приходят на ум ветхозаветные генеалогии, бесконечным пе­речислением имен гарантирующие преемственность участия в божественном обете, особенно список высших священни­ков — правителей народа Израилева в изгнании. Возможно, к этому иудейскому принципу восходит стремление ислама га­рантировать преемственность устной традиции последовате­льной цепью начинающихся от Пророка свидетелей (isnad).⁴⁷

Во всяком случае, исторические причины возникновения папства имеют совсем иную природу, нежели ту, которую нам пытаются навязать при помощи теологических спекуля­ций. Оно проистекает не из гипотетического основания апос­толом трона римских епископов, но прежде всего из полити­ческого, идеологического и культурного значения миллионного города, его исключительного положения как центра Римской империи, «caput orbis» — «главы мира» — языческих поэтов. Именно это стало решающим фактором, что римские иерар­хи весьма примечательно обходят молчанием.

Не только в случае Рима, но и повсеместно церковный ранг города более или менее соответствует его политическо­му значению. И в других правительственных центрах Импе­рии местные церкви также извлекали большую или меньшую выгоду из своего положения. Это относится, например, к Ми­лану или к Сирмии, расположенной в соседней Паннонии, которая также некоторое время была резиденцией императо­ра и praefectus praetorio. Когда же в конце IV в. префектура провинции Галлия переместилась в Арль, тамошний епископ тотчас же заявил о своих претензиях на митрополичье достоинство.

      Особенно быстро выдвинулся на первый план Византий, ибо между 326 и 330 гг. он из небольшого, но благодаря свое­му географическому положению, имевшего важное стратеги­ческое и экономическое значение, города превращается при Константине I в Константинополь, «Второй» или «Новый» Рим. Основанный на семи холмах, он соперничал со старой столицей на Тибре и уже в IV—V вв. превзошел ее в велико­лепии и мировом значениии. Так что и тысячу лет спустя поздневизантийский ученый Мануэль Хризолор славит его: «Мать красива и статна, но во многом дочь прекрасней». Константинополь играл ведущую политическую, военную и экономическую роль во всей Империи. Константинопольский патриарх постепенно стал вровень с патриархами Александ­рии и Ангиохии, а в конце концов — «имперским еписко­пом» и соперником епископа Рима. При этом ссылались на то, что христианство зародилось на Востоке: «на Востоке ро­дился Христос», как козыряли перед Западом синодалы I Константинопольского Вселенского Собора 381 года. А после арабских завоеваний VII в один лишь Константинополь остался значительным патриархатом Востока⁴⁹

Следующей важной причиной возникновения папства ста­ло исключительное положение римского епископа — единст­венного патриарха на всем Западе — подкрепленное вскоре его фантастическим богатством, в Италии и во всей латин­ской церкви после крушения Римской империи (на Востоке же три-четыре патриарха конкурировали друг с другом). Ког­да же главенство пап стало явью, под фактическую власть на­чали подводить теологический фундамент в виде так называе­мого апостольского аргумента, бесцеремонной апелляции к имени апостола Петра, петрологии⁵⁰.

ЗАРОЖДЕНИЕ ПРИТЯЗАНИЙ НА ВЕРХОВЕНСТВО

Эти притязания римских епископов на верховенство, под­крепляемые, как правило, ссылкой на Евангелие от Матфея (16,18) вообще-то совершенно беспочвенны. На протяжение более чем двух столетий они и сами никогда не настаивали на том, что они якобы назначены самим Иисусом! Они ни­когда не утверждали, что являются преемниками Петра! «Не просматривается, чтобы обет Петру у Матфея, — подчерки­вает Генри Чедвик/ Henry Chadwick, — до середины третьего века играл какую-либо роль в римских притязаниях на руко­водство и власть». Лишь к этому времени относится досто­верно зафиксированное утверждение о верховенстве римско­го епископа. С этим иезуит Де Врие/ de Vries соглашается почти цинично: «Мы должны признать, что потребовалось до­статочно много времени, чтобы в Риме осознали все значение пророчества о Камне для обоснования римских претензий. Но в конце концов это было осознано...» Даже представление об особом статусе римского «престолодержателя» как о «пре­емнике» апостола Петра не получило развития! Любая епис­копская резиденция, даже самая незначительная, не имею­щая ни традиций, ни особого авторитета, изначально рас­сматривалась как «sedes apostolica» — «апостольская рези­денция». И всякий епископ при определении его звания и служения притязал на эпитет: «апостольский», на «апостоль­ство». «Именование простого епископа как summus pontifex — верховный жрец — впервые обнаруживается в пап­ском послании» (католик Баус/ Baus). Да и первые верховные пастыри Рима вовсе не воспринимали себя как «пап». У них долгое время «не было иного титула... по сравнению с осталь­ными епископами» (католик Бильмейер/ Bihlmeyer). Напро­тив. Если на Востоке патриархи, епископы и настоятели мо­настырей давным-давно именовались «папами» (pappas, papa, Vater, отец), то такой же титул в Риме впервые обнаружива­ется на надгробии, относящемся ко времени папы Либерия (352 — 366 гг.). Он прижился на Западе к концу V в., но рим­скими епископами, как и всеми другими, употреблялся до конца VIII в. нерегулярно. И только с второго тысячелетия слово «папа» становится исключительной прерогативой епис­копа Рима. Но даже в XI—XII вв. прочие епископы называют себя «vicarius Petri» — «наместник Петра». Титул же «Sum­mus Pontifex» сохраняется за всеми епископами вплоть до позднего средневековья".

Подытожим: с тех пор как о нем зашла речь, верховенство «папы» оспаривается. В первую очередь самими католически­ми богословами, отцами церкви и епископами.

РАННЯЯ ЦЕРКОВЬ НЕ ЗНАЛА НИКАКОГО УЧРЕЖДЕННОГО ИИСУСОМ ПРИОРИТЕТА РИМСКОГО ЕПИСКОПА НИ В ПОЧЕСТЯХ, НИ В ПРАВЕ

      Первым сослался на Матфея (16,18), по-видимому, власто­любивый Стефан I (254—257 гг.). Его взгляд на церковное устройство был скорее иерархически-монархическим, чем коллегиально-епископским. Это, в известной степени, и есть первый папа, несмотря на то, что от него самого мы и не име­ем непосредственных высказываний на этот счет. Однако тотчас отреагировал влиятельный епископ Фирмилиан из Ке­сарии Каппадокийской. Согласно католической «Энциклопедии теологии и церкви»/ «Lexikon fiir Theologie und Kirche», ои не знает «никакого приоритета римского епископа в пра­ве». Более того, Фирмилиан порицает Стефана за то, что тот кичится своим положением, полагая, что он является «преем­ником Петра» (sucessionem Petri tenere contendit). He колеб­лясь, Фирмилиан говорит об «упорной и очевидной глупости Стефана» и, обращаясь непосредственно к нему, называет то го «schismaticus» — «раскольником», который сам отделяет себя от церкви. Он упрекает его в «наглости и бесстыдстве» (audacia et insolencia), «слепоте» (caecitas) и «глупости» (stultitia). В гневе он называет Стефана Иудой и утверждает, что тот «создает блаженным апостолам Петру и Павлу дурную славу»⁵².

«Как ревностно, — язвит Фирмилиан в письме к Киприану Карфагенскому, — последовал Стефан благотворным пре­достережениям апостола и сохранил, главным образом, сми­рение и кротость! Ибо что может быть более смиренным и кротким, как не ссориться со столь многими епископами во всем мире... то с восточными (о чем Вам, вероятно, известно), то с западными». И прямо и торжественно обращается к рим­лянину: «Ты сам себя исключил — не обманывайся на сей счет!.. Ибо полагая, что ты можешь исключить всех, ты тем самым лишь от всех отдаляешься»⁵³.

Тогда же, в споре о крещении еретиков 255—256 гг., сутью которого было: следует ли перекрещивать переходящих в ка­толичество иноверущих или, как учил Рим, такой необходи­мости нет, чем затрагивались дисциплинарные и догматиче­ские проблемы, свою точку зрения на вопрос о папском вер­ховенстве высказал не кто иной, как Киприан. Епископ, му­ченик и католический святой, он, очевидно, в полном согла­сии с господствующим мнением, никогда не признавал абсо­лютного приоритета Рима. Вторя Тертуллиану и разделяя за­явленную в свою время точку зрения синодов Северной Аф­рики, а также Востока, он язвительно отвергает существова­ние «епископа епископов» как в периоды открытых конфлик­тов внутри церкви, так и в более спокойные времена.

Для Киприана римский епископ принципиально является не более чем епископом. «Он и помыслить не мог о том, чтобы признать за ним, хотя бы частично, право юрисдикции над другими общинами, помимо его собственной. Преемник Пет­ра для него даже не является первым среди равных (primus in­ter pares)» (Виккерт/ Wickert). Для Киприана все апостолы бы­ли равны, все они обладали той же властью, что и Петр, «были равны в почитании». Точно так же не должно быть ни выше-, ни нижестоящих епископов. Им не должно судить друг друга. Короче говоря, каждый пусть несет ответственность за свою епархию только перед Богом: из-за этого высказывания Ри­мом было даже сфальсифицировано важнейшее место в его трудах! Однако даже сфальсифицированная четвертая глава «De unitate ecclesiae» («О единстве Церкви») не может пони­маться как утверждение примата Рима. Точку зрения Киприана разделяли как синоды в Карфагене и Малой Азии, состояв­шиеся до его вступления в полемику, так и два синода, созван­ные после этого. Причем на синоде в Карфагене 1 сентября 256 г. 87 епископов согласились с ним при поименном голосо­вании. Но «папа» не принял делегацию Киприана, доставив­шую решения синода, и даже не допустил ее членов до соmmunio (церковного причастия), что было верхом негостепри­имства. Он решительно запретил повторное крещение, ибо «никому не дано пересматривать традицию» (nihil innoventur nisi quod traditum est) — это изречение, вероятно, является наиболее древним универсальным принципом папства, не на­рушавшимся никем, кроме самого папства. Стефан I обзывал св. Киприана «псевдохристианином», «лжеапостолом» и «ко­варным интриганом» (Pseudochristum et pseudoapostolum et dolosum operarium). В свою очередь, Киприан разоблачал за­блуждения. упрямство «папы», его высокомерие, богохульст­во и даже нарекал его «другом еретиков и врагом христи­ан» — вот таким образом общались двое святых⁵⁴.

И все-таки, насколько известно, Киприан в этот период жесточайшего противостояния со Стефаном не отлучил того от Церкви, чего, как считает Маршалл/ Marschall, «вполне можно было ожидать». С другой стороны, из-за скудости ис­точников по сей день неизвестно, отлучил ли Стефан Римский от церкви св. Киприана. Многое свидетельствует за это. Изве­стные протестантские исследователи, например, Зееберг/ Seeberg и Литцман/ Lietzmann, утверждают это, в чем их недав­но скорее поддержал, чем опроверг католический «Справоч­ник по церковной истории»/ «Handbuch der Kirchengeschichte». Позднее Августин распустил слух об отказе Киприана от своих убеждений, что явно противоречит фактам (но с чем очень сдержанно соглашается историография)⁵⁵.

Но так как Киприан считается наиболее типичным пред­ставителем западного католицизма, этапом в его становлении, католики очень любят сомневаться в том, что он сомневался в папском верховенстве. Действительно, именно им введены понятия: «cathedra Petri» и «primatus Petri». Именно он наибо­лее часто цитировал в своих трудах Матфея: «Ти est Petrus», тем самым прокладывая путь петродоктрине, если не вообще наталкивая Рим на этот путь — путь постижения истории по­средством Библии, догматики и доктринерства⁵⁶.

Киприан ведь тоже присягает «Ecclesia principalis» (Им­перской церкви), откуда пошло единство священничества. А когда-то, прежде чем превратиться в важнейший аргумент римского первенства, этот тезис вызывал большие споры. В 1912 году католический церковный историк Хуго Кох/ Hugo Koch лишился своей кафедры, когда доказал противополож­ное (и не только в одной книге). Между тем многие католики разделяют убеждение, что из «Ecclesia principalis» не про­истекает никакого папского первенства, что и Киприан не приписывал римским епископам никакого особого положе­ния в иерархии, никакой «высшей власти» (Бильмейер/ Bihlmeyer), никакой «верховной власти» (Бернгарт/ Bernhart); что этого первенства в тогдашнем католицизме практически не было⁵⁷.

Крайне важно, что вся ранняя церковь не знала никакого учрежденного Иисусом приоритета римского епископа ни в почестях, ни в праве. Что подобное первенство противоречит учению всех старых отцов церкви, в том числе Вселенских Отцов и Учителей. Ибо, подобно Киприану, Ориген, крупней­ший, хотя и обвиненный в ереси богослов первых трех столе­тий христианства, трактует «первенство» как коллективное. И в знаменитом месте из Матфея (16,18) под Петром надо по­нимать всех апостолов, более того — всех христиан: «Все мы — Петр, и все мы — камень, и на всех нас воздвигнута Церковь Христова»⁵⁸.

Подобно Киприану и Оригену в III в., в IV в. Амвросий, также более влиятельный, чем его современники папы, не считает это первенство прерогативой одного лица. Выраже­ние о вратах ада, для многих католиков locus clasicus — клас­сическое, Амвросий относит не к самому Петру, но к его ве­ре. Амвросий нигде не упоминает ни о главенстве Петра, ни о его приоритете, ни о его преемниках. Амвросий, чья епископ­ская резиденция соперничала с Римом, принимал синодаль­ные решения без Рима, а при случае и вопреки ему. С оче­видной антиримской риторикой миланец признавал за Пет­ром первенство «покаяния, но не почести» (поп honoris), пер­венство «веры, но не чина» (поп ordinis). Аналогично у Учите­ля церкви Афанасия «нигде не идет речь о правах Рима, хотя бы в смысле церковного арбитража» (Хагель/ Hagel). Афана­сий признает право на созыв Вселенского собора только за (христианским) императором. Что же касается Учителя церк­ви Иоанна Златоуста, то бенедиктинец Баур/ Ваиг, его совре­менный биограф, «нигде не находит у него прямых указаний на верховную юрисдикцию пап»⁵⁹.

Подобно уже перечисленным церковным корифеям, Васи­лий «Великий» не признает римских притязаний (на Восто­ке). Для Василия, который, за одним исключением, адресует свои послания на Запад не римскому епископу Дамасию, но всем верховным пастырям Запада или Италии и Галлии, цер­ковная иерархия — это сообщество равноправных. Антиохия тоже называла себя «кафедрой Петра». Теологически для Ва­силия главой мира и главой церкви является только Христос. Другого главу восточная церковь никогда не признавала! Она считала епископа Рима лишь главой западных епископов. От­дельные апелляции к нему восточных прелатов ничего не до­казывают. Когда папа Дамасий добивается принятия Восто­ком римского символа веры, Василий решительно протестует. (Друг и соратник Василия Учитель церкви Григорий Богослов (Назианзин) говорил о «суровом ветре Запада» и называл христианский Запад «чужбиной».)⁶⁰

Правда, Учитель церкви Иероним, будучи римлянином, ча­сто покорно следовал римским постановлениям, поскольку сам надеялся стать папой. Однако, разделяя общепринятые взгляды своего времени, он полагал, что епископ, вне зависи­мости от размеров епископства и богатства его резиден­ции — он и есть епископ. Где бы ни отправлял свои обязан­ности епископ — в Риме или в Губбио, в Константинополе или в Регии, в Александрии или в Танаисе — «повсюду он — епископ, и служение его одно»⁶¹.

Даже Августин, уже весьма послушный Риму и временами вынужденный искусно лавировать между папой и своими аф­риканскими собратьями-епископами, не разделял мнения о каком-либо юридическом первенстве пап или об их приори­тете в вопросах веры. Прямо не выступая против римской петродоктрины, Августин, как и Киприан в свое время, счи­тал, что «первенство» Петра Петром и заканчивается. Для не­го важнее не «solus Petrus» (сам Петр), но «universa ecclesia» (соборная Церковь), которой и принадлежит вся власть. Не Петр как глава апостолов, не римский престол, не авторитет Рима стоят для него на первом месте и определяют учение, порядок жизни и обычаи христиан, но авторитет соборной церкви, символом которой, согласно Матфею, и является Петр. Пленарный собор выше римского епископа. Так что еще Первому Ватиканскому Собору 1870 г. пришлось упрек­нуть самого знаменитого Учителя церкви в «превратном мне­нии» (pravae sententiae)! «Summus christiani, non petriani» (Мы христиане, а не петрианцы), — провозглашал Августин, а пресловутое место из Матфея «никогда не понимал и не при­нимал в римской трактовке» (Каспар/ Caspar). Вряд ли слу­чайно ученик Августина Орозий — в средние века много чи­таемый и излишне много почитаемый — не отводит римско­му епископу никакого центрального места, но в лучшем слу­чае — духовное преимущество⁶².

Эта позиция самых прославленных католиков античности тем более примечательна, что писания «святых отцов» созда­ны благодаря Духу Святому, они боговдохновленны, так утверждал Учитель церкви св. Кирилл (вероятно, имея при этом в виду не в последнюю очередь и свою собственную продукцию)⁶³.

РАННИЕ СОБОРЫ, ПОДОБНО ЕПИСКОПАМ И ОТЦАМ ЦЕРКВИ, ТАКЖЕ НЕ ЗНАЛИ ПРАВОВОГО ПЕРВЕНСТВА РИМА

С середины II в. церковь устраивает съезды, называвшие­ся synodus или concilium. Сначала местные, провинциальные, очевидно, по образцу государственных провинциальных представительных собраний. Затем — межпровинциальные, поместные, как, например, в Египте, Антиохии, Африке и Италии. И наконец, общецерковные форумы — всеобщие или Вселенские Соборы. До сих пор в католицизме насчиты­вают 21 подобное (зачастую объявленное таковым только зад ним числом) «вселенское» собрание, у которых нет неизмен­ных признаков. (Источники — и мы вслед за ними — пони­мают термины «синод» и «собор» как синонимы.)⁶⁴

При всей важности вселенских форумов для католиков, даже первые из них никогда не провозглашали примата Рима. И, вполне понятно, эти съезды не нуждались в подтвержде­нии их решений каким-то «папой», которого тогда и не суще­ствовало! Правда, иногда они доводили свои решения до све­дения римского епископа, но и до прочих епископов тоже. Так, Арльский Собор, состоявшийся в 314 году «со Святым Духом и Его ангелами (angelis eius)», довел до сведения рим­ского епископа Сильвестра «то, что мы приняли общим реше­нием, дабы все ведали, что им надлежит соблюдать впредь», но не для одобрения их римским епископом! Никому и в го лову не приходило, что тот должен что-то утверждать или ре­шать! Решения по спорным вопросам тогда выносили не па­пы, но соборы. «Важные проблемы должны решать не иначе как соборы», — пишет епископ Евсевий Кесарийский. Того же мнения придерживался епископ Епифаний: «Соборы вно­сят ясность (asphaleia) в возникающие время от времени во­просы»⁶⁵.

Все важные церковные собрания античности созывались ведь не папой (чьи легаты иногда даже не присутствовали на Вселенских Соборах, как например, на двух Константинопо­льских — 381 и 553 гг.), но императором. На это у него были все права, а у папы никаких. Император назначал дату и предмет обсуждения, уточнял состав участников. Он откры­вал эти съезды, председательствовал на них, утверждал их ре­шения и придавал им силу закона. Ему принадлежало право объявлять об их завершении, изменять время или место их проведения. Для их проведения он мог направить вместо себя представителя из числа чиновников высокого ранга, а также наказать неявившихся епископов. Ни один собор, ни один па­па не оспаривал тогда этих прав императора. И даже такой самоуверенный понтифик, как Лев I, просит императора Фе­одосия II «повелеть» созвать собор. Сократ Схоластик, почи­таемый всеми как правдивейший церковный историк антич­ности, в середине V в. без малейшего преувеличения конста­тирует: «С тех пор у власти находятся императоры-христиа­не, именно от них зависят все дела Церкви. Важнейшие собо­ры проводились и проводятся по их усмотрению». Разумеет­ся, светские правители не признавали за папами никакого первенства. Лишь в конце IV в. император Грациан наделяет римского престолодержателя неким подобием юрисдикции, но лишь по отношению к епископам Запада. С 378 г. папа Дамасий является верховным судьей для митрополитов, но еще не для викарных епископов, которые находились под юрис­дикцией судов по месту их пребывания⁶⁶.

Тогда-то и намечается перелом, возникает новое учение, новая концепция, согласно которой римский епископ руково­дит церковью в целом и обладает властью над всеми христиа­нами. Эту тенденцию, впервые возобладавшую при Льве I, развивают папы Дамасий I (при котором на Римском Соборе 382 г. впервые говорят о «примате римской церкви», а не о «примате Петра», как прежде) и Сириций, который на все стороны предостерегает, указывает, повелевает и угрожает: «decernimus», «iudicamus», «pronuntiamus» — «мы постанов­ляем», «мы предписываем», «мы узакониваем». Подобные обороты в кратчайшие сроки заполонили лексикон папской канцелярии, декреталии которой подражали стилю имперско­го законодательства и ничем не отличались от императорских декретов. Однако ни Дамасий, ни Сириций не претендуют на право повелевать соборами. Еще Анастасий I (399—401 гг.) рассматривает себя лишь как главу Запада. В глазах восточ­ной церкви и в VI в. папа — всего лишь патриарх Запада. В ту эпоху Рим не верховодит и в миссионерской деятельности. «Все потуги приписать папству ведущую роль в христиан­ском миссионерстве ранее эпохи Григория Великого выгля­дят несостоятельными в свете данных источников» (католик Баус/ Baus). Напротив, в те времена резиденцию епископов Константинополя все чаще называют «апостольской». Начи­ная с VII в. там все в более антиримском духе интерпретиру­ется легенда об основании ее Андреем, апостолом Константи­нополя, тем более что, согласно Евангелию от Иоанна (1,40), Иисус призвал Андрея прежде Петра. В IX в. величайший константинопольский патриарх Фотий разыгрывает против претензий на первенство Рима и его первого «папы»[1] карту более старшего, «первозванного» апостола Андрея. «Ибо за долго до того, как его собрат стал епископом римлян, он за­нял епископский трон города Византия»⁶⁷.

Правда, и на Западе нараставшие в конце IV в. властные замашки римских иерархов, претендующих на главенство над всеми епископами, и их неугомонное честолюбие по-прежне­му наталкивались на сопротивление. Так, синод итальянских епископов, состоявшийся при папе Дамасии в 378 г. в городе Урбине, сообщает: «Епископ Пармы, несмотря на то, что он был смещен нашим судом, бесстыдно продолжает удерживать храм в своих руках. Флоренций из Путеоли, через шесть лет прокравшийся в свой город держит храм в осаде и провоци­рует беспорядки»⁶⁸.

Особенно явно Рим игнорировался в крупных епископствах: Карфагене, Вьенне, Нарбонне или Марселе. В этом горо­де епископ Прокл, уважаемый, Иеронимом восхваляемый за святость и обширные познания, клирик, наплевав на протест из Рима, продолжал осуществлять митрополичьи полномочия, определенные ему Туринским синодом — «с безмерной на­глостью, твердолобостью и совершенно бесстыдно», как не­истовствовал папа Зоснма, порицая туринские привилегии Прокла, «бессовестно и нечестно добытые». Но Прокл проиг­норировал вызов в Рим, также как и митрополит Симплиций из Вьенна, которого папа Зосима также упрекал в «бесстыдстве». Этот папа так и не сумел урегулировать кофликт с вер­ховными пастырями Галлии: особо ненавистным ему еписко­пом Экса Лазарем и епископами Туенцием и Урсом. В преде­лах Италии римлянин имел большой авторитет, но ему не принадлежало руководство над всеми епископствами Запада. Милан соперничал с Римом. Западные синоды еще на рубеже IV—V вв. по важным вопросам запрашивали мнения еписко­пов Рима и Милана одновременно, как, например, Карфаген­ский синод 397 г. Или, подобно Толедскому синоду 400 г., от­кладывали принятие решений до тех пор, пока «папа... епис­коп Милана и прочие предстоятели церквей» не выскажут свое мнение на этот счет. Похоже, что из Галлии и Иллирии порой обращались в Милан чаще, нежели в Рим. Принципом отношений между Римом и Миланом служило «коллегиаль­ное соседство». «Апостольский» престол имел, по-видимому, больший авторитет, но римский епископ не имел никаких особых прав и привилегий. «Соборы существовали независи­мо от папства и были равноправны ему» (Войтович/ Wojtowytsch). Они были «не только главнейшим источником цер­ковного права, но и, наряду с Библией, важнейшим источни­ком веры» (Х.-Г. Бек/ H.-G. Beck)⁶⁹.

Особенно резкой была оппозиция Риму в Африке, где в начале V в. существовало около 470 епископств. Один из поместных синодов Африки выразил в то время как сомнение в способности римского pontilex maximus при­нимать правильные решения, так и несогласие с тем, что его вердикт выше. Североафриканские иерархи категорически отвергают любые претензии на чье-либо право отдавать им приказы и не оставляют за Римом никаких верховных полно­мочий в вопросах веры и устава. Прелаты уверены в своей способности распознавать истинную веру. И только вторже­ние вандалов, хозяйничание в Африке арианских «еретиков» способствовало единению тамошних католиков с римским епископом, у которого Карфагенский и Милевский синоды (416 и 417 гг.) испросили утверждения собственных решений. Вторжение вестготов в Испанию привело к усилению связей испанских церквей с Римом. Но еще синод Карфагена в мае 418 г., возродив один из прежних принципов церковного пра­ва, грозит отлучением за «заморские апелляции»⁷⁰.

Сколь мизерно было послушание Риму со стороны именно африканцев демонстрирует инцидент, судебное разбиратель­ство которого затронуло многих понтификов начала V в.

ДЕЛО АПИАРИЯ

Епископ Урбан из Сикки, ученик Августина, отлучил от Церкви пресвитера Апиария за скандальный образ жизни («неслыханные бесчестные поступки»), Апиарий же через го­лову своего митрополита обратился в Рим. Однако африкан­ский епископат еще в 393 г. запретил своим священникам апеллировать к Риму, а всеобщий синод в Карфагене в мае 418 г. запретил какие бы то ни было обращения «в суд по ту сторону моря» (ad transmarina). Но папа Зосима вступился за отставленного священника и, игнорируя соответствующего митрополита, вызвал Урбана к себе для объяснений. Но так как требования римлянина были в свою очередь тоже проиг­норированы, он направил в Африку делегацию из трех чело­век, как будто речь шла о папском представительстве на Все­ленском Соборе, во главе с епископом Фаустином из Потенцы. Эта делегация, согласно инструкциям, ссылалась якобы на каноны Первого Никейского Вселенского Собора 325 г., а на самом деле — на каноны Сардикийского поместного собо­ра 343 г. Кроме того, цитировавшиеся положения противоре­чили папскому procedere, поскольку они, хотя и дозволяли обращение отстраненного пресвитера или дьякона к соседне­му епископу, но ни словом не упоминали о праве обращения с жалобой в Рим, а тем более о праве римского епископа на вмешательство в рассмотрение подобных дел⁷¹.

Африканцы реагировали сдержанно. Правда, они восстано­вили Апиария, просившего о прощении за все свои «заблужде­ния», в должности пресвитера, но не в Сикке, а в Фабраке. К тому, что папские посланники пытались выдать за каноны Никеи, они отнеслись с недоверием. Они бы, мол, без промедле­ния подчинились всем предписаниям Никеи — но не «папе»! — да не нашли в своих экземплярах Никейских канонов ничего подобного, а посему решили навести справки у предстоятелей Константинополя и Александрии. Папский легат Фаустин не­однократно пытался воспрепятствовать этому, но тщетно⁷².

Тем временем скончался папа Зосима, и папский престол занял Бонифаций I. Африканский епископат осудил деяния его предшественника и заявил, что если бы истинные каноны Никеи соблюдались и в Италии, то «нам не пришлось бы выносить такое, о чем и вспоминать не хочется, и находиться под подозрением в совершении непотребств. Но мы верим... что, покуда Ваше Святейшество возглавляет римскую Церковь, нам не придется вновь сталкиваться с столь высокомерным к нам отношением и впредь доказывать, что мы заслуживаем уважения». Коротко и ясно. Одновременно Карфагенский Со­бор 419 г. под председательством Аврелия Карфагенского и при участии самого Августина подтвердил постановление большого Карфагенского Собора предыдущего 418 г в части запрета любому африканскому клирику, вплоть до священни­ка, обращения во внеафриканские инстанции, а следователь­но, и к папе тоже. Запретил категорически и под страхом отлу­чения. Вскоре после этого из Константинополя и Александрии были доставлены запрошенные документы Никейского Собо­ра. Как и следовало ожидать, они подтвердили неправоту Зосимы, после чего их отправили а Рим, где Сардикийские кано­ны, впрочем, и впредь выдавались за Никейские!⁷³

Между тем дело Апиария возобновилось в 424 г. при папе Целестине I. Апиарий впал в рецидив, вновь был отлучен и вновь обратился в Рим, где новый папа отнесся к нему весьма благосклонно и вновь отрядил в Африку все того же Фаусти на из Потенцы. В течение трех дней он дебатировал с афри­канцами еще более неудачно, чем в прошлый раз, но вел себя высокомерно и оскорбительно, о чем не преминули пожало­ваться Целестину соборные отцы в своей челобитной «Optaremus». Его же подзащитный Апиарий пал под тяжестью улик, принял приговор синода, и фиаско папских легатов было полным. «Что касается нашего брата Фаустина, — писали синодалы, — то, во имя братской любви, мы хотели бы зару­читься согласием Вашего Святейшества, чтобы Африка впредь и навсегда была избавлена от него»⁷⁴.

Но и сам Целестин получил из Африки такую отповедь, как никакой римский епископ до. него. «Ибо в установлениях старых соборов мы не нашли абсолютно (in nullo) никаких указаний на право Вашей стороны направлять к нам своих людей; а то, что Вами прислано с тем же Фаустином как яко­бы выдержка из канонов Никеи, то мы не смогли обнаружить ничего подобного ни в одном из заслуживающих доверия Со dices', всеми признаваемыми как Никейские». Епископы не

Документов. (Примеч. ред.)

желали впредь видеть никаких папских клириков в качестве судебных исполнителей, дабы не поощрять «дурно чадящее мирское высокомерие» (fumosum tufum saeculi)⁷⁵.

С исключительной бескомпромиссностью африканский епископат восставал против папского вмешательства в свои судебные дела. Он не признавал за Римом права принимать жалобы священнослужителей своей страны и занимал прин­ципиальную позицию, согласно которой каждый синод явля­ется последней судебной инстанцией. «Ведь не найдется че­ловек, который бы думал, что наш Господь дал одиночке спо­собность принимать справедливые решения, но отказал в этой способности представительному собранию епископов!»⁷⁶

Таким образом, римский епископ еще в начале V в. не яв­ляется для самой большой из западных церквей высшей ин­станцией ни в вопросах веры и церковной дисциплины, ни, как показывает дело Апиария, в вопросах юрисдикции. Имен­но африканские синодалы считали себя вполне полномочны­ми на принятие окончательных решений во всех этих облас­тях. Не без оснований историк папства Эрих Каспар/ Erich Caspar убежден, что мощная африканская церковь никогда не склонилась бы перед римским престолом и перед новой теорией папского верховенства и идеей о субординации цер­квей, если бы вторжение вандалов' не перерезало ее жизнен­ный нерв, а ислам не сокрушил ее в VII в. Несчастья других были — и по сей день остаются! — счастьем для Рима. И Кас­пар вправе назвать фиаско мощной африканской церкви «не­слыханным благом Провидения» в истории папства, так как это крушение избавило папство в решающий момент его про­движения к господству от единственного серьезного сопер­ника на Западе. «Подобно пораженному молнией исполину девственного леса, карфагенское первенство рухнуло под од­ним ударом и освободило дорогу римскому первенству»⁷⁷.

ВЕРХОВЕНСТВО ПАП ОСПАРИВАЛОСЬ ВПЛОТЬ ДО НОВОГО ВРЕМЕНИ

В первые столетия раннего средневековья Вселенские Со­боры не признавали притязаний Рима на монопольное пред­ставительство. Принятие решений осуществлялось коллегиа­льно, и при торжественном оглашении канонов имя папы не произносилось. Не он являлся иерархически высшей инстан­цией с распорядительными полномочиями, но — собор; не в его компетенции — а собора — находились абсолютно обяза­тельные решения в вопросах веры. Римский теолог Вильгельм де Врие/ Wilhelm de Vries подытоживает в конце своего тру­да о соборах первого тысячелетия: «Согласно этим соборам, как минимум норма, что решения по вопросам веры и важ­ным дисциплинарным вопросам принимаются коллегиально. Трудно вообразить, как абсолютистски трактуемое первенст­во могло опираться на традиции первого тысячелетия»⁷⁸.

Однако и во втором тысячелетии против этого столь же бесчестно, сколь и алчно захваченного преимущества продол­жали бороться: само собой разумеется, греческая церковь, многочисленные «еретики» — катары, альбигойцы, валзденсы, фратицеллы. В начале XIV в. — Марсилий Падуанский и профессор Иоанн Парижский. И, наконец, Джон Виклиф, Гус, Лютер и все деятели Реформации. Продолжали борьбу и католики. На различных церковных собраниях предпринима­лись попытки ограничить в пользу епископата или вовсе лик­видировать римские притязания на власть. На соборе в Пизе, в Констанце (где собор в декрете Sacrosancta 6 апреля 1415 г. провозгласил себя стоящим над папой) или на соборе в Базе­ле (где точка зрения, что Вселенский Собор выше папы, 16 мая 1439 г. была возведена в догму). В те времена оспаривали папскую непогрешимость в вопросах веры, а также настаива­ли на праве смещения пап в случае злоупотребления служеб­ным положением либо в случае служебного несоответствия. Следует упомянуть и «Заявление галликанского духовенства» (Declaratio Cleri Gallicani) 1682 г., которое в Германии стало известно как «фебронианство» — от Юстина Феброния — псевдоним, который взял Трирский викарий Иоанн-Николаус Гонтгеймский и использовал его до 1778 г.⁷⁹

Episkopalismus — представление о том, что Вселенские Соборы, а вовсе не римские епископы (Kurialismus) воплоща­ют единство Церкви, — было распространено среди католи­ческого духовенства и в новое время, хотя оно и было осуж­дено как лжеучение в 1516 г. Львом X, папой, который, кста­ти сказать, был кардиналом уже в четырнадцатилетнем возра­сте, а также сделал кардиналами трех своих двоюродных бра­тьев, в том числе и незаконнорожденного Джулио Медичи, впоследствии ставшего папой под именем Климента VII. Не следует забывать, что при папе Льве X, «Солнечном Боге», число выставлявшихся на продажу церковных должностей возросло до 2200! Auri sacra fames*. Episkopalismus достиг ку-

Auri sacra fames (лат.) — проклятая жажда золота. (Примеч. пер.]

льминации в XVII и XVIII вв. В XIX в. Первый Ватиканский Собор положил ему конец догматами о примате Папы Рим­ского и его непогрешимости.

Но в XX в. — «ибо Церковь всюду проповедует истину», как учит св. Ириней — апологеты католицизма пытаются убе­дить нас, что не только ко времени «обращения Константина», т. е. к началу IV в., но — как следует из цитаты — и гораздо ра­ньше «существование папства или главенствующего положе­ния епископа Рима было свершившимся фактом» (Мефферт/ Meffert). Епископы Рима — как сообщает с «верховнопастырского разрешения к печати» член капитула Йозеф Шилле/ Jo­seph Schielle — «издревле обладали верховенством». Они — как, опять-таки с церковного благословения, полагает теолог-нацист Лортц/ Lortz — «всегда претендовали на первенство Рима перед всеми другими церквами». Верховенство пап — со­общает благословленный к печати бывший тайный надворный советник, а впоследствии епископальный советник и церков­ный историк при университете города Мюнхена Алоиз Кнепфлер/ Alois Knopfler — в античности было «не только просто признано церковью в бесчисленных (!) спонтанных высказы­ваниях, но часто прямо-таки алкалось... римский епископ всег­да (!) рассматривался и почитался как глава церкви, осенен­ный высшим, божественным авторитетом». Свидетельства «святых отцов», как провозглашают апологеты Томас Шпехт/ Thomas Specht и Георг Лоренц Бауер/ Georg Lorenz Bauer, «со­вокупно доказывают, что епископ Рима или римская Церковь обладают верховенством». Короче, почти вся римско-католи­ческая теология утверждала вплоть до середины XX в , а в зна­чительной своей части утверждает и по сей день: «Примат римского папы был единодушно признан отцами Церкви и церковными соборами на протяжении веков» (ф. Й. Кох/ F. J. Koch и Зибенгартнер/ Siebengartner). Несомненная ложь!⁸⁰

Фактом, однако, является то, что «Nota Praevia», приложе­ние к Церковной конституции, принятое на Втором Ватикан­ском Соборе по настоянию «высшего авторитета», наделяет папу полномочиями, которые — по крайней мере с точки зрения формулировок — намного превосходят те, что были определены Первым Ватиканским Собором, поскольку папе разрешается осуществлять свои полномочия «в любое время по своему усмотрению (ad placitum)». И хотя Павел VI в 1967 г. был убежден в том, что «папа представляет собой ве­личайшее препятствие на пути к экуменизму», это не поме­шало ему спустя два года гордо заявить «Мы — Петр»⁸¹.

Уже в античности влияние Рима на церковь Востока было весьма слабым. На этом вряд ли стоит останавливаться. Вос­точные синоды совсем не ведали такого понятия — возникшего много позже — как папство. Да и откуда бы им его знать! На Никейском Соборе 325 г (кн. 1, стр. 362) папа и не присутствовал, и не имел никакого веса. После синода в Тире 335 г. папа не претендовал ни на какие особые права для своей кафедры. На синоде в Сардике в 342 или 343 г. потер­пела неудачу попытка сделать папу верховной апелляционной инстанцией по спорным вопросам. Напротив! Восточные епи­скопы не только выступили против «св. Афанасия и прочих преступников», но и отлучили от церкви папу Юлия I «как за­чинщика и подстрекателя». Не Юлий I (337—352 гг.), но Афа­насий (кн. 1, гл. 8) был лидером правоверия⁸².

Папству никогда не удавалось подчинить себе церкви Вос­тока, но еще со времен античности ему было проще расправ­ляться с оппозицией на Западе. Там, в обществе Осии Кордовского, Люцифера Каларийского или Илария Пиктавийско го, римские епископы долго ничем не выделялись в плане те­ологии. Именно благодаря, а не вопреки тому, что власть за­нимала их больше, чем богословие, они постепенно (чему исключительно способствовало их местонахождение — в древней столице, с ее значением, богатством и блеском) отня­ли у других важных епископских резиденций на Западе их изначальную самостоятельность: у Милана (Амвросий, хоть и не «папа», но неоднократно назывался первым среди «епис­копов Италии»), Аквилеи, Лиона, Толедо, Браги. В результате этого Италия, Галлия, Испания и Португалия, да и Шотландия с Ирландией стали послушны римским епископам. А с кра­хом Западной Римской империи их власть еще более усилилась. Власть, которую они все более успешно основывали на петродоктрине. В конце концов римская Церковь практиче­ски унаследовала (западно)римскую империю. Подчинила ее себе, так сказать, встала на ее место⁸³.

Это увеличение власти Рима за счет других западных мит­рополитов, а также за счет соборов, испокон века представ­лявших собой высшие церковные инстанции, было достигну­то не без борьбы.

      Об этом свидетельствует похожая на дело Апиария, но предшествовавшая ему по времени история с испанскими епископами Василидом и Марциалем, о которой сообщает Киприан. Отрекшиеся во время гонений, они лишились сво­их кафедр, но — первый известный случай такого рода — об­ратились с апелляцией в Рим. Римский епископ Стефан рас­порядился об их восстановлении, но испанские общины вое противились этому, поставили в известность Африку и полу­чили поддержку от тамошнего синода. Их решительно под­держали в том, чтобы они «не общались с безбожными и за­пятнавшими себя священниками и не обращали внимания на заблуждение римского епископа»⁸⁴.

Наглядным примером борьбы Рима за власть является так­же «пасхальный спор» Виктора I (189—198? гг.), в ходе кото­рого римлянин, к негодованию св. Иринея, заявил, что никто, празднующий Пасху в другой день, нежели в Риме, не может считаться католиком-христианином. В Риме же Пасха празд­новалась в первое воскресенье после 14 числа месяца нисана по еврейскому календарю, что соответствует первому полно­лунию после весеннего равноденствия. Однако еще недавно, как утверждал Ириней, праздник вообще отмечался не еже­годно! Многие епископы тогда, согласно историку церкви Евсевию, «задали жару» римскому епископу. Еще одним приме­ром этой борьбы предстает «спор о крещении еретиков» между римским епископом Стефаном и самоутверждающи­мися в середине III в. африканцами. И сразу вслед за этим «спор двух Дионисиев» — богословская дискуссия о триедин­стве между римским епископом Дионисием (259—268 гг.) и его высокочтимым александрийским тезкой, который отстаи­вал крайний субординационизм. Причем в этом споре впер­вые появляется тезис о равносущности Отца и Сына (кн. 1, стр. 305)⁸⁵.

Власть римского понтифика, при всем его авторитете, на протяжении II—III вв. была ограниченной. При всем его зна­чении, он не обладал верховными юридическими и властны­ми полномочиями. Ни церковная практика, ни общественная мысль современников не знали папства в его позднейшем по­нимании. В основном такое положение сохранялось вплоть до последних десятилетий IV в.⁸⁶

Разумеется, с ростом значения римского престола схватки вокруг него происходили на протяжении эпох. Уже во време­на (большей частью сильно преувеличенных) гонений на хри­стиан он был лакомым куском, хотя епископы Рима распола­гались, так сказать, бок о бок со своими имперскими пресле­дователями! Соперничество за римский престол началось с незапамятных времен; вскоре расколы становятся в порядке вещей; порой враждуют так, что улицы и церкви сочатся кро­вью — и все это во имя Христа...

[1] Имеется в виду апостол Петр. (Примеч. ред.)

[1] Тропайон (греч.) — памятник. В данном случае речь идет о над­гробном камне. (Примеч. ред.)

Еггаге humanum est (лат.) — человеку свойственно ошибаться. (Примеч. ред.)

[2] Агиография — церковно-житийная литература. (Прим. ред.)

[3] На латинском языке имя апостола пишется Petrus (Петрус). Следовате­льно, эти четыре буквы нельзя однозначно принимать за начало имени Петр, т.к. они вполне могут быть и началом другого имени, например, Petronius (Петроний), который, кстати, тоже умер в I в. (66 г.). (Примеч. ред.)

[4] Папский престол принято называть «троном Св. Петра». (Примеч. ред.)

[5] Экзегетика — раздел богословия, занимающийся трактовкой Биб­лии. (Примеч. ред.)

[1] Камень (греч.).

[2] «Петр в Риме: литературные, литургические и археологические доказа­тельства» (англ). (Примеч. пер.) [3] Скорее вероятно, чем нет (англ.). (Примеч. ред.) [4] Так называемая «присяга вере», введенная папой Пием X в 1907 г., ко­торую должны были давать священники при рукоположении и ежегодно по­вторять ее, осуждая ересь «модернизма». (Примеч. пер.)

 Примечания

¹  Гал., 2,11.

²  Ср. прим. 54—56.

³  Ср. прим. 62.

⁴  [579]. I, 20 Ср.: 86.

⁵  [140], 19.

⁶  [734], 126.

⁷  [723]. 43

⁸  [723], 43. Ср. также: папа Иоанн Павел II (1979) в OstKSt 29, 1980, 183.

⁹ Мф. 16,17. [321], 213. [1287], 37—38. [537]. 21. [209], 165. [1262], 258. [117], 15. Автор утверждает, что доводы против подлинности этого изречения «опровергнуты трезвой наукой», о чем на самом деле не может быть и речи. Один апологет вторит другому — вот и все «опровержение». [579], I, 15. [1047]. [574], 8. [1082], 166. [466], 19. [1414], 27. Автор очень кстати вспоминает Тергуллиана: Tert. de pud. 8,31. [195], 105—106.

¹⁰  [466], 19. [1083], 31. [1082]. 166. [140], 19

¹¹  [1445], 42. [1163], 42. [254], 36, 40. В работе содержатся многочисленные ссылки на источники.

¹²  [1353], 363. С казуистическими отговорками католических апологетов прежде всего старого времени можно ознакомиться, например: [201], 2, 17, 42, 82. [1083], 37. [1445], 45. [1275], 24. 33. [140], 19, 21, 25. Ср. также: 27. 34.

¹³  [140], 29. [254], 36, 44.

¹⁴  Suet Claud. 15.4. 25,4. Tacit. Ann. 15.44. Apg. 18,2. Thoroth. v. Coll. Avell 105,4. [1499], 285. [243], I, 2. [579]. I, 15, 345. Ср.; ThLZ, 1959, 4, 289. [4511, 26. [1200]. 15. [1284], 59.

¹⁵  Euseb. h. e. 2,25,5. Ср. прежде всего: [579], I, 19—20, 349. [243]. I. 73—74 [1082], 33. [1445], 43.

¹⁶  1 Clem. c. 5. [243]. I. 1. [283], 123.

¹⁷  Euseb. 2.25.8. Ср.: 4.23.9. 1 Кор.. 3,6; 4,15. Ср. также: Деян.,18,1. Относи­тельно прочих «свидетельств» ср.. например: [243], I, 346.

¹⁸  [5451, 5—6. Ср. с этим: [321]. 126—127.

¹⁹ [780], 133. [824], 18. [1221], 297. [803], 118. [1139], 387. [1312], 94. [451], 27. [472]. 47.

²⁰   Ign. Rom. 4.3 [1083], 33 [1445], 45

²¹   [756], 69.

²²   [7561, 35, 53. Herder-Korrespondenz, 6. Выпуск 1951/52, 205. [648[, 49.

²³   Herder- Korrespondenz, 5. Выпуск, 1950/51, 184.

²⁴   Herder-Korrespondenz, 6. Выпуск, 1951/52. 205.

²⁵   Herder KorTespondenz, 6. Выпуск, 1951/52, 205—206.

²⁶  Euseb. h. е. 2,25,6. [579], I, 19—20. 349. [753], 60. [494], 51.

²⁷   [753], 15, 20.

²⁸  [753], 48. 223.

²⁹   [753], 91—92, 94.

³⁰   [753], 115.

³¹   (753), 96, 121

³²  [753], 124, 146, 204—205, 210, 215.

³³  Дополнительный том к: (296), 223.

³⁴  Дополнительный том к: [296], 224.

³⁵   L'Osservatore Romano 27. 6. 1968. Цит. по: (296), 247.

³⁶   (243), I, 74. [579], I, 19—20. 349. Gerkan в: ТЫ. 1941, 90. Ср. признание и увертку католического автора: [494], 51—52.

³⁷   [472], 48—49.

³⁸  [865]. [1139], 388.

³⁹   Ср.: 1 Пет , 1.1; 5.1; 5,13. [19], 61, 85—86. [254], 42. [140], 34 [1083], 36. [195], 106.

⁴⁰   [221], 104.

⁴¹    Это развитие подробно описано в: [321], гл. 28. О «связи» должностей ср.: [862], 50.

⁴²  Cone. Nic. с 4 [585], 242—243. [1021, 67—68 [1951, 101.

⁴³   Cone. Nic. с. 6. Cone. Constant, с. 3. Leo I ер 119,4. [483], I. 460, 433, 443, 440. 427. [384], «Религия», I, 180; II, 150—151. [120], 421. [243], I, 243. [219], I, 64—65. [676], 209. [6171, 378. [1059], 244—245 [195], 101. [1352], 70. [295J, 83. [585], 243.

⁴⁴   Iren. adv. haer 3,1,1; 3.2; 3,3,1. Euseb. h. e. 2.25,5; 4,5,1; 4,20; 5,6,1. Tert. de praescr. haer. 32. adv. Marc. 4,5. Optat. Mil. 2.3. Catal. Liberianus MG hist. Auct. ant. IX, 73. Anastas. I. ep. 1. [863], 2. A., VI. 1016—1017. [1073], III, 622 [50], 448. [862], 213—214. [794], 407, 411 с указателем литературы. [731], 280.281 Даже в наше время католики пытаются утверждать, что пребывание Петра в Риме «сегодня признано всеми исследователями, в том числе и не католическими»: [1311], 104. Однако многие историки и теологи энергично оспаривают это: [293], 239. [648]. [652]. 1952, № 5, 359. [650[, 596. [654], 82—83. [653], 30—31. [652], 267. [656], 63. [6551, 147. [657],571. [651], 240. [89], 270. [579], I. 14, 3455. Более ранние возражения против пребывания Петра в Риме приведены в: [633], 118. Об апостольской могиле и римском епископском списке: [756], 55—56. [1235], 459. [41], 731. [234], 248. [980], 6, 52 [621]. 191. [579J, I. 10, 443. [648], 72. [658], 85. Ср. даже католических авторов: [79]. 565. [451], 27. Соглас но автору, в «гробнице св. Петра больше нельзя сомневаться», «хотя точно иденцифицировать могилу и не удалось и вряд ли удастся когда-нибудь сде­лать так, чтобы не оставалось никаких сомнений...». Ср. на эту тему также: [243], I, 2, 8, 47—48. [1200] 15. [514], 80 [595]. 81. [1374]. 1. [964], 475 [1172], 3. [283], 123. [19], 61, 65, 85—86, 209. [923], 246. [781], 83. [830], I, 86 [549], 35. [906], 65. [1352], 67. [1445], 46—47. [494], 51—52.

⁴⁵   [863], 2. А.. VI, 1017. [10731, III, 622. [243], I. 2. 256.

⁴⁶   [542], 732.

⁴⁷    Plut. Numa 1. Herod. 7,204; 8. 131. Быт., 5.1; 11,10. С дальнейшими выво­дами: [794], 407. Я придерживаюсь этого же мнения — К. Д. Ср.: [243]. I. 13.

⁴⁸   [243], I, 18. Ср. с этим: [113], 157. [579], I, 25. [585], 101, 105.

⁴⁹   [384], «Религия», I, 180; II, 148 [2431, I. 118—119, 243. [617]. 378 [579], I. 53, 65. [1445], 54. [195], 103.

⁵⁰   [906], 64. [579], I, 25. [585], 248—249. [195], 103.

⁵¹   Zos. ер. 9,2. (117), 5, 23. Даже этот католический автор пишет: «Первым трем столетиям после смерти Симона Кифы ничего ие известно о суверени­тете троиа св. Петра». [621], 261. [120]. 412. [136]. 103. [251]. 278. [19]. 127, 209 Baus В: [585], 297. [192], 81. [195], 107. [1445]. 48. [50]. 452. [494], 59.

⁵²   Firm. Caes bei Сург. ер. 75. [863], 1. А., IV, 14; V. 940; 2. А.. IV. 144 [243], I, 81—82. [231], 51. [1526], 49—50.

⁵³   Firm. Caes. bei Сург. ер. 75,24.

⁵⁴  Сург. ер. 33,1; 55,8; 59,14; 67; 69; 73; 74,1. Ср. также: de unit. с. 4. 1863), 1 А., IV. 14; 2. А.. IV, 144. [783]. [781], 32, 154, 179 [244], 254, 304. [243], 1, 76 [1113]. 45. 65. 11172], 43. [430], 56. [1125], II, 128—129. [589], 363. [514), 94. [579),

I,   34, 358—359 [912], 22. [207]. 17. [1199], 4—5 [465], III, 281. [937], 29, 85. [1352], 72. [93], 403. [1526], 39. 56—57, 386. [980], №: 159, 164, 192. [906], 65. Ав тор утверждает, что уже епископ Каллист (217—222 гг.) обосновывал автори­тет Рима ссылкой на Мф.. 16,18. Против этого немедленно возразил Тертул- лиан. [751], 290 [494], 53. [590]. 63.64. 69. [195]. 107, 141 — 142. [126], 246. [1445], 47—48 [1495], 171.

⁵⁵  [417], 324. [117], 42. [937], 29. [751], 296. Автор не исключает даже отлу­чение Киприана от церкви: «Там был раскол». [93], 405. Автор также говорит о «разрыве» и «расколе». [1199], 5. Авторы говорят даже о «капитуляции цер­ковной общииы». Ср.: [1200], 18. [1526], 47—48

⁵⁶  [640), 303. [243], I. 72. [803], 121.

⁵⁷   Сург. ер. 59,14. [783]. [7841. [781]- [136], 104, 107—108. [117], 41—42. [906],62, 74—75. [1352], 73. [590], 66. [1526], 44.

⁵⁸  Orig. comm. in Mt. Ср. также: Just. Tryph 100,4; 106,3. [980], 125.

⁵⁹  Ambros. de incam. dom. sacram. 4,32 Expos in Lc. 6,97 (CSEL 32/4, 275). [229], 98, 107, 123. [92], I, 289 [781], 32, 154. [568), 73—74. [243], I, 245. [803], 122. [479], 308. [579], 7. 34. 458—459. [937], 29. [590], 122. [19]. 229.

⁶⁰  Greg Naz. de vita sua 1637. 1802. Basil, ep. 239,2. [384], «Религия». I, 180;

II,    148. [102], 95. [579), I. 65, 68, 102. [1526], 130, 150, 194. 219 [1446], 34. [1445], 51.

⁶¹  Ср.: [579], I, 87.

⁶²   Ambros. de incam. dom. sacram. 4,32. August ep. 36,9; 43,7; 53,1. retr. 1,10,2. serm. 76,1; 270,2; 295. ep. ad Cath. de sect. Don. 21,60. Ps. c. part. Don. 229. Enarr. in ps. 44 c. 23. [92], I, 289. [781], 171. [229], 98. [243], I, 338, 607 [568], 73—74, 76—77. [620], 288—289. [619], 55—56. [621], 41. [668], 316, 446. [112], 40. [878], 21. [579], I, 86—87. [589], 363—364. [590], 122. [915], 140. [937), 42, 64. [1526], 226, 242. [19], 229. [523], 15.

⁶³  Kyiill. Alex. ep. 17,3.

⁶⁴  [50], 345—346. [863], 1. A., VI, 182; 2. A., VI, 525. Ср.: [914], 1. [585], 250.

⁶⁵  Euseb. h. e. 10,5,21. V. C. 1,51. Epiphan. haer. 74,14. Mancy II, 469. [1172]. [914], 1. [1319], 23.

⁶⁶ Socrat. h. e. Prooem lib. V; VI. pr. 9. [102], 41—42. [452], 52. [1526], 2—3, 147, 197. [1513], 173—174. [195], 169.

⁶⁷   [1198], 122, 127. [688], 182, 186—187. [514], 113, 116. [94], 36. [585], 249. [1526], 353. [1414], 20. [140]. 11. [195], 104.

⁶⁸  Цит. no. [243], I, 208.

⁶⁹  Zosim. ep. 4—5; 7,10—11 (JK 331, 332—333, 340—341). Hieron. ep. 125,20. [243], 1, 348—349 [102], 42. [579], 1, 82. [1526], 148, 191, 266, 367—368. Ср. про­тивоположную точку зрения, например: [520], 25. Автор утверждает, что «церковь Галлии, во всяком случае, не ставила под вопрос авторитет еписко­пов Рима ни в ГУ, ни в V веке».

       ⁷⁰   [579], I, 98. [1319], 40—41. [585], 244, 246, 253. [1526], 226, 254, 354, 368—369.

⁷¹   Zos. ер. 1; 15. Canones in causa Apiarii с. 28 (CC 259, 109). Breviarium Hipponense c. 27 (CC 259,41). [863], 1. A., I, 532; 2. A., I. 689—690. [243], I, 358. [1198], 148—149. [1200], 35. [1479], 151—152, 243. Ср. c. [585], 269. [1526], 254.

⁷²   Все указания на источники содержатся в: [243], I, 385. А также в: [1526], 254.

⁷³  [243], I. 385. [1526], 254. См. также: [1198], 149—150.

⁷⁴        Указания на источники в: [243], I, 369. [1526], 258. См. также: [579], I, 100. Согласно автору, Апиарий «тем временем стал епископом». Ср. также: [1198), 150—151

⁷⁵  [243], I. 369. [1526], 258.

⁷⁶   (1526). 258. [243], I. 369.

⁷⁷  [243]. I, 371—372. [1526], 256, 261, 302.

⁷⁸   [1444], 87.

⁷⁹  [50], 113—114. 214—215, 232—233, 343. [1221], 275. 282. 304—305. [687], 129 [166] 77. [701], 129. [1526], 8—9. С указанием на важнейшие источники.

⁸⁰   Ср.: Decret. Gelas. PL 13,374. Iren. adv. haer. 5,20. [826], 172. [501, 197— 198, 214—215, 232—233, 287—288. [780], 134 |949], 303 [775], 205. [1221], 293. [900], 1, 54 [906], 76. [1526]. 9 [1494]. 773

⁸¹  Ср. примеч. 6, 7, 8.

⁸²  Syn. Serd. (343), Enz. d. Orient, c. 27 CSEL 65,66, До XVIII века считалось, что Собор в Сердике состоялся в 347 г. Дата его проведения все еще являет­ся предметом споров. Hilar, frg. hist. 3.1. [863J, 1. А.. IX. 182. [585], 38.

⁸³   [1144], III, 311. [120], 412—413. [617]. 379. (579). I, 66, 74—75. (113), 157. [1414], 9.

⁸⁴  Сург. ер.67. [1526], 45—46.

⁸⁵  Euseb. h. е 5,23; 7,2. V. С. 3,18. К «спору о Дионисии»: Athan. de sent. Dion 18,2. [1010], 278 [1172], 21, 43. [1198], 3. [136], 119—120. [980], 36, 86. [684], 55. [1152], 74. [190], 291. [588], 184. [937], 85. [751], 290 Последняя по времени подробная работа: [1526], 19, 46. 380, 393 К спору о Пасхе: [251], 92—93. [590], 43. [1354], 82. Ср. также: [360], 33. [133], 200. [1055], 41. [1278], 344—345. [829], 34. О различиях между восточным и западным христианст­вом, и ие только в календаре праздников, например: [1281], 267, 278.

⁸⁶  [1526],64—65, 134.

Автор Админ 16 Март 2013, 19:30:00 4185 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)

ГЛАВА 7
ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

«Цель ясна: одна империя, одна церковь, и вне церкви нет на земле ни спасения, ни надежды; один император, главная забота которого — благополучие этой церкви. Юстиниан неутомимо преследует эту цель, но то, что ему представляется ложным, он преследует повсюду с усердием одержимого...»

«Справочник истории церкви»*

«Нашим ревностным стремлением всегда было и остается сохранение в неприкосновенности истинной и незапятнанной веры и прочного положения святой католической и апостольской Божьей Церкви. Это мы всегда считали главнейшей целью нашего правления». «Во имя этой цели мы вели большие войны с Ливией и Западом за правую веру в Бога и за свободу наших подданных».

Император Юстиниан¹²

«Одних он убивал просто так, других выпускал из своих когтей, обобрав до нитки, так что они завидовали мертвым и молили, чтобы самая презренная кончина избавила их от нынешнего положения. Иных вместе с имуществом он лишал и жизни. Поскольку он мог бы не моргнув глазом самолично распустить Римскую империю, то, быть может, он завоевал Ливию и Италию лишь для того, чтобы вместе со своими подданными погубить и тамошних людей».

Современник Юстиниана византийский историк Прокопий³

«Дымящиеся руины Италии, истребление двух германских народов, обнищание и катастрофическое сокращение численности населения Западной империи — все это открыло глаза на подоплеку византийской религиозной политики.. Большая часть ответственности за развязывание истребительных войн того времени ложится на католическое духовенство... Влияние церкви простиралось вплоть до последней деревушки».

Бертольд Рубин⁴

«...так начинался первый золотой век Константинополя»

Кирилл Манго⁵

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ ПРИ ЮСТИНЕ I (518—527 гг.), ИЛИ ИЗ СВИНОПАСОВ В КАТОЛИЧЕСКИЕ ИМПЕРАТОРЫ

При императоре Юстине произошла стремительная пере­мена, началась эра новой религиозной политики. Рим и орто­доксия одержали победу.

Родившийся приблизительно в 450 г., то ли в Тауресии близ Наисса (современный Ниш в Сербии), то ли в Бедериане близ современного Скопье, сын иллирийского крестьянина возвысился от свинопаса до генерала, в то время как его се­стра Бигленица оставалась прилежной крестьянкой. Юстин принимал участие в войнах с исаврийцами и персами, а так­же в гражданской войне против Виталиана. Этот тупой, свар­ливый неуч, едва умевший читать, а еще меньше писать (не мог написать даже собственного имени), был немногословен, агрессивен, но фанатично правоверен и обладал крестьян­ской хитрецой. «Он не имел никаких задатков для управле­ния даже провинцией, не говоря уже о мировой империи» (Бьюри/ Вигу). Но, как полагает иезуит Грильмейер/ Grillmeiег, еще до того как стать императором, он был приверженцем Халкидонского Собора.

Заняв трон в возрасте 67 лет, он с самого начала всецело находился под влиянием своего 36-летнего племянника и пре­емника Юстиниана, а также католического духовенства, прежде всего монашества. Юстин и Юстиниан, по всей види­мости, давно готовились к смене власти. Еще до переворота были налажены контакты с борцом за веру Виталианом и с папой. Наиболее вероятных претендентов на трон, обоих пле­мянников императора: полководца Ипатия и ревностного ка­толика Помпея — нейтрализовали, а многочисленную родню Анастасия обвели вокруг пальца, чем возмущались уже Прокопий и Евагрий. Уже в ночь смерти императора Юстин, что­бы обеспечить себе трон, подкупил все и вся, хотя на следую­щий день деланно отказывался от короны, от груза ответст­венности — какой мерзкий фарс! На взятки пошли все день­ги, полученные от великого камергера Аманция на раскрутку его племянника как претендента на трон! Поэтому-то на сле­дующий день, 9 июля 518 г., во время коронации Юстин мог подчеркнуть, что своим восшествием на трон он обязан прежде всего всемогущему Богу, народ мог восклицать: «Им­ператор, ты достоин Святой Троицы, достоин империи, досто­ин города», а в ближайшее воскресенье в храме Св. Софии можно было провести помпезное богослужение⁶.

Все таки не обошлось без беспорядков и кровопролития, хотя все было тщательно подготовлено, а все хитросплетения интриг тогда могли распознать лишь единицы. Тут и там, да­же в храме Св. Софии, возникали стычки. Претенденты на престол появлялись, как кометы, и также мгновенно исчезали в суматохе событий. Когда подкупленные сенаторы назвали имя Юстина, группа недовольных ринулась к нему, кто-то ку­лаком разбил ему губу, охрана обнажила мечи, нападавшие были частью порублены, частью оттеснены⁷.

Как бы то ни было, безграмотный католик, опираясь на своего образованного племянника, успел все провернуть за один день: выборы, утверждение и коронование.

Несмотря на данную во время выборов клятву не пресле­довать никого из прежних соперников, Юстин немедленно очистил двор от нежелательных элементов, прежде всего от тех, кто поддерживал «императора-еретика». Практически сразу после торжественной мессы в храме Св. Софии, всего через десять дней после смены власти, оппозиция была ней­трализована: камердинеры Мисаил и Ардабур были сосланы, камердинер Андрей Лаузиак и уж тем более камергер Аманций, чьими деньгами Юстин коварно воспользовался, были обезглавлены. Почти все они были евнухами. Претендент на трон Феокрит, племянник и марионетка Аманция, который, будучи евнухом, не мог занять трон, был забит камнями, а его тело брошено в море. Казненные открыто симпатизировали монофизитам и были причислены ими к мученикам. Еще до этой расправы «пропели Benedictus' и Трисвятое[1] — Халки­дон «праздновал свою премьеру в константинопольской ли­тургии» (Грильмейер/ Grillmeier). Уже на следующий день по­сле убийства конкурентов имена папы Льва I, а также католи­чески настроенных патриархов Евфимия и Македония, были внесены в литургическую ектению об умерших, уже 7 сен­тября племянник императора Юстиниан сообщил в Рим: «Бо­льшая часть (вопросов) веры, с Божьей помощью, уже улаже­на...»⁸

Уже 1 августа Юстин I уведомил патриархов империи об «изъявлении Божьей милости» — т. е. о своем возвышении, а также известил Его Святейшество папу Гормизду: «Прежде всего милостию неделимой Святой Троицы, высокочтимыми вельможами нашего императорского дворца и досточтимого сената и сохранившей преданность армией мы, против нашей воли и несмотря на наше сопротивление, избраны на правле­ние и коронованы. Теперь мы просим, чтобы Вы в Ваших свя­тых молитвах обратились к божественной силе, дабы основы нашего правления были крепки. Нам благоприличествует на­деяться на это, а Вам — способствовать нам». В своем поздра­вительном послании папа подчеркнул богоугодность выбора и выразил надежду на скорейшее объединение церквей⁹.

Захват власти Юстином поддержали: армия, которой ста­рый вояка вскоре вменил — вплоть до последнего солдата — в обязанность исповедовать Халкидонскую веру; далее — ка­толицизм, поскольку симпатии к нему Юстина были извест­ны; и народ, которому не в последнюю очередь импонирова­ло его происхождение из свинопасов и его «правоверие», по­скольку столица была по преимуществу католической Свя­щенники называли его богоугодным и всехристианнейшим императором. А племянник Юстиниан в 520 г. заявил, что Юстин основывает свое правление на «святой религии»¹⁰.

Таким образом, снова господствовал халкидонский символ веры, ибо Юстиниан, задающий тон в новой власти, во вся­ком случае в вопросах церковной политики, «понимал, что только однозначное признание Халкидона способно удовлет­ворить (курсив редактора) империю» (Бахт/ Bacht). Иными словами, католическая церковь не отказалась бы от конфрон­тации, пока не стала бы играть ключевую роль. «Удовлетворе­ние» же, об этом свидетельствует и будет свидетельствовать история, надо понимать как подавление всех прочих вероис­поведаний при каждом удобном случае. Аналогично понимал его и папа Гормизда, писавший императору: «Посмотрите, как в своем безумии, денно и нощно неистовствуют наши старые враги. Несмотря на то что все давным-давно решено, мир никак не наступает...» Папа же желал «возвращения любви», желал мира, правда, лишь того, который он славит императору псевдопацифистским библейским изречением: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благово­ление!» (Лк.,2,14) А благоволение лишь в тех человеках, которые хотят того же, что и Рим. Бертольд Рубин/ Bertold Rubin в своей блестящей монографии о Юстиниане комментирует коротко и метко: «Мир для единоверцев, для инакомысля­щих — война и террор»¹¹.

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ МОНОФИЗИТОВ ПРИ ЮСТИНЕ I

Как следует из одного папского послания, Юстин и Юсти­ниан имели тайные контакты с Римом еще до переворота. Они пришли к власти при поддержке католиков, теперь им надлежало продемонстрировать свою признательность. Тем более что папа Гормизда однозначно настаивал на посмерт­ной анафеме Акакию и его преемникам Евфимию и Македо­нию, хотя те «наверняка делали что могли» («Справочник ис­тории церкви»/ «Handbuch der Kirchengeschichte»), их покро­вителям императорам Зенону и Анастасию, а также требовал признания примата римской церкви, безусловного подчине­ния ей и подписания присланного им «формуляра». Юстин и Юстиниан перестроились мгновенно: промонофизитская ре­лигиозная политика Анастасия была отброшена. Уже в начале своего правления, в 519 или 520 г., Юстин своим эдиктом по­требовал, под страхом строгих наказаний, принятия халкидонского символа веры от всех солдат регулярной византий­ской армии. Поскольку он был полон решимости утвердить этот символ во всей империи, начались широкомасштабные преследования «еретиков» — ариан, монофизитов и других инакомыслящих — прежде всего в Сирии и Палестине. Фи­нансовые мотивы играли не последнюю роль, так как новые властители очень скоро возвели своих родственников на важ­нейшие гражданские и военные посты. Строгим наказаниям подвергались клирики, миряне и даже дети¹².

Изгнанные католические прелаты, именитые военные и чиновники были возвращены, а 54 епископа противной сто­роны проследовали в обратную сторону — в ссылку. Митро­полит Иераполя или Мабуга Филоксен вскоре умер во Фра­кии. Избранный еще при Анастасии и преданный ему кон­стантинопольский патриарх Иоанн II (518—520 гг.) меньше чем через неделю после занятия трона Юстином, в воскресе­нье 15 июля, под давлением разъяренной, фанатично реву­щей толпы и «правоверных» монахов, возглавляемых сверх­ортодоксальными акимитами, был вынужден в храме Св. Со­фии публично отказаться от своей веры, отречься от Генотикона и признать Халкидон. Патриарх согласился, хотя и скре­пя сердце, проклясть истинного вождя монофизитов Севера из Антиохии. (Позднее, 29 сентября того же года. Север, как и другие монофизитские епископы, бежал в Египет.) Особен­но трудно далось патриарху проклятие своих предшественников на константинопольском престоле и исключение их имен из поминальников, но папа упорно настаивал на этом. Вскоре был учрежден «праздник Халкидона», ставший неотъемле­мым элементом константинопольского календаря. Сразу же после ликвидации камердинеров Анастасия, Юстин, вынудив синод, собравшийся под председательством патриарха столицы, направить в его адрес соответствующую петицию, издал циркуляр, которым преследовалась любая «ересь», особенно монофизитство, а наместникам провинций предписывалось принятие конкретных мер. «Следствием этого стал жестокий террор, прежде всего в отношении монофизитов. Лишь в областях, где инакомыслящие составляли абсолютное большин­ство, власти не решались настаивать на буквальном исполне­нии своих предписаний. Повсюду, где ортодоксы чувствовали себя досточно уверенно, на монофизитов обрушился шквал преследований. Наиболее непримиримые из них, в особенно­сти монахи, не долго думая удалились в пустыню и основали там целый ряд поселений, остававшихся недосягаемыми для государственной власти» (Рубин/ Rubin). Доверенное лицо и возлюбленнный сын папы Виталиан даже потребовал изуве­чить вождя монофизитов Севера. «Северианский клир» по­всюду притеснялся и преследовался, но монофизитскую цер­ковь, в одночасье загнанную в подполье и объявленную «ере­тической», не смогли уничтожить. В идеале, католики хотели бы стереть даже память о монофизитах¹³.

Всех, однако, подавить не удалось.

В Египте, который на следующие пятьдесят лет стал цент­ром оппозиции, сопротивление монофизитов не было сломле­но, несмотря на все смещения епископов и преследования. Сирийцы тоже огрызались, и там повсеместно не прекраща­лись волнения. Большинство вновь назначенных католиче­ских прелатов могло удержаться только с помощью войск.

Если самой знаменитой жертвой гонений на монофизитов при Юстине стал патриарх Антиохии Север, неутомимо орга­низовывавший из Египта сопротивления, причисленный к ли­ку святых яковитами и коптами (поминается 8 февраля), то самым яростным гонителем монофизитов был занявший по­сле него антиохийский престол Павел II (519—521 гг.) — быв­ший трактирщик из Константинополя по прозвищу Еврей.

Он проводил в своей епархии суровые преследования. Около сорока сохранивших верность Северу епископов лишились своих кафедр. Патриарх Павел изгонял монахов из монасты­рей, сгонял столпников с их столпов, гнал людей, как диких зверей, через горы и долы, в холод и вьюгу; отбирал имуще­ство, обрекал на голод, ссылал, пытал, убивал. Его ярость об­рушивалась и на клириков, и на мирян, будь-то мужчина, женщина или ребенок. В конце концов, Юстину пришлось удалить патриарха за все его преступления¹⁴.

Монахов Эдессы, отказавшихся принять Халкидон, новый епископ Асклепий силой оружия изгнал из монастыря среди зимы, под Рождество, хотя многие из них были стары и боль­ны. Лишь после шестилетней ссылки они смогли вернуться обратно. При епископе Асклепии было сослано, подвергнуто всевозможным пыткам и убито множество других «ерети­ков», пока зимой 524/525 гг. он сам не был изгнан народом¹⁵.

LIBELLUS HORMISDAE

Папа Гормизда, отец будущего папы Сильверия, однако, желал большего — всеобщего подчинения. Этого Рим хочет всегда, при первой же возможности. И само собой разумеет­ся, его амбиции простирались дальше, чем отмена церковных предначертаний Зенона и Анастасия, они выходили за рамки собственно религии, потому что в принципе речь всегда идет о деньгах, престиже и власти. Вот и на этот раз римский пре­стол стремился к «расширению папского влияния на внут­реннюю жизнь Восточной империи в целом, на ее политику и на другие сферы сложного механизма правления» (Васильев/ Vasiliev)¹⁶.

В январе 519 г. Гормизда отправил свои требования и мно­жество посланий с делегацией в составе пресвитера и двух диаконов, одним из которых был будущий папа Феликс IV. 25 марта делегация была встречена всем сенатом за десять миль до Константинополя. Церемонию возглавляли Юстиниан и старый борец за веру Виталиан, который вновь был у руля. Обоих их Гормизда называл своими «возлюбленными сыно­вьями». С факелами и песнопениями посольство было пре­провождено к императору для вручения послания папы, кото­рый щедро воскурял фимиам коронованному профессиональ­ному мяснику. Он превозносил Юстина как Божьего избран­ника и прирожденного миротворца. Не императорский трон красит, мол, его, но он — украшение трона. Народы давным-давно ждали Юстина, а молва о нем уже достигла Рима¹⁷.

Действительно, папа Гормизда все почуял правильно. Как некогда Анатолий был вынужден под давлением Маркиана и Пульхерии поставить подпись под догматическим посланием Льва, так теперь константинопольский патриарх Иоанн (518—520 гг ) был приведен в полную покорность По приказу Юстина он подписал предложенный ему текст Libellus" Ногmisdae. Акакий продвергался публичному проклятию, а имена Зенона и Анастасия были вычеркнуты из церковных помина­льников. Сверх того патриарх и император в беспрецедент­ном ответном послании на письмо папы признавали его пре­тензии на господство над всей церковью. И около двух с по­ловиной тысяч епископов поддержали это! Была достигнута тотальная покорность; победа Рима была величайшей, правда, как показали уже ближайшие десятилетия, то была Пиррова победа. Ведь многие рассматривали правление католического императора Юстиниана как «одно из позорнейших пораже­ний папства» (X. Ранер/ Н. Rahner), Но пока, «Gloria in excel sis Deo...»[2], торжествовал Гормизда¹⁸.

Объединение Константинополя и Рима, приведшее к вос­становлению великой и католической Римской империи, а за­одно и к истреблению двух германских народов, раскололо Восток, как никогда прежде.

Папская делегация оставалась в Константинополе до 9 июля 520 г., и даже в это время со всей отчетливостью мож­но было увидеть, как глубоки были противоречия, как неко­торые епископы цеплялись за Генотикон, как тяжело было им пойти на то, чтобы навсегда отречься от своих предшествен­ников и покойного Акакия.

Подписать следовало так называемый Libellus, то есть ис­ходившие из примата Рима «Regula fidei Hormisdae» («Прави­ла веры Гормизды»), и тем самым признать Халкидонский Собор и «все послания» папы Льва I. Митрополит Дорофей из Фессалоник в 519 г. направил в Константинополь двух епископов, вручив им на подкуп деньги, которые, по словам папского легата Иоанна, «могли ослепить не только людей, но и самих ангелов». Когда же легат Иоанн прибыл в Фессалоники, чтобы дать на подпись митрополиту Дорофею Libellus своего господина, архиепископ и не подумал подписать его, а высказал свои возражения и натравил свою паству на Иоан­на. Двое слуг прелата, а также хозяин дома, в котором он остановился, были забиты до смерти, а сам легат тяжело ра­нен. Лишь вмешательство городской стражи спасло его от му­ченической смерти. Когда же Гормизда вызвал Дорофея в Рим для «наставления в истинной вере», тот не приехал, а от­писал Его Святейшеству: «К чему долгие речи — Господь наш и Бог Иисус Христос все Вам сможет объяснить и воздать по заслугам...» Он лгал римлянину, будто бы. рискуя собствен­ной жизнью, спасал его посланника. А папа, которому никак не удавалось добиться от императора отстранения архиепи­скопа, малодушно отступил, бросив на прощание, что тот, кто не уверен в своей невиновности, должен знать, что «уклоня­ется с христианской тропы»¹⁹.

В принципе Гормизда, как всякий умный папа вплоть до XX века, не имел ничего против маленьких гонений. Извест­но, что это придает силы, подстегивает нерадивых и приводит к их сплочению вокруг креста. Уже в начале церковно-политического конфликта с юстинианской династией папа Гор­мизда писал: «Братья мои, гонения не новость для церкви И именно тогда, когда ее унижают, она становится сильнее, и от потерь, которые ей причиняют, она становится богаче. Ве­рующие по опыту знают: со смертью плоти, мы обретаем жизнь души. Мелочное проходит, а на смену ему является вечное. Гонения укрепляют... Первым на крест взошел наш Господь»²⁰.

Но и смена власти в высших эшелонах католицизма не проходит бескровно.

Вскоре после прихода к власти Юстин, Юстиниан и Виталиан в халкидонской церкви Св. Евфимии, где некогда прохо­дили заседания Собора, гарантировали друг другу взаимную безопасность, в чем свято поклялись, скрепив клятву совмест­ным причастием. Виталиан, доверенное лицо папы и «наш до­стославный брат», как выражается Юстиниан в письме к Гормизде, уже давно предпринимал шаги к единению с Римом. Как борец за веру, он был популярнее самого Юстиниана, и поэтому внушал тому опасения. Он обрел большое влияние и достиг высоких постов. Вскоре он стал Magister militum praesentalis, а в 520 г. — консулом. Но уже в июле того же года Юстиниан, чья политика была направлена на получение тро­на, приказал убить Виталиана вместе с несколькими другими офицерами во время дворцового торжества. Убийство было
совершено, возможно, не солдатами, но воинствующими монофизитами²¹.

Похоже, что убийство одного «возлюбленного сына» дру­гим «возлюбленным сыном» не слишком опечалило Его Свя­тейшество. Оно, натурально, не возражало. Напротив, Гор­мизда убеждал императора по вопросу воссоединения церк­вей «трудиться без устали до окончательного завершения де­ла и не ослаблять усилий для преодоления сопротивления не­которых лиц». Ни в коем случае нельзя «идти на поводу у подданных во вред делу Спасения». Даже Юстин уже 9 сентября 520 г. пенял папе на его строгость и напоминал ему, что один из его предшественников, Анастасий, был гораздо тер­пимее²².

РИМ ИЗМЕНЯЕТ РАВЕННЕ РАДИ ВИЗАНТИИ

Совершенный при Юстине переворот, вызванный как по­литическими, так и религиозными причинами, постепенно привел к ухудшению отношений между Римом и Равенной. При жизни Теодориха тайная, но вполне осознаваемая им ан­тиготская направленность политики Византии создавала ему существенные трудности, а при его невезучих преемниках привела к отвоеванию Италии Юстинианом.

По всей видимости, все было изначально спланировано. События шли своим чередом, несмотря на то, что поначалу с готами заигрывали. С этой целью Юстин усыновил сына Тео­дориха, наследника престола Евтариха, и они оба стали кон­сулами 519 г. Все виднейшие деятели новой власти — Юстин, Виталиан и Юстиниан — еще до переворота поддерживали контакты с папой и стремились к альянсу с ним. «От церков­ного мира Юстина до войны с готами Юстиниана ведет пря­мой путь» (Рубин/ Rubin). Ибо «церковный мир», конечно, не означал мира в полном смысле этого слова, а являлся миром только для тех, кто «преисполнен доброй воли», т. е. католи­ков! На самом деле, он означал создание военного союза между Византией и Римом, который в очередной раз сменил фронт²³.

Католически ангажированный Юстин немедленно предал Генотикон, устранив тем самым главное препятствие между католиками Италии и императором. Папство, до сих пор во­лей-неволей покорное религиозно терпимому готскому «ко­ролю-еретику» и извлекавшее пользу из этого, теперь явно склонялось к Византии, равно как и сенат Рима. Теодорих же слишком поздно ввел более строгий контроль за католиками. Если до того существовал союз остготского государства и Ри­ма против Византии, то теперь возник куда более опасный союз Рима и Византии против готов. Ведь в начале VI в. абсо­лютистская христианская Византийская империя рассматри­валась как центр мира. Поначалу Юстин был предупредите­лен с варварами, он предоставил готам-арианам льготы на Востоке, не распространив на них общую политику погромов «еретиков». Позднее он лишил их этой привилегии и органи­зовал преследования тех, к кому доселе был терпим. С пер­вых дней 525 г. он решительно выступает против иноверующих готов. Арианские церкви закрывали, отбирали и пере­иначивали в католические. Их богатства конфисковывались в пользу католиков, ариане изгонялись из армии и с высоких гражданских постов, а многие из них подвергались насильст­венному обращению. Когда этот процесс приобрел массовый характер, Теодорих вмешался²⁴.

К сожалению, при этом он прибег к помощи папы.

Гормизды уже не было в живых. Он скончался 6 августа 523 г. и был погребен в соборе Св. Петра. Надгробную над­пись составил его сын, будущий папа Сильверий. Но и непо­средственный преемник Гормизды Иоанн I (523—526 гг.), о котором достоверно известно немногое, но зато сохранилось множество легенд, не горел желанием хлопотать перед Кон­стантинополем о терпимости к проклятым «еретикам», хотя Теодорих и проявлял таковую по отношению к католикам Италии, несмотря на то, что начиная с 519 г. атмосфера меж­ду Римом и Равенной стала гораздо прохладней. Итак, папа Иоанн, будучи уже больным человеком, отправился в Кон­стантинополь, где и оставался с ноября 525 г. до конца Пасхи 526 г. Его торжественно встретили и чествовали, и за всем этим, разумеется, стояло стремление к религиозному единст­ву, а также к единству империи. Теодорих совершил дипло­матическую ошибку, неверно оценив папу и папство в целом. Но даже если бы он избежал этого — мало что изменилось бы. Император пресмыкался перед священником, «как если бы это был сам святой Петр». В римском отчете даже гово­рится, что государь «перед папой Иоанном преклонялся (adoravit)». Папа тотчас сотворил чудо, исцелив слепого, однако в остальном, с точки зрения короля «еретиков» и «варваров», добился весьма скромных успехов. Как папа же он имел грандиозный успех и, по мнению его биографа, «добился все­го» у императора. Юстин, хотя и вернул конфискованные храмы, но не разрешил возвращение в арианство насильст­венно обращенных, и сделал это, разумеется, по согласова­нию с Иоанном. Когда Иоанн, больной и ослабевший после путешествия, вернулся в Равенну, и вскоре — 18 мая 526 г. — скончался в городе, католическая легенда объясняла его бес­славную кончину при дворе короля-«еретика» ужасным зато­чением и мученичеством. Пока он лежал на смертном одре, сенаторы и народ чуть ли не передрались за обладание его мощами. Во время погребальной церемонии свершилось еще одно чудо. А в надгробной надписи в притворе собора Св. Петра «епископ Господа» фигурирует как «жертва, пав­шая на поле брани за Христа». «Liber Pontificalis» называет его мучеником, а еретический король, согласно биографу па­пы, «дышал злобой и намеревался мечом удавить всю Ита­лию» — красноречивый образ! (В позднейших христианских легендах происходит дьяволизация Теодориха, а в уже в кон­це столетия папа Григорий I живописует чудеса, сотворенные Иоанном при жизни. А епископ Григорий Турский, который, как блины, пек книжки про чудеса, сообщает, что неистовый гонитель католиков Теодорих заковал папу и бросил в темни­цу. «Я отучу тебя впредь подавать голос против нашей сек­ты». И «после многих пыток Божий святой» испустил дух.)²⁵

Такова христианская историография!

В следующем, 527 г., Юстин издал против «еретиков» за­кон, лишавший практически всех некатоликов гражданских прав. «Тех, кто почитает Бога ненадлежащим образом, следу­ет лишить человеческих благ». «Еретиком» же считался вся­кий, кто не принадлежал к католической вере. Отдельно на­зывались: манихеи, самаритяне, иудеи и эллины, т. е. языч­ники²⁶.

РАННИЕ КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ, ИЛИ АРАБО-ЭФИОПСКИЙ ОПЫТ СПАСЕНИЯ

Еще Юстин совершил своего рода крестовый поход в Юж­ную Аравию, хотя, разумеется, речь шла скорее о торговых интересах нежели о миссионерстве. То есть, говоря словами Ницше, высшая школа пиратства того времени, и ничего кроме...

Вторжение христиан-аббисинцев в Южную Аравию по­влекло за собой преследования христиан и разрушения церк­вей царем Юсуфом, фанатичным иудаистским прозелитом. Его противник, Эла-Ацбеха, правитель Абиссинии и христианин монофизитского толка, по прозвищу «христианский царь», в 522 г. напал на Юсуфа, но потерпел поражение в двух битвах. Юсуф варварски «очистил» свою страну от хри­стианских миссионеров, торговцев и шпионов. В нарушение священных клятв Адонаю[3] и на Торе, он приказал умертвить триста добровольно сдавшихся солдат христианской армии вторжения и еще около трехсот сжечь живьем в соборе горо­да Тафар. Царь Эла-Ацбеха, в свою очередь, очистил Абисси­нию от агентов Юсуфа. Юсуф обратился за помощью к пер­сидскому царю; а Эла-Ацбеха, активно усиливавший свой флот — к императору Юстину, который поторапливал его на­пасть на «отвратительных, распоясавшихся евреев» с суши и с моря. Конфликт был вызван столкновением торгово-политических интересов, поскольку само христианство в Абисси­нии начиналось с торговых колоний. Император, строгий ка­толик и гонитель монофизитов, даже попросил монофизит­ского патриарха Александрии Тимофея, которому формаль­но-юридически подчинялась эфиопская церковь, походатай­ствовать перед царем-монофизитом о благожелательном от ношении к его дипломатической миссии. И патриарх, и царь были сама любезность. Царь благосклонно принял благосло­вение от князя церкви, а заодно и изрядное количество ко­раблей от императора, предназначенных для перевозки войск²⁷.

      Зимой 524/525 гг. царь Эла-Ацбеха направил в Южную Аравию войско, насчитывавшее около 15 тысяч воителей за веру, которое после 22-дневного перехода через безводную пустыню благополучно сгинуло. Основная армия выступила в поход к морю после торжественного богослужения на Трои­цу 525 г. При этом столпник Панталеон Абиссинский, просто­явший 45 лет в молениях и бдениях на горной вершине (оче­видно, чтобы быть поближе к Богу), по дороге предсказал им победу и еще раз благословил царя. По прибытии флота аг­рессоров в Аравию (подавляющее большинство кораблей, а именно: шестьдесят — было предоставлено византийскими, персидскими и абиссинскими купцами), штурмовые отряды причастились, а при высадке монахи гребли вместе со всеми. Поскольку теперь эфиопам явился не только архангел Гаври­ил, но и Панталеон Столпник, Юсуф был разбит и к тому же предан своими воинами. Юсуф и сохранившие ему верность вожди были умерщвлены христианами. Затем царь Эла-Ацбеха расправился в столице Юсуфа Тафаре со всей его семьей, присвоил его сокровища и семь месяцев безжалостно грабил страну, в которой церкви начали вырастать, как грибы, а из­мученные люди, чтобы избежать царского террора, вытатуировывали кресты на теле. Южная Аравия утратила самостоя­тельность и управлялась христианскими наместниками. Эла-Ацбеха по сей день числится святым, более того, он едва ли не «олицетворяет интересы западного христианства в его арабо-эфиопском опыте спасения» (Рубин/ Rubin)²⁸.

Иудаизм, который почти везде, и в том числе в Абисси­нии, предшествовал христианству, не смог удержаться там после его победы. На рубеже VI—VII вв. христианские фана­тики вынудили евреев к бегству²⁹.

При очередной попытке экспансии в восточном направлении император Юстин воспользовался методом, ставшим за­тем классическим, основным правилом христианского искус­ства управлять вплоть до эпохи современного колониализма; вначале Юстин вел себя как миссионер, используя духовенст­во и крестильную воду; затем применил дипломатию; и толь­ко в последний год своего правления послал войска. Таким образом, на Кавказе, в районе важных горных перевалов, Ви­зантии удалось продвинуться вплоть до современной Грузии и надолго создать для себя важную буферную зону. Этого требовали не только стратегические, но и существенные торгово-политические интересы³⁰.

Грузины, которые начиная с IV в. были христианами, на­ходились под персидским господством и часто вступали в конфликты с огнепоклонниками, приверженцами маздакизма. В конце концов восставшие под руководством своего кли­ра христиане обратились за помощью к Юстину, без всякого сомнения предварительно заручившись его согласием. Внача­ле он послал войско, состоявшее из гуннов, под водительст­вом Magister militum Петра, который, как утверждается, сра­жался «изо всех сил», но ничего не добился, и в 526 г. был отозван. Вскоре после этого на восточной границе были за­действованы молодые полководцы Зитта и Велизарий, уси­ленные отрядами сарацин арабского князя Шафара. Христи­анские воины вначале захватили множество рабов и трофеев, но затем потерпели два тяжелых поражения, вызванных тем, что персы применяли изощренную систему препятствий — ловушек и рогаток³¹.

Тем временем, 1 августа 527 г. в возрасте 75 или 77 лет скончался император Юстин. Смерть наступила от вскрыв­шейся на ступне застарелой раны от стрелы. Его племянник Юстиниан, которому больной император, все еще не желав­ший выпускать из своих рук кормило власти, сильно мешал, стал его наследником. Но, ио всей видимости, именно он всегда являлся spiritus rector' политики Юстина[4].

ИМПЕРАТОР ЮСТИНИАН — ПОВЕЛИТЕЛЬ ЦЕРКВИ

Юстиниан I (527—565 гг.), как и его дядя Юстин, был сы­ном македонского крестьянина, но получил превосходное об­разование. Когда он вступил на трон, ему было 45 лет. Этот иллириец, коренастый, среднего роста, круглолицый и рано облысевший, был полон противоречий и загадок. И тогда и теперь его представляют или полубогом или дьяволом — в за­висимости от точки зрения. В нем сочетались духовная зор­кость и почти уникальное трудолюбие, недоверчивость и за вистливость. Он был основателен и энергичен. Это был бес­совестный интриган, крючкотвор и лицемер. Он мало ел, а порой постился днями напролет. Он стремился все делать са­молично. Он был влюбленным в детали трудоголиком и порой доходил до педантизма. Он мало спал, этот «бессонный импе­ратор». Утверждалось, что этот «самый бодрствующий из им­ператоров» нередко спал всего лишь один час в сутки. По но­чам он беседовал с епископами и мужами большой святости. Прокопий, знаменитый византийский историк, в своей «Тай­ной истории» утверждает, что он «ночи напролет без охраны сидит и ведет изощренные беседы, пытаясь вместе со стары­ми священниками разгадать тайны христианства». Он поки­дает дворец крайне редко и правит миром, так сказать, из-за письменного стола. С помощью своих полководцев Велизария и Нарсеса он отвоевывает Запад и добивается его католизации. Три четверти его почти сорокалетнего правления прихо­дятся на военные годы. При этом он ощущает себя наместни­ком Бога на земле, а следовательно, и повелителем церкви, впрочем, как и любой византийский император. Константи­нопольский патриарх для него — лишь его придворный епис­коп и слуга, как и всякий другой патриарх и папа. Свою под­пись он называет «божественной», свое имущество и самого себя — «святым» (папы вскоре приняли эту «святость» на во­оружение). Весь его дворцовый комплекс — священен. Сле­дует вспомнить императора Константина I, спасителя и изба­вителя, называвшего себя «Наша Божественность» (кн. 1, стр. 208).

Теологии он посвящал не меньше сил и времени, чем по­литике: невольно напрашивался вывод, что он ошибся в вы­боре профессии. Справедливости ради следует заметить, что если одни считали его крупным специалистом, то другие вос­принимали его как жалкого любителя, дилетанта от теологии. Почти до конца своих дней он оставался католиком, предан­ным догматам Рима (хотя и не без оппортунистических зигза­гов), он всегда чувствовал себя хозяином церкви, ее господи­ном и наставником. Он определяет время созыва синодов, оставляет за собой право проведения Вселенских Соборов и приравнивает каноны Соборов к законам государства. Он са­молично решает проблемы веры и издает религиозные декре­ты. По своему усмотрению он назначает епископов, что для Востока не было новостью. Но он не только церковный зако­нодатель, он не только определяет «Как следует приводить к рукоположению епископов и других лиц духовного звания» и «Какую жизнь надлежит вести монахам» и т. д., но и автор богословских сочинений и даже церковных песнопений. С течением времени он все больше сосредоточивается на тео­логии. Он отстраивает Святую Софию, выложив на это 320 тысяч фунтов золота. При нем во всех провинциях церкви и монастыри вырастают, как грибы после дождя. Он, пожалуй, еще больше увлекался строительством, чем сам Константин I. Юстиниан, стремившийся к восстановлению империи, был, однако, не просто повелителем католиков, но признавался та­ковым даже римским епископом и городом Римом. Со вре­мен папы Пелагия I (556—561 гг.) на Западе для посвящения в папы следовало заручиться одобрением императора³³.

ЮСТИНИАН СМИРЕНЕН ВО ХРИСТЕ. ОН «ХОРОШО ВЕДЕТ ВОЙНЫ И ДУХОВНЫЕ ДЕЛА»

В империи Юстиниана, простиравшейся от Персидского залива до Испании, политика и религия были неразрывно связаны. Более того, наряду с организационной деятельно­стью и ведением войн, религиозные дела занимали особое, важнейшее место в политике этого императора, считавшего себя ученым Божьей милостью, если не боговдохновенным. Ведь византийская имперская идея вообще не знает разделе­ния власти между государством и церковью! Император явля­ется одновременно и высшим руководителем церкви. Он не в ней, но над ней. Он регулирует церковные, культовые и бого­словские вопросы; борьбу с «еретиками» и язычниками, на­ряду со всеми прочими государственными и военными дела­ми. «Каждая торжественная месса в храме Святой Софии, на которой присутствовал император, носила отпечаток полити­ческого события — так же, как и государственные церемонии в святом дворце мало чем отличались от торжественного богослужения. Тесное взаимопроникновение светского и ре­лигиозного характерно для византийского государства» (Ру­бин/ Rubin). Правитель был ответственен перед Христом за правоверие, за церковь, за земное Царство Христа, он являл­ся «почти олицетворением этого Царства, посредником меж­ду Христом и человечеством», «наместником Христа» (Дельгер/ Dolger)³⁴.

«Кодекс Юстиниана» открывается церковно-политическими законами. Тринадцать разделов посвящены вере, церкви и епископам. Уже первый закон представляет собой формен­ный символ веры. Следующий начинается так: «Так как мы полностью преданы Спасителю и Господу мира Иисусу Хрис­ту, нашему истинному Богу, мы стремимся, насколько это в силах человеческой природы, походить на Него смирением и снисхождением». (Из уст Юстиниана, величайшего автокра­тического правителя всех времен, правда, и одного из самых лицемерных, это звучит особенно курьезно.) 34 раздела позд­нейших новелл[5] также посвящены церковному праву³⁵.

Уже в законе от 1 марта 528 г., изданном в начале его правления, говорится: «Мы обращаем всю заботу на святей­шие церкви во славу святой, нерушимой и единосущной Тро­ицы, тем самым уповая на Спасение нас самих и государст­ва». В свое время он писал патриарху: «Мы направляем всю заботу на святейшие церкви, с помощью которых мы надеж­но утверждаем нашу империю и милостью человеколюбивого Бога укрепляем общество»³⁶.

В введении к 6-й новелле от 16 марта 535 г. монарх пишет, что высшей доброте Неба люди обязаны двумя величайшими дарами Бога: епископством и императорской властью. Одно служит божественному, другое руководит мирским. «И то и другое берет начало из одного первоисточника, и то и другое представляет собой украшение человеческого бытия. Сердцу императора ничто так не дорого, как благоговение перед епи­скопством, потому что оно в свою очередь обязано денно и нощно молиться за императоров»³⁷.

Старая песня: трон и алтарь едины. Здесь они, правда, практически слились. Поэтому-то правитель вполне спокойно может ставить веру во главу угла. В этом заверяет население Константинополя его эдикт о вере от 4 апреля 544 г.: «Пер­вейшим и наивысшим благом всех людей мы считаем верное исповедание истинной, непогрешимой веры в Христа, дабы он всюду являл свою силу, и все святейшие священники зем­ли были едины в убеждениях и единодушно исповедовали ис­тинную веру в Христа, дабы были искоренены все измышле­ния еретиков»³⁸.

Юстиниан придал силу закона канонам четырех «Вселен­ских Соборов» (Новелла 131,1). Но влияние христианства час­то проявляется и в областях, не имевших отношения к цер­ковной юрисдикции: посреди вполне «мирских» указов, на­пример, указа против чрезмерного увлечения игрой в кости, император подчеркивает, что он «хорошо ведет войны и ду­ховные дела...». В своем запрете гомосексуализма он ссылает­ся не на соответствующие места своего «Кодекса», а на Вет­хий Завет. Очень многих «осквернителей мужчин» (Зонара) он наказывал отсечением полового органа!³⁹

ПРИВИЛЕГИИ ЕПИСКОПАМ И ВЫКАЧИВАНИЕ ДЕНЕГ ИЗ МИРЯН

Будучи повелителем имперской церкви, Юстиниан усилил и без того большое влияние епископов.

Их неприкосновенность и сословные права были сущест­венно расширены. Они получили почти полное privilegium fo­ri[6]. Император освободил их от обязанности приносить клят­ву свидетеля и являться по вызовам гражданских и военных судов без его особого распоряжения; с другой стороны, он поставил под их юрисдикцию не только церковно-правовые, но и гражданские дела в отношении клириков. Рост власти епископов сказался и на государственном управлении в це­лом. Император возложил на них надзорные функции, преж­де всего в управлении финансами, сборе налогов, организа­ции общественного питания и транспорта. Они получили так­же контроль над тюрьмами и организовывали выборы всех ветвей власти на местах. Они получили функции третейского суда даже в отношении начальников провинций, в случаях доказанного или предполагаемого нарушения ими законов, а также по делам, где они являлись одной из сторон. Они были обязаны сообщать императору о выполнении наместниками их служебных обязанностей. Таким образом, епископ стано­вился истинным главой города и приобретал авторитет боль­ший, нежели гражданский наместник.

Император гарантировал также неприкосновенность иму­щества епископата. Кроме того, он предоставил церкви право на получение легата[7], если завещатель оставлял средства на некие неуточненные религиозные цели. Такие легаты могли быть взысканы в любое время, причем срок давности истекал через сто лет. Пожертвования церкви освобождались от на­логообложения. Не облагались налогами также более тысячи хозяйственных объектов «Великой Церкви» Константинопо­ля. Церковное имущество не могло быть истрачено ни на ка­кие гражданские нужды, кроме выкупа пленных⁴⁰.

Разумеется, духовенство широко агитировало в пользу Столь великодушного благодетеля. Оно стало соучастником всех величайших преступлений власти. Оно поддерживало, прямо или косвенно, ужасные войны императора, равно как и ужасающую эксплуатацию подданных, не в последнюю очередь состоятельных.

Чрезвычайно показательно также отстранение мирян от руководства церковью. Если прежде (во всяком случае, до Константина I и сразу после него) народ участвовал в выбо­рах епископов, то теперь к этой процедуре допускали только городскую знать. Только клир и местная верхушка должны были отныне ставить епископа. Но на практике власть всегда говорила свое веское слово при замещении важнейших цер­ковных постов, если она напрямую не смещала неугодных и не назначала угодных, особенно в Константинополе. Одобре­ние императора стало обязательным и при выборах пап. За рукоположение полагалось платить: с патриарха, например, взималось двадцать фунтов золота; однако утверждалось, что реальные ставки были существенно выше⁴¹.

Юстиниан, по мере сил поощрявший епископов, часто за­крывавший глаза на коррупцию министров, военачальников и чиновников и вообще заигрывавший со знатью, из народа высасывал все соки, жестоко угнетал его, все туже закручи­вал налоговые гайки (по всей видимости, не без своеобразно­го участия императрицы) и разорил (также с ее помощью) не­сметное число богатых людей.

Византийские хронисты единодушно отмечают это. Во всяком случае, жадность к деньгам всехристианнейшего им­ператорского дома является главной темой всей оппозицион­ной литературы.

В своей при жизни не опубликованной скандальной «Тай­ной истории» Прокопий, выдающийся историк того времени, пишет: «К чужой собственности и к кровопролитию Юстини­ан испытывал неутолимую алчность. Завладев имуществом богатейших семей, он принимался за других, чтобы и их обездолить». Прокопий сообщает о классических гангстер­ских трюках Юстиниана, о том, что он проделывал с купцами и капитанами судов. Прокопий не обходит молчанием и то, что «император устроил с разменной монетой. Прежде меня­лы за один золотой статер[8] давали 210 фоллисов[9]. Юстиниан же приказал впредь давать лишь 180 фоллисов, и таким обра­зом наживал на каждом золотом шестую часть»⁴².

Византийский историк церкви Евагрий Схоластик, адво­кат из Антиохии, автор написанной со строго католических позиций истории церкви в шести книгах, охватывающей пе­риод с 431 г. по 594 г. — основной источник христологических споров, сообщает: «Юстиниан был одержим ненасытной алчностью и столь охоч до чужого имущества, что за деньги распродавал всю свою империю чиновникам и сборщикам налогов, а также всем, кто стремился беспричинно набросить на людей петлю. Используя ничтожные поводы, он лишил множество, бессчисленное количество богатых людей всего их имущества... Денег он не жалел и понастроил повсюду множество великолепных святых церквей и других благочес­тивых домов для попечения мальчиков и девочек, стариков и старух, а также для страждущих от различных недугов»⁴³.

Историк церкви Евагрий наглядно иллюстрирует замалчи­ваемую до него дурную черту характера Юстиниана, которой он «перещеголял нрав дикого зверя»: преступную снисходи­тельность к своим любимчикам. В данном случае, к прокаголически настроенной цирковой партии «голубых» — против­ников промонофизитски настроенной партии «зеленых». Это были не только организации болельщиков, но и политические движения, которые долго не имели официального статуса, но как представители народа и выразители его взглядов играли «очень важную роль во всех крупных городах империи» (Острогорский/ Ostrogorsky). Согласно строгому католику Евагрию, император до такой степени поддерживал «голу­бых», «что те средь бела дня злодейски убивали на улицах го­рода своих противников, не только не опасаясь наказания, но и получая за это вознаграждение. Таким образом, многие ста­новились убийцами. Им позволялось вторгаться в дома, гра­бить добро и продавать ограбленным их собственные жизни. Если какой-либо чиновник пытался положить конец этому, он рисковал собственной жизнью. Когда некий comes Orientis приказал по заслугам повесить нескольких мятежников, он был сам повешен посреди города, и труп его проволокли по­всюду. Когда начальник провинции Киликия подверг закон­ному наказанию двух киликийских убийц Павла и Фаустина, напавших на него с целью убийства, он сам был распят на кресте, поплатившись за свое логичное и законное поведе­ние. Поэтому приверженцы другой партии бежали и, поско­льку никто не решался предоставлять им убежища, они рыскали повсюду, как беглые преступники. Они подстерегали пу­тешествующих, чинили грабежи и убийства. Нежданная смерть, грабеж и прочие преступления подстерегали на каж­дом шагу. Иногда император резко менялся и применял всю строгость закона против тех, кого он дотоле спускал на горо­да, чтобы те чинили варварские преступления. Для подробно­го описания не хватает ни слов, ни времени, но и этого доста­точно, чтобы сделать вывод об остальном».

А историк XII в. Иоанн Зонара, который после службы ко­мендантом императорской лейб-гвардии и начальником импе­раторской канцелярии принял монашество и удалился на ост­ров Св. Гликерии в Пропонтиде (Принцевы острова), сообща­ет о Юстиниане: «Этот император был весьма доступен, но прислушивался к клевете, был жесток и скор на мстительную расправу. Был не экономен, но расточителен и беспощаден в сборе налогов. Частично он тратил деньги на строительство, частично на удовлетворение своих вздорных желаний, а частично выбрасывал их на войны и на борьбу с теми, кто пре­пятствовал его желаниям»⁴⁴.

Похоже, самому Юстиниану все это виделось в другом свете. Во всяком случае, он заверяет: «Все дни и ночи МЫ стремимся проводить в неустанных заботах о том, чтобы дать подданным то, что им на благо и угодно Богу. МЫ не напрас­но возлагаем на СЕБЯ эти бдения, но усердствуем изо дня в день, дабы НАШИ подданные могли вкушать все плоды благо­состояния, в то время как МЫ возложили на СЕБЯ все их за­боты»⁴⁵.

За исключением авторов нескольких более или менее на­ивных панегириков (вроде поэта Павла Силенциария, Иоанна Лида, высказавшего, правда, несколько критических замеча­ний по поводу именно внутренней политики, или предполага­емого учителя Юстиниана Агапета, диакона храма Св. Со­фии), историки постоянно изображают императора, как дес­пота и беспощадного эксплуататора. И ни схожесть упреков, ни недостаточность аргументации в некоторых случаях, как пишет Бертольд Рубин/ Berthold Rubin, не могут изменить «того факта, что в большинстве своем они справедливы. Это следует высказать, вопреки всем конкретным ошибкам и сме­щению акцентов из-за сословных, партийно-политических и конфессиональных пристрастий»⁴⁶.

Министром финансов Юстиниана был praefectus praetorio Иоанн Каппадокийский. Выходец из самых низов, он получил неблагодарную задачу высасывать для своего господина все, что можно высасать. Говорили, что он подвергал людей звер­ским пыткам и вместе со своими приспешниками разорял це­лые провинции. Люто ненавидимый, он снискал тем большее благоволение императора, чем в большем количестве денег тот нуждался, а налоговая политика по этой причине приоб­ретала все большую важность. Вскоре после занятия должно­сти Иоанн удвоил поборы, а затем взялся за их утроение. Его изобретательность по части нахождения новых способов вы­жимания денег не знала границ. Сверх того он шокировал обывателей гремевшими на весь город пьянками и оргиями, а также появлением в обществе в сопровождении настоящего гарема. Хотя и тщетно, он пытался ограничить власть круп­ных землевладельцев. Такие серьезные исследователи, как Острогорский/ Ostrogorsky и Иоанн Галлер/ Johannes Haller, характеризуют его административную деятельность положи­тельно и называют его великим министром и главным про­тивником жены Юстиниана Феодоры, из-за которой Иоанн в 543 г. потерял свои посты, а после кончины Феодоры прави­тель имел обыкновение клясться ее именем в торжественных случаях⁴⁷.

ФЕОДОРА — ЛЮБОВНИЦА ЛАКЕЕВ, ПАТРИАРХОВ (?) И СУПРУГА ИМПЕРАТОРА

Эта женщина бесспорно оказывала на Юстиниана силь­нейшее влияние. «Они ничего не делали друг без друга», — отмечает Прокопий спустя два года после ее смерти, что вер­но, скорее, только в отношении императора. Феодора — изящная, неизменно элегантная дамочка, стройная, бледноли­цая, с большими черными выразительными глазами, темпера­ментная, не без юмора, невероятно волевая и, пожалуй, более энергичная, чем ее супруг — она не просто двадцать один год восседала рядом с ним на троне. Она была кем-то вроде вице-императора, соправителя, а временами управляла едва ли не больше, нежели сам Юстиниан. Министру персидского царя она горделиво пишет: «Император никогда не принимает ре­шений, не посоветовавшись со мной»⁴⁸.

Ее отец присматривал за медведями на ипподроме. Соглас­но Прокопию, она еще малолетней девочкой занималась про­тивоестественным развратом со слугами знатных посетите­лей цирка, затем в публичном доме «оказывала непристой­ные услуги», в течение одной-единственной оргии отдаваясь свыше сорока раз. Прокопий, правда, признается, что «стра­шась соглядатаев, мести власть имущих и жестокой смертной казни», он был вынужден о многом умалчивать, однако в своей пресловутой «Тайной истории» («Historia агсапа») отвел душу. Эта книга пропитана безудержной ненавистью к Юс­тиниану и Феодоре, которых он («как и большинство из нас») считал ночным кошмаром, исчадиями ада и дьяволами в чело­веческом облике, что он подтверждает, приводя множество жутких историй. Как бы то ни было, все это вышло из-под пера заядлого патриота, в принципе, вполне лояльного к им­перии. Но при всей силе красноречия и необузданной фантазии Прокопия, обрушивающего водопады чудовищных, порой невероятных обвинений на политику всехристианнейшей им­ператорской четы, он не обходит стороной самой сути дела. Он сообщает также о двух детях и постоянных абортах столь рьяно пропагандировавшей порядочность и целомудрие Феодоры. Современный историк называет ее продажной, недо­стойной и похотливой, настоящей «помесью столичной дева­хи, клоунессы и дешевой актриски» (Рубин/ Rubin). Ее зага­дочные, непостижимо темные глаза взирают на нас с мозаик Равенны⁴⁹.

Свою карьеру актрисы — в том числе в публичном доме, где она подвизалась в комических пантомимах и «живых кар­тинках» — Феодора завершила, сбежав с африканским начальником правинции Гекеболом, который, однако, вскоре послал ее ко всем чертям, что ей совсем не повредило. Ибо, еще раз докатившись, по всей видимости, до самого дна, она смогла, используя свое тело, подняться до общения с высоко­поставленными, а вскоре и с высочайшими персонами. Быть может, с монофизитским патриархом Александрии Тимофе­ем III, ее «духовником», о котором она всю жизнь вспомина­ла с благодарностью; быть может, с патриархом Антиохии Севером, которому она досталась от Тимофея. Потом в нее влюбился Юстиниан, возвысил ее и женился на этой граци­озной, цепкой, движимой инстинктами «тигрице». Он угады­вал все ее желания и сложил к ее ногам полмира. В эшелонах высшей власти редко попадались два настолько созданных друг для друга существа. «Государство стало топливом для ко­стра этой любви» (Прокопий)⁵⁰.

Феодора разделяла страсть Юстиниана к теологии и рели­гиозной политике. Но в отличие от него, фанатичного при­верженца Собора в Халкидоне, она еще до восшествия на трон тяготела к монофизитам, быть может, из-за старой люб­ви к своему «духовнику» патриарху Тимофею. Поэтому монофизитские теологи превозносили ее и даже приписали ей происхождение из семьи священника-монофизита и утверж­дали, что после ее кончины колокольный звон всех церквей возвещал о ее славе. Не исключено, что она и на самом деле верила в то, что отстаивала, хотя уже при ее жизни на этот счет ходили разные слухи. Христианство изначально разъе­диняло близких друг другу людей, отрывало детей от родите­лей, а мужей от жен, что активно поощрялось клиром (кн. 1, стр. 132). Вполне возможно, что Юстиниан и Феодора — что предполагал уже император Анастасий и его окружение — просто цинично ломали комедию перед всеми. Ловко распре­делив роли, он заявил о своей приверженности «двум приро­дам», а она — одной. Тем самым они привязывали к импера­торскому дому обе крупнейшие христианские общины⁵¹.

Феодора даже основывала монастыри, из которых выходи­ли монофизитские миссионеры. Ни для кого, в том числе и для ее супруга, не было тайной, что она предоставляла в своем дворце убежище многим монофизитским прелатам. Патриарха Анфимия, которого Юстиниан в 535 г., в период монофизитской фазы своей политики, возвел на константи­нопольскую кафедру, а через год изгнал, идя на поводу у папы и готовясь к войне в Италии, вытащили из дворца, где он провел двенадцать лет, лишь после ее смерти⁵².

Итак, известная всему городу жрица любви, став импе­ратрицей, вдруг оказалась благочестивой и целомудренной. Она была щедра к церквам и монастырям, приветствовала законодательство о семье и браке, регламентировала ночную жизнь и даже пыталась перевоспитывать константинополь­ских проституток — более пятисот женщин и девушек — в «Доме покаяния», внося за каждую из них плату в пять золо­тых. Поговаривали, что большинство из них от отчаяния уто­пилось в море. Как бы то ни было, вынужденный аскетизм и воздержание пробудили в Феодоре бесчеловечность. И если прежде она больше всего на свете любила совокупляться, то теперь ее излюбленным времяпрепровождением стали пыт­ки. Она ежедневно посещала камеры пыток и жадно взирала на истязания. «Если ты не исполнишь моих приказов, — та­кова была ее излюбленная формулировка, — то клянусь Тем. Кто вечен, что я прикажу плетьми содрать тебе кожу со спи­ны»⁵³.

Несомненно, что Феодора, чей деспотизм, чья любовь и особенно ненависть не знали границ, Феодора, которая почти маниакально отправляла своих врагов в ссылку, в темницу, на смерть и позор, Феодора, которая хладнокровно отправляла на виселицу даже императорских фаворитов и устраивала го­сударственные показательные процессы против лиц высших классов, заподозренных в гомосексуализме — несомненно она была во сто крат темпераментнее своего венценосного супруга, который, если верить Прокопию, не проявлял ни гнева, ни негодования даже по отношению к тем, кто у нее вызывал бурю возмущения. «С виду мягкий, держа брови до­миком, тихим голосом он отдавал приказы на умерщвление тысяч невинных людей, на разрушение городов, на конфи­скацию в пользу государства всего имущества. Просто агнец, а не муж». Во всяком случае, это был тот самый муж, чье бла­гочестие славили на всех углах, муж, прозванный «divinus»[10], чей закон и дворец называли «sacer»[11] и «sanctus»"*, которо­го превозносили как наикротчайшего (piissimus) князя, кто мог писать: «Император, основывающий свое правление на святой вере, правит земной юдолью по милости Божьей», он «по доброте Предвечного получил свой скипетр»⁵⁴.

Спокойствие кроткого агнца невозможно вообразить у Феодоры с ее замашками хищника. Но в остальном, до самой своей смерти от рака в 548 г. (скончалась в возрасте 52 лет) она оставалась столь же помешанной на роскоши, алчной до власти и денег, столь же кровожадной, изолгавшейся и бессо­вестной, как и сам Юстиниан. Некоторые из подаренных ей императором имений находились в Малой Азии и Египте. Она имела обыкновение путешествовать в сопровождении четырех тысяч слуг. Она в мгновение ока швыряла на ветер колоссальные суммы. Вышедшая из самых низов, она безмер­но увеличила представительские расходы. Она буквально во все совала свой нос, интриговала во всех сферах — в госу­дарственном управлении, дипломатии, церкви. Она продвига­ла своих фаворитов на высшие посты. Она создавала и низ­вергала патриархов, министров и военачальников⁵⁵.

Она вменила в обязанность раболепное преклонение пе­ред императором и неусыпно блюла протокол, который пред­писывал даже первым лицам двора многочасовые ожидания в приемной. Для всех неугодных у нее наготове были темница и ссылка. Чтобы быстрее утолить свою месть и еще больше увеличить свое гигантское состояние, она даже назначала эк­стренные суды. Прокопий сообщает об одном близком Велизарию сенаторе, которого приковали цепью к кормушке в по­тайном подземелье: «До полного сходства с ослом ему недо­ставало лишь ослиного крика». А о Буцесе, который, по об­щепринятому по сей день мнению, был весьма достойным военачальником, но больше двух лет содержался в темнице в ее дворце, Прокопий пишет: «Человек, который каждый день бросал ему еду, вел себя как зверь со зверем, как немой с не­мым». Доходы от постоянно множившихся конфискаций не в последнюю очередь доставались Феодоре. Ее интересы обслу­живал штат ее личных шпионов и филеров, а после ее кончи­ны ими стал пользоваться император, хотя и не столь ковар­но⁵⁶.

Будучи женщиной, которой ничто не было столь чуждо, как изучение документов и копание в деталях, она, в отличие от Юстиниана, уделяла много времени уходу за своим телом. Прокопий, который вообще-то сообщает о ней исключитель­но негативные факты, рассказывает, что о своем теле она за­ботилась без устали. Она невероятно долго принимала ванну по утрам, и ее завтрак обилием блюд и напитков не уступал остальным трапезам. После чего она вновь отдыхала и вооб­ще подолгу спала. «Несмотря на то что императрица во всем отличалась исключительной невоздержанностью, она полага­ла, что может управлять империей в те немногие часы, кото­рые у нее оставались для этого»⁵⁷.

ВОССТАНИЕ «НИКА»

Свою самую главную роль Феодора сыграла, пожалуй, в январе 532 г., во время мощного восстания «Ника» («nika!»: «побеждай!» — боевой клич мятежников).

Недовольство народа привело к этому восстанию, послед нему сражению народа за свою свободу. Во имя этого даже объединились цирковые партии: прасинов («зеленых») и венегов («голубых»). Первые были монофизитами, а вторые — правоверными. Уже был провозглашен другой «импера­тор» — племянник императора Анастасия Ипатий, что было сделано против его воли. «Зеленые» проявили инициативу, а «голубые» поддержали ее. Они ворвались в тюрьмы и освобо­дили заключенных. Многие дворцы — прежде всего город­ской префектуры и сената — были подожжены. В огне оказа­лись церкви, произведения искусства и аристократические кварталы. И днем, и ночью Константинополь полыхал. Огонь угрожал даже императорскому дворцу. Святая София была разграблена. Положение казалось безвыходным. Осажден­ный в своей резиденции Юстиниан был готов отказаться от всего — от трона и от империи — и бежать через Босфор. Лишь Феодоре удалось удержать его ставшей знаменитой фразой: «Что до меня — так я остаюсь. Мне нравится старин­ная максима: пурпур — самый лучший саван».

Велизарию, подоспевшему тем временем с тремя полками ветеранов, и фавориту Феодоры, командиру лейб-гвардии Нарсесу удалось после пяти дней анархии восстановить «по­рядок»: «более тридцати тысяч» человек, как пишет Прокопий, были заманены в цирк, где их час за часом забивали без разбора, как стадо баранов. Подражавший греческим образ­цам антиохийский хронист Иоанн Малала (не исключено, что он впоследствии стал константинопольским патриархом, из­вестным как Иоанн Схоластик) сообщает о примерно тридца­ти пяти тысячах. Иоанн Лид, смиренный свидетель и поклон­ник императора, с удовлетворением сообщает даже о пятиде­сяти тысячах убитых, а Захария Схоластик, епископ Митилены, в прошлом монофизит, а в то время неохалкидонец, при­водит цифру: восемьдесят тысяч. Эта резня еще более чудо­вищная, нежели прославленное Августином побоище, устро­енное католиком Феодосием I в цирке Фессалоник (кн. 1, стр. 383), была, пожалуй, на совести не столько Юстиниана, сколько Феодоры. Во всяком случае, им обоим их христиан­ство не помешало утопить восстание в море крови. Покати­лись головы и простолюдинов, и знатных. Лишился головы и Ипатий, которого Юстиниан намеревался помиловать. Та же участь постигла его брата Помпея. 18 патрициев (patrikioi) были сосланы, все их владения конфискованы — и еще более прекрасные соборы выросли на руинах. А Феодора, повинная в гибели огромного числа людей, возвысилась, как водится, до официальной соправительницы. Ее имя стали указывать на государственных грамотах, оно появилось над входами в ка­зармы и даже на благодарственных досках церквей! И по сей день восточная церковь поминает ее с почтением и благодар­ностью⁵⁸.

Недостает только «почести алтарей» — какая несправед­ливость!

ПРЕСЛЕДОВАНИЯ ИНОВЕРУЮЩИХ ХРИСТИАН, «ДАБЫ ОНИ ПОГИБАЛИ В НИЩЕТЕ...»

Поддержанный своим епископатом, Юстиниан настаивал на всеобщем единообразии веры: одна империя, один импе­ратор, одна церковь — т. е. на истреблении всех некатоликов. Прокопий сообщает, что «всю Римскую империю сразу же захлестнули кровавые приговоры, беззаконные ссылки и тол­пы беженцев»⁵⁹.

Первыми шагами Юстиниана-тирана, начавшего действо­вать еще при Юстине, стали жесточайшие преследования «еретиков», прежде всего коснувшиеся сравнительно мелких сект. «Будет справедливо, — декретировали сообщники в 527 г., — лишить и мирских благ тех, кто почитает не истин­ного Бога». Религиозная нетерпимость повлекла за собой не­терпимость гражданскую. В неслыханно жестком законе они провозгласили необходимость «лишения еретиков всех зем­ных благ, дабы они погибали в нищете» и привели длинный перечень ограничений и наказаний для выполнения этого благочестивого плана⁶⁰.

Борьба с монофизитами, манихеями, монтанистами, арианами и донатистами ширилась, а религиозная нетерпимость превратилась в «гражданскую добродетель» (Диль/ Diehl)⁶¹.

Как и его благочестивый предшественник и дядя. Юстини­ан запретил «еретикам» проведение собраний и богослуже­ний, назначение духовных лиц, владение церквами, многие из которых при нем были разрушены. Он запретил им все виды преподавательской деятельности. Он удалил их со всех должностей и из адвокатуры, а также лишил их всех поче­стей. В 536 г. он ввел отсечение руки за переписку их литера­туры. «Еретикам» разрешалось завещать свое имущество иск­лючительно католикам, а права наследования они были лише­ны вовсе. Многим сектам было отказано в праве осуществ­лять какие-либо правовые действия, но и прочие «еретики» «практически не имели никаких юридических прав» (Спра­вочник истории церкви/ Handbuch der Kirchengeschichte). Нарушителям закона грозило лишение гражданских прав и полная конфискация имущества, а в случае рецидива — смертная казнь, причем приговоры неукоснительно приводи­лись в исполнение. В конце концов император ввел смертный приговор не только за клятвопреступничество и колдовство, но и за святотатство и богохульство, причем «ересь» квали­фицировалась просто как богохульство, т. е. каралась смертью. Все это вполне вписывалось во «внутрицерковную жизнь», являлось «недуховным решением религиозной проб­лемы, которое сказывается и по сей день» (Меркель/ Мегkel)⁶².

В неопубликованной при Юстиниане «Тайной истории» Прокопия описаны эти погромы «еретиков»: «Толпы агентов тотчас отправились по всей стране и каждого встречного принуждали к отречению от веры отцов. Но крестьяне вос­приняли это как святотатство и отважились на единодушное сопротивление этим ищейкам. Многие еретики нашли смерть от меча, многие кончали жизнь самоубийством. В своем про­стодушии они полагали, что это будет угодно Богу. Но боль­шинство бежало из родных мест. Во Фригии монтанисты за­пирались в своих Божьих домах, поджигали их и без колеба­ний принимали смерть. Вся Римская империя полнилась убийствами и ужасом...»⁶³

Вот вам и «опыт спасения»!

Еще жестче, чем начиная с 519 г., Юстин, Юстиниан пре следовал крупнейшую «еретическую» церковь — монофизитов. Полиция и солдатня отбирала их молельные дома, десят­ки их епископов ссылались или были вынуждены постоянно менять места убежищ, бесчисленные монахи и монахини из­гонялись из монастырей, царило зверство. Народные восста­ния в Сирии были жестоко подавлены под руководством ка­толического патриарха Антиохии Ефрема (526—544 гг.), быв­шего военачальника, проводившего насильственные обраще­ния. Католический «Справочник истории церкви» называет его «воинствующим ортодоксом», а католическая же «Энцик лопедия теологии и церкви»/ «Lexikon fiir Theologie und Kirche» прославляет его за «исключительную благотворитель­ность во время землетрясения...». Так же как Ефрем, в Египте действовал Павел, бывший аббат пахомианского (киновитного) монастыря, назначенный одновременно и высшим импер­ским чиновником, и патриархом Александрии. Юстиниан, воспользовавшись всей полнотой своей власти, провозгласил его князем церкви, но позднее, в 542 г., сместил за чрезмер­ное интриганство и произвол (кроме всего прочего, Павел об­винялся в соучастии в убийстве диакона). На синоде в импер­ской столице в мае-июне 536 г. патриархов Севера из Анти­охии и Анфимия из Константинополя (535—536 гг.) предали анафеме, и Юстиниан утвердил это решение. Приверженцы Севера были изгнаны из Константинополя, а сам Север вновь бежал в Египет. Все это, разумеется, вызвало удовлетворение в Риме, но шло в разрез с основополагающими политически­ми интересами⁶⁴.

Находясь под влиянием Феодоры, Юстиниан время от вре­мени пытался отыскать возможности для примирения. Поэто­му периоды преследований чередовались с периодами поиска взаимопонимания. Уже в 531 г. император под давлением Фе­одоры, а также, видимо, из государственно-политических со­ображений, отказывается от жесткого курса по отношению к монофизитам. После восстания «Ника» он принимает промонофизитскую, так называемую теопасхистскую* формулу: «Один из Троицы пострадал во плоти», как формулу прими­рения, которую 25 марта 534 г. поддержал и папа Иоанн II. В 535 г. Феодора возводит монофизитов Феодосия и Анфимия на патриаршие престолы Александрии и Константинополя, что вызвало немедленный протест со стороны папы Агапета, который весной следующего года прибыл ко двору и добился смещения Анфимия и высылки его влиятельных привержен­цев из столицы. Вслед за этим Юстиниан ужесточает гонения на монофизитов. Временами на всей территории империи имелось лишь три монофизитских епископа. Монофизитские историки сообщают даже, что ортодоксальные епископы сжигали монофизитских епископов на кострах или пытали до смерти. Но проблема оставалась нерешенной, поскольку Юс­тиниан мог быть императором лишь одной церкви, а он в хо­де отвоевывания Италии все больше склонялся на сторону Рима. Ему приходилось делать это, поскольку он нуждался в папе и католиках Италии. Но после того как он отвоевал ка­толическую Северную Африку и католическую же Италию, когда политический и военный центр тяжести вновь переме­щается на Восток, император Юстиниан незадолго до своей смерти переходит к афтартодокетам[13] — наиболее радикаль­ному крылу монофизитов!⁶⁵

Некоторые течения монофизитства существенно укрепили свои позиции, прежде всего благодаря скончавшемуся в 578 г. митрополиту Иакову (по имени которого западно-си­рийских монофизитов стали называть «яковитами»), Монофизитство создает свои оплоты, в Сирии и Египте оно стано­вится «национальной церковью». Правда, их преследуют на протяжении веков. Уже при Юстине II (565—578 гг.) начина­ются новые жестокие погромы. В областях, населенных гре­ками, их иногда принуждали к переходу в католицизм, как и в Антиохии, где в 1072 г. патриарх мелькитов, т. е. «правовер­ных», или «императорских» христиан, приказал разрушить церкви монофизов и яковитов, а их священников заточить в тюрьму и пытать⁶⁶.

К «еретикам», которых Юстиниан считал наиболее вред­ными — например, монтанистам, гностическим офитам (ко­торые центральное место отводили Змею), борборитам (кото­рые практиковали сообщества женщин, а добытое при помо­щи мастурбации семя, а также менструальную кровь, жертво­вали и вкушали, чтобы освободить содержащиеся там заро­дыши света и души) — относились, разумеется, и манихеи. Подобно борборитам, они стремились пресечь продолжение человеческого рода путем планомерного предупреждения за­чатия⁶⁷.

Подобно многим иерархам церкви (мы детально показали это на примере папы Льва I) и многим христианским импера­торам, особенно Валентиниану I, Валенту, Феодосию I и Фео­досию II, Юстиниан не знал снисхождения к манихеям и пре­следовал их еще более жестоко, чем все его предшественни­ки. Сначала он дискутировал с ними, чтобы опровергнуть их идеи. Но они отстаивали свое учение «с дьявольским упорст­вом», и многие отдали за него свои жизни. Уже в 527 г. Юс­тиниан угрожал «проклятым» манихеям изгнанием и смерт­ной казнью, где бы они ни находились на территории импе­рии. Даже каждый бывший манихей, продолжавший поддер­живать связи со своими прежними единоверцами, не говоря уже о вернувшихся в манихейство, расплачивался за это своей жизнью⁶⁸.

И все же императору не удалось существенно ослабить, а тем более уничтожить эту секту. Он не смог даже воспрепят­ствовать ее дальнейшему росту. И он самолично, что кажется гротескным и почти невероятным, в 540 г. назначил шефом имперских финансов, а в 543 г. префектом претория протеже Феодоры сирийского менялу Петра Варсима, который, если можно верить Прокопию, совершенно открыто признавался в своем высоком положении среди манихеев, и несмотря на это занимал высокие государственные посты даже после смерти Феодоры⁶⁹.

ЯЗЫЧНИКАМ — «ЧТО-ТО ВРОДЕ ИНКВИЗИЦИИ»

Юстиниан упорно продолжал борьбу с язычеством. Уже двести лет как объявленное вне закона (crimen publicum), оно все еще было живо — в отдаленных или приграничных райо­нах, в Сирийской пустыне, в горах Анатолии, в Ливийском оазисе Ауджила или на нильском острове Филе. Оно продол­жало существовать и в кружках ученых и в высшем обществе Константинополя.

Один из первых антиязыческих указов — без указания да­ты и авторства, но новейшими исследованиями приписывае­мый Юстиниану — в дополнение к прежним строгим зако­нам приказывает отслеживать языческие богослужения. Им же запрещаются дарения и завещания в пользу язычников. Следующий, несомненно исходящий от Юстиниана декрет направлен против жертвоприношений и «несвятых» празд­неств. В дополнение к прежнему законодательству, стремив­шемуся к искоренению языческих культов и запрету объеди­нений язычников, Юстиниан полон решимости довести дело до конца: он декретирует под страхом конфискации имуще­ства принудительное крещение любого язычника вместе со всей его семьей. Противящиеся лишаются гражданских прав и всего движимого и недвижимого имущества. Староверую­щим учителям запрещается преподавательская деятельность, им не полагается жалованье от государства, их имущество подлежит конфискации, а сами они — высылке. Впервые в истории «для язычников предусмотрено что-то вроде инкви­зиции» (Геффкен/ Geffcken)⁷⁰.

После принятия в 529 г. нового закона, в очередной раз лишающего язычников и остальных некатоликов должностей и отличий, а также запрещающего им все виды преподавате­льской деятельности, император осенью того же года органи­зует многочисленные судебные процессы против упорствую­щих чиновников-язычников. Своим беспримерным матери­альным и моральным давлением, иногда выходящим за все мыслимые рамки, он добивается полного искоренения языче­ства. Правда, большинство антиязыческих законов существо­вало и до него, но теперь всерьез взялись за их применение на практике. «Нам невыносимо безучастно взирать на этот непорядок», говорилось в 529 г., когда закрывали афинскую Академию, последний крупный языческий университет, кон­фисковывали все его имущество и навеки запрещали препо­давание философии. Выдающиеся афинские мыслители, в том числе глава Академии схоларх Дамаский, эмигрировали в Персию, но, вопреки распространенному мнению, впоследст­вии вернулись. Были закрыты последние святилища в Египте, например, знаменитый храм Юпитера-Аммона в Ливийской пустыне, их переоборудовали в христианские церкви, а языч­ники были объявлены граждански недееспособными. Было узаконено незамедлительное и принудительное крещение всех язычников, включая младенцев. Доверенное лицо импе­ратора, его уполномоченный по церковно-политическим во­просам сириец Иоанн из Амиды, ставший впоследствии мо­нофизитским епископом Эфеса, приумножил, как он сам по­хвалялся, царство Божие в провинциях Азия, Кария, Лидия и Фригия на семьдесят или восемьдесят тысяч новых христиан, а также на 96 церквей и 12 монастырей. Это произошло не без принуждения и подкупа: утверждается, что император платил за каждого вновь обращенного. Была введена смерт­ная казнь за жертвоприношение, за почитание языческих идолов, за переход христианина в язычество и, наконец, смертная казнь грозила всякому христианину, не обративше­му в христианство всех своих домочадцев⁷¹.

Поскольку на просвещенном Востоке язычество дольше всего сохранялось именно в культурных кругах, гонения в Константинополе коснулись даже многих представителей са­мых высших общественных классов: философов, высших го­сударственных чиновников и врачей, к которым теперь при­менялось: смещение, конфискация имущества, пытки и смер­тная казнь. Грамматиков, софистов, адвокатов, медиков без разбора кидали в тюрьмы, принудительно крестили, секли плетьми, а иногда казнили. Статуи богов и языческие книги публично сжигались, как, например, в июне 559 г. на Кинегионе, когда схваченных «идолопоклонников» проволокли че­рез весь город. Все некрещеные, более того, как мы убеди­лись, все христиане, находившиеся вне лона католической церкви, были абсолютно бесправны и подвергались суровым наказаниям за малейшую попытку вести религиозную жизнь⁷².

Время от времени императорские ищейки и епископы ополчались и против евреев, чья религия издавна считалась разрешенной (religio licita).  Всех их он ставит на одну ступень, что, правда, иногда случалось и при Феодосии II⁷³.

Императорская новелла 537 г. следующим образом адресу­ется к префекту Каппадокии Иоанну: «Ваше высочество не­давно сообщили мне, что среди куриалов попадаются евреи, самаритяне, монтанисты и прочие мерзкие люди, которые еще не освящены нашей истинной и непогрешимой верой, но пребывают во мраке и не сознают в своей душе истинных та­инств. А из того факта, что мы ненавидим еретиков, они де­лают вывод, будто они свободны от своих куриальных обяза­тельств...» Удивленный тем, что его префект не «разорвал на куски» всех, кто придерживается подобного мнения, импера­тор предписывает всем оставаться в курии и выполнять все прежние обязательства и платежи (шипега), но лишает их аб­солютно всех привилегий остальных куриалов. Более того, они не должны «пользоваться никакими почестями, но долж­ны влачить участь, в соответствии с позором, который они на­влекли на свои души»⁷⁴

Юстиниан юридически стеснял общественную жизнь ев­реев. Им запрещалось покупать какие-либо церковные объек­ты, то есть церковное имущество или земли, пригодные для строительства церквей. Им категорически запрещалось иметь рабов-христиан. Если подобное обнаруживалось, то они должны были освободить рабов и за каждого из них уплатить штраф в тридцать фунтов. Таким образом, любая деятель­ность, предполагавшая рабовладение, становилась для евреев невозможной. Император впервые запретил им свидетельст­вовать против католиков. Лишь в случае судебной тяжбы ка­толика с иноверцем, они могли выступить свидетелями со стороны католика⁷⁵.

Для Африки, где евреев преследовали так же, как и донатистов, что, наряду с другими причинами, неоднократно при­водило к серьезным восстаниям, монарх издал в 539 г. особо суровый антиеврейский закон. Он запрещал дальнейшее су­ществование синагог как таковых, и предусматривал их пере­оборудование под церкви. Тем самым принципиально упразд­нялась государственная защита существующих синагог, и за­прещалось отправление любых религиозных обрядов в них⁷⁶.

Разумеется, «христианизация» синагог, равно как и языче­ских храмов, практиковалась и прежде. Так, синагога в Эдессе стала церковью Св. Стефана, а Александрии в 414 г. — Св. Георгия, в Дафне в 507 г. — Св. Леонтия. Феодосий II в 442 г. превратил синагогу Константинополя в церковь Марии. Позднее, в 598 г., епископ Виктор переоборудовал в церкви все синагоги Палермо. Еще раньше Иоанн Эфесский превра­тил в церкви семь синагог в провинциях Азия, Кария, Лидия и Фригия. По-видимому, синагоги, как и языческие храмы, сильно переделывались, прежде чем христиане начинали пользоваться ими. Случалось, что синагоги просто сжигались или сносились, чтобы затем, как это произошло в Апамее, на этом месте выросла церковь⁷⁷.

Правитель вмешивался даже в чисто богословские споры между евреями и в их богослужебную практику, как, напри­мер, во внутренний спор в одной константинопольской сина­гоге. Он добился разрешения на чтение Торы, или Пятикни­жия, т. е. пяти книг Моисея, в греческом или латинском пере­воде. С этой целью он даже издал пространнейшее из своих предписаний евреям — новеллу 146 от 553 г. Он выдал опре­деленные рекомендации к чтению Библии, но сделал также и четкие предписания. Так, евреи всегда должны были выиски­вать в Писании все указания на Христа. Их собственную эк­зегезу, в том виде, в каком она содержится в Мишне[14], он за­претил. Кроме того, он настаивал на том, чтобы иудеи прино­равливались к христианским срокам празднования Пасхи⁷⁸.

Церковь приняла на вооружение антиеврейские указы им­ператора и на многочисленных синодах разъясняла, что ев­реи не могут занимать должностей, дающих им право началь­ствования над христианами. Даже в тех местах, где «Кодекс Юстиниана» не применялся полностью, его антиеврейская составляющая прямо или косвенно оставалась нормообразующей вплоть до Нового времени. «В принципе, почти все позднейшее церковное и гражданское законодательство в от­ношении евреев восходит к нему и лишь уточняет его применительно к конкретным обстоятельствам места и времени. Многие из этих декретов заимствованы государствами, воз­никшими в ходе Великого переселения народов, и ужесточе­ны папами и Соборами» (Брауе/ Browe)⁷⁹.

Еще более варварски католический тиран поступил с особенно малочисленным религиозным меньшин­ством.

ИСТРЕБЛЕНИЕ САМАРИТЯН

Самаритяне, народ родственный евреям по расе и рели­гии, но тем не менее всегда относившийся к ним плохо, под­вергались гонениям уже во время еврейских волнений при христианине Галле (кн. 1, стр. 280). Секта восставала и при императоре Зеноне в 484 г. Община провозгласила царем не­коего Юстаса, который предположительно был главарем бан­ды, и захватила Кесарию и Неаполь (некогда Сихем, а ныне Наблус), где самаритяне ворвались в церковь и отрубили пальцы служившему мессу епископу Теребинфию. Восстание было подавлено при помощи регулярной армии, Юстас был убит, а все владения самаритян конфискованы. В Неаполе был размещен сильный гарнизон, а из его знаменитой сина­гоги сделали христианский монастырь. Самаритянам был за­прещен доступ на их священную гору Гаризим, а святилище на ее вершине было превращено в церковь Марии (при импе­раторе Анастасии святилище было отвоевано, но позднее вновь отбито христианами)⁸⁰.

Память об этих событиях сохранилась, но на фоне возму­щения 529 г. они выглядят незначительными. Старый христи­анский исследователь Кауцш/ Kautzsch видит глубинные при­чины этого возмущения «почти исключительно в ненависти к христианам» со стороны этой секты, в то время как на самом деле, что вытекает из обстоятельного анализа Сабины Винк лер/ Sabine Winkler, все было «с точностью до наоборот»: за всем этим скрывался «христианский фанатизм» и «жгучая ненависть церковников»⁸¹.

Восстанию предшествовал целый ряд в высшей степени суровых эдиктов Юстиниана, в том числе «De Haereticis et Manichaeis et Samaritis» («О еретиках, манихеях и самаритя­нах»), в которых «еретики» решительно обвиняются заодно с язычниками, евреями и самаритянами. Причем император не только повторяет все антиеретические меры прежних хрис­тианских правителей, но и добавляет к ним новые. Адепты перечисленных в эдикте религий лишаются права на занятие руководящих должностей и на почетные звания; права судить христиан, не говоря уже о епископах; права исключать из на­следства детей-католиков, в этом случае завещание утрачива­ет силу; права на проведение религиозных собраний и съез­дов своего духовенства; права на совершение обряда креще­ния, назначения епископов, права на строительство монастырей, аббатств и приютов; права лично или через уполномо­ченных управлять поместьями и хозяйствовать в них, и так далее.

По-видимому, непосредственным поводом к восстанию стал указ 529 г., касавшийся исключительно самаритян, то есть самой малочисленной группы, на примере которой соби­рались преподать устрашающий урок всем остальным. Като­лические власти приказывали разрушать синагоги самаритян, наказывать всех, кто осмелится восстанавливать их. и под страхом конфискации имущества запрещали самаритянам как какие-либо дарения и завещания, так и наследование имущества. Единственное что разрешалось — завещание в пользу католика. За соблюдением этих мер надлежало сле­дить епископам и наместникам провинций⁸².

Некоторые историки считают этот эдикт (Код. Юст., 1,5,17) лишь следствием восстания. Но Прокопий и Хорикий, софист VI в. из Газы, склонны считать эдикт причиной вос­стания. Непосредственный повод к конфликту, по всей види­мости, дал «обычай этой области Палестины», о котором со­общает Малала: христианская молодежь в шаббат швыряла камни в дома и синагоги самаритян. «В шаббат христианская молодежь после чтения Евангелия выходила из церквей, при­нималась распевать насмешливые речевки в синагогах сама­ритян и забрасывать их дома камнями. У самаритян же был обычай обособляться и уединяться в день субботы. А на этот раз (т. е. в начале восстания, о котором повествует Малала) они не пожелали смириться и вновь уступить христианам. Когда христианская молодежь после чтения Евангелия ворва­лась в синагогу самаритян и принялась кидаться камнями, са­маритяне выскочили на улицу, набросились на нападавших и зарубили многих из них. Многие молодые люди спасались бегством к алтарю Св. Василия, который находился неподале­ку, а самаритяне преследовали их и убивали у святого алта­ря»⁸³.

Мятеж охватил всю Самарию от столицы Скифополя на востоке до Кесарии на побережье. Но эпицентром восстания оставалось плоскогорье Самарии, где угнетенные провозгла­сили своим царем Юлиана, предположительно колона. Хрис­тианские источники, содержащиеся в официальных хрониках и в биографиях монахов, разумеется, приводят односторон­ние версии и никогда не упоминают о социальной стороне событий, которая была определяющей, и называют Юлиана «грабителем», «главарем бандитов» и «атаманом разбойни­ков». Так, епископ Иоанн из Никиу (поселение на одном из островов Нила) в своей написанной по-гречески в конце VII в. хронике подчеркивает религиозно-этнический аспект восста­ния: «Предводитель самаритянских разбойников сплотил всех самаритян и развязал большую войну... Он ввел в за­блуждение большинство этого народа, объявив, что Бог по­слал его, чтобы он восстановил царство самаритян в том виде, в каком оно было при Ровоаме... который правил после Соло­мона Мудрого, сына Давидова, и народ Израиля совратил и ввел в идолопоклонство...»⁸⁴.

Восставшие сожгли дотла многие населенные пункты в окрестностях Скифополя, опустошили города и большие по­местья, разорили церковь Никополя и подожгли церковь в Вифлееме, убили епископа Неаполя Маммону и многих свя щеннослужителей. Они прорываются к самому Иерусалиму, поскольку крупные войсковые соединения расположены только на границах и в главной императорской ставке. Юсти­ниан смещает наместника Басса, приказывает обезглавить его и отдает приказ на выступление dux' Palestinae Феодору Симу, в распоряжении которого находятся тяжело вооружен­ные войска и — что свидетельствует о размахе мятежа — си­лы союзных Византии арабских племен под руководством их палестинского князя. Феодор оттесняет плохо вооруженных и необученных военному делу повстанцев к эпицентру вос­стания, окружает их, захватывает Юлиана и отсылает его го­лову вместе с короной в Константинополь. Помимо этого убивают 20 тысяч самаритян, согласно Малалу, или 100 ты­сяч, согласно Прокопию, а 50 тысяч их них, по-видимому, в основном колоны бегут к персам и предлагают тем свою по­мощь в ведении военных действий против Византии, а также выдачу Палестины со всеми сокровищами «святого города». О судьбе этих беженцев, местах их расселения и их участии в походах против Византии ничего не известно. Некоторые укрылись на горе Гаризим и пещерах Трахонита (вулканиче­ское плато, ныне именуемое Эль-Дега), которые с незапамят­ных времен служили местом убежища. Туда их загнал dux Ириней из Антиохии, заменивший, по приказу императора, Феодора, которым последний был недоволен. А 20 тысяч са­маритянских девочек и мальчиков продают в рабство в Пер­сию и в Индию⁸⁵.

Столь безжалостно истребляемые самаритяне с тех пор почти исчезают с лица земли.

Каковы же причины восстания? По-видимому, все же гнет христианской Византии, преследовавшей и манихеев, и монтанистов, и евреев, а время от времени и монофизитов и всех прочих. Но особенно жестоко самых малочисленных — сама­ритян. Видимо, прав израильский историк Avi-Yonah, называя их поведение в VI в. «результатом отчаяния». «Внезапно са­маритяне осознали, что перед лицом распространения хрис­тианства в Палестине и за ее пределами, у них не остается надежды на сохранение своего прежнего положения»⁸⁶.

В принципе, это большое восстание и еще большая резня не имели отношения к религии — оно было вызвано куда бо­лее серьезными причинами. Ведь не случайно основную часть восставших, которые выбрали себе предводителя из своих же рядов, составляли низшие слои: крестьяне, ремес­ленники, колоны, рабы, которым нечего было терять, кроме их жизней. Они-то и составляли активное ядро, в то время как представители высших слоев вели себя по-разному. Вы­сший и самый малочисленный класс, способный конкуриро­вать с христианизированными крупными землевладельцами и которому было что терять, тут же принимает христианство, по крайней мере внешне. Таким образом, восставшие не име­ли полной поддержки даже со стороны единоверцев. Для бед­нейших же и наиболее эксплуатируемых речь шла не о рели­гии, не о революции и даже не о радикальных преобразова­ниях — но всего лишь об изменениях в рамках существую­щих порядков. Но и это было неприемлемо для класса хрис­тианизированных рабовладельцев, делавших все возможное для сохранения экономического и идеологического статускво⁸⁷.

Напротив, при совершении другого, несравнимо большего преступления — завоевании Юстинианом Запада — речь, не­сомненно, шла и о религии, и о политике, если они, вообще, могут быть разделены с точки зрения геополитики. Во всяком случае, при Юстиниане эти два понятия были неразрывно связаны, и его целью с самого начала было восстановление политического и религиозного единства мировой Римской империи. Ради этого он предпринял две большие войны, две завоевательные войны против двух германских, двух христи­анских народов, которые, правда, были еретиками и, следова­тельно, «увязли во всяческом бескультурье и животной дико­сти» (католик Шредль/ Schrodl). Таким образом, «заветным желанием его сердца и его народа» стало «искоренение арианского засилья» (католнк Гефлер/ Hofler). Это «заветное же­лание» привело к полному истреблению вандалов и остготов и к их бесследному исчезновению⁸⁸.

ВАНДАЛЫ, ИЛИ «ПРОТИВ ТЕХ, КТО ГНЕВИТ БОГА...»

Вандалы, восточно-германское племя, упоминаемое уже Тацитом и Плинием Старшим, первоначально селились в Се­верной Ютландии (ныне Вендсиссель) и по берегам Осло-фи­орда (ныне Халлингдаль). В I—II в. н. э. вандалы, состоявшие из хасдингов, которые погибли уже в Африке, и силингов, исчезнувших раньше, соседствовали с готами и бургундами в междуречье Буга и Эльбы, в Центральной Польше, на севе­ро-востоке Германии и в Силезии, название которой восхо­дит к названию вандальского племени силингов. Уже тогда они использовали лошадей, а позднее брали их с собой даже в морские захватнические походы. В середине III в. они осе­ли на среднем течении Майна, а хасдинги — в верховьях Ти­сы. На протяжении нескольких поколений они жили на со­временной Венгерской равнине. В 406 г. вандалы-хасдинги при короле Годигизеле поднялись вверх по Дунаю до совре­менного Регенсбурга, возможно, спасаясь от наступавших на Паннонию гуннов. Позднее они спустились в низовья Май­на, где около 20 тысяч вандалов и их король Годигизель пали в тяжелых сражениях с франками, союзниками римлян. От окончательной гибели их спасло лишь вмешательство аланов и их короля Респендиаля. В рождественскую ночь 406 г. хас­динги, «уже христиане, ариане» (Тюхле/ Tiichle), вместе со своими старыми союзниками аланами, а также со свевами и примкнувшими к ним силингами в районе Майнца перешли по льду замерзший Рейн, не охраняемый римскими войска­ми, которые были брошены в Северную Италию для отраже­ния вестготов. Христианские хронисты в ярких красках рас­писывают, как они грабили Майнц, убивая даже тех, кто ис­кал спасения в церквах. Они захватили Вормс, Трир, Реймс, Амьен, Аррас, Турне, Нарбон, а также другие укрепленные города и населенные пункты. Повествуя о «траурном шест­вии гибнущего мира», епископ Ориенций из Оша в Аквита­нии в свое время писал: «Трупы валялись на улицах, и их об­гладывали собаки». «В деревнях и в домах, на земле и на улицах — повсюду, на всех дорогах тут и там царили смерть, боль, истребление, поражение, пожар и беда. Вся Галлия превратилась в один гигантский дымящийся костер». А ис­панский епископ Гидаций уподобляет случившееся четырем бедствиям Апокалипсиса: мечу, голоду, мору и зверям зем­ным (Откр., 6,8)⁸⁹.

На самом деле все зверства, приписываемые этим чудо­вищным походам вандалов, были совершены позднее, преж­де всего сарацинами. Напомним к тому же, что вандалы в ту пору, когда они опустошали Майнц и Галлию, когда они, со­гласно позднейшим преданиям, якобы убили епископов Дезидерия из Лангра и Атидия из Безансона, уже были христиа­нами, по крайней мере хасдинги, «обращенные», по-видимому, еще в Паннонии. Они знали Библию и служили литур­гию вестготского епископа Ульфилы. По всей видимости, библейское изречение служило им боевым кличем еще в битве при Тулузе. В Испании они наверняка были христиа­нами, haeretici, по свидетельству Сальвиана. И уж конечно, они считали, что царская власть — от Бога. Как и всем хрис­тианам, им было известно понятие «Царство Божье» как сви­детельство тесной взаимосвязи государства и церкви⁹⁰.

В Галлии вандалы задержались на три года. Затем осенью 409 г. при короле Гундерихе (407—428 гг.), сыне Годигизеля, они вместе с аланами и свевами преодолели плохо защищен­ные Пиренеи и вторглись в Испанию (к вандалам восходит название испанской области Андалусия), где они на протяже­нии двух десятилетий вели тяжелые войны с готами, свевами и отчасти римлянами, сея опустошения, грабежи, убийства, голод и эпидемии. В ходе этих войн вестготы под предводите­льством Валлии в 416—418 гг. истребили силингов⁹¹.

Особую ненависть католического духовенства король Гундерих навлек на себя в Севилье, присвоив сокровища церкви Св. Винсента. После чего он скоропостижно скончался в 428 г. — не иначе как прогневив Бога. Власть унаследовал его сводный брат Гейзерих (428—477 гг.), внебрачный сын короля Годигизеля (который погиб на его глазах в битве с франками — по свидетельству Прокопия Годигизель был распят).

Гейзерих, сын рабыни, столь же одаренный и отважный, сколь и бесцеремонный, был хитрым дипломатом, под стать римлянам, и одним из «великих» германских политиков свое­го времени. В мае 429 г. ему удалось почти невозможное: он перебросил около 80 ООО вандалов, среди которых были жен­щины, дети, старики и рабы, через Гибралтарский пролив в Марокко, где им, вероятно, загодя были подготовлены опор­ные пункты. А еще до этого им были наголову разгромлены преследовавшие вандалов свевы и императорские войска, что обеспечивало вандалам возможность к отступлению. С ар­мией всего в 16 тысяч воинов, но с никогда дотоле не твори­мыми германцами зверствами ему удалось с боями захватить Северную Африку, страну, которая никогда не была самосто­ятельной, но всегда находилась под чьим-либо владычест­вом — карфагенян, римлян, вандалов, византийцев, арабов, турок, французов. Эту страну, хотя и ослабленную восстани­ями мавров, религиозными, политическими и острейшими со­циальными конфликтами, населяло от 7 до 8 миллионов чело­век. И все же менее чем за год Гейзерих, преодолев сопро­тивление имперских войск, знати и католического духовенст­ва, захватил территорию, береговая линия которой простира­лась более чем на тысячу километров. При этом он захваты­вал крепости, используя метод, который впоследствии приме­нял Чингисхан, т. е. сгонял окрестных жителей под стены, чтобы иметь живой щит или вызвать обилием трупов эпиде­мию среди осажденных, по крайней мере, об этом свидетель­ствует епископ Виктор из Виты, живший в конце вандальско­го правления. Весной 430 г. он разгромил войско имперского полководца Бонифация и захватил Гиппон-Регий, где как раз тогда скончался Августин (кн. 1, стр. 452)⁹²

11 февраля 435 г. в Гиппон-Регии был заключен мир, и вандалы в качестве федератов оказались на службе у Рима. Но спустя два года возник конфликт, очевидно, на религиоз­ной почве. Предположительно, католические священники ве­ли агитацию против арианского богослужения и отказыва­лись предоставлять арианам церкви. Король Гейзерих отпра­вил в ссылку нескольких епископов, в том числе и Поссидия из Каламы, биографа Августина (кн. 1, стр. 455)⁹³.

Примерно в это же время начались морские набеги за­хватчиков. После внезапного нападения 19 октября 439 г. ван­далам без всякого сопротивления сдался Карфаген. Гейзерих присвоил все имущество противостоявшего вандалам духо­венства, а католический клир сослал. Из находившихся в га­вани Карфагена судов Гейзерих создал огромный флот, кото­рый на протяжении десятилетий господствовал в Средизем­номорье. Ежегодно, с наступлением весны, он совершал раз­бойничьи набеги на Сицилию, Италию, Испанию, а затем и на Грецию. Как истинный христианин этот король мог дать религиозное обоснование даже своему пиратству. Рассказы­вают, что однажды в Карфагене, ставшем его резиденцией, когда корабли уже подняли паруса, его спросили, куда он держит путь на этот раз, и он ответил: «Против тех, кто гне­вит Бога». Прокопий же писал: «Так он беспричинно нападал на всякого встречного».

      Уже в 440 г. вандалы по наущению своего епископа Мак­сима пронеслись по Сицилии, чиня грабежи и громя католи­ков. (Согласно позднейшим католическим хронистам, ариане Сицилии, в свою очередь, убили множество католиков.) Но посланный имперский флот в 441 г. в виду гуннской угрозы был отозван, а император Валентиниан III и Византия удово­льствовались заключением мира с вандалами. Так Гейзерих создал первое на территории Римской империи независимое и суверенное государство германцев. Оно включало богатей­шие и плодороднейшие провинции: Киренаику, Проконсуль­скую Африку, Нумидию, Кесарийскую Мавританию и Тингитанскую Мавританию. И наконец, Гейзериху принадлежали Сардиния и Корсика. Леса этого острова по его приказу вы­рубались каторжниками и использовались для строительства кораблей. Около 455 г. он получил также Балеарские острова, которые грабил еще в 425 г. Он властвовал на морских про­сторах от Гибралтара до Константинополя и даже номиналь­но не признавал над собой власти византийского императора. Правда, ему пришлось, в качестве залога мира, отправить в Италию своего сына Гунериха⁹⁴.

Но побережье Италии не избежало набегов христианских пиратов из вандальского королевства — единственной мор­ской державы среди всех германских государств. Даже сам Рим, после того как в июне 455 г. корабли вандалов невероят­но быстро объявились в устье Тибра, потрошили две недели. Потрошили чрезвычайно добросовестно и планомерно — от императорских дворцов до храмов, от бесценных греческих статуй до кровельной бронзы — потрошили намного основа­тельнее, чем это делали готы Алариха в 410 г., но без крово­пролития, поджогов и убийств. Натурально, вандалы увели с собой тысячи римлян, в первую очередь высокопоставленных и молодых. Вскоре на Италию обрушился голод, вызванный прекращением подвоза африканского зерна, из-за чего и был свергнут новый император Авит⁹⁵.

В пятидесятые годы V в. вандалы захватили в Северной Африке последние области, остававшиеся под римским вла­дычеством. Во время похода императора Майориана в 460 г. Гейзерих дерзкой и отчаянной атакой захватил флот Запад­ной Римской империи — около трехсот кораблей. Им надле­жало переправить из Картахены в Африку через Гибралтар­ский пролив огромную армию. Но прибывший в мае импе­ратор обнаружил, что его флот исчез. И даже чрезвычайно опасный для Гейзериха совместный военный поход Запад­ной Римской и Восточной Римской империй в 468 г., когда армии вышли одновременно из Италии, Египта и Константи­нополя, откуда под парусами держали курс на Карфаген основные силы под командованием зятя императора Льва Висилиска, окончился неудачей, после того как значительная часть византийской армады пала жертвой хитроумной атаки короля Гейзериха у современного мыса Бон, недалеко от Карфагена. Император Зенон за незначительные уступки Гейзериха в 476 г. признал за вандалами все их владения, включая острова. В том же году Западная Римская империя официально прекратила свое существование, в то время как Восточная пережила ее на тысячу лет, просуществовав до 1453 г.⁹⁶.

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ КАТОЛИКОВ АРИАНИНОМ ГЕЙЗЕРИХОМ

Среди всех германских государств только королевство вандалов было нетерпимо по отношению к другим религи­ям, и прежде всего к католицизму, хотя изначально эта враждебность и не носила чисто религиозного характера. Она касалась лишь одного, но зато самого уязвимого места церковников — их доходов и обширных владений, утратив которые католический клир стал непримиримым врагом ко­роля. Этот германский правитель сумел извлечь политиче­скую выгоду из еще молодого вандальского христианства, как никто другой, превратив свою борьбу с Римом в борьбу арианства с преследующим всех иноверующих католициз­мом. Это обеспечивало Гейзериху поддержку ариан и донатистов, а также многих, относившихся к Риму индифферен­тно или не одобрявших его господство. Недостатка в недо­вольных Римом, в перебежчиках и коллаборационистах в этом государстве, утвердившемся за счет вопиющей бесче­ловечности, не было. Когда Гейзерих, несмотря на яростное сопротивление католических землевладельцев экспроприи­ровал их владения и обрек на нищету, предоставив им вы­бор между ссылкой и рабством, какого не знали ни в одном германском государстве — ведь он планомерно уничтожал даже поземельные кадастры римских налоговых властей, короче, стремился разрушить всю систему — к нему при­мкнуло также множество рабов и колонов. «Хозяева изгна­ны и ограблены, — жаловался епископ Сидоний Аполлина­рий, зять императора Авита, — варвар захватил Африку, он столь свиреп, что знатные люди вынуждены бежать из страны»⁹⁷.

Грабежу и разрушению подвергались прежде всего бога­тые церкви и монастыри, так как в них видели «идеологиче­ский оплот римского господства» (Диснер/ Diesner). Простые католики, как обычно, не оказывали никакого сопротивления, они либо оставались безучастными, либо симпатизировали вторгшимся, а иногда и принимали арианство, несмотря на особую жестокость агрессоров по отношению к клирикам и монахам, а также к монахиням, подвергавшимся насилию. Немалую роль во всем этом сыграл религиозный фанатизм, вера в то, что «носители арианства выполняют Божественную миссию» (Шмидт/ Schmidt). Разумеется, Гейзерих передал ве­дение хозяйств, конфискованных для своих воинов и осво­божденных от налогообложения, так называемые sortes vandalorum[15], тем же колонам⁹⁸.

Королю вандалов подчинялись обе церкви, но для того чтобы достичь в своем государстве религиозного единства, он стремился передать всю власть арианству и сделал арианскую церковь государственной. Католическую же церковь, с ее многочисленными епископствами, он всячески притеснял. Поэтому она — олицетворение римской традиции — стала вдохновителем сопротивления иноплеменным завоевателям и «еретикам» и возглавила его. Со своей стороны, вандалы счи­тали себя истинными продолжателями «апостольской тради­ции», а католиков — «еретиками». Для Гейзериха само собой разумелось, что арианство означало верность королю, а като­лицизм — враждебность ему. Католический клир, по-видимо­му, использовал свои внешние связи для подготовки заговора совместно с иностранными державами. Такие епископы, как Асклепий, Виктор из Картены, Ваконий из Кастеллума и дру­гие, вели и публицистическую пропаганду против арианства. Даже в проповедях, и в первую очередь именно в них, они давали выход своей ненависти, что даже вызвало появление королевского «закона о проповедях». Во всяком случае, имен­но эти непрерывные межконфессиональные трения «все больше подрывали силу государства и, в конце концов, спо­собствовали его уничтожению» (Гизеке/ Giesecke)⁹⁹.

Для католиков начался долгий период притеснений и по­громов, основным, хотя и весьма односторонним источником изучения которых является появившаяся в 488—489 гг. «Historia persecutionis Africanae provinciae» («История гонений в провинции Африка») епископа Виктора из Виты. При этом, хитроумный Гейзерих, считавший себя назначенным Богом главой арианской национальной церкви, обратил против ка­толиков едва ли не все многочисленные указы против «ерети­ков», увидевшие свет начиная с времени Феодосия I (кн. 1, стр. 386). Преследования вандалами католиков «ничем не от­личались от преследований, которые проводились Юстиниа­ном против некатоликов» (Данненбауер/ Dannenbauer) ¹⁰⁰.

Иногда, например, после занятия Карфагена, король кон­фисковывал все движимое и недвижимое имущество враж­дебного клира. По его распоряжению многие их церкви были закрыты, переданы вандальскому духовенству или использо­вались под казармы. Когда католики явочным порядком от крыли одну из церквей, чтобы отпраздновать Пасху, ариане под руководством своего местного священнника Андвита приняли меры против этого. Епископ Виктор из Виты сооб­щает об этом: «Одни схватились за оружие и с обнаженными мечами ворвались в Божий дом; другие поднялись на крыши, стали обстреливать из луков окна храма. Люди внимали слову Божьему и пели. Чтец с кафедры начал «Аллилуйю», но пал замертво, пораженный стрелой в горло, а книга выпала из его рук. Потом стало известно, что и многие другие погибли пе­ред алтарем от стрел и дротиков. А почти всех избежавших меча — в первую очередь пожилых людей — впоследствии по приказу короля подвергли пыткам и умертвили. В других мес­тах, например, в Тунузуде, Гале, Вике Аммонии — во время святого причастия ариане, ослепленные злобой, врывались в церкви, швыряли на каменный пол тело и кровь Христову и оскверняли их, топча ногами!»¹⁰¹

За несколько лет король выслал из страны — зачастую на мало приспособленных к морским путешествиям судах — на­ряду с некоторыми сенаторами и высокопоставленными чи­новниками и католических прелатов, в том числе и архиепи­скопа Карфагена Кводвультдея, по чьей инициативе Августин некогда составил свой «De haeresibus», каталог, включавший 88 «ересей», и биографа Августина Поссидия из Каламы. Вы­сокие церковные кафедры оставались незанятыми и после смерти изгнанных. В центрах власти вандалов епископские троны не замещались и после кончины их владельцев. Со­гласно Виктору из Виты, число епископов в провинциях Тингитана и Проконсульская Африка сократилось с 164 до 3. Все остальные были либо убиты, либо изгнаны¹⁰².

Карфагенская кафедра пустовала пятнадцать лет — с 439 по 454 г. Когда в октябре 454 г. ее занял епископ Деограций, человек рассудительный и свободный от фанатизма, отноше­ние к католикам не претерпело изменений. Когда же после кончины епископа в 457 г., католики воспользовались внеш­неполитическими затруднениями Гейзериха для организации заговора против него, целый ряд лиц, заподозренных в госу­дарственной измене, был выслан, а карфагенская кафедра вновь опустела. Вообще-то, король преследовал католический клир, исходя в большей степени из интересов государствен­ной безопасности, нежели по религиозным мотивам¹⁰³.

Чтобы не провоцировать вспышек религиозных страстей, король предпочитал избегать зверств. Тем не менее они име­ли место как по причине конфессиональной твердолобости, так и по политическим причинам. Вандалы-ариане зачастую, по определению, воспринимали римлян-католиков как врагов их государства. Это не было тайной и для самих католиков. Вандальское духовенство, подобно католическому, не упуска­ло возможности удовлетворить свое чувство мести¹⁰⁴.

Перед лицом перманентной угрозы государственной изме­ны с их стороны Гейзерих требовал от своих высших чинов­ников римского происхождения перехода в арианство. У про­тивящихся сначала конфисковывали имущество, затем их ссылали, подвергали пыткам и, наконец, казнили. Христиан, которые будучи сосланными в области, населенные маврами, занимались там миссионерством, а также выпросили священ­ников у соседнего католического епископа, король повелел привязать к диким лошадям и волочить до смерти. Епископ Виты Панпиниан был замучен до смерти раскаленным желе­зом, а епископ Мансуетий из Уруситы был сожжен заживо. Смертью карал Гейзерих также за нарушение запрета като­лического богослужения¹⁰⁵.

Как бы католические хронисты ни возмущались Гейзерихом, один из них, а именно, отец церкви Сальвиан из Марсе­ля все же нашел у него одно достоинство: Гейзерих боролся против разврата. Этот христианин, у которого руки были по локоть в крови, был чрезвычайно чопорен в сексуальном от­ношении, что представляет собой весьма распространенное сочетание. Он боролся не только с мужеложством, но и вы­ступал против публичных домов и даже принуждал всех уличных женщин к вступлению в брак. «Король вандалов, ко­торый не останавливается ни перед каким кровавым преступ­лением, испытывал острое отвращение к публичному развра­ту, этой чуме больших городов, и, считая этот ужас губитель­ным для своих соплеменников, принялся каленым железом искоренять его, что ему, по всей видимости, и удалось. Это уникальный случай во всей истории Запада и единственное, за что следует воздать должное этому королю вандалов»¹⁰⁶.

История государства вандалов известна почти исключите­льно в изложении католических клириков, но даже немногие светские источники испытали их сильнейшее влияние. Она весьма односторонне искажается. Особенно наглядно это предстает у друга Августина епископа Поссидия и епископа Виктора из Виты, написавшего в 484—489 гг., вероятно, в Константинополе, свою «Историю гонений в провинции Аф­рика». На вандалов, в «вандализм» которых в Северной Аф­рике при Гейзерихе сегодня уже никто не верит, обрушива­ют клевету. Дескать, они отрывали младенцев от материнской груди и умерщвляли их ударом о землю, дескать, они обраща­лись со священниками и богатыми как с вьючными животны­ми и умучивали их до смерти. «Главная их провинность со­стояла в том, что они были арианами» (Готье/ Gautier). «По­следовательное арианство вандалов едва ли не больше, неже­ли их разбойничьи набеги, привело к тому, что дурная слава о них пережила века» (Финли/ Finley)¹⁰⁷.

Рассмотрим на одном примере как католические авторы искажают действительность, высасывая факты из пальца.

Павел Диакон (Варнефрид), клирик VIII в., происходивший из знатной лангобардской семьи, сообщает, что после ухода из Рима Гейзерих уничтожил Нолу, захватив там множество пленных. В этих обстоятельствах епископ Нолы св. Павлин, который, как водится, вел со своей женой «строго монаше­скую жизнь, избегая плотского общения» (Алтанер/ Штуйбер // Altaner/ Stuiber), присовокупил к своим уже тогда не­сколько увядшим поэтическим лаврам и бессмертную славу. Ведь он не только отдал на выкуп пленных все свое имущест­во, но и предложил в обмен на сына некой бедной вдовы свою бесценную персону. Поступок благородный, спору нет. Жаль только, что он вымышлен, как и многие подобные. Установлено, что епископ Нолы Павлин умер почти за чет­верть века до вторжения вандалов в Рим, а именно, в 431 г. Так что в 455 г. Гейзерих, при всем желании, не мог, как это утверждает Павел Диакон, восхититься епископом Павлином и отказаться от выкупа. Зато другой покоритель Рима — Аларих, когда он в 410 г. опустошал Кампанью, действительно продержал его некоторое время в плену, само собой не подо зревая о добродетелях Павлина во времена Гейзериха¹⁰⁸.

Однако, при всех преувеличениях и искажениях истории католическими авторами, решительный, порой кровавый об­раз действий Гейзериха по отношению к римскому духовен­ству не подлежит никакому сомнению. Это духовенство явля­лось не только яростным противником арианства, но и чем дальше, тем больше превращалось во врага государства. Между тем погромы католиков вандалами в Африке — как и прочие беды других! — были весьма выгодны папе. Ведь аф­риканский клир, чьи отношения с Римом часто были напря­жены, а порой почти враждебны (спор о крещении еретиков, пелагианский спор, дело Апиария, дело епископа Фуссалы), испытывая давление со стороны вандалов, признал примат главы римской церкви в расчете на его защиту и поддержку.

Еще Августин имел весьма существенные возражения против этого примата. Но в эпоху гонений «африканская церковь це­ликом перешла на сторону Рима» (Маршалл/ Marschall)¹⁰⁴.

ГУНЕРИХ И АРИАНСКИЙ КЛИР ГРАБЯТ, ССЫЛАЮТ И РЕЖУТ

Гейзерих скончался в начале 477 г. в преклонном возрасте. Ему наследовал его сын Гунерих (477—484 гг.), жена которого Евдокия, уведенная Гейзерихом в 455 г. из Рима дочь Валентиниана III, видимо, не пожелав смириться с арианской верой своего мужа, в 472 г. бежала в Иерусалим, Тем не менее Гу­нерих поначалу относился к католикам довольно терпимо. Подобная политика была продиктована не столько вмешате­льством Византии, сколько необходимостью обезопасить свой трон. Сначала он рьяно преследовал и сжигал только манихе­ев — за что и был хвалим католиками — а также собствен­ных родственников, чьих претензий на трон он опасался. Не­которых он ссылал и лишал имущества, как, например, свое­го брата Теодориха и Годагиса, сына другого брата Гентона. Оба они не были убиты, поскольку успели ранее умереть своей смертью. Высокообразованную супругу своего брата Теодориха, которая вызывала его подозрения, он приказал обезглавить. Так же был устранен и ее сын. Гейзерих также некогда приказал умертвить вдову своего предшественника и сводного брата Гундериха. Патриарх Иокунд, прежде при­дворный проповедник у Теодориха, а теперь глава вандаль­ской церкви, был публично сожжен на площади Карфагена¹¹⁰.

Гунерих вновь разрешил католическое богослужение. В 481 г. он назначил Евгения католическим епископом Карфа­гена, потребовав за это свободы для арианства в Византии, но католические прелаты, что примечательно, предпочли отказа­ться от компромисса. Когда же Гунерих убедился, что Север­ной Африке не грозит опасность со стороны Византии, он из­менил свою религиозную политику, не в последнюю очередь под давлением вандальского клира¹¹¹.

Движимый алчностью, кровожадностью и религиозным фанатизмом, он принялся систематически подавлять католи­ков и прежде всего рьяно обрушился на их священнослужи­телей: конфисковывал имущество (что давало больше дохода, нежели все государственные мастерские!), ссылал в пустыню, заточал, подвергал телесным наказаниям и чудовищным пыт­кам и даже сжигал заживо. По утверждению Прокопия, тех, кто отказывался принять арианство, «сжигали или умерщвля­ли каким-либо другим образом». А по свидетельству св. Иси­дора, архиепископа Севильи (ум. в 636 г.), одного из «вели­чайших мастеров» средневековья, «оказавших огромное вли­яние на развитие культуры» (Алтанер/ Штуйбер // Altaner/ Stuiber), по приказу злобного Гунериха «даже обратившимся отрезали языки, что, однако, не мешало им прекрасно гово­рить до конца жизни». Особенно подстрекал короля патриарх Кирилл. Он якобы непрестанно — и совершенно справедли­во — убеждал его в том, что не искоренив католицизм, ему не удастся обеспечить себе спокойное и долгое правление. Гунерих изгнал также всех придворных чиновников, исповедую­щих католицизм, равно как и всех неариан с государственной службы. Наряду с религиозной одержимостью немаловаж­ную роль в этом играли и политические причины: настраива­ние католической паствы против королевских указов и тай­ные сношения враждебного католического клира с «замор­скими» странами. Но ведь за подобные дела Гунерих пресле­довал и арианских священников, сжигал их и бросал на рас­терзание диким зверям. 4966 католиков он сослал в 483 г. к маврам в пустыню — самое ужасное место ссылки в ту эпо­ху — где их постигла жалкая смерть¹¹².

Своего апогея гонения достигли в последний год правле­ния Гунериха.

На 1 февраля 484 г. он вызвал всех католических еписко­пов своего государства, в количестве 460 человек, в столицу на предмет религиозного диспута. До этого их лидеров он подвергал издевательствам, ссылал, а епископа Лаетия Нептского, продержав в заключении, сжег, поскольку того, со­гласно св. Исидору, «не удалось, несмотря на различные на­казания, заставить запятнать себя заразой арианской ереси». Не сумев запугать прелатов противной стороны, ариане со­рвали дебаты, а вину за это возложили на католиков. В отме­стку Гунерих 7 февраля приказал закрыть все католические храмы, а 24 февраля вообще запретил католицизм. Все като­лические церкви вместе со всем их имуществом были переда­ны арианам, все католические культовые обряды и собрания были запрещены, а все католики, не обратившиеся до 1 июня, подлежали лишению гражданских прав. Необратившиеся придворные лишались званий и переводились в «подлое состояние». Применялись денежные штрафы, отчуждение имущества, высылка, сожжение книг. Ответственных за ис­полнение предписанных мер, в случае их небрежения, также ждали конфискация имущества и смерть. Гунерих сколотил целые оравы подручных палача (tortores), которые самым же­стоким образом пытали и убивали всех необратившихся като­ликов. Известно около тридцати различных видов пыток и инструментов для них. Многие католики, в том числе 88 епис­копов, отпали от своей веры¹¹³.

Исполнение законов было возложено на арианский клир, который осуществлял надзор за преследованиями. При этом клир, по собственной инициативе, действовал даже более же­стоко, чем это было предписано королем. Епископы и свя­щенники разъезжались по всей стране на великое дело обра­щения, запасшись оружием. Принудительное обращение бе­зответных людей не считалось богопротивным деянием. Эти миссионеры с мечом в руках и по ночам врывались в дома и ставили католиков перед выбором: обратиться в арианство и сохранить свое имущество и честь или подвергнуться наказа­нию конфискацией имущества, изгнанием, а быть может, и смертью. Утверждается, что католических женщин даже рас­пинали обнаженными на крестах. Но особых зверств, как и прежде, старались избегать¹¹⁴.

Как и в прочих христианских государствах, у вандаловариан часто применялась смертная казнь: особенно обезглав­ливание после пыток, сожжение, утопление, привязывание к диким лошадям или бросание на растерзание диким зверям. Излюбленными пытками были: порка, отрезание носов, ушей, отсечение кистей рук и ступней, вырывание языка и глаз. Именно при преследовании католиков пытки применялись особенно часто, а все эти наказания имели своим источником римское право¹¹⁵.

Величайший цинизм, о котором мы уже упоминали, и, ес­ли угодно, определенная логика была в том, что в ходе хоть и кратких, но жесточайших гонений в государстве вандалов против самих католиков применялись суровые римско-византийские указы против «еретиков», времен борьбы с донатистами. В любом случае, первенство во всем этом должно быть отдано католикам¹¹⁶.

Они, как обычно, безмерно преувеличивали масштабы принятых ими мученичеств, коль скоро им довелось превра­титься из гонителей в гонимых. Епископ Виктор из Виты, не­престанно толкуя о бесчисленных толпах мучеников, сам же проговаривается, что их было всего двенадцать человек. Но даже среди них не все обрели мученический венец, облада­ние которым, к тому же, не является исчерпывающим доказа­тельством мук, но больше чем что-либо иное разжигает фана­тизм. Уже из сообщения Прокопия видно, как творилась ле­генда, ибо он утверждает, будто Гунерих «многим отрезал языки под корень. Однако в мои времена я встречал в Кон­стантинополе некоторых из них, которые могли говорить вполне внятно, поскольку эта пытка не нанесла им никакого вреда. Двое из них впоследствии, правда, потеряли голос, но в результате неумеренного общения с проститутками»¹¹⁷.

Гунерих скончался довольно молодым в декабре 484 г. Ка­толики злорадствовали, как и всегда, когда умирал их против­ник. И как водится, эту кончину они объявили карой Божьей. Виктор из Виты сообщает, что Гунерих был заживо изъеден червями, а Виктор из Тоннены утверждает, что тот, подобно Арию (кн.1, стр. 323), скончался от выпадения внутренностей. Григорий Турский, ненавидевший любого германца, если тот не франк, теперь ликовал: «Гунерихом в расплату за его столь гнусные поступки овладел злой дух, и он, столь долго пивший кровь святых, загрыз себя собственными зуба­ми...»¹¹⁸.

Такова христианская историография!

Радикализм Гунериха хотя и принес свои плоды, но обо­стрил противоречия между вандалами и староримским насе­лением. И если король Гунтамунд (484—496 гг.) постепенно прекратил погромы, частично отменил декреты о ссылках, а преследования на свой страх и риск продолжали лишь от­дельные группы арианского клира, то его дальновидный брат король Тразамунд (496—523 гг.), сам принимавший активное участие в религиозной полемике, вновь сознательно покрови­тельствовал арианству. Так как католики, вопреки королев­ским приказам, вновь поставили епископов в своих общинах, он распорядился о новых ссылках. При нем, «обладавшем прекрасной внешностью, характером и умом», вандалы ино­гда содержали в католических храмах своих лошадей и вьюч­ных животных; «и они всячески святотатствовали, издевались над священниками, избивали их и использовали на самых по­зорных рабских работах» (Прокопий). Вообще-то, Тразамунд, зять остготского короля Теодориха, использовал вовсе не на­силие, он действовал расчетливо и осторожно, осыпал обра­тившихся в арианство почестями, должностями и богатыми подарками и даже миловал преступников, в случае их обра­щения. Да и сосланным на Сардинию — поначалу их было 60, затем 120 и более — жилось совсем недурно. Они имели свя­зи с внешним миром и ежегодно получали от папы Симмаха деньги и носильные вещи¹¹⁹.

Но затем его племянник и преемник Гильдерих (523— 530 гг.) повел противоположную политику, что и предопреде­лило гибель его народа.

Гильдерих, внук Валентиниана III и сын его дочери Евдо­кии, насильственно уведенной вандалами из Рима в 455 г., ча­ще всего пребывал в Византии, «был близким другом Юсти­ниана» (Прокопий) и, в отличие от своего отца Гунериха, пре­красно относился к императору и к Риму. Правда, Тразамунд перед смертью заставил его поклясться, что он не допустит никакого возрождения католицизма. Но Гильдерих, еще до формального вступления на трон — «дабы не нарушить свя­той клятвы», как выражался св. Исидор из Севильи — по со­глашению с византийским императором Юстином вернул со­сланных католических епископов и распорядился о возвра­щении им епископских кресел и конфискованных церквей. Этот болезненный старший сын Гунериха, тогда уже старик, окружил себя староримской знатью и делал все, чтобы заслу­жить расположение Византии и католиков¹²⁰.

Ради этой изначально прокатолической и провизантийской политики Гильдерих пожертвовал даже союзом с остгот­ским королем Теодорихом. По его приказанию вдова Тразамунда и сестра Теодориха Амалафрида, энергично выступав­шая за сохранение союза с готами, была обвинена в заговоре и убита. Вместе с ней погибла тысяча готов из ее личной ох­раны (doryphores) и 5 тысяч вооруженных слуг. Возникшая вследствие этого вражда между двумя германскими государ­ствами стала решающим фактором гибели обоих. Теодорих, получивший известие о судьбе сестры незадолго до своей кончины, собирался отомстить Гильдериху. А так как отныне ему приходилось считаться с объединенными силами визан­тийского и вандальского флотов, он в кратчайший срок по­строил собственный флот из тысячи быстроходных кораблей. 13 июня 526 г. флот должен был сконцентрироваться в Равен­не, но уже 30 августа Теодорих скончался¹²¹.

Когда на следующий год двоюродный брат Гиледериха полководец Оамер потерпел тяжелое поражение от мавров, старый правитель, сам не принимавший участия в сражении, оказался в тюрьме, равно как и Оамер, который был ослеп­лен и умер в заточении, а Гелимер, правнук Гейзериха и наи­более легитимный наследник, вступил на трон 15 июня 503 г. Этот государственный переворот и дал императору Юстиниа­ну, выступившему в защиту Гильдериха, повод к войне. В этой истребительной войне, в гибели вандальского арианства и самого народа вандалов выдающаяся роль принадлежит като­лицизму¹²².

КАТОЛИЧЕСКИЙ КЛИР ЖЕЛАЕТ «СВОЕОБРАЗНОГО КРЕСТОВОГО ПОХОДА» ПРОТИВ ВАНДАЛОВ

От притесняемых католиков трудно было ожидать симпа­тий по отношению к государству их гонителей, хотя они и за­веряли власти в своей покорности: ведь Гелимер был узурпа­тором. А католическую церковь не заботила судьба этого сла­бого государства, которое к тому же было к ней не слишком-то расположено. Поэтому при Тразамунде католики в немалой степени склонялись даже к мавританскому князю Кабаону и поддерживали с ним тайные сношения. По крайней ме­ре, в своей борьбе против Тразамунда он делал ставку на под­держку со стороны его католических подданных: он заигры­вал с католическим клиром, восстанавливал оскверненные Тразамундом католические храмы — и достиг успеха. «Боль­шая часть (вандалов) была перебита преследовавшими их врагами, некоторые были пленены, и лишь немногие верну­лись домой из этого похода» (Прокопий)¹²³.

Не подлежит сомнению, что католический Рим желал уничтожения вандалов-ариан. Еще в 519 г., в год решитель­ной смены власти в Византии, папа Гормизда ставил перед новым императором вопрос о его политике в отношении го­сударства вандалов, в плане интересов католицизма. Но даже добрый католик Юстин тогда уклонился от ответа¹²⁴.

Мечты клерикалов о военной интервенции не вызывали восторга ни у придворных, ни у военных, ни у чиновников финансового ведомства. Еще жива была память о Гейзерихе, этом ужасе морей, и о судьбе военной экспедиции Василиска. Кроме того, армия только что вернулась из персидского похо­да. И хотя война с Персией была завершена, чтобы можно было сосредоточить все силы против вандалов, тронный со­вет выступил решительно против этого: война с Персией ис­тощила финансы, боевой дух армии был низок, а вандальская военно-морская мощь по-прежнему пугала. Все эти достаточ­но веские причины, казалось, уже изменили планы Юстиниа­на, хотя он, без сомнения, очень хотел вернуть Северную Африку, поскольку ее политическое и экономическое значе­ние все еще было велико, а сам император был очень религи­озен¹²⁵.

Но тут активизировался католический клир, как живой, так и перешедший в мир иной, и даже сам Господь Бог. Ибо Он, по утверждению одного византийского епископа, которо­го считали «агентом влияния» его африканских собратьев, повелел ему попрекнуть императора медлительностью и по­обещать ему поддержку всевышнего в деле освобождения ка­толиков от вандальского ига. «Сам Бог поможет ему стать владыкой Африки» (Прокопий). И тут на первый план высту­пил покойный епископ Лаетий Нептский, который, претерпев при Гунерихе мученичество, «вдруг победоносно вознесся на небеса» (св. Исидор Севильский). Он явился Юстиниану во сне и тоже убеждал его начать войну. Сверх того, священ­ники вели подстрекательскую пропаганду, со всех амвонов вещая о действительных и мнимых зверствах «еретиков»¹²⁶.

Короче, вряд ли подлежит сомнению, что для Юстиниана главной побудительной причиной к войне было «освобожде­ние католиков Африки» (Кейджи/ Kaegi), что император начал войну «в первую очередь по религиозным соображени­ям» (Каверо/ Kawerau), как «своеобразный крестовый поход» (Диль/ Diehl), как «священную войну с арианами» (Вудвард/ Woodward). Несомненно, что «для Юстиниана религиозный аспект был основным и дал решающий импульс к войне... ко­торая завершилась истреблением народа вандалов» (Шмидт/ Schmidt). «Большая часть ответственности за развязывание истребительных войн того времени ложится на католическое духовенство... Влияние церкви простиралось вплоть до по­следней деревушки» (Рубин/ Rubin)¹²⁷.

Разве подобный воинственный раж (католического) клира столь уж удивителен и невероятен? Разве для этого не было серьезных причин? И разве универсальной и непреходящей причиной не является та, на которую папа Агапет (535— 536 гг.) указывает в письме к императору Юстиниану: «Я при­ношу бесконечную благодарность нашему Богу за то, что в Вас пылает такое рвение к преумножению католического на­рода. Ибо там, где Ваша империя расширяет свои границы, тут же начинается рост и Вечного Царства»? Как раз в те дни на торжественных богослужениях в едином порыве молились о сокрушении врагов империи и веры: «Hostes Romani nominis et inimicos catholicae religionis expugna»¹²⁸.

И как раз тогда Юстиниан нижайше склоняется перед Ри­мом: «Мы всегда стремились хранить единение с Вашим Апо­стольским Троном и сохранять единство церкви. Ибо во всех наших делах мы заботимся о том, чтобы Ваша честь и автори­тет Вашего трона преумножались». Папе Иоанну II (532— 535 гг.) оставалось лишь восхищаться тем, что правитель в своем религиозном рвении, «припадая к церковному праву, относится к римскому престолу с подобающим почтением, все ему докладывает и всегда действует во имя единства с ним»¹²⁹.

«...МЫ НЕСЕМ ВАМ МИР И СВОБОДУ!»

В июне 533 г. по приказу императора флот из 500 транс­портных судов и 92 военных кораблей вышел в море. На су­дах находилась армия, численностью от 15 до 20 тысяч чело­век, среди которых были герулы и гунны. Константинополь­ский патриарх Епифаний перед отплытием воссылал небу мольбы о благословении столь богоугодного дела, лично бла­гословил войска и прочитал все «надлежащие молитвы» (Про­копий). Главнокомандующим был Велизарий, добрый католик и бравый солдат — «рыцарственный христианин, у которого учение его Спасителя было не только в голове, но и в крови» (Тисс/ ThieB). И это несомненная истина, ибо только такой человек мог во время восстания «Ника» порубать как бумаж­ных солдатиков не то 30, не то 50 тысяч человек, правовер­ных христиан, чтобы один человек (назвать его диким зве­рем — значит оскорбить зверя) удержал корону! Этот вели­чайший полководец своего времени и, так же как император, крестьянский сын был горячо любим своей солдатней. Как водится: вместе с ним отправилась в путь его жена Антонина, энергичная, хотя и несколько одиозная персона, подруга им­ператрицы, изменявшая преданному ей до самозабвения пол­ководцу с его приемным сыном Феодосием, что происходило с любезного соизволения благочестивой Феодоры. Кроме них на борту был начальник штаба Велизария евнух Соломон, крепкий профессионал, недолюбливаемый за свою строгость, а также классик византийской исторической науки Проко­пий, который между 527 г. и 540 г. сопровождал Велизария в персидском, африканском и итальянском походах в качестве секретаря. Не единожды он усматривает в стратегии своего шефа перст Божий, более того, считает ее продиктованной непосредственно Господом¹³⁰.

Византийцам, по крайней мере косвенно, помогали го­ты — их следующая жертва. Убийство сестры Теодориха Амалафриды и шести тысяч ее слуг и охранников не было за­быто. А Амаласвинта, дочь и преемница Теодориха, первая женщина-правитель в истории германских народов, по всей видимости, позволила Велизарию сделать остановку на Сици­лии, превратить ее в базу своего похода, а также послала ему подкрепление¹³¹.

Война, которая уже в Константинополе была объявлена религиозной войной против «еретиков» вандалов, таковой от­части и была. На Сардинии и в Триполи тут же начались вос­стания — католики хотели избавиться от ига ариан. В Салекте, первом городе, занятом Велизарием через два дня после высадки в Северной Африке 30 или 31 августа 533 г., ворота были открыты перед ним по приказанию местного епископа. В первую очередь полководец стремился наладить контакты с католическим клиром, хотя наличие в его войске около тыся­чи солдат-ариан, по большей части из федератов, принуждало его проявлять тактичность. Церкви неукоснительно щадили. А в одном повсюду распространяемом воззвании Юстиниана даже утверждалось, что борьба ведется не с вандалами, а с «тираном» Гелимером и, разумеется, «во имя Господа». «Мы ведем войну не с вами, но лишь против Гелимера, вашего же­стокого тирана, от которого хотим освободить вас! Ибо мы несем вам мир и свободу!»¹³²

    Юстиниану повезло даже больше, чем кто-либо (за исклю­чением его самого и его попов) мог надеяться. Правда, уже во время плавания погибли 500 солдат, причиной чего стал нека­чественный хлеб, на котором решил сэкономить префект Иоанн. Император не наказал его за это, поскольку правил благодаря его политике выжимания всех соков. И если широ­комасштабная военная экспедиция 468 г. окончилась полным поражением, то маленькая армия Велизария овладела Север­ной Африкой в темпе блицкрига — военное «достижение», каких империя давно уже не знавала. Высадка была осущест­влена в начале сентября 533 г. в 200 километрах южнее Кар­фагена у Капут Вады. Флот вандалов, которого так опасались, под командованием брата короля Гелимера Цазона, с отбор­ными войсками направлялся в это время на подавление вос­стания на Сардинии, где бунтовщик Годас, передавшийся бы­ло императору, был побежден и казнен. Другие вандальские части были задействованы на юге против мавров. Несмотря на все это, Гелимер сумел бы со своим все еще превосходя­щим византийцев численностью, но гораздо менее опытным войском, 13 сентября окружить и уничтожить противника у Декимона, в 14 километрах от Карфагена, если бы не его не­решительность и отчаяние, охватившее его при виде убитого брата¹³³.

Вандалы не сомневались в своей победе, в королевском дворце в Карфагене уже сервировали торжественный обед. Их план на сражение предусматривал, что брат короля Аммат будет атаковать византийцев у Декимона по фронту, отряд из 2 тысяч под командованием Гибамунда ударит с левого флан­га, а сам король с основными силами — с тыла. Велизарию ничего не было об этом известно, и только невезение ванда­лов спасло его от гибели. Дело в том, что Аммат явился на место сражения на шесть часов раньше остальных и с частью своих сил немедленно напал на авангард византийской ар­мии. Он потерпел поражение, сам погиб, а большинство из его обратившихся в бегство солдат также было уничтожено. Почти одновременно с этим 600 гуннов Велизария обруши­лись внезапной атакой на 2000 человек Гибамунда и изруби­ли их. Сам же Гелимер так спешил, что в наступательном ра­же не заметил, как перегнал основные силы Велизария. Те­перь, вопреки первоначальному плану, он натолкнулся на пе­редовые части сильно растянувшейся византийской армии. Под ударом значительно превосходивших их численностью вандалов, они бежали к основным силам Велизария. Тот ре­шительно остановил бегущих и повел армию на Гелимера¹³⁴.

Прокопий, который весь этот день находился в свите Ве­лизария, описывает решающее сражение, которое в конеч­ном счете предопределило гибель не только вандалов, но и остготов Италии: «Я озадачен. Мне совершенно не понятно, как Гелимеру, уже державшему победу в руках, удалось пода­рить ее неприятелю... Ведь если бы Гелимер без промедления преследовал разбитого противника, то, как мне кажется, и Велизарий не устоял бы, и мы бы безнадежно проиграли. Столь велико было превосходство вандалов и страх, который они нагнали на римлян. А если бы он поспешил к Карфагену, то без особого труда перебил бы Иоанна и его воинов... Но он не сделал ни того, ни другого. Пешим спустившись с верши­ны холма на равнину, он увидел труп своего брата (Аммата). Он издал крик отчаяния и занялся приготовлениями к погре­бению. Так он навсегда упустил решающий момент.

Велизарий же вышел навстречу своим бегущим солдатам, рявкнул им: «Стой!», приказал построиться, покрыл их отбор­ной бранью. Узнав о гибели Аммата и о преследовании (ван­далов) Иоанном, выяснив все подробности о ландшафте мест­ности и о неприятеле, он атаковал Гелимера и вандалов, Вар­вары же, покинувшие боевые порядки и не ожидавшие ника­кого нападения, опрометью пустились в бегство и потеряли многих людей. Резня продолжалась до глубокой ночи»¹³⁵.

15 сентября Велизарий вошел в Карфаген. «Мы вкушали блюда, приготовленные для Гелимера, пили его вино, нам прислуживали его слуги — вся трапеза еще накануне была приготовлена для него. Вот яркое подтверждение того, что су­дьба играет с человеком, что наша воля бессильна против нее!»¹³⁶

В четырех днях езды от Карфагена король собрал остатки своих разбитых войск, получил немалое подкрепление от мавров, а также пополнился войсками поспешившего верну­ться с Сардинии Цазона, но не дождался никакой помощи оружием от остготов, которые еще до прибытия посланника Гелимера узнали о его поражении от заезжего торговца. При Трикамаруме, о котором ныне известно лишь, что он нахо­дился в 30 километрах западнее Карфагена, в декабре 533 г. произошло последнее отчаянное сражение. В ходе третьей атаки византийцев пал брат Гелимера Цазон, вандалы, сра­жавшиеся, как львы, обращены в бегство. Бегущих поголовно истребляют вплоть до глубокой ночи. В конце концов «не осталось ни одного вандала, которого можно было поймать, кроме тех, кто укрылся в храмах». Все, повествует Прокопий, «было приведено в наилучший порядок...» Самому Гелимеру удалось спастись у дружественных мавров и укрыться с не­большим отрядом в недоступном горном районе на границе Нумидии. Несколько месяцев спустя он был окружен там и сдался. Католические победители в битве при Трикамаруме не только завладели несметными сокровищами, награбленны­ми по всему Средиземноморью, но и «цветущими и ослепите­льно прекрасными телами» вандальских женщин и девушек и ошалели от алчности¹³⁷.

Вот что сообщает византийский хронист и очевидец собы­тий: «Так как нищие римские солдаты внезапно стали облада­телями несметных сокровищ и удивительно прекрасных жен­щин, они обезумели и, казалось, не могли насытить свою по­хоть. Переполняемые неожиданно свалившимся на них сча­стьем, они бродили, точно пьяные, как если бы каждый из них думал только о том, чтобы припрятать свое богатство где-нибудь по пути в Карфаген. Исчезло всякое подобие военно­го порядка. Поодиночке или по двое, подстегиваемые надеж­дой на еще большую добычу, они по всей округе рыскали по ущельям, пещерам и другим опасным местам. Страха перед врагом или перед Велизарием больше не было. Жажда обога­щения овладела ими настолько, что они не могли думать ни о чем другом»¹³⁸.

ПАПСКИЕ ПОЗДРАВЛЕНИЯ С «РАСШИРЕНИЕМ ЦАРСТВА БОЖИЯ», ИЛИ «ВСЕ ОНИ БЫЛИ НИЩИМИ»

После победы большинство мужчин вандалов погибло, женщины и дети были обращены в рабство, а король был до­ставлен в Константинополь, где летом 534 г., во время парада на ипподроме, ему, лишенному пурпурного облачения, приш­лось пасть ниц перед императорским троном. В качестве вас­сала он окончил свои дни в большом поместье в Галате. Об­ратиться в католицизм, за что ему сулили большие почести, он отказался. Его плененных единоплеменников включили в состав византийской армии; большинство из них — так назывемые vandali Justiniani — в составе пяти конных полков ока­залось на персидской границе. Одному полку все же удалось бежать назад в Африку, после того как при перевозке по мо­рю у острова Лесбос они напали на корабельную команду. В Африку были направлены крупные воинские контингенты, укреплены порты и города; повсюду, даже в глубоком тылу были построены сильные крепости¹³⁹.

Католической церкви, славившей Юстиниана как освободителя из «столетнего плена», была немедленно возвращена вся ее недвижимость, а также ее главенствующее положение. Она в одночасье вновь превратилась из гонимой в гонитель­ницу. Ведь теперь католический клир сотрудничал с новыми властями точно так же, как арианский — со старыми. Вновь резко нападали на язычников, донатистов и евреев, которых теперь категорически лишали синагог. Но важнее всего, что гибель вандальского государства означала гибель вандальской веры. Правда, сам Юстиниан, теперь подумывавший о напа­дении на остготов, склонялся к умеренной религиозной поли­тике. Но африканскому епископату и папе Агапету удалось переубедить его. Указом от 1 августа 535 г. Юстиниан лишил ариан их храмов, запретил им богослужения, назначения епископов и прочих духовных лиц, а также изгнал ариан с го­сударственной службы. Он выступал и против других некатоликов¹⁴⁰.

Даже католический «Справочник истории церкви»/ «Handbuch der Kirchengeschichte» соглашается: «Меры, предусмат­ривавшиеся указом в отношении ариан, донатистов, евреев и язычников, были чрезвычайно суровы. Они должны были за­крыть свои Божьи дома и отказаться от любых религиозных обрядов; им запрещались любые собрания — им приходилось довольствоваться только правом на жизнь. Папа поздравил императора с подобным усердием во имя расширения Царст­ва Божьего»¹⁴¹.

Конечно, даже после массового истребления вандалов, арианство в Северной Африке продолжало существовать, к тому же пополнив свою паству готами из войск Велизария. Но и они, обманутые при дележе земель, а в религиозном от­ношении сильно притесняемые, как и уцелевшие ванадалы-ариане, в конце концов, после длительных и тяжелых сраже­ний были побеждены, а вышедшие за них замуж вдовы ван­далов были сосланы. Прокопий пишет: «В мое время от ван­далов на их родине не осталось и следа. Так как они были ма­лочисленны, то они либо были раздавлены соседствующими варварами, либо добровольно растворились среди них, так что исчезло даже их название». «Так, в 534 г. было стерто с лица земли государство вандалов, — торжествует архиепи­скоп Севильи Исидор, — просуществовав от Гундериха до па­дения Гелимера 113 лет»¹⁴².

Но это не означало, что в Африке воцарился мир, как с военной, так и с политической точки зрения. Византийская администрация, по большей части, была коррумпированной, а налоговый гнет был столь тяжким, что с тоской вспоминалось великодушие вандалов. С колонами обращались намного ху­же, чем при «варварах», и даже состоявшие из ариан собст­венно византийские воинские подразделения оказались еще в худшем положении, нежели все прочие, которым платили всего лишь с опозданием. Короче, недовольство среди широ­ких масс нарастало. К мятежам и восстаниям добавились на­падения извне¹⁴³.

Уже в 534 г. византийские соединения под командованием небесталанного, но жестокого magister militum Соломона, преемника Велизария, воевали с многими племенами кочев­ников. При этом погибали целые кавалерийские части импе­раторской армии. Правда, в 535 г. Соломону удалось уничто­жить свыше 50 тысяч прорвавшихся до центрального Туниса берберов, но уже последующие годы, наряду с новыми наше­ствиями кочевников, ознаменовались непрерывными и ожес­точенными солдатскими мятежами. Прокопий так завершает свою «Вандальскую войну»: «Несчастной стране не суждено было обрести длительного спокойствия. Соломон погибает в бою с маврами; его племянник Сергий, назначенный на его место, ненавидим всеми и не в состоянии утвердиться. Юсти­ниан шлет своего племянника Ареобинда для восстановления порядка. Но этот принц — что угодно, но только не военный; он пал жертвой военного заговора, возглавляемого неким Гонтарисом, который становится тираном. Тут начинается полный хаос: всякий командир помышляет о том, чтобы стать правителем Африки; вероломные убийства, разбои и грабежи становятся обыденным делом. В конце концов, Гонтарис, во круг которого сплотились последние уцелевшие вандалы, по­гибает вместе с ними в бою против армянина Артабанеса, получившего от Юстиниана военную власть (magisterium militarе) над всей Африкой. Его преемник Иоанн подавляет послед­ние очаги восстания... Мало кто уцелел из жителей Африки; и наконец, после столь ужасных мучений, они обрели мир. Но какой ценой! Все они были нищими»¹⁴⁴.

О «ВЕЛИКОЙ ОХОТЕ НА ГОТОВ» И КОЕ-ЧТО ОБ «ОХОТНИКАХ»

В государстве вандалов-ариан католики преследовались долго, а временами и чудовищно, что вне всякого сомнения, стало одной из причин его гибели. Но остготы-ариане не зна­ли никакого религиозного фанатизма. Теодорих заполучил Равенну, конечно же, кровавым и достаточно вероломным об­разом, но после этого его внешняя политика всегда была ми­ролюбивой. Обладая фактически полной независимостью, он признал главенство Константинополя, а в своей внутренней политике делал ставку на примирение между римлянами и германцами. Этот человек, которого во время его единствен­ного посещения Рима в 500 г. встречал весь клир во главе с папой, демонстрировал терпимость, особенно по отношению к католикам. Если манихеи при Теодорихе неоднократно вы­сылались из Рима, если язычникам за совершение жертво­приношений грозила смертная казнь, то папы всегда могли свободно общаться с епископами за пределами Италии. Они и их епархии имели такую самостоятельность, которой не знали многие поколения. Они были свободнее, чем «при лю­бом правоверном императоре» (Пфайлыяифтер/ Pfeilschifter). И все же остготов истребили еще более жестоко, чем ванда­лов. Их государство просуществовало всего лишь шестьдесят лет, с 493 г. по 553 г., причем больше половины этого срока во главе его стоял Теодорих¹⁴⁵.

Пока он пребывал на вершине власти, и Константинополь, и Рим, и император Анастасий, и папа, и сенат — все жили в добром согласии с ним. Он постоянно поддерживал Рим, в том числе предоставлением ежегодно 200 фунтов золота для содержания в порядке стен города. Папа Симмах получал деньги даже из личной казны короля. Но когда в последние годы жизни Теодориха Юстин и папа объединились и на Вос­токе начались гонения на ариан, среди католиков Италии усилились антиготские настроения. В средневековой церков­ной традиции Теодорих — «еретик», тиран и дьявол. Уже у папы Григория I и Григория Турского — его место в геенне огненной¹⁴⁶.

Король, который скончался не оставив сыновей, назначил преемником своего внука Аталариха. Регентшей при восьми­летнем Аталарихе стала его мать, дочь Теодориха Амаласвинта (526—534 гг.), приказавшая убить трех знатнейших готов по подозрению в заговоре. После смерти юного Аталариха (октябрь 534 г.) она вышла замуж за последнего мужчину из рода Амалеров — своего двоюродного брата и смертельного врага Теодата (534—536 гг.), а тот, вопреки всем принесен­ным клятвам, весной 535 г. сослал ее — свою супругу, двою­родную сестру и соправительницу — на крохотный островок посреди озера Больсена, где она и была задушена по его при­казанию¹⁴⁷.

По всей видимости, к этой кровавой игре приложила руку ревнивая и хитрая императрица Феодора, а ее муж, импера­тор Юстиниан, использовал убийство как предлог для вы­ступления в качестве мстителя Теодату, по аналогии с его ме­стью Гелимеру. Без всяких колебаний «руками того же пол­ководца он обрушил на готов меч, на котором еще не засохла кровь вандалов» (Иордан). А вот с точки зрения Гризара/ Grisar он «совершил героические дела... редкостные в военной истории»¹⁴⁸.

Предводительствуя семью тысячами воинов, двумястами гуннскими всадниками и тремя сотнями мавров (позднее ар­мия была значительно усилена), Велизарий поначалу захватил всю Италию почти мгновенно, хотя интриги при император­ском дворе препятствовали ему не меньше, чем ревность са­мого Юстиниана. Уже в конце 535 г. ему почти без сопротив­ления досталась вся Сицилия, владычество готов над которой было чисто номинальным. Он с легкостью овладел Катанией, близ которой армия осуществила высадку, Сиракузами и, на­конец, Палермо. Удалось и вторжение в Южную Италию. Не встретив серьезного сопротивления, «так как ему удалось привлечь высший католический клир на сторону Византии» (Дэвидсон/ Davidsohn), он начал продвигаться на север. (Го­рода Этрурии сдались имперским силам добровольно.) Одна­ко Неаполь упорно обороняли, прежде всего евреи, опасав­шиеся фанатизма католиков. Лишь после того как шестьсот воинов из числа осаждавших сумели проникнуть в город че­рез пересохший акведук, город был взят. Началась страшная резня, продолжавшаяся даже в церквах. По свидетельству Прокопия, византийцы, сражавшиеся под знаменем креста, «убивали без жалости всякого, кто попадался им, невзирая на возраст. Они врывались в дома, уводили детей и женщин в рабство; грабили все без разбора». Гунны убивали даже мно­гих, нашедших убежище в церквах. (Когда Тотила отбил Неа­поль, он пощадил не только горожан, но и византийский гар­низон.)¹⁴⁹

В те дни Святым отцом был Сильверий (536—537 гг.), сын папы Гормизды. 20 июня 536 г. готский король Теодат наси­лием и подкупом сделал его епископом Рима, так как Сильве­рий поддерживал тайные сношения с «еретическими» готами. Их он, так же как и многие его прелаты, опасался меньше, чем цезарепапизма католического императора. К тому же го­ты были ближе, и власть была в их руках. А когда в ноябре вместо двуличного, тайно столковавшегося с Юстинианом Теодата на трон вступил полководец Витигис (приказавший убить Теодата, изгнавший его жену, а для легитимизации своей власти женившийся, против ее воли, на внучке Теодо­риха Матасвинте, которая была на тридцать лет моложе его), папа Сильверий, «святой муж с твердым характером» (като­лик Даниель-Ропс/ Daniel-Rops) присягнул на верность ново­му королю готов — а вскорости отправил гонцов к Велизарию, чтобы вызвать его в Рим. После этого, в ночь на 10 де­кабря 536 г. св. Сильверий, обязанный своим папством готам, презрев свои клятвы, приказал открыть южные ворота Рима (porta Asinaria), находившиеся поблизости от Латерана, перед армией Велизария, которая дошла от Неаполя до Рима. Тогда же небольшой готский гарнизон покидал Рим через северные ворота города (porta Flaminia), а римляне восторженно при­ветствовали византийцев как освободителей от арианской «ереси», надеясь на восстановление Римской империи¹⁵⁰.

Но когда весной 537 г. Витигис обложил Рим со 150 тысячами воинов, а Велизарий смог противопоставить ему только лишь 5 тысяч солдат, этот св. папа с твердым характером, как всегда готовый к любой перемене власти, видимо, вспомнил, что вообще-то, он был папой готов. Во всяком случае, он был заподозрен в намерении сдать готам окруженный Рим. Прокопий пишет: «Поскольку подозревали, что архипастырь го­рода Сильверий замышляет предательство, то он (Велизарий) тотчас отослал его в Элладу, а вскоре после этого назначил другого епископа по имени Вигилий»¹⁵¹.

Схоластик Марк и преторианец Юлиан представили подложные послания Сильверия к готам. А новый папа, диакон Вигилий, раздувал подозрения в адрес своего предшественни­ка. Собственно говоря, Вигилий, папский апокрисиарий в Константинополе, претендовал на папский престол еще до Сильверия, тем более что папа Бонифаций II (530—532 гг.) на­мекал, что хотел бы видеть его своим преемником, но отка­зался от этого, поскольку синод выразил протест. Тогда Виги­лий прибыл в Рим из Византии слишком поздно — папский престол, который он должен был получить по плану императ­рицы Феодоры, уже был занят¹⁵².

Императрица за 700 золотых (septem centenaria) подкупила диакона, чтобы он. став папой, покровительствовал монофизитам. «Епископский трон и деньги — вот что он любил», — говорил его коллега, карфагенский диакон Либерат, который при создании своего исторического труда располагал надеж­ными источниками. (Для справки: возведение большого собо­ра в то время обходилось в 200 золотых.) После того как Ви­гилий согласился вручить Велизарию его долю этой суммы — сошлись на 200 золотых — полководец 11 марта впервые при­гласил его к себе в императорский дворец на Пинцио. «Он вошел во дворец в одиночестве — и больше его не виде­ли», — патетически сообщает Либерат и намекает, что причи­ной свержения Сильверия стали обвинения в его предатель­ских связях с готами. Это находит подтверждение и в других источниках: у псевдо-Аммиана и Прокопия, так что это «не подлежит никакому сомнению» (Хильдебранд/ Hildebrand). «Скажи, господин папа Сильверий, — вопрошала 21 марта жена Велизария Антонина, возлежа на подушках у ног своего мужа, — чем мы провинились перед тобой и народом Рима, что ты хочешь отдать нас в руки готов?» После этого Велиза­рий, гарантировавший Сильверию безопасность, приказал облачить его в монашескую рясу, объявил низложенным и сослал в Патару, в Сирию. Уже на следующий день, 22 марта, Вигилий был избран, а в ближайшее воскресенье, 29 марта, посвящен в папы.

Но когда Юстиниан вернул Сильверия, тем самым рас­строив планы своей жены (представитель Вигилия в Констан­тинополе диакон Пелагий, также подкупленный Феодорой, по просьбе папы пытался воспрепятствовать этому, но тщетно), папа Вигилий перехватил по дороге своего предшественника и с помощью своих подручных отправил его в новую ссылку на Понцианские острова. Уже через несколько недель, 2 де­кабря 537 г., он скончался в муках — двое доверенных рабов Вигилия уморили голодом эту «жертву смутного времени» (католики Зеппельт/ Швайгер // Seppelt/ Schwaiger)¹⁵³.

Имя несчастного страдальца св. Сильверия, который неза­долго до своей кончины отказался от папского престола в по­льзу своего убийцы, вскоре было овеяно легендами. Его моги­ла стала местом паломничеств, и на ней, натурально, проис­ходили чудеса. В молитвах к нему взывали о заступничестве в бедах, которых ему самому избежать не удалось, и только смерть спасла его. В Риме, где весь клир некогда предал его и, пусть под давлением Велизария, сделал папой Вигилия, при­нялись за реабилитацию Сильверия и превозносили его как мученика. На этом фоне было сподручнее критиковать Виги­лия и даже сочинить жалобу, в которой он обвинялся в со­причастности к свержению Сильверия¹⁵⁴.

Однако папа Вигилий, которому еще предстояло хлебнуть горя с Юстинианом, для начала в первом же сохранившимся от него послании к императору открыл у того «не только им­ператорские, но и пастырские таланты» и с восторгом при­ветствовал в его лице того, кто «покорил столь многие наро­ды не столько силой оружия, сколько силой веры». Все это говорилось тогда, когда император вел жестокую истребите­льную войну, вооружившись далеко не молитвословом¹⁵⁵.

Между тем готы под руководством Витигиса уже целый год, до марта 538 г., осаждали Рим. Они вновь и вновь шли на приступ с таранами, осадными башнями и лестницами. Вновь и вновь сформированные Велизарием из конных гуннов и мавров специальные отряды совершали опасные вылазки. Окрестности города: усадьбы, виллы, роскошные дворцы — все было опустошено. В Риме были разрушены прекрасней­шие архитектурные творения греков и римлян, а камни, до­бытые из этих невосполнимых шедевров искусства, обруши­вались на головы осаждавших готов. К тому же свирепствова­ли зной, голод и эпидемии. Лица сенаторского сословия пла­тили золотом за отвратительную колбасу из мяса падших му­лов. Осажденные получили экстренную помощь из Констан­тинополя. Но две тысячи всадников из подкрепления под командованием Иоанна, «кровавого пса», по выражению хро­нистов, истязали в Пицене готских женщин и детей, чьи му­жья и отцы стояли под Римом. После почти семидесяти отби­тых приступов, Витигис отступает, понеся колоссальные по­тери. А армия Велизария, превосходящая готов как в тактике, так и в вооружении, занимает почти всю Италию до долины реки По¹⁴⁶.

Зимой 538—539 гг., когда византийцы изгнали из Эмилии всех готов, а Витигис укреплял стены Равенны, на северную часть Центральной Италии обрушился страшный голод. От него погибли многие тысячи. Очевидец событий Прокопий сообщает, что только в Пицене их было около пятидесяти ты­сяч. А в северных областях еще больше. «Мне хотелось бы подробнее рассказать о том, во что превратились люди и как они умирали, так как я видел это собственными глазами. Они все стали невероятно худыми и бледными, поскольку их тела из-за недостатка пищи, как говорится, пожирали самих себя, а желчь в результате этого стала преобладать, и желтовато-бледная окраска распространилась на весь организм. По мере развития недуга тела обезвоживались, а иссохшая кожа про­изводила впечатление натянутой прямо на кости. Ее бледная окраска переходила в черноту, так что люди начинали похо­дить на дотла выгоревшие факелы. На их лицах был написан ужас, их взгляд был как у умалишенных, взирающих на нечто ужасное... Некоторые, обезумев от голода, бросались друг на друга. Рассказывали, что две единственно уцелевшие во всей округе женщины, оставшись одни в крестьянской усадьбе близ Ариминума (современный Римини), съели семнадцать мужчин. Путники имели обыкновение останавливаться на ночлег в доме, где они жили. Женщины убивали их во сне и питались их мясом... Многие от голода бросались на траву и, стоя на коленях, пытались вырвать ее из земли. Но будучи слишком слабыми, поскольку силы их совершено покинули, они падали на свои собственные руки и на траву и испускали дух. Никто не предавал их земле, никому не было дело до по­гребения. Но даже птицы, хотя многие из них и питаются па­далью, не садились на трупы. Им нечем было поживиться, так как все мясо, как уже говорилось, было иссушено голодом»¹⁵⁷.

Страшная нужда царила и в Милане.

Даций, архиепископ города, который согласно Прокопию был на Западе вторым после Рима по величине, численности населения и благосостоянию, на третий год войны поспешил в Рим, чтобы уведомить Велизария о назревавшем антигот­ском восстании по всей Лигурии и о возможности возвращения области под власть Византии, а также чтобы настоять на занятии византийцами Милана. Что и происходит в апреле 538 г., в нарушение заключенного с Витигисом перемирия. Но вскоре племянник Витигиса Урайя с сильной армией и при поддержке присланных франкским королем Тойдебергом десяти тысяч бургундов, которые прежде всего хотели совершить рекогносцировку, окружил Милан. Вскоре в горо­де начинается ужасный голод. Жители едят собак, крыс и че­ловеческие трупы. В конце марта 539 г. византийский гарни­зон под командованием Мундилы капитулирует, получив пра­во свободного выхода. Но сам Милан, пишет Прокопий, готы «сравняли с землей; всех мужчин, от юношей до стариков, в количестве не менее трехсот тысяч, они перебили, женщин же обратили в рабство и отдали бургундам в качестве платы за их помощь». Дж. Б. Бьюри/ J. В. Вигу называет миланскую резню одной из самых страшных в длинном ряду сознатель­ного варварства за всю историю человечества. «Столь ужас­ных поступков не числится даже в военной биографии Атти­лы». Все церкви уничтожались. Католические — готами-арианами; арианские — бургундами-католиками. Поистине про­грессивная экуменистическая кооперация, имя которой: ис­тория христианства... Сливки общества, в том числе префект Репараций, брат папы, изрублены и скормлены собакам. Но сам архиепископ Даций, истинный виновник кошмара, забла­говременно дал тягу¹⁵⁸.

Едва бургунды, отягченные богатой добычей, вернулись домой, как уже весной 539 г. в Лигурию вторгся Тойдеберт со своим войском.

Юстиниан уже в начале конфликта призвал франков, как выразился уже в XX в. католик Даниель-Ропс/ Daniel Rops, на «великую облаву на готов». Меровинги: Хильдеберт I, Хлотарь I и их племянник Тойдеберт — пообещали императору свое содействие, приняли от него деньги, но также приняли 2 тысячи фунтов золота и от готов. Прованс же они приняли и от императора, и от готов. Эта область была формально уступлена им Юстинианом, а фактически — Витигисом. Именно ему Тойдеберт отправил в 537 г. алеманнское, а в 538 г. — бургундское войско и помог ему отвоевать земли Ли­гурии, а также весь север Италии вплоть до реки По. Но по­считав, что готы слишком усилились, он весной 539 г. высту­пил из Южной Галлии, перевалил через Альпы со 100 тысяча­ми франков и ударил им в спину. После этого он опустошил Лигурию, Эмилию, а при переправе через По, как пишет Прокопий, «они убивали готских детей и женщин, которые попадались им в руки, и бросали их трупы в реку, как жертвоприношение в честь первых военных трофеев». В па­нике готские воины бежали к Равенне — под римские мечи. Но голод и эпидемии настолько подкосили войско Тойдеберта, что, потеряв большую часть солдат, он был вынужден уда­литься из Италии¹⁵⁹.

В мае 540 г. осажденная с моря и с суши Равенна пала в результате предательства. По заданию Велизария были подо­жжены амбары с зерном в черте города, и Витигис сдался. Вместе с Матасвинтой и Амадабергой, вдовой тюрингского князя, которая в 535 г. перебежала к готам, вместе с их деть­ми и со всей казной его отправляют в Константинополь. Там Юстиниан присваивает отрекшемуся королю титул патриция. Но многие другие готы, как и некогда вандалы, отправлены на войну с персами. Племянник Витигиса Урайя, разрушив­ший Милан, отказывается от короны в пользу Ильдибальда, и тот становится королем. По его приказанию убивают Урайю, сам он также погибает от рук убийцы, а его преемник король ругов Эрарих кончит тем же после изменнических перегово­ров с Юстинианом. На смену ему является комендант города Тревизо Тотила, поставивший убийство Эрариха условием своего вступления на трон¹⁶⁰.

Война затянулась, тем более что силы Византии были со­средоточены на персидском направлении.

По старой римской и христианской традиции (кн.1, стр. 250) Юстиниан и Византия непрерывно воевали с Сасанидами: в 530—532 гг.; в 539—562 гг.; в 572—591 гг. и в 604—628 гг. При этом персидские христиане при первой возможности выступали на стороне Византии. Так, в 551 г. они поддержа­ли, если не организовали дворцовый переворот против шаха Хосрова I (531—579 гг.). Шах, ослабивший эксплуатацию кре­стьянства, не поладил со своим старшим сыном Анушзадом, который проявлял в отцовском гареме большую активность, нежели в армии. Когда во время тяжелой болезни шаха было объявлено, что он уже скончался, начался мятеж. Христиане Персии во главе со своим католикосом Map Абой примкнули к Анушзаду, поскольку его матери, одной из жен шаха, уда­лось обратить его в христианство. Но после того как юг стра­ны был превращен в ад с пылающими дворцами и бесчислен­ными пытками и убийствами, мятеж был подавлен¹⁶¹.

Война с персами продолжалась, равно как и война с гота­ми. Готы никогда ее не хотели. Они всегда желали иметь пра­во жить в Италии и готовы были за это служить императору. Этого они продолжали желать. Пока шла истребительная вой­на, это желание находило выражение в постоянных попытках достижения компромисса. Это проистекает из вполне опреде­ленной готской традиции, завещанной еще Теодорихом: по­читать короля, любить римлян и после Божьей милости ис­кать милости у императора. Но все готские предложения ми­ра и даже покорности отвергались Юстинианом. Жестокость возрастала. Жестокость со стороны католиков византийцев. Жестокость со стороны ариан готов¹⁶².

И вновь победу одержали готы. Используя главным обра­зом кавалерию, они опять захватили почти всю Италию, включая Сардинию, Корсику и Сицилию. В ходе многолетней войны Тотила (541—552 гг.), согласно Прокопию, чрезвычай­но умный и невероятно энергичный человек, выступив из Павии, берет крепость за крепостью, город за городом. Беневент пал, Неаполь пал. Даже Римом, откуда изгнаны все арианские священнослужители и где вновь разразился страшный голод, он овладевает дважды — в 546 г. и в 550 г. Он сносит стены всех захваченных городов, дабы в них не смог впредь укрепиться никакой враг и чтобы горожане были навсегда избавлены от мук осады. Даже жители Рима после падения города в 546 г. признавали, что он обращался с ними, как отец с родными детьми. Даже наемные солдаты византийской армии, не получавшие довольствия, бегут к нему, а уж тем более притесняемые крестьяне-арендаторы и оголодавшие рабы. Этим он навлек на себя ненависть крупных землевла­дельцев. И католической церкви. Как прежде в Африке про­тив вандалов, ныне она на каждом шагу трубит о готских зверствах. Сама являясь крупнейшим землевладельцем, она действует рука об руку с крупными землевладельцами. Так что она вовсе не защитница рабов, каковой она все время пытается себя представить. Она — соратница рабовладель­цев. Она их полномочный представитель! Поэтому нет ничего удивительного в том, что папа Вигилий устами своего пред­ставителя и будущего преемника Пелагия требует выдачи ра­бов, бежавших в армию готов. Тотила хотя и заверил Пела­гия, державшего перед ним речь, в своем исключительном благоволении, но решительно отказался обсуждать три темы: «сицилийцев, римские стены и рабов-перебежчиков». Пере­говоры об их выдаче он отвергал изначально. Ведь принимая их в свое войско, он обещал им, что они никогда не будут вы­даны их прежним хозяевам. «Трудно вообразить, что, кроме вожделенной свободы, влекло рабов в готское войско» (Ротенхефер/ Rothenhofer)¹⁶³.

Разумеется, католическая церковь Италии и, прежде всего, высший клир в готской войне (так же, как католический клир Африки в войне с вандалами) были не на стороне «еретиков» и «варваров». И если это относится к «готскому» папе, сыну Гормизды Сильверию, «по совету которого» (как утверждает­ся в «Справочнике истории церкви»/ «Handbuch der Kirchengeschichte») римляне «сдали свой город византийскому пол­ководцу Велизарию без боя», то это, без сомнения, справед­ливо и для его убийцы — «византийского» папы Вигилия. Бо­льшую часть своего понтификата Вигилий провел в Констан­тинополе. Он был креатурой императрицы, которая и сделала его папой. А императору он был нужен как посредник в анти­готских переговорах с его союзниками франками об изоля­ции и уничтожении короля готов Тотилы (который со своей стороны щадил католические храмы и их владения). 22 мая 545 г. папа Вигилий предписал епископу Арля Авксанию воз­носить торжественные молитвы за Юстиниана, Феодору и Велизария. А его преемника Аврелиана он 23 августа 546 г. обязал «с пастырским рвением хранить узы нерушимой дружбы между всемилостивейшими государями (Юстиниа­ном и Феодорой) и прославленным королем Хильдебертом». Об этих запутанных отношениях, по понятным причинам, ма­ло что известно. Комментарий Каспара/ Caspar: «Это иллюст­рирует дипломатическую игру во время переговоров с целью обмана последнего удачливого короля готов Тотилы между союзниками: Византией и вновь возникшим центром силы — франками. В этих переговорах Велизарий и папа выступали в роли посредников»¹⁶⁴.

В 548 г. папа Вигилий даже обрел «уникальное историче­ское значение» (Гизеке/ Giesecke).

Велизарий, разбитый в Италии Тотилой, отозван в Кон­стантинополь, а император почти окончательно утратил веру в победу. Прокопий сообщает, что в этот момент «архиепи­скоп Рима» и прочие знатные беглецы из Италии заклинали «императора отвоевать их родину у готов». Он вновь и вновь настоятельно побуждал правителя к энергичному продолже­нию войны. После долгих колебаний Юстиниан назначил но­вым главнокомандующим своего племянника Германия, кото­рому он вообще-то не слишком доверял. После внезапной смерти Германия главнокомандующим в 552 г был назначен Нарсес, евнух армянского происхождения. С сильным вой­ском, в состав которого входили и элитные соединения гер­манцев, Нарсес одолел остатки готов. Достижение победы об­легчалось тем, что он «состоял под особой защитой девствен­ной Богоматери», которая «взирала на все его действия» и была у него своеобразным «советником по стратегии» (Евагрий)¹⁶⁵.

Содействием целомудренной и всемилостивейшей Богома­тери в течение истории пользовались и многие другие про­славленные военные убийцы христианского вероисповеда­ния. Сам император Юстиниан приписывал свои кровавые триумфы над вандалами и готами, которых он стер с лица земли, вмешательству Девы Марии. Его племянник Юстин II считал, что Она покровительствует ему в войне против пер­сов. Монстр Хлодвиг воссылал Деве Марии благодарения за свои кровавые успехи. Карл Мартелл, Карл «Великий», ис­панские короли с их грандиозными баталиями, кровавый пес Кортес, заваливший Новый Свет миллионами трупов и обез­доливший многие миллионы людей. Тилли, который одержал 32 победы «во имя пречистой Девы Альтетингской», а на три­дцать третий раз был разбит «еретиком» Густавом-Адольфом и погиб — все они были такими же большими почитателями Девы Марии и кровавыми псами (какое оскорбление для со­бак!), как и Велизарий. (Впрочем, Велизарий хотя бы не пере­бирал четки перед сражением, как многие другие, например, благородный рыцарь принц Евгений Савойский, который не раставался ни с четками, ни со своим мечом, сознавая их не­разрывную взаимосвязь! И солдаты, видя как он подолгу и отрешенно перебирает четки, всякий раз говорили: «Видать — скоро снова битва, старик много молится».)¹⁶⁶

Как и в случае с вандалами, католичество выступило и против готов на стороне императора. И как когда-то оно под­стрекало его к войне против «еретической» Северной Афри­ки, так ныне оно настаивало на продолжении войны с готами. Тотила, который, казалось, предчувствовал свою участь и не­однократно предлагал Византии мир, теперь подвергся напа­дению со всех сторон. Сначала он зимой 551 г. терпит пора­жение на Сицилии от византийского полководца Артабанеса. После этого готский флот гибнет при Синигаглии. На севере Италии появляется евнух Нарсес, опытный военачальник и искусный дипломат, соперник Велизария и любимчик Феодоры, холодный и изворотливый, как змея, а к тому же и благо­честивый. Он полагал, что все его победы — во всяком слу­чае, попы превозносили его именно за это — есть результат его молитв. В 65 лет он, разумеется, не сам по себе, а во главе большого войска, становится «победителем и истребителем всего народа готов» и «завладевает колоссальным состоянием в золоте, серебре и иных драгоценностях» (Павел Диакон). В 552 г. он, поддержанный 5,5 тысяч лангобардов и 3 тысячами герулов, наголову разгромил готскую армию в решительном сражении при Тагине (называемом также сражением при Буста Галлоруме) у Via Flaminia, севернее Сполето. Тотила поги­бает во время отступления. Его окровавленную голову побе­дители проносят на копье. В октябре 553 г. у подножия Везу­вия после шестидесятидневной отчаянной борьбы погибает и последний король готов Тейя вместе с основными силами своей армии. Полчища алеманнов и франков под водительст­вом алеманнского герцога Буцелина, который хотел воспользоваться крушением готов и вместе со своим братом Лойтари овладеть Италией, Нарсес сокрушает в кровопролитном сра­жении при Вольтурно близ Капуи в 554 г. Большинство из них было перебито как скот. Остальных поглотила река. «Вся Италия ликовала» (tota Italia gaudens), — говорится в римской «Папской книге». Приблизительно равное по численности войско под командованием брата Буцелина Лойтари, возвра­щаясь с большими трофеями, погибло от эпидемии в Венетии. Утверждается, что из 70 тысяч воинов уцелело лишь пя­теро. Кастрат Нарсес, которого клир встречал на ступенях со­бора Св. Петра гимнами, с молитвой пал ниц на предполагае­мую могилу апостола и призвал своих удалых вояк к благоче­стию и дальнейшим военным подвигам. Последняя готская крепость на Апеннинах продержалась до 555 г. На севере Ве­рона и Брешиа были взяты (при помощи Меровингов) лишь в 562 г. Равенной теперь управлял наместник императора, эк­зарх. Так были уничтожены и остготы.

В 552 г., на последнем этапе их истребления, Юстиниан воспользовался борьбой за трон в арианском государстве ве­стготов и направил туда войско под командованием восьмиде­сятилетнего, но недостаточно опытного в военном деле пат­риция Либерия. В Испании, где всесильные и богатые католи­ческие епископы с большой неохотой подчинялись «еретикам»-арианам, готский аристократ Атанагильд восстал против короля Агилы. И так же, как это случилось в Африке и в Италии, католики теперь приветствовали быстрое вмешательство католического императора, с которого и началась более чем семидесятилетняя война Византии с вестготами. Правда, на этот раз Юстиниан уже не смог добиться полного истребле­ния народа, хотя его слабая армия и сумела захватить Балеарские острова и важнейшие порты и крепости на юго-востоке Испании¹⁶⁸.

РИМСКАЯ ЦЕРКОВЬ: ДИВИДЕНДЫ ОТ ВСЕОБЩЕГО КОШМАРА

Двадцатилетняя Готская война превратила всю Италию в дымящиеся руины, в пустыню. По мнению лучшего немецко­го знатока той эпохи Л. М. Хартмана/ L. М. Hartmann, ее по­следствия для Италии были тяжелее, нежели последствия Тридцатилетней войны для Германии. Счет жертв шел на миллионы. Целые области опустели, все города, а многие и неоднократно, брались приступом, порой уничтожалось все их население, женщины и дети уводились византийцами в рабство, а мужчин убивали, как врагов и «еретиков». Милли­онный Рим брался пять раз, при этом всякий раз свирепство­вали меч, голод и эпидемии. К концу войны в нем осталось всего лишь 40 тысяч жителей. Крупнейшие города Милан и Неаполь обезлюдели.

В обезлюдевшей стране царила страшная нищета, прежде всего по причине оскудения полей, но также и из-за массово­го забоя скота. Акведуки были разрушены, бани пришли в упадок, были невосполнимо утрачены великие произведения искусства. Повсюду — трупы и развалины, эпидемии и голод. Умирали сотни тысяч. Согласно Прокопию, только в Пицене в 539 г. умерло от голода около 50 тысяч человек. Причем они были настолько истощены, что ими пренебргали даже стер­вятники¹⁶⁹.

Но «добрая надежда» императора осуществилась. «Гос­подь в своей милости позволил нам вновь обрести то, чем владели древние римляне между двумя океанами, но впослед­ствии потеряли из-за своего небрежения». Юстиниан с 534 г. начал торжественно именоваться «Победитель вандалов, победитель готов и прочая, и прочая...»¹⁷⁰.

И прочая, и прочая...

Даже иезуит Гартман Гризар/ Hartmann Grisar признает: «То, что византийцы принесли на смену готскому правлению, было вовсе не свободой, это была изнанка свободы... все све­лось к порабощению свободы личности, к кабальной систе­ме», в то время как «там было царство подлинной свобо­ды»¹⁷¹.

В выигрыше, как после всех войн (да и в мирные времена тоже), оказались лишь богачи. Так называемая «Прагматиче­ская санкция» («Sanctio pragmatica») 554 г. восстанавливала «прежние порядки», «западную половину империи» под вер­ховным руководством экзарха в Равенне. Все социальные за­воевания, достигнутые при Тотиле, были отменены, права крупных землевладельцев были даже несколько увеличены, их осыпали всяческими льготами из опустошенной страны высасывались последние соки, а влачивший и без того жал­кое существование народ был обложен непомерно высокими налогами. Все беглые или уведенные рабы и колоны подлежа­ли возврату прежним хозяевам¹⁷².

Но, пожалуй, самую большую выгоду из катастрофы из­влекла церковь, как это всегда бывает после войн — вплоть до самого XX в. (Кардинал Гаске на Ливерпульском конгрес­се католиков после Первой мировой войны заявил: «Пришли к убеждению, что для папы война закончилась наилучшим образом!»)¹⁷³

    В Италии и Африке арианская «ересь» была стерта с лица земли. Италия перестала существовать как самостоятельное государство, а в обстановке всеобщего хаоса набирало мощь своего рода «церковное государство», этот вселенский пара­зит. Все привилегии Рима были восстановлены, Юстиниан преумножил авторитет и власть римского епископа. Даже на территориях собственно Византии его церковное законодате­льство все более явственно благоволит к католической церк­ви и, прежде всего, к монашеству. И в то время как гонения на «еретиков» усиливались, влияние папы проникает далеко на Восток. Более того, он получает право далеко идущего кон­троля за администрацией и чиновниками, а епископы — на­ряду со светской знатью (primates), и даже прежде нее — по­лучают право участия с решающим голосом в утверждении наместников провинций. Все привилегии восточного клира «Прагматической санкцией» были распространены и на Ита­лию. Этот клир был превосходно организован, и по заверше­нию адских-событий быстрее любого частного лица смог по­заботиться о собственных материальных интересах. Вместе с римским сенатом, папа получил право контроля за чеканкой монет и за Палатой мер и весов. И поскольку в церковном имуществе доля движимости намного превосходила таковую в любом частном имуществе, поскольку за прошедшие годы церкви удалось не только сохранить, но и преумножить свои и без того огромные богатства, прежде всего за счет присвое­ния имущества арианских храмов, она превратилась «в важ­нейшую экономическую силу и, на фоне всеобщего упадка в Италии, в единственный находящийся на подъеме обществен­ный институт» (Каспар/ Caspar), она стала «едва ли не един­ственной финансовой силой в Италии» (Хартманн/ Hart­mann), «а папа стал самым богатым человеком в стране» (Галлер/ Haller)¹⁷⁴.

Западная церковь не только обогатилась за счет присвоен­ного имущества, в чем был заинтересован и лично импера­тор, теперь, как и всегда после большой войны, храмы были переполнены, да и монастыри тоже. (Так, после Первой ми­ровой войны клир Германии в период с 1919 г. по 1930 г. основывал в среднем по 12—13 монастырей ежемесячно, а число монахов и монахинь ежегодно увеличивалось на 2 ты­сячи человек!) Ибо разорившийся крестьянин, голодный ко­лон, задавленный налогами горожанин — все они приходили. «Одна лишь церковь, — пишет Григоровий/ Gregorovius, — посреди обломков старого государства стояла твердо, лишь она была полна сил и бепрепятственно шла к своей цели, ибо вокруг нее была пустыня». И Хартман/ Hartmann подтверж­дает, что велением времени «повсеместно было преумноже­ние церковных владений... Настроения того времени, всеоб­щий упадок и ужасающие бедствия двадцатилетней войны способствовали развитию той религии, которая предсказыва­ла близкий конец света, которая убеждала в том, что матери­альные блага ничтожны и преходящи, и призывала обратить­ся к собственной душе, чтобы успеть спасти ее... Эти настро­ения способствовали расцвету монастырщины в тогдашней Италии... Только эти монастыри содержались опять-таки за счет оброков и арендной платы с колонов... большая часть до­ходов от их труда по-прежнему достается не им, а их хозяе­вам, т. е. монастырям»¹⁷⁵.

На войне больше других нагрела руки церковь Равенны. Ее ежегодные доходы в то время составляли 12 тысяч солидов (золотых). Ее землевладения, простиравшиеся вплоть до Си­цилии, постоянно увеличивались за счет дарений и завеща­ний. Состоятельные банкиры строили и оборудовали так на­зываемые Божьи дома. Епископ Равенны первым делом при­карманил арианские храмы, которых в окрестностях бывшей столицы готов было особенно много, вместе со всей церков­ной утварью¹⁷⁶.

В одной из частноправовых новелл двенадцатого года правления Юстиниана (538—539 гг.) говорится: «Все наше рвение направлено на то, чтобы в нашем государстве воцари­лись и укрепились, расцветали и преумножались свободы. Ради этого мы вели столь большие войны против Ливии и Запа­да, во имя истинной веры в Бога и ради свободы наших под­данных»¹⁷⁷.

Разумеется, император вел свои более чем двадцатилетние войны не «ради свободы подданных», но что касается «истин­ной веры» — так это в точку. На ее алтарь, и это не подлежит никакому сомнению, он возложил два народа и уничтожил их. Ведь столь вожделенный для современников, и прежде всего для самого Юстиниана, recuperatio imperii* представлял собой не что иное, как кровавое отвоевание для католицизма Северной Африки и Италии. Таким образом, деспот стано­вился «авангардным борцом римской церкви», он отдавал «Риму и папе все, что только мог» (Рубин/ Rubin)¹⁷⁸.

А вот для собственных подданных император не сделал ничего, во всяком случае, ничего хорошего. Ведь тот, кто от­дает Риму и папе, отбирает у всех остальных. Почти всегда он при этом угнетает других. Именно длительные войны, веду­щиеся якобы во имя свободы жителей Северной Африки, Ис­пании и, в особенности, Италии, а также войны с персами, строительство 700 новых крепостей и возведение многих со­тен новых храмов поглотили гигантские суммы. Для того что­бы иметь возможность содержать армии на Востоке и на За­паде, восточные провинции разорялись непомерными налога­ми, из народа, как подчеркивает Прокопий, все более безжа­лостно высасывались все соки, что приводило к росту недово­льства. К тому же власти, в том числе и суд, были коррумпи­рованы, военачальники наглели, вымогательство, беззаконие и насилие процветали. В этом громадном полицейском и цер­ковном государстве воровали все — от простого стражника до высшего государственного чиновника, а так называемые «истребители разбойников» лютовали почище любого раз­бойника. В то время как крупные землевладельцы, военачаль­ники и «правоверные» князья церкви жили припеваючи, в одной только столице за последние десять лет правления Юс­тиниана произошло полдюжины крупных народных восстаний. А католический деспот, безжалостно угнетавший своим законодательством прежде всего колонов, утопил в крови революционные выступления народа¹⁷⁹.

'Recuperatio imperii (лат.) — возврат империи. (Примеч. peд) 

Хронист той эпохи Прокопий, классик византийской исто­рической школы, в своей «Тайной истории» неоднократно об­виняет императора в истреблении и ограблении собственных подданных и в бессовестном растранжиривании выколочен­ных налогов. Обвинения Прокопия достигают кульминации в 18 главе его труда, в которой, по-видимому, затронуты важ­нейшие моменты, если оставить за скобками некоторые преу­величения в цифрах, например, когда он пишет, что скорее «удастся пересчитать все песчинки, нежели людей, ставших жертвами этого императора... Ливию, обширнейшую страну, он разорил настолько, что и за долгое путешествие редко по­счастливится встретить живого человека. И если там поначалу было 80 тысяч способных носить оружие вандалов, то кто же сосчитает число их жен, детей и слуг? Кому под силу исчис­лить количество всех (римских) ливийцев, которые, как мне довелось видеть собственными глазами, прежде жили в горо­дах, занимались землепашеством, мореходством или ловлей рыбы? Еще многочисленнее были мавры, погибшие вместе со своими женами и детьми. И наконец, земля приняла и множе­ство римских солдат и тех, кто вместе с ними прибыл из Ви­зантии. Так что тот, кто приведет цифру погибших в Африке: пять миллионов человек — тот сильно преуменьшит реальную цифру. Причиной этого стало то, что Юстиниан после сокру­шения вандалов не позаботился об укреплении власти над страной. Он не подумал о том, чтобы обезопасить завоеван­ные земли посредством завоевания лояльности новых поддан­ных. Вместо этого он немедленно и без раздумий отзывает Велизария по несправедливому обвинению в тирании, чтобы от­ныне самовластно распоряжаться Ливией и грабить страну.

Он тут же послал сборщиков налогов (censitores), взимал чрезвычайно тяжелые налоги и ввел новые. Он конфисковал наилучшие имения и чинил препятствия арианам в их вере. Денежное довольствие солдатам он выдавал нерегулярно, и вообще солдатам при нем жилось нелегко. Все это порождало восстания и в конце концов привело к великому упадку. Он не мог останавливаться на достигнутом, такая уж у него была натура: сеять хаос и неразбериху.

Италия, не менее чем в три раза большая, чем (провинция!) Африка, обезлюдела еще больше, чем та; так что можно пред­ставить, сколько же погибло в ней. Причину того, что разыг­ралось в Италии, я уже назвал выше (описывая войну). Все грехи, совершенные в Ливии, он повторил и тут. Сверх того, он посылал так называемых логофетов (специальных уполно­моченных финансового ведомства), пытался все изменить и все только портил. До войны власть готов простиралась от Галлии до границ с Дакией, почти до города Сирмия. Когда в Италию вторглось войско римлян, германцы (франки!) захва­тили много земель в Галлии и Венетии. Сирмией же и ее окрестностями овладели гепиды, но, короче говоря, все вокруг бы­ло опустошено. Одних унесла война, другие погибли от болез­ней и голода, которые обычно сопутствуют войне. По Иллирии и всей Фракии, примерно от Ионического моря до пред­местий Константинополя, а также по Элладе и Херсонесу поч­ти ежегодно, с тех пор как Юстиниан пришел к власти, проносились гунны, склавины и анты, чиня ужасные насилия над жителями. Я считаю, что при каждом их вторжении погибало или пленялось более 200 тысяч тамошних римлян, так что вся страна превратилась в скифскую пустыню. Таковы были по­следствия войн в Африке и Европе. И сарацины все это время непрерывно нападали на римлян Востока, от Египта до границ с Персией, и истребляли их, так что все области страшно обезлюдели и, мне кажется, что если кто-то задастся вопро­сом о числе погибших, то не сможет дать ответа. Персы и Хосров четырежды вторгались на другие римские области. Они разрушали города, а из людей, которых они захватывали в занятых городах и вообще повсюду, они одних убивали, а других уводили с собой, лишая таким образом области, по ко­торым они промчались, жителей. С тех пор как они вторглись и в Колхиду (Лазику!), они истребляют там лазов и римлян по сей день. Но и персы, сарацины, гунны, племена склавинов и другие варвары не щадились в римских областях. При втор­жениях, а особенно при осаде городов и в многочисленных сражениях они тоже гибли. Не только римляне, но и почти все варвары расплатились своими жизнями за грязное дело Юстиниана. У Хосрова тоже был скверный нрав, но, как я уже отмечал в соответствующих книгах (по истории войн). Юстиниан предоставлял ему все поводы для войны. Он не ду­мал о том, чтобы действовать своевременно, но все делал в не­подходящий момент. В мирное время, когда действовали дого­воры, он всегда коварно изобретал поводы для начала войн со своими соседями, а во время войны он ни с того, ни с сего ста­новился вялым и, по причине своей алчности, делал все край­не небрежно; вместо того чтобы заниматься насущными дела­ми, он изучал небесные кренделя и деловито углублялся в исследование природы Бога. Будучи закоренелым убийцей, он не прекращал войны, но одолеть врагов не мог, так как по причине своей недальновидной мелочности, он никогда не предпринимал того, что следовало. Так во время его правле­ния весь мир наполнился кровью и римлян, и варваров.

Если подводить итоги, то таковы военные события, которые случились в то время повсюду в стране римлян. Но если вспомнить, сколь сильные волнения происходили в Констан­тинополе и других городах, то, по моему мнению, в них по­гибло никак не меньше народу, чем в войнах. Справедливо­сти и соразмерного преступлению наказания практически не существовало вовсе, но, поскольку император с величайшим рвением поддерживал то одну, то другую сторону, то против­ная сторона не могла смириться. Таким образом, одни, ли­шенные поддержки императора, а другие, кичась его поддер­жкой, попеременно впадали то в отчаяние, то в одержимость. Они то огромными толпами бросались друг на друга, то устраивали мелкие стычки, а бывало, что и одиночка подкара­уливал своего врага. Тридцать два года подряд они не могли утихомириться, творили друг против друга страшные дела, и власти (praefectus urbi) наказывали их смертью. Но наказания сыпались почти исключительно на «зеленых» (монофизи­тов. — Примеч. ред.). Вслед за ними чудовищным гонениям в Римской империи подверглись самаритяне и так называемые еретики. Но об этом я упоминаю лишь кратко, поскольку не­давно поведал об этом достаточно подробно»¹⁸⁰.

Когда тиран умер, народ был порабощен, а империя была разорена и недалека от банкротства.

Напротив, для папства, несмотря на то что оно вновь ока­залось в большой зависимости от правителя, несмотря на су­щественное сокращение личной власти пап и унижение не­которых из них, эпоха Юстиниана с материальной и право­вой точек зрения оказалась исключительно выгодной, хотя бы благодаря возврату Северной Африки, уничтожению двух сильных арианских народов и ликвидации самостоятельного Итальянского королевства. Подчиняя восточных епископов папе, император заверял: «Во всех делах для нас всегда будет важно, чтобы честь и авторитет Вашего трона преумножа­лись». Однако Каспар/ Caspar комментирует: «Еще ни один император не обращался к римской церкви с таким почтени­ем, и в то же время ни один из них не действовал столь само­властно»¹⁸¹.

ЗАПАД — ВОСТОК: ПОДКУПЫ И БАЛАГАН, ИЛИ ПАПА-УБИЙЦА ВИГИЛИЙ (537—555 ГГ.)

Папой, при котором началась Готская война, был Агапет I (535—536 гг.). По просьбе готов Агапет, который отговаривал­ся отсутствием средств на поездку, в 536 г. все-таки отпра­вился в Константинополь, где ему предстояло остановить уже начавшуюся захватническую войну. Но ему не удалось вы­полнить просьбу готов, да он, похоже, и не особенно старался сделать это. Согласно Грегоровию/ Gregorovius, «он взялся за дело, как враг готов». В «Liber pontificalis» говорится: «Агапет отправился в Константинополь, где ему был оказан блестя­щий прием. Он сразу же начал религиозную полемику с наи­кротчайшим императором и августом Юстинианом, и с Бо­жьей помощью было доказано, что епископ Константинополя Анфимий был еретиком». Во всяком случае, эта тема интере­совала римлянина больше, нежели мир с готами! Ему удалось добиться смещения поддерживаемого императрицей патриарха-монофизита Анфимия — о чем в «Liber pontificalis» имеет­ся полностью искаженное сообщение — и 13 марта 536 г. ру­коположить нового правоверного патриарха Мину: «Его дея­тельность там была исключительно удачной» (X. Ранер/ Н. Rahner). Но с точки зрения готов это был полный политиче­ский провал! Вскоре, 22 апреля 536 г., Агапет внезапно скон­чался в Константинополе, и его смерть до сих остается загад­кой. 17 сентября его тело в закрытом свинцовом гробу было доставлено в Рим и захоронено в соборе Св. Петра. Даже, как правило, очень осторожный в своих оценках Эрих Каспар/ Erich Caspar невольно задается вопросом, все ли чисто с вне­запной кончиной папы. Ибо «если Феодора хотела устранить неугодного ей человека, то уж, конечно, она располагала до­статочными средствами и возможностями, чтобы сделать это так, что комар носа не подточит». Наибольшие шансы на преемничество были у Вигилия, римского поверенного в делах при дворе императора. Уже в 532 г. он почти взошел на вож­деленный престол. Императрица была в этом весьма заинте­ресована. Но и теперь дело не сладилось, так как его опере­дил субдиакон Сильверий (536—537 гг.), сын папы Гормизды¹⁸².

Император «учел мнение святейшего папы» и запретил низложенному Анфимию пребывание в Константинополе, в его окрестностях, а также в других крупных городах. Но Фео­дора до конца своей жизни укрывала смещенного патриарха в тайных покоях своего дворца и, в конце концов, после не­которых трудностей, преодоленных не без скандалов, возвела на папский престол своего протеже Вигилия.

Вигилий (537—555 гг.), убийца своего предшественника, и, возможно, причастный к внезапной смерти папы Агапета, был папой во время великой резни готов. Благодаря своей не­вероятной изворотливости, он продержался на «Святом» пре­столе восемнадцать лет, заботясь не столько об интересах ве­ры, сколько о выполнении пожеланий правителя.

Подобная покорность клира была характерна для Востока, начиная с эпохи Константина, который был первым христи­анским государем, правившим и империей, и церковью. Уже при нем империя и католицизм находились в неразрывной связи, во всяком случае, декларировалось их единство. Через Константина и его преемников тенденция на традиционную «благорасположенность клира к государству» в V в. приводит к классическому «цезарепапизму». Епископы исполняли все, что ни пожелает диктатор. Сотни епископов, послушных как автоматы, подписывали декреты даже по религиозным вопро­сам императоров Василиска в 476 г., Зенона в 482 г., Юстини­ана в 532 г., хотя подобное и противоречило церковным кано­нам.

Итальянский клир в 552 г. писал о клириках Востока: «Эти епископы — греки, у них богатые и шикарные храмы, и они не выдержали бы и пары месяцев, если бы власти лишили их доходов от их приходов. Чтобы этого не случилось, они всег­да немедля выполняют волю правителя, что бы он от них ни потребовал». Иногда покорялся и папа, как, например, Иоанн II, который по настоянию императора осудил верных Риму акимитов и признал промонофизитскую теопасхитскую формулу, или папа Вигилий, который идя навстречу Юстини­ану, проклял учения «правоверных» теологов Феодора Мопсуестийского (учителя Нестория, против которого выступал Кирилл Александрийский), Феодорита Киррского и Ивы Эдесского (оба они были противниками Кирилла, реабилити­рованными Халкидонским Собором), которых Юстиниан осу­дил в своем так называемом эдикте «Три главы». Позднее Ви­гилий, правда, отказался от проклятия, но вслед за тем еще раз его подтвердил¹⁸³.

Вначале он был верен католицизму, хотя и в нарушение своих обещаний. Вопреки своим заверениям, он никак не поддержал монофизитские устремления Феодоры. Вместо этого он «с первого мгновения (своего понтификата) занял по отношению к императорскому двору исключительно гордую позицию» (X. Ранер/ Н. Rahner) — если не принимать во мнимание того факта, что он уже получил от Феодоры день­ги: 700 золотых. Но затем он уступил императору в очеред­ном, взбудоражившем сначала Восток, а затем и Запад бого­словском споре, споре о так называемых «Трех главах». Им­ператор, желая расположить к себе влиятельных на юго-вос­токе империи монофизитов, но не желая отказываться от ре­шений Халкидонского Собора, издал эдикт (на самом деле это был не дошедший до нашего времени богословский трак­тат от 544г.), в котором он абсолютно самовластно, без всяко­го обсуждения на синоде посмертно проклял трех тяготевших к несторианству теологов и епископов V в.: Феодора Мопсуестийского, Феодорита Киррского и Иву Эдесского, сравни­тельно малоизвестного человека — все они давным-давно по­чили в бозе в мире с церковью. Целиком и полностью зави­симые от императора восточные архипастыри в целом приня­ли осуждение, некоторые после легкого сопротивления, а за­падные — нет. Африканский епископат, к примеру, в споре о «Трех главах» выступил против папы Вигилия единодушно, а епископаты Галлии и Италии — в большинстве¹⁸⁴.

Чтобы переубедить строптивых епископов, Юстиниан, скорее всего по совету Феодоры, отдал приказ, и 22 ноября 545 г. папа прямо посреди службы в храме Св. Цецилии, как раз тогда, когда он раздавал святые дары (munera erogantem), был схвачен, посажен на корабль, который взял курс на Кон­стантинополь. Это произошло в разгар осады готами Рима, который пал в декабре. (Согласно «Книге пап», императрица послала тайного агента Анфимия с сильным отрядом и пред­писанием: «Не трогай его только в соборе Св. Петра, но если Вигилий попадется тебе в Латеране, на Палатине или в какой-нибудь церкви, тотчас посади его на корабль и доставь к нам, а не то я с тебя живого сдеру шкуру».) Благочестивая рим­ская община поначалу выслушала благословление от Вигилия, а затем — что признает даже «Книга пап» — забросала его камнями, палками и глиняными горшками и послала его к черту: «Забирай с собой голод и смерть! Зло ты сотворил римлянам — пусть же зло настигнет тебя повсюду, куда бы ты ни отправился! »¹⁸⁵

Живым Вигилий в Рим уже не вернулся. Почти год он, ра­зумеется, с разрешения императора, отдыхал на солнечной Сицилии (в Катании), где церковь имела большие владения, а между тем в декабря 546 г. Тотила взял Рим, приказал срыть большую часть городских стен, население изгнать, сенаторов взять в заложники, а позднее казнить. Только 25 января 547 г. Вигилий прибыл в Константинополь и был там торжественно принят. Император и папа расцеловались со слезами на гла­зах, возможно, не только от радости, но и из-за незадолго до того полученного известия о падении Рима. Затем Вигилий мужественно отлучил от церкви всех подписавших эдикт «Три главы», а папа Григорий «Великий» сообщает даже об отлучении императрицы — что совсем уж невероятно! На следующий год Вигилий сам, в так называемом Judicatum (приговоре), одобрил осуждение лиц, перечисленных в «Трех главах». Он даже принудил к подписанию этого находивших­ся в Константинополе епископов (из Милана и Африки). Прекрасная иллюстрация догмата о папском верховенстве! На западе, и прежде всего в Африке, поднялась буря возму­щения. Но и ближайшее окружение папы протестовало столь энергично, что ему пришлось некоторых из особо прибли­женных к нему диаконов, в том числе и своего племянника Рустика (которой нашел прибежище у акимитов), сместить и отлучить от церкви, после чего он сам был отлучен на синоде африканских епископов. Но когда на него ополчился почти весь Запад: от него отложился римский клир, а также клир Галлии, Северной Италии, Далмации и Иллирии — последние отголоски раскола из-за аферы с «Тремя главами» раздава­лись на Западе, особенно в Северной Италии вплоть до конца VII в. — он одумался и, поддержанный прежде всего вернув­шимся в Константинополь диаконом Пелагием, своим буду­щим преемником, отозвал свой Judicatum. Теперь Вигилий выступил и против следующего эдикта императора против Феодора Мопсуестийского, Феодорита Киррского и Ивы Эдесского от июля 551 г. и угрожал всем подписавшим его отлучением. Но после того как император ссылками и подку­пом добился покорности строптивого африканского еписко­пата (так, епископа Виктора из Туннуны после многолетней ссылки продолжали держать взаперти в различных монасты­рях Константинополя, где он написал свою скучнейшую «Всемирную хронику») и, наконец, покорил Италию, притесняемый Вигилий, почувствовавший нешуточную опасность для своего престола, в очередной раз переметнулся. Он делал все, что требовал от него всехристианнейший император, а тот не останавливался ни перед чем. В ход шли посулы, улов­ки, клятвопреступление, государственное принуждение. 8 де­кабря 553 г. папа признал в письме константинопольскому патриарху Евтихию (552—565 гг.) свои «заблуждения» и осу­дил трех умерших богословов и их защитников. Но Юстиниану было недостаточно частного письма папы. Он потребовал от него подробного и публичного осуждения и получил требу­емое. В «Constitutum II» от 25 февраля 554 г. Вигилий в оче­редной раз проклял вышеуказанных лиц, чем и обеспечил се­бе право на возвращение домой весной следующего года. Но в начале июня 555 г. на пути в Рим он умирает в Сиракузах на Сицилии. Таким образом, в Рим был доставлен его прах, прах первого папы со времен Петра, который не был причис­лен к лику святых¹⁸⁶.

В энциклике от 5 февраля 552 г., «на 25 году правления владыки Юстиниана, вечного августа», Вигилий поведал все­му миру или, как он выражался, «Божьему народу во всем мире» («universo populo Dei») о своих страданиях, своем «му­ченичестве» в когтях католического императора, «его кротко­го Величества», по выражению самого папы. Его Святейшест­во многословно сокрушается о «досадных хлопотах», о « не­переносимых мучениях (multa mala intolerabilia), которым нас непрестанно подвергали», которые становились «все невыно­симее». Все его «неоднократные устные и письменные проте­сты оставались без внимания; напротив, день ото дня наши беды возрастали». Вот как описывает папа Вигилий кульми­национный момент своих страданий: «За два дня до Рождества нам довелось самолично наблюдать и слышать собственны­ми ушами (auribus nostris), как все ворота дворца», в котором Вигилия содержали, «окружили отряды стражников... их ди­кие вопли достигали нашей опочивальни, в которой мы как раз отдыхали; эти вопли мы слышали вплоть до той ночи, ког­да нам удалось бежать... Вообразите причину и размеры той опасности, которую мы презрели вопреки всему ужасу: нам пришлось протискиваться через узкую щель возводимой сте­ны, мы стояли во мраке ночи, будто скованные ужасной бо­лью. Из этого можно понять, в какой беде мы пребывали иск­лючительно во имя церкви и из какой темницы нам приш­лось бежать в тот миг наивысшей опасности»¹⁸⁷.

Папа-мученик, который вообще-то являлся и папой-убий­цей, которому пришлось самого себя «в миг наивысшей опас­ности» протискивать сквозь «узкую щель» в стене и потом стоять во мраке ночи, очень хотел, чтобы о таком кошмаре непременно узнали все христиане. В конце собрания своих жалоб он, как водится, ластится к императору: «Важнее всего для меня — важнее уз любви, уз крови, важнее всех земных благ — моя совесть и моя добрая репутация в глазах Его кроткого Величества» («piissimi principis»)¹⁸⁸.

Иезунт Хуго Ранер/ Hugo Rahner называет это «великой энцикликой от 5 февраля 552 г., адресованной всему католи­ческому миру» и утверждает о Вигилии: «Своими страдания­ми папа искупил все свои неблаговидные деяния прежних лет...»¹⁸⁹

Перечислим же неблаговидные деяния Вигилия: всеохва­тывающее интриганство, алчность, продажность, предательст­во своей веры, убийство, да к тому же убийство папы. И даже если он, вопреки всем подозрениям, не замешан в таинствен­ной смерти Агапета I, то в смерти Сильверия он замешан с полной очевидностью. И подобно тому, как в промежутке между этими двумя смертями апокрисиарий Вигилий поспе­шил из Константинополя в Рим, чтобы по уговору с императ­рицей Феодорой, столь благоволившей к нему, сделаться па­пой, «наместником Христа», так и теперь, после смерти Виги­лия, апокрисиарий Пелагий поспешает из Константинополя в Рим, чтобы по желанию императора Юстиниана, столь благо­волящего к нему, сделаться папой, «наместником Христа». Всякий раз папы умирали или в Константинополе или на пу­ти оттуда, а преемник уже находился на пути из Константи­нополя в Рим. Бесспорно, Вигилий вступил на святой престол не с первой попытки и не скончался в Константинополе, как Агапет, а только по дороге оттуда, в Сиракузах. Но разве не следовало хотя бы менять место преступления, чтобы не де­лать слишком очевидной повторяемость событий? Во всяком случае, Вигилий скончался в Сиракузах столь же внезапно, как в свое время Агапет в Константинополе. И когда Пелагий прибыл в Рим, чтобы занять с высочайшего, то есть импера­торского, соизволения, «святой престол», многие клирики и представители знати воспротивились этому, поскольку счита­ли Пелагия причастным к внезапной кончине Вигилия — причем настолько причастным, что ему пришлось принести клятву в своей непричастности перед всем народом. С Еван­гелием в руках, крестом Христовым над головой — а рядом стоял Нарсес, его византийский покровитель!¹⁹⁰

К тому же Пелагий написал письмо в защиту не своего усопшего предшественника, нет! — но в защиту «Трех глав». В этом письме он высказал в адрес папы Вигилия серьезней­шие обвинения, поскольку «его нерешительность и продаж­ность провоцировали врагов Халкидонского Собора на беско­нечные скандалы и на злоупотребление религиозным усерди­ем Его Императорского Величества»¹⁹¹.

Если абстрагироваться от антиеретических законов, то наиболее долговечным оказалось то, что не имело никакого отношения к религиозному усердию Его Императорского Be личества: речь идет о продолжавшем действовать вплоть до Нового Времени кодифицированном римском праве — Кодексе Юстиниана 529 г. и о еще более значительных «Дигестах», или Corpus iuris civilis («Своде законов») 533 г., состав­ленного под руководством императорского доверенного и ми­нистра юстиции (quaestor sacri palatii) Трибониана. Юстиниа­на, по аналогии с Константином (кн 1, стр. 228) охотно прославляют за более гуманное, благодаря влиянию христианст­ва, правосознание этого Кодекса. Но если участь рабов и бы­ла облегчена, то прежде всего по причине того, что в произ­водственных процессах, особенно в сельском хозяйстве, глав­ное место уже давным-давно принадлежало не рабам, но колонам. А вот по отношению к ним юстинианское право ока­зывается абсолютно беспощадным. И можно ли вообще рас­суждать о гуманности права, если оно отказывает в какой-ли­бо правовой защите всем иноверцам?

Религиозное усердие Его Императорского Величества, как и всякое другое религиозное усердие государств и церквей, оплачено нуждой и кровью. А поскольку вселенские амбиции Юстиниана не уступали таковым у 2-й династии Флавиев (ди­настии Константина), то расплата нуждой и кровью была ве­лика, как никогда. Это религиозное усердие означало неимо­верное и постоянно возрастающее обдирание подданных, так как строительный раж и длившиеся десятилетиями войны деспота поглощали гигантские средства. Это религиозное усердие обернулось непрерывной религиозной борьбой: стра­даниями монофизитов, гонениями на манихеев, угнетением евреев, истреблением самаритян, непреклонным подавлением язычества, которое Юстиниан преследовал более жестоко, чем любой правитель, начиная с Феодосия I и остатки кото­рого он практически уничтожил. Это религиозное рвение оплачено истреблением вандалов и готов. А также жизнями собственных солдат.

Борьба Юстиниана за католицизм, причиной которой, как полагают, в большей мере были его завоевательные планы по отношению к Западу, нежели его религиозные убеждения, имела следствием сепаратистские выступления в Египте и в Сирии и образование двух «еретических» национальных цер­квей: сирийской монофизитской церкви и церкви коптов. А большие захватнические войны в Северной Африке и в Игалии и триумфальное отвоевание части Запада — все это было оплачено тяжкими потерями на востоке и на севере. Это оплачено все возрастающими контрибуциями персам, армии которых свирепствовали на незащищенном Востоке, а в 540 г., в разгар «вечного мира» дотла сожгли Антиохию, пере­били или увели в рабство ее жителей, которые дошли до са­мого моря и все явственнее обретали превосходство на Ближ­нем Востоке. Грандиозная экспансия в западном направлении оставила беззащитной границу по Дунаю. Все новые орды чу­жих народов — преимущественно славян — с первых лет правления Юстиниана захлестывают Балканы. Они прокаты­вались по всей империи, вплоть до Адриатики, Коринфского залива и Эгейского моря. Если они и отступали, то в конце концов они владеют Балканами и по сей день, в то время как нападения других «варваров» были эпизодическими.

      Но и победы императора на Западе оказались недолговечны. Восстановленная империя просуществовала недолго. Уже в 568 г. лангобарды завоевывают большие территории в Италии. Приобретенные на юго-востоке Испании земли спустя несколько десятилетий вновь переходят к вестготам. И наконец, натиск арабов и ислама уничтожает плоды усилий Юстиниана в Египте, Северной Африке и Испании почти бесследно.

 

[1] Трисвятое — молитва «Святый Боже, Свитый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас», торжественно провозглашена на Халкидонском Соборе 451 г. (Примеч. ред.)
[2] «Gloria in excelsis Deo» (лат.) — «Слава Господу в вышних». (Примеч. ред.)
[3] Адонаи (др.-евр. «Господин мой") — одно из имен Бога, ставшее у евреев заменой имени Яхве, когда произнесение этого имени стало разрешаться лишь священникам при богослужении в Храме. (Примеч. ред.)
[4] Spiritus rector (лат.) — идейный руководитель. (Примеч. ред.)
[5] Новелла (от лат. пovellae leges — новые законы) — юр. изменение, которое вновь изданный закон вносит в действующее законодательство. (Примеч. ред.)
[6] Privilegium fori (лат.) — исключительное, привилегированное положение. (Примеч. ред.)
[7] Легат (лат. legatum — завещательный отказ) — изложенное в завещании поручение наследнику выплатить какому-либо лицу известную сумму или выдать ему определенное имущество. (Примеч. ред.)
[8] Статер — монета из золота, электрона или серебра. (Примеч. peg.)
[9]Фоллис — крупнейший номинал византийской медной чеканки. (Примеч. ред.)
[10] Divinus (лат.) — божественный. (Примеч. ред.)
[11] Sacer (лат.) — как ни странно, это слово имеет два значения: святой и проклятый. (Примеч. ред.)
[12] Sanctus (лат.) — святой. (Примеч. ред.)
Теопасхизм — богострадание. (Примеч. ред.)
[13] Афтартодокеты, или юлианисты (гайаниты) — сторонники взглядов епископа Юлиана Галикариасского, который считал, что тело Христово нетленно с самого воплощения, а несогласные с этим явления его земной жизни были только видимостью. (Примеч. ред.)
[14] М и ш н а — первая, основная часть Талмуда, в которой собраны н отредактированы первоначально существовавшие в устной форме толкования библейских положений. Закончена во II в н. э. (Примеч peg )
[15] Sortes vandalorum (лат.) —наделы вандалов. (Примеч. пер.)
[16] «Christianos ad leones» (лат.) — «Христиан—львам!» (Примеч.peд)

Примечания

¹ [586], 19.

²  Liber, adv. Originem, Praefatio (PG 86,1,945). Mansi 488.

³  Prokop. hist, arcan. 6. Цит. no: [1174], 210.

⁴ [1174], 73, 142.

⁵  [930], 84.

⁶   Euagr. h. e. 4.2. Prokop. hist arcan 6,1. bell, pers 1,8,3; 2,15.7. Const Porph. de caerinom. 1,93 Marcell. com. 519 (Chron. min. 2,101) [1073], 111, 1921—1922. [384], «История», II. 171 [542], 690 [338], 1. [243], II. 148—149 [1380], 439—440. [1415], 43, 66. 85. [70], II, 193. [2191]. 16. [1174], 52, 64. 67, 73. 125. [712], 1. 267 [539], 359—360, 365.

⁷  [1174], 58, 68. С указанием источников.

⁸  Coll. Avell. 141; 147. [243], II, 148. [1415], 103. [1174]. 56. 60, 68. [539], 359.

⁹  Avellana 141. [243], II, 149. [411], 305—306.

¹⁰  Justinian ep. 72,3. Coll. Avell. 232. [408], 91. [1415], 76. [560], II. 148 [1174], 57, 125. [1395], 192.

¹¹ JK 806 (Coll. Avell 149 ). [243], II. 154. [70]. II. 289. [1174]. 73—74

¹²  Prokop. hist, arcan. 11.16 Hormisda ep. 41. Coll. Avell 141. [1144], IV. 575 [752], 642—643. [1415], 213, 221, 242. [539], 365. [1174], 68, 73. [586]. 17. [1395], 86—87.

¹³  Liberat. Breviar. 23. Rusticus diac., C. Acephalos disput. PL 67,1251 D. Pro­kop. hist, arcan. 10,7. Malalas 410,9. Theoph. 1, 165. Euagr. h. e. 4,2. Sever, ant. ep. 1,24. [371, 416. [38], 349—350. [752], 643. [243]. II. 148. [1415], 135, 226. [560], II, 152. [219J, H. 20—21. [70J, II, 289. [579]. I. 284. [1174], 68. [586], 16—17. [539], 360.

¹⁴   Euagr. h. e. 4,4. Coll. Avell. 2,41. [863], 1. A., IX, 508—509; 2. A, IX, 702. [243]. II, 149. [4111, 308. [1415], 235—236. [560], II, 148. [586]. 18 [172], 87 [1222], 264. [1415]. 236—237.

¹⁵  [1415]. 236—237.

¹⁶  [1415]. 211. Цит. no: [560], II. 145

¹⁷  Coll. Avell. 149; 160; 167; 213; 223. [604], I, 215—216 [243], II, 153—154. [411]. 294, 307. [1415], 168. [5791, II, 185. [1174], 72. [560]. II, 144. [539], 365.

¹⁸ Coll. Avell. 159; 167. Ср. также: Coll. Avell. 160; 168. [604], I, 216 [243], II. 157. [579], I. 186. [1131], 281—282.

¹⁹   Coll. Avell. 186; 208; 225. [243], II. 165. [4111, 308. [11741, 72. [5861, 202. [539], 365.

²⁰  Coll. Avell. 140 (CSEL 35,572).

²¹   Theoph. Chron. PG 108,384 A. Zacharias Rhet. h. e. 8,2. [243], II, 149. [1415], 108. 121. [560], II, 143. [70]. II, 239. 291. [294]. I. 218—219. [1174], 69—70

²² Justinian ep. ad Hormisdam, Coll. Avell 232. Ср.; Coll. Avell. 238. [243], II, 179. [560], II. 146. [5391, 366—367.

²³  [1174], 73—74.

²⁴  [243], II, 184—185. [1261|, 335—336. [504]. 127. [1415], 318, 323. [11741, 73— 74. [9231, 170. [5861, 18—19.

²⁵  Greg I. dial. 3,2. Annal. Maximian. c. 91. Anon. Val. 2,31. [1276], 23. [542]. 481. [243]. II. 181. 189. 193—194. [1261], 335—336. [1415], 216. [411], 323 [1200], 50. [579], I, 188—189. [294], I, 320. [514], 138. [560], II. 146—147.

²⁶  Cod. Just. 1,5,12. [560], II. 149.

²⁷   Mart. Areth. 28. [1144], I, 579—580. [1415], 291. [294], I, 324—325. [1174],

302.

²⁸  [1144]. I. 579—580. [14151, 296. [1174], 312.

²⁹  [1174], 302.

³⁰  [1174], 75, 257.

³¹  [1415], 269.

³²  Prokop. hist, arcan. 9,54. [1174], 76 [1415], 414. [586]. 15.

³³  Подтверждается прежде всего: Vita Pelag. II. (Duchesne), 309. Prokop. de aedific. hist, arcan. 13.28; 13,32. Cod. Just. 1.3,44; 1,5,18. Nov. 6 (a 535); Nov. 133 (a. 539). Ср. также: Nov. 137 (a. 565). [1073]. IV, 1165. [1316], II 311 [13411, 376 [243], II, 214, 305, 325. [1094], 59—60. [796], II, 436, 446. [647], 110—111. [368], 239. 246. [294]. I, 320; II, 1. [923], 171. 181, 236. [9241, 55, 63. [579], I. 191. [1174], 83. 90. [930], 104 [688], 89—90. [219], I. 23. [1412], 47. 52. [489], 167, 181. [339], 2. [340], 43. [160], 114. [586], 21, 23. [187], 188—189, 193.

³⁴   [367], 10. [560], II. 163. [243], И, 214—215. [1174], 141—142. [586], 23—24 Об имперском мышлении в Византии ср. также- [26]. 339, 348. К обожествле­нию императора и святости его власти ср. также: [442], 7—8.

³⁵  [243], II, 324. [1174], 129.

³⁶  Cod. Just. 3,41.

³⁷  Corpus Juris Civilis (16. 3. 535), ed Kroll 1912. Ill, 35—36.

³⁸  Cod. Just. Nov. 132

³⁹  Cod. Just. 3,43,1. Zonar. 14,7. [1144], III, 456—457. [1174], 128—129.

⁴⁰   Cod. Just. Nov. 123,5. [1309], I, 322—323. [243], II. 324—325. [1431], 59. [11741, 142. [586]. 21—22.

⁴¹   Cod. Just. Nov 23 [243]. II. 305, 325, 518—519. [11741, 141—142. [586] 22—23.

⁴²  [1174], 94—95. [1466], 84.

⁴³  [1174], 229.

^43a Euagr. h e. 4,30. [863], 1. A., Ill, 876—877 [813], 220—221 [38]. 229. [7961, II, 414. [1061], 55—56. [802], 59. [1174], 115, 229 [3401. 42.

⁴⁴  Zonar. 14,6. [863], 2. A., X, 1402—1403.

⁴⁵  Cod. Just. Nov. 8 praef. [1174], 93.

⁴⁶  [ 1073], IV, 567. [38], 514. [11741, 168, 233.

⁴⁷  [1061]. 61. [2191. II. 36. [579], I, 197. [340], 42. [1380], 526.

⁴⁸   [7961, H. 452. [1308], 118. Ср. также: [219], II, 27—28. [1174], 98. [712], I,

270.

⁴⁹   Prokop. hist, arcan. 9.19; 12,28. [796], 439, 446—447. [1380], 475. [1174]. 99, 174, 197. [219], U. 28—29, 421. [340]. 25. О религиозной позиции Прокопия ср [422], 81.

⁵⁰   [1380], 477, 482. Автор характеризует отношение прелатов к Феодоре как «труд по преобразованию души». [1174], 98, 104. [586], 24. Prokop. цит. по: [1174].

⁵¹   Euagr. h. е. 4,10 Prokop. hist, arcan. 10,14. [6731, П. 668. [1308], 50. [7961, 451. [219], II, 31. [1174], 112, 116, 228—229. [712], I, 270. [586], 16.

⁵²   [243], П, 222. [1380], 608—609. 678. [579], I. 193—194. [1174], ИЗ. [586]. 25—26, 49—50, 205.

⁵³  [796], II, 447. [646], 83, 110. [1174], 111. [690]. 74—75.

⁵⁴  Prokop. hist, arcan. 13,1. [796], II, 439. [1174]. 99, 114, 125, 129. «[796], II, 450. [1174], 114. [340], 25. [1871, 193.

⁵⁶  Prokop. hist, arcan. 3,10; 4,10; 4,25. [7961, И. 450. [11741, 115, 216—217.

⁵⁷  Prokop hist, arcan 10,11; 15,1.

⁵⁸   Prokop. bell. pers. 1,24. Marcell. com. a. 532 (Chron. min. 2,103). Malalas 473. [37], 51, 204. [38], 234, 288. [813], 508. Отождествление Захария Ритора с епископом Милитены не вполне надежно. [238], 418. [1380], 532. [796], II, 416—417. [219], II, 39—40. [802], 60. [1174], 111. [294], I. 320. [923]. 172—173, 186—187. [160], 114. [830], I. 135, 138. [712], I, 271—272. [694]. 301. [339]. 8—9. [340], 25. [1395], 83—84. О церковных партиях венетов («голубых») и праси- нов («зеленых») подробно: [1395], 181. О восстании «Ника!»: [1395], 194.

⁵⁹  Prokop. hist, arcan. 11.

⁶⁰  Corp Jur. Civ. 1,5; 12,5. [179], 139. [1415]. 244. [340], 43—44. [1166]. Ю8

⁶¹  [340], 43—44.

⁶²    Cod. Just. 1,5,18. Nov. 42,1,2. [969], 1201. [294], I, 323—324. [1020], 95 [340], 43—44. [1166], 108. [586], 21.

⁶³  [3841, «Философия». IV, 32—33. Цит. no. [369], 80—81

⁶⁴   Cod. Just. Nov. 42. Liberat. Breviar. 23. [1144], IV, 575. [863], 2. A.. Ill, 715 [294], I, 321. [560], II, 162—163. [586], 26, 50. [539) 370.

⁶⁵  [294). I, 324—325. [1174), ИЗ. [923), 192—193. [1395), 329.

⁶⁶  Pierer XI. 401. [923). 238. [1395]. 330.

⁶⁷   Iren. adv. haer 1,29. Orig. c. Cels 6.24. Epiphan. haer. 26, 38 [1491). II. 101—102. (863), 1 A.. II. 472; VII. 731—732, 2. A.. VII, 1178. [1395), 334, 337

⁶⁸  [1395], 333. Все указания на источники.

⁶⁹  Prokop. hist, arcan. 22,25. [1395), 337.

⁷⁰   Cod. Just. 1.11,9. Ср. также: 1,5,18. [493). 178 189, 191, 243. [1395). 278— 279. [586). 20.

⁷¹    Cod. Just. 1,5,18. Agathias 2,30. [476], 810. [1309], I, 104. [294], I. 323. [1431], 51—52. [923], 191—192. [736], 105. [586]. 19—20. [1395], 279.

⁷²     [1316], II. 291—292. [1288], I, 318. [1309], I, 105. [294]. I, 323. [586], 20. [1395], 281.

⁷³  [1348], VIII, 3274.

⁷⁴  Justin. Nov. 45. [1395], 302.

⁷⁵  Cod. Just. 1,5,21. Nov. 37,8. [179], 126. Ср. также: ]1204], 73.

⁷⁶  Cod. Just. 37,8. Prokop. aedif. 6.2. [294]. I. 324 [1395], 302—303. [340], 44.

⁷⁷  [1144], II, 1234. Все ссылки на источники.

⁷⁸  Just. Nov. 146. [1395], 303.

⁷⁹   Syn. Clermont (535), c. 9. Syn. Macon (583), c. 13. Syn. Toledo (589), c. 24. [179], 130. 139.

⁸⁰   Prokop. aedif 5.7 Malalas, Excperta de msid. [1517]. 451 Указаны источ­ники. [1395], 311.

⁸¹  [1517], ^44B

⁸²  Cod. Just. 1,5,12; 1,5,17. 11517], 549—550

⁸³  (1073], I. 1159—1160. Цит. no: [1517], 440 Cp. 451.

⁸⁴   Я как всегда следую: [1517]. 440, 455. — К. Д. Ср также: [38], 235. [813], 310. [1309], I. 106. [1098], 104. [1174], 280.

⁸⁴ [1174], 280.

⁸⁶  [641. 243. Цит. по: [1517]. 449.

⁸⁷  [1517]. 452.

⁸⁸  Schrodl в: [1491]. XI, 538. Hofler в: [1491], V, 949.

⁸⁹   Plin. hist. nat. 4,14,9. Здесь содержится первое упоминание о племени вандалов. Tacit. Germ. с. 2; 43. Orientius. Commonitorium 2,179. Hydatius Chron. a. 410 (Auct. ant. 11,17) Greg. Tur. 2,9; 2,32. Hieron. ep 123,15,2. Salv de gub. dei 7,50. Zos. 5,27; 5,31; 6,1. Soz. 9,11. Oros. 7,38; 7,40. Prokop. bell vand. 1.3,1. Sid. Apoll. carm. 5,399; 423. [1073], II, 840. [384], «История», III. 285—286. [13691, 1258—1259. [488]. 95. [1261], 348—349. [1264], 1, 15, 164—165. [238], 29. 213—214. [1383], 65. [1406], I, 25. [294], I, 200. [219], I, 185. [355], 17. [923]. 126— 127. [1427], 365—366. [1004], 117. [737], 28—29. (160], 35. [904], 18. [260], 333

⁹⁰   [1261], 351—352. (1264], 18—19, 163, 184. [504], 167. [238], 39—40. [737], 28—29.

⁹¹   Oros. 7,40,8; 7,43,13; 7,43,15. Hydat. Chron. 42; 60; 67. Soz. 9,12. Sid. Apoll. carm. 2,362. [1343], 398. [488), 107. [1264], 21. [72]. 35. [282], 191 [219], I, 191 — 192. [1173], 43.

⁹²   Hydat. 89. Isid. Sev. hist. vand. 73. Greg. Tur. 2,2. Vict. Vitens. pers. Vand. 1,1; 2,14. Iordan. Get. 33,168: 184. Prokop. bell. vand. 1.3. bell. got. 3.1. Sidon. Apoll. carm. 2,358; 5.57. Possid. Vita August, c. 28. [1073]. II. 717. [384], «Исто­рия». II, 48—49. (305], 300, 312—313. [1343]. 476 [488] 119, 130—131, 149, 186. [1264], 27. 96. [1261]. 350. [504]. 170. [238], 42. [904], 18. [923]. 127—128. [294], I. 209—210. [356], 49. [219]. I, 244. [260]. 333. [80], 409—410. [1267], 305—306.

⁹³  [1264], 64.

⁹⁴   Hydat. 115; 118. Marcell. com. a. 439. Prosper 1339; 1347 Vict. Vit. 1,10; 1,12. Prokop. bell. vand. 1.5,18 Sidon Apoll. carm. 2,348. [1073] H 717 [1343], 483—484. [488], 213. 245, 255. [1264], 66, 166—167. [1261], 350. [238], 66, 72 [410],

112—  113.       [350]. 55—56, 62. [904], 18.

87  Prokop bell. vand. 1,5,4. Hydat. c. 162; 167. Prosper 1375. Vict. Tonnens. a 455 Vict. Vit. 1,24. Chron. min. 1,304. Paul. Diac. hist. Pom 14,16 [488], 263 [1264], 78. [238], 78 [219]. I. 325. [350], 61. [1267], 308.

88  Prokop. bell. vand. 1,6. Prise, fr. 42. Nicephor. h. e. 15,27. Hydat. 200; 247. Sidon. Apoll. carm. 5,441. [384], «История». И. 48—49. 273. [488], 277, 286, 299 [1264], 85, 89—90 [238], 83. [219], I, 320. [350], 66 [80], 426.

89   Possid. Vita August. 28. Vita Fulgent. 1. Prokop. bell. vand. 1,5. August, serm. 344. Salvian. de gub. dei 7,46; 7,54; 7,71. Vict. Vit. 1,14; 3,71. Leo I. ep 12,8. [38], 498. [8131, 45—46 [1343], 476—477. [1309]. 1. 29—30. [1431], 187 [488] 196, 235. [1261], 353. [504], 170—171 [238], 60, 66. [219], I. 247. 259. [625], 24—25. [350], 47. [346], 131, 138—139. [355], 31. 46. [1427], 437. [923], 199. [294], 1, 210. [737], 29. [1173], 46—47.

⁹⁰  [1264], 61. [1261], 353. ]3461, 141 [586J, 181—182.

⁹¹  Vict. Vit. 1,14, 1,17; 1,22, 1,35; 1,43; 2,39. Prosper Epit. Chron. 1327. Gen- nad. de vir. inl. 74,78. [243], II, 2—3. [1264], 184—185 [1261], 353. [504], 172. [238], 68. [1427], 443.

⁹²    [38]. 488—489 (813], 504 [1264], 97 [1261], 353. [294] I. 387 Ср. также: 212—213.

⁹³   Vict. Vit. 1,6; 1,9; 1,41. [1264], 185. [5041, 174—175. [355], 59. [586], 182.

⁹⁴    Vict. Vit. 1,28. Prosper Epit. Chron. 1327; 1329. [813], 84. [243], I. 372. [1261]. 355—356. [1264]. 73. 93, 171. [504]. 171 [238], 70—71. [219]. I. 259. [350], 50, 182. [586], 182.

⁹⁵    [1264], 93—94, 186.

⁹⁶    [1264], 94—95. [504], 175. [350], 52—53.

⁹⁷ [911], 18. Согласно автору, в правление Гейзериха в 439 г. были убиты многие сотни католиков, прежде всего патрициев и священнослужителей. [1261], 353. [504], 173. [350], 50. [586], 182.

⁹⁸   Salvian. de gub. dei 7,85

⁹⁹   Vict. Vitens. 1,1. Possid. 28. [38]. 488—489. [813], 504. [448], 224. [504]. 169 [625], 24, 53. [238], 110. [346], 127. [356], 350. [437], 218—219.

¹⁰⁰  Paul. Diac. hist. Rom. 14,17. [38]. 409. [1408], 194. [488], 269.

¹⁰¹  Vict. Vit. 2.43. [243]. I, 358, 366. [253], 205—206. [1264], 53—54. [621], 49 [937]. 161, 197, 204.

¹⁰²  Vict. Vit. 2,1; 2,13; 2,15. [1073], II, 406, 1249. [968], I. 157. [1264], 96. [504], 176—177. [238] ИЗ. [294], I, 387. [260], 334—335. [586], 183.

^1,1 Vict. Vit. 2,1. [1261], 357. [586], 183.

¹¹² Vict. Vit. 2,6; 2,26, 3.1; 3,19; 3,27. Greg. Tur. hist. Fr. 2,3. Prokop. bell, vand. 1,8. Isid. hist, vand 78. [1491], XI, 546. [38], 494. [542], 450. [1427], 444. [1309], I, 30. [1431], 192. [1264], 101—102, 106—107, 181—182. [1261], 352. [504], 177—178. [238] 111. [923], 200. [586], 188.

^1,3 Vict. Vit. 1.8; 2,7; 2.26; 2,33; 2,52; 3,2, 3,10. Vict. Tonnens. a. 479. Vita Ful­gent. 9. [1309], I. 29. [1261], 358. [1264], 102. [238], 111—112. [1384], 27. [737], 29. [1098], 106. [726], 30. [375], II, 93.

¹¹⁴  Vict. Vit. 3,48. [1431], 192. [1261], 358. [12641, 104, 186 [3751, II. 95. Cp также прим. 113.

¹¹⁵  [1264], 170—171. С многочисленными ссылками на источники. ^1,6 [1261], 259. [504]. 178. [1384], 27. [923], 200.

¹¹⁷ Vict. Vit. 3,26; 5.6. Prokop. bell. vand. 1.8 [5041, 183.

¹¹⁸ Greg. Tur. 2.3. Ср. также: Isid. hist. vand. 79. [1264], 108. [438], 211.

¹¹⁹ Isid. hist. vand. 81. Greg. Tur. 2.2. Vita Fulgent. 41; 44. Prokop. bell. vand. 1.8.Vict. Tonnens. ad a. 497. [1261]. 360—361. [1264], 108. [504]. 188—189. [238],

113—           114.       [923], 198.[586], 184—185.

¹²⁰  Prokop. bell. vand. 1,9 Vita Fulgent. 55. Paul. diac. 16,7. Vict. Tonnens. ad a. 523. Isid. hist. vand. 82. [1073], U. 1146—1147. [604], I. 220—221. [1261], 361 — 362. [1264], 117—118. [504], 196—197. [410], 130. [294]. 1. 331—332. [586]. 186. [212]. 149

¹²¹  Cassiod var. 5,16; 9,1. Prokop. bell vand. 1,9,. Ср.: 1,8. [604]. I. 135, 221 [1264], П4. 118—119. [1261]. 356, 362. [504], 197. [238], 115. [1415], 330. [212], 153—154.

¹²²  Prokop. bell. vand. 1.9.1; 1.17. Vict. Tonnens. ad a 531 Malalas 18. [1261], 362. [1264], П9. 131. [504], 197. [1308], 98. [720], 25. [260], 329

¹²³  Prokop. bell. vand. 1.8. [504]. 195.

¹²⁴ Jaffi, Regesta 1,8. [1264], П5 [504], 196.

¹²⁵  Prokop bell. vand. 1,10 [1261], 362. [1264]. 123—124 [238], 121

¹²⁶ Prokop. bell. vand. 1,10,18. Vict. Tonnens. ad a. 534. Isid. hist, vand 79; 83. [488]. 348. [1264], 124. [238], 121. [1308], 99. [1174]. 142. [721], 25—26.

¹²⁷  [1532], 89. [12611. 363. [721]. 23 [737]. 29. [1174], 142

¹²⁸   Coll. Avell. 88 (CSEL 35.335). Sacramentarium Leonianum. [1420], 68 [1131], 284—285.

¹²⁹  Coll. Avell. 84 (CSEL 35,320; 35. 322).

         ¹⁴²   Prokop bell. vand. 1,22; 2,14; 2.19.3. [504), 133, 198. [350], 74—75. [721], 42.

¹⁴³  Prokop. bell. vand. 2.8.25. [1380], 626—627. [350], 72.

¹⁴⁴  [350], 74—75.

¹⁴⁵  [206], 43—44. [1261]. 326—327, 363—364, 338—339. [1427], 497. [2081, 158.

¹⁴⁶ Greg I. dial. 4,31. Greg. Tur. in gloria mart. c. 39. [1276], 25. [542], 461, 481. [6041, I. 123—124, 177, 222. [238], 401. 404—405. [711], 128. [219], II. 152.

¹⁴⁷  Iordan. Get 58. Prokop bell. got. 1,4. hist, arcan. 16. [384], «История», I. 106. [1073], V, 682. Сообщения, что Теодохад в качестве возмещения за убий­ство Амаласвинты заплатил его родственникам из королевского дома фран­ков 50 ООО солиди (Greg. Tur. 3,31), скорее всего, вымышлены [298], I, 46—47 [604]. I. 240, 248. [242]. I. 57—58. [504], 131—132 [238]. 413. [219], II 159 [208], 170. [712], I, 274—275. [212], 177—178.

¹⁴⁸  Iordan. Get. 59. [542]. 531. [604]. I. 151—152. [238], 416. [11741, 114.

¹⁴⁹ Prokop bell. got. 1.5; 1,16; 3,8,1. Marcell. com. ad a. 535. [298], I, 49 [604]. I, 253, 307—308. [238], 420. [1380], 642. [410], 131. [219], II. 169, 175. [294], I. 334

¹⁵⁰ Cassiod. var. 10,32. Lib. Pont. Vita Silver. (Duchesne) 290; (Mommsen) 144 Prokop. bell. got. 1,11. Marcell. com. ad a. 536. Euagr. h. e. 4,19. Iordan. Get. 60. 1384), «История», Ш, 251, 304. 11073), V, 682, 1307—1308. [535], 1/1, 171—172. [604], I, 254—255. 264. [242], I, 58. [542], 502. [818], 136—137. [661], 213, 244. [243], II. 229. [504], 132. [1380], 642—643. [219], II. 177. [289], 225 [1481]. 240. [712], I. 276. [586]. 205. [212], 178.

¹⁵¹  [604], 1, 383. [6611, 246. [243], II, 230

¹⁵²  [661], 244. См. также след. прим.

¹⁵³  Lib. Pont. Vita Silver. Liberat. Breviar. c. 22 (PL 68,963; 1039). JK 909. [38], 491. [604], I, 383—384. [542], 502. [661], 22, 223, 232, 243. [243], II. 231. [1098], 110—111. [1200], 54. Согласно авторам, Сильверий был «доставлен под защи­той (!) доверенного лица Вигилия на остров Понца», где несколько недель спустя он «из-за лишений, которые претерпел при транспортировке (') скон­чался». [1131]. 288—289.

¹⁵⁴  [661], 247.

¹⁵⁵ JK 910 (Coll. Avell. 92; CSEL 35,348).

¹⁵⁶ Prokop. bell. got. 1,17. Marcell. com. ad a. 537. [535], 1/1, 172, 183. [604], I. 268, 277—278, 354. [542], 532, 543. [242], I, 58—59. [2381, 425. [1380]. 643. [14811, 241 [1370], 302. [2191, II, 180.191. [208], 170

¹⁵⁷  Prokop. bell. got. 2,20.15. [604], I, 278. [2981, I, 49—50. [1481], 241.

¹⁵⁸  Prokop. bell. got. 1,12; 2,7; 2,10; 2,21; 2,39. Цифра 300 ООО наверняка сильно преувеличена. [604], I, 280. [242], I, 59. [238], 440—441. [219], II, 202, 246 [14811, 241. [1098], 111—112.

¹⁵⁹  Marcell. com. ad a. 539. Prokop. bell. got. 2,25. Greg. Tur. 3,32. [604], I, 267, 283. [2381, 420, 441—442. [289], 246 [1481], 241. [6741, 10—11.

¹⁶⁰  Prokop. bell. got. 2,29; 7,2. [10731, II, 342; V, 1057 [535], 1/1, 192. [604], I, 285, 300—301. [2421, I. 60. [818], 174. [504], 134—135. [238], 442. [1380], 652 [4101, 131. [219], II, 205. 209, 226. [208], 170. [212], 182.

¹⁶¹  [413], 2. [11741, 351—352. [44], 81.

¹⁶²  Prokop. bell. got. 3,21,21. [243], П. 283. [238], 472, 476. [294], I, 336. ¹⁸³ Prokop. bell. got. 3,16,14; 3,16,25. [1173], 110.

¹⁶⁴  Prokop. bell. got. 3,22,8. JK 913 (MG Epp. Ill, 60, Ns 41). JK 918 (MG Epp. Ill, 64, № 44). [243], II. 236 [504], 136—137. [586], 205.

¹⁶⁵ Euagr. h. e. 4,25. Prokop. bell. got. 3,33. [604], I, 324. [504], 137—138. [238], 457, 471. [1098], 116—117.

¹⁶⁶  Ср. с этим: [331], 231. См. также:[328], I. 244.

¹⁶⁷  Agathias. hist, 1,6; 2,2. Prokop. bell. got. 3,1; 3,13,1; 3,22,1; 4,32. Paulus di- ac. hist. Langob. 2,2. Iordan. Get. 59. Greg. Tur. 4,9. Cp 3,32. Lib. Pont. (Duches ne), 1,305. [1073], V, 902—903. [384], «История». Ill, 267. [535], 1/1. 192 223— 224. [542], 531. [604], I, 302, 328, 339. [1316], II. 123. [242], I. 61. [238], 449, 477. [1380], 652. [796], II, 430—431, 437—438. [1406], 35—36. [294], I. 336. [222], 67— 68. [579]. I. 200—201. [410], 132. [219], II, 229, 244. [923], 172, 231—232. [208], 170—171. [1098]. 114. [2641, «. " [802]. 63—64. [160], 115. [1173], 110—111 [691, 435. [7391, 12. [830], I, 135—136. (4371. 225. [991], I. 143. Подробно о сражениях при Бусте, Галлоруме или у Тагине и у Везувия: [305], II, 367, 380.

¹⁶⁸  Prokop. bell. vand. 2,5,6. Isid. hist. got. 42. [796], II. 431—432. [294], II, 23—24. [923], 232, 245. [1365], 209, 239—240. [930], 103.

¹⁸⁹ Prokop. bell. got. 1,14,5; 2,20,15. [535], 1/1, 225—226. [604], I, 353—354. [542], 586. [243], II, 323. [1380], 643, 667. [1174]. 203. [160]. 116. [369], 104. [1193], 44.

¹⁷⁰  Цит. no: [702], 171. [187], 194.

¹⁷¹  [542], 588—589.

¹⁷²  [604], I. 356. [243], H. 667. [796], 431. [294], I. 335—336. 340.

¹⁷³ Для Первой мировой войны мною подробно аргументировано в: [328],

I,   274 — К. Д. Для периода после Второй мировой войны ср.: [328], И, 277. 288, 297.

¹⁷⁴  Sanct. pragm. с. 12. [535], 1/1. 226. [604]. I. 367, 374. [542], 591. [243], II. 323, 667. [796], II. 432—433. [1193]. 63 [894], 93. [579], I. 216.

¹⁷⁵  [535], I. 459—460. [604], I. 367. Ср.. [328]. I. 283

¹⁷⁶  Solidus: см., например [1073], V, 259—260. [604] I, 399.

¹⁷⁷  Цит по: [1174]. 165.

¹⁷⁸  [1174], 73, 86, 92. [1412]. 48.

¹⁷⁹  [796], II. 432. [294], И. 3; I. 327. [924], 73. [923], 181, 185, 234—235. [1174], 94, 115, 203. [802], 59, 62. [1466]. 84. [991], I, 140.

¹⁸⁰  Цит. по: [1174], 210.

¹⁸¹  [535], 1/1, 228. [243], II, 217—218. [5791, I, 215.

¹⁸² Lib. Pont. Vita Agapeti (PL 128,551) [535], I. 168—169. [243], II. 210. 221. [1199], 32. [1131]. 287—288

¹⁸³  MGH Epp. 3,439. [38], 286, 319, 339, 347—348. [813], 294. 480—481, 485. [1431], 53. [294], II. 1—2. [586], 25, 30, 204.

¹⁸⁴ Liberat. Breviar 22 (PL 68,1040 A). [384], «Религия», II, 25. [542]. 505. [2431.

II.   442. [1326], 73. ]7961, II, 434. [12001, 53. [350], 71. [560]. U. 166—167. [1131], 290—291

¹⁸⁵  Lib Pont. (Duchesne). 297 (PL 128,578). [243], II. 245—246 [796], II, 434. [1131], 291.

¹⁸⁶  Erstes Constitutum 14. 5. 553 (CSEL 35,230). Zweites Constitutum 23. 2. 554 (Mansi IX, 457). JK 922; 924; 927. MGH Epp. Ill, 438. PL 69,115; 143, 225. [38], 233. [826], 36. [604], I. 386. [661], 222, 231. [243]. П. 246. 262. [796]. II, 434. [514], 144. [350], 71. (1098], 116. [1200], 55—56 [560], II. 166. [1131], 293. [586], 33, 305 [208], 171.[1445], 55—56

¹⁸⁷  Mansi. Coll. Cone IX, 50. PL 69,53. 

¹⁸⁹  111311, 295—296.

¹⁹⁰  [826] 36—37. [535], 1/1, 229. [243], II, 286.

¹⁹¹  Pelagius, In defensione trium capitulorum 5

 СПИСОК ОСНОВНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1.Abramowski, L., Untersuchungen zum Liber Heraklidis des Nestorius, 1963

2.  Abramowski, L., Die Synode von Antiochien 324/25 und ihr Symbol, ZKG 86, 1975

3.  Acham, K., Neuere angelsachsische Theorien zur Geschichte. in: Th. Schie- der/G. Graubig (Hg.), Theorieprobleme der Geschichtswissenschaft, 1977

4. Ackermann, H., Entstellung und Klarung der Botschaft Jcsu. 1961

5. Ackermann, H., Jesus: Seine Botschaft und deren Aufnahme im Abendland, 1952

6.  Adam, A., Der manichaische Ursprung der Lehre von den zwei Reichen bei Augustin, ThLZ 77 1952

7.  Adam, A, Das Fortwirken des Manichaismus bei Augustin. ZKG 69, 1958

8.  Adam, K., Causa finita est, in: A. M. Koeniger (Hg.), Festgabe Albert Ehr- hard. 1922.

9.  Adam, K, Christus unser Bruder, 1934

10.  Adam, K., Der Christus des Glaubens. Vorlesungen iiber die kirchliche Christologie, 1954

11.  Ahlheim, K., Friedrich Hebbel 1813-1863, in. Deschner, K. (Hg.), Das Christentum im Urteil seiner Gegner, I, 1969

12. Ahlheim, K., Celsus, in Deschner, K. (Hg.), Das Christentum im Urteil sei­ner Gegner, I, 1969

13. Aland, B. (Hg.), Gnosis, Festschrift fur Hans Jonas, 1978

14. Aland, В., Gnosis und Kirchenvater, in: Aland, B. (Hg.), Gnosis, Festschrift fur Hans Jonas, 1978

15. Aland, K., Kirchengeschichtliche Entwiirfe. Alte Kirche. Reformation und Luthertum. Pietismus und Erweckungsbewegung, 1960

16.Aland, К , Eine Wende in der Konstantinforschung, FF 28, 1954

17. Aland, К , Die religiose Haltung Kaiser Konstantins, in: Studia Patristica I, 1957

18. Aland, K„ Uber den Glaubenswechsel in der Geschichte des Christentums,

1961

19.  Aland, K., Von Jesus bis Justinian. Die Friihzeit der Kirche in Lebensbil- dem, 1981

20.  Albert, G., Zur Chronologie der Emporung des Gainas im Jahre 400 n Chr., Histona 29 1980

21.  Albert, H., Das Elend der Theologie. Kritische Auseinandersetzung mit Hans Kiing, 1979

22.  Albert, M., Die Botschaft des Neuen Testaments, I, 2. Halbbd., 1952.

23. Albert, S., Bellum lustum. Die Theorie des «gerechten Krieges» und ihre praktische Bedeutung fur die auswartigen Ausemandersetzungen Roms in republi- kanischer Zeit, 1980

24. Albertz, M.. Untersuchungen iiber die Schriften des Eunomius, 1908

25.  Albright, W. F., Von der Steinzeit zum Christentum Monotheismus und geschichtliches Werden, 1949

26. Alexander, P. J., The Strength of Empire and Capital as Seen Through By­zantine Eyes, in: Speculum, 1962.

27.  Alfaric, P., Die sozialen Urspriinge des Christentums, 1963

28 Alfoldi. A., A Festival of Isis in Rome under the Christian Emperors of the IVth Century, Dissertationes Pannomcae Ser. II., Fasc. 7, 1937

29.  Alfoldi, A., Hoc signo victor eris, Beitrage zur Geschichte der Bekehrung Konstantins des GroBen, in: Festschrift fiir F. J. Dolger, 1939

30.  Alfoldi, A.. The Conversion of Constantine the Great and Pagan Rome, 1948

31.  Alfoldi, A., Das Kreuzszepter Konstantins d. Gr.. Schweizer Munzblatter 4,1954

32.  Alfoldi. A., Romisches KaiserTeich. in: Historia Mundi, 4. Bd„ 1956

33.  Alfoldi, A., Cornuti, a Teutonic contingent in the service of Constantin the Great and its decisive role in the battle of the Milvian Bridge, DOP 13, 1959

34.  Alfoldi, M. R., Die constantinische Goldpragung in Trier, in: Jahrbuch fiir Numismatik und Geldgeschichte, IX, 1958

35.  Alonso-Schokel, L., Erzahlkunst im Buch der Richter, in: Bibl. 42, 1961

36   Alt, Kleine Schnften Zur Geschichte des Volkes Israel

37   Altaner, В., Patrologie, Leben. Schnften u. Lehre d. Kirchenvater, 3. A.. 1951

38.   Altaner, B. Stuiber, A., Patrologie, Leben, Schriften und Lehre der Kir­chenvater, 1978

39.  Altendorf, H.-D., Zum Stichwort: Rechtglaubigkeit und Ketzerei im alte- sten Christentum, in: ZKG 80, 1969

40.  Altendorf, H. D.. Galerius, RAC VIII, 1972

41.  Altendorf, H D , Die romischen Apostelgraber, in: ThLZ, Okt 1959

42.  Althaus, P., Die Todesstrafe als Problem d christlichen Ethik Sitzungsbe- nchte d. Bayer. Akademie d. Wissenschaften, Phil hist. Kl., Heft 2-3, 1955

43.  Altheim, F, Geschichte der Hunnen, 5 Bde., 1959 ff

44.  Altheim, F./Stiehl, R„ Die Lage der Bauem unter den spaten Sasaniden, in: Herrmann/Sellnow, Die Rolle der Volksmassen in der Geschichte der vorkapi- talistischen Gesellschaftsformationen, 1975

45.  Altmeyer, K. A., Katholische Presse unter NS-Diktatur, 1962

46.  Anastos, M., Nestorius was orthodox, DOP 16, 1962

47. Andreas, W., Deutschland vor der Reformation. Eine Zeitenwende, 5. A., 1948

48.  Andresen, C., Logos und Nomos, Die Polemik des Kelsos wider das Chri­stentum, 1955

49.  Andresen, C„ Die Kirchen der alten Christenheit, 1971

50.  Andresen, C./Denzler G., Worterbuch der Kirchengeschichte, 1982

51.  Anton, H. H.. Fiirstenspiegel u. Herrscherethos in der Karolingerzeit, 1968

52.  Anton, H. H., Kaiserliches Selbstverstandnis in der Religionsgesetzgebung der Spatantike und papstliche Herrschaftsinterpretation im 5. Jahrhundert. ZKG 88, 1977

53.  Antweiler, A . Einleitung. Die Zeitlage, Grundlagen, in: BKV 7, 1933

54.  Anwander. A., Worterbuch der Religion, 1948

55.  Arbesmann, R, The Idea of Rome in the Sermons of St. Augustine, Augus- tiniana 4, 1954

56.  Armstrong, A. H., Man in the Cosmos. A Study of some differences betwe­en pagan Neoplatonism and Chrisrianity, in: W. den Boer/P. G. van der Nat/C. M. J. Sicking/J. С. M. van Winden, Romanitas et Christianitas, 1973

57.  Armstrong. G. T. Imperial Church Buildings in the Fourth Century, BA 30, 1967

58.  Aron, R„ Evidence and Inference in History, in: D. Lerner (Ed), Evidence and Inference: The Hayden Colloquium on Scientific Concept and Method, 1959

59.  Askowith, D., The Toleration and Persecution of the Jews in the Roman Empire, 1915

60.  Asmussen, H„ Die Bergpredigt. 1939

61.  Assfalg, J.. Gregorios der Erleuchter, in: P. Manns (Hg), Reformer der Kir- che, 1970

62.   Aubin, H., Die Umwandlung des Abendlarides durch die Germanen bis zum Ausgang der Karolingerzeit, in: W. Andreas (Hg.), Der Aufstieg des Germa- nentums und die Welt des Mittelalters, 1940

63.  Auer, L., Der Kriegsdienst des Klerus unter den sachsischen Kaisern, in: MlCG, 1971

64.  Avi-Yonah, M.. Geschichte der Juden im Zeitalter des Talmud in den Ta- gen von Rom u. Byzanz, 1962

65.  Ayck, Th„ Mark Twain, in: Deschner, K. (Hg.), Das Christentum im Urteil seiner Gegner, I, 1969

66.   Ayck, Th., Theodor Lessing, 1872-1933, in: Deschner. K. (Hg), Das Christentum im Urteil seiner Gegner, II, 1971

67.  Aydelotte, W. O., Das Problem der historischen Generalisierung, in: Th. Schieder/G. Graubig, 1977

68.  Aydelotte. W. O.. Quantifizierung in der Geschichtswissenschaft, in: Th Schieder/G. Graubig (Hg ), 1977

69.  Bachrach, B. S., Procopius, Agathias and the Frankish Military, in: Specu­lum, 45. 1970

70.   Bacht, H., Die Rolle des orientalischen Monchtums in den kirchenpoliti schen Auseinandersetzungen um Chalkedon (431 — 519) in: Grillmeier/Bacht, Das Konzil von Chalkedon II, 1953

71.  Bainton, R. H„ The early church and war, in: HThR 3, 1946

72.  Ballesteres у Beretta, A, Geschichte Spaniens, 1943

73.  Ballsieper, Th., Das gnadenreiche Prager Jesulein, 1968

74.  Balthasar. H. U. von, Theologie der Geschichte, 1950

75.  Balthasar, H. U. von, in: W. Dirks/E. Stammler (Hg.) Warum bleibe ich in der Kirche? Zeitgenossische Antworten, 2. A., 1971

76.   Bang, M., Die Germanen im romischen Dienst bis zum Regierungsantritt Constantins L, 1906

77.   Bang, M., Constantine and the Goths, The Cambridge Mediaeval Hist, I,

1936

78.  Barb, A A., The survival of Magic Arts, in: Momigliano (Hg.), The Conf­lict, 1964

79.  Bardenhewer, O., Geschichte der altkirchhchen Literatur, Zweite umgear- beitete Auflage 1913 ff.

80.  Barker, E.. Italy and the West, 410-476, in: Gwatkin/Whitney, The Cam bridge Medieval History I, 1975

81.  Barnes, T. D.. Lactantius and Constantine, in: The Journal of Roman Studi­es, Vol. LXIII, 1973

82.  Barnes T. D., Constantine and Eusebius, 1981

83.  Baron, W., A social and religious history of the Jews, 1952

84.  Barraclough, G., History in a Changing World, 1955

85.   Barrow, R. H., Prefect and Emperor. The Relationes of Symmachus A. D. 384, 1973

86.  Bartmann, В.. Paulus als Seelsorger. 1920

87.  Bates, M. S„ Glaubensfreiheit Eine Untersuchung, 1947

88.   Baetke, W„ Die Aufnahme des Christentums durch die Germanen. Ein Beitrag zur Frage der Germanisierung des Christentums, in: Stier, H. G./Ernst, F. (Hg.), Die Welt als Geschichte. Eine Zeitschrift fiir Universalgeschichte, 1943

89.   Bauer, A., Die Legende von dem Martyrium des Petrus und Paulus in Rom, Wiener Studien 38. 1916

90 Bauer, W., Das Johannesevangelium, 2. A., 1925

91.  Bauer, W„ Rechtglaubigkeit und Ketzerei im altesten Christentum, 1934

92.  Baur, Chr., Der heilige Johannes Chrysostomus und seine Zeit, I, 1929

93 Baus, К , Von der Urgemeinde zur friihchristlichen GroBkirche, 1973

94.   Baus, K., Erwagungen zu einer khnftigen «Geschichte der christlichen Mission in der Spatantike» (4.-6. Jh.), in: E. Iserloh/K. Repgen (Hg.), Reformata Reformanda, 1, 1965

95.  Baynes, N. H.. Constantine's Successors to Jovian: and the struggle with Persia, in: Gwatkin/Whitney, The Cambridge Medieval History I, 1975

96.   Baynes, N. H., The dynasty of Valentinian and Theodosius the Great, Cambr. Med. Hist. 1. 1924

97.  Baynes, N. H„ Sozomen, Ecdesiastica Historia I 15. JThS 49, 194B

9B. Baynes, N. H., Byzantine studies and other essays, 1960

99. Beard, C. A., That Noble Dream, in: American Historical Review 41, 1935

100 Beauvoir, S. de, Das andere Geschlecht. Sitte und Sexus der Frau, 1968

101. Beck, E., Bardaisan und seine Schule bei Ephram, in: Le Muscon, 91, 1978

102 Beck, H G.. Kirche und theologische Literatur im byzantinischen Reich, 1959

 103 Beck, M., Bemerkungen zur Geschichte des ersten Burgundeneiches, in: SZG, 1963

 104 Becker, E., Die Schlacht am Pons Milvius und die Katastrophe am Schilf- meer, ZKG XXXI

 105 Веек, M. A., Geschichte Israels. Von Abraham bis Bar Kochba, 1961

 106 Beissel. S., Die Verehrung d. Heiligen u. ihrer Reliquien in Deutschland bis zum Beginne des 13. Jahrhunderts, 1890 (I)

 107 Beissel, S., Die Verehrung d. Heiligen u. ihrer Reliquien in Deutschland wahrend der zweiten Halfte des Mittelalters, 1892 (II)

 108 Bell, H. J., Jews and Christians in Egypt. 1924

 109 Bell, H. J., The episcopalis audientia in Byzantine Egypt, Byzantion 1, 1924

 110 Bell. H. J., Anti-Semitism in Alexandria, JRS 31. 1941

 111 Benoist-M£chin, J., Kaiser Julian oder der vergliihte Traum, 1979

 112 Benz, E., Augustins Lehre von der Kirche, 1954

 113 Benz, E., Beschreibung des Christentums, Eine historische Phanomenolo- gie, 1975

 114 Berkhof, H.. Kirche und Kaiser, 1947

 115 Berkhof, H., Die Theologie des Eusebius von Casarea, 1939

 116 Berlin. I., Historical Inevitability. 1954

 117 Bernhart, J., Der Vatikan als Weltmacht. Geschichte und Gestalt des Papsttums, 19.-23. Tausend, 1951

 118 Bemheim, E., Mittelalterliche Zeitanschauungen in ihrem EinfluO auf Po- litik und Geschichtsschreibung. Teil I: Die Zeitanschauungen, 1918

 119 Bemsdorf, W., Soziologie der Prostitution, in: H. Giese (Hg.), Die Sexua litat des Menschen. Handbuch der medizinischen Sexualforschung, 1953

 120 Bertholet, A.. Worterbuch der Religionen, 1952

 121 Bertram, A., Geschichte des Bisthums Hildesheim, 1899

 122 Berve, H., Das neue Bild der Antike, 2. Bd.: Rom, 1942

 123 Beumann.H., Zur Entwicklung transpersonaler Staatsvorstellungen, in: Vortrage und Forschungen, 3, 1956

 124 Beumann, H., Wissenschaft vom Mittelalter, 1972

 125 Beutin, W„ Heinrich Heine, in: Deschner, K. (Hg.), Das Christentum im Urteil seiner Gegner, I, 1969

 126 Bcvenot, M., Cyprian von Karthago, in: Theologische Realenzyklopadie, Bd. VIII, 1981

127 Beyerlin, W., Das Konigscharisma bei Saul, in: ZAW 73, 1961

128 Beyschlag, K., Simon Magnus und die chnstliche Gnosis, 1974

129 Bickermann, E . Der Gott der Makkabaer, Untersuchungen iiber Sinn und Ursprung der makkabaischen Erhebung, 1937

130 Bidez, J., Julian der Abtriinnige, o. J.

131 Bidez, J. (Hg.), Philostorgius Kirchengeschichte. Mit dem Leben des Lu- cian von Antiochien und den Fragmenten eines arianischen Historiographen. 1913

132 Bieler, L„ Das Bild des «gottlichen Menschen» in Spatantike u. Friihchri- stentum, I, 1935

133 Bienert, W. A., Dionysius von Alexandrien. Zur Frage des Origenismus im 3. Jahrhundert. 1978

134 Bienert, W. A., Das vomicaenische homoousios als Ausdruck der Rechtg- laubigkeit, in: ZKG 90, 1979, Heft 2-3

135 Bienert, W./Schaferdiek, K. (Hg.). Gesammelte Aufsatze zum Neuen Te­stament u. zur Patristik, 1974

136 Bihlmeyer, K., Kirchengeschichte auf Grund des Lehrbuches von F. X. Funk, 10. A., 1936, 1. Teil: Das chnstliche Altertum

137 Bihlmeyer, K., Kirchengeschichte. Neubesorgt von H. Tiichle, Erster Teil, Das chnstliche Altertum. 18. Aufl., 1966

138 Biondi, В., II diritto romano christiano I, 1952

139 Blackman. E. C., Marcion and his influence, 1948

140 Blank, J., Petrus — Rom — Papsttum. Eine folgenreiche Geschichte. in Das Papstamt. Dienst oder Hindemis ffir die Okumene?, 1985

142 Blaser, P.,/Darlapp, A., Heilsgeschichte, in: H. Fries (Hg.), Handbuch the- ologischer Grundbegriffe. II, 1970

142 BlAzquez, J M , Die Rolle der Kirche in Hispanien im 4. und 5 Jahrhun­dert, in: Klio 63, 1981

143. Bloch, H., A new Document of the last Pagan Revival in the west, in: HThR 38. 1945

144. Bloch. H., The Pagan Revival in the West at the End of the Fourth Cen­tury, in: Momigliano (Hg.), The Conflict, 1964

145. Blockley, R., Constantius Gallus and Julian as Caesars of Constantius II, Latomus, 31, 1972

146. Blum, G. G., Zur religionspolitischen Situation der persischen Kirche im 3. u. 4. Jahrhundert, in: ZKG, 91 Bd.. 1980

147. Blum, W., Die Jugend des Constantius II. bis zu seinem Regierungsan- tritt. Eine chronologische Untersuchung, in: Classica et Medievalia, 30, 1974

148. Blumenkranz, В., Die Judenpredigt Augustins. Ein Beitrag zur Geschichte der jiidisch-christlichen Beziehungen in den ersten Jahrhunderten, 1946

149.  Blumenkranz, В., Die christlich-jiidische Missionskonkurrenz (3. bis 6. Jahrhundert), in. Klio 39. 1961

150. Bobinska, C., Historiker und historische Wahrheit. Zu erkenntnistheore- tischen Problemen der Geschichtswissenschaft, 1967

151. Boehn, M. v.. Die Mode. Menschen und Moden im Mittelalter. Vom Un- tergang der alten Welt bis zur Renaissance. 1925

152.Boer, W. den/van der Nat, P. G./Sicking, С. M. J /van Winden, J. С. M. (Hg.), Romanitas et Christianitas, 1973

153.  Boer, W. den. Allegory and History. in: W. den Boer/P. G. van der Nat/C. M. J. Sicking/J. С. M. van Winden (Hg.), Romanitas et Christianitas, 1973

154. Borchardt, C. F. A, Hilary of Poitiers' role in the arian struggle, 1966

155. Borchardt, G., Percy Bysshe Shelley, 1792-1822, in: K. Deschner (Hg), Das Christentum im Urteil seiner Gegner, I, 1969

156. Bomhauser, К, Studien zur Apostelgeschichte, 1934

157. Bomhauser, K., Jesus imperator mundi, 1938

158. Bomkamm, G., Jesus von Nazareth. 1956

159.  Bomkamm, K., Kirchenbegriff und Kirchengeschichtsverstandnis. ZKG, 75 Jg. 1978, H. 4

160. Bosl, K, Europa im Mittelalter, Weltgeschichte eines Jahrtausends, 1970

161. Bousset, W„ Kyrios Christos. 2. A, 1921

162. Bousset. W„ Das Monchtum in der sketischen Wiiste, ZKG, 42. 1923

163. Brackmann, A., Gesammelte Aufsatze, 1941

164. Brandenburg, A/Urban, H. J. (Hg.), Petrus und Papst. Evangelium Ein- heit der Kirche Papstdienst. Beitrage und Notizen, I. Bd. 1977, II. Bd. 1978

165. Brandenburg, H., Ars humilis. Zur Frage eines chnstlichen Stils in der Kunst des 4. Jahrhunderts nach Christus, JbAC 24, 1981

166. Brand!, M., Bemiihungen der Wiener Nuntiatur um die Verbreitung von Hontheims (Febronius') Widemif (1779), in: RiSmisch-Historische-Mitteilungen, 20, 1978

167.  Braudel, F„ Die lange Dauer (La longue duree), in: Th. Schieder/G. Graubig, Theorieprobleme der Geschichtswissenschaft, 1977

168. Braun, H„ Spatjiidisch-haretischer und friihchristlicher Radikalismus. Je­sus von Nazareth und die essenische Oumransekte, 1957, 1. und II.

169.Braunfels, W., Karl der GroBe. In Selbstzeugnissen und Bilddokumenten, 1972

170.  Bringmann, K., Hellenistische Reformen und Religionsverfolgungen in Judaa. Eine Untersuchung zur jiidisch-hellenistischen Geschichte (175—163 v Chr.), 1983

171.  Brinken, A.-D. von den, Studien zur lateinischen Weltchronistik bis in das Zeitalter Ottos von Freising, 1957

172. Brock, E., Die Grundlagen des Christentums, 1970

173. Brock, S., The Conversations with the Syrian Orthodox under Justinian (532), OrChrP 47, 1981

174.  Brockhaus: Der Neue Brockhaus. Allbuch in fiinf Banden und einem Atlas, 3. A., 1958

175. Brooks, E. W., The Eastern Provinces from Arcadius to Anastasius, in: Gwatkin/Whitney, The Cambridge Medieval History I, 1975

176.  Browe, P., Die Hostienschandung der Juden im Mittelalter, in: RGAK, 1926

177. Browe, P., Beitrage zur Sexualethik des Mittelalters, 1932

178. Browe, P., Die Pflichtbeichte im Mittelalter, in: ZKTh, 1933

179. Browe, P., Die Judengesetzgebung Justinians Pontifica Universitas Gre- goriana. Analecta Gregoriana, 1935

180. Browe, P., Die Judenbekampfung im Mittelalter. in: ZKTh, 2 und 3, 1938

181. Browe, P., Die Judenmission im Mittelalter und die Papste, 1942

182. Brown, P., St. Augustine's Attitude to Religious Coercion. JRS 54, 1964

183.Brown, P., Pelagius and his Supporters, Aims and Environment. JThS 19, 1968

184.  Brown, P., The Diffusion of Manichaeism in the Roman Empire, in: Jour­nal of Roman Studies, 59, 1969

185. Brown, P., Religion and Society in the Age of Saint Augustine. 1972

186. Brown, P., Augustinus von Hippo. Eine Biographie, 1973

187. Brown, P. Welten im Aufbruch: Die Zeit der Spatantike. Von Mark Aurel bis Mohammed. 1980

188.  Brown, P. R L., Religious Coercion in the Later Roman Empire, in: Histo­ry, 1963

189. Browning, R„ Julian der abtriinnlge Kaiser, Biographie, 1977

190. Brox, N.. Tendenzen und Parteilichkeiten im Osterfest des zweiten Jahr­hunderts, ZKG 83, 1972

191.  Вгох. N., Falsche Verfasserangaben. Zur Erklarung der friihchristlichen Pseudepigraphie, 1975

192.  Brox, N., Probleme einer Friihdatierung des romischen Primats, in: Kai- ros, 18, 1976

193.  Brox, N. (Hg ). Pseudepigraphie in der heidnischen und jiidisch-christli chen Antike, 1977

194. Brox, N.. Fragen zur «Denkform» der Kirchengeschichte, ZKG 1979

195. Brox. N., Kirchengeschichte des Altertums, 2. A., 1986

196.  Bruckner, A., Julian von Eclanum, sein Leben und seine Lehre. Ein Bei- trag zur Geschichte des Pelagianismus, 1897

197. Bruckner, A., Quellen zur Geschichte des pelagianischen Streites, 1906

198. Bruckner, A., Die vier Biicher des Julian von Eclanum an Turbantius. Ein Beitrag zur Charakteristik Julians und Augustins, 1910

199.  Bruckner, M„ Der sterbende und auferstehende Gottheiland in den ori- entalischen Religionen und ihr Verhaltnis zum Christentum, 1920

200. Briihl, C., Konigspfalz und Bischofsstadt in frankischer Zeit, RV 23, 1958 201 Brunsmann, J., Lehrbuch der Apologetik. Zweiter Band, Kirche und Got-

tesglaube, 2. A., 1930

202. Brunt, P. A., Josephus on Social Conflicts in Roman Judaea, in Klio, 59, 1977

203. Bruun, P., The Constantinian coinage of Arelate, 1953

204. Bruun, P.. The Consecration Coins of Constantine the Great. Arctos. Acta Philologica Fennica N.S 1, 1954

205.  Buchmann, G., Gefliigelte Worte. Der Zitatenschatz des deutschen Vol- kes, dtv 1967, 3 Bde.

206 Buhler. J., Die Germanen in der Volkerwanderung Nach zeitgenossischen Quellen, 1925

207. Bullat. N.. St. Cyprian and the Roman Primacy, in: Realyty. 12. 1964 208 Bullough, D , Italien unter den Germanen. Die Konigreiche der Ostgoten und Langobarden, in: Rice (Hg.), Morgen des Abendlandes, 1965

209. Bultmann, R., Die Frage nach dem messianischen BewuBtsein Jesu und Petrus-Bekenntnis, ZNW 1919/20

210 Bultmann, R., Theologie des Neuen Testaments, 1948

211. Bultmann, R., Die Geschichte der synoptischen Tradition, 3. A., 1957

212. Bund, K., Thronsturz und Herrscherabsetzung im Fruhmittelalter, 1979

213.  Bunge, J. G , Quellenkritische, literarische, chronologische und histori- sche Untersuchungen zum zweiten Makkabaerbuch als Quelle syrisch-palastinensi- scher Geschichte im 2. Jh. v. Chr., 1971

214.  Buonaiuti, E., Geschichte des Christentums I. u. II.

215. Burckhardt, J., Die Zeit Constantins des GroBen, 1954

216. Burian, J., Sanctus als Wertbegriff in der Historia Augusta, in: Klio, 63, 1981

217 Burkitt, F. C., The Book of Rules of Tyconius, 1894

218. Bumaby, J., The «Retractationes» of Saint Augustine: Self-criticism or Apologia? in: Augustinus Magister, Congre's international augustinien, Paris, 21 -24 Septembre I, 1954

219 Bury, J B, The History of the later Roman Empire, From the death of Theodosius I to the death of Justinian. In two Volumes, 1958

220. BuSek, V., Episcopalis audientia. eine Friedens- und Schiedsgerichtsbar- keit, ZSavRGkan, 59, 1939

221 Bussmann, M., Manner, Mitien und Macht, in: Th. Seiterich (Hg.), Briefe an den Papst. Beten allein geniigt nicht. Ein Publik-Forum-Buch, 1987

222. Biittner, H„ Die Alpenpolitik der Franken im 6. und 7. Jahrhundert. HJ, 1960

223.  Biittner Th./Werner, E., Circumcellioncn und Adamiten, 1959

224.  Cadoux. C. J. The Early Christian Attitude to War. A contribution to the History of Christian Ethics. 1919

225.  Calderone, S , Costantino e 11 Cattolicesimo I, 1962

226.  Camelot, P.-Th„ Athanasios, der GroBe, in: LThK I. 2. A.. 1957

227.  Camelot. P -Th.. Das Konzil und die Konzile. 1962

228.  Camelot, P.-Th., Ephesus und Chalcedon, 1963

229.  Campenhausen, H. v., Ambrosius von Mailand als Kirchenpolitiker. 1929

230.  Campenhausen, H. v., Griechische Kirchenvater, 3. A., 1955

231.  Campenhausen, H. v., Lateinische Kirchenvater, 1. A.. 1960; 3. A.. 1972

232.  Campenhausen, H. v., Tradition und Leben. Krafte der Kirchengeschich- te, Aufsatze und Vortrage, 1960

233.  Campenhausen, H. v. Aus der Friihzeit des Christentums. Studien zur Kirchengeschichte des ersten und zweiten Jahrhunderts, 1963

234.  Campenhausen, H. v. Lehrerweihen und Bischofsweihen im 2. Jahrhun- dert, in: In memoriam E. Lohmeyer, 1951

235.  Campenhausen, H. v.. Die Entstehung der christlichen Bibel, 1975

236.  Canary, R. H./Kozicki, H. (Hg ), The Writing of History. 1978

237.  Canetti, E.. Die Provinz des Menschen. Aufzeichnungen 1942—1972, 1973

238.  Capelle, W„ Die Germanen der Volkerwanderung. Auf Grund der zeit- genossischen Ouellen dargestellt, 1940

239.  Capizzi, C., L'imperatore Anastasio 1 (491-518), OrChrA 184, 1969

240.  Capizzi, C., Sul fallimento di un negoziato di pace ecclesiastica fra il Pa­pa Ormisda et l'imperatore Anastasio I (515 — 517), in: Critica storica XVII, 1980

241.  Carr. E. H , Was 1st Geschichte?, 1963

242.   Cartellieri, A .Weltgeschichte als Machtgeschichte. 382-911. Die Zeit der griindungen I, 1927

243.  Caspar, E„ Geschichte des Papsttums. Von den Anfangen bis zur Hohe der WeltheiTSchaft. Erster Band: Romische Kirche und Imperium Romanum, 1930. Zweiter Band: Das Papsttum unter byzantinischer Herrschaft, i933

244.  Caspar, E., Primatus Petri, ZSavRGkan, 47, 1927

245.  Caspari, W., Die israelitischen Propheten, 1914

246.  Castritius, H., Studien zu Maximinus Daia, 1969

247.  Cecchelli, C., L'arianismo e le chiese ariane d'ltalia, in: Settimana Spole- to 7, 1960

248.  Cerfaux, L., Bardesanes, in: RAC I, 1950

249.  Chadwick, H., The exil and death of Flavian of Constantinople. JThS, 1955

250.  Chadwick, H., Ossius of Cordova and the Presidency of the Council of Antioch 325, in: JThSt 9, 2, 1958

251.  Chadwick, H.. Die Kirche in der antiken Welt, 1972.

252.  Chadwick, H.. Priscillian of Avila. The occult and the charismatic in the early church, 1976

253.  Chapman, J., Studies on the Early Papacy, 1928

254.  Christ, F„ Das Petrusamt im Neuen Testament, in: Denzler. Christ u. a., Zum Thema Petrusamt und Papsttum, 1970

255. Christ, K, Romer und Barbaren in der hohen Kaiserzeit, in: Saeculum X, 1959

256.  Christ, K, Der Untergang des Romischen Reiches in antiker und moder- ner Sicht. Eine Einleitung, in: K. Christ (Hg.), Der Untergang des Romischen Rei­ches. 1970

257.  Christensen, A., Sassanid Persia. Cambr.Ancient Hist. XII, 1939

258.   Chiysos, E., Die angebliche «Nobilitierung» des Klerus durch Kaiser Konstantin d. Gr.. in: Historia 18. 1969

259.  Claude, D., Adel, Kirche und Konigtum im Westgotenreich. 1971

260. Claude, D. Probleme der vandalischen Herrschaftsnachfolge, DAM, 1974

261.  Claude, D., Geschichte der Westgoten, 1970

262.  Clauss, M., Der magister officiorum in der Spatantike (4.-6. Jahrhun­dert). Das Amt und sein EinfluB auf die kaiserliche Politik, 1980

263.  Clover, F. M., The Family and Early Career of Anicius Olybnus, Historia 27. 1978

264. Coler, C. (Hg ). UUstein Weltgeschichte. 5 Bde., 1965

265.  Colpe, C„ West und Ost, in: H. J. Schultz (Hg.) Kontexte 3, Die Zeit Je su, 1966

266.  Comay, J., Who's Who in the Old Testament together with the Apocryp­ha, 1971

267.  Comay. J., The world's greatest story. The epic of the Jewish People in Biblical Times. 1978

268.  Conrad, H„ Deutsche Rechtsgeschichte, Bd. I Friihzeit und Mittelalter, Ein Lehrbuch, 1954

269.  Conrad, Kampf und Sieg, Karfreitags- und Ostergedanken als GruB aus der Heimat fiir Heer und Marine, o. J.

270.  Considine, D., Frohes Gehen zu Gott, 1928

271.  Constanzi, V., La rivolta di Pavia e la catastrofe di Stilicone, 1904

272.  Conzelmann, H., Der erste Brief an die Korinther, 1969

273.  Comfeld, A.,/Botterweck, A. J. (Hg.), Die Bibel und ihre Welt. Eine En- zyklopadie, dtv Lexikon, 6 Bde., 1972

274.  Corsini, E.₍ Introduzione alle Stone di Orosio, 1968

275.   Courcelle, P., Anti-Christian Arguments and Christian Platonism: from Arnobius to St. Ambrose, in: Momigliano (Hg.), The Conflict, 1964

276.  Coyle, J. K., The Cologne Mani-Codex and Mani's Christian Connecti­ons, im Eglise et Thdologie, 10, 1979

277.  Cramer, M., Thebanische Monche, ihr asketisches und kultisches Leben, in: Archiv fhr Liturgiewiss. 2, 1952

278.  Cramer, M./Bacht, H., Der antichalkedonische Aspekt im historisch-bio- graphischen Schrifttum der koptischen Monophysiten (6.-7. Jahrhundert). Em Beitrag zur Geschichte der Entstehung der monophysitischen Kirche Agyptens, in: Grillmeier/Bacht, Das Konzil von Chalkedon II, 1953

279.  Crees, J. H. E.. Claudian as an historical authority, 1908

280.  Croce, В., Uber die sogenannten Wert-Urteile, in: Logos 1, 1910/11

Croke, В.. Arbogast and the Death of Valentinian II, Historia 25, 1976

282.  Culican. W„ <Am Ende der Welt>. Spanien unter den Westgoten u. Mau- ren, in: Rice (Hg.), Morgen des Abendlandes. 1965

283.  Cullmann, O., Petrus, Junger, Apostel, Martyrer, 1952

284.  Cuppers, H., Die Hochschule und das geistige Leben in Trier zur R'mer- zeit, in: Archiv fiir mittelalterliche Kirchengeschichte, 1974

285.  Daley, L. J., Themistius' Plea for religious Tolerance, Greek, Roman and Byz. Studies, 12, 1971

286.  Dallmayr, H., Die groBen vier Konzilien. Nicaea, Konstantinopel, Ephe- sus, Chalcedon, 1961

287.  Dantelou, J., Die heiligen Heiden des Alten Testaments, 1955

288.  Daniclou, J., Vom Geheimnis der Geschichte. 1955

289.  Daniel-Rops, H., Die Kirche im Friihmittelalter, 1953

290.  Daniel-Rops, H.. Die Umwelt Jesu. Der Alltag in Palastina vor 2000 Jah- ren, 1980

291.  Daniel-Rops, H., Die Kirche zur Zeit der Apostel und Martyrer, 1951

292.   Dannenbauer, H , Grundlagcn der mittelalterlichen Welt. Skizzen und Studien, 1958

293.  Dannenbauer, H., Die romische Petruslegende, HZ 146, 1932

294.  Dannenbauer, H.. Die Entstehung Europas, Von der Spatantike zum Mit­telalter. I. Der Niedergang der alten Welt im Westen, 1959. II. Die Anfange der abendlandischen Welt, 1962

295.  Dassmann, E., Zur Entstehung des Monepiskopats, in: Jahrbuch fiir Anti- ke und Christentum 17, 1974

296.  Dassmann, E., 1st Petrus wirklich darin?, in: Kirschbaum. E., Die Graber der Apostelfiirsten. St Peter und St. Paul in Rom, 1974

297.  Dassmann, E., Ambrosius und die Martyrer, in: Jahrbuch fiir Antike und Christentum 18, JbAC, 1975

298.  Davidsohn, R, Geschichte von Florenz, 4 Bde., 1896- 1927

299.   Dawson, C.. Die Gestaltung des Abendlandes. Eine Einfiihrung in die Geschichte der abendlandischen Einheit, 2. A., 1950

300.  Deane, H. A., The political and social ideas of St. Augustin, 1963

301.   Degenhart, F„ Der hi. Nilus Sinaita. Sein Leben und seine Lehre vom Monchtum, 1915

302.  Deichmann, F. W„ Christianisierung II, in: RAC II, 1954

303.  Deichmann, F. W„ Friihchristliche Kirchen in Rom. 1949

304.  Deissmann, A., Paulus, 2. A., 1925

305.   Delbriick, H., Geschichte der Kriegskunst im Rahmen der politischen Geschichte. II. 1901-02, III. 1907, IV. 1920

306.  Delbriick. R., Antike Porphyrwerke. 1932

307.  Delius, W., Geschichte der Manenverehrung, 1963

308.  Delling, G., Paulus' Stellung zu Frau und Ehe, 1931

309.  Demandt. A., Zeitkritik und Geschichtsbild im Werk Ammians, 1965

310.   Demandt, A, Die afrikanischen Unruhen unter Valentinian I., in: Die- ner/Barth/Zimmermann (Hg.), Afrika und Rom in der Antike, 1968

311.  Demandt, A., Der Tod des aiteren Theodosius, in: Historia 18, 1969

312.  Demandt. A. Magister militum. in: RE Suppl. 12, 1970

313.  Demandt, A., Geschichte als Argument. Drei Formen politischen Zukunfts- denkens im Altertum, 1972

314.   Demandt. A./Brummer G., Der ProzeC gegen Serena im Jahre 408 n. Chr., Historia 16, 1977

315. Demandt, A., Die Feldziige des aiteren Theodosius, in: Hermes, 100, 1972

316.   Dempf, A., Sacrum Imperium. Geschichts- und Staatsphilosophie des Mittelalters und der politischen Renaissance, 1929

317.  Dempf, A, Geistesgeschichte der altchristlichen Kultur, 1964

den Boer, W./van der Nat/P. G., Sicking, С. M. J./van Winden, J. С. M., Ro- manitas et Christianitas, 1973

318.  Denzler, G„ Das Papsttum und der Amtszolibat. Erster Teil: Die Zeit bis zur Reformation, 1973

319.  Denzler, G./Christ, F. u. a., Zum Thema Petrusamt und Papsttum, 1970

320.   Deschner, K., Das Kapital der Kirche in der Bundesrepublik, in: G. Szczesny, Club Voltaire, Jahrbuch f. kritische Aufklarung, IV, 1970

321.  Deschner, K., Abermals krahte der Hahn. Eine kritische Kirchengeschich- te von den Anfangen bis zu Pius XII., 1962

322.  Deschner, K., Mit Gott und den Faschisten. Der Vatikan im Bunde mit Mussolini, Franco, Hitler und Pavelic, 1965

323.  Deschner, K. (Hg.), Das Christentum im Urteil seiner Gegner, Bd. I, 1969, Bd. II, 1971

324.  Deschner, K. (Hg.), Warum ich aus der Kirche ausgetreten bin, 1970

325.   Deschner, К.. Das Kreuz mit der Kirche. Eine Sexualgeschichte des Christentums, 1974

326. Deschner, K., Kirche des Un-Heils. Argumente um Konseguenzen zu Zie­hen, 1974

327.  Deschner, K. (Hg ), Warum ich Christ/Atheist/Agnostiker bin (mit Fried- rich Heer und Joachim Kahl), 1977

328.  Deschner, K, Ein Jahrhundert Heilsgeschichte. Die Politik der Papste im Zeitalter der Weltkriege. Band I: Von Leo XIII. 1878 bis zu Pius XI. 1939. Band II: Von Pius XII. 1939 bis zu Johannes Paul I. 1978, 1982/83

329. Deschner, K.. Nur Lebendiges schwimmt gegen den Strom. Aphonsmen, 1984

330. Deschner. K, Die beleidigte Kirche oder Wer stort den offentlichen Fne- den. Gutachten im Bochumer S—166-Proze8, 1986

331. Deschner, K., Opus Diaboh Fiinfzehn unversohnliche Essays uber die Ar belt im Weinberg des Herm, 1987

332.  De tribus impostoribus. Anno MD II C. Von den drei Betriigem 1598 (Moses, Jesus, Mohammed), hg. v. G. Bartsch, 1960

333. Dewick. E. С. The Christian Attitude to other Religions, 1953

334. Dibelius, M., Die Formgeschichte des Evangeliums, 2. A., 1933

335. Dibelius, M., Jesus, 2. A., 1947

336. Dibelius, M„ Die Reden der Apostelgeschichte und die antike Geschichts- schreibung, Sitzungsbericht der Heidelberger Akad. der Wiss., 1949

337. Dibelius, M., Botschaft und Geschichte, Gesammelte Aufsatze, 1953

338. Diehl, E., Inscriptiones latinae christianae veteres I, 1925

339.  Diehl, C., Justinian. The Imperial Restoration in the West, in: Gwat- kin/Whitney (Ed ). The Cambridge Medieval History II, 1976

340. Diehl, C.. Justinian's Government in the East, in: Gwatkin/Whitney (Ed ). The Cambridge Medieval History II, 1976

341. Diekamp, F„ Gotteslehre des hi. Gregor v. Nyssa I. 1896

342.  Diercke, Weltstatistik 84/85 Staaten. Wirtschaft. Bevolkerung, Politik, 1984

343. Dierich, J., Die Quellen zur Geschichte Priscillians, 1897

344. Dieringer, F. X., Kanzelvortrage

345.   Diesner, H.-J., Afrika und Rom in der Zeit des Dominats, in: Dies- ner/Barth/Zimmermann (Hg.), Afnka und Rom in der Antike. 1968

346.  Diesner, H.-J., Kirche und Staat im spatromischen Reich. Aufsatze zur Spatantike und zur Geschichte der Alten Kirche, 1963

347.  Diesner, H.-J., Die Laufbahn des «Comes Africae» Bonifatius und seine Beziehungen zu Augustin, in: Kirche und Staat im spatromischen Reich, 1963

348.  Diesner, H.-J.. Gildos Herrschaft und die Niederlage bei Theueste, Klio 40, 1962

349.  Diesner, H.-J., Orosius und Augustinus, in: Acta Antique Academiae Sci- entiarum Hungaricae, 1963

350. Diesner, H.-J., Der Untergang der romischen Herrschaft in Nordafrika, 1964

351.   Diesner, H.-J., Studien zur Gesellschaftslehre und sozialen Haltung Augustins. 1954

352. Diesner, H.-J., Die Lage der nordafrikanischen Bevolkerung im Zeitpunkt der Vandaleninvasion, Historia 11, 1962

353.  Diesner, H.-J., Kriege des Altertums. Griechenland und Rom im Kampf um den Mittelmeerraum, 1985

354. Diesner, H.-J., Die Circumcellionen von Hippo Regius, ThLZ 7, 1960

355. Diesner, H.-J., Das Vandalenreich, Aufstieg und Untergang, 1966

356. Diesner, H.-J., Possidius und Augustinus, in: Studia Patristica, Berlin 1962

357.  Dignath-Diiren, Kirche — Krieg — Kriegsdienst. Die Wissenschaft zu dem aktuellen Problem in der ganzen Welt, 1955

358.  Dihle, A., Zum Streit um den Altar der Victoria, in: W. den Boer/P. G. van der Nat/C. M. J. Sicking/J. С. M. van Winden (Hg.), Romanitas et Christiani- tas, i973

359 Dill, S., Roman society in the last century of the western empire, 2. ed. 1930

360.  Dinsen, F., Homoousios. Die Geschichte des Begriffs bis zum Konzil von Konstantinopel (381), 1976

361.  Dirks, W., Das schmutzige Geschaft? Die Politik und die Verantwortung der Christen, 1964

362. Dirks. W./Stammler, E„ Warum bleibe ich in der Kirche? Zeitgenossische Antworten, 2. A.. 1971

363.  Dittrich, О. Geschichte der Ethik. Die Systeme der Moral vom Altertum bis zur Gegenwart. t Bde, 1926

364. Dobsciihtz, E von. Das Decretum Gelasianum de libns recipiendis et non recipiendis (Texte und Untersuchungen zur Geschichte der altchristhchen Latere tur Bd. 38. H. 4), 1912

365. Dodds, E. R., Pagan and Christian in an Age of Anxiety. Some Aspects of Religious Experience from Marcus Aurelius to Constantine, 1965

366. Dolger, F. J. (Hg ), Konstantin der GroBe und seine Zeit. 1913

367 Dolger, F., Byzanz und die europaische Staatenwelt. Ausgewahlte Vortrage und Aufsatze, 1964

368. Dolger. F., Die Kaiserurkunde der Byzantiner. HZ, 1939

369.  Dollinger, H., Schwarzbuch der Weltgeschichte, 5000 Jahre der Mensch des Menschen Feind, 1973

370.  Dollinger, J. J. I. v., Christenthum und Kirche in der Zeit der Grundle- gung, 1860

371.  Donin, L. (Hg.), Leben und Thaten der Heiligen Gottes oder: Der Tri umph des wahren Glaubens in alien Jahrhunderten. Mit Angabe der vorziiglich- sten Ceschichtsquellen und praktnicher Anwendung nach den bewahrtesten Gei- stesmnanern. Zweite vermehrte und verbesserte Auflage, 7 Bde., 1861/62

372. Doppelfeld, O., Koln als Briicke zum Abendland, in: Bohner, К (Hg.), Das erste Jahrtausend, II, 1964

373.  Doergens, H., Eusebius von Caesarea, der Vater der Kirchengeschichte, ThGl 29, 1937

374.  Doemer, A., Sentire cum Ecclesia. Ein dringender Aufruf und Weckruf an Priester, 1941

375.  Doerries, H., Wort und Stunde, I. Bd.: Gesammelte Studien zur Kirchen­geschichte des vierten Jahrhunderts, 1966. II Bd.: Aufsatze zur Geschichte der Kirche im Mittelalter, 1969 III. Bd.: Beitrage zum Verstandnis Luthers, 1970

376.  Doerries, H., Das Selbstzeugnis Kaiser Konstantins, Abhandlungen der Akademie der Wissenschaften in Gottingen, Phil.-hist. Klasse, 34, 1954

377. Doemes, H., Konstantin der GroBe, 1958

378. Doskocil, W„ Exkommunikation, in: RAC VII, 1969

379.  Downey, G., A History of Antioch in Syria from Seleucus to the Arab Conquest, 1961

380.  Drenkard, L., Mit dem Rosenkranz in den Himmel. Der groOe Segen des Rosenkranzgebetes, 1935

381. Dresdner, A., Kultur- und Sittengeschichte der italienischen Geistlichkeit im 10. und 11. Jahrhundert, 1890

382. Drews, A., Die Christusmythe II, 1911

383. Droysen, J. G„ Historik, Vorlesungen iiber Enzyklopadie und Methodolo- gie der Geschichte, hrsg. von R. Hubner, 5. A., 1967

384. dtv-Lexikon der Antike I-II1, 1971

385.  Duchrow, U., Christenheit und Weltverantwortung. Traditionsgeschichte und systematische Struktur der Zweireichelehre, 1970

386. Dudden. F. H., The Ufe and Times of St. Ambrose. 2 Bde, 11,1935

387.  Dulckeit G./Schwarz, E.. Romische Rechtsgeschichte, neu bearbeitet von W. Weddstein, 1975

388.  Dumoulin, M„ The Kingdom of Italy under Odovacar and Theodoric, in: Gwatkin/Whitney, CMH I, 1975

389.  Dunk, H. von der, Wertfreiheit und Geschichtswissenschaft, in: HZ, 214. Band, 1971

390.  Dunlap, J. E., The Office of the Grand Chamberlain in the Later Roman and Byzantine Administration, 1924

391. Dvomik, F., Byzanz und der romische Primat, 1966

392. Dvornik, F., Pope Gelasius and Emperor Anastasius I., in: ByZ. 1951

393.  Dvomik, F., Early Christian and Byzantine political philosophy, origins and background, Vol. 2, 1966

394. Eckert. W. P./Ehrlich, E. L„ JudenhaB - Schuld der Christen?! Versuche eines Gesprachs, 1964

395.  Eger, H„ Kaiser und Kirche in der Geschichtstheologie Eusebs von Cae- sarea. ZNW 38, 1939

396. Egger, R., Der erste Theodosius, Byzantion 5, 1930

397.  Ehlers, В., Bardesanes von Edessa — ein syrischer Gnostiker, in: ZKG, 81. Bd„ 1970

398.  Ehrhard, A., Die Kirche der Martyrer, 1932 399. Ehrhard, A., Urkirche und Friihkatholizismus, 1935

400. Ehrhard, A, Die altchristlichen Kirchen im Westen und Osten, I. Die grie- chische und die lateinische Kirche, 1937

401.  Ehrhardt. С. Т. H. R., Constantinian Documents in Gelasius of Cyzicus, Ecclesiastical History, JbAC 23, 1980

402. Ehrlich, E. L, Geschichte der Juden von Deutschland, 1961

403. Elbem, St., Usurpationen im spatromischen Reich, 1984

404. Eliade, M., Die Religionen und das Heilige, 1966

405.  Engel Janosi, F./Klingenstein, G., Lutz, H. (Hg ), Denken hber Geschich­te. 1974

406.  EnBlin, W„ Zu den Grundlagen von Odoakers Herrschaft, in: Serta Hof- filleriana, Zagreb, 1940

407.  Ensslin, W., Zum Heermeisteramt des spatromischen Reiches, Klio 24, 1931

408. Ensslin, W., Gottkaiser und Kaiser von Gottes Gnaden. 1943

409.   Ensslin, W„ Die Religionspolitik des Kaisers Theodosius d. Gr., SBA phil.-hist. Kl„ 1953

410. Ensslin, W„ Einbruch in die antike Welt: Volkerwanderung, in: Valjavec, F. (Hg.). Friihes Mittelalter, 1956

411. Ensslin, W., Theoderich der GroBe, 1947

412. Epperlein, S., Karl der GroBe. Eine Biographie, 1975

413. Erben, W.. Kriegsgeschichte des Mittelalters, 1929

414.  Erbes, C., Die Todestage der Apostel Paulus und Petrus und ihre romi- schen Denkmaler. Kritische Untersuchungen, 1899

415. Erdbrooke, R O., Jr., The Visit of Constantius It to Rome in 357, in: Ame­rican Journal of Philology, 97, 1976

416.  Erdmann, C„ Die Entstehung des Kreuzzuggedankens, 1955

417. Ernst, J., Der angebliche Widerruf Cyprians in der Ketzertauffrage, ZKTh 19, 1895

418.  Espenberger. J. N., Aurclius Augustinus, Bibliothck der Kirchenvater, 1911

419.  Estevant/Schneider (Hg.), Katholisches Gesang- und Gebetbuch fiir die Kriegsmarine, 1941

420.   Evans, R. F., Fastidius and the Pseudo-Augustinian De Vita Christiana, JThS 13, 1961

421.  Evans, R. F., Pelagius. Inquiries and Reappraisals, 1968

422.  Evans, J. A. S., Christianity and Paganism in Procopius of Caesarea, in: Greek-Roman- and Byzantine-Studies, Vol. 12., 1971

423.  Ewig, E., Zum christlichen Konigsgedanken im Fnihmittelalter, in: May er, Th. (Hg.), Das Konigtum, 1956

424.  Ewig, E., Das Bild Constantins des GroDen in den ersten Jahrhunderten des abendlandischen Mittelalters, HJ 75, 1956

425. Ewig, E., Die Kathedralpatrozinien im romischen und im frankischen Gal- lien. HJ, 1960

426.  Faber, K.-G., Objektivitat in der Geschichtswissenschaft, 1975

427. Eairweather. W., The Background of the Gospels, 1911

428.  Faulhaber, M. v., Das Schwert des Gcistes. Feldpredigten im Weltkrieg. 2. A., 1917

429.  Faulhaber, M. v., Charakterbilder biblischer Frauenwelt, 6 A., 1935

430. Feine. H. E., Kirchliche Rechtsgeschichte I. Die Katholische Kirche, 3. A , 1955

431.  Feldgesangbuch ft>r die evangelischen Mannschaften des Heeres, 1914

432.  Fellermayr, J., Tradition und Sukzession im Lichte des romisch-antiken Erbdenkens, 1979

433. Ferdinandy, M. de. Der heilige Kaiser. Otto III. und seine Ahnen, 1969

434.  Ferdinandy, M. de, Die nordeurasischen Reitervolker und der Westen bis zum Mongolensturm. in: Valjavec, F. (Hg.), Friihes Mittelalter, 1956

435. Fichtinger, C., Lexikon der Heiligen und Papste, 1980

436. Eines, J., Who's who in the Middle Ages, 1970

437.  Finley, M. I., Das antike Sizilien. Von der Vorgeschichte bis zur arabi- schep Eroberung, 1979

438.  Fischer. J., Die Volkerwandening im Urteil der zeitgenossischen kirchlic- hen Schriftsteller Galliens unter Einbeziehung des hi. Augustinus, 1948

439.   Fischer, Th., Seleukiden und Makkabaer. Beitrage zur Seleukidenge- schichte und zu den politischen Ereignisse in Judaa wahrend der 1. Halfte des 2. Jahrhunderts v. Chr., 1980

440. Fleckenstein, J., Grundlagen und Beginn der deutschen Geschichte, 1974

441.  Fleckenstein, J., Das groBfrankische Reich: Moglichkeiten und Grenzen der GroBreichsbildung im Mittelalter. in: HZ 233, 1981

442. Folz, R., The Concept of Empire in Western Europe from the Fifth to the Fourteenth Century, 1969

443.  Forbes, C. A, Firmicus Matemus and the Secular arm, in: Class. Joum. 55, 1960

444.  Foerster, W., Der Jupitertempel auf dem Tempelplatz zu Jerusalem, in: ThBl, 10, 1931

445.  Forster, R, Kaiser Julian in der Dichtung alter und neuer Zeit. in: Studien zur vergleichenden Literaturgeschichte, hg. v. M. Koch, 1905, 5. Bd., Heft 1

446. Forster, K., Die ekklesiologische Bedeutung des Corpus-Begriffs im Liber Regularum des Tyconius, MThZ, 1956

447.  Frank, K. S., Gehorsam, RAG IX, 1976

448.  Frank, K. S., «Adversos Judaeos» in der Alten Kirche in: B. Martin/E. Schulin (Hg.), Die Juden als Minderheit in der Geschichte, 1981

449. Frankenberg, G. v., Friedrich d GroBe (1712- 1786), in: Deschner (Hg ), Das Christentum im Urteil seiner Gegner, I, 1969

450 Frankenberg. G. v., Johann Wolfgang Goethe (1749— 1832), in: Deschner (Hg.), Das Christentum im Urteil seiner Gegner, I, 1969

451.  Franzen. A., Kleine Kirchengeschichte. 1965

452. Franzen A./Baumer, R., Papstgeschichte, 1974

453. Fredouille, J.-C., Gotzendienst, RAC XI, 1981

454. Fredriksson, H., Jahwe als Krieger, 1945

455 Frend, W. H. C.. The Donatist Church. A movement of protest in Roman North Africa, 1952

 456 Frend, W. H. C., The Rise of the Monophysite Movement: Chapters in the history of the church in the fifth and sixth centuries. 1972

 457 Frend, W. H. C., Der Verlauf der Mission in der Alten Kirche bis zum 7 Jahrhundert, in: Frohnes, H./Knorr, U. W. (Hg ). Die Alte Kirche, 1974

458 Freudenberger, R., Die Auswirkungen kaiserlicher Politik auf die Ausbrei- tungsgeschichte des Christentums bis zu Diokletian, in: H. Frohnes/U. W. Кпогт, Kirchengeschichte als Missionsgeschichte, Bd. I, Die Alte Kirche, 1974

459 Frick, H„ Die Kirchen und der Krieg, 1933

460 Fridh, A., Die Bekehrung der Westgoten zum Christentum. in: U. E. Hag- berg (Hg ), Studia Gotica, 1972

461 Friedlander, L., Sittengeschichte Roms, o. J.

462 Friedrich, P., St. Ambrosius von Mailand uber die Jungfrauengeburt Ma­rias (Virginitas Mariae in partu), in: Festgabe Alois Knopfler. 1917

463 Friedrichsen, A., Peristasenkatalog und Res Gestae, Symbolae Osloenses, 8. 1928

464 Friedrichsen, A., Zum Stil des paulinischen Peristasenkatalogs, 2. Cor, 11, 23 ff., Symbolae Osloenses, 7, 1928

465 Fries, H. (Hg ). Handbuch theologischer Grundbegriffe, 4 Bde., 1970

466 Fries, H., Das Petrusamt im Zeugnis der Bibel. in: B. Moser (Hg.). Das Papsttum.

467 Epochen und Gestalten, 1983

 468 Frohnes, H./Knorr, U. W., Kirchengeschichte als Missionsgeschichte, Bd. I. Die Alte Kirche, 1974

 469 Frossard, A, Gott existiert. Ich bin ihm begegnet, 1970

 470 Frusta, G., Der Flagellantismus und die Jesuitenbeichte. Historisch-psy- chologische Geschichte der GeiBelungsinstitute, Klosterziichtigungen und Beicht- stuhlverirrungen aller Zeiten, 1834

471 Fry, F. Clark (Hg.), Geschichtswirklichkeit und Glaubensbewahrung, Fest­schrift filr Bischof D. Dr. h. c. Friedrich Muller, 1967

472 Fuchs, E„ Christus und der Geist bei Paulus, 1932.

473 Fuchs, J., Handbuch zur Kirchengeschichte. Kommentar zum Lehrbuch «Katholische Kirchengeschichte» von Joseph Fuchs, 1962

474 Fuhrmann, H., Eine im Original erhaltene Propagandaschrift des Erzbi- schofs Gunthar von Koln (865), in: Archiv f. Diplomatik, 4, 1958

475 Fuhrmann, H., EinfluB und Verbreitung der pseudoisidonschen Falschun- gen. Von ihrem Auftauchen bis in die neuere Zeit. Erster Teil. 1972

476 Funke, H., Majestats- und Magieprozesse bei Ammianus Marcellinus, JbAC, 1967

477 Funke. H„ Gotterbild, RAC XI. 1981

478 Galling, K., Konigliche und nichtkonigliche Stifter beim Tempel von Je­rusalem. in: ZDPV 68, 1945

479 Galling, K., Der Ehrenname Elisaus und die Entriickung Elias', in: ZThK, 53. 1956

480 Galling, К. (Hg.), Die Religion in Geschichte und Gegenwart. Handworterbuch fur Theologie und Religionswissenschaft, 3. A., 1, 1957

481 Galling, K., Serubbabel und der Wiederaufbau des Tempels in Jerusalem, in: Festschrift W. Rudolph, 1961

482 Gamm, H.-J, Sachkunde zur biblischen Geschichte, 1965

483 Gamm, H.-J., Aggression und Friedensfahigkeit in Deutschland. 1968

 Gams, P., Series episcoporum ecdesiae catholicae quotquot innotuerunt a beato Petro apostolo, 1873

484 Gams, P , Kirchengeschichte von Spanien, 2 Bde., 1. Abtlg., 1864

485. Garden, E.. Sagt die Bibel die Wahrheit?, 2. A., 1959

486.  Gardner, A., Religious Disunion in the Fifth Century, in: Gwatkin/Whit- ney (Ed ), The Cambridge Medieval History I, 1975

487.  Gauss, J., Anselm von Canterbury. Zur Begegnung und Auseinanderset- zung der Religionen, in: Sakulum, Bd. 17, 1966

488.  Gautier, E. F.. Geiserich, Konig der Wandalen. Die Zerstorung einer Le- gende, 1934

489.  Geanakoplos, D. J., Church Building and «Caesaropapism» A.D. 312 — 565, in: Greek- Roman- and Byzantine-Studies, Vol. 7, 1966

490 Geerlings, W., Zur Frage der Nachwirkung des Manichaismus in der Theologie Augustins. ZKTh 93. 1971

491.  Geffcken, J., Zwei griechische Apologeten, 1907

492.  Geffcken, J„ Das Christentum im Kampf und Ausgleich mit der grie- chisch-romischen Welt, 3. A, 1920

493.  Geffcken, J., Der Ausgang des griechisch-romischen Heidentums. Unver- anderter Nachdruck der Ausgabe Heidelberg 1929, Darmstadt 1963

494.  Gelmi, J , 1. Von den Anfangen bis zur Konstantinischen Wende, in: B. Moser (Hg.), Das Papsttum. Epochen und Gestalten, 1983

495. Gelmi, J., 2. Von der Konstantinischen Wende bis zum Ausgang der An tike, in: B. Moser (Hg.), Das Papsttum, Epochen und Gestalten, 1983

496.  Gentili, R., La rivalita' fra Ezio, Felice e Bonifacio e I'invasione dei Van dali in Africa. Mondo Classico 5, 1935

497. Gentz, G., Ananer, RAC I, 1950

498. Gentz, G . Athanasius, RAC I, 1950

499. Gerdes, H., Geschichte des deutschen Bauemstandes, 3. A. 1928

500. Gesche, H., Die Divinisierung der romischen Kaiser in ihrer Funktion als Herrschaftslegitimation, in: Chiron, 8, 1978

501.  Gessel, W„ Leo L, in: P. Manns, Reformer der Kirche, 1970

502.  Gessel, W./Stockmeier, P., Bavaria Christiana, Zur Friihgeschichte des Christentums in Bayem. Festschrift Adolf Wilhelm Ziegler. 1973

503.  Giese, H. (Hg.), Die Sexualitat des Menschen. Handbuch der medizini- schen Sexualforschung, 1953

504. Giesecke H.-E., Die Ostgermanen und der Arianismus, 1939

505. Gigon, O., Die antike Kultur und das Christentum, 1966

506.   Girardet, К. M., Kaisergericht und Bischofsgericht. Studien zu den AnfSngen des Donatistenstreites (313 — 315) und zum ProzeB des Athanasius von Alexandrien (328 - 346), 1975

507.  Girardet, К. M., Kaiser Konstantius II. als «Episcopus Episcoporum» und das Herrscherbild des kirchlichen Widerstandes (Ossius von Corduba und Lucifer von Calans), Historia 26, 1977

508. Glasenapp, H. v., Von Buddha zu Gandhi, 1954

509.  Glasenapp, H. v.. Die nichtchristlichen Religionen, 1957

510. Glockner, H„ Die europaische Philosophie von den AnfSngen bis zur Ge­genwart, 2., A., 1960

511.  Gogler, R.. Epiphanios von Salamis. in: Lexikon fiir Theologie und Kirc­he III

512.  Goguel, M., Das Leben Jesu, 1934

513.  Goemans, M., Chalkedon als «Allgemeines Konzil», in: A. Grillmeier/H. Bacht, Das Konzil von Chalkedon, 1, 1951

514.  Gontard, F., Die Papste. Regenten zwischen Himmel und Holle, 1959

515. Goppelt, L., Christentum und Judentum im I. und 2. Jahrhundert, 1954

516.  Goppelt, L., Kirche und Hiiresie nach Paulus, in: Gedenkschrift fiir W. Hbert, 1955

517.  Goppelt, L., Der Missionar des Gesetzes, zu Rom. 2, 21 f, in: Basileia, Walter Freytag zum 60. Geburtstag, 1959

518. Gorlich, E. J., Kleine Kirchengeschichte, 1958

519.  Gottlieb. G., Ambrosius von Mailand und Kaiser Gratian, 1973

520. Gottlieb. G.. Ost und West in der christlichen Kirche des 4. und 5. Jahr hunderts, 1978

521.  Gottlieb. G., Gratianus, RAC XII, 1983

522. Gottschalk, L., Generalization in the Writing of History, 1963

523.  Goetz, H.-W., Die Geschichtstheologie des Orosius. 1980

524. Grabmann. M., Augustinus, LThK, 1. A., I, 1930

525.  Graf, G., Chalkedon in der Uberlieferung der christlichen arabischen Li- teratur, in: Grillmeier/Bacht. I, 1951

526. Grant, M., Roms Caesaren. Von Julius Caesar bis Domitian, 1983

527.  Grant, M.. Das Romische Reich am Wendepunkt. Die Zeit von Mark Aurel bis Konstantin, 1972

528. Grant, R. M., Christen als Burger im Romischen Reich, 1981

529.  Grant, R. M., Hermeneutics and Tradition in Ignatius of Antioch, in: Arc- hivio di filosofia, 1963

530. Grant. M./Hazel, J., Lexikon der antiken Mythen und Gestalten, 1973

531. Grasmuck, E. L., Coercitio. Staat und Kirche im Donatistenstreit, 1964

532.  Graesser, E., Diis eine Evangelium. Hermeneutische Erwagungen zu Gal. 1,6—10, in: Ders. Text und Situation. Gesammelte Aufsatze zum Neuen Testa­ment, 1973

533. Gray, P. T. R„ The Defense of Chalcedon in the East (451-453), 1979

534. Greenslade, S. L., Church and State from Constantin to Theodosius, 1954

535.  Gregorovius, F., Geschichte der Stadt Rom im Mittelalter. Vom V. bis zum XVI. Jahrhundert. Herausgegeben von W. Kampf. Vollstandige und iiberar- beitete Ausgabe in sieben Banden, 1978

536 Greschat, M. (Hg.). Alte Kirche I. 1984

537. Grill, J., Der Primat des Petrus, 1904

538.  Grillmeier, A„ Jesus der Christus im Glauben der Kirche, 1. Von der Apostolischen Zeit bis zum Konzil von Chalcedon, 1979

539. Grillmeier, A., Jesus der Christus im Glauben der Kirche, Band 2./1. Das Konzil von Chalcedon (451), Rezeption und Widerspruch (451 -518), 1986

540.  Grillmeier, A., Die theologische und sprachliche Vorbereitung der chri- stologischen Formel von Chalkedon, in: A. Grillmeier/H. Bacht (Hg.), Das Konzil von Chalkedon. Geschichte und Gegenwart, I, 1951

541.  Grillmeier, A/Bacht, H. (Hg.), Das Konzil von Chalkedon. Geschichte und Gegenwart, I 1951, II 1953

542.  Grisai, H„ Geschichte Roms und der PSpste im Mittelalter. Rom beim Ausgang der antiken Welt. Nach den schriftlichen Quellen und den Monumen- ten, 1901

543. Groag, Maxentius, In: Pauly-Wissowa, Realenc. 28. Hbbd., 1966

544.  Groh, D.. Strukturgeschichte als «totale» Geschichte?, in: Schieder/Grau- big, Theoriegeschichte, 1977

545.  Grone, V., Papst-Geschichte. 1. 2. A., 1875

546.  GroB, J., Entstehungsgeschichte des Erbsiindendogmas. Von der Bibel bis Augustinus, I, 1960

547.  Gross, J.. Theodor von Mopsuestia, ein Gegner der Erbsundenlehre, ZKG 1953/54

548.  Grothusen, K.-D./Zernak, K., Europe Slavika — Europa Orientalis, Fest schrift fur Herbert Ludat zum 70. Geburtstag, 1980

549.  Grotz, H.. Die Stellung der romischen Kirche anhand friihchristlicher Qu ellen. Archiv. Hist. Pontif. 13, 1975

550.   Grundmann, W., Das palastinensische Judentum im Zeitraum zwischen der Erhebung der Makkabaer und dem Ende des Jiidischen Krieges, in: J. Lei- poldt/W. Grundmann (Hg.), Umwelt d. Urchristentums, 5. A., 1966

551.  Grupp, G., Kulturgeschichte des Mittelalters, 6 Bde., 1907-1925

552.  Griitzmacher, G., Pachomius und das alteste Klosterleben. Ein Beitrag zur Monchsgeschichte. 1896

553.   Griitzmacher, G., Hieronymus. Eine biographische Studie zur alten Kir chengeschichte, I. 1901, II, 1906, HI, 1908

554.   Giildenpenning, A., Geschichte des ostromischen Reiches unter den Kai- sem Arcadius und Theodosius II., 1885. Nachdruck 1965

555.  Giilzow, H., Christentum und Sklaverei in den ersten drei Jahrhunderten, 1969

556.  Giilzow, H., Cyprian und Novatian, 1975

557.   Gundlach, G.. Die Lehre Pius XII. vom modemen Krieg, StdZ, 7. H., 1958/59

558.   Gwatkin, H. M., Constantine and his City, in: Gwatkin/Whitney (Ed ), The Cambridge Medieval History I, 1975

559.  Haacke, R. M., Rom und die Caesaren. Geschichte des Casaropapismus, 1947

560.   Haacke, R., Die kaiserliche Politik in den Auseinandersetzungen um Chalkedon (451-553), in: Grillmeier/Bacht, II, 1953

561.  Haardt, R., «Gnosis» und «Gnostizismus», in: Sacramentum Mundi. Theo- logisches Lexikon fiir die Praxis, II, 1968

562.  Haas, H., Idee und Ideal der Feindesliebe in der auBerchristlichen Welt, 1927

563.   Habicht, Chr., Zur Geschichte des Kaisers Konstantin, in: Hermes, 86, 1958

564.   Habicht, Chr., Die herrschende Gesellschaft in den hellenistischen Mo­narchies in: VSWG 45, 1958

565.  Hadot, P.. Filrstenspiegel, RAG VIII, 1972

566.  Hagberg, V. E. (Hg.), Studia Gotica, 1972

567.   Hage, W., Die ostromische Staatskirche und die Christenheit des Perser- reiches, in: ZKG, 84. Bd., 1973

568.           Hagel, K. F„ Kirche und Kaisertum in Lehre und Leben des Athanasius, 1933

569.  Hagemeyer, O., Cyprian, in: P. Manns (Hg.), Reformer der Kirche, 1970

570.   Hagendahl, H., Zu Augustins Beurteilung von Rom in De civitate Dei. Wiener Studien 79, 1966

571.   Haehling, R. v., Die Religionszugehorigkeit der hohen Amtstrager des Romischen Reiches seit Constantius I. Alleinherrschaft bis zum Ende der Theodo sianischen Dynastie (324 - 450 bzw. 455 n. Chr.),1978

572.   Haehling, R. v., Ammianus Marcellinus und der ProzeO von Skythopolis, in: JbAC 21, 1978

573.  Haehling, R. v., Damascius und die heidnische Opposition im 5. Jahrhun- dert nach Christus, JbAC 23, 1980

574.  Hahn, F., Die PetrusverheiBung Mt 16, 18 f, Materialdienst des Konfes sionskundliehen Instituts Bensheim 21, 1970

575.  Halbe, J., Die Reihe der Inzest-Verbote Lev. 18, 7—18. Entstehung und Gestaltungsstufen. in: ZAW, 92. Bd.. 1980

576. HalbfaB, W., Porphyrios, in: K. Deschner (Hg.), Das Christentum im Urte- il seiner Gegner. I, 1969

577. HalbfaB. W., Denis Diderot, in: Deschner (Hg.), Das Christentum im Urte- il seiner Gegner 1, 1969

578.  Haller, J., Entstehung der germanisch-romanischen Welt, in: K. A. von Miiller/P. R. Rohden (Hg.), Knaurs Weltgeschichte. Von dei Urzeit bis zur Gegen- wart, 1935

579. Haller, J.. Das Papsttum. [dee und Wirklichkeit I-V, 1965

580.  Halporn, J. W„ Saint Augustine Sermon 104 and the Epulae Venerales, JbAC 19. 1976

581. Hamman, A., Hieronymus, in: P. Manns (Hg.), Die Reformer der Kirche, 1970

582.  Hamman, A., Kyrillos von Alexandria, in: P. Manns (Hg.), Reformer der Kirche, 1970

583.  Hammond, N. G. L./Scullard, H. H„ The Oxford Classical Dictionary, Sec. Ed. 1978

584. Haenchen, E.. Die Apostelgeschichte. 10. A.. 1956

585.  Handbuch der Kirchengeschichte, hg. v. H. Jedin. Die Reichskirche nach Konstantin dem GroBen. Erster Halbband: Die Kirche von Nikaia bis Chalkedon von K. Baus/E. Ewig, 2. A., 1979

586. Handbuch der Kirchengeschichte, hg. v. H. Jedin. Die Reichskirche nach Konstantin dem GroBen. Zweiter Halbband: Die Kirche in Ost und West von Chalkedon bis zum Friihmittelalter (451-700) von K. Baus/H.-G. Beck/E. Ewig/H. J. Vogt, 2. A.. 1982

587.  Haendler, G„ Wulfila und Ambrosius, 1961

588. Haendler. G., Der Ketzertaufstreit als okumenisches Problem, in: Evange- lische Missionszeitschrift, 23, 1966

589.  Haendler, G., Die drei groBen nordafrikanischen Kirchenvater iiber Mt. 16, 18- 19, in: ThLZ 5/6, 1956

590.  Haendler, G., Von Tertullian bis zu Ambrosius. Die Kirche im Abendland vom Ende des 2. bis zum Ende des 4. Jahrhunderts, 1978

591.  Haendler, G., Die abendlSndische Kirche im Zeitalter der Volkerwande- rung. 2. A. 1983

592. Hanhart, R, Fragen um die Entstehung der LXX, in: Vet. Test. 12, 1962

593.  Hanssens, J. M., Л concilio di Aquileia nel 381 alia luce dei documenti contemporanei, in: Scuola cattolica 103, 1975

594. Hardtwig, W„ Die Verwissenschaftlichung der Geschichtsschreibung und die Asthetisierung der Darstellung, in: R. Koselleck/H. Lutz/J. Riisen (Hg.). For- men der Geschichtsschreibung IV, 1982

595.  Hardy, E. R., The patriarchate of Alexandria. Church History 15. 1946

596.  Hamack, A v., Militia Christi. Die chnstliche Religion und der Soldaten- stand in den ersten drei Jahrhunderten, 1905

597. Hamack, A v., Marcion: Das Evangelium vom fremden Gott, 1921

598.   Hamack, A v., Lehrbuch der Dogmengeschichte. II, 5. A., 1931 (Na- chdruck 1964)

599.  Hamack, A., Mission und Ausbreitung des Christentums in den ersten drei Jahrhunderten, 2. A., 1906, 4. A., 1924

600.  Haring, В., Das Gesetz Christi. Moraltheologie. Sechste erweiterte und griindlich bearbeitete Ausgabe, 3 Bde., 1961

601. Harris, R„ Editions and translations of Christian documents in Syria and Garstunu, in: Woodbrooke Studies, 11, 1927

602 Harrison, R. M, The Emperor's Zeno's Real Name, ByZ 74, 1981

603.  Hartel, G., Zur rechtlichen Stellung der Sklaven. Klio, 1977

604.  Hartmann, С. M„ Geschichte Italiens im Mittelalter. 4 Bde., 1897 ff (Ne- udruck, 1969)

605 Hauck. A.. Kirchengeschichte Deutschlands, 5, Bde., 1887-1920

606.  Hauck, F. Theologisches Fremdworterbuch, 1950

607.  Hauck, K. (Hg.), Friihmittelalterliche Studien, 7. Bd.. 1973

608 Hauptmann, L., Kroaten, Goten und Sarmaten, in: Germanoslavica, Vier- teljahresschrift fur die Erforschung der germanisch-slavischen Kulturbeziehungen, 1935

609.  Hay, D., Das Reich Christi. Das mittelalterliche Europe mmmt Cestalt an, in: D. T. Rice (Hg ), Morgen des Abendlandes, 1965

610.  Heer, F„ Mittelalter, 1961

611.  Heer, F., Kreuzziige-gestem, heute, morgen?, 1969

612.   Heer, F . Abschied von Hollen und Himmeln. Vom Ende des religiosen Tertiar, 1970

613.  Heer, F„ Ohne Papsttum kein Abendland, in: B. Moser (Hg ), Das Papst­tum, Epochen und Gestalten. 1983

614.  Heering. W„ Kaiser Valentinian 1, 1927

615.  Hefele, C. J.. Beitrage zur Kirchengeschichte, Archaologie und Liturgik, 1. Bd., 1864

616.  Hegel, G. F. W., Vorlesungen iiber Asthetik. Werke Bd. 10. Teil 3. 2. A., 1843

617.  Heiler, F., Erscheinungsformen und Wesen der Religion, 1961

618.   Heiler, F., Die Religionen der Menschheit in Vergangenheit und Gegen­wart, 1959

619.  Heiler. F., Urkirche und Ostkirche, 1937

620.  Heiler, F., Der Katholizismus. Seine Idee und seine Erscheinung, 1923

621.  Heiler, F., Altkirchliche Autonomie und papstlicher Zentralismus, 1941

622.   Heilmann, A. (Hg.), Texte der Kirchenavter, nach Themen geordnet, 5 Bde., 1963

623.   Heinzberger, F., Heidnische und christliche Reaktion auf die Krisen des Westr6mischen Reiches in den Jahren 395 — 410 n. Chr., 1976

624.   Heinzelmann, M , Bischofsherrschaft in Gallien. Zur Kontinuitat romi- scher Fuhrungsschichten vom 4. bis zum 7. Jahrhundert. Soziale, prosopographisc- he und bildungsgeschichtliche Aspekte, 1976

625.  Helbling, H.. Goten und Wandalen. Wandlung der historischen Realitat. 1954

626.   Held, W„ Die gallische Aristokratie im 4. Jahrhundert hinsichtlich ihrer Siedlungsstandorte und ihrer zentralen Stellung zur romischen Provinzial-bzw Zentraladministration, in: Klio, 1976

627.   Hellinger, W„ Die Pfarrvisitation nach Regino von Prilm, in: ZSSR, Kan. Abt., 1962/63

628.  Hempel, J., Die israelischen Anschauungen von Segen und Fluch im Lich- te altorientalischer Parallelen. in: ZDMG, Leipzig NF 4. 1925

629.  Hendrikx, E., Augustinus, LThK 1, 1957

630.  Hengel, M.. Die Zeloten, 1961

631.  Hengel. M.. Judentum und Hellenismus. Studien zu ihrer Begegnung un ter besonderer Berhcksichtigung Palastinas bis zur Mitte des 2. Jh. v. Chr., 2. verb: A., 1973

632.  Hengel, M.. Juden. Griechen und Barbaren, 1976

633.  Hennecke, E., Neutestamentliche Apokryphen. 2. A.. 1924

634. Hennchs, A., Mam and the Babylonien Baptists. A Historical Confrontati­on, in: Harvard Studies in Class. Philol. 77, 1973

635. Henrichs, A./Koenen. L., Der Kolner Mani Kodex. Edition, in: ZPE 19, 1975

636. Henrichs, A./Koenen, L., Ein griechischer Mani-Codex, in: ZPE 5, 1970

637.  Henting, H. v., Der FnedensschluB. Geist und Technik einer verlorenen Kunst, 1965

638.   Hentig, H. v., Die Besiegten. Zur Psychologie der Masse auf dem Riickzug, 1966»

639. Hentig, H. v.. Die Strafe, I Friihformen und kulturgeschichtliche Zusam- menhange, 1954. II Die modemen Erscheinungsformen, 1955

640. Hergenrother, J., Handbuch der allgemeinen Kirchengeschichte, 2. A. I, 1879

641.  Hergenrother, J., Handbuch der allgemeinen Kirchengeschichte, 3. ver- besserte Auflage I, 1884

642. Hemegger, R.. Macht ohne Auftrag Die Entstehung der Staats- und Vol- kskirche, 1963

643. Herrmann, F., Symbolik und Religionen der Naturvolker, 1961

644.  Herrmann, J., Ein Streitgesprach mit verfahrensrechtlichen Argumenten zwischen Kaiser Konstantius und Bischof Liberius, in: Festschrift fiir H. Liermann zum 70. Geburtstag, hg. v. K. Obermayer/H.-R. Hagemann, 1964

645.  Herrmann/Sellnow (Hg.), Die Rolle der Volksmassen in der Geschichte der verkapitalistischen Gesellschaftsformationen. Zum XIV. Intemationalen Histo- riker-Kongrefi in San Francisco 1975, 1975

646. Herter, H., Die Soziologie der antiken Prostitution im Lichte des heidni- schen und christlichen Schrifttums, in: JbAC, 1960

647. Hertling, L„ Geschichte der katholischen Kirche. 1949

648. Heussi, K., Die rSmische Petrustradition in kritischer Sicht, 1955

649. Heussi, K., Marcion, Vergangenheit und Gegenwart XVI, 1926

650.  Heussi, K„ Eine franzosische Stimme zur romischen Petrustradition, in: Die Christliche Welt, 1939

651.  Heussi, K., Drei vermeintliche Beweise fhr das Kommen des Petrus nach Rom, in: Historische Zeitschrift, 1958

652.  Heussi, K., Galater 2. und der Lebensausgang der jerusalemischen Ur- apostel, in: ThLZ, 1952

653.  Heussi, K., «Papst» Anencletus I. und die memoria Petri auf dem Vati- kan, Deutsches Pfarrerblatt, 1949

654. Heussi, K., Das Grab des Petrus, in: Deutsches PfarTerblatt, 1949

655.  Heussi, K., Petrus und die beiden Jakobus in Galater 1 — 2, in: Wissen- schafUiche Zeitschrift der Friedrich Schiller-Universitat Jena, 1956/57

656.  Heussi, K., Die Entstehung der romischen Petrustradition, in: Wissen- schaftliche Zeitschrift der Friedrich-Schiller-Universitat Jena, 1952/53

657.  Heussi, K., 1st die sogenannte romische Petrustradition bereits im Lukas- evangelium und schon kurz nach dem Jahre 70 bezeugt, in: Wissenschaftliche Ze­itschrift der Friedrich-Schiller-Universitat Jena, 1956/57

658. Heussi, K., Kompendium der Kirchengeschichte, 1949

659.  Heyer, F. (Hg.), Die Kirche Aimeniens. Eine Volkskirche zwischen Ost und West. 1978

660. Higgins. M. J., Aphraates' dates for the Persian persecution, in: ByZ 44, 1951

661. Hildebrand, P.. Die Absetzung des Papstes Silverius (537). Eine quellenk- ritische Untersuchung. HJ, 42. Bd.. 2. Heft. 1922

662.  Hiltbrunner, O., Die Heiligkeit des Kaisers. Zur Geschichte des Begriffs sacer, Friihmittelalterliche Studien, Jahrb. des Inst. fiir Fr., Bd. 2., 1968

663. Hirsch, E., Das vierte Evangelium in seiner urspriinglichen Gestalt. 1936

664.  His, R., Das Strafrecht des deutschen Mittelalters, I Die Verbrechen und ihre Folgen im allgemeinen, 1920. II Die einzelnen Verbrechen, 1935

665.  Hocht, J. M., Maria rettet das Abendland, Fatima und die «Siegerin in al­ien Schlachten Gottes» in der Entscheidung um RuDland, 1953

666. Hoffmann. R. Geschichte und Praxis. Ihre prinzipielle Begriindung durch Klemens von Alexandrien. Ein Beitrag zum spatantiken Platonismus, 1979

667.  Hofmann, F„ Der Kampf der Papste um Konzil und Dogma von Chalke­don von Leo dem GroBen bis Hormisdas (451—519), in: Gnllmeier/Bacht, Das Konzil von Chalkedon, II. 1953

668.  Hofmann, F„ Der Kirchenbegriff des hi. Augustinus in seinen Grundla- gen und in seiner Entwicklung, 1933

669. Hoheisel, K., Das Urteil iiber die nichtchristlichen Religionen im Traktat «De errore profanarum religionum» des Julius Firmicus Matemus, 1972

670.  Hockendijk. J , Kirche, in- Schultz (Hg.). Theologie fiir Nichttheologen, 2. Folge

671. Holl, K., Augustins innere Entwicklung, in: Gesammelte Aufastze zur Kir­chengeschichte III, 1928

672.  Holl, K., Gesammelte Aufastze zur Kirchengeschichte III, 1928

673.  Holmes, W. G., The Age of Justinian and Theodora, 2. A., 1912

674.  Holtzmann. R., Die Italienpolitik der Merowinger und des Konigs Pippin, 2. A.. 1962

675. Holum, K. G., Theodosian Empresses. Woman and Imperial Dominion in Late Antiquity, 1982

676.  Honigmann, E., The Original Lists of the Members of the Council of Ni caea, the Robber-Synod and the Council of Chalcedon, Byzantion 16, 1944

677. Honigmann, E., Juvenal of Jerusalem, in: Dumbarton Oaks Papers 5, 1950

678. Honn, K., Konstantin der GroBe. Leben einer Zeitenwende. 2 A.. 1945

679.  Homus, J.-M., Politische Entscheidung in der alten Kirche. Mit einem Vorwort von Nikolaus Koch, 1963

680.  Hoerster. N. (Hg.). Recht und Moral. Texte zur Rechtsphilosophie, 1977

681.  Hoss, J., Duldung, Glaubenszwang und Widerstand. Eine Stellungnahme Johann Spangenbergs aus dem Jahre 1541, in: AR, 1970

682. Hmby, K., Die Synagoge, Geschichtliche Entwicklung einer Institution, 1971

683. Hruby, K„ Juden und Judentum bei den Kirchenvatem, 1971

684.  Huber, W., Passah und Ostem. Untersuchungen zur Osterfeier der alten Kirche, 1969

685.  Hulen, А В., The Dialogues with the Jews as Sources of the Early Jewish Argument against Christianity, in: Journal of Biblical Literature, 51. 1932

686.  Hiimmeler, H„ Helden und Heilige, o. J-

687. Hiinen, E., Staatliche Macht und Katholizismus in Deutschland, I. 1969

688.    Hunger, H. (Hg.), Byzantinische Geisteswelt. Von Konstantin dem GroBen bis zum Fall Konstantinopels, 1958

689.  Hyde, H. M., Geschichte der Pomographie. Eine wissenschaftliche Stu- die, 1965

690.  Hyde, W. W., Paganism to Christianity in the Roman Empire, 1946

691.  Iggers, G. G., Deutsche Geschichtswissenschaft. 1971

692.  Illmer, D., Formen der Erziehung und Wisensvermittlung im friihen Mit­telalter. Quellenstudien zur Frage der Kontinuitst des abendlandischen Erziehun gswesens, 1971

693. Instinsky, H. U., Bischofsstuhl und Kaiserthron, 1955

694.  Irmscher, J., Die Widerspiegelung der Rolle der Volksmassen in der his- torischen Literatur der Justinianischen Zeit, in: Herrmann/Sellnow (Hg.|, Die Rol le der Volksmassen, 1975

695.  Iserloh, E./Repgen, K. (Hg.), Reformata Reformanda, Festgabe fiir Hubert Jedin. I. 1965

696. Jacob, L.. Aufsiiinde und Volksbewegungen in der Darstellung Animians, in: Herrmann/Sellnow (Hg.). Die Rolle der Volksmassen, 1975

697.Jacob-Karau, L./Ulmann, J., Wanim Ammian-Forschung heute?, in: Klio, 1976

698. Jalland, T. G.. The Life and the Times of St. Leo the Great, 1941

699. James, E. O., Das Priestertum, Wesen und Funktion. Eine vergleichende und anthropologische Studie, o. J.

700. Jansen. H. L.. Die Politik Antiochus IV., 1943

701.  Janson, E„ Johann Nikolaus von Hontheim — Justinus Febronius Zum Werk und seinen Gegnern, in: AMrhKG 28. 1976

702. Jantere, K„ Die romische Weltreichsidee und die Entstehung der weltli- chen Macht des Papstes, 1936

703. Jauss, H. R„ Der Gebrauch der Fiktion in Formen der Anschauung und Darstellung der Geschichte, in: R. Koselleck/H. Lutz/J. Riisen (Hg.), Formen der Geschichtsschreibung, 1982

704. Jedin, H„ Kleine Konziliengeschichte. Die zwanzig okumenischen Konzi lien im Rahmen der Kirchengeschichte. 1959

705 Jenni, E., Zwei Jahrzehnte Forschung an den Biichem Josua bis Konige. IV. Josuabuch, ThR, NF 27. 1961

706. Jeremias, J., Hesekiel-Tempel und Serubbabel Tempel, ZAW, 52, 1934

707. Jeremias, J., Jesu VerheiBung an die Volker, 1956

708. Joannou, P.-P., Die Ostkirche und die Cathedra Petri im 4. Jahrhundert. Bearbeitet v. G. Denzler, 1972

709. Jones, A. H. M., The Social Background of the struggle between Paga­nism and Christianity, in: Momigliano (Hg.), The Conflict, 1964

710. Jones. A. H. M., The Greek City, 1940

711. Jones, A. H. M, The Constitutional Position of Odoacer and Theoderic, in: JRS, 1962

712. Jones, A H. M.. The later Roman Empire 284 — 602. A social, economic and administrative survey, 2 Bde., 1973

713. Jones, A. H. M., The Prosopography of The Later Roman Empire 260 — 395, 1, 1971

714. Jouassard, C.. Cyrill v. Alexandrien. RAC III, 1957

715. Junker, D./Reisinger, P., Was kann Objektivitat in der Geschichtswissen- schaft heifien, und wie ist sie moglich?, in: Th. Schieder/G. Graubig (Hg.), Theori- eprobleme der Geschichtswissenschaft, 1977

716. Junker, H., Der alttestamentliche Bann gegen heidnische Volker als mo- raltheologisches und offenbarungsgeschichtliches Problem, in: ThZ 56, 1947

717. Jiirgensmeier, F„ Der mystische Leib Christi als Grundprinzip der Asze- tik. Aufbau des religiosen Lebens und Strebens aus dem Corpus Christi mysticum, 1938

718. Jiithner, J.. Hellenen und Barbaren, 1923

719. Kadelbach, G. (Hg ), Wissenschaft und Gesellschaft, 1967

720.  Kaegi, W. E., Arianism and the Byzantine Army in Africa. 533 — 546, in: Traditio, Studies in Ancient and Medieval History. Thougt and Religion, 1965

721.  Kaegi, W. E., The Byzantinum and the Decline of Rome

722.  Kahl, A.-D., Zum Geist der deutschen Slawenmission des Hochmittelal- ters, in: Beumann, Heidenmission, 1963

723.  Kallis, A., Petrus der Fels — der Stein des AnstoBes? Das «Petrusamt» in der Sicht der Orthodoxie, in: Das Papstamt, Dienst oder Hindemis fhr die Okume- ne, 1985

724.  Kampf, H.. Das Reich im Mittelalter, 1950

725.  Kant, I., Kritik der reinen Vernunft, Text der Ausgabe 1781 mit Beifu- gung samtlicher Abweichungen der Ausgabe 1787, ed. v. K. Kehrbach

726.  Kantzenbach, F.-W., Die Geschichte der christhchen Kirche im Mittelal­ter. 1967

727.   Kantzenbach, F. W., Urchristentum und alte Kirche. Das Christentum von seinen Anfangen bis zum Zerfall des romischen Reiches, 1964

728.  Karayannopoulos, J., Das Finanzwesen des friihbyzantinischen Staates, 1958

729.  Karayannopoulos, J., Konstantin der GroOe und der Kaiserkult, Historia 5. 1956

730.  Karpp, H., Konstantins Gesetzgebung gegen die private Haruspizln aus den Jahren 319 bis 321, ZNW 41/42, 1942

731. Капег, O., Papst, in: Fries, H. (Hg.), Handbuch theol. Gnindbegriffe III, 1970

732. Kasemann, E., Die Legitimitat des Apostels. Eine Untersuchung zu 2. Kor 10-13, ZNW, 1942

733.  Kaser, M„ Das romische Pnvatrecht, Zweiter Abschnitt, 1959

734.   Kasper, W., Dienst an der Einheit und Freiheit der Kirche. Zur ge- genwartigen Diskussion um das Petrusamt in der Kirche, in: A. Brandenburg/H. J. Urban (Hg ), Petrus und Papst II. 1978

735.  Kawerau. P., Die nestorianischen Patriarchate in der neueren Zeit. in: ZKG, 67. Bd., 1955/56

736.  Kawerau. P., Geschichte der alten Kirche, 1967

737. Kawerau, P., Geschichte der mittelalterlichen Kirche, 1967

738.  Keeler, L. W., The problem of error from Plato to Kant. A historical and criricil study. Pontifica Universitas Gregoriana, Vol. VI, 1934

739.  Keller, H., Spatantike und Friihmittelalter im Gebiet zwischen Genfer See und Hochrhein, in: K. Hauck (Hg.), Friihmittelalterliche Studien, 7. Bd., 1973

740.  Keller, H. L„ Reclams Lexikon der Heiligen und der biblischen Gestal­ten. Legende und Darstellung in der bildenden Kunst, 1968

741.  Kellner, H.-J.. Die Zeit der romischen Herrschaft, in: M Spindler (Hg.), Handbuch der bayerischen Geschichte, 1968

742.  Kellner, W., Libertas und Christogramm. Motivgeschichtliche Untersu- chungen zur Miinzpragung des Kaisers Magnentius (350— 353), 1969

743.  Kempf, F„ Primatiale und episkopal-synodale Struktur der Kirche vor der gregorianischen Reform, in: Archivum Historiae Pontificiale, 16, 1978

744. Kempter, K., Der Kampf des romischen Staates gegen fremde Kulte, 1944

745.  Kent, J. P. C„ The Revolt of Trier against Magnenrius, NC, 19, 1959

746.  Kettler, F. H„ Der melitianische Streit in Agypten. in: ZNW 35. 1936

747.  Kidd, J., A History of the Church to AD. 461. 3 Bde.. 1922

748.  Kilian, R., Literarkritische und formgeschichtliche Untersuchung des Hei- ligkeitsgesetzes, 1963

749.  Kindermann, H./Dietrich, M„ Lexikon der Weltliteratur, 1950

750.  Kindlers Malericilexikon, IV. 1967

751.  Kirchner, H., Der Ketzertaufstreit zwischen Karthago und Rom und seine Konsequenzen fur die Frage nach den Grenzen der Kirche, ZKG 81. 1970

       752.  Kirsch, J. P., Die Kirche in der antiken griechisch-romischen Kulturwelt, 1930

753.  Kirschbaum, E., Die Graber der Apostelfhrsten. St. Peter und St. Paul in Rom. Mit einem Nachtragskapitel von Ernst Dassmann, 1974

754.   Kittel. G., Die Probleme des palastinensischen Spatjudentums und des Urchristentums, 1926

755.  Klauser. Th.. Der Ursprung der bischoflichen Insignien und Ehrenrechte, 1953

756.   Klauser, Th., Die Romische Petrustradition im Licht der neuen Ausgra- bungen unter der Petruskirche, 1956

757.  Klauser, Th., Rom und der Kult der Gottesmutter Maria, JbAC 15, 1972

758.  Klauser Th., Sind der christlichen Oberschicht seit Mark Aurel die hohe- ren Posten im Heer und in der Verwaltung zuganglich gemacht worden?, JbAC 16. 1973

759.  Klauser. Th.. Gottesgebarenn, RAC XI, 1981

760 Klausner, J., Von Jesus zu Paulus, 1950

761.   Klein, К. K., Fnthigem, Athanarich und die Spaltung des Westgoten- volks am Vorabend des Hunneneinbruchs (375 n. Chr.), Siidostforschung 19, 1960

762.  Klein, К. K., Gotenprimas Wulfila als Bischof und Missionar, in: F. Clark Fry. Geschichtswirklichkeit und Glaubensbewahrung. Festschrift fhr Bischof F. Miiller, 1967

763.  Klein, R„ Symmachos. Eine tragische Gestalt des ausgehenden Heiden- tums, 1971

764.  Klein, R., Der Streit um den Victoriaaltar. Die dritte Relatio des Symma chus und die Briefe 17, 18 und 57 des Mailander Bischofs Ambrosius. Einfiihrung, Text, Obersetzung und Erlauterungen, 1972

765.  Klein, R„ Constantius II. und die chnstliche Kirche, 1977

766.  Klinge, G., Armenien, in: RAC I, 1950

767.  Klinkenberg, H M, Papst Leo der GroCe. Romischer Primat und Reichs- kirchenrecht, 1950

768.  Klinkenberg, H. M., Papsttum und Reichskirche bei Leo d. Gr.. in: ZSav- RGkan, 1952

769.  Klostermann, H., Das Matthausevangelium, 2. A., 1927

770.  Kluke. P., Neuere Geschichte, in: Kadelbach, Wissenschaft und Gesell- schaft, 1967

771.  Kmosko, M., De persecurione Sapons. in: R. Graffin, Ptrologia Synaca I. 2. Parisiis, 1907

772.  Knopf, R., Das nachapostolische Zeitalter, 1905

773.  Knopf, R.. Einfuhrung in das Neue Testament, 3. A., 1930

774.  Knopf, R./Kriiger, G. (Hg.), Ausgewahlte Martyrerakten, 1929

775.  Knopfler, A, Lehrbuch der Kirchengeschichte, 6. A, 1924

776.  Kober, F., Die Deposition und Degradation, nach den Grundsatzen des kirchlichen Rechts historisch dogmatisch dargestellt, 1867

777.  Kober. F., Die korperliche Ziichtigung als kirchliches Strafmittel gegen Cleriker und Monche, 1875

778.   KoberL R., Orientalistische Bemerkungen zum Kolner Mani-Kodex, in: ZPE 8. 1971

779.  Koch, C., Gottheit und Mensch im Wandel der romischen Staatsform, in: H. Berve, Das neue Bild der Antike, 2. Bd : Rom 1942

780.  Koch. F. J., Katholische Apologetik. Nach der oberhirtlichen Instruktion fur die Oberklassen der hoheren Lehranstalten in Bayem, neu bearbeitet von M. Siebengartner, 3. A. 1910

781.  Koch. H.. Cathedra Petri, 1930

782.  Koch, H„ Die KirchenbuBe des Kaisers Theodosius d. Gr. in Geschichte und Legende in: HJ, 1907

783.  Koch, H., Cyprian und der r5mische Primat. 1910

784.  Koch, H., Cyprianische Untersuchungen, 1926

785. Koch, К.. Zur Geschichte der Erwahlungsvorstellung in Israel, ZAW 67. 1955

786. Koch, K., Kleine Deutsche Kirchengeschichte, 1940

787.  Koehler. F., Der Weltkrieg im Lichte der deutsch-protestantischen Kneg spredigt, 1915

788. Koehler, F., Das religios-sittliche BewuBtsein im Weltkriege, 1917

789.  Kohler, W., Ursprung und Wesen der Problematic «Staat und Kirche», ThBl, Januar 1936, Nr. 1

790.   Kohns, H. P., Versorgungskrisen und Hungerrevolten im spatantiken Rom, 1961

791.  Kolping, A., Alte Ketzerhhte auf neuen Hauptem? Zur unestorianischen» oder umonistischen» Tendenz in heutiger Theologie, ZKTh, 96 Bd.. 1974

792. Koeniger, A. M. (Hg ), Festgabe Albert Erhard, 1922

793.  Koopmans, J. H., Augustine's First Contact with Pelagius and the Dating of the Condemnation of Caelestius at Carthago, in: V. Chr., 8, 1954

794. Koep, L., Bischofsliste, RAC II. 1954

795. Koep, L., Die Konsekrationsmiinzen Kaiser Konstantins und ihre religions- politische Bedeutung, JbAC, 1, 1958

796 Komemann, E., Weltgeschichte des Mittelmeer-Raumes. Von Philipp II. von Makedonien bis Muhammed. Herausgegeben von H. Bengtson. Zweiter Bd Von Augustus bis zum Sieg der Araber, 1949

797.  Komemann, E., Romische Geschichte. Zweiter Bd. Die Kaiserzeit, 4. A., bearb. v. H. Bengtson, 1960

798.  Koschorke, K, Hippolyt's Ketzerbekampfung und Polemik gegen die Gnostiker. Eine tendenzkritische Untersuchung seiner «Refutatio omnium haeresi um». 1975

799.  Koselleck, R., Uber die Theoriebediirftigkeit der Geschichtswissenschaft, in:Th. Schieder/K. Graubig, Theorieprobleme der Geschichtswissenschaft, 1977

800.  Koselleck. R./Mommsen. W. J./Rusen, J. (Hg.). Objektivitit und Partei lichkeit in der Geschichtswissenschaft, 1977

801. Koselleck. R, Vergangene Zukunft, Zur Semantik geschichtlicher Zeiten, 1979

802. Kosminski, J. A./Skaskin. S. D., Geschichte des Mittelalters, Bd. 1. 1958

803.  Kosters, L., Die Kirche unseres Glaubens. Eine theologische Grundle- gung katholischer Weltanschauung, 1935

804. Kotting, В.. Das Wirken des ersten Styliten in der Offentlichkeit, ZMR 37, 1953

805 Kotting. В., Die abendlandischen Teilnehmer an den ersten allgemeinen Konzilen, in: E. Iserloh/K. Repgen (Hg.). Reformata Reformanda. Festgabe fiir Hubert Jedin, I, 1965

806 Kotting, В., Christentum I (Ausbreitung), RAC II, 1954

807 Kotting, В., Melania die Jiingere. in: P. Manns (Hg ), Reformer der Kir­che, 1970

808 K6tting, В.. Mit staatlicher Macht gegen Haresien?, in: J. Schreiner (Hg.), Die Kirche im Wandel der Gesellschaft, 1970

809 Kotting, В., Die Stellung des Konfessors in der Alten Kirche, in: JbAC 19, 1976

810 Kotting, В., Religionsfreiheit und Toleranz im Altertum, 1977

811 Kotting, В., Peregrinatio Religiosa. Wallfahrten in der Antike und das Pil- gerwesen in der alten Kirche. 1950

812 Kraft. H. (Hg.), Eusebius von Caesarea. Kirchengeschichte. 1967

813 Kraft, H„ Kirchenvater Lexikon, 1966

814 Kraft, H., Kaiser Konstantins religiose Entwicklung, 1955

815 Kraft, К., Das Silbermedaillon Constantins des GroBen mit dem Christus monogramm auf dem Helm, Jahrbuch fur Numismatik und Geldgeschichte. 1955

816 КтаЛ. K., Die Taten der Kaiser Constans und Constantius II, in: Jahr­buch fiir Numismatik und Geldgeschichte, IX, 1958

817 Kramer-Badoni. R., Judenmord Frauenmord Heilige Kirche. 1988

818 Kraus, F. F„ Die Mfinzen Odovakars und des Ostgotenreiches in Italien 1928

819 Krause, G., Theologische Fragwiirdigkeiten der Lutherbibel-Revision von 1975, in ZThK, Beiheft 5, 1981

820 Krause, W., Die Stellung der friihchristlichen Autoren zur heidnischen Li­teratur. 1958

821 Krikonan, M , Die Geschichte der Armenisch-Apostolischen Kirche. in. F Heyer (Hg.), Die Kirche Armeniens. Eine Volkskirche zwischen Ost und West, 1978

822 Kriiger. G., Lucifer Bischof von Calans und das Schisma der Luciferaner 1886

823 Kriiger, G., Die Rechtsstellung der vorkonstantinischen Kirchen, 1935

824 Kuhn. K., Die wahre Kirche. Em Buchlein fiir Katholiken zur Starkung im katholischen Glauben, 1919

825 Kiihner, H., Die Kreuzziige — eine pseudotheologische Grundfrage, 3 Te- ile, Radio Bremen. DRS Studio Bern, September/Oktober 1970

826 Kiihner, H Lexikon der Papste von Petrus bis Paul VI., o. J.

827 Kiihner, H., Gezeiten der Kirche in zwei Jahrtausenden, I, 1970

828 Kiihner, H., Der Antisemitismus der Kirche. Genese, Geschichte und Ge- fahr, 1976

829 Kiihner, H., Das Imperium der Papste. Kirchengeschichte — Weltge- schichte — Zeitgeschichte. Von Petrus bis heute, 1977

830 Kupisch, K., Kirchengeschichte. I, 1973. II, 1974

831 Lacarriere, J., Die Gott-Trunkenen, 1967

832 Lachmann, O. F., Die Bekenntnisse des heiligen Augustinus, o. J.

833 Lammers, W., Otto Bischof von Freising, Chronik oder die Geschichte der zwei Staaten, 1961

834 Lampi, H. E., Franz Camille Overbeck, in: Deschner (Hg ), Das Christen­tum im Urteil seiner Gegner, I, 1969

835 Langenfeld, H., Christianisierungspolitik und Sklavengesetzgebung der romischen Kaiser von Konstantin bis Theodosius II, 1977

836 Langgartner, G., Die Gallienpolitik der Papste im 5. und 6. Jahrhundert Eine Studie fiber den apostolischen Vikariat von Aries, 1964

837 Lapide, P./Pannenberg, W., Judentum und Christentum. Einheit und Un- terschied. Ein Gesprach, 1981

838 Laqueur, R., Der jiidische Historiker Flavius Josephus 1920

839 Lagueur, R., Die beiden Fassungen des sog. Toleranzedikts von Mailand, Epitymbion Swoboda, 1927

840 Laqueur, R., Eusebius als Historiker seiner Zeit. 1929

841 Larrimore, D., Die Synode von Antiochien (324/25) und ihre Bedeutung fur Eusebius von Caesarea und das Konzil von Nizaa, in: ZKG, 81. Bd., 1970

842 Larson, C. W. R., Theodosius and the Thessalonian Massacre Revisited. Yet again, in. SP 10, 1970

843 Laub. G., Denken verdibt den Charakter. Alle Aphorismen, 1984

844 Lauchert. F., Das Leben des heiligen Athanusius des GroBen, 1911

845 Lauer, M. (Hg.), Des Faustus von Byzanz Geschichte Armeniens, 1879

846 Lea, H. C.. Geschichte der Inquisition im Mittelalter, I: Ursprung und Or­ganisation der Inquisition, 1905; II: Die Inquisition in den verschiedenen christi. Landern, 1909; III: Die Tatigkeit der Inquisition auf besonderen Gebieten, 1913

847. Lechner. К., Hellenen und Barbaren im Weltbild der Byzantiner, 1954

848   Lecky. W. E H , Sittengeschichte Europas von Augustus bis auf Karl den GroOen. Zweite rechtmaBige Auflage, mit den Zusatzen der dritten englischen ver- mehrt, und durchgesehen v. F. L'we, 2. Bde., 1879

849   Leclerc, J, Geschichte der Religionsfreiheit im Zeitalter der Reformation, 2 Bde., 1965

850.  Leeuwen, A. van, Christentum in der Weltgeschichte. Das Heil und die SSkularisation, 1966

851.    Lehmann, K. (Hg.), Das Petrusamt. Geschichtliche Stationen seines Verstlndnisses und gegenwartige Positionen, 1982

852.  Leipoldt, J., Schenute von Atripe und die Entstehung des national agyp- tischen Christentums, 1903

853. Leipoldt, J„ Geschichte des neutestamentlichen Kanons, I 1907, II 1908

854. Leipoldt, J., Vom Jesusbild der Gegenwart. 2. A, 1925

855. Leipoldt. J., Jesus und Paulus, Jesus Oder Paulus, 1936

856. Leipoldt, J., Antisemitismus, in: RAC I, 1950

857.  Leipoldt, J./Grundmann, W. (Hg ), Umwelt des Lirchristentums, 5. A, 1966

858.  Lemer, D. (Hg.). Evidence and Inference: The Hayden Colloquium on Scientific Concept and Method, 1959

859. Le Roy Ladurie, E.. The Territory of the Historian. 1979

860. Lesaar, H. H (Hg.), Aurelius Augustinus: Wahrheit und Liebe, 1947

861.Lewy, G.. The Catholic Church and Nazi Germany. 1964

862.  Lexikon der Alten Welt, von: C. Andresen/H. Erbse/O. Gigon/K. Sche- fold/K. F. Stroheker/E. Zinn, 1965

863.  Lexikon fur Theologie und Kirche, 10 Bde. 1. A. 1930 ff, 2. vollig neu be- aibeitete Auflage 1957 ff

864. Uchtenberg, G G., Sudelbhcher. ed. von F. H. Mautner, 1984

865. Uchtenberg, G. C., Vermischte Schriften (1800-1806) B. 2. Nr. 2, Bemer- kungen verm. Inhalts. Nr. 1. Philosophische Bemerkungen

866. Uebaert, J., Ephesus, okumenische Synode (431). in: Theol. Realenz. IX, 1982

867.  Ueberg, G., Die rSmische Religion bei Minucius Felix, RhMus 106, 1963

868.  Liebescuhtz, W., Did the Pelagian Movement have Social Aims?, in: His- toria 12. 1963

869. Lietzmann, H„ An die Romer, 4. A., 1933

870.  Lietzmann, H , Geschichte der alten Kirche, 2. A.. 4 Bde.. 1953

871. Ulje, H., Der Krieg als geistige Leistung, 1941

872.  Lindauer, J., Tacitus Germania, Bericht iiber Germanien, 1975

873. Linden, J., Die Wahrheit der katholischen Religion. Grundlehren und Un- terscheidungslehren dargestellt fiir die heranwachsende Jugend und das katholi- sche Volk, 5. A., 1924

874.  Lindsay, F. M., The Triumph of Christianity, in: Gwatkin/Whitney, The Cambridge Medieval History I, 1975

875. Lippl, J., Athanasius der GroBe, in: BKV, V. 1913

876.  Uppold, A, Theodosius der GroBe und seine Zeit. 1968

877 Lippold, A., Bischof Ossius von Cordova und Konstantin der GroBe, ZKG, 92. Bd., 1981

878. Lippold. A., Rom und die Barbaren in der Beurteilung des Orosius, 1952

879. Uppold, A./Kirsten, E.. Donauprovinzen. RAC IV. 1959

880. Ussner, I., Die Casaren, Macht und Wahn, 1963

881.Lo Bello, N„ Vatikan im Zwielicht. Die unheiligen Geschafte des Kirchenstaates. 1985

17—603

882.  Lochs, A., Israel, from the beginnings to the middle of the eighth Centu­ry, 1932

883.  Lof, L. J. van der, Warum wurde Tyconius nicht katholisch? ZNW 57, 1966

884.  Loffler, P., Die Trinitatslehre des Bischofs Hilanus von Poitiers zwischen Ost und West, in: ZKG LXXI, 1960

885. Lohde, W., Das papstliche Rom und das Deutsche Reich. Eine Dokumen tation, 1964

886. Lohse, В., Augustins Wandlung in seiner Beurteilung des Staates, in: Stu- dia Patristica, 6, 1962

887.  Lohse, E„ Martyrer und Gottesknecht, 1955

888. Lohse, E., Tempel und Synagoge, in: H. G. Schuitz (Hg.), Kontexte 3, Die ZeitJesu, 1966

889.  Loofs, F„ Pelagius, in: Realencyclopadie fiir protestantische Theologie und Kirche. hg. v. A. Hauck, XV. 1904

890. Loofs, F„ Nestoriana, 1905

891.  Loofs. F„ Das Nicanum, in: Festgabe K. Mhller, 1922

892.  Loofs. F., Dogmengeschichte. 4. A., 1906

893. L'Orange, H. P.. Der spatantike Bildschmuck des Konstantinbogens, 1939

894.  Lorenz, R., Das vierte bis sechste Jahrhundert (Westen), 1970

895.  Lorenz, R., Das Problem der Nachsynode von Nicaa (327), in: ZKG, 90. Bd.. 1979

896. Lorenz. R.. Arius judaizans? Untersuchungen zur dogmengeschichtlichen Einordnung des Arius, 1980

897. Lorenz, R., Augustinliteratur seit dem Jubilaum von 1954, in: TR, 1959

898. Lorenz, R., Der Augustinismus Prospers von Aquitanien, ZKG 73, 1963

899. Lorenz, R., Circumcelliones - cotopitae - cutzupitani, ZKG 82, 1971

900.  Lortz, J.. Geschichte der Kirche in ideengeschichtlicher Betrachtung. Eine Sinndeutung der christlichen Vergangenheit in Grundziigen, 4. A., 1936

901.  Lotter, F., Designation und angebliches Kooptationsrecht bei Bischofser- hebungen. Zur Ausbildung und Anwendung des Prinzips der Kanonischen Wahl bis zu den Anfangen der frankischen Zeit, in: ZSavRGkan. 1973

902.  Lotter, F., Die historischen Daten zur Endphase romischer Prasenz in Ufemorikum, in: J. W. Wemer/E. Ewig (Hg.), Von der Spatantike zum friihen Mit­telalter, Aktuelle Probleme in historischer und archaologischer Sicht, 1979

903. Lowe, H._p Von Theoderich dem CroCen zu Karl dem GroBen. Das Werden des Abendlandes im Geschichtsbild des friihen Mittelalters, 1956

904.  Lowe, H., Deutschland im frankischen Reich, in: Gebhard, Handbuch der deutschen Geschichte. Bd. 2. 1973

905. Loewenich. W. v.. Von Augustin zu Luther, Beitrage zur Kirchengeschich­te. 1959

906.  Loewenich, W. v., Geschichte der Kirche, 6. A., 1962

907.  Lowith, K./Riedel, M. (Hg.), Georg Friedrich Wilhelm Hegel, Studien ausg. in 3 Bdn., Bd. 2, 1968

908. Lucas, L, Zur Geschichte der Juden im vierten Jahrhundert, 1980

909.  Lucius, E.. Die Anfange des Heiligenkultes in der christlichen Kirche, 1904

910.  Liidemann, G., Untersuchungen zur simonianischen Gnosis, 1975

       911.  Ludwig, G., Massenmord im Weltgeschehen. Bilanz zweier Jahrtausende, 1951           

       912.  Ludwig, J., Die Primatworte Mt. 16, 18, 19 in der altkirchlichen Exegese, 1952           

913.  Ludz, P. C./Ronsch. H.-D., Theoretische Probleme empirischer Geschichts-
forschung, in: Th. Schieder/G. Graubig (Hg.). Theorieprobleme der Geschichts­wissenschaft, 1977

914 Lumpe. A., Zur Geschichte der Worter Concilium und Synodus in der an- tiken christlichen Latinitat, 1970

915.  Liitcke, К. H.. «Auctoritas» bei Augustin, 1968

916.  Lutz, H._r Aufstieg und Krise

917.   Lutz, H., Braudels La Mediterrance. Zur Problematik eines Modellan spruchs, in: R. Koselleck/H. Lutz/J. Riisen (Hg ), Formen der Geschichtsschrei­bung. 1982

918.  Macgregor, H. C., Friede auf Erden? Bibhsche Grundlegung der Arbeit vom Frieden. 1955

919. Mack, V., Claude Adrien Helvetius. in: К Deschner (Hg ), Das Christen turn im Urteil seiner Gegner I, 1969

920. Mack. V., Pierre Bayle. in: Deschner (Hg.). Das Christentum im Urteil sei­ner Gegner I. 1969

921.  Madden, F. W., Christian Emblems on the Coin of Constantine I. the Great, his Family and his Successors, NC 18, 1878

922.  Maier, F. G., Augustin und das antike Rom. 1955

923.  Maier, F. G., Die Verwandlung der Mittelmeerwelt. 1968

924.  Maier. F. G. (Hg.), Byzanz, Fischer Weltgeschichte, Bd. 13, 1973

925.  Maier. F. G., Der Historiker und die Texte, HZ, 1984

926.  Maier, H., Die Soziologie der Papste. Lehre und Wirkung der katholi schen Sozialtheorie, 1965

927.  Maier, J., Die Texte vom Toten Meer, I, 1960

928.  Maier. J., Geschichte der jiidischen Religion. 1972

929. Maier, J., Jiidische Auseinandersetzung mit dem Christentum in der Antr ke, 1982

930. Mango, C„ Erbe des romischen Weltreichs. Konstantinopel von Justinian bis Theophilus, in: Rice, D. T. (Hg.), Morgen des Abendlandes, 1965

931.  Manhattan, A. The Vatican and World Politic. 1949. dt. A. Der Vatikan und das XX. Jahrhundert, 1958

932.  Manitius, M.. The Tentomc Migrations, 378 — 412, in: Gwatkin/Whitney (Ed.). The Cambridge Medieval History I, 1975

933. Manns, P. (Hg.), Reformer der Kirche, 1970

934.  Mansons, T. W„ Jesus and the Non-Jews, 1955

935.  Marcuse, J., Die sexuelle Frage und das Christentum. Ein Waffengang mit F. W. Forster, dem Verfasser von «Sexualethik und Sexualpadagogik», 1908

936. Marrou, H-, Augustinus in Selbstzeugnissen und Bilddokumenten, 1958

937.  Marschall, W., Karthago und Rom. Die Stellung der nordafrikanischen Kilche zum apostolischen Stuhl in Rom, 1971

938. Martin, B./Schulin, E. (Hg.). Die Juden als Minderheit in der Geschichte, 1981

939.   Martin, J., Studium und Beitrage zur Erklarung und Zeitbestimmung Commodians. 1913

940.  Martin, Th. O.. Theodosius laws on hererics, in: Am. Ecc. Rev., 1950

941.  Martin, Th. O., The Twenty-Eighth Canon of Chalkedon: A Background Note, in: Grillmeier/Bacht, II, 1953

942.  Martin. Th. O., Caesaropapism in action, in: Aim. Ecc. Rev., 1950

943.  Marx, K„ Das Kapital, III. Bd., hg. von Engels, F., 1953

944.  Matthews, J. F., Western Aristocracies and the Imperial Court, 1975

945.  Mazzarino, S., Stilicone, 1942

946.  McKenzie, J. L.. Myths and Realities. Studies in Biblical Theology, 1963

 

962.  Meinhold, P., Studien zu Ignatius von Antiochien. 1979

963.  Meinhold. P., Weltgeschichte - Kirchengeschichte - Heilsgeschichte, in: Saeculum 9, Heft 3/4. 1958

964.   Meissner, В., Eine syrische Liste antiochenischer Patriarchen, in: Wiener Zeitschrift fiir Kunde des Morgenlandes, 8, 1894

965.  Mensching, G., Soziologie der groOen Religionen, 1966

966.  Mensching, G., Der Irrtum in der Religion. 1969

967.  Mensching, G., Toleranz und Wahrheit in der Religion, 1955

968.  Menzel, W.. Geschichte der Deutschen, II, 1872

969.  Merkel, H.. Gotteslasterung, RAC XI, 1981

970.  Messer, A., Geschichte der Philosophie von Kant bis Hegel, 6. bis 7 A, 1923

971.  Meyer, E., Ursprung und Anfange des Christentums, 4. und 5. A., 1921

972.  Meyer, H., Der Regierungsantritt Kaiser Majorians, ByZ, 62, 1969

973.   Meyer, H., Geschichte der abendlandischen Weltanschauung. II: Vom Urchristentum bis zu Augustin. 1947

974.  Michel, A., Die Kaisermacht in der Ostkirche (843- 1204). Mit einem Vor- wort von Franz Dolger, 1959

975.   Michel. A., Der Kampf um das politische Oder petrinische Prinzip der Kirchenfiihrung, in: Grillmeier/Bacht (Hg.), Das Konzil von Chalkedon II, 1953

976.   Michels, A, Kirsopp, The topography and interpretation of the Luperca- lia, in: Transactions and Proceedings of the American Philological Association 84, 1953

977.   Mickley, P., Die Konstintin-Kirchen im Heiligen Lande. Eusebius-Texte iibersetzt und erlautert, 1923

978.   Millar, F., The Background of the Maccabean Revolution: Reflections on Martin Hengel's «Judaism and Hellenism», in: JJS, 29, 1978

979.  Mingana, A., The Early Spread of Christianity in Central Asia and the Far East, in: The Bulletin of the John Rylands Library, 9,1925

980.   Mirbt C./Aland, K, Qucllen zur Geschichte des Papsttums und des romischen Katholizismus, 6. vollig neu bearbeitete Auflage (4. A., 1924) 1 Von den Anfangen bis zum Tridentinum, 1967

981.  Miura-Stange, A., Celsus und Origenes. Das Gemeinsame ihrer Weltan­schauung nach den acht Biichern des Origenes gegen Celsus. Eine Studie zur Re- ligionsund Geistesgeschichtc des 2. und 3. Jahrhunderts, 1926

982. Mohr, H.. Der Held in Wunden. Gedanken und Gebete, 1914

983.  Mohrmann. H., Uber Finanzen und Kapital des hohen katholischen Kle- rus, in: Katholische Soziallehre - klerikaler Volksbetrug. 1960

984. Momigliano, A.. Pagan and Christian Historiography in the fourth Centu­ry a.D., in: Ders. The Conflict, 1964

985. Momigliano, A. (Hg.), The Conflict between Paganism and Christianity in the fourth Century, 1964

986. Mommsen, Th.. Romische Geschichte. 8 Bde., 1976

987.  Mommsen, W. J., Objektivitat und Parteilichkeit im historiographischen Werk Sybels und Treitschkes, in: Koselleck, R./Mommsen, W. J./Riisen, J. (Hg.), Objektivitat und Parteilichkeit in der Geschichtswissenschaft, 1977

988. Mommsen, W. J„ Die Sprache des Historikers, in: HZ, 238, 1984

989. Monachino, V., II primato nello scisma donatista, in: Archivum Historiae Pontificiale 2. 1964

990. Montefiore, C. G., Liberal Judaism and Hellenism, 1918

991. Montgomery of Alamcin, B. L„ Weltgeschichte der Schlachten und Kriegs- ziige, 2. Bde., 1975

992. Moreau. J., Die Welt der Kelten. 1958

993.  Moreau, J., Die Christenverfolgung im Romischen Reich, 1961, 2. A., 1971

994. Moreau, J.. Eusebius von Caesarea, RAC VI. 1966

995. Moreau, J., Zum Problem der Vita Constantini, in: Historia 4, 1955

996. Morenz, S., Agyptische Religion, 1960

997. Morgan, J., The importance of Tertullian in the development of christian Dogma, 1928

998. Morris, J., Pelagian Literature, JThS 16, 1965

999. Morus (Lewinsohn, R.), Eine Weltgeschichte der Sexualitat, 1965

1000. Moser, B. (Hg ), Das Papsttum. Epochen und Gestalten. 1983

1001.  Mouat, K., Leben in dieser Welt. Philosophie und Moral eines nicht- chnstlichen Humanismus, 1964

1002. Miihlbacher, E., Deutsche Geschichte unter den Karolingem, 1896

1003. Mullef, A. Geschichte der Juden in Numberg 1146-1945. 1968

1004.  Muller, A. v., Geschichte unter unseren FiiBen. Archaologische For- schungen in Europa, 1968

1005.  Muller, C. D. G., Stellung und Bedeutung des Katholikos-Patriarchen von Seleukeia-Ktesiphon im Altertum, in: OrChr. 53, 1969

1006. Muller, H. J., Beichten - ein Weg zur Freude. Ein Biichlein vom rechten Beichten. 1961

1007. Muller. K. A/Rohden, P. R. (Hg.). Knaurs Weltgeschichte. Von der Ur- zeit bis zur Gegenwart, 1935

1008. Muller, K., Kirchengeschichte, 1929

1009.  Muller, K., Beitrage zur Geschichte der Verfassung der Alten Kirchen. Abhandlungen der PreuBischen Akademie der Wissenschaften, Jg. 1922., Phil.- hist. Klasse, Nr. 3. 1922

1010. Muller, K., Dionys von Alexandrien im Kampf mit den libyschen Sabbe- lianem. ZNW 24. 1925

1011. Muller, K., Der heilige Patrick, 1931

1012. Muller, M.. Grundlagen der katholischen Sozialethik, 1968

1013. Miiller, M., Ethik und Reeht in der Lehre von der Verantwortlichkeit,

1932

1014. Mynarek. H., Herren und Knechte der Kirche, 1973

1015. Mynarek, H., Verrat an der Botschaft Jesu - Kirche ohne Tabu, 1986

1016. Myres, J. N. L., Pelagius and the End of the Roman Rule in Britain, in: The Journal of Roman Studies, 50, 1960

1017 Nash, E., Pictorial Dictionary of Ancient Rome, 2. A, 1968

1018. Nat, P. G. van der. Geister, RAC IX

1019. Naumann, M.. Strukturwandel des Heroismus. Vom sakralen zum revo- lutionaren Heldentum, 1984

1020.  Nehlsen, H.. Sklavenrecht zwischen Antike und Mittelalter. Germani- sches und rftmisches Recht in den germanischen Rechtsaufzeichnungen, I. Ostgo- ten, Westgoten, Franken, Langobarden, 1972

1021. Nelson, J. L.. The problem of Alfred's anointing, JEH 18, 1967

1022. Nersessian. Die Geschichte Armeniens, in: Rice, D. T (Hg.), Morgen des Abendlandes, 1965

1023. Nestle, W„ Griechische Religiositat von Alexander d. Gr. bis auf Pro- klos, 1934

1024. Nestle, W.. Krisis des Christentums, 1947

1025. Neuhausler, J. (Hg.), Heldentum in der christlichen Ehe, 1952

1026. Neumann, V., Voltaire, in; K. Deschner (Hg.), Das Christentum im Ur­teil seiner Gegner 1, 1969

1027.Neusner, J., The conversion of Adiabene to Christianity, in: Numen 13, 1966

1028. Neuss, W./Oediger, F. W.. Das Bistum Koln von den Anfangen bis zum Ende des 12. Jahrh.. 1964

1029. Niederhuber, J., Ambrosius von Mailand, in: BKV, 1914

1030. Nietzsche, F., Werke in drei Banden, hg. von K. Schlechta, II, 1965

1031. Nigg, W„ Das Buch der Ketzer, 1949

1032. Nilsson, M. P., Die Geschichte der griechischen Religion. 1950

1033. Nipperdey, Th., Gesellschaft, Kultur, Theorie. Gesammelte Aufsatze zur neueren Geschichte, 1976

1034.Nischer-Falkenhof, E., The army Reforms of Diocletian and Constantine. in: Journal of Roman Studies 13, 1923

1035. Nischer-Falkenhof, E„ Stilicho, 1947

1036. Nock, A. D., Conversion, 1933

1037. Nock. A. D., Paulus, 1940

1038. Nock, A. D„ Essays on religion and the ancient world, 1972

1039.  Nordberg, H„ Athanasius and the Emperor. Commentationes Huma- narum Uterarum XXX, 3, 1963

1040. Noth, M., Das Amt der «Richter Israels», in: Festschrift fiir A. Bertholet,

1950

1041. Noth. M., Geschichte Israels, 4. A.. 1959

1042.  Noethlichs, K. L., Materialien zum Bischofsbild aus den spatantiken Rechtsqucllen, JbAC, 1973

1043. Noethlichs, K. L., Die gesetzgeberischen MaBnahmen der christlichen Kaiser des vierten Jahrhunderts gegen Haretiker, Heiden und Juden, 1971

1044. Oates, D., Aufstieg und Untergang des neupersischen Reichs der Sas- samden, n: Rice, D. T. (Hg.), Morgen des Abendlandes, 1965

1045. Oberforcher, R., Bibel und Archaologie. Ein kritischer Literaturbericht, in: ZKTh. 101. Bd., 1979

1046. Obermayer, K./Hagemann, H.-R. (Hg.), Festschrift fiir H. Liermann zum 70. Geburtstag, 1964

1047. Obrist. F., Echtheitsfragen und Deutung der Pnmatsstelle Mt 16, 18 f in derdeutschen protestantischen Theologie der letzten dreiBig Jahre, 1960

1048. O'Connor, D., Peter in Rome: The Literary, Liturgical and Archaeologi­cal Evidence, 1969

1049. Oldenberg. H.. Buddha. Sein Leben, seine Lehre, seme Gemeinde, 4. A..

1921

1050. Oman, C. W. С., The Art of War in the Middle Ages A. D. 378-1515. Re­vised and editedby J. H. Beeler, 1953

1051 Oost, S. I, Galla Placidia Augusta. A Biographical Essay, 1968

1052. Opelt, 1., Formen der Polemik im Pamphlet De mortibus persecutorum, in: JbAC 16, 1973

1053.  Opelt, I, Die lateinischen Schimpfworter und verwandte sprachliche Erschcinungen. Eine Typologie. 1965

1054.  Opitz, G. C., Athanasius' Werke, Bd. Ill, Teil 1, Urkunden zur Gesc­hichte des arianischen Streits 318-328, 1934/35

1055.  Opitz, H. G., Dionys von Alexandrien und die Libyer. in. Quantu- lacumque, Studies presented to K. Lake, 1937

1056. Oepke, A, Das neue Gottesvolk. 1950

1057. Orlandis, J /Ramos-I.issn, D., Die Synoden auf der iberischen Halbinsel bis zum Einbruch des Islam (711), 1981

1058. Ortiz de Uibina, I., Das Symbol von Chalkedon. Sein Text, sein Werden, seine dogmatische Bedeutung, in: Grillmeier/Bacht, Das Konzil von Chalkedon, 1, 1951

1059. Ortiz de Urbina, I.,Nizaa und Konstantinopel, 1964

1060 Oster. R„ The Ephesian Artemis as an Opponent of Early Christanity, JbAC 19, 1976

1061. Ostrogorsky, G., Geschichte des byzantinischen Staates, 2. A. 1952

1062. Otto, W„ Zum heutigen Stand der Papyrusforschung, HZ 157. 1937

1063. Oxenstiema. E. C. G. Graf, Die Urheimat der Goten, 1945

1064. Palangue, J.-R.. Die Kirche in der Volkerwanderung. 1960

1065. Parkes, J., The Conflict of the Church and the Synagogue. A study in the origins of antisemitism, 1934

1066. Parkes, J., Judaism and Christianity, 1948

1067. Parkes, J., Antisemitismus, 1964

1068. Parmentier, L./Scheidweiler. F. (Hg.), Theodoret, Kirchengeschichte, 2. A., 1954

1069. Patsch, C., Beitrage zur Volkerkunde von Sudosteuropa III: Die Volker- bewegung an der unteren Donau in der Zeit von Diokletian bis Heraklius, Akade- mie der Wiss. Wien, phil.-hist. Kl. 208, 2. Abh., 1929

1070. Paul, J.. Werke, ed. von R. Wustmann, o. J.

1071. Paulsen, H., Studien zur Theologie des Ignatius von Antiochien, 1978

1072. Paulsen, H.. Schisma und Haresie. Untersuchungen zu I Kor. 11, 18.19, in; ZThK 79, 1982

1073. Pauly, Der Kleine, Lexikon der Antike, hg. v. K. Ziegler/W. Sontheimer, I-V, 1979

1074. Paulus Realencyklopadie der classischen Altertumswissenschaft. Neue Be- arbeirung unter Mitwirkung zahlreicher Fachgenosscn, hg. von Georg Wissowa, 1970

1075.Pavan, M . La politica gotica di Teodosio nella publicistica del suo tempo. 1964

1076. Pavan, M., 1 Christiani e il mondo ebraico nell' eta di Teodosio «il Gran­de», in: Aimali Fac di lett. Univ. Perugia 3, 1965/66

1077. Pcguy, Ch.. Erkampfte Wahrheit. Gedanken. 1951

1078. Pengo, G., Storia della Chiesa in Italia, 1: Dalle origene al Concilio di Trento, 1978

1079 Perau, J.. Priester im Heere Hitlers, 1962

1080   Perler, O . Die Weihnachtsminiatur des St Gallener Cod 340 und der konstantinische Memonalbau zu Bethlehem, in: W. Gessel/P. Stockmeier, Bavaria Christiana, 1973

1081. Регтопе, L._t La chiesa di Palestine e le controversie chnstologiche. Dal concilio di Efeso (431) al secondo di Constantinopoli (553), 1980

1082. Pesch, R„ Simon-Petrus, 1980

1083. Pesch, R., Neutestamentliche Grundlagen des Petrusamtes, in: K. Leh- mann (Hg ). Das Petrusamt. Geschichtliche Stationen seines Verstandnisses und gegenw&rtige Positionen. 1982

1084.  Peters, A., Glaube und Geschichte, in F Clark Fry (Hg ), Geschichts wirklichkelt und Glaubcnsbewahrung. Festschrift fiir Bischof D Dr. h. c. Friedrich Miiller, 1967

1085.  Pfattisch, J. M„ Die Rede Konstantins an die Versammlung der Heili­gen, in: Dolger (Hg ), Konstantin, 1913

1086.  Pfeiffer, R. H., The polemic against idolatry in the Old Testament, in: JBL 43, 1924

1087. Pfeilschifter, G., Der Ostgotenkonig Theoderich d. Gr. und die katholi- sche Kirche, 1896

1088. Pfister, K.. Der Untergang der antiken Welt, 1941

1089. Pfleiderer, O., Das Urchristentum, 1902

1090. Pfliegler. M. (Hg.), Dokumente zur Geschichte der Kirche, 1938

1091. Pharr, C., The Theodosian Code and Novels and Sirmondian Constituti on, 1952

1092. Philip, K., Julianus Apostata in der deutschen Literatur, 1929

1093. Pinay, M., Verschworung gegen die Kirche, 1963

1094. Pirenne, H., Geburt des Abendlandes, Untergang der Antike am Mittel- meer und Aufstieg des germanischen Mittelalters, 2. A., 1941

1095. Plochl, W., Geschichte des Kirchenrechts, 1, 1953, II, 1955

1096 Podskalsky. G., Nestorius. in: M. Greschat (Hg ). Alte Kirche II, 1984

1097. Poliakov. L., Geschichte des Antisemitismus, I. Von der Antike bis zu den Kreuzziigen. 1977

1098. Poppe, К. H„ Vom Toleranzedikt zum Kirchenstaat. in: K. Deschner (Hg.), Kirche und Krieg, Der christliche Weg zum Ewigen Leben, 1970

1099. Popper, K., Die offene Gesellschaft und ihre Feinde. 2: Falsche Prophe- ten (The open Society and Its Enemies, 2: The High Tide of Prophecy, London 1945), 1958

1100. Portner, R., Mit dem Fahrstuhl in die Romerzeit. Stadte und Statten deu- tscher Friihgeschichte, 1967

1111. Poschmann, В., Die abendlandische KirchenbuBe im Ausgang des christ - lichen Altertums. 1928

1112. Poschmann, В., Die abendlandische KirchenbuBe im friihen Mittelalter, 1930

1113. Poschmann, В., Ecclesia principalis, 1933

1114. Poulsen, F., Romische Kulturbilder, 1949

1115. Preisker, H._t Das Ethos des Urchristentums. 1949

1116. Prete, S., Der geschichtliche Hintergrund zu den Werken des Laktanz. in: Gymnasium, Zeitschrift fiir Kultur der Antike und humanistische Bildung, 63, 1956

1117. Prete, S., Pelagio e il Pelagianismo, 1961

        1118. Preuss, H. D., Verspottung fremder Religionen im Alten Testament, 971

1119  Previte Orton, С W„ The Shorter Cambridge Medieval History Volume I, The later Roman Empire to the Twelfth Century, 1971

1120  Price, F„ Between Man and God. Sacrifice in the Roman Imperial Cult, in: The Journal of Roman Studies, Vol. LXX, 1980

1121.  Prinz, F., Die bischofliche Stadtherrschaft im Frankenreich vom 5. bis zum 7 Jahrhundert, in: HZ, 1973

1122. Puech, H. C., Der Begriff der Erlosung im Manichaismus, in: Eranos-Jb. 4, 1936

1123. Purdy, W. A, Die Politik der katholischen Kirche, 1967

1124.  Quasten, J., The conflict of early Christianity with the Jewish temple Workship. in: ThSt, 2, 1941

1125. Quasten, J., Patrology, I, 1950, II. 1953

1126. Rad, G. v., Der Heilige Krieg im Alten Israel. 1951

1127.  Raddatz, A.. Theodor von Mopsuestia. in: M. Greschat (Hg.), Alte Kir­che II, 1984

1128. Ragaz, G., Die Bergpredigt Jesu. 1945

1129. Rahner, H., Abendlandische Kirchenfrciheit, 1943

1130. Rahner, H.. Leo der GroBe, der Papst des Konzils, in: Grillmeier/Bacht, I, 1951

1131. Rahner, H„ Kirche und Staat im friihen Christentum. Dokumente aus acht Jahrhunderten und ihre Deutung, 1961

1132. Rahner, K., Augustin und der Semipelagianismus, in: ZKTh, 2.. Heft, 1938

1133.                      Rahner, K., Dogmen- und Theologiegeschichte — gestem und morgen, ZKTh, 99 Bd., 1977

1134.  Rail, H., Zeitgeschichtliche Ziige im Vergangenheitsbild mittelalterli cher, namentlich mittellateinischer Schriftsteller, 1937

1135. Ranke, L. v., Samtliche Werke, 1877 fT.

1136. Ranke, L. v.. Das Briefwerk, ed. von W. P. Fuchs, 1949

1137. Ranke Heinemann, U., Eunuchen fiir das Himmelreich. Katholische Kir­che und Sexualitat, 1988

1138. Raschke, H., Das Christusmystenum. 1954

1139. Rathgeber. A. M., Wissen Sie Bescheid? Antwort auf religiose und welt- anschauliche Fragen unserer Zeit, 13. A,1962

1140. Ratzinger, J.. Beobachtungen zum Kirchenbegriff des Tyconius im Liber Regularium, in: Revue des Etudes Augustiniennes, 2 (REA), 1956

1141. Rauh, H. D., Das Bild des Antichrist im Mittelalter: Von Tyconius zum Deutschen Symbolismus, 1973

1142. Rauch, A./Imhof, P. (Hg ), Basilius, Heiliger der Einen Kirche, 1981

1143. Rauschen, G., Jahrbiicher der christlichen Kirche unter dem Kaiser The- odosius d. Gr. Versuch einer Emeuerung der Annales Eccelsiastici des Baronius fur die Jahre 378-395,1897

1144. Reallexikon fiir Antike und Christentum. Sachworterbuch zur Auseinan- dersetzung des Christentums mit der antiken Welt, hg. v. T. Klauser, 1950 ff

1145. Reallexikon der Germanischen Altertumskunde, 2. A, 1978

1146. Rehfeldt. В., Todesstrafen und Bekehrungsgeschichte. Zur Rechts- und Religionsgeschichte der germanischen Hinrichtungsbrauche, 1942

1147. Rehm, В., Bardesanes in den Pseudo-Clementinen. in: Philol. 93, 1938

1148. Reickers, В., The Jewish Damascus Documents, 1946

1149. Reutterer, R„ Legendenstudien um den heiligen Hipollytos, ZKTh, 95 Bd. 1973

1150  Ricciotti, G., Paulus, 1950

1151   Rice, D. Т., Schmelztiegel der Volker. Osteuropa und der Aufstieg der Slawen, in: Rice, D. Т., Morgen des Abendlandes, 1965

1152. Richardson, С. C., A new solution to the quartidec. riddle, JThS NS 24. 1973

1153 Richter. W„ Zu den «Richtem Israels», ZAW, 77, 1965

1154. Ricken. F., Die Logoslehre der Eusebios von Caesarea und der Mittel- platonismus, Theologie und Philosophic. 42. 1967

1155. Ries, J., Kirche und Keuschheit. Die geschlechtliche Reinheit und die Verdienste der Kirche urn dieselbe, 1922

1156. Rimoldi, A., Gervasio e Protasio, in: Bibliotheca Sanctorum 6, Roma, 1965

1157. Ringgren. H„ Israelitische Religion, 1963

1158. Ringgren, H./Strom, A., Die Religionen der Volker. GrundriC der allge meinen Religionsgeschichte. 1959

1159. Rippel, G., Die Schonheit der katholischen Kirche, dargestellt in ihren auBeren Gebrauchen in und aufier dem Gottesdienste fiir das Christenvolk, 1911

1160.                      Rist, M., Pseudepigraphic Refutations of Marcionism, in: JR Chicago 22, 1942

1161. Rist, J. M., Hypalia, in: Phoenix. The Journal of the Classical Associati on of Canada, Vol. XIX, 1965

1162. Ritter, A., Arianismus, in: Theologische Realenzyklopadie 111, 1978

1163. Ritter, A. M., Wer ist die Kirche?, 1968

1164. Ritter, A. M., Charisma im Verstandnis des Joannes Chrysostomos und seiner Zeit. Ein Beitrag zur Erforschung der griechisch-orientalischen Ekklesiolo- gie in der Fruhzeit der Reichskirche. 1972

1165. Ritzer, K., EheschlieBung. Formen, Riten und religioses Brauchtum der EheschlieBung in den christlichen Kirchen des ersten Jahrtausends, 1, 1951, II, 1952

1166. Roby, H. J., Roman Law, in: Gwatkin/Whitney, The Cambridge Medie­val History II, 1976

1167. Rolffs, E., Das Indulgenz-Edict des romischen Bischofs Kallist. Kritisch untersucht und reconstmiert, 1893

1168. Ronner, W., Die Kirche und der Keuschheitswahn. Christentum und Se- xualitat, 1971

1169.Rossetti, L , De opificio dei di Lattanzio, in: Didaskaleion nuova serie 6, 1928

1170. Rost, H., Die Frohlichkeit in der katholischen Kirche. Eine Philosophie des Gliickes, 1946

1171.  Rost, H„ Die katholische Kirche, die Fiihrerin der Menschheit. Eine Kultursoziologie, 1949

1172. Roethe, G.. Zur Geschichte der romischen Synoden im 3. und 4. Jahr­hundert, o. J.

1173. Rothenhofer, D„ Untersuchungen zur Sklaverei in den ostgermanischen Nachfolgestaaten des Romischen Reiches, 1967

1174. Rubin, В., Das Zeitalter Justinians I, 1960

1175. Rudloff, L. v., Kleine Laiendogmatik, 9. A., 1938

1176. Rudolph. K„ Die Gnosis. Wesen und Geschichte einer spateren Reli­gion, 1977

1177. Riiger, L„ Geborgenheit in der katholischen Kirche. Katholisches Fami- lienbuch, 1951

1178. Ruppin, A., The Jewish population of the world, in: The Jewish people, past and present. 1946

1179. Riisen, J., Werturteilsstreit und Erkenntnisfortschntt. Skizzen zur Typo- logie des Objektivitatsproblems in der Geschichtswissenschaft. in: ders. (Hg.), Historische Objektivitat. Aufsatze zur Geschichtstheone. 1975

1180. Rutte, H„ Karl Popper und die Geschichte

1181.  Salin, E. (Hg.). Bilder und Studien aus drei Jahrtausendcn. Eberhard Gothein zum siebzigsten Geburtstag, 1923

1182. SaSel, J., Antiqui Barban Zur Besiedlungsgeschichte Ostnoricums und Pannoniens im 5. und 6. Jahrhundert nach den Schriftquellen, in: J. W. Wemer/E. Ewig (Hg.), Von der Spatantike zum friihen Mittelalter. Aktuelle Probleme in hi- storischer und archaologischer Sicht, 1979

1183.Saunders, J. J., The Debate on the Fall of Rome, in: History. The Journal of the Historical Association, Vol. 48, 1963

1184. Saurer, E., Kirchengeschichte als historische Disziplin?, in: F. Engel-Ja- nosi/G. Klingenstein/H. Lutz (Hg.), Denken iiber Geschichte, 1974

1185. Scipioni, L., Nestorio e il Concilio di Efeso. Storia, dogma, critica, 1974

1186. Seeberg, R„ Lehrbuch der Dogmengeschichte II, Die Dogmenbildung in derantiken Kirche, 1959

1187.  Seeck, O.. Untersuchungen zur Geschichte des Nicanischen Konsils, ZKG 17, 1897

1188. Seeck, O., Geschichte des Untergangs der antiken Welt, I. 1895, III. 1909, IV. 1911, V. 1913, VI. 1920

1189. Seeck, O. Urkundenfalschungen im 4. Jahrhundert. in: ZKG, 2. und 4. Heft, 1909

1190. Seeck, O./Veith, G., Die Schlacht am Frigidus.Klio 13, 1913

1191.                      Seeck, O., Regesten der Kaiser und Papste fiir die Jahre 311-476 n. Chr., 1919

1192. Seel, O., Die Verbannung des Athanasius durch Julian, in: Klio 32, 1939

1193.  Seidlmayer, M., Geschichte Italiens. Vom Zusammenbruch des Romi- schen Reiches bis zum Ersten Weltkrieg. Mit einem Beitrag «Italien vom ersten zum zweiten Weltkrieg» von T. Schieder, 1962

1194. Seiferth, W., Synagoge und Kirche im Mittelalter, 1964

1195. Seiterich, Th. (Hg.), Briefe an den Papst. Beten allein genugt nicht. Ein Publik-Forum-Buch, 1987

1196. Selb, W., Episcopalis audientia von der Zeit Konstantins d. Gr. bis zur Novelle 35 Valentinians III., ZSavRGrom. 84, 1967

1197.  Sellers, R. V.. The Council of Chalcedon. A Historical and Doctrinal Survey. 1953

1198. Seppelt, F. X., Der Aufstieg des Papsttums, 2. A. 1954

1199. Seppelt. F. X./L6ffler, K, Papstgeschichte. Von den Anfangen bis zur Gegenwart. Neue verbesserte und erganzte Auflage, 1940

1200.  Seppelt, F. X./Schwaiger, G., Die Geschichte der Papste. Von den Anfangen bis zur Gegenwart, 1964

1201. Sesan, V., Kirche und Staat im romisch-byzantinischen Reiche seit Kon­stantin dem GroBen und bis zum Falle Konstantinopels. I. Die Religionspolitik der christlich-romischen Kaiser A.D. 313-80, 1911

1202. Setton, К. M., Christian attitude towards the emperor in the fourth cen­tury especially as shown in the adresses to the emperor, 1941

1203.  Sevenster, J. N.. The Roota of Pagan Anti-Semitism in the Ancient World. 1975

1204.  Seyberlich, R.-M., Die Judenpolitik Kaiser Justinians I., in: Deutsche Historiker-Gesellschaft, Byzantinische Beitrage, Berlin, 1964

1205. Seyfarth, W„ Ehen zwischen freien Frauen und Sklaven, in: Byzant. Bei- tr„ hg. v. J. Irmscher, 1964

1206. Seyfarth, W. Glaube und Aberglaube bei AmmianusMarcellinus, in: Klio, Bd 46, 1965

1207 Sheridan. J. J., The Altar of Victory, in: Ant. Class 35. 1966

1208. Sickenberger, J.. Syneisaktentum im ersten Konntherbriefe*. in Bibli sche Zeitfragen. 3 Jg . 1905

1209 Sieben, H. J., Die Konzilsidee der Alten Kirche 1979

1210. Siemers, C., Geschichte der christlichen Kirche fiir katholische Gymna- sien. Zweite vermehrte und verbesserte Auflage, hg. v. A. Holscher, 1852

1211. Silva-Tarouca, C, Nuovi studi sulle antiche lettere del papi. in: Gregon- anum 12, 1931

1212. Smallwood, E. M., The Jews under Roman Rule: From Pompey to Di­ocletian, 1976

1213. Soden, H. v., Christentum und Kultur in der geschichtlichen Entwick lung ihrer Beziehungen, 1933

1214. Soden, H. v., Die christliche Mission in Altertum und Gegenwart, in: H Frohnes/U. W. Кпогт, Die alte Kirche, 1974

1215.  Soden, H. v./Campenhausen, H. v. (Hg ), Urkunden zur Entstehungs- geschichte des Donatismus, 2. A, 1950

1216. Soder R., Die apokryphen Apostelgeschichten und die romanhafte Lite- ratur der Antike, 1932

1217.Soggin, J. A., Charisma und Institution im Komgtum Sauls, in ZAW 75, 1963

1218.  Soldan-Heppe, W. G., Geschichle der Hexenprozesse. Neu bearbeitet und herausgegeben vom Max Bauer, 2. Bde., 1911

1219. Soelle, D./Munser, К, Das Evangeliumais Inspiration, Impulse zu einer christlichen Praxis, 1971

1220.  Sommerlad, Th., Die wirtschaftliche Tatigkeit der Kirche in Deutsch land, I. Bd. 1900. II. Bd. 1905

1221. Specht, Th., Lehrbuch der Apologetik oder Fundamentaltheologie, 2. A., hg v. G. L. Bauer, 1924

1222. Speigl, J., Das Religionsgesprach mit den sevenanischen Bischofen in Konstantinopel im Jahre 532, in: Annuanum Historiae Conciliorum 16, 1984

1223. Spengler, O., Der Untergang des Abendlandes. Umrisse einer Morpholo- gie der Weltgeschichte, 1959

1224. Speyer, W. Die literansche Falschung im heidnischen und christlichen Altertum. Ein Versuch ihrer Deutung, 1971

1225. Speyer, W„ Falschung, literarische, RAC VII, 1969

1226. Speyer, W., Biichervemichtung, in: JbAC 13, 1070

1227. Speyer, W., Religiose Pseudepigraphie und literansche Falschung im Al­tertum, in: Brox, N. (Hg.), Pseudepigraphie in der heidnischen und jiidisch-Christ lichen Antike, 1977

1228. Speyer W„ Gottesfeind, in RAC XI. 1981

1229. Speyer. W„ Zum Bild des Apollonios von Tyana bei Heiden und Chri­sten, JbAC 17, 1974

1230 Spotts, F., Kirche und Politik in DeuUchland, 1976

1231. Surkau, H W„ Martyrium in jiidischer und friihchristlicher Zeit, 1938

1232. Sussenbach, U., Christuskult und kaiserliche Baupolitik bei Konstantin Die Anfange der christlichen Verkniipfung kaiserlicher Representation am Beispiel der Kirchenstiftungen Konstantins, 1977

1233. Szilagyi, J., Prices and Wages in the Western Provinces of the Roman Empire, in: Acta Antique Academiae Scientiarum Hungancae, 1963

1234. Schaeder. H H„ Bardesanes von Edessa in der Oberlieferung der grie chischen undsyrischen Kirche, in: ZKG 51, 1932

1235. Schafer. E., Das Pctrusgrab und die neuen Grabungen unter St Peter in Rom, EvTh, Heft 10, 1951

1236. Schafer. E., Die Bedeutung der Epigramme des Papstes Damasus 1 fiir die Geschichte der Heiligenverehrung, 1932

1237. Schaferdiek, K., Germanenmission, RAC X, 1978

1238. Schaferdiek, K., Wulfila. Vom Bischof von Gotien zum Gotenbischof, in: ZKG 90. 1979

1239. Schaferdiek, K., Zu Verfasserschaft und Situation der epistula ad Cons- tantiam de imagine Christi, in: ZKG 91, 1980

1240 Schaff, A., Geschichte und Wahrheit, 1970

1241. Schaff, A, Der Streit um die Objektivitat der historischen Erkenntms, 1975

1242. Schalit, A.. Konig Herodes. 1969

1243 Schamoni, W., Das wahre Gesicht der Heiligen, 3. A., 1950

1244. Schatkin, M.. The Maccabean Martyis, in: VigChr., 28, 1974

1245. Scheidweiler, F., Eine ariamsche Predigt iiber den Teufel, in: Zeitschrift fiir Kirchengeschichte, 67,1955/56

1246. Scheidweiler, F., Nochmals die Vita Constantini, ByZ 44, 1956

1247. Scheidweiler, F., Die Verdoppelung der Synode von Tyros vom Jahre 355, in: BZ, 51, Bd. 1. 1958

1248. Schenke. H. M.. Die Gnosis, in: J. Leipoldt/W. Grundmann, Umwelt des Urchristentums, 1. 1966

1249. Scherer, J., Warum liebe ich meine Kirche? Ein Weckruf fiir Jugend und Volk, 1910

1250.  Schieder, Th., Unterschiede zwischen historischer und sozialwissen- schaftlicher Methode, in: Schieder, Th./Graubig, G. (Hg ), Theorieprobleme der Geschichtswissenschaft, 1977

1251.   Schieder, Th./Graubig, G.. Theorieprobleme der Geschichtswissen­schaft, 1977

1252.  Schieffer, R., Der Papst als Pontifex Maximus. Bemerkungen zur Ge­schichte eines papstlichen Ehrentitels, in: ZSavRGkan, 1971

1253.  Schieffer, R„ Von Mailand nach Canossa. Ein Beitrag zur Geschichte der christlichen HerrscherbuBe von Theodosius d. Gr. bis zu Heinrich IV., in: DAM. 1972

1254. Schilling, O., Die Staats- und Soziallehre des hi. Augustinus, 1910

1255.Schindler, R., Die Besiedlungsgeschichte der Goten und Gepiden im un- teren Weichselraum aufgrund der TongefaBe, 1940

1256. Schiwietz, S., Das morgenlandische Monchtum, I, 1904

1257. Schlier, H„ Gnosis, in; Handbuch theologischer Gmndbegriffe, II, 1970

1258.  Schlingensiepen, H.. Die Wunder des Neuen Testaments, Wege und Abwege ihrer Deutung bis zur Mitte des 5. Jahrhunderts, 1933

1259. Schmailzl, A., Auf den Spuren des Athanasius, in: W. Gessel/P. Stock- meier, Bavaria Christiana. Zur Friihgeschichte des Christentums in Bayem. Fest schrift Adolf Wilhelm Ziegler, 1973

1260.  Schmid, H., Die christlich-jiidische Auseinandersetzung und das Alte Testament in hermeneutischer Sicht, 1971

1261. Schmidt. K.-D., Die Bekehrung der Ostgermanen zum Christentum (Der ostgermanische Arianismus), 1939

1262. Schmidt. K. L., Die Kirche des Urchristenrums, in: Festgabe fur Adolf DeiBmann zum 60. Geburtstag, 1927

1263. Schmidt, L., Das neue Testament der Lutherbibel in der Fassung von 1975, in: ZThK 77. 1980

1264.  Schmidt, L., Geschichte der Wandalen, Zweite umgearbeitete Aufl.. 1942

1265.  Schmidt, L., Geschichte der deutschen Stamme bis zum Ausgang der Volkerwanderung. Die Westgermanen. Hrster Teil, 2. A.. 1938

1266.  Schmidt, L„ Geschichte der deutschen Stamme bis zum Ausgang der Volkerwanderung. Die Ostgermanen, 2. A., 1934

1267. Schmidt, L., The Sueves, Alans and Vandals in Spain, 409-429. The Van­dal Dominion in Africa 429-533, in: Gwatkin/Whitney, The Cambridge Medieval History 1, 1975

1268. Schmidt, L., Aphorismen von A-Z, Das groBe Handbuch gefliigelter De- finitionen, 1971

1269. Schmitt, G., Der Ursprung des Levitentums, in: ZAW, 94 Bd., 1982

1270. Schmitz, A. L., Die Welt der agyptischen Einsiedler und Monche. in Rom. Quart. 37, 1929

1271.  Schmitz, H., Die Zeit der Romerherrschaft am Rhein, in: Bohner, K. (Hg.), Daserste Jahrtausend, Bd. 1. 1962

1272. Schmitz, H. J. Die BuBbiicher und die BuBdisciplin der Kirche. Nach den handschriftlichen Quellen dargestellt, 1883

1273. Schmitz, H. J., Die BuBbiicher und das kanonische BuBverfahren. Nach handschriftlichen Ouellen dargestellt, 1898

1274 Schnackenburg, R., Der friihe Gnostizismus, in: H J. Schultz (Hg.), Kon- texte 3, Die Zeit Jesu, 1966

1275. Schnackenburg, R., Die Stellung des Petrus zu den anderen Aposteln, in: A Brandenburg/H. J. Urban (Hg.), Petrus und Papst. Evangelium Einheit der Kirche Papstdienst. Beitrage und Notizen. 1977

1276. Schneege, G., Theoderich der GroBe in der kirchlichen Tradition des Mittelalters und in der Deutschen Heldensage, in: DZGw, Bd. I. 1894

1277. Schneemelcher, W., Zur Chronologie des arianischen Streites, ThLZ 79, 1954

1278. Schneemelcher, W., Gesammelte Aufsatze zum Neuen Testament und zur Patristik, hg. v. W. Bienert/K. Schaferdiek, 1974

1279. Schneider. A M., Die vorjustinianische Sophienkirche, BZ 36, 1936

1280. Schneider, C., Die Christen im romischen Weltreich, in: Historia Mundi IV, 1956

1281. Schneider, C., Die Unterschiede zwischen dem friihen Christentum im Osten und Westen des antiken Raumes, in: Gymnasium, Zeitschrift fiir Kultur der Antike und humanistische Bildung, 63, 1956

1282. Schneider, C., Das Friihchristentum als antisemitische Bewegung, 1940

1283. Schneider, C., Geistesgeschichte des antiken Christentums 1 und II, 1954

1284. Schneider, C., Geistesgeschichte der christlichen Antike, 1978

1285. Schneider, K.-P., Christliches Liebesgebot und weltliche Ordnungen. Historische Untersuchungen zu Ambrosius von Mailand, 1975

1286. Schnitzer, J., Hat Jesus das Papsttum gestiftet, 1910

1287. Schnitzer, J., Orosio e Pelagio, in: Religio 8, 1937

1288. Schnorer. G„ Kirche und Kultur im Mittelalter, 3 Bde., 2. A., 1927/29

1298. Scholz, H., Glaube und Unglaube in der Weltgeschichte. Ein Kommen­tar zu Augustins De civitate Dei, 1911

1290 Schondorf, K. A., Die Geschichtstheologie des Orosius, 1952

1291.  Schoenebeck, H. v., Beitrage zur Religionspolitik des Maxentius und Constantin, in: Klio, 30. Beiheft, 1939

1292.  Schonfeld, W., Die juristische Methode im Kirchenrecht. Archiv fiir Rechts- und Wirtschaftsphilosophie 18, 1924/25

1293. Schonfeld, M., Worterbuch der altgermanischen Personen- und Volker- namen, 2. A., 1965

1294.  Schonmetzer. A., Zeittafel zur Geschichte des Konzils von Chalkedon, in: Grillmeier/Bacht, Das Konzil von Chalkedon. II. 1953

1295.Schoonenberg, P., Theologie der Siinde. Hin theologischer Versuch, 1966

1296. Schopen. E., Geschichte des Judentums im Orient, 1960

1297. Schopen, E., Geschichte des Judentums im Abendland, 1961

1298.Schopenhauer, A., Samtliche Werke, ed. M. Kohler, о J.

1299. Schopf, В., Das Totungsrecht bei den friihchristlichen Schriftstellem bis zur Zeit Konstantins, 1958

1300. Schoeps, H. J.. Aus friihchnstlicher Zeit. Religionsgeschichtliche Unter­suchungen, 1950

1301. Schoeps, H. J., Paulus, 1959

1302.  Schottlaender, R„ Augustins moraltheologische Katastrophendeutung als Geschichtsfaktor, Klio, 1978

1303. Schreiber, H., Die Hunnen. Attila probt den Weltuntergang. Neuaufla- ge. 1987

1304. Schreiner, J. (Hg.). Die Kirche im Wandel der Gesellschaft, 1970

1305. Schreiner, K., Zum Wahrheitsverstandnis im Heiligen- und Reliquienwe- sen des Mittelalters, Saeculum, 1966

1306. Schrempf, Paulus, der Apostel Jesu Christi, Ges. Werke 9, 1934

1307.  Schroder, H. E„ Ludwig Klages, 1872-1956, in: K. Deschner, Das Chri stentum im Urteil seiner Gegner, II, 1971

1308. Schubart, W.. Justinian und Theodora. 1943

1309.Schubert, H. v., Geschichte der christlichen Kirche im Fruhmittelalter, I, 1917. II, 1921

1310. Schubert, H. v., Bildung und Erziehung in friihchristlicher Zeit, in: Salin, E. (Hg.), Bilder und Studien aus drei Jahrtausenden. Eberhard Gothein zum sieb- zigsten Geburtstag, 1923

1311. Schuchert, A., Kirchengeschichte. 1958

1312.   Schuck, J., Geschichte der Kirche Christi dem katholischen Volk erzahlt, I. und II. Band, 1949

1313.  Schultz, H. J. (Hg.), Theologie fiir Nichttheologen. ABC protestanti- schen Denkens, 1963 ff.

1314. Schultz, H. J. (Hg ), Kontexte 3. Die Zeit Jesu, 1966

1315. Schultz, W., Tertullian, 1961

1316. Schultze, V., Geschichte des Untergangs des griechisch-romischen Hei- dentums. I. Staat und Kirche im Kampfe mit dem Heidentum, 1887

1317. Schultze, В., Die Papstakklamationen auf dem 4. und 6. iikumenischen Konzil und Viadimir Soloviev, OrChrP 41, 1975

1318. Schwaiger, G.. Geschichte der Papste im 20. Jahrhundert. 1968

1319. Schwaiger, G., Papstlicher Primat und Autoritat der Allgemeinen Konzi- lien im Spiegel der Geschichte, 1977

1320. Schwartz, E„ Cyrill und der Monch Viktor, in: SpAW, Wien. Phil.-hist. Kl., 208. Band, 4. Abhandlung, 1928

1321. Schwartz, E. Charakterkopfe aus der Antike, 2. A., 1943

1322.  Schwartz, E.. Codex Vaticanus gr. 1431, eine antichalkedonische Samm- lung aus der Zeit Kaiser Zenos, in: Abhandlungen der Bayerischen Akademie der Wissenschaften. Philos.-philolog. und histor. Klasse, 1927

1323. Schwartz, E., Publizistische Sammlung zum acacianischen Schisma, Ab­handlungen der ABhMn, Philosoph.-historische Abteilung. Neue Folge, Heft 10, 1934

1324. Schwartz, E., Der sechste nikanische Kanon auf der Synode von Chalce- don, Sitzungsberichte der preuCischen Akademie der Wissenschaften, Phil.-hist. Kl.. 1930

1325 Schwartz, E.. Kaiser Constantin und die christliche Kirche, 2. A.. 1936

1326. Schwartz, E„ Zur Kirchenpolitik Justinians, 1940

1327.  Schwartz, E., Zur Geschichte des Athanasius. Gesammelte Schnften, 1959

1328. Schwartz. E„ Johannes und Kennthos, in: Gesammelte Schnften, V, 1963

1329. Schwarz, E„ Goten, Nordgermanen, Angelsachsen. Studien zur Ausglie- derung der germanischen Sprachen. 1951

1330. Schweinitz. H. v., Buddhismus und Christentum, 1955

1331. Schweitzer, A., Die Mystik des Apostels Paulus, 1930

1332. Stadtmuller, G.. Geschichte Siidosteuropas, 1950

1333.  Stallknecht, В., Untersuchungen zur romischen AuBenpolitik in der Spatantike (306-395 n. Chr.|, 1967

1334. Stamer, L., Kirchengeschichte der Pfalz, 1936

1335. Stauffenberg, A. Graf Schenk v, Das Imperium und die Volkerwande- rung, o. J. ca. 1947

1336. Stauffer, E., Jerusalem und Rom, 1957

1337. Stead, Chr. Divine Substance. 1977

1338.  Steeger, Th., Allgemeine Einleitung (zu Papst Leo I.|, Bibliothek der Kirchenvater. 1927

1339. Stegmiiller, W., Glauben, Wissen und Erkennen. Das Universalienpro- blem einst und jetzt. Sonderausgabe, 1967

1340. Stegmiiller, W„ Metaphysik. Skepsis, Wissenschaft, 2. verb. Aufl., 1969

1341. Stein, E., Justinian, Johannes der Kappadozier und das Ende des Konsu- lats, ByZ 30, 1930

1342. Stein, E., Geschichte des spatromischen Reiches

1343.Stein, E., Vom romischen zum byzantinischen Staate (284-476 n. Chr.), 1928

1344. Steinmann, J., Hieronymus. Ausleger der Bibel. Weg und Werk eines Kirchenvaters, 1961

1345. Steinwenter, A, Eine kirchliche Quelle des nachklassischen Zivilprozes- ses, in: Acta congressus iuridici intemationalis, 2, 1935

1346. Steinwenter, A, Der antike kirchliche Rechtsgang und seine Ouellen, ZSavRG-kan, 23, 1934

1347. Steinwenter, A, Audientia episcopalls, RAC I, 1950

1348.  Stemberger. G./Prager, M. (Hg.), Bibel in Wort und Bild Altes und Neues Testament in neuer Ubersetzung. Die Bibel und das Christentum. Kirchen- geschichtliche Quellentexte. Die Bibel und die Religionen. Religionsgeschichtli- che Quellentexte, Bd. 8, 1981

1349. Sternberg, G., Das Christentum des fiinften Jahrhunderts im Spiegel der Schnften des Salvianus von Massilia, in: Theolog. Schriften und Kritiken, 82. Jg., 1909

1350. Stevens, С. E., Marcus, Gratian, Constantine, Athenaum 35, 1957

1351.Stockmeier, P., Leo I. des GroBen Beurteilung der kaiserlichen Religion- spolitik, 1959

1352. Stockmeier, P., Das Petrusamt in der friihen Kirche, in: Denzler. Christ u. a., Zum Thema Petrusamt und Papsttum, 1970

1353. Stockmeier, P., Romische Kirche und Petrusamt im Licht friihchristlicher Zeugnisse, in: Archiv. Hist. Pont. 14, 1976

1354. Stockmeier, P., Das Schisma - Spaltung und Einheit in der Kirchenges­chichte, in: P. Stockmeier (Hg.), Konflikt in der Kirche. Droht eine Kirchenspal- tung?, 1977

1355.Stockmeier, P., Bemerkungen zur Christianisierung der Goten im 4. Jahr- hundert, ZKG, 92, 1981

1356. Stockmeier, P., Johannes Chrysostomus, In: M. Greschat (Hg.), Alte Kir­che II. 1984

1357. Stoll, O.. Das Geschlechtsleben in der Volkerpsychologie, 1908

1358. Storig, H J.. Kleine Weltgeschichte der Philosophie I, 1969

1359.   St6ver, H. D., Christenverfolgung im Romischen Reich. Ihre Hin- tergriinde und Folgen, 1984

1360. Stratmann. F. M., Die Heiligen und der Staat, 4 Bde., 1949-1952

1361. Straub, J., Eugenius, RAC VI. 1966

1362.   Straub, J., Regeneratio Imperii. Aufsatze iiber Roms Kaisertum und Reich im Spiegel der heidnischen und christlichen Publizistik, 1972

1363. Straub, J., Vom HerTscherideal in der Spatantike, 1939

1364. Straub, J., Des christlichen Kaisers secunda maiestas (Tertullian und die Konstantinische Wende), ZKG 90, 1979, Heft 2-3

1365. Stroheker, K. F„ Germanentum und Spatantike, 1965

1366. Stroheker, K. F„ Der senatorische Adel im spatantiken Gallien, 1948

1367.   Strzelczyk, J., Einige Bemerkungen zur Diskussion iiber die Frilhge- schichte der Goten, in: K.-D. Grothusen/K. Zemak. Europa Slavica-Europa Orien- talis, Festschrift fiir Herbert Ludat zum 70. Geburtstag, 1980

1368.    Stuiber, A., Konstantinische und christliche Beurteilung der Skla- ventotung, in: JbAC 21, 1978

1369.  Taddey, G. (Hg.), Lexikon der Deutschen Geschichte. Personen - Erei- gnisse - Institutionen. Von der Zeitwende bis zum Ausgang des 2. Weltkrieges, 1979

1370. Teall, J. L, The Barbarians in Justinian's Armies, in: Speculum, 1965

1371. Telfer, W„ Sozomen I 15. A Reply. JThS 50, 1949

1372.Telfer. W.. When did the Arian Controversy begin? JThS 47. 1946

1373. Telfer. W., Paul of Constantinople, in: Harvard Theological Review, 43, 1950

1374. Telfer, W„ Episcopal succession in Egypt. JEH 3, 1952

1375.  Telfer, W., Meletius of Lycopolis and episcopal succession in Egypt, HThR 48. 1955

1376.  Tengstrom, E., Die Protokollierung der «Collatio Carthaginensis», in: StudiaGraeca et Latina Gothoburgensia, 14, 1962

1377. Tengstrom, E., Donatisten und Kathollken. Soziale, wirtschaftliche und politische Aspekte einer nordafrikanischen Kirchenspaltung, 1964

1378. Tetz. M., Zur Biographie des Athanasius von Alexandrien, in: ZKG, 90. Bd., 1979

1379. Theiner, J. A und Theiner, A., Die Einfuhrung der erzwungenen Ehelo- sigkeit bei den christlichen Geistlichen und ihre Folgen. Ein Beitrag zur Kirchen­geschichte, 1892

1380. ThieC, F., Das Reich der DSmonen, 1941

1381. Thomas, H., Der spanische Biirgerkrieg, 1962

1382. Thomas, M., Das psychische Erlebnis im Werk von Augustinus, in: Wis- senschaft und Weisheit, Zeitschrift fiir augustinisch-franziskanische Theologie und Philosophie in der Gegenwart, 35. 1972

1383. Thompson, E. A., The Settlement of the Barbarians in Southern Gaul, in: The Journal of R. Stud., Vol. 46, 1956

1384. Thompson, E. A., The Conversion of the Visigoths to Catholicism, Not­tingham Mediaeval Studies 4, 1960

1385. Thompson, E. A., Christianity and the Northern Barbarians, in: Momigli­ano (Hg ). The Conflict, 1964

1386. Thompson, E. A, Zosimus on the End of Roman Britain, Antiquity 30, 1956

1387. Thompson, E. A., A History of Attila and the Huns, 1948

1388. Thompson, E. A., The Visigoths from Fritigem to Euric. Historia 12, 1963

1389. Thompson, E. A., The Visigoths in the Time of Ulfila, 1966

1390. Thompson, E. A., The Historical Work of Ammianus Marcellinus, 1947

1391. Thomdike, L., A history of magic and experimental science, 1923

1392. Thraede, K„ Das antike Rom in Augustins De civitate Dei. Recht und Grenzeneines verzerrten Themas, in: JbAC 20, 1977

1393. Thiir, G./Pieler, P. E.. Gerichtsbarkeit, RAC X, 1978

1394.Tinnefeld, F., Synesios von Kyrene: Philosophic der Freude und Leiden- sbewaltigung. Zur Problematik einer spatantiken Personlichkeit, in: C. Gnilka/W. Schetter (Hg.), Studien zur Literatur der Spatantike, 1975

1395. Tinnefeld, F., Die fruhbyzantinische Gesellschaft. Struktur — Gegen- satze — Spannungen, 1977

1396. Titius, A., Unser Krieg. Ethische Betrachtungen, 1915

1397. Todt, H. E., Theologie und Volkerrecht. Eine Priifung gemeinsamer his- torischer und gegenwartiger Probleme angesichts der Mitverantwortung fiir den Weltfrieden. in: Picht/Eisenbart, Frieden und Volkerrecht, 1973

1398. Tondi, A, Die Jesuiten. Bekenntnisse und Erinnerungen, 1961

1399. Toynbee, A. J., Das Chnstentum und die Religionen der Welt, 1959

1400. Toynbee, A. J., Der Gang der Weltgeschichte, I, 1970

1401. Treitinger, O., Die ostromische Kaiser- und Reichsidee nach ihrer Ge- staltung im hofischen Zeremoniell, 1938

1402.Treitschke, H. v., Deutsche Geschichte im Neunzehnten Jahrhundert (5 Bde., 1879-1894)

1403. Treitschke, H. v.. Historische und politische Aufsatze, Bd. 2, 6. A., 1903

1404.                      Trodtsch, E., Die Soziallehren der christlichen Kirchen und Gruppen, 1, 1912

1405. Tscherikover. V., Hellenistic Civilization and the Jews, 2. A.. 1961

1406.Tiichle, H„ Kirchengeschichte Schwabens, 1. Bd.: Die Kirche Gottes im Lebensraum des schwabisch-alamanischen Stammes, 2. A., |ca.) 1955

1407.                      Tullius, F., Die Ouellen des Amobius im 4., 5. und 6. Buch seiner Schrift «Adversus nationes», 1934

1408.Tusculum Lexikon der griechischen und lateinischen Literatur vom Al­tertum bis zur Neuzeit, 1948

1409.   Ueding, L., Die Kanones von Chalkedon in ihrer Bedeutung fiir Monchtum und Klerus, in: Grillmeier/Bacht, II, 1953

1410. Uhlemann, F. G., Ephrams des Syrers Ansichten von dem Paradiese und der Fall des ersten Menschen, in: ZHT, I, 1832

1411. Ulbrich, H , Augustins Briefe zur entscheidenden Phase des Pelagianisc- hen Streites (Von den Verhandlungen in Jerusalem und Diospolis im Jahre 415 bis zur Verdammung des Pelagius im Jahre 418), in: Revue des etudes augustini- ennes 9, 1963

1412.Ullmann, W,, Die Machtstellung des Papsttums im Mittelalter. Idee und Geschichte, 1960

1413. Ullmann, W„ Leo I. and the Theme of Papal Primacy, JThS, 1960

1414. Ullmann, W.. Gelasius I (492-496). Das Papsttum an der Wende der Spatantike zum Mittelalter. 1981

1415. Vasiliev, A. A, Justin the First. An Introduction to the Epoch of Justi­nian the Great, 1950

1416.Vaux, R. de, Tempel. in: LThK, 2. A. IX, 1964

1417. Vemadsky, G.. Das friihe Slawentum. Das Ostslawentum bis zum Mon- golensturm, in: Valjavec. F. (Hg.), Friihes Mittelalter, 1956

1418. Vierhaus, R., Rankes Begriff der histonschen Objektivital, in: R. Kosel- leck/W. J. Mommsen/J. Riisen (Hg.), Objektivitat und Parteilichkeit in der Ge- schichtswissenschaft, 1977

1419.Vittinghoff. F„ Eusebios als Verfasser der Vita Constantini, RhMus 96, 1953

1420. Vogelstein, M., Kaiseridee — Romidee und das Verhaltnis von Staat und Kirche seit Constantin, 1930

1421. Vogt, H.-J., Cyrill von Alexandrien, in: M. Greschat (Hg ), Alte Kirche II, 1984

1422. Vogt, J., Kaiser Julian und das Judentum, 1939

1423. Vogt, J.. Zur Frage des christlichen Einflusses auf die Gesetzgebung Konstantins des GroBen, in: Festschrift fiir Leopold Wenger, II, 1945

1424.Vogt, J., Synesios gegen Andronikos: der philosophische Bischof in der Krisis, in: Fleckenstein/Schmid, Adel und Kirche, 1968

1425. Vogt. J., Constantin der GroBe und sein Jahrhundert, 1949

1426.Vogt, J., Die Vita Constantini des Eusebius iiber den Konflikt zwischen Konstantin und Licinius, in: Historia 2, 1954

1427.Vogt, J., Der Niedergang Roms. Metamorphose der antiken Kultur, 1965

1428. Vogt, J., Pagans and Christians in the Family of Constantine the Great, in: Momigliano (Hg ), The Conflict. 1964

1429. Vogt, J., Constantinus der GroBe, RAC III, 1957

1430. Vogt, J., Die kaiserliche Politik und die christliche Mission im 4. und 5. Jahrhundert, in: Frohnes/Knorr (Hg.). Die alte Kirche, 1974

1431. Voigt. K., Staat und Kirche von Konstantin dem GroBen bis zum Ende der Karolingerzeit, 1936. Neudruck 1965

1432.Volk, L., Hitlers Kirchenminister. Zum Versuch einer Gesamtdarstellung des Kirchenkampfes im NS-Staat, in: D. Albrecht (Hg.), Kath. Kirche im Dntten Reich. Eine Aufsatzsammlung zum Verhaltnis von Papsttum, Episkopat und deuts- chen Katholiken zum Nationalsozialismus 1933— 1945, 1976

1433.  Volk, L., Zwischen Geschichtsschreibung und Hochhuthprosa. Kriti- sches und Grundsatzliches zu einer Neuerscheinung iiber Kirche und Nationalso­zialismus, In: D. Albrecht (Hg.), Kath. Kirche im Dritten Reich. Eine Aufsatzsam­mlung zum Verhaltnis von Papsttum, Episkopat und deutschen Katholiken zum Nationalsozialismus 1933-1945, 1976

1434. Volk. L., Die Kirche in den deutschsprachigen Landern (Deutschland, Osterreich, Schweiz), in: Handbuch der Kirchengeschichte VII, Die Weltkirche im 20. Jahrhundert, 1979

1435. Voelkl, L.. Der Kaiser Konstantin, Annalen einer Zeitenwende, 1957

1436.Voelkl, L., Die konstantinischen Kirchenbauten nach Eusebius, in: Rivis- ta di Archeologia della Libia 29, 1953

1437.Vollmann, В., Studien zum Priszillianismus. Die Forschung, die Ouellen, der funfzehnte Brief Papst Leo des GroBen, 1965

1438. Volz, P., Das Damonische in Yahwe, 1924

1439. Voobus, A, History of Ascetism in the Syrian Orient. A contribution of the history of culture in the Near East. I, The origin of ascetism. Early monasti cism in Persia, 1958

1440. Voobus, A., Entdeckung einer unbekannten Biographic des Athanasius v. Alexandrien. Eine angeblich von Amphilochius von Ikonium verfafite Vita, in: ByZ, 71, 1978

1441. Voss, B. R„ Beriihrungen von Hagiographie und Historiographie in der Spatantike, in: FS. 1970

1442. Vries, W. de, Der «Nestorianismus» Theodors von Mopsuestia in seiner Sakramentenlehre, OrChrP 7, 1941

1443.Vries, W. de, Die syrisch-nestorianische Haltung zu Chalkedon. in: Grill- meier/Bacht, Das Konzil von Chalkedon I. 1951

1444.Vries, W. de. Die Kollegialitat auf Synoden des 1. Jahrtausends

1445. Vries, W. de, Das Petrusamt im ersten Jahrtausend, in: K. Lehmann (Hg.), Das Petrusamt .... 1982

1446.Vries, W. de. Die Obsorge des hi. Basilius um die Einheit der Kirche im Streit mit Papst Damasus, in: A. Rauch/P. Imhof (Hg.). Basilius, Heiliger der Einen Kirche, 1981

1447.Vries, W. de, unter Mitarbeit von O. Barlea J. Gill, M. Lacko, Rom und die Patriarchate des Ostens, 1963

1448.Waas, M., Germanen im romischen Dienst (im 4 Jh. n. Chr.), 2. A, 1971

1449.Wagner, F., Zweierlei MaB der Geschichtsschreibung - eine offene Fra ge, in: Saeculum X, 1959

1450.Wagner. N„ Getica. 1967

1451.Waldstein, W„ GeiBelung, RAC IX, 1976

1452.                      Wallace-Hadrill, D. S., Eusebius von Caesarea, in: Theolog. Realenz., X, 1982

1453. Walter. J. v.. Die auBere Geschichte der Christianisierung der Germa­nen, in: W. Kiinneth/H. Schreiner (Hg.), Die Nation vor Gott. Zur Botschaft der Kirche im Dritten Reich, 4. veranderte A., 1934

1454. Walterscheid, J., Heilige Deutsche Heimat. Das deutsche Kirchenjahr mit seinen Festen, seinem Volksbrauch, den Volksheiligen, religioser Literatur und religioser Kunst, I, 1936

1455. Wampach, C., Das Apostolat des hi. Willibrord in den Vorlanden der eigentlichen Frisia. Aktuelle Fragen um dessen raumliche Bestimmung, in: Anna len des historischen Vereins fiir den NiederThein, 1954

1456. Warmington, В. H., The North African Provinces from Diocletian to the Vandal Conquest, 1954

1457.Weber, M., GrundriB der Sozialokonomik, III. Bd., 1. und 2. Halbband, 3 A, 1947

1458.Weber, M., Die «Objektivitat» sozialwissenschaftlicher und sozialpolitis- cher Erkenntnis, in: Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre, 3. A., 1968

1459.Weber, M., Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre, 3. A, 1968

1460. Weber, W., Die Vereinheitlichung der religiosen Welt. Probleme der Spatantike, 1930

1461.  Weckwerth, Das altchristliche und das friihmittelalterliche Kirchen- gebaude, ZKG. LXIX. 1958

1462.Weibull, C., Die Auswanderung der Goten aus Schweden, 1958

1463. Weigand, R„ Die bedingte EheschlieBung im kanonischen Recht. Ein Beitrag zur Geschichte der Kanonistik von Gratian bis Gregor IX., 1963

1464.Weigl, A M., SOS aus dem Fegfeuer, 1970

1465. Weijenborg, R., Zum Text und zur Deutung von Ammianus, Romische Geschichte 29, 3,9. in: Klio, 1975

1466. Wein, M. (Hg.), Ich kam, sah und schrieb. Augenzeugenberichte aus fiinf Jahrtausenden, 1964

1467. Weinberg, J. P., Demographische Notizen zur Geschichte der nachexi- lischen Gemeinde in Juda, in: Klio, 54, 1972

1468.Weinel. H.. Die Stellung des Urchristentums zum Staat, 1908

1469.Weinel. H., Biblische Theologie des Neuen Testaments. 4. A, 1928

1470.Weinreich, O., Antikes Gottmenschentum, in: Neue Jahrbucher fiir Wis- senschaft und Jugendbildung, 1926

1471.Weinstock, S., Divus Julius. 1971

1472.  WeiBengruber, F., Zu Augustins Definiton des Staates, Rom. Hist. Mittlg. 22, 1980

1473.  Weitzel, J., Begnff und Erscheinungsformen der Simonie bei Gratian und den Dekretisten, 1967

1474. Wellhausen, J., Uber den geschichtlichen Wert des zweiten Makkabaer- buches im Verhaltnis zum ersten. in: Nachrichten von der Konigl. Gesellschaft der Wissenschaften zu Gottingen. Philol.-hist. Klasse, 1905

1475. Welter, J., Schopenhauer, in: Deschner, K. (Hg.), Das Christentum im Urteil seiner Gegner, I, 1969

1476.Wendland, J.. Handbuch fur Sozialethik, 1916

1477. Wengst, K., Haresie und Orthodoxie im Spiegel des ersten Johannes- briefes, 1976

1478. Wenskus, R.. Stammesbildung und Verfassung, 2. A.. 1977

1479.  Wermelinger, O., Rom und Pelagius. Die theologische Position der romischen Bischofe im pelagianischen Streit in den Jahren 411 — 432, 1975

1480. Wemer, H„ Barbarus, in: Neue Jahrbiicher fur das Klass. Altertum, Ge­schichte und deutscher Literatur, 21, 1918

1481. Wemer, J., Die Herkunft der Bajuwaren und der «ostlichmerowingisc- he» Reihengraberkreis, in: Wemer, J. (Hg.), Aus Bayems Frilhzeit, 1962

1482. Wemer, J. (Hg.), Aus Bayems Friihzeit, 1962

1483.Wemer, M.. Der EinfluB paulinischer Theologie im Markusevangelium. Eine Studie zur neutestamentlichen Theologie, 1923

1484. Wemer, J. W./Ewig. E. (Hg.), Von der Spatantike zum friihen Mittelal­ter. Aktuelle Probleme in historischer und archaologischer Sicht. 1979

1485.Wemer, M., Der protestantische Weg des Glaubens, I, 1955

1486.Wemer, M„ Die Entstehung des christlichen Dogmas, problemgeschicht- lich dargestellt, 1941

1487. Wes, M.. A, Das Ende des Kaisertums im Westen des romischen Rei- ches, 1967

1488. Wesendonk, G. v., Bardesanes und Mani, in: Acta Orientalia 10, 1932

1489. Weth, G., Die Heilsgeschichte, 1931

1490. Wetter, G. P., «Der Sohn Gottes». Eine Untersuchung iiber den Charak- ter und die Tendenz des Johannes-Evangeliums. Zugleich ein Beitrag zur Kennt- nis der Heilandsgestalten der Antike, 1916

1491. Wetzer, H. J./Welte, B. (Hg.), Kirchen-Lexikon oder Encyklopadie der katholischen Theologie und ihrer Hilfswissenschaften, 11 Bande, 1847 ff

1492. Weyman, C., Vier Epigramme des hi. Papstes Damasus, 1905

1493. White, H.. The Historical Text as Literary Artefact, in: R. H. Canary/H. Kozicki (Ed.), The Writing of History. Literary Form and Historical Understan­ding, 1978

1494. Wickert, U„ Episkopalismus, in: Theologische Realenzyklopadie, Bd. XI, 1983

1495. Wickert, U.. Cyprian, in: M. Greschat (Hg ). Alte Kirche, I, 1984

1496. Wickham. L. R„ Eutyches/Eutychianischer Streit. in: ThRe, X, 1982

1497. Widengren, G. W.. Mani und der Manichaismus, 1961

1498. Widmann, M.. Geschichte der Alten Kirche Im Unterricht, 1970

1499. Wikenhauser, A., Die Apostelgeschichte und ihr Geschichtswerk, 1921

1500. Wikenhauser, W„ Einleitung in das Neue Testament, 2. A., 1956

1501. Wildberger, H., Samuel und die Entstehung des israelitischen Konig- tums, in: ThZ. 13, 1957

1502.Wilhelm, K, Metz, H. B„ Rahner, K„ Wolf, E. u. a., Die Antwort der Re­ligionen, 1964

1503.  Willebrands, J., Die Zukunft der okumenischen Bewegung. in: Zehn Jahre Vatikanum II, 1976

1504.Williams, A. L., Adversus Judaeos. A bird's-eye view of Christian Apolo- giae until the Renaissance, 1935

1505. Willis, G. G, Saint Augustine and the Donatist Controversy, 1950

1506. Windelband, W., Lehrbuch der Geschichte der Philosophie, hg. v. H. Heimsoeth, 14. erganzte Aufl.. 1948

1507. Windisch, H„ Paulus und Christus, 1934

1508. Windisch, H., Der Sinn der Bergpredigt, 1929

1509.  Winheller, E., Lebensbeschreibungen der vorkarolingischen Bischofe von Trier, 1935

1510.  Winkelmann, F., Der trinitarische Streit in zeitgenossischer Sicht, in: Das Altertum. Im Auftrag der Sektion der Altertumswissenschaft bei der Deutsc­hen Akademie der Wissenschaften zu Berlin hg. v. Johannes Irmscher, Bd. 13, 1967

1511.Winkelmann, F., Probleme der Herausbildung der Staatskirche im romi­schen Reich des 4. Jahrhunderts, in: Klio 53, 1971

1512. Winkelmann, F. (Hg ), Ober das Leben des Kaisers Konstantin, 1975

1513. Winkelmann, F., Die Kirchengeschichtswerke im ostromischen Reich, Byzslav, 37,1976

1514. Winkelmann, F., Rolle und Problematik der Behandlung der Kirchen­geschichte in der byzantinischen Historiographie, in: Klio 66, 1984

1515. Winkelmann, F. W., Die Vita Constantini des Euseb. Ihre Authentizitat, ihre Textbezeugung, 1959

1516. Winkelmann, F. W., Zur Geschichte des Authentizitatsproblems der Vita Constantini, in: Klio 40, 1962

1517. Winkler, S., Die Samariter, Klio, 1965

1518 Winowska, U., Die Jungfrau der Offenbarung. Maria gestem und heute, 1958

1519.Winter, E„ Der Friihhumanismus. Seine Entwicklung in Bohmen und de- ren europSlsche Bedeutung fiir die Kirchenreformbestrebungen im 14. Jahrhun­dert, 1964

1520.  Winter, E., Die Sowjetunion und der Vatikan, Teil 3, der Trilogie RuBland und das Papsttum, 1972

1521. Winter-Gunther, E., Die sachsischen Aufstande gegen Karl den GroDen in den Jahren 792 - 804, 1940

1522. Winterswyl, Die Briefe des heiligen Ignatius von Antiochien, 4. A., 1954

1523. Wirth, G., Foderierte Staaten in der spate ren romischen Kaiserzeit, Hi­storia 16. 1967

1524.Wissowa, G., Pauly's Realencyclopadie der classischen Altertumswissen­schaft, 1894 ff.

1525.Wlosok, A., Christliche Apologetik gegeniiber heidnischer Politik bis zu Konstantin, in: H. Frohnes/U. W. Knorr (Hg.), Die alte Kirche, 1974

1526.Wojtowytsch, M., Papsttum und Konzile von den Anfangen bis zu Leo 1 (440-461). Studien zur Entstehung der Oberordnung des Papsttums iiber Konzile, 1981

1527. Wolf, E., Haresie, in: Die Religion in Geschichte und Gegenwart. 3. A, III, 1959

1528. Wolffheim, H-, Hans Henny Jahnn, 1894-1959, in: K. Deschner (Hg ), Das Christentum im Urteil seiner Gegner II, 1971

Wolfram, H„ Gotische Studien 1. Das Richteramt Athanarichs, in: MlOG, 83, 1975

1539 Wytzes, J.. Der letzte Kampf des Heidentums in Rom, 1977

1540. Yallop, D. A., Im Namen Gottes? Der mysteriose Tod des 33-Tage-Pap- stes Johannes Paul I., Tatsachen und Hintergriinde. 1984

1541. Young, F. M., A Reconsideration of Alexandrian Chnstology. in: JEH, Cambridge. 22. 1971

1542. Zeiflig, Pastor, Kriegs-Pfingst-Predigt iiber Hesekiel 36, 26-27, gehalten am I. Pfingstfeiertag, den 23. Mai 1915 in der Jakobikirche zu Dresden

1543. Zellinger, J., Der Beifall in der altchristlichen Predigt, in: Festgabe Alois Knopfler, 1917

1544.  Zepf. M., Zur Chronologie der antidonatistischen Schriften Augustins, ZNW 28, 1929

1545.  Ziegler, A. K., Pope Gelasius 1 and his Teaching on the Relation of Church and State, in: CHR. 27, 1942

1546. Ziegler, J., Zur religiosen Haltung der Gegenkaiser im 4. Jh. n. Chr., 1970

1547. Ziegler, J. G„ Die Ehelchre der Ponitentialsummen von 1100-1350. Eine Untersuchung zur Geschichte der Moral- und Pastoraltheologie, 1956

1548. Ziegler, K., Firmicus Matemus, in: RAC VII, 1969

1549. Ziegler, K.-H., Die Beziehungen zwischen Rom und dem Partherreich. Ein Beitrag zur Geschichte des Volkerrechts, 1964

1550. Zockler, О, Askese und Monchtum, 2. und ganzlich neu bearbeitete und stark vermehrte Auflage der «Kritischen Geschichte der Askese», 1. und 2. Bd., 1897

1551.  Zollner, E., Geschichte der Franken bis zur Mitte des 6. Jahrhunderts. Auf der Grundage des Werkes von Ludwig Schmidt unter Mitwirkung von Joa­chim Werner, 1970

1552. Zulli, G., S. Ambrogio e il culto dei Santi, culto dei Martin e delle loro religuie, 1945

1553.Zumkeller, A., Das Monchtum des heiligen Augustinus, 1950

Автор Админ 16 Март 2013, 17:48:00 2119 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

ГЛАВА 6
БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)

«Монофизитство стало национальной религией христиан Египта и Абиссинии, а в VI в. господствовало также в Западной Сирии и Армении; несториаиство, с его сомнениями в Богоматери, распространилось в Месопотамии и Восточной Сирии. Это имело важное политическое последствие: половина Египта и Ближний Восток приветствовали в VII в. арабов как освободителей от религиозного. политического и финансового ига византийской столицы»

К. Босл¹

«...Самое резкое осуждение халкидонского символа веры, как декрета, навязанного восточным церквам, определяет историю следующих двух веков, в период от 451 г. по приблизительно 650 г. То есть, от Халкидона до наступления ислама: этот период открывают ужаснейшие народные восстания и монашеские бунты именно в Египте, Палестине и, отчасти, в Сирии против халкидонского символа веры, а концу этого периода в Армении, Сирии, Египте и Абиссинии наличествуют хорошо организованные национальные монофизитские церкви, преисполненные лютой ненависти к греческой имперской церкви Византин».

П. Каверо²

ВОСТОК В ОГНЕ, ИЛИ «...ДЬЯВОЛ, ТЫ И ЛЕВ»

Великий Собор, который часто сравнивали с «разбойничь­им Собором» и который Харнак/ Harnack называет, «в отли­чие от разбойничьего Собора — разбойничьим и предатель­ским», не принес спокойствия. Напротив, он скорее вызвал волнения. Он явился отправной точкой многих новых бед, скандалов; он стал причиной продолжающегося и по сей день раскола, причем каждая из сторон, как водится, считает «ор­тодоксальной» и «правоверной» именно себя.

Халкидонский Собор был Собором имперской церкви, а его решения стали имперскими законами. И поскольку новое учение воспользовалось искусственными терминами: сущ­ность, природа, субстанция (usia, physis, hypostasis) — кото­рыми греческие философы издавна пользовались достаточно произвольно, то перед спекулянтами и спорщиками от бого­словия открылись практически безграничные возможности не слышать и не понимать друга друга, а также обвинять друг друга в ереси. К тому же введенное латинское понятие «лич­ность» (от греческого: prosopon) не имело одного значения и вызывало, в особенности на Западе, споры вплоть до кончи­ны папы Григория I в 604 г.³

Мы, естественно, не станем обсуждать послехалкидонское развитие с «его вдохновляющим воздействием на духовные истоки христологии» (Грильмейер/ Grillmeier). Боже упаси! Нас интересует самая малость: церковно-политические по­следствия, непрерывные религиозные ссоры, защита «право­верности», «ереси», вечная вражда между церковниками, вся та ненависть, кровь, восстания, использование военной силы, прежде всего в Палестине и Египте, ссылки, заточения, поли­тические убийства, длившиеся десятилетиями конфликты между императорами и папами, покуда, наконец, по прошест­вии семидесяти лет папа Гормизда не объединился с импера­тором Юстином I — все то, что, разумеется, никогда не при­водит. к миру, но лишь усугубляет гонения⁴.

Теперь Халкидонскому церковному собранию быстренько приписали склонность к несторианству. Синодалов даже об­зывали несторианцами, а позднее и «дифизитами» (т. е. сто­ронниками «двух природ»). Ведь именно приверженцы св. Кирилла обнаружили, что его христологию проигнорировали в Халкидоне, а акцент на различение двух природ, сделанный Львом, представляет собой несторианство в чистом виде и чу­довищную «ересь»! (В действительности, и поныне предан­ный проклятию Несторий в богословско-историческом смыс­ле практически подготовил христологическую формулу Халкидона, он приветствовал формулировки Льва и понимал их, как оправдание собственных взглядов, в то время как папа вместе с Собором вторично проклял сосланного в пустыню Нестория! Ныне даже иезуит Вильгельм де Врие/ Wilhelm de Vries, похоже, признает, что соборы несторианской церкви в Персии V—VI вв., быть может за исключением Собора в Селевкии 486 г., исповедуют «совершенно корректную христологию».)⁵

Таким образом, неприятие Халкидона исходило вовсе не от несториан. Оно шло от монофизитов Египта, где преем­ники раскольничьих патриархов существуют и поныне, в никогда не прерывавшейся последовательности, и Сирии — цитаделях монофизитства, где даже монашество, столь пыл­ко почитаемое народом, исповедовало монофизитство. Оно шло от монофизитов Аравии и Абиссинии, куда после 451 г. бежало огромное количество сирийских христиан. Оно шло из Персии и Армении и вызвало отделение целых народов Востока от католицизма. Ведь в VI в. на южном побережье Средиземного моря процветало множество христианских сект: севериане или феодосиане, юлианисты или гайанисты (по-иному: фантазиасты), распавшиеся на ксиститов и аксиститов, ниобиты, тетратеиты, тритеиты и др. Эта ситуация в VII в. оказалась на руку исламу, арабы захватили Палести­ну, Сирию и Египет, чем, отчасти, поспособствовали воз­никновению национальных церквей, существующих и се­годня⁶.

На протяжении всего средневековья монофизитские епис­копы, теологи и историки подвергают нападкам «лжеучение лицемерного Собора», «грязную веру еретического Собора», как в начале IX в. пишет епископ Тагрита Абу Раита, для ко­торого «невежественный Маркиан» всего лишь «второй Иеровоам». Несколько позже копт Севир Эшмунский в своей «Книге Соборов» утверждает, что императрица влепила Диоскору в Халкидоне «сильную пощечину», что дало повод к «продолжению издевательств над Диоскором». Вот и «Энцик­лопедия теологии и церкви»/ «Lexikon fur Theologie und Kirche», прославляя Пульхерию как «наследницу духа ее деда Феодосия I», не забывает упомянуть о ее физической силе. Согласно яковитскому историку Бар-Эбрею (1225—1286 гг.), крупнейшему автору своего народа, святая, вопреки данному ей обету девственности, имела сексуальные отношения со своим мужем, а согласно Несторию — и со своим братом Феодосием. (Фактически в античности, когда некоторые прояв ления ее властолюбия стояли перед глазами современников, Пульхерию не считали святой. Вышеупомянутая «Энциклопе дия» сообщает, что ее почитание «обнаруживается лишь на чиная со средних веков».) Игнатий Ну (Noo), яковитский пат­риарх начала XVI в., говорит о Халкидоне как о «проклятом Соборе», который «проклят устами Господа», и утверждает, что Диоскор заявил «другу дьявола» императору Маркиану: «Довольно того, что у этого Собора три главы: дьявол, ты и Лев»⁷.

Не будем о дьяволе — но Пульхерии, Маркиана и Льва оказалось достаточно для того, чтобы после такого, в общем и целом успешного для Рима Собора весь Восток был объят пламенем.

После того как архиепископ Александрии Диоскор в нояб­ре 451 г. был сослан в Пафлагонию, христианское население города, получив известие об исходе Собора, восстало, и часть александрийского гарнизона была заживо сожжена в церкви, прежде бывшей храмом Сераписа, где она пыталась укрыть­ся. Маркиан призывал александрийцев к единению со «свя­той и католической церковью правоверных». «Тем самым вы спасете свои души и совершите богоугодное дело». Однако вскоре он запретил дальнейшую агитацию против Халкидона и установил для «еретиков» длинный перечень наказаний, очень резко повелев: «Licet iam sacratissima» (разрешено толь­ко святейшее). Бывший приближенный Диоскора архидиакон Протерий (451—457 гг.), который теперь предал патрона, был в ноябре 451 г. возведен в патриарший сан всего лишь четы­рьмя, такими же как он, отступниками-епископами. Лишь по­сле кровопролитных уличных боев ему удалось воссесть на патриаршем троне, который он удерживал с благословения папы и при помощи сильного военного отряда. Народ, монахи и многие клирики продолжали хранить верность Диоскору, а Протерий, «истинный ученик апостолов», по выражению па­пы Льва I, опирался в основном на императора Маркиана. Вскоре после кончины императора, последовавшей в январе 457 г., в Александрии, как мы вскоре убедимся, разразились еще более сильные волнения, в которых и на этот раз больше всех отличились монахи⁸.

На Востоке именно монахи разжигали сопротивление Халкидону. Существовали, правда, монашеские группы, неустан­но агитировавшие в его пользу. Так или иначе, но обе сторо­ны монахи сражались в «первых рядах» (Вахт/ Bacht).

В Палестине еще до окончания Собора вспыхнул крова­вый монашеский бунт. Вожаки монахов Роман и Маркиан, а также монах Феодосий, бывший антипатриархом Иерусалима в 451—453 гг., благочестивый сторонник и последователь Ди­оскора, устраивавший беспорядки еще в Халкидоне, во главе десяти тысяч фанатиков-аскетов захватил Иерусалим и удер­живал его около двадцати месяцев, а затем бежал на Синай. Честолюбивый Ювеналий, иерусалимский патриарх в 422— 458 гг., которого монахи справедливо обвиняли в нарушении «клятв и обещаний» и предательстве богословских взглядов Кирилла, лишился своего престола. В 431 г. в Эфесе он нема­ло поспособствовал Кириллу, а для обоснования своих притя­заний на патриаршее достоинство и для расширения своей епархии за счет Финикии и Аравии представил фальшивые грамоты. В 449 г. он вместе с Диоскором был одним из авто­ритетнейших руководителей «разбойничьего Собора» в Эфе­се и первым из 113 епископов высказался за реабилитацию Евтихия, которого находил «абсолютно правоверным». В Хал­кидоне же он переметнулся на другую сторону. Он позорно предал своего старого союзника Диоскора, поддержал реше­ние о его ссылке и реабилитации Флавиана. Теперь он — сто­ит ли упомянуть о том, что на Востоке он считается святым (поминается 2 июля)? — сломя голову ринулся к императору в Константинополь.

Феодосий, поддержанный народом и монашеством, занял теперь кресло иерусалимского патриарха. Монахи сжигали дома и бесчинствовали. Возвратившийся из Халкидона епис­коп Скифополя Севериан и его свита были забиты ими до смерти. И это был не единственный убитый ими епископ. Многие епископства оказались в руках монофизитов, кото­рые вскоре овладели всей Палестиной. Вскоре они, однако, были изгнаны оттуда, правда, не без вмешательства армии. Это было настоящее побоище. В финансировании восстания принимала участие и императрица Евдокия, вдова Феодо­сия II, с 443 г. жившая в Иерусалиме Рассорившись с двором, она противостояла нападкам Пульхерии, своей ненавистной золовки, и Маркиана на Евтихия. Благодаря Евдокии, ее влия­нию и интригам, от Ювеналия отложились едва ли не все мо­настыри вокруг «святого города». Пребывая в Риме, папа как мог выступал против наймитов антихриста — «банд лжемонахов», о чем он в ноябре 452 г. писал Юлиану Косскому, не преминув упрекнуть пустившегося в бега Ювеналия. Еще за два года до этого Лев возражал даже против упоминания при богослужении имени Ювеналия, наряду с именами Диоскора и Евстафия Беритского. А ведь этого великого фальсификато­ра и перебежчика Господь за его усердное миссионерство сподобил рукоположить в 425 г. в «первые епископы коче­вий» вождя одного бедуинского племени. Впоследствии он, вполне заслуженно, удостоился «почести алтарей» и стал свя­тым. Но в январе 454 г. Льву пришлось поблагодарить госуда­ря за то, что тот силой вернул Ювеналию его кресло. А 4 сен­тября того же года он подстрекал самого патриарха к более решительным действиям Лев потребовал также искоренения евтихиан. Всех их, подобно приверженцам Диоскора, следо­вало отправлять туда, где они будут преследоваться по закону и, таком образом, будут обезврежены⁹.

Император Маркиан, услужливый помощник Пульхерии и папы, который ценил в нем сочетание «царской власти со священническим рвением», еще в Халкидоне обнародовал меры против всех, отвергающих его символ веры: высылка из столицы простых частных лиц, а также смещение военных и клириков. Он считал возможным применение и других нака­заний. Только с февраля по июль 452 г. он издал четыре дек­рета в подкрепление и развитие решений Собора. Четвертый из этих указов — а именно, от 18 июля 452 г. — был направ­лен прежде всего против «евтихиан». Указ запрещал их со­брания, учения, проповеди, им запрещалось рукоположение епископов и священников, а также устройство монастырей. Он запрещал им иметь священников, а монахам-евтихианам создавать любые объединения. Он отказывал им в праве за­вещать и наследовать имущество, они подлежали высылке из Константинополя, а клирики и монахи-евтихиане должны бы­ли покинуть пределы империи. Тем, кто предоставит им при­бежище, грозила конфискация имущества и высылка за пре­делы империи. Слушатели их проповедей облагались штра­фом в десять фунтов золота. Евтихианам он уготовил участь «еретиков» и манихеев. Их антихалкидонские писания подле­жали сожжению, а те, кто хранит и распространяет их — вы­сылке из империи. Вскоре Маркиан и военная сила установи­ли «правоверие»¹⁰.

Этот император со всей жестокостью преследовал и языч­ников. За отправление языческих культов он в 451 г. вводит конфискацию имущества и смертную казнь. Причем конфи­скация и казнь грозили как отправителям культов, так и их участникам, а также лицам, осведомленным об этом. Денеж­ный штраф в 20 фунтов золота, который с 407 г. применялся к нарушившим закон наместникам провинций, Маркиан по­высил до 50 фунтов и распространил его действие на ниже­стоящих чиновников".

ПАПА ЛЕВ ПОДСТРЕКАЕТ ПРОТИВ «ДЬЯВОЛОВ» ХРИСТИАНСКОГО ВОСТОКА

За всеми эти антиеретическими действиями стояла фигура Льва. Он постоянно препятствовал возобновлению дискуссий вокруг решений Собора, стремился держать «еретиков» в уз­де, а монахов-бунтарей — в ссылке в условиях строгой изо­ляции.

Он торжественно извещает епископов Галлии, что после Халкидонского Собора никто не сможет защищать «лжеуче­ние», прекрываясь неведением, «ибо Собор, собравший око­ло шестисот наших братьев-епископов, не дерзнул прибег­нуть к искусной полемике и красноречивому многословию и обсуждать божественно установленную веру... Эту чудовищ­ную ложь дьявольских измышлений святой Собор... наконец, изгнал из Божьей церкви, прокляв этот позор»¹².

В Константинополе против тогдашних «еретиков» (contra temporis nostri haereticos) действовал постоянный викарий Льва Юлиан Косский, выросший в Риме итальянец, епископ города Киос, близ Никеи, владевший греческим языком. По­сле официального уведомления от 11 марта 453 г. о назначе­нии Юлиана на должность папского апокрисиария, папа за­получил там своего, так сказать, аккредитованного при дворе шпиона, соглядатая, доверенного, осведомителя и проводника его идей. Лев постоянно требовал от Юлиана, чтобы он доби­вался от императора преследования «еретиков» и монахов-оппозиционеров через государственные суды. Юлиану надле­жало «в качестве моего представителя (vice mеа functus) при­нять на себя первостепенную заботу о том, чтобы несторианская и евтихианская ереси не возродились где-нибудь, ибо епископу Константинополя недостает католической твердо­сти». «Я же, — пишет Лев, — пока повременю выступать про­тив него самолично, хотя он и заслуживает этого..» Юлиану надлежало не спускать глаз не только с константинопольско­го патриарха, но и с вдовствующей императрицы Евдокии, разжигавшей монашеские бунты в Иерусалиме и во всей Па­лестине, а также монашеские волнения в Египте. Не в по­следнюю очередь епископ Юлиан должен был на благо Рима опекать («в качестве советчика») ханжескую, живущую в «целомудренном браке» императорскую чету, чье пастырское рвение Лев неоднократно славил, а еще чаще настойчиво на­поминал об их долге защищать церковь. Самому монарху Лев рекомендовал «внимать внушениям (suggestiones) Юлиана, как если бы они были моими»¹³.

Этот столь умеренный и гуманный иерарх никогда не до­пускал промедления, если можно было омрачить существова­ние противников, как минимум, заткнуть им рот. Для этого он имел послушное орудие в лице Маркиана, бывшего вое­начальника, повенчанного с монахиней Пульхерией. Он пи­шет ему 15 апреля 454 г.: «Поскольку Вы одобряете все мои начинания во имя спокойствия католической веры, то да будет Вам известно, что мой брат-епископ Юлиан донес мне, что безбожный Евтихий, по заслугам пребывающий в ссыл­ке, по месту отбытия наказания (damnationis loco) отчаянно изливает яд своего кощунства против католицизма и с еще большим бесстыдством изрыгает то, за что его презирает и осуждает весь мир. Тем самым он может ввести в заблужде­ние неискушенных (innocentes) людей. Поэтому мне пред­ставляется весьма разумным, если Ваша Кротость распоря­дится о переводе его в более отдаленное и недоступное мес­то»¹⁴.

В марте 453 г. Лев выразил Юлиану Косскому и св. импе­ратрице Пульхерии свое глубокое удовлетворение всеми дей­ствиями императора. Особенно он был доволен тем, что пра­витель руками comes Дорофея силой оружия восстановил «порядок» в Палестине. При этом многие монахи лишились жизни. Архимандриты Роман и Тимофей подверглись заточе­нию в Антиохии. Лишенного трона антипатриарха Феодосия упрятали в монастырскую тюрьму в Константинополе. В од­ном из посланий к Его Величеству Лев одобрил кровавую ра­боту как дело их веры и «плод императорского благочестия» (vestrae fidei opus, vestrae pietatis est fructus). Больное — изле­чим; волнения — утихомирим. «Я рад... что Ваша империя, ве­домая Христом, спокойна. Пребывая под защитой Христа, она сильна». Лев не прекращал молиться за Маркиана; за два года до его кончины он писал ему: «Бог облагодетельствовал Церковь и римское государство (Res Publica) Вашим здоровь­ем»¹⁵.

ПАПА ЛЕВ ТРЕБУЕТ ОТ ИМПЕРАТОРА ЛЬВА I ИСКОРЕНЕНИЯ «ПРЕСТУПНИКОВ» И ОТВЕРГАЕТ ЛЮБЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ С «ЕРЕТИКАМИ»

Пульхерия, чье «богоугодное усердие святого сердца» па­па неустанно подчеркивал, не забывая при этом добавлять, что она не должна «ослаблять своей активности», скончалась в июле 453 г. Маркиан отошел в мир иной 26 января 457 г. — по-видимому, Бог не услышал молитв Льва о долголетии Его Величества.

Императорский престол, как утверждается, был предло­жен могущественному magister militum Флавию Ардабуру Аспару, «еретику»-арианину, сыну готки и высокородного ала­на. Аспар, бывший с 424 г. по 471 г. римским военачальником, но никогда не являвшийся приверженцем ортодоксии, отка­зался (или его кандидатура была отклонена). Таким образом, 7 февраля пурпур достался — существует мнение, что не без помощи Аспара — одному из его офицеров, ставшему импе­ратором Львом I (457—474 гг.). Аспар, прекрасно зарекомен­довавший себя на службе трем императорам, пал жертвой его необоснованной подозрительности. Лев, строгий католик, свято соблюдавший церковные праздники, особенно почитав­ший св. Даниила Столпника и получивший у католиков про­звище «Великий», в 471 г. приказал убить в императорском дворце Аспара и его сына Патриция, которого сам же Лев возвысил до цезаря. При этом свою роль сыграло ханжеское правоверие правителя и его предубеждение против своей ариански и антихалкидонски настроенной жертвы¹⁶.

Перед лицом усиления монофизитской оппозиции после смерти императора Маркиана (457 г.) папа Лев все решитель­нее настаивал на непреложности Халкидонского символа ве­ры; «любое возобновление обсуждения» того, «что боговдохновенно», или, как он писал в другой раз, «что определено высоким авторитетом (tanta auctoritas) Святого Духа», он пре­секал на корню. Он не только отклонил приглашение посе­тить Константинополь, но и наказал своим легатам, чтобы они, вручив его догматическое послание от 17 августа 458 г. (своего рода приложение к «Догматическому посланию» Флавиану, впоследствии названное Tomus II), не вступали ни в какие дискуссии¹⁷.

    Римлянин продолжал неутомимо выступать против «ерети­ческих заблуждений», которые столь широко распространи­лись на Востоке, особенно в Константинополе, Антиохии и Египте. Он писал епископу Юлиану, что стремится повсюду утвердить то, что «установлено в Халкидоне под сенью Свято го Духа и для блага всего мира». Во имя этого «блага» он обра­щался к епископам, пресвитерам и диаконам, отправлял по­сланников ко двору, например, 17 августа 458 г. — епископов Дамнация и Геминиана, засыпал посланиями нового императо­ра Льва, чьим добродетелям «возрадуются римское государст­во и христианская вера». Как всегда, когда церковь рьяно печется о собственном благе, это неизбежно приводит к бедам для всех других. Папа Лев призывал царствующего filius ecclesiae[2] не медлить с восстановлением «Christiana libertas»[3], что, при любом удобном случае, оборачивается несвободой для всех других. Он заклинает императора, чтобы тот, «во имя еди­ной веры... расстроил все козни еретиков», он неустанно на­страивает его на противостояние «убийцам-безбожникам», «великому коварству», «подлости еретиков», на наказание «преступников». Он требует очищения клира, он призывает правителя «восторжествовать над врагами церкви, ибо велика слава уничтожить оружие враждебных племен (!), но сколь же велика будет Ваша слава, если Вы освободите александрий­скую церковь от безумного тирана!» Отсюда следует, что для папы уничтожение внешних врагов империи и врагов внут­ренних одинаково важно. «Подумай же, досточтимый импера­тор, чем ты можешь помочь своей матери-церкви, которая гор­дится тобой больше, чем другими своими сыновьями». Льву «Великому» угодно было насилие и применение оружия, толь­ко бы не Собор и религиозные дискуссии. Он избегал каких-либо диспутов, в особенности по вопросам веры. Он постоян­но твердил императору, что должна быть исключена всякая возможность переговоров, тут же заявляя: «Хотя мы и не жаж­дем мести, но не можем идти на союз со слугами дьявола»¹⁸.

Как всегда свою радикальную нетерпимость папа камуф­лирует пышными фразами. Вышеприведенный пассаж очень напоминает уже процитированное и прокомментированное нами высказывание св. Иеронима: «Мы тоже желаем мира, мы не просто желаем его, мы его требуем — но только мира Христа, истинного мира». Налицо та же позиция и то же ли­цемерие.

Послания Льва на Восток — это типичное подстрекатель­ство, прикрывающееся благочестивой фразеологией. Они по­стоянно возвращаются к одной и той же теме, они постоянно подталкивают к порабощению, изоляции и уничтожению противника, который вновь и вновь именуется безбожным, злонамеренным, дьявольским и преступным, который грубо дьяволизируется. Лишь «антихрист и дьявол» осмелились бы, внушает папа императору Льву I 1 декабря 457 г., пойти на штурм «неприступной крепости»; лишь те, «кто не могут быть обращены из-за своего жестокосердия, кто под видом духовного рвения сеет семена лжи и выдают их за плоды сво­их поисков истины». Необузданная ярость и слепая нена­висть «породили деяния, о которых нельзя упомянуть без презрения и отвращения — но... наш Господь Бог щедро оза­рил Ваше Величество своими таинствами. Поэтому Вы никог­да не должны забывать: императорская власть дана вам не только для управления миром, но прежде всего (!) — для за­щиты церкви (sed maxime ad Ecclesiae praesidium)... Итак: Ва­ша слава приумножится, если в добавление к Вашему импе­раторскому венцу, вы получите из рук Господа корону веры, если Вы восторжествуете над врагами церкви!»¹⁹

А ведь папа требует сокрушить не кого-нибудь, а христиан и священнослужителей, это их он презирает и ненавидит, их он обвиняет в лживости, в ненависти, в необузданной ярости, это их он называет «антихристами и дьяволами». Что ж, та­ким был с самого начала язык «лучших», высших христиан­ских кругов (кн. 1, гл. 3).

Многие апологеты, которые упрекают штудии критически настроенных исследователей, например, Эриха Каспара/ Erich Caspar, а еще в большей степени работы Эдуарда Швартца/ Eduard Schwartz, Иоганна Галлера/ Johannes Haller и многих других, за «перегруженность исключительно полити­ческим подходом», со своей стороны, приложили колоссаль­ные усилия, чтобы представить лейтмотив пап не политиче­ским, а «истинно-религиозным» (например, Фриц Гофманн/ Fritz Hofmann), но все же вынуждены «подчеркнуть, что «бо­рьба вокруг Халкидона», на протяжение более чем полувека «находившаяся в эпицентре папских усилий», велась «в основном в сфере политики»²⁰.

Но то, что ведется в основном в сфере политики, и пред­ставляет собой в основном политику, только политику и иск­лючительно политику, то есть борьбу за власть: власть над собственной церковью; власть над конкурирующими церква­ми; власть над всеми. История тому свидетель! Религия — всего лишь камуфляж, лишь средство для достижения цели. То, что многие искренние и добропорядочные — но недоста­точно сведущие — христиане все это видят, чувствуют и вое принимают по-другому, не может изменить фактов и самой реальности. Правда, эти-то христиане, эти «религиозные си­лы» сами — часть этой реальности и, являясь ее основой, ее предпосылкой, они-то и делают реальность возможной. Но все это «частности». То же, что бессовестно использует эти «частности» и постоянно злоупотребляет ими (порой, пребы­вая в самообмане, делая оговорку, будто «народ заслуживает сострадания») — и есть История, Всемирная история: крими­нальная история христианства.

СРАЖЕНИЯ ЗА ВЕРУ МЕЖДУ ХРИСТИАНАМИ

Христологический спор ураганом пронесся по Восточной Римской империи. Трудно передать всю остроту противостоя­ния халкидонитов и монофизитов, которое началось в сере­дине V в. и длилось вплоть до конца VI в. Клевете, низложе­ниям, ссылкам, мятежам, интригам и убийствам не было кон­ца. Часть христиан пыталась упразднить формулу Халкидона, а другая — отстаивала ее. Серьезно враждовавшие между со­бой монофизиты, однако, были едины в противостоянии «проклятому Собору» Халкидона и Риму. Постоянно прово­цируемое ортодоксией насилие со стороны государственной власти: гонения и пытки — только усугубляли межконфесси­ональную вражду и обостряли сопротивление. А компромис­сы, к которым стремились отдельные императоры, времен­ные уступки и готовность закрыть на что-то глаза — все это наталкивалось на абсолютную непримиримость католицизма. Как и обычно, дело было вовсе не в христологической бол­товне или догмате о двух природах, а в борьбе за авторитет, в честолюбии, в деньгах и власти и, не в последнюю очередь, в национализме египтян и сирийцев. Ибо сколь бы ни разжига­ли религиозную вражду — за ней стояла «национальная» бо­рьба ориенталов за существование. За ней стоял и тесно с ней переплетался социальный антагонизм между местными, сирийскими семитами или коптами, автохтонными феллаха­ми Нильской долины, и пришлыми — тонким слоем более или менее образованных греческих землевладельцев, кото­рые, опираясь на имперских чиновников, полицию, армию и духовенство, примкнули к официальной имперской церкви. И от этого господствующего класса, от этих бессовестно экс­плуатировавших местное население чужеземных угнетателей оно искало защиты у безмерно боготворимого им монашест­ва и у своих епископов, которые, разумеется, тоже эксплуа­тировали народ как могли²¹.

Но на основной сцене разыгрывался религиозный спек­такль.

Противники Халкидона восставали прежде всего в Алек­сандрии — оплоте оппозиции. И если папа Лев в 454 г гово­рит о «тьме Египетской», то тьма над Александрией была еще беспросветней²².

Александрийского патриарха Диоскора, который был низ­ложен в Халкидоне как сторонник Евтихия, сменил верный решениям Собора католик Протерий (451—457 гг.), от кото­рого Лев потерпел поражение в споре о сроках празднования Пасхи, что было воспринято Римом крайне болезненно. Вско­ре после смерти императора Маркиана 26 января 457 г. Протерию был противопоставлен монофизитский монашествую­щий священник Тимофей (457—460 гг.), по прозвищу Элур (Кот), приверженец Диоскора, канонически рукоположенный двумя епископами 16 марта. В течение многих лет он настра­ивал александрийских монахов против Протерия. Утвержда­лось, что по ночам он, в образе ангела, являлся перед кельями анахоретов и заклинал их избегать Протерия, а Тимофея (т. е. его самого) избрать патриархом. Если эта, по-разному переда­ваемая из уст в уста, история правдива, то из нее видно, чего можно ожидать от монахов, если же это вымысел — то он по­казывает, на что способны люди, а они во все времена, по всей видимости, способны на все. Тимофей Элур был, одна­ко, немедленно арестован императорским наместником, изг­нанного Протерия вернули в Александрию с помощью армии, но уже 28 марта он был убит во время богослужения (не то в «чистый четверг», не то в «страстную пятницу») разъяренной толпой христиан в церкви Св. Квирина. Его труп был осквер­нен, разорван на части и сожжен. Он стал святым римской церкви (поминается 28 февраля).

После этого архиепископ Тимофей Элур, которого Лев I называет «гнусным убийцей» (parricidia) — во всяком случае убийства были ему на руку — «очистил» египетский еписко­пат от своих противников. Всех епископов, которые противи­лись ему, он низложил. Папу, а также патриархов Константи­нополя и Антиохии он на синоде в Александрии предал ана­феме, по всей видимости, в отместку за свержение Диоскора, возвышение Константинополя и за отказ в Халкидоне от христологии Кирилла. Но в 460 г. император по настоянию папы, завалившего Восток посланиями и заклинавшего пра­вителя стать не только владыкой мира, но и защитником церк­ви, распорядился об удалении александрийца. Тимофей Элур был сослан сначала в Пафлагонию, а затем и в Крым. На александрийский трон взошел рукоположенный десятью епи­скопами Тимофей Салофакиал («Размазня») — «новый Давид по кротости и терпению» (о Давиде см.: кн. 1, стр. 74)²³.

В августе 460 г. Лев еще направлял в Египет поздравления и предостережения — последние дошедшие до нас его посла­ния. Обрадованный, он поздравлял «Размазню» с назначени­ем, одобрял императора Льва за изгнание предшественника, «гнусного отцеубийцы» — и осенью следующего года, а именно: 10 ноября — скончался²⁴.

Лев I, первая выдающаяся личность в истории папства, яв­лявший собой превосходную смесь ловкого прагматика со столь же искусным доктринером, своими повадками напоми­нал, по меткому определению Галлера/ Haller, скорее лису, чем льва. Перед вышестоящими, например, перед императо­ром Львом I, он мог пресмыкаться настолько беззастенчиво, как если бы был ярым поборником цезарепапизма. Он мог, ес­ли это было выгодно, изображать из себя повелителя даже в общении с вышестоящими персонами. Дипломат до мозга кос­тей, он умел переть напролом и ретироваться, кланяться и по­пирать ногами, и пыжиться, как никто другой. Но прежде все­го, он умел донимать собственный клир мелочными придирка­ми. Он мог вызывать на ковер будущих святых и отказывать «жалким» рабам в священническом сане. Он мог требовать от паствы смирения и покорности, сам же претендовал на вер­ховную власть над всей церковью, на высший чин и высшие почести, упирая при этом на свою личную скромность. Но прежде всего, он мог безжалостно преследовать и санкциони­ровать преследование всего, что шло вразрез с католицизмом, заточая, ссылая и физически уничтожая, одновременно про­возглашая любовь к ближнему и к врагу, всепрощение и отказ от мщения. Он манипулировал императорами, не позволяя им слишком сильно манипулировать собой. Его не волновало ослабление Западной Римской империи, более того, он исполь­зовал ее бессилие в своих целях. Остатки ее сил он направил на борьбу с Востоком, чтобы и из этого извлечь выгоду, хотя под конец жизни это удавалось ему все меньше. И все же ре­шения Льва на века отложили свой отпечаток на церковное право. А его авторитет был столь высок, что его послания ста­ли излюбленным объектом христианских фальсификаторов²⁵.

ПАПА ИЛАРИЙ, ИМПЕРАТОР АНТЕМИЙ И ГРОТЕСКНОЕ ХРИСТИАНСТВО РАЗБОЙНИКОВ-ПРАВИТЕЛЕЙ

19 ноября на папский трон взошел, «не по заслугам, но милостию Божией», сардинец Иларий (461—468 гг.) — тот са­мый диакон римской церкви, который некогда столь поспеш­но улизнул с «разбойничьего Собора» и в благодарность за свое спасение воздвиг в Риме капеллу.

Восточный опыт запал ему в душу. Он писал, за редким исключением, только западным адресатам, прежде всего ис­панским и галльским епископам. На все семь лет его понти­фиката не приходится ни одного послания относительно христологических проблем Халкидона, более того, если не принимать во внимание один крохотный фрагмент — ни од­ного послания на Восток. Это объясняется не только неспо­койной обстановкой в южной Галлии, вторжениями туда гер­манцев, узурпацией епископского трона Нарбонны Гермесом, ограничением последнего в правах, а также непрекращаю­щимся противостоянием Арля и Вьенны и волнениями в Ис­пании. Ведь находил же папа время для преследования рим­ских «македониан», которым симпатизировал император Антемий. Находил он время и для возведения шикарных постро­ек: продолжалось совершенствование Латерана, восстанавли­вались после вандальских погромов другие «Божьи дома» — собор Св. Петра, собор Св. Павла и Сан-Лоренцо. Римская церковь уже была самой богатой церковью христианского мира, куда богаче константинопольской и александрийской церквей. В то время как город постепенно хирел, беднел и де­градировал, соборы блистали сказочной роскошью: купели с серебряными оленями, исповедальни с золотыми арками, усыпанные драгоценными камнями кресты и сверкающие драгоценностями алтари... Однако во всей папской коррес­понденции «ни слова о религиозной проблематике...» (Уль­ман/ Ullmann)²⁶.

Во внешней политике император Лев I, фанатичный като­лик, уже задолго до Юстиниана предпринял колоссальные усилия для сокрушения государства вандалов-ариан. Их вера была столь же ненавистна католикам-римлянам, как и их гер­манское происхождение и германские обычаи.

Поскольку на Западе с конца 465 г. императорский трон был вакантен, Лев I в 467 г. провозгласил цезарем Запада зятя Маркиана Антемия. Антемий, победитель остготов и гуннов, вторгся со своей армией в Италию, стал августом и угрожал Гейзериху, что Восточная империя объявит войну, если не прекратится его враждебность по отношению к Западной Рим­ской империи. Когда же Гейзерих сам объявил войну, Кон­стантинополь снарядил армию, затратив огромную сумму в 64 тысячи фунтов золота и 700 тысяч фунтов серебра, чем объяс­няли финансовые трудности Византии даже следующего века. Необходимо было сокрушить государство «еретиков»-германцев в Африке. Война с вандалами, в которой шурин Льва Васи­лиск, брат императрицы Верины, в 468 г. командовал 1100 бое­выми судами и более чем 100 тысячами солдат (цифры явно за­вышены), закончилась полным поражением. Победа была поч­ти в кармане, если бы не хитроумие старого Гейзериха, кото­рый свел на нет все успехи Константинополя²⁷.

Император Антемий (467—472 гг.) был индифферентен к религии, если не втайне враждебен христианству. Назначив на должность городского префекта философа-язычника, он настроил против себя папу Илария. Его терпимость в отноше­нии язычников и «еретиков» вызывала подозрения, и в конце концов он стал жертвой всесильного на Западе Рицимера, «крестного отца» императоров, полагавшего, что его положе­ние находится под угрозой. В 472 г. Рицимер возвысил до ав­густа сенатора Флавия Аниция Олибрия, мужа Плациды, до­чери Валентиниана III, и в итоге длившейся пять месяцев гражданской войны захватил Рим. Горстка германцев, хрис­тиан арианского толка, 11 июля пронеслась, грабя и убивая, через измученный голодом и чумой город. Один из источни­ков (справедливости ради заметим, что сообщения источни­ков разнятся) утверждает, что этой участи избежал только Ватикан, в котором уже тогда было множество монастырей и церквей, а также собор Св. Петра. После боев на улицах им­ператор Антемий был разрублен на куски в церкви Св. Хрисогона. Но уже в середине следующего месяца скончался и сам Рицимер, погребенный в им же построенной (восстанов­ленной?) церкви Св. Агаты на Субуре. Через несколько не­дель за ним последовал Олибрий. Оба они умерли от чумы²⁸.

Поскольку в начале 474 г. в Константинополе скончался император Лев, дальнейшее вмешательство в дела Запада, где незадолго до этого вновь обострились отношения с Гейзерихом, оказалось невозможным. А на Востоке религиозные вол­нения настолько сотрясали империю, что оба следующих пра­вителя, в большей или меньшей степени, шли навстречу монофизитам. Наступало время политического гротеска.

Лев I в 473 г. объявил своим соправителем и преемником своего внука Льва, сына Зенона. После смерти Льва I 18 января 474 г. Зенон, его подлинное имя: Тарасис Кодисса (474— 475 гг. и 476—491 гг.), ненавидимый народом атаман исаврийских разбойников, в феврале повелел провозгласить себя ав­густом и соправителем. Он стал первым императором, коро­нованным патриархом. Его маленький сын Лев II не дожил до конца года. В этих обстоятельствах вдовствующая императри­ца Верина стремилась обеспечить пурпур своему любовнику и угрожала Зенону дворцовым переворотом. В январе 475 г. император сломя голову бежал на свою разбойничью родину, прихватив с собой государственную казну, в то время как столичный христианский люд вырезал исаврийцев. Трон, во­преки всем расчетам, достался не любовнику Верины, а — на восемнадцать месяцев — ее брату Василиску (475—476 гг.), возможно германцу, позорно проигравшему войну с вандала­ми. Он отрядил против Зенона его родственника, еще одного вожака исаврийцев Иллоса, правоверного христианина, кото­рого император склонил щедрыми посулами на свою сторону. Вместо того чтобы устранить Зенона, Иллос, и прежде оказы­вавший тому услуги, вновь переметнулся на его сторону и вместе с патриархом Акакием сделал ставку на возвращение Зенона. Уже в конце августа 476 г. Зенон вновь обрел власть, причем не в результате военной победы (он уже готов был обратиться в бегство перед полководцем Василиска небезыз­вестным Галаном, официальным любовником императрицы), но благодаря подаркам и обещаниям. Он удерживал власть, вопреки своей непопулярности в народе и сенатских кругах и непрекращающимся гражданским войнам. Зенон приказал устранить узурпатора Василиска, а также его жену и сына. А возвратившиеся вместе с ним его земляки бесчинствовали пуще прежнего²⁹.

Политическая смута еще больше усугубляла и осложняла смуту религиозную.

Император Василиск, впоследствии умерший от голода вместе со своей семьей в каком-то пересохшем водосборнике Малой Азии, пытался укрепить свою власть, обретенную им после успешного мятежа против Зенона, последовательной промонофизитской политикой. Под влиянием вернувшегося из шестнадцатилетней ссылки александрийского патриарха Тимофея Элура он просто отменил решения Халкидона и Тоmus Льва и предал их анафеме, так как они сеяли лишь враж­ду и раскол. Всем, кто не подпишет новый декрет, так назы­ваемый Enkyklion — энциклику, сохранившуюся в двух ре­дакциях, он угрожает применением законов против «ерети­ков» Константина и Феодосия II. Свыше пятисот епископов моментально подписали «еретический» символ веры! Несмот­ря на то что незадолго до этого, при императоре Льве, боль­шинство из них признавали себя сторонниками Халкидона, то есть веровали в прямо противоположное...³⁰

Богословы никогда не смущаются. Они не ведают стыда. Тимофей Элур торжествовал. С энтузиазмом встреченный Александрией по возвращении из долгой ссылки, он вновь начал действовать, правда, на этот раз несколько умереннее. В Антиохии, еще одном после Александрии и Иерусалима очаге волнений, на патриарший трон, причем вторично, взо­шел монофизитский монах Петр Суконщик. Ведь однажды ему уже удалось вытеснить правоверного Мартирия (459— 471 гг.), но император Лев в 471 г. сместил его, арестовал, вы­слал в Египет и в конце концов запихнул в суперортодоксаль­ный акимитский монастырь под Константинополем. Забегая вперед, заметим, что Петру Суконщику удалось в 485 г. в тре­тий раз вернуться на вожделенный патриарший престол Ан­тиохии, некогда оплота правоверия, и даже умереть в 488 г. в патриаршем сане. Правда, не обошлось без устранения его предшественника, некогда им же самим рукоположенного в епископы Иоанна из Апамеи. Равно как и следующего патри­арха халкидонца Стефана II (477—479 гг.), павшего в уличных боях. Равно как и следующего патриарха Стефана III, кото­рый скончался спустя несколько лет. Равно как и его преем­ника Каландиона, который был изгнан.³¹

«Старая церковь вновь вызывает интерес, — ликует нын­че Фритс ван дер Меер/ Frits van der Meer, — потому что лю­ди вновь осознали, что чем ближе к истоку, тем вода чище»³².

ПАПА СИМПЛИЦИЙ ОБХАЖИВАЕТ УЗУРПАТОРА ТРОНА ИМПЕРАТОРА ЗЕНОНА

Тем временем в Риме Илария сменил Симплиций (468— 483 гг.). Новый папа, для которого восточная политика вновь стала главным делом, подобострастно распинался перед узур­патором трона, точно так же, как и перед законным правите­лем, то есть вел себя так же, как и бесчисленные другие папы в подобных случаях.

Свое пропагандистское восхваление от 10 января 476 г. он начинает следующим образом: «Памятуя о почтении, с кото­рым я всегда верноподанно взираю на христианских импе­раторов, я лелею мечту выражать это мое чувство в непреры­ваемой переписке с Вами». Симплиций говорил о «верноподданнейшем», «любовном почитании Вашего Величества», о своем долге «достойно приветствовать Вас, достославный сын и высокий император». Вслед за этим он бичует «разбой лже­учителей» на Востоке, в особенности «убийцу-епископа Ти­мофея, заново раздувшего пожар старой вражды», «собрав­шего горстку опустившихся личностей» — между прочим, христиан! — «вновь завладевшего церковью Александрии, которую он прежде окропил епископской кровью. Нам стало известно, что этот кровопийца изгнал и нынешнего законно­го епископа...

Мой дух, о, досточтимый император, содрогается при мыс­ли о совершенных этим «гладиатором» преступлениях. Но, признаюсь Вам честно, что еще больше меня возмущает то, что все это происходит, так сказать, на глазах Вашего Величе­ства. Кому же не ведомо и кто может усомниться в истинном благочестии Вашего Величества и в Вашей преданности делу истинной веры? Ведь по соизволению небес, Вы возвеличи лись на благо государства и, следуя добродетельному примеру императоров Маркиана и Льва, сочувствуете католической истине, и никто не посмеет усомниться, что Вы верны вере так же, как они, Ваши предшественники». Разумеется, после того как он объяснил Василиску, что «благочестивый госу­дарь из всех имперских дел прежде всего должен заботиться о том, кто стоит на страже его власти», что «исполнение дол­га перед Небом превыше всех остальных дел», что «без него (Неба) ничто не прочно» — после всего этого он «настоятель­но» заклинал его «голосом блаженного апостола Петра (beati Petri apostoli voce): каким бы обладателем своего трона я ни был, не позволяйте врагам исконной веры безнаказанно тво­рить свои дела, если Вы желаете, чтобы Ваши собственные враги были побеждены... Если Вы хотите, чтобы Бог был ми­лостив к Вам и Вашему государству, не миритесь с любым по­пранием веры, в которой наша единственная надежда на спа­сение»³³.

Стало быть, императору и на этот раз предстояло встать на защиту католической веры и удалить Элура, убийцу почи­ще Каина, «антихриста» и «divini culminus usurpator»*. В то же время императора-узурпатора папа мог славить как «christianissimus princeps»*. В действительности энциклика, про­возгласившая монофизитство имперской религией и вызвавшая самые решительные возражения заключившего союз с Зеноном константинопольского патриарха Акакия (472— 489 гг.), непредсказуемого политика, ставшего основным объектом римских нападок, была отменена новой энцикликой. При этом Акакий, который первым из столичных патриархов приказывал величать себя «вселенским патриархом» (universalis patriarcha) и спокойно игнорировал referre ad sedem apostolicam** на это, наверняка заботился не столько о сохранении «правой» веры, сколько о реализации своих патриарших притязаний, о суверенных правах своего трона, о соблюдении 28-го канона Халкидона. По его настоянию даже попросили спуститься со своего столпа в Анапле, близ Константинополя, неистово почитаемого массами Даниила Столпника. Во главе огромной толпы он появился перед загородным дворцом, где скрывался император Василиск — чрезвычайно ловко провернутая акция, принесшая патриарху успех, а императору — тяготы. «Враг святой церкви был поставлен на колени», — злорадствует «Vita S. Danielis Stylitae» («Житие св. Даниила Столпника»), Василиску следовало больше опасаться Зенона, уже тогда превосходившего его в военном отношении и готовившегося в горах Исаврии к нанесению ответного удара. Через несколько месяцев Василиск в витиеватых выражениях, плохо скрывавших его нежелание делать это, отозвал «декрет о вере» и в новом указе, ничтоже сумняшеся, провозгласил полную противоположность ему: «Лишь апостольская и ортодоксальная вера... остается непорочной и неколебимой и во веки веков пребудет в силе во всех католических и апостольских церквах правоверных...» Но узурпатор, сколь бы нелюбим народу ни был Зенон, в конце августа 476 г. был смещен. Это было воспринято скорее как наказание небес, нежели как победа возвратившегося императора, к которому вскоре устремились толпы прелатов, чтобы присягнуть на верность. «Рука Провидения!» — немедленно отреагировал папа Симплиций и потребовал смещения и ссылки всех своих противников на Востоке: Павла Эфесского, Петра Суконщика, Тимофея Элура и многих других, он требовал изгнания с

     Christianissirnus princeps (лат.) — христианнейший правитель. (Примеч. ред.)

"Divini culminus usurpator (лат.) — узурпатор данной Богом власти. (Примеч. пер.)

"Referre ad sedem apostolicam (лат.) — возражения апосто­льского трона. (Примеч. ред.)

Божьей помощью «тиранов церкви», требовал «ссылки без права возвращения» (ad inremeabile... exilium). Папа мгновен­но перестроился. Он сделал вид — грубый трюк, применяв­шийся попами на протяжение веков, вплоть до постнацист­ского времени — будто он никогда не имел дела с изгнанным Василиском (некогда его «славный и милостивейший сын и высокий император» и «christianissimus princeps», затем — «тиран», а для его преемника папы Феликса III — и «тиран-еретик»!). Он делал вид, будто он не добивался расположения Василиска, как теперь принялся добиваться расположения Зенона. Будто он не напоминал Василиску о его великих предшественниках, подобно тому как теперь он напоминает о Маркиане и Льве I Зенону! Папское послание «как бы сочит­ся елеем раболепия, подобострастной лестью и неумеренны­ми восхвалениями императора» (Ульман/ Ullmann).

Зенон поначалу невероятно порадовал римлянина своей приверженностью ортодоксии, к тому же он распорядился по его настоянию о ссылке Тимофея Элура, чему, правда, поме­шала смерть последнего 31 июля 477 г., как раз накануне от­правления в ссылку. Поговаривали, что он отравился. Его архидиакон-монофизит и преемник Петр III Монг продержался на патриаршем троне всего 36 дней. Затем монашеской оппо­зицией трон был вновь отвоеван для католика Тимофея Салофакиала, причем в городе происходили кровавые столкнове­ния. Петр Монг был приговорен к изгнанию, но его не смог­ли найти, так как он ушел в подполье. Теперь у Александрии было два патриарха: одного видели, но не уважали, а второго уважали, но не видели.

Тем временем Зенон, с помощью ортодоксов и Акакия вновь обретший власть в Константинополе, по вполне понят­ным причинам симпатизировал городу своего пребывания го­раздо больше, чем Риму, не говоря уже о его раболепствующем епископе, и вскоре издал совершенно ясный декрет: «Церковь Константинополя есть матерь нашего собственного благочес­тия и матерь всех правоверных христиан, и этот святейший престол нашего города на все времена должен по праву владеть всеми привилегиями и почестями в отношении рукоположения епископов, а также приоритетом перед всеми остальными, как это и было всегда до Нашего восшествия на трон». Одновре­менно Зенон пытался выступить посредником между обеими сторонами церковного конфликта, издав в 482 г., в форме пись­ма к христианам Александрии, Египта, Ливии и Пятиградья, декрет об унии, формально ставший эдиктом о вере³⁴.

HENOTIKON — ПОПЫТКА РЕЛИГИОЗНОГО КОМПРОМИССА, ОТВЕРГНУТОГО РИМОМ, УСУГУБЛЯЕТ РАСКОЛ В ИМПЕРИИ И В ХРИСТИАНСТВЕ

Генотикон (Henotikon) — слово, заимствованное из вуль­гарного жаргона для обозначения некоего «объединения», ко­торое впоследствии никогда не употреблялось рафинирован­ным папством — был сам по себе мастерским изобретением патриарха Акакия и его друга Петра Монга, классическим примером мышления имперской церкви, попыткой компро­мисса между католиками и монофизитами, которая на прак­тике привела к еще большему расколу. Генотикон ставил за­дачу, в интересах целостности империи, предпосылкой кото­рой считалось единство веры, примирить монофизитов и дифизитов, но, прежде всего, религиозно-политически умирот­ворить Египет и Сирию, укрепить государство в целом, что было крайне актуально в связи с тем, что на императора дави­ли как остготы, так и мятежные военачальники, типа Иллоса.

Формально Генотикон не был еретическим. В основу его были положены символы веры Никейского (325 г.) и Констан­тинопольского (381 г.) Соборов. Сохранялось единство Иису­са, его равносущность «Отцу», а также ключевой термин «Бо­городица», Кириллова христология «Двенадцати анафематизмов». анафема как «еретику» Евтихию, так и «еретику» Несторию — в 489 г. Зенон распорядился до основания разру­шить Эдесскую школу несториан. В то же время Генотикон обошел молчанием некоторые острые углы. В нем избегались упоминания о догматически сложных вопросах и некоторых формулировках Халкидона, решения которого в нем игнори­ровались, особенно щекотливые, более того — опасные, по­нятия «личность» и «природа». Итак, вынося за скобки собст­венно спорный момент об одной или двух природах (о Хрис­те в нем говорилось лишь, что он «Один, но не два»), импера­тор Зенон, вполне благочестивый христианин, рассчитывал расположить монофизитов к имперской церкви, объединить спорящих клириков на основе компромисса и таким образом создать для империи единый культ и обеспечить религиозный мир в ней. «Кто бы ни думал иначе, тогда, теперь или когда бы то ни было, будь то в Халкидоне или на каком-либо ином Соборе, да будет предан анафеме!» Так же радикально, и да­же еще решительней, за сто лет до этого другой император, Феодосий I, 28 февраля 380 г. утверждал ортодоксальную ве­ру (кн. 1, стр. 361)³⁵.

Но попытка мирного компромисса оказалась столь же малоуспешной, как и практика кровавого принуждения. Генотикон не удовлетворял ни правоверных, ни монофизитов. Антиохиец Евагрий Схоластик (кстати, единственный историк церкви, занимавший высшие государственные посты) пишет, что каждый епископ поступал как Бог на душу положит. Со­перничающие христиане «потеряли всякую связь друг с другом. Из-за этого на Востоке, на Западе и в Африке возникало множество расколов... Дело дошло до еще большего абсурда, ибо даже между восточными епископами была утрачена вся­кая связь». Даже на Востоке, где Генотикон подписали моно-физитские патриархи Александрии и Антиохии: Петр Монг, самый известный последователь Тимофея Элура, и Петр Су­конщик, а также Мартирий Иерусалимский и другие прела­ты, существовало не менее четырех основных, остро сопер­ничающих фракций христиан: первая — за Халкидон без Генотикона; вторая — за Халкидон и Генотикон; третья — про­тив Халкидона и за Генотикон и четвертая — против и Халкидона, и Генотикона. Сверх того, происходили все новые расколы: севериане или феодосиане, юлианисты или гайанисты (по-иному: фантазиасты), распавшиеся на ксиститов и аксиститов, ниобиты, тетратеиты, тритеиты и так далее. Все они больше, меньше или абсолютно расходились друг с дру­гом в понимании природы Христа и в вопросе его воскресе­ния в человеческой плоти. Генотикон приняли даже не все монофизиты, как например, экстремистское крыло акефалов, или безглавых³⁶.

Тем не менее эдикт Зенона (Edictum Zenonis), как он вна­чале назывался, смог бы. как полагают, постепенно погасить ожесточенную религиозную борьбу на Востоке, если бы она не подогревалась извне епископом Рима. Генотикон, будучи чисто императорским толкованием веры, проигнорировал мнение папы. К тому же его главный соперник константино­польский патриарх Акакий, с самого начала стремившийся найти «золотую середину», некий компромисс между халкидонитами и монофизитами, способствовал посредническим усилиям властей и даже сам выступал посредником. Папство, в свою очередь, решительно отвергало любые компромис­сные решения догматических вопросов и. как обычно, кичи­лось своей принципиальностью. Рим столь упорно держался за решения Халкидона еще и потому, что именно на этом Соборе римская церковь впервые участвовала в принятии решений с правом решающего голоса. «Ранее все решения принимались без ее участия, но исключительно епископами и теологами восточной церкви» (Данненбауэр/ Dannenbauег)³⁷.

Поэтому папа Симплиций, в отличие от своего предшест­венника Илария, вновь действовал в традиции Льва I, хотя и не так ловко. Для него было главным не допустить никакого компромисса, особенно если он идет в разрез с папскими претензиями на вселенский епископат.

Он неустанно призывал Восток к борьбе с «еретиками». При этом папа неверно оценивал и императора, и Акакия, выдающегося, намного превосходящего его деятеля; они же, император и патриарх, едва ли воспринимали папу всерьез, а зачастую просто игнорировали. Вновь и вновь папа давил на Акакия, чтобы тот добился от государя ссылки «еретиков» на край света, что исключило бы их из человеческого сообщества, изолировало бы их, как заразных больных, которые не подлежат излечению, что означало почти предание их анафе­ме, а также розыска ушедшего в подполье Петра Монга, «еретика и предводителя еретиков», и его ссылки как можно дальше. Необходимо предотвратить любую вспышку лжеуче­ния. Примирение исключено. Патриарх должен денно и нощ­но просить монарха о применении силы государственной вла­сти для защиты католицизма³⁸.

Симплиций считал борьбу императора против «еретиков» недостаточной. Папе не нравилось, что придворный патри­арх императора Зенона назначил патриарха в формально не­зависимый от Константинополя антиохийский патриархат, видя в этом недопустимое приращение власти Акакия. В Александрии в феврале 482 г. скончался незадолго до этого назначенный патриархом Тимофей Салофакиал; католики избрали патриархом монаха Иоанна Талайю; император и Акакий вместо этого нарушившего клятву государственного преступника интронизировали старого друга Тимофея Элура схизматического епископа Петра Монга, отлученного от ка­толической церкви «socius haereticorum»[4], как писал папа Симплиций Акакию, и которого он же в письме к императо­ру называл распространителем воинственной «ереси»; ни тот ни другой, как с некоторым удивлением констатирует преемник Симплиция Феликс III, не дали никакого ответа («nullum responsum») — вот тут-то и разразился открытый конфликт³⁹.

НАЧАЛО АКАКИАНСКОЙ СХИЗМЫ: ЦЕРКОВЬ СОВЕРШАЕТ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ИЗМЕНУ

У епископов Востока и епископов Запада, особенно рим­ских, был один главный интерес. Этот интерес — государст­венно-политический, который всегда прежде всего сводится к личным политическим амбициям — и привел к расколу меж­ду ними. Католический «Справочник истории Церкви»/ «Handbuch der Kirchengeschichte» совершенно справедливо отмечает, что невероятную неразбериху в восточной церкви «нельзя было разрешить при помощи формул, поскольку она возникла не из-за формул; надлежало разобраться с лично­стями» (Бек/ Beck), то есть с государственно политическими интересами отдельных персон, которые уже долгое время все больше и больше переплетались с интересами «большой» по­литики, что еще больше углубляло противоречия⁴⁰.

Некогда, еще проводя ортодоксальную церковную полити­ку, император Зенон сместил Петра Монга, однако, вопреки настоятельным уговорам папы, не отправил его в ссылку. Ны­не, когда император нуждался в посредниках для примирения и привлечения на свою сторону своих подданных-монофизитов, ему вновь понадобился Петр, и после кончины Салофакиала в феврале 482 г. он сделал его патриархом. Умеренная формулировка объединения — Генотикон, при помощи кото­рого император пытался уладить религиозный конфликт и до­стичь единства восточной церкви под своим руководством, был разработан именно патриархом Петром Монгом (482—490 гг.), деятелем решительным и целеустремленным, совме­стно с патриархом Акакием⁴¹.

Но кандидатом папы был Иоанн I Талайя. Некогда тому пришлось по причине его связи с исаврийцем Иллосом в при­сутствии патриарха и сената дать клятву императору, что он никогда не будет претендовать на патриаршество. Однако после кончины Тимофея Салофакиала Иоанн Талайя тут же нарушил клятву и был рукоположен в Александрии в качест­ве его преемника. Возмущенный Зенон сместил его, а патри­арший трон занял Петр Монг. Пока монахи Талайи клеймили нового патриарха как «еретика» — Петр, хотя и был монофизитом, но принял Генотикон — сам Талайя обратился к издав­на влиятельному при дворе имперскому военачальнику Илло су, как раз в то время, когда тот вынашивал план восстания против императора. Военный чин уже объединился против Зенона с католическим патриархом Антиохии Каландионом и пытался наладить связи с Одоакром, германским правителем Италии, с которым уже вел переговоры папа Симплиций. Итак, Талайя бежит через Антиохию, где пребывает Иллос, которому он, как управляющий александрийской церковью, «сделал богатые дары» (Бахт/ Bacht), от Иллоса, в 483 г. — и дальше, к папе, к которому он апеллирует по совету Иллоса и патриарха Антиохии. Незадолго до его прибытия в Рим папа Симплиций скончался 10 марта 483 г. после продолжительной болезни, но его преемник Феликс, избранный, по-видимому, под давлением Одоакра, ожесточенно обрушился на импера­тора. Это происходит одновременно с восстанием в Азии Ил­лоса, на чьей стороне выступает патриарх Антиохии, союз­ник Иоанна Талайи и папы!⁴²

Папа Феликс III (483—492 гг.) был первым выходцем из кругов высшей римской знати на папском троне. Он считает­ся третьим, хотя Феликс II был антипапой. Он был также пер­вым папой, начавшим свое служение после крушения Запад­ной Римской империи. Быть может, он и был креатурой Одо­акра. Во всяком случае, он немедленно пошел на сотрудниче­ство с новыми германскими хозяевами, либо сделал вид, что пошел. Св. Феликс вступил в брак до начала своей клерикаль­ной карьеры и имел несколько детей. Он был сыном священ­ника и предположительно прадедом папы Григория I («Вели­кого»)⁴³.

После ходатайства Иоанна Талайи новый римский князь церкви выразил протест. Во всех своих действиях он был го­раздо энергичнее своего слабоватого и раболепствующего предшественника. В куриальных делах он был неискушен, од­нако имел отлично поставленную канцелярию, возглавляе­мую Геласием, в будущем папой. Еще в 483 г. Феликс напра­вил в Византию посланников: епископов Виталия из Тренто и Мизения из Кум. Не выступая прямо против Генотикона, он отстаивал перед императором Зеноном Халкидон, как «истин­ный средний Путь», в то время как Зенон считал таковым Ге­нотикон. В своем очередном послании, представлявшем со­бой изысканную смесь высокомерия, едва прикрытой язвите­льности и удачно подобранных библейских изречений, Фе­ликс тщетно призывает Акакия «немедленно дать отчет» «пе­ред лицом св. Петра» Риму и его синоду. Акакий, активно усиливавший свою власть, даже не думал ни о чем подобном. По имперскому церковному праву его ранг был примерно ра­вен рангу римлянина, но как «папа» Востока он считал себя существенно выше. В действительности, епископы Рима, не­ смотря на все более жесткую риторику, борьбу принципов и претензий, в правовом отношении, а в определенном смысле даже с духовной точки зрения, были довольно-таки бессиль­ны, во всяком случае, по сравнению с правителями в Кон­стантинополе они практически были Quantite negligeable* Поэтому Акакий приказал легатов римлянина, епископов Ви­талия и Мизения, задержать, едва они сошли на берег, и по­сулить им деньги, после чего они позорно капитулировали и даже присутствовали на богослужении, которое проводил патриарх. Папа же решением римского синода от 28 июля 484 г. повелел Акакия, «который в лице моих представителей меня самого лишил свободы», низложить, отлучить от церкви и проклясть на веки веков, равно как и всякого епископа, клирика, монаха или мирянина, который будет поддерживать отношения с ним Это стало первым серьезным расколом между Востоком и Западом. В своей торжественной нравоу­чительной речи по поводу анафемы Феликс заявил: «Бог изг­нал Акакия с епископской должности сошедшим с небес при­говором». «Знай же, что ты исключен из епископства, из ка­толического сообщества и из числа верующих, приговорен судом Святого Духа и нашим апостольским авторитетом, и никогда не избавишься от анафемы».

Приговор римского синода о смещении, подписанный па­пой и семьюдесятисемью присутствовавшими епископами до ставил в Константинополь поверенный Тутус. (Согласно ле­генде, оппозиционные монахи из сохранившего верность Ри­му акимитского монастыря во время воскресного богослуже­ния пришпилили буллу об анафеме к архипастырскому омо­фору Акакия, после чего были частично перебиты его свитой, а частично заключены в тюрьму.) Церковный поверенный Ту­тус также подвергся давлению, был подкуплен, а папа изгнал его, так же как и легатов Виталия и Мизения. На торжествен­ном богослужении они причастились вместе с Акакием и при­знали монофизитского патриарха Александрии Петра Монга. Лишь спустя одиннадцать лет папа Геласий I вновь принял Мизения, так как нельзя было позволить раскаявшемуся уме­реть от старости или болезни, непримиренным с церковью. Другой легат, Виталий, успел к тому времени скончаться...⁴⁴

Тогда св. Феликс III писал императору в доселе неслыхан­ном тоне, сквозь который отчетливо проступает личность

      Quantite ndgligeable (фр) — не принимаемая во внимание ве­личина. (Примеч. ред.)
    канцеляриста Геласия, писал откровенно резко и подчеркну­то холодно, в начале послания выражая опасение «за душев­ное здоровье» государя, а в конце — угрожая ему «судом престола Божьего». Он писал, что в делах Бога императору надлежит подчинить (subdere) свою волю епископам Христа, что ему надлежит учиться у них, а не поучать, что ему следу­ет не изображать из себя господина, но слушаться церковь, ибо Богу угодно, «чтобы Ваше Величество в кроткой покорно­сти склонило главу перед этой церковью». Эта фраза — есть отражение папских притязаний на господство грядущих ве­ков, она стала общим местом для бесчисленных сборников церковного права. И правителя, которому лояльность Египта и Сирии была важнее римских оваций, и патриарха Акакия, хладнокровно вычеркнувшего из поминальников имя папы — который называл его «змеей», «гнойником», «раковым боль­ным» — что означало его отлучение от церкви, меньше всего интересовало мнение Феликса. Римский синод сокрушался 5 октября 485 г., что «наш бисер рассыпан перед свиньями и псами... Дьявол побежден, но продолжает свои козни». Те­перь папа низложил и отлучил от церкви всех трех патриар­хов, ссылаясь при этом на якобы издавна существующую в Италии практику. Следствием этого стал 35-летний раскол (484—519 гг.) между Римом и Константинополем⁴⁵. 

Эти невероятно надменные пассажи необходимо читать в контексте, чтобы осознать, что уже тогда позволяло себе все более заносчивое римское священство по отношению к импе­ратору, если он позволял себе желать не то, что желали они. «Одно несомненно, — писал Феликс (читай: Геласий), — что и для Вашей собственной правовой сферы стало бы благом, если бы Вы во всех вопросах, касающихся Бога, постарались подчинить (subdere) свою императорскую волю, как того тре­бует закон Бога, воле епископов Христа, а не возвышались (praeferre) над ними. Вам следует не поучать Святые Таинст­ва, но учиться у Их хранителей. Вы должны признать незыб­лемые права Церкви, а не навязывать Церкви сугубо челове­ческие правовые нормы. Вам не следует стремиться к само­властию (dominari) над святыми церковными учреждениями, ибо Господу угодно, чтобы Ваше Величество склонило главу перед этой Церковью в кроткой покорности»⁴⁶.

Рим никогда не оспаривал правоверности Генотикона.

Весьма знаменательно, что в папском послании императо­ру нет ни слова о противоречиях между монофизитами и дифизитами. Ибо и тут речь, в принципе, ведется не о вере, а о престиже и власти. Без этого соперничества «между папами старого и нового Рима 35-летняя вражда между церквами Востока и Запада, начавшаяся при Феликсе III, по всей види­мости, вообще не имела бы места» (Галлер/ Haller). Речь шла о притязаниях Константинополя на верховенство. Риму этот спор был выгоден, он сознательно спровоцировал его, и это было для него вопросом жизни и смерти. Он выступил про­тив императора и патриарха с доселе невиданной дерзостью. Правда, на такую дерзость Рим отважился только под при­крытием двух «еретиков»-германцев: сначала Одоакра, а по­том Теодориха. Все попытки императора найти взаимопони­мание Рим отвергал, более того, вступал в контакт с восстав­шими против него войсками!⁴⁷

Это случилось благодаря тому самому Иллосу, который не­когда при узурпаторе Василиске должен был уничтожить свергнутого Зенона, а вместо этого вернул ему трон. Иллос, исавриец, как и Зенон, который возвысил его до генерала, после возвращения Зенона стал его советником, но жизнь его была не такой уж сладкой по причине трех покушений на его жизнь подряд: в 477, 478 и 481 гг. (при последнем покушении он лишился уха, но все же уцелел). Зенон отрицал свое учас­тие в покушениях и всякий раз выражал выжившему свое глубочайшее сочувствие. Они долгое время не шли на откры­тую борьбу и вели себя, как если бы они оставались «разбой­ничьими атаманами в своих родных горах» (Швартц/ Schwartz). Иллос был сыт по горло службой у Зенона. Зару­чившись поддержкой в Сирии и с помощью вдовствующей императрицы Верины, он в 484 г. провозгласил военачаль­ника Леонтия императором⁴⁸.

В союзе с Иллосом выступала и халкидонская оппози­ция — и первым стал антипатриарх Александрии Иоанн Талайя, которого император Зенон объявил нарушившим клят­ву государственным преступником (periurii reum), виновным во всех мыслимых злодеяниях. Талайя был тесно связан с Ил­лосом, впоследствии он примкнул к участвовавшему в загово­ре экзарху Египта, и, в конце концов, как когда-то Афанасий, бежал в Рим, где плел заговоры против императора, а папа спровоцировал разрыв с Константинополем. Вскоре после этого к Иллосу примкнул и ревностный католик Каландион, епископ Антиохии, где находилась резиденция Леонтия. По­сле поражения Леонтия, который правил всего два месяца, Каландион был объявлен государственным преступником и сослан. Иллос тщетно пытался втянуть в заговор и короля Одоакра, завладевшего Италией, но вместе с Леонтием потер­пел поражение, был выдан Зенону и в 488 г. казнен. Вскоре Одоакр объявил себя независимым от императора и вступил в союз с вандалами в Африке⁴⁹.

Теперь папство совершает несколько оппортунистических финтов всемирно-исторического масштаба. И пока его жерт­вы застревают на полпути или вообще сходят с дистанции, оно возвышается и набирает силу. Сначала оно выступает вместе с готами против Византии. Затем вместе с Византией оно истребляет готов и вандалов. После этого оно вновь вы­ступает против Византии на стороне лангобардов. И наконец, обретя «свободу», оно вместе с франками одолевает ланго­бардов, своих освободителей. В этом томе мы с вами увидим только первые два акта этого бесстыдного спектакля.

На Западе, где царила атмосфера упадка и хаоса, весьма выгодная папам, после Валентиниана III один эфемерный пра­витель сменял другого. За два десятилетия их набралось де­вять. По-видимому, шестеро из них были убиты: в том числе, в августе 461 г. на реке Ире Майориан и 11 июля 472 г. в Риме Антемий, каждый после неполных четырех лет правления. Казни и отравления стали обычным делом. Все было в руках военачальника и «крестного отца» императоров Рицимера, ко­торый, будучи более могущественным чем Стилихон и даже Аэций, подготовил почву для германского господства в Ита­лии. Сам он был арианином, отпрыском князя свевов и доче­ри вестготского короля Валлии, и поэтому не мог претендо­вать на трон. После того как последний из эфемерных запад­но-римских императоров, четырнадцатилетний Ромул Августул, в 476 г. был низложен Одоакром и ему было определено денежное содержание, Одоакр стал первым германским коро­лем Италии (476—493 гг.) и правил всей страной. Он происхо­дил из германского племени скиров, его отец Эдекон занимал высокое положение в армии Аттилы. Вопрос о том, насколько его власть признавалась Византией, остается открытым. Отца малолетнего императора Ромула Ореста, который некогда был секретарем у Аттилы, а также Павла, брата Ореста, Одоакр убил, соответственно, 28 августа и 4 сентября. Бежавший в 475 г. император Юлий Непот еще четыре года сопротивлялся в Далмации, пока не был в мае 480 г. убит в своем имении, в окрестностях города Салоны. Западная Римская империя кон­чилась, она пала, как писал Эдвард Гиббон/ Edward Gibbon в своем монументальном труде «Закат и падение Римской импе­рии», в результате «триумфа религии и варварства»⁵⁰.

ЗАХВАТ ИТАЛИИ ТЕОДОРИХОМ, ИЛИ «ГДЕ БОГ?»

Правопреемником Империи стала Византия. Скрытый конфликт между западной и восточной частями Империи с течением времени постоянно обострялся, а старая папская тактика использования западных правителей против восточ­ных после смерти Валентиниана III стала невозможной. К то­му же Византия смогла и внутри- и внешнеполитически успешно противостоять германцам. Императору Зенону уда­лось отстоять свой подвергавшийся все новым опасностям трон с помощью «самой невероятной и изначально не имев­шей шансов на успех дипломатической изощренности во всей человеческой истории» (Рубин/ Rubin), в первую оче­редь, потому что ему удалось перенацелить остготов, угро­жавших Восточной Римской империи, на Италию⁵¹.

Остготы, в 375 г. покоренные гуннами (ср.: кн.1, стр. 349), переселились к началу V в. в бассейн Дуная, на территорию современной Венгрии. После смерти Аттилы в 453 г. и быст­рого распада его огромной, казавшейся несокрушимой импе­рии они попали под власть Рима и поселились в Паннонии, вокруг Балатона. Именно тут в середине V в. родился Теодорих (Дитрих фон Берн германских героических сказаний). Он был сыном короля Тиудимера из рода Амалеров (Амелунгов) и, по всей видимости, еще в детстве стал христианином арианского толка. Источники хранят почти полное молчание о его происхождении и ранней юности, так же как и о пер­вых годах его правления. В семилетнем возрасте Теодорих оказался в Константинополе в качестве заложника и оставал­ся там в течение одиннадцати лет, скорее всего, в ближайшем окружении императора Льва. Там он занимался латынью и греческим, познакомился с античной культурой и полюбил ее, получил представление о политической и военной ситуа­ции и женился на принцессе императорского дома.

Его самым опасным соперником среди остготской знати был Теодорих Страбон. Зенон годами противопоставлял друг другу двух князей, находившихся в отдаленном родстве, хотя они время от времени и объединялись против императора. Во время путча Василиска, в 475 г., Теодорих Амалер встал на сторону Зенона, а Теодорих Страбон, который был старше его, примкнул к узурпатору. В 476 г. он был лишен всех поче­стей, однако впоследствии ему были возвращены все его зва­ния и посты. В 481 г. он скончался от раны, которую по нео­сторожности нанес себе сам. Вскоре после этого были убиты оба его брата, которые унаследовали вместе с его сыном Рекитахом власть. В 484 г. Теодорих Амалер собственноручно заколол своего племянника с ведома Зенона⁵².

Поскольку между правителем и Теодорихом, несмотря на высокие почести последнего (он был другом императора, в 476 г. стал патрицием, а в 484 г. — консулом), постоянно воз­никали трения, в том числе и из-за опустошительных набегов Теодориха на Фракию — оскудевшая земля на нижнем Дунае уже не могла прокормить его людей — император Зенон официально поручил ему возглавить поход на Одоакра, «ти­рана», по словам Прокопия⁵³.

Одоакр происходил из племени скиров или ругов (ругиев), во всяком случае, он был германцем и арианином. Провозгла­шенный королем 23 августа, он никогда не носил пурпурной мантии или диадемы, но в течение тринадцати лет правил Италией от Альп до Этны. В 477 г. Гейзерих за выкуп уступил ему Сицилию. Когда позднее вторжение Одоакра стало угро­жать и Византии, где император находился в стесненных об­стоятельствах из-за опустошительных набегов Теодориха на Фракию и мятежа Иллоса, воспользовались давно апробиро­ванным средством: сокрушить германцев руками германцев же. Ругов начали подстрекать к нападению на Италию. Но Одоакр опередил события и в двух походах 487 и 488 гг. со­крушил страну ругов (современная Нижняя Австрия на левобережьи Дуная). Большая часть ругов была уничтожена. Это была война не просто между двумя германскими племенами, но, поскольку руги также были арианами, между двумя гер­манскими христианскими племенами. Зенон, помирившись с Теодорихом и одолев в 488 г. Иллоса, которому он приказал отрубить голову, в том же году послал короля остготов на Одоакра, которого он считал узурпатором и тираном и с тру­дом терпел его в качестве наместника. Зенон, «мастер поли­тических интриг», согласно Прокопию, пообещал Теодориху, что «после свержения Одоакра власть над готами и всем За­падом перейдет к Зенону, а Теодориху, низвергшему тирана члену римского сената, будет гораздо сподручнее повелевать от имени императора Римом и всей Италией, нежели ввязы­ваться в опасную борьбу с ним». Теодорих был чрезвычайно обрадован этим предложением и направился в Италию, а вме­сте с ним и весь готский народ»⁵⁴.

Это произошло осенью 488 г.

Теодорих начал свой поход из Мезии, откуда он выступил вместе со своими воинами, шедшими вместе со своими жена­ми и детьми, но отнюдь не со всем готским народом, остав­шимся на Балканском полуострове. В походе принимали учас­тие и другие племена; общая численность составляла 100, а может быть и 200 тысяч человек, но скорее всего, гораздо меньше, и уж во всяком случае их было меньше, чем жителей Рима. «Поднялся целый мир, — пишет современник, епископ Эннодий из Павии, — домами им служили повозки, а свои кочевые шатры они набивали всем, что им удавалось захва­тить». Напомним, что и эти готы были христианами. Они поч­ти полностью истребили в Румынии враждебное им герман­ское племя гепидов, которые также были христианами. В критический момент сражения Теодорих сам встал во главе войска и, согласно древнему источнику, лютовал, «как ливень на хлебной ниве, как лев посреди стада». Началась четырех­летняя, ожесточенная война, в которой военное счастье ока­зывалось то на одной, то на другой стороне, война с много­численными изменами и предательствами, война, чудовищно опустошившая север Италии, особенно Лигурию.

Вначале Теодорих во главе большого готского войска, уси­ленного отрядами других германцев, летом и осенью 489 г. разгромил Одоакра в сражениях при Изонцо и при Вероне, где река Адидже была запружена телами убитых. После этого Милан открыл перед ним ворота, возможно благодаря тамош­нему епископу Лаврентию, который с самого начала войны склонялся на сторону более сильного Теодориха (и стал при нем самым могущественным прелатом Италии. В Милане Теодориху нанес визит и епископ Тицина, современной Павии, Епифаний). 11 августа 490 г. на реке Адде произошла тяжелая битва, в которой Теодорих, при поддержке войска вестгот­ского короля Алариха II, в третий раз одержал победу, хотя и понес большие потери. Как и прежде, Одоакр в отчаянии от­ступил в Равенну, свой последний оплот. Готы окружили и два с половиной года осаждали надежно защищенный лагуна­ми, болотами и земляными валами город — одну из самых не­приступных крепостей той эпохи. Эти события вошли в ска­зания как «Битва воронов». Осаждавшие не могли прорвать­ся в город, а осажденные отбивали частые приступы, не зная передышки. Но когда нападавшие летом 492 г. захватили в Ариминиуме (Римини) флот, им удалось блокировать Равенну и с моря. 25 февраля 493 г. благодаря архиепископу Равенны Иоанну был заключен договор, согласно которому оба короля должны были разделить власть над Италией. 25 февраля пе­ред Теодорихом были открыты ворота Классиса. 5 марта ар­хиепископ Иоанн во главе процессии с крестами, фимиамом и пением псалмов торжественно ввел его в Равенну. Через несколько дней Теодорих пригласил Одоакра посетить его в императорском дворце ad Lauretum (в лавровой роще) и соб­ственноручно — поскольку люди, которым он поручил убий­ство, медлили, — заколол своего шестидесятилетнего безо­ружного партнера-германца: один христианин-арианец друго­го христианина-арианца. «Где Бог?» — произнес Одоакр, ког­да первый удар меча поразил его в ключицу. А Теодорих, вто­рым ударом рассекший Одоакра до пояса, сказал: «У этого чудовища нет даже костей». Семья Одоакра была истреблена: брата Одоакра он сам поразил в церкви стрелой из лука, его сына Телу он приказал сначала сослать, а затем и казнить, а его жена Сунигильда была обречена на голодную смерть. По приказу Амалера по всей стране были беспощадно вырезаны все воины Одоакра вместе с их семьями⁵⁵.

Теодорих Великий!

Теперь он стал единственным правителем Италии, хотя формально и подчинялся византийскому императору. Этот кровожадный победитель, в совершенстве овладевший хрис­тианским искусством резни, устроивший побоище, живо на­поминающее кровавую баню после смерти Константина I (кн. 1, стр. 265), который тоже любил пустые фразы типа: «Наша кроткая милость» (pietas), «Наше провидение» (providentia), не сомневался в том, что он король милостью Божьей. Подоб­но тому, как Констанций II, «первый восприемник Божьей милости» (Зеек/ Seeck), несмотря на то, что он вырезал свою многочисленную родню, мог ощущать себя ниспосланным Бо­гом правителем и «епископом епископов» и заявлять: «Мы желаем прославиться в вере...», так теперь Теодорих, герман­ский король милостью Божьей, говорил: «В Нашей власти ми­лостью Божьей находится все, что Нам угодно» или: «Мы пра­вим с Божьей помощью». Он приказал повсюду содержать арианские церкви, в самой Равенне воздвиг рядом со своей резиденцией церковь Св. Мартина и восстановил базилику Геракла, оставаясь при этом «разбойником и убийцей», при­чем «большого размаха» (де Фердинанди/ de Ferdinandy)⁵⁶.

Готы оставались федератами*, то есть не имели гражданст­ва. Но в армии служить могли только готы. Гражданам бывшей Империи военная служба была запрещена, быть может, только

'Федераты — военнообязанные союзники на границах Римской им­перии. Термин часто применялся к германским племенам в пределах Рим­ской империи. (Примеч. ред.)
за исключением некоторых воинственных племен в пригра­ничных областях. Ни католическим италикам, ни готам-арианам их христианская вера не мешала вести войны. Напротив. По-видимому, к церковным предписаниям относились доволь­но серьезно, ибо сам Теодорих отправлялся в свои военные по­ходы только после молитвы и исповеди. В его приказе о моби­лизации для похода в Галлию значилось: «Готам надо только сообщить о предстоящих битвах, а не уговаривать их на битву, ибо воинственные племена всегда только рады (gaudium) пока­зать свою военную доблесть». (Гундобад, кроткий король бургундов, чьи князья были весьма преданы римскому епископу, воспользовался конфликтом между христианами-германцами, которые кромсали друг друга, и предпринял грабительский поход в Лигурию, откуда пригнал множество пленных.)⁵⁷ 

Вскоре после победы Теодориха, большая часть Централь­ной и Южной Италии, не говоря уже о Риме, закрывшем во­рота перед обреченным Одоакром, а также Сицилия призна­ли короля, чье остготское государство простиралось от Венг­рии до Южной Галлии и до прежних римских провинций к северу от Альп, но которому было суждено просуществовать лишь шестьдесят лет и окончательно рухнуть после сражения при Везувии в 553 г. К районам собственно готского расселе­ния относились Самний, Пицен, Северная Тусция, Эмилия, Венетия и, конечно, область севернее реки По. Вкрапления готов имелись в Далмации, Истрии, на реке Саве и в Паннонии. Теодорих, заключивший союзы со всеми государствами германцев, играл ведущую геополитическую роль. Он женил­ся на сестре Хлодвига из рода Меровингов, а своих дочерей отдал в жены королю вестготов и королю вандалов, а племян­ницу — королю тюрингов⁵⁸.

СОТРУДНИЧЕСТВО С «ЕРЕТИЧЕСКИМИ» ОККУПАЦИОННЫМИ ВЛАСТЯМИ

Когда Амалер вторгся в Италию, между Востоком и Запа­дом продолжался вызванный Генотиконом раскол, другими словами, вражда между Константинополем и папством. Это было на руку готу, которого его собственное влияние на Рим интересовало, естественно, больше, чем влияние императора Востока. А в Константинополе трудности в отношениях с Теодорихом объясняли церковным расколом. В действительности, Амалер проводил прокатолическую политику не столько по причине своей природной терпимости, сколько исходя из по­литического расчета. Арианские правители, как вестготов, так и, в особенности, остготов, вообще были гораздо терпимее и не страдали зудом обращения иноверующих. Романское насе­ление не принуждали к переходу в арианство. Оно даже слави­ло великодушие готов, которое, правда, проистекало не из их арианства, а из германского происхождения. В то время гова­ривали, что проходя между языческим алтарем и церковью не лишне поклониться в обе стороны Арианский клир, который вплоть до епископов был свободен от целибата и не знал по­стоянных монастырей, не пытался влиять на собственное пра­вительство и не занимался миссионерством среди своих сосе­дей католиков. Никто не мог упрекнуть короля, что он когда-либо принудил католика стать арианином или подверг пресле­дованию хотя бы одного их епископа. Его мать Герелева при­няла католичество и при крещении получила имя Евсевия. Па­па Геласий поддерживал с ней отношения, но, с другой сторо­ны, не желал, чтобы епископы посещали короля без его благо­словения. В Риме Теодорих впервые появился в 500 г. Встреченый народом, сенатом и священниками во главе с папой, он сразу прошествовал в собор Св. Петра (за триста лет до Карла Великого), чтобы помолиться у могилы апостола «как католик и с глубоким почтением». Он преподнес в дар св. Петру два се­ребряных канделябра весом в семьдесят фунтов каждый. К ев­реям он был, как, по-видимому, и Одоакр, терпим. «Цивилизо­ванные люди, — говорил он, — не должны лишать благой справедливости даже тех, кто еще не обрел истинной веры». Много раз он защищал римских евреев от клириков Рима, где в 521 г. католики сожгли дотла еврейскую синагогу, возведен­ную на триста лет раньше, чем собор Св. Петра и Латеран. По­хоже, это был акт мести католиков за наказание нескольких христиан, убивших своих хозяев-евреев. Римляне неоднократ­но разоряли синагогу, прежде чем окончательно сожгли ее при Теодорихе. В Равенне христиане также подожгли синагогу. И именно католики в Равенне извлекли из могилы прах Теодори­ха и осквернили его. Для отправляющих языческие культы го­том, взявшим пример с законодательства императоров Марки­ана и Валентиниана, была сохранена смертная казнь⁵⁹.

Как правитель Италии Теодорих обладал и верховной вла­стью иад церковью, причем ему принадлежало не только обычное право верховного надзора, но и вся полнота граж­данского и уголовного судопроизводства. Папы, которые из­влекли выгоду из его правления и смогли расширить свое влияние, также признали его законным правителем. По край­ней мере, они были вынуждены «надевать перед всемогущим арианским королем маску дружественного расположения, что, быть может, только распаляло их тайную ненависть» (Дэ­видсон/ Davidsohn). Как раз католики Италии не могли сми­риться с «еретичеством» готов.

Во всяком случае, папы, прежде ведшие против арианства войну на уничтожение, ныне, оказавшись под властью ариан, никогда впредь не восставали против арианства. Геласий, по­сле Льва I наиболее значительный папа V в., и не помышлял о том, чтобы читать проповеди против «еретической» оккупаци­онной власти. Почти по всей Италии арианские епископы слу­жили наряду с католическими. Как в Равенне, так и в Риме су­ществовали арианские церкви, и ни один католический борец за веру пальцем их не трогал, в то время как синагоги сжига­лись! Ведь евреи не стояли у власти! От них же никто не зави­сел! Такие уважаемые католические епископы, как Епифаний из Павии и Лаврентий из Милана, особенно тесно сотруднича­ли с Амалером. И сам Геласий писал подобострастные письма «великому самодержцу» Теодориху. Он мог даже во время су­дебной тяжбы вокруг финансовых вопросов с готским графом Тейей, человеком, как писал папа, «несомненно не нашего круга», угрожать ему его «господином — королем, моим сы­ном», ибо «так как он, в своей мудрости, не желает в церков­ных делах ни в чем идти против церкви, то было бы правильно, чтобы его подданные брали пример с могущественного коро­ля, дабы не казалось, что они поступают вопреки его воле» Яростно нападая на оппозиционную церковь Востока и патри­арха Акакия, Геласий все же щадил самого императора и даже заверял его, что и его предшественник Феликс III «ни в малей­шей степени не выступал» против императора лично. Геласий даже расточает хвалу тому «благочестивому усердию, которое кроткое Величество показывает в повседневной жизни»⁶⁰.

На Востоке, тем временем, в ноябре 489 г. скончался Ака­кий, а спустя четыре месяца, в марте следующего года, и его преемник Фравита. В апреле 491 г. скончался и император Зенон. Папа Феликс, почивший в бозе в феврале 492 г., отзы­вался о нем довольно прохладно, без эмоций и называл его жертвой никуда не годного патриарха. Вдовствующая импе­ратрица Ариадна вступила теперь в союз с пожилым царе­дворцем, который возвысился при Зеноне за три года до это­го, сразу после смерти Петра Суконщика, претендовал на патриарший престол Антиохии, а теперь стал императором — Анастасием I (491—518 гг.)⁶¹.

ИМПЕРАТОР АНАСТАСИЙ И ПАПА ГЕЛАСИЙ ВЫХОДЯТ НА РИНГ

Когда выбор Ариадны пал на Анастасия, он твердо пообе­щал патриарху Евфимию (490—496 гг.), что будет поддержи­вать ортодоксию и признает Халкидонский символ веры, но вскоре стал отстаивать Генотикон Зенона. Будучи весьма бла­гочестивым, что признавал даже новый папа Геласий I, он по­кровительствовал столь же высокообразованному, сколь и удачливому монофизиту Северу, ставшему впоследствии пат­риархом Антиохии (512—519 гг.), «гениальному мужу» (Бахт/ Bacht), который с 508 г. по 514 г. обитал при императорском дворе. Постепенно император полностью перешел на сторону монофизитов. Еще до своего восшествия на трон он порой агитировал за них, и о нем всерьез говорили, как о возмож­ном преемнике Петра Суконщика. Однако промонофизитская позиция государя вызвала возмущение католиков, преж­де всего в Малой Азии и на Балканах, к тому же налоговая политика Анастасия I была жесткой. Его мероприятия в этой сфере получали разную оценку Особенно позитивно они оценивались Прокопием и образованным Иоанном Аидом. Во всяком случае, монарху удалось с помощью решительной ре­формы налоговой системы и бережливого и сравнительно мягкого управления укрепить и оздоровить государственные финансы. Он даже стал единственным среди императоров позднеримской эпохи, отменившим хотя бы один налог, а именно: ложившийся тяжким бременем на городское населе­ние золотой налог, или хрисаргир (chrysargyron), что облегчи­ло положение малоимущих. После его смерти не осталось го­сударственного долга, а в государственной казне имелось 320 тысяч фунтов золота. Следовательно, с католической точки зрения: «Жажда золота и еретичество запятнали его правле­ние и его имя» (Ветцер/ Вельте // Wetzer/ Welte). Император Анастасий I, в отличие от многих пап, не возводил шикарных построек, зато после него остались портовые сооружения, во­допроводы и тому подобное. Помимо всего прочего, он энер­гично заботился о предотвращении голода среди населения. И наконец, при нем никогда не случались «жестокие пресле­дования, подобные тем, которые развязали Юстин и Юстини­ан сразу после отмены Генотикона...; если он считал необхо­димым смещение какого-то епископа, то строго требовал, чтобы при этом не допускалось никакого кровопролития» (Швартц/ Schwartz). Вот почему даже его теологический про­тивник признавал, что «Анастасий — добрый император, друг монахов и защитник бедных и несчастных»⁶².

Правда, защищал он не всех.

Первым делом Анастасий «очистил» двор от исаврийских земляков своего предшественника. Весь его род пустился в бе­га. Сама Исаврия на годы стала местом локальной войны, в хо­де которой все противники были схвачены и казнены, а значи­тельная часть жителей была переселена во Фракию. Весьма примечательными для этого правления стали и оборонитель­ные войны с персами, старыми и «закоренелыми врагами», а также с болгарами и остатками гуннов, которые объединились с другими азиатскими племенами и на долгие века преврати­лись в нового «закоренелого врага». Вообще-то, этот импера­тор, в отличие от своих католических преемников, «принципи­ально избегал захватнических войн» (Рубин/ Rubin)⁶³.

Анастасий I действовал рука об руку с монофизитами.

Придворный патриарх Евфимий (490—496 гг.), сириец и убежденный поборник Халкидона, с самого начала не доверял будущему императору, поскольку был знаком с его взглядами. Поэтому, накануне коронации Анастасия Евфимий потребо­вал от него клятвенного заверения, «что тот будет свято хра­нить неприкосновенность веры и не будет вносить никаких новшеств в Святую Божью Церковь». Текст клятвы патриарх держал в церковном архиве. Патриарх, по-видимому, тяготел не к своему нарушившему клятву правителю-христианину, но к Риму, несмотря на то, что папы Феликс III и Геласий I его не слишком жаловали. Евфимию удалось уцелеть после несколь­ких покушений на его жизнь, похоже, что ему удавались и контакты с мятежными исаврийцами, с которыми Анастасий боролся с момента прихода к власти. В 496 г. Анастасий рас­порядился, чтобы синод Константинополя низложил Евфимия и отлучил его от церкви как государственного преступника, после чего он был сослан в Евхаиту, а новый патриарх Македоний (496—511 гг.) принес клятву верности Генотикону. Этим монарх, разумеется, вызвал усиление сопротивления ка­толиков, и неоднократно сталкивался с опасностью потери трона. Этому имелись не только религиозные, но и политико-экономические причины, которые нередко взаимосвязаны⁶⁴.

В конце февраля 492 г. в Риме скончался папа Феликс III. Уже 1 марта его место занял Геласий I (492—496 гг.). Работая в папской канцелярии, Геласий был автором посланий Фе­ликса и уже тогда был достаточно влиятелен. И хотя его слу­жение продолжалось всего несколько лет, ему удалось нало­жить на эти годы свой существенный отпечаток. Он был яро­стным спорщиком, весьма энергичным и непримиримым диа­лектиком. Он любил саркастические шутки, но в письмах был многоречив, склонен к словоизвержению и использованию длинных и извилистых, как червяк, фраз. Он часто использо­вал чисто ораторские стилистические обороты, и в общем и целом производил ловко состряпанную смесь из римской юриспруденции и библейских изречений, редко отказывая себе в удовольствии пригрозить Божьим судом. Короче, этот понтифик дипломатически и юридически был прекрасно под­кован, и был как будто создан для своего поста. Он был не только заметной политической фигурой, но и наиболее обра­зованным теологом среди римских еписков за последние два с половиной века, то есть со времен Новациана. Он называл себя «урожденным римлянином» (Romanus natus), хотя, по всей видимости, был родом из Северной Африки. Он где-то хитрил, а где-то откровенно лгал. Чего стоят, например, его утверждения, что именно Рим ради торжества истины прика­зал провести Собор в Халкидоне, или, что со времени Христа ни один христианский император не носил титул понтифика! Выстраивая патриархов по ранжиру, он наделяет их соответ­ственными их месту судейскими полномочиями и оспаривает уже признанные государством и церковью преимуществен­ные права константинопольского патриарха. В дальнейшем он выступает на стороне более сильного Теодориха против сдавшего свои позиции Одоакра. Затем удачно лавируя меж­ду императором, положение которого было непрочно из-за внутриполитических конфликтов и вторжений германцев и гуннов, и поддерживавшим его королем, Геласий поднимает свои претензии на власть до такой высоты, которая вновь бу­дет достигнута лишь через триста лет⁶⁵.

Разумеется, все папы сознавали, в каком они долгу перед верующими и Библией. Вот и папа Геласий не забывал заве­рять, что он вовсе не достоин своего места, что он — «незна­чительнейший из людей» (sum omniun hominum minimus). С другой стороны, он заверял, что именно на него, при всей его недостойности, взвалена «забота» обо всем христианстве. Эта забота, по мнению Геласия, простирается на все, что касается верующих всего мира, на всю их общественную и частную жизнь⁶⁶.

      Геласий часто цитирует из Матфея (16,18) якобы сказан­ные Иисусом слова. Он часто и упорно настаивает на том, что римский престол восходит к Петру; а на престоле блаженного Петра зиждятся все остальные патриаршие престолы. На си­ноде в марте 495 г., на котором вновь был возвращен в лоно церкви легат Мизений, он, каким бы недостойным он себя ни называл, позволил собранию: 45 епископам, 58 пресвитерам и некоторому числу диаконов и представителей знати — скром­но чествовать его. Не менее 11 раз синодалы восклицали: «В тебе мы видим наместника Христа», «В тебе мы видим апосто­ла Петра». Именно тогда в папе впервые разглядели намест­ника Христа и публично объявили его таковым⁶⁷

Геласий, «незначительнейший из людей», без устали тру­бил на Востоке, и, так сказать, по всему миру о своем верхо­венстве, о своем ранге и собственной власти Ибо превыше всего Бог и то, что от Бога, «summus et verus imperator»[5]. Но что от Бога, а что нет — решает Рим, «первый престол всеблаженнейшего Петра», «ангельский престол». Он — храни­тель и проводник истинной веры. Лишь признаваемое им за­конно. В силу лишь ему принадлежащего авторитета, он утверждает решения любого Собора. Первым из пап Геласий повелел придать своим декреталиям, а также декреталиям своих предшественников статус, равный статусу решений Соборов, тем самым он уравнял их с канонами Соборов, что, правда, никогда не было признано на Востоке. Тем не менее Геласий считал, что он стоит над всеми, и даже заявлял, что его престол вправе любое соборное установление заменить на диаметрально противоположное. Подобные заявления в контексте истории оставались простым сотрясением воздуха, они были ложны. Но в них просматривалась ужасающая тен­денция и, если угодно, внутренняя логика папской жажды власти, возникшей задолго до Геласия и нашедшей отраже­ние в понятиях «управление» и «правление» («gubernare» и «gubernatio»), часто встречающихся в куриальных посланиях V в. Эта жажда в Геласии достигла своего апогея и была столь сильна, что он неоднократно квалифицировал неуважение папских притязаний или их отрицание как оскорбление Господа. Сей муж не упускал возможности подчеркнуть пре­восходство Рима, а тем самым и свое собственное, над всеми и вся. «Мы не можем умолчать о том, что известно всем церк­вам на земле: трон Петра обладает правом разрешать все, что связано решениями любых епископов и что он (трон) облада­ет правом судить любую церковь, в то время как права су­дить его нет ни у кого. Канонами определено, что к этому трону можно апеллировать со всего света, но на его решения нельзя апеллировать никуда». Это место вошло в многие сборники церковного права⁶⁸.

УЧЕНИЕ О ДВУХ ВЛАСТЯХ, ИЛИ ГОСУДАРСТВО, СЛЕПО ИСПОЛНЯЮЩЕЕ ВОЛЮ ПАП

Хотя Геласий, после того как стал папой, лишь однажды писал императору, его амбициозные и даже отчаянные эпи­столярные нападки были не в последнюю очередь направле­ны именно на императора, который был вовлечен Генотиконом в центр церковного раскола И если римлянин и не оспа­ривал, что император в своем достоинстве стоит над людьми, то все же видел в нем не более чем «сына» (filius). В этом просматриваются амбиции, восходящие еще к Амвросию (ср.: кн.1, стр. 345, 378). Будучи «сыном», император не мог судить мужей церкви. Ведь он не был их главой, его правом и долгом было — во имя спасения собственной души — отстаивать ин­тересы церкви; ему надлежит надзирать за всем и наказывать всякого, кто нарушает спокойствие государства и церкви, кто сеет раскол и «ересь». Если у церкви нет власти или ее влас­ти недостаточно, то вместо нее действует государство — вот в чем его предназначение, как правителя! Короче, император должен выполнять приказы трона св. Петра, обладатель кото­рого Божьим соизволением поставлен над всеми епископами. Император — слуга Господа, minister Dei⁶⁹.

Неслыханно увеличив свою власть, католицизм стал не только соратником, но и конкурентом, и соперником государ­ства, едва оно попыталось урезать его постоянно растущие, все более беспардонные и не чурающиеся никаких фальси­фикаций претензий, которые даже в XX в. продолжают име­новаться «Богом данными правами». Попытки ограничить эти претензии и поныне парируются гладкими фразами, что, мол Богу следует повиноваться больше, чем людям. Читай: клири­кам больше, чем кому бы то ни было.

«Насколько душа возвышается над телом, насколько небо возвышается над землей, настолько и духовная власть возвы­шается над мирской властью» — так говорил уже учитель церкви Иоанн Златоуст. «Император правит землей и зем­ным, а в нашей власти — души и забота о них. Подобно тому как душа возвышается над всем земным, так и наша власть должна быть выше власти императора». Ведь уже Амвросий в своей полемике с Феодосием ставил понятие «религия» выше понятия «государственный порядок» (кн.1, стр. 377). Он мог уже совершенно открыто утверждать, что «блеск королевской власти» стоит «намного меньше», чем «почетное право епископа», и подкреплял это не совсем скромными ссылками на притчу о свинце и золоте⁷⁰.

Столь возвышенные пассажи князья церкви любили ввер­нуть в конфликтных ситуациях.

В прошлом имперским уголовным судом антиохийский патриарх Каландион был низложен за государственную изме­ну (485 г.), а александрийский патриарх Иоанн I Талайя — за клятвопреступничество. Теперь папа Геласий претендовал на privilegium fori[6] — заветную мечту епископов! Император, мол, не вправе судить клир, так как ученик не может стоять выше мастера. Согласно Геласию, Божьими и человеческими законами предписано, чтобы «приговор епископам выносился собранием епископов», даже если они «по недоразумению совершили мирской проступок»⁷¹

Какие же человеческие законы имеет в виду папа? Установления Констанция II от 355 г. (кн.1, стр. 270)? Но ведь они себя не оправдали и были вскоре отменены. Напротив, Валентиниан III 15 апреля 452 г. вернул уголовные дела в отно­шении епископов в ведение государственных судов. Претен­дуя на особую подсудность лиц духовного звания, ставя кле­рикальный арбитраж выше государственной юстиции, папа Геласий норовит создать новый постулат, предпринимает от­чаянно смелую атаку на публичное право, пытается лишить право античности его фундаментальной основы и вырвать у императора уступку для церкви⁷².

Мало этого. Сей папа, сомнамбулически незамечающий реальности, отрицающий факты истории и переворачиваю­щий ее с ног на голову, называющий императора не главой церкви, но ее сыном, «защитником», «стражем» и «покрови­телем» католицизма (его предшественник Феликс III форму­лировал это так: «fidei custos et defensor orthodoxae») — сей папа Геласий утверждает в 495 г.: «Всем церквам мира изве­стно, что трон блаженного Петра имеет право (fas) разрешать то, что связано решениями каких бы то ни было епископов». Он выдвигает чудовищный тезис, что в «божественных де­лах» императору надлежит подчиняться епископам, учиться у них, а не поучать их, не повелевать, но повиноваться, что Богу угодно, чтобы тот склонил свою главу. Дословно: «Сущест­вуют две вещи, о, великий император, которыми прежде все­го управляется мир: священный авторитет епископов (auctoritas sacrata pontificum) и царская власть (regalis potestas). Из этих двух священники весомей, ибо они и за царей людских будут отчитываться перед Божьим судом. Ты знаешь, всеми­лостивейший сын, что ты выше людей своим достоинством (dignitas), но все же кротко склоняешь голову перед высшими (praesulibus), если речь идет о делах Бога, и ожидаешь от них средства для достижения твоего блага»⁷³.

Впервые сформулированное здесь «учение о двух властях», получившее всемирно-историческое значение и ставшее фун­даментом средневекового церковного права, будучи всего лишь компиляцией измышлений предшественников, более чем на тысячелетие стало наиболее часто цитируемым выска­зыванием и классическим лозунгом папства. Причем Геласий имел в виду даже не учение о двух равноправных властях. Он стремился поставить епископскую власть выше император­ской. При этом он не чурался скрытых угроз: «Будет лучше, ес­ли Вы в этой жизни прислушаетесь к тому, на что я Вам пеняю, чем услышите перед судом Божьим, как я Вас обвиняю!.. Как же осмелитесь Вы когда-нибудь попросить о вечном спасении Того, Кого Вы невозбранно преследовали в этом мире?»⁷⁴

Однако это, как и другие невероятно наглые утверждения Геласия (например, будто преемник Петра есть Первый в Церкви и стоит над всеми, что он единолично судит в ней и никто в мире не избежит его приговора и не усомнится в нем), было теорией, далекой от действительности и возмож­ной лишь под защитой остготских, по иронии судьбы — «ере­тических» — правителей. Правда, «Справочник истории церкви»/ «Handbuch der Kirchengeschichte» оспаривает это и да­же пытается представить папу неким борцом сопротивления (сопротивления, разумеется, поверженному Одоакру!) Одна­ко даже католическому «Справочнику» «с каждым днем ... все яснее, что для Рима камнем преткновения был не вопрос о Халкидоне, но вопрос о правовом положении Константино­поля». При этом борец за папское верховенство был движим, естественно, отнюдь не «жаждой власти», но лишь «сознани­ем его высокой ответственности перед Божьим Судом» (Ф. Гофман/ F. Hoffmann), которым так любил угрожать Геласий и которым все они то и дело грозят⁷⁵.

ПАПА ГЕЛАСИЙ ПРОТИВ «ЗАРАЗЫ» СХИЗМАТИКОВ, «ЕРЕТИКОВ» И ЯЗЫЧНИКОВ

Неустанная борьба с раскольниками и «еретиками» ве­лась, натурально, во имя Бога, и никак иначе. Ее можно про­следить по приблизительно шестидесяти посланиям или дек­реталиям, а также по шести богословским трактатам этого па­пы, из коих четыре направлены против монофизитов.

Схизматических «греков» (это слово встречается довольно часто, что свидетельствует о взаимном отчуждении Востока и Запада) Геласий то и дело упрекает в упрямстве, в «заблужде­ниях», которые, как ему точно известно, не будут им «проще­ны» даже после смерти. При этом он никогда впрямую не на падал на Генотикон и даже ни разу не упомянул его, но толь­ко на политические и личностные последствия его принятия. В первую очередь речь велась не о догматике, но всегда о конкретных личностях и тронах, о власти. Геласий осыпает «греков» обвинениями, выговорами, издевками и насмешка­ми. Он на каждом шагу «удивляется» — с «miramur» («мы удивлены») и «valdi mirati sumus» («я очень удивлен») он лю­бит начинать свои письма, что сразу же настораживало адресата. Константинополь, столица империи, утверждает Геласий, вообще «не входит в число (великих) престолов», не име­ет статуса митрополичьего города, тамошний патриарший трон, хотя и первый на всем Востоке и 28-м каноном Халки дона поставлен вровень с римским, но не имеет среди других престолов ни ранга, ни места (nullum homen), а у константи­нопольского патриарха нет никаких внутрицерковных прав на пересмотр решений «апостольского престола», который лишь один вправе судить, что истинно, а Акакий со товарищи преступно пренебрегает истиной. Короче, все папские посла­ния преследовали одну и ту же цель: «доказать неправоту восточного епископата» (Ульман/ Ullrnann)⁷⁶.

С самого начала Геласий провоцировал патриарха Евфимия, даже не послав ему уведомления о своем вступлении на римский престол. Евфимий тем не менее направил в его ад­рес свое поздравление, а через несколько лет он был обвинен в государственной измене, низложен и сослан. Естественно, Геласий, как видно из его ответа, вовсе и не помышлял о том. чтобы с «первого престола» христианства докладывать о чем-либо нижестоящему. Сам надменный до крайности, он упре­кает Евфимия в «высочайшей надменности» (arrogans), обви­няет его в нарушении долга, в слабости и расправляется с ним с диалектической ловкостью, язвительным сарказмом и чванливостью: «Посмотрите до чего Вы докатились: с высот католических и апостольских до еретической и проклятой компании. Вы этого и не отрицаете... и к тому же предлагаете нам связаться (condescendere) с Вами и с высот пасть в без­дну...» Свое послание он заканчивает скрытой угрозой: «Мы предстанем, брат Евфимий, мы. без сомнения, предстанем пе­ред внушающим страх и дрожь судом Христа» (pavendum tri­bunal Christi). Геласию вообще свойственны угрозы Страш­ным Судом, «судом предвечного Судии и Царя»⁷⁷.

Он часто высказывался против Акакия, против «преступ­ления» патриарха, против «заразы Евтихия», против «евтихианской заразы на Востоке». В евтихианстве он не видел ниче­го, кроме «закоренелой злобы», «несусветной глупости», «жалкой суеты», «болтовни»; причем «евтихианство» пред­ставлялось ему целым клубком «ересей», а его привержен­цы — «сообщниками, сторонниками и единомышленниками одного и того же уже осужденного зла (pravitas)». Разумеется, и на Западе всех отступников он брал на заметку. Даже в 493 г., едва отгремели кровопролитные бои при Изонцо, под Вероной, на Адде и под Равенной, когда Северная Италия бы­ла опустошена четырехлетней войной, папа пишет епископам Пицена, области на Адриатическом побережье, близ совре­менной Анконы, что разорение их земель «варварами» при­чинило ему меньше боли, чем их терпимость к дьявольским соблазнам «еретиков»! Он ополчается и против вновь ожив­ших в Далмации настроений в пользу пелагианства, которое он сравнивал с зловонным болотом. Епископа Сенеку он от­лучил от церкви и называл «лягушкой, которая в своем неве­жестве сверзилась в трясину пелагианского болота», «пре­зренным трупом и дохлой мухой». Манихеев он изгнал из Ри­ма, а их книги приказал сжечь перед входом в собор Св. Ма­рии (Санта Мария Маджоре). Хартман Гризар/ Hartmann Grisar прославляет этот поступок и обнаруживает в нем «боль­шое сходство с (поступками) Льва Великого»⁷⁸.

Геласия возражения других людей ни в коей мере не могли сбить с толку — в этом он был верен традициям Рима. В подоб­ных случаях он был попросту «глух», «отметал», по выраже­нию Каспара/ Caspar, любые возражения и однажды язвитель­но окрестил их «еретической» галиматьей, которая «не ведает различий между истинным и ложным». Он был настолько са­монадеян, что без колебаний относил на свой счет изречения Христа и даже сравнивал себя с ним!⁷⁹ (Впрочем, и в XIX в. папа Пий IX, автор догмата о папской непогрешимости, которо­го, правда, считали недалеким даже католические ученые епи­скопы и дипломаты, почему-то относил на свой счет изречение Иисуса: «Я есмь путь и истина и жизнь...» (Ин. 14,6), а в 1870 г. приказал калеке: «Встань и иди!» — после чего был зафикси­рован факт неудавшегося чудесного исцеления!)⁸⁰

Папа Геласий отменил и последний официально разрешен­ный языческий праздник — луперкалии. Это был своеобраз­ный карнавал, но гораздо более грубый, разнузданный, скаб­резный и предназначенный для женщин. Это был один из са­мых древних праздников языческой Италии и самый древний собственно в Риме. Он был посвящен Фавну Луперку, т е. Фавну, оберегающему от волков. Согласно устным преданиям, он был введен для исцеления женщин от бесплодия. Во всяком случае, ему приписывалась очищающая и оберегающая сила. Правда, по мнению Помаре/ Pomares им интересовались толь­ко «небольшие группы инакомыслящих». На самом же деле и христиане вовсе не желали лишаться этого праздника. А Гела­сий вдалбливал своим овечкам, что негоже трапезничать и с Господом и с дьяволом, вкушать из кубка Господа и из кубка дьявола. Его проповеди были направлены против языческой магии и богопротивных обычаев, и он запрещал любые увесе­ления. Церковь заменила очистительный праздник луперкалий праздником Сретения Господня, или Очищения (Purificftio) Марии, первоначально праздновавшимся 14 февраля, а за­тем — 2 февраля; он празднуется и по сей день⁸⁰.

Папа Геласий, заявляя, что осуждение Ария неизбежно распространяется на всех ариан и на каждого, кто заражен этой чумой, вместе с тем не хотел — это крайне важно и за­служивает еще одного упоминания — конфликтовать с гота­ми, оккупантами и фактическими правителями Италии, так как он конфликтовал с «греками». А ведь последние были ка­толиками, хоть и раскольниками, в то время как готы были «еретиками», да к тому же еще и «варварами»! У них повсю­ду были собственные храмы и собственный клир. Папа не мог их не заметить. В Риме был арианский епископ, а арианские церкви располагались едва ли не вплотную с папской резиденцией! Однако против готов Геласий не предпринимал ничего, ни в качестве сотрудника папской канцелярии, ни по­сле своего избрания папой. Нападая на «еретиков», язычни­ков и восточных схизматиков весьма решительно, бесцере­монно, задиристо и на редкость воинственно, готов-правите­лей он никогда не задевал. Он не только обращался к королю-«еретику»: «Ваша Светлость» (magnificentia vestra) — что еще можно было объяснить требованиями придворного эти­кета при обращении к высшему лицу государства — но и признавал наличие в нем христианского благочестия. Совер­шенно очевидно, что Геласий, как фурия набрасывавшийся на всех иноверующих, в этом случае держал себя в руках лишь потому, что его самого держали в руках: потому что его конфессия на Западе оставалась в меньшинстве, потому что ариане-германцы господствовали не только в Италии, но и почти на всем Западе: на севере — бургунды, на юге Фран­ции и в Испании — вестготы, в Африке — вандалы. Вот поче­му такой громогласный, чтобы не сказать горластый, Геласий не смел даже пикнуть. Он руководствовался классическим принципом католиков, когда мы в большинстве — никакой терпимости, если мы в меньшинстве — потерпим⁸².

НЕДОЛОГ ВЕК ПАПЫ МИРОТВОРЦА

Папа Анастасий II (496—498 гг.), на время понтификата ко­торого пришлось вошедшее в мировую историю обращение в христианство короля франков Хлодвига, в большей или мень­шей степени стремился, по его собственным словам, «нести народам мир». Уже в своем первом послании императору Ана­стасию I папа Анастасий II пишет: «Сердце Вашего кроткого Величества есть священный ларец (sacrarum) общего блага». Он пишет, что именно ему, императору «Господь повелел пра­вить, как своему представителю на земле (!)». Очевидно, этот папа явно был готов на переговоры с правителем, чтобы по­кончить с расколом. В своем стремлении к примирению с Ви­зантией, он зашел столь далеко, что часть его собственного клира откололась и объединилась против него, подозревая его в «ереси». Автор появившейся примерно в то время «Liber Pontificalis» выдвигает обвинение: «Он втайне хотел вернуть Акакия, но это ему не удалось. И за это Бог покарал его смертью» (voluit occulte revocare Acacium et rion potuit; qui nutu divino percussus est). Это суждение, попав в Decretum Gratiani[8] и в «Божественную комедию» Данте, предопределило ис­каженный образ этого папы. Но в 1982 г. даже изданный с Im­primatur «Справочник истории церкви»/ «Handbuch der Kirchengeschichte» характеризует его политику как «разумную». 19 ноября 498 г. он скоропостижно скончался, не успев даже определить себе преемника. После этого в Риме вновь начался местный раскол. Вновь два папы сражались друг против друга, а гражданская война на годы сделала невозможным проведение какой-либо папской восточной политики. Предметом спо­ра теперь стала власть над Римом, над «апостольским престо­лом». Эта кровопролитная борьба сопровождалась появлени­ем огромного количества фундаментальных фальшивок⁸³.

АНТИПАПА ЛАВРЕНТИЙ, БОИ НА УЛИЦАХ И В ЦЕРКВАХ

22 ноября 498 г. папой стал архипресвитер Лаврентий. Про-императорски настроенный председатель сената Фест добился его провозглашения папой, открыто подкупив золотом Кон­стантинополя меньшинство выборщиков, поскольку в благодарность за свое назначение Лаврентий пообещал подпи­сать Генотикон. Но в тот же день в соборе Св. Петра римским понтификом сделали диакона Симмаха. Родившийся в семье язычников и окрещенный только в Риме сардинец Симмах, личные качества которого, впрочем, уступали качествам его соперника, также использовал подкуп, хотя и скромно. Сумму в 400 золотых солиди, по-видимому, положил себе в карман Те­одорих. Эти деньги дал взаймы миланский епископ Лаврентий, а поручителем выступил протеже Лаврентия епископ Эннодий из Павии, популярный на Западе и Востоке литератор, в сквер­ных виршах воспевавший Венеру, равно как и исконное хрис­тианство, и деяния Петра и Павла; впоследствии он безуспеш­но пытался получить деньги с папского двора⁸⁴.

Купля-продажа епископских кресел, оплата голосов даже при выборах папы, разбазаривание церковной казны и разда­ча земельных владений — все это уже ни у кого не вызывало удивления в конце V в. Напротив, когда важнейшие епископ­ские троны были уже, как правило, заняты отпрысками зна­ти, большинство епископских мест приобреталось не заслуга­ми, а деньгами. При этом покупатель зачастую расплачивался имуществом еще не принадлежавшей ему епархии, заранее выдавая продавцу документ на право собственности. Поэтому король Аталарих в 532 г. выразил энергичный протест против симонии папе Иоанну II (первому папе, сменившему при изб­рании имя, посколько до этого его звали Меркурий)⁸⁵.

Избрание в 498 г. одновременно двух пап раскололо весь Рим на две партии. К расколу между Востоком и Западом до­бавился раскол в Риме, так называемая, лаврентианская схиз­ма. Начались бои на улицах и в церквах. Мир стал свидете­лем редкостного спектакля: оба папы препоручили решение Святому Духу, которому на этот раз предстояло вещать уста­ми «еретика» — короля готов. Лаврентий являлся представителем проимператорской, а следовательно поддерживающей Генотикон фракции, в то время как Симмах стоял за Халки донский символ веры, т. е. был против Генотикона. В Равенне Теодорих пришел на помощь Святому Духу и самолично ре­шил вопрос в пользу Симмаха, тем более что за того выступа­ло большинство, а его золото уже лежало в кармане Теодориха⁸⁶.

Тем не менее и после победы папе Симмаху (498—514 гг.) приходилось несладко. Хотя ему и удалось при помощи угроз и обещаний спровадить своего соперника Лаврентия еписко­пом в Нокеру, но его сторонники остались, и спор продол­жался, причем не только на словах, но и с оружием в руках.

Оппозиция — большинство сената, возглавляемого благо­родным Фестом — которая готова была пойти почти на все ради примирения с Константинополем, в 501 г. представила королю длинный список грехов Симмаха, простиравшихся от чревоугодия (которое уподобляли обжорству Исайи) и разба­заривания церковного имущества до прелюбодеяний с не­сколькими «mulierculae»[9], наиболее известной из которых была римская булочница с редкостным прозвищем Кондитария. Теодорих временно отстранил подвергшееся нападкам Святейшество и поначалу перевел его в Римини. Там ничего не подозревавший Симмах однажды утром прогуливался по пляжу и вдруг узрел знакомых «mulierculae». Объект их вож­деления уклонился от объятий и сломя голову рванул в Рим всего лишь с одним сопровождающим⁸⁷.

Лишившись многих церквей и Латеранского дворца, он обосновался в соборе Св. Петра, расположенном в предме­стье Рима, где и построил первое episcopia — жилище епис­копа, с течением времени превратившееся в папскую рези­денцию: Ватикан. Это место издавна пользовалось дурной славой — «infamibus Vaticani locus», как писал о нем Тацит. Теодорих, тем временем успевший назначить епископа Петра из Альтинума куратором римской церкви, в 501 г. с согласия Симмаха распорядился рассмотреть его дело на всеитальянском синоде в Риме. Однако попытка истцов доказать свои обвинения при помощи свидетельских показаний рабов Сим­маха была пресечена. Священный синод отказался заслушать показания рабов. Беспорядки усиливались, столкновения принимали все более широкий масштаб. В конце концов, большинство синодалов, упирая на свою некомпетентность, писало королю: «Это дело Вашей власти правителя, внимая Господу, нести заботу о восстановлении церкви, о спокойст­вии города Рима и провинции Поэтому мы просим Вас, что­бы Вы, благочестивый государь, пришли на помощь нашей немощи и бессилию, ибо священническая простота не в си­лах превзойти мирскую хитрость, и мы не в силах более вы­носить опасностей, которым мы подвергаемся, живя в Риме. Позвольте же нам, мы страстно молим Вас о таком разреше­нии, вернуться в наши храмы».

Пренеприятнейший документ. Подумать только, «право­верные» взывают о помощи к «еретику». Теодорих не знал, что отвечать. Часть синодалов удалилась, а Симмах после все­го этого также отказывался от дальнейших переговоров. В на­чале сентября он оставил свое убежище в соборе Св. Петра и вместе со своим клиром явился к месту заседаний в сопро­вождении небольшой толпы. Его враги, видимо, опасаясь — для этого имелись основания — нападения, бросились ему на­встречу. Вновь бои на улицах, раненые, убитые, в том числе множество священников, среди которых оказался и сторон­ник Симмаха Гордиан, отец будущего папы Агапета. Сам Симмах едва не был забит камнями. Утверждая, что его и «его клир пытались забить, как скот», он отказался еще раз предстать перед синодом. Теодорих, разгневанный тем, что, как он говорил, мир царит повсюду, но только не в Риме, пусть и нехотя, но позволил синоду вынести приговор без да­льнейшего расследования. Синодалы, число которых сократи­лось со 115 епископов до 76, «проявив кротость и уважение», завершили эту жалкую комедию. На четвертом заседании так называемого синода под пальмами, они 23 октября 501 г. объ­явили, что препоручают вынесение приговора Господу Богу, так как они не вправе судить Симмаха в силу его папской не­прикосновенности. Они восстановили его в должности и мол­ниеносно ретировались из «святого» города, поскольку рим­ский клир в большинстве своем держал сторону Лаврентия⁸⁸.

Таким образом, раскол продолжался. На очередном сино­де, в ноябре 502 г., вина папы стала слишком очевидной. Это­му способствовал не только он сам, но и епископ Эннодий из Павии, как мы помним, славивший в своих виршах Венеру и старых богов. Он написал письмо в защиту папы, очевидно, беспокоясь о судьбе 400 золотых солиди, за возврат которых поручился. Однако за невиновность папы он не ручался, хотя и называл его — поэт все-таки! — правителем небесной им­перии. Он считал, что папское достоинство автоматически проистекает из его сана, предостерегал от опасности запят­нать сам сан, если будет запятнан его носитель, и призывал не выносить сор из избы. Разжигаемая прежде всего Фестом и сенаторами гражданская война достигла небывалой остро­ты, поскольку антипапа Лаврентий, лишенный Симмахом епископского сана, не встретив возражений со стороны Теодориха, вернулся в Рим. Теперь город и все основные соборы (более двух десятков) оказались в его руках. Около четырех лет Лаврентий имел своей резиденцией Латеран, а Симмах довольствовался собором Св. Петра, где он, как мы уже гово­рили, заложил основу для Ватиканского дворца. Долгие годы царила анархия. С улиц неслись боевые кличи: «Hie Simma chus!» и «Hie Laurentius!» Обе стороны попеременно взывали о защите к арианскому королю. Право убежища в церквах и монастырях уже никем не соблюдалось; денно и нощно про­должались грабежи и убийства. Случалось, что священника убивали дубиной на пороге его храма. Монахинь обесчещива­ли. Короче, годами длилась кровавая междоусобица среди ка­толиков Рима, пока Теодорих, руководствуясь политическими соображениями, не поддержал более слабого из пап. После этого Лаврентий, которого даже его злейшим соперникам бы­ло не в чем упрекнуть, в 506 г. был вынужден покинуть поле боя, а клирикам из его окружения, переметнувшимся на сто­рону Симмаха, пришлось со всей определенностью проклясть своего бывшего патрона, равно как и епископа Петра из Альтинума, бывшего в 501 г. куратором римской церкви, а к это­му времени уже преданного анафеме Симмахом. Лаврентий, тяготевший к грекам антипапа, пал жертвой антивизантий­ского крена в политике короля, а отчасти, и сената, который по воле Теодориха выступил единым фронтом с готами про­тив Византии. В то время как Симмах в ознаменование своей победы украшал церкви, и в особенности собор Св. Петра, а также закладывал новые церкви, антипапа закончил свои дни в имении своего покровителя Феста, как утверждалось, в строгой аскезе. Сама же схизма прекратилась лишь со смертью Симмаха⁸⁹.

СИММАХИАНСКИЕ ФАЛЬШИВКИ

Поскольку выдвинутое в ходе процесса над Симмахом утверждение, что папа не может быть судим ни одним чело­веком, которое подписали 76 епископов, не имело прецеден­тов в истории (что признавалось самим синодом), приблизи­тельно в 501 г. один из сторонников Симмаха не постеснялся наладить изготовление фальшивок. Его основной целью было подтвердить при помощи высасанных из пальца примеров из прошлого, что римский епископ всегда был неподсуден, будь то светскому или духовному суду⁹⁰.

Симмахианская партия сочиняла письма, предписания, со­борные акты и примеры из истории. В помощь папе Симмаху в его противостоянии с Лаврентием фабриковались преце­денты — вымышленные протоколы процессов над папами прежних времен: «Gesta Liberii рарае», «Gesta de Xysti purgatine et Polychronii Jerosolymitani episcopi accusatione», «Sinuessanae synodi gesta de Marcellino» якобы от 303 г. Единствен­ное, что во всем этом не вызывает сомнений, так это чудо­вищно примитивный стиль — латынь, характерная разве что для «варваров», но никак не для римлян, что свидетельствует об упадке культуры и образования. В этих вымышленных су­дебных делах проводились параллели со скандалом вокруг Симмаха, которые насыщались похожими, вплоть до мелких подробностей, обстоятельствами. Все эти дела получали такой исход, который был желателен в деле Симмаха, а именно: «Никто никогда не выносил приговора папе, ибо первый пре­стол не подсуден никому», «Не дозволяется выносить приго­вор папе», «Никому не позволено обвинять своего епископа, ибо судью не судят». В заключении от начала до конца сфаль­сифицированной грамоты «Constitutio Silvestri» говорится: «Никто не должен судить первый престол, от которого все ждут справедливого приговора. Ни императором, ни клиром, ни королями, ни народом высший судия не может быть су­дим»⁹¹.

Почти точную копию процесса над Симмахом представля­ет собой «Gesta purgationis Xysti», абсолютно никак не под­тверждаемая фактами прошлого. Здесь папу тоже обвиняют римские аристократы, подобно тому, как Симмах был обви­нен Фестом и римской знатью. По аналогии с Симмахом, его обвиняют в прелюбодеянии, на сей раз, с монахиней. И так же как в случае с Симмахом, против которого должны были давать показания его рабы, здесь также свидетелем выступа­ет раб папы. Но некий экс-консул — прототип сторонника Симмаха Фауста — эффектно прекращает процесс, заявляя: «Не дозволено выносить приговор папе»⁹².

Эти великие фальшивки, которые, по мнению фон Шубер­та/ von Schubert «лежат на совести симмахианской партии или самого Симмаха», а по мнению иезуита Гризара/ Grisar имеют лишь «совершенно частный характер», представляют интерес не только как факты истории. Якобы лишь частные, они позднее сыграют важную роль в церковном праве. В из­мененном виде они частично вошли в «Liber Pontificalis» и, благодаря этому, получили широкое распространение. Фор­мула фальсификатора: «Prima sedes a nemine iudicatur» («пер­вый престол никому не подсуден») по циничной иронии исто­рии стала формулой примата папской юрисдикции! На нее ссылались в 800 г. на процессе по делу папы Льва III. А Григо­рий VII в 1076 г. дословно использовал фальшивки в качестве аргументов⁹³.

Весьма примечательна публицистическая полемика вокруг этих дел.

Именно тогда, когда против Симмаха были выдвинуты тяжкие обвинения, когда он, что совершенно очевидно, не смог в достаточной мере оправдаться, когда было установле­но, что он действительно разбазаривал церковное имущество, а его противники в листовке издевались над «старыми и дряхлыми епископами, окруженными толпами девок» — именно тогда вдруг выясняется: римский епископ не подсу­ден никому! Как человек он понесет наказание на том свете, на этом же — он неприкосновенен и не подлежит судебному наказанию. Когда появилась листовка «Против нелепого от­пущения грехов синодом», сторонник Симмаха епископ Эннодий в послании в его поддержку требует признать за рим­скими епископами безгрешие и святость, унаследованные от апостола Петра. Согласно этой чреватой последствиями тео­рии Эннодия, Петр «завещал преемникам вечное сокровище своих заслуг — залог их безгрешия. То, что вручено Петру ради его светлых деяний, принадлежит и им, чей жизненный путь озарен тем же сиянием. Ибо кто же усомнится в свято­сти того, кто обрел столь высокий сан? Пусть кому-то из них недостает собственных добрых деяний — достаточно тех, что совершены их предшественником на троне...», т. е. апостолом Петром. Итак, если какой-то папа не совершил добрых дел (по всей видимости, мы вправе добавить: если на его счету дела дурные), совершенного Петром достаточно, чтобы оправдать его! Разве жульничество религиозной идеологии не выходит здесь за все границы дозволенного? Так выходит или нет?! В 1075 г. папа Григорий VII в своем пресловутом «Dictatus рарае» («Папском диктате») дошел до утверждения, что законно посвященный в свой сан папа, благодаря заслу­гам Петра, автоматически причисляется к лику блаженных! Подоплеку спекуляций Эннодия одной фразой отразил сто­ронник Симмаха епископ Вьенны Авит: «Когда обвинения со­трясают престол верховного пастыря (papa urbis), мы все со­знаем шаткость нашего положения»⁹⁴.

Борьбе между сторонниками Лаврентия и Симмаха, а так­же фальсификациям последних, обязана своим возникнове­нием официальная папская книга, «Liber Pontificalis», весьма популярная в средневековье.

Обе стороны, хотя и с противоположных позиций, нача­ли сбор сведений для папских жизнеописаний и продолжали делать это соответственно до 530 и 555 гг. Литературная форма «прославленной истории папства» (Сеппельт/ Seppelt), как и у симмахианских фальшивок, на редкость при­митивна; на фоне высокого образовательного уровня того времени она поражает «незнанием основ грамматики и ри­торики, даже в рамках школьной программы» (Каспар/ Cas­par). Хартман/ Hartmann пишет, что эти римские клирики были «воодушевлены верой в свою церковь, но простодуш­ны». Они работали pro domo*, не испытывая угрызений со­вести, и назвали в непрерывающейся последовательности всех «пап», начиная с Петра, что для ранних периодов — чистый вымысел. Ничтоже сумняшеся, они одной стереотип­ной фразой: «Hie martyrio coronatur» («причислен к мучени­кам») превратили в мучеников всех пап первых трех столе­тий — в отношении почти всех это также вымысел. Вымыш­лены не только все первые папы, не только почти все муче­ники; за автора папской книги ложно выдается папа Дамас, правление которого к тому же ошибочно отодвигается в прошлое, но в средневековье все это принималось за чистую монету. «Liber Pontificalis» открывется перепиской между Дамасом и Иеронимом (по одному письму от каждого), кото­рая представляет собой полную подделку; следовательно, широкоизвестная папская книга начинается с подлога — впрочем, и мнимое папское верховенство основывается на чистейшей воды махинациях⁹⁵.

'Pro domo (лат.) — здесь: на свою церковь. (Примеч. ред.)

«ПРОТИВОСТОЯНИЕ НА ВСЕХ ФРОНТАХ: ГОТСКОЕ КОРОЛЕВСТВО И РИМ ПРОТИВ ВИЗАНТИИ»

Между тем Теодорих не собирался ограничиваться Ита­лией и Далмацией. Он стремился к федерации германских го­сударств и объединял все антивизантийские силы. Он расши­рил свои границы за пределы Адриатики. В 504 г. он захватил Сирмию. А спустя год напряженная внешнеполитическая об­становка привела к серьёзному столкновению между войска­ми Теодориха и императора. Гот заключил союз с князем гепидов Мундо. И когда против него выступил magister militum Иллирии Сабиниан с сильным войском из десяти тысяч бол­гар-федератов, из только что захваченной приграничной об ласти Паннонии на помощь ему поспешил готский отряд из 2000 пеших и 500 конных воинов под командованием Питиция. На Моравской равнине императорское войско было раз­бито наголову; кто из болгар не пал от меча, того поглотила река. Завоеванная область вошла в государство Теодориха под названием Сирмийской Паннонии⁹⁶.

Запад все более открыто выступал против императора, кото­рый, обеспокоенный еще и персидской угрозой с востока, ви­нил в происходящем прежде всего папу. Симмах из-за острого внутрицерковного конфликта в Риме почти на целое десятиле­тие был лишен возможности уделять внимание теологии и схизме. Лишь в 506 г., добившись окончательной победы, он от­ветил на враждебное послание императора, все более склоняв­шегося на сторону монофизитов, еще более грубо и заносчиво. Игнорируя официальные формулировки этикета, он оскорби­тельно-холодно называет престарелого властителя просто «imperator», упрекает его за веру в ополовиненного Христа, кичит­ся тем, что его «достоинство, разумеется, такое же, если не вы­ше», долго и нудно угрожает ему Божьим судом и заканчивает столь же резко, сколь надменно и лицемерно: «Кто дружен со злом, тот преследует лишь того, кто злом не запятнан»⁹⁷.

Таким образом, противостояние между Римом и Византией усугубилось, когда папа принял сторону Теодориха. А римский сенат вновь сотрудничал с римским духовенством, что возму­щало Константинополь. Император, называвший Симмаха «манихеем», писал ему в резком послании об антиимперском заговоре римского сената и церкви. Но реакция уверенного в поддержке готского короля папы, который теперь беззаветно боролся с византийским духовенством, была дерзкой и даже грубой. Он не только утверждал, что император пытается «ни с того, ни с сего записать его в еретики», но, в свою очередь, окрестил его «покровителем манихеев» и, не моргнув глазом, солгал, будто на Востоке только католики притеснены, а почти всем «ересям» дается добро. «Ты думаешь, — писал Анастасию папа Симмах, — что если ты император, то тебе не страшен суд Божий? Ты думаешь, что как император ты — вне власти князя апостолов Петра?.. Сравни же достоинство императора с достоинством предстоятеля Церкви. На одном забота лишь о мирских делах, а на другом — о божественных»⁹⁸.

Решительное неприятие Анастасием католицизма с неиз­бежностью влекло за собой сплочение прохалкидонских кру­гов, которые с течением времени доставляли ему все больше хлопот. Новый столичный патриарх Македоний II (496— 511 гг.) тоже был вынужден подписать Генотикон и лавиро­вать между враждующими сторонами, поэтому правоверные порой воспринимали его как «еретика». Но в конце концов, он публично выступил против монофизитов, задирал импера­тора и, вполне возможно, пытался спровоцировать волнения. Терпение Анастасия лопнуло. Он низложил Македония, по­добно его предшественнику Евфимию, и в ночь на 7 августа 511 г. отправил его в ссылку в Евхаиту. Новый глава констан­тинопольской церкви Тимофей (511—518 гг.) был более по­слушен. А так как в Александрии сидел патриарх Иоанн III Никиот (505-—516 гг.), а в Антиохии в 512 г. патриаршья власть перешла к пользовавшемуся покровительством Ана­стасия монаху Северу (512—518 гг., 538 г.), то тремя крупней­шими патриархатами Востока управляли монофизиты.

Католические епископы и монахи теперь все больше под­стрекали, особенно в Малой Азии и на Балканах, к восстанию против «императора-еретика». После отставки Македония (511 г.) папа все чаще заводит речь о преследованиях христи­ан языческими императорами. Он призывает Восток к бди­тельности, верности и готовности принять муки и зовет на «ратный труд во имя Неба»: «Пришла пора, когда вера при­зывает своих бойцов на защиту, нуждается в каждом, кого коснулся пламенный луч милости Божьей».

Во время правления Анастасия уже возникали волнения, политическая подоплека которых «в большинстве случаев не прослеживается» (Тиннефельд/ Tinnefeld). Уже на первом го­ду правления Анастасия comes Марцеллин докладывает: «В Византии гражданская война, большая часть города и цирка сожжены». В 501 г. беспорядки происходят в языческий праз­дник бриттов. Около 510 г. спровоцированная чернь Констан­тинополя во время богослужения выбрасывает монахов монофизита Севера из храма Св. Софии, а император, потребо­вавший объяснений от патриарха Македония, вынужден по­думывать о бегстве. В 512 г. в центре споров вновь оказывает­ся промонофизитская политика императора. Начинается са­мое настоящее восстание, не в последнюю очередь разо­жженное монахами. Монарх, столь же умный, сколь и отваж­ный, без оружия выходит навстречу разъяренной толпе. Уже провозглашают нового императора, толпа расправляется с монофизитами, против них задействованы войска, горят дома высокопоставленных чиновников; арестами и казнями мятеж, в конце концов, подавлен. В это же время в Антиохию не­сколькими волнами прорываются монахи-монофизиты из ближних и дальних мест Сирии; многие из них находят здесь свою смерть. Мятеж 514 г. и успехи узурпатора Виталиана также имеют религиозную подоплеку, и даже бенедиктинец Рабан Хааке/ Raban Haacke признает, что в этих волнениях и восстаниях против императора константинопольским людом «умело руководили монахи и высшее духовенство»⁹⁹.

Даже родственников правителя католики прибрали к ру­кам. Императрица Ариадна была сильно огорчена его церков­ной политикой. Его племянник Помпей контактировал с папой и был ревностным католиком. То же самое можно ска­зать о его жене Анастасии и приближенной к их семье Юли­ане Анции, дочери императора Запада, ее предком был Феодосий I, а мужем — византийский полководец Ареовинд, про­возглашенный антиимператором в 512 г. в ходе серьезного католического мятежа в Константинополе. Тогда Анастасий едва не был свергнут. Вот так тесно все переплеталось¹⁰⁰.

В 513 г. империя оказалась на грани катастрофы из-за мя­тежа, поднятого полководцем Виталианом.

Подданный империи, гот из провинции Малая Скифия (современная Добруджа), командовавший полками федера­тов, он воспользовался церковно-политическими распрями и сделал своим лозунгом «правоверие» халкидонского толка. Он возглавил клерикальную оппозицию, добивался восста­новления изгнанных епископов, требовал проведения Собора при участии папы, доверенным лицом которого он являлся, и налаживал связи с королем остготов. Его образ действий: комбинированные нападения на империю с суши и с моря, выколачивание денег и жесточайшая муштра — стал «вели­ким примером для гуннов и славян» (Рубин/ Rubin)¹⁰¹.

В 513 г. Виталиан, устранив двух противодействовавших ему высших офицеров, под предлогом защиты догмата о «двух природах» и усилившись по пути разбойничьими болгарами и недовольными крестьянами, подступил со своими мятежными полками к Константинополю и потребовал изменения импера­торской церковной политики. Анастасий был загнан в угол. Он дал обещание, однако, когда спустя восемь дней Виталиан от­ступил, преследуемый племянником императора Ипатием, не сдержал его. Но огромная армия Ипатия потерпела поражение при городе Одесс (нынешняя Варна на Черном море). Утверж­далось, что погибло 60 тысяч человек. В столице бунтовали ка­толики. Виталиан, взявший в плен императорского племянни­ка и, по непроверенной версии, содержавший его в свинарни­ке, в 514 г. вновь появился под стенами Константинополя, на этот раз вместе с вошедшим в Босфор громадным флотом. К тому же требования его возрастали. Сначала он добился для себя должности Magister militum. Затем потребовал отказа от проводимой императором церковной политики, возвращения низложенного и сосланного верховного пастыря Македония и переговоров с римским престолом. Он заставил императора дать торжественную клятву, что 1 июля 515 г. в городе Гераклеи провинции Европа будет созван Собор для объединения церкви и под председательством папы. Бенедиктинец Хааке/ Haacke пишет: «Рим (т. е. папа Гормизда, тем временем всту­пивший на трон. — К. Д.) делал ставку на посредничество (!) Виталиана». За освобождение его племянника Ипатия Витали­ан потребовал у императора неслыханную сумму в 5 тысяч фунтов золота. Ипатий, который симпатизировал католикам, в благодарность за свое избавление от большой беды, совершил паломничество к Гробу Господню и сделал церквам и монасты­рям Иерусалима и его окрестностей щедрые пожертвования. Дальнейшие переговоры зашли в тупик из-за чрезмерных при­тязаний римлянина, который требовал от восточного патриар­ха глубокой покорности. Затем папский «посредник» предпри­нял третье наступление, причем в то время, «когда еще шел об­мен посланниками и продолжались переговоры...» (Хааке). Ви­талиан, о контактах с которым Гормизда сообщил императору, очевидно, для того чтобы сделать того более сговорчивым, в 515 г. — когда должен был состояться Собор, а сорок еписко­пов балканских провинций летом отложились от своего патри­арха и примкнули к папе — напал на Константинополь с суши и с моря. Папа, равно как и король Теодорих, рассчи тывал, что очередное «посредничество» закончится поражением преста­релого императора. Однако Виталиан был разгромлен гражданским лицом Марином, которого поддержал Юстин, следу­ющий император, командовавший быстроходным парусником. Марин добился успеха, впервые применив новое оружие — «греческий огонь». Победу восторженно приветствовал монофизитский патриарх Антиохии Север¹⁰².

Виталиана спасло лишь стремительное отступление. После этого Анастасий даже не помышлял о дальнейших «перегово­рах» с Римом. Напротив, в 516 г. он сослал ортодоксального иерусалимского патриарха Илию (494—516 гг.) за отказ от со­трудничества с Севером. Цель Анастасия, которую ему, прав­да, не удалось достичь, было распространение монофизитства на Иерусалимский патриархат. Ибо новый патриарх Иоанн III (516—524 гг.) из-за сильного давления католических монахов своей епархии также не отважился примкнуть к Северу и за это оказался в государственной тюрьме в Кесарии. Даже по­сле своего освобождения Иоанн не сделал ожидаемого от не­го заявления о раскаянии, напротив, в Иерусалиме он, в присугствии 10 тысяч фанатичных монахов, предал анафеме им­ператорского фаворита Севера и его веру. Это произошло на глазах племянника императора Ипатия, который совершал паломничество в Иерусалим и также дистанционировался от Севера. Наместник Палестины Анастасий бежал. Католики, при поддержке с Запада, продолжали вытеснять монофизитов с их территорий¹⁰³.

Когда папа Гормизда в начале апреля 517 г. направил к правителю Византии своих легатов, в том числе и епископа Эннодия из Павии, он, помимо официальных посланий, снаб­дил их девятнадцатью секретными рекламными посланиями (contestationes) — агитками, которые его агенты-монахи вско­ре распространили на Востоке. Гормизда желал ни больше ни меньше как владычества над всей церковью. Через своего субдиакона он обязал епископов Балкан «во всем следовать апостольскому престолу и извещать паству о его распоряже­ниях». «Наместник Христа, оберегаемый готским королем Теодорихом, в преддверии нового наступления гота Виталиана, который уже завершил приготовления, явно делал ставку на церковный переворот. Тех византийских прелатов, которые были послушны Риму, он побуждал «бесстрашно идти на вой­ну» и даже открыто взывал к населению столицы. Иезуит Хуго Ранер/ Hugo Rahner пишет: «Папа Гормизда вошел в исто­рию, как великий победитель и миротворец». Престарелый Анастасий не собирался мириться с этим, загрузил папских легатов на довольно утлое суденышко и приказал капитану доставить их домой, не заходя ни в один порт. После этого он 11 июля 517 г. без излишней резкости, но совершенно реши­тельно известил папу о прекращении переговоров. Он писал: «Если отдельные люди, которые выводят свой духовный авто­ритет из авторитета апостолов, столь строптивы, что не жела­ют следовать благочестивому учению Христа, который по­страдал ради всеобщего спасения, то мы не ведаем, где же нам найти наставников, которые учат милосердию Господа нашего и Бога... Мы можем выносить обиды и неуважение, но мы не позволим командовать собой» (iniuriari enim et anullari sustinere possumus, iuberi non possumus)¹⁰⁴.

Император Анастасий воздержался от резких выражений, и, как комментирует Каспар/ Caspar, «движимый искренним и сильным чувством истинно благочестивого мужа, доживаю­щего свой век, государя, который вот уже двадцать лет борет­ся за единство веры и церкви Востока, противостоял Западу и неприятию акакианства папством, которое могло заподозрить византийскую церковь в том, что она никогда не сможет пре­одолеть внутренней расчлененности»¹⁰⁵.

Разумеется, папе весьма кстати пришлась резня на Восто­ке в 517 г.

Трагедия разыгралась во время паломничества католиче­ских монахов к святым столпам, оставшимся от Симеона Стол­пника, когда они шествовали к северо-востоку от Берое. Когда эти монахи, обрастая все новыми толпами, проходили через епископство Апамеи, приблизительно в двадцати километрах южнее города, они подверглись нападению. Триста пятьдесят из них были убиты на месте, остальные были заколоты в близ­лежащей церкви, где они пытались укрыться. Монахи утверж­дали, что зачинщиками нападения были епископ Апамеи Петр и патриарх Антиохии Север. Монахи выразили протест импе­ратору и папе. Иезуит Генрих Бахт/ Heinrich Bacht пишет, что «этот протест мог быть получен в Риме в конце 517 г. Гормизда, увидевший в этом прекрасный (!) повод, чтобы вступить в сно­шения с Востоком, направил ответ, датированный 10 февраля 518 г. В своем письме он расточал похвалы и ободрения...»¹⁰⁶.

Император Анастасий умер почти девяноста лет от роду во время грозы, бушевавшей в ночь с 8 на 9 июля 518 г. «Liber Pontificalis», идя на поводу у распространявшихся в Риме слу­хов, торжествующе сообщала, что его «поразил гром небес­ный». Анастасий оставил после себя колоссальную государст­венную казну, но не оставил ни детей, ни преемника. Тем не менее уже 9 июля на трон взошел командир придворного гвардейского полка (comes excubitorum) Юстин¹⁰⁷.

[1] Партия омиев — наряду с аномеями и омиуснанами, одно из на­правлений арианства. (Примеч. ред.)

[2] * Christiana libertas (лат.) — христианские свободы. (Примеч. ред.)

 

[3] Socius haereticorum (лат.} — сообщник еретиков. (Примеч. ред.)

[4] Summus et verus imperator (лат.) — высший и истинным повели­тель. (Примеч. ред.)

[5] Privilegium fori (лат.) — привилегированное место. (Примеч.

пер.)

[6]Fidei custos et defensor orthodoxae (лат.) — хранитель веры и защитник ортодоксии. (Примеч peg)

[7] М a I a tempora (лат.) — дурные времена. (Приме ч. ред.)

[8] Грациан — монах из Болоньи XII в., автор обширного труда «Соncordantia discordantium canonum» («Согласование расхождений в канонах»), который впоследствии был дополнен многими богословами и получил назва­ние «Decretum Gratiani» («Декреталия Грациана») (Примеч. peд )
[9] Mulierculae (лат.) — девка, публичная женщина. (Примеч. ред.)

Примечания

¹ [160]. 41.

²  [736], 175.

³  [598], II, 373. [219], I, 402. [19], 286. [586]. 8.

⁴  [579]. I, 147—148. [294], I, 284. [539], 10.

⁵  [2941, I. 285. [14431, 610. [586], 5. [1096], 223.

⁶  [384], «Религия», II, 99—100. [688], 100 [2861], 245—246.

⁷  [863], 1. А., VIII, 563—564; 2. А., VIII, 900—901. [541], I. 421, II, 9—10 [525], I, 760.

⁸  Euagr. h. е. 2,5. Zacharias Mityl. 4,2. Liberat. Brev. 15. Theodor. Lect 1,8 Zacharias Rhet. h. e. 4,10. Leo I. ep. 126; 129. Simplic. ep. ad Zenonem. Coll. Avell. 56. [863], 1. A., VIII, 509; 2. A.. 815—816. [752], 570—571. [768], 97. [294], I, 284—285 . [1174], 36. [1198], 205—206. [70], H. 225. [667], II, 22. 37 [228], 201. [560]. II, 109—110 [923]. 159 [251], 240. [539], 120 [586], 4.

⁹  Leo 1. ep. 80,3; 109 ad Julianum; 116; 126 ad Mercian; 136; 139. Hieron. Vita Hilar. 25. Zacharias Rhet. h. e. 3,3. ACO II, 1,3,125; 1,3,131. Euagr. h. e. 2,5. So- zom. h. e. 5,15,15. [863], 1. A, V, 734; IX. 504. [1343], 521—522. [752], 570. [667], I, 505, 531, 538—539. [294], I, 284. [1198]. 204—205. [541], II, «Введение», 8. Ср также: [70], II, 258, 291—292. [677], 200. [228], 170—171, 200—201. [1174]. 36 [923], 160 . [1395], 324—325. [585], 194, 247—248, 372. [586], 5. [539], 113. [1081], 90.

¹⁰  ACO II, 1,3,119. Leo I. ep. 115,1. [243], I, 531—532. [541], I. 421; II, 9—10. [228]. 153. [1395], 325. [539], 125.

¹¹  Cod. Just. 1,11,7. Cod. Theod. 16,10,19.

¹²  Leo I. ep. 102. ACO II. 4,53—54.

¹³Leo I. ep. 109, 111, 113, 117, 125.(1198], 203—204.

¹⁴  Leo I. ep. 134 ad Marcian.

¹⁵  ACO II. 1,3,119. Zacharias Rhet. h. e. 3,5. Leo I. ep. 116 ad Pulcher. ep. 117 ad Marcian. [243], I, 531. [667], 18. [70], II. 247. [539], 168. [1081], 89.

¹⁶   Leo I ep. 84. Iordan. Get. 45. Prokop. bell. vand. 1,5,7; 1,6,3. Zacharias Rhet. h. e. 4,7. Zonar. 13,25,33. [384], «История», I. 152; II, 244—245. [10731], III, 561—562. [13431, 523, 529. [243], I, 547. [294], I. 286—287. [539], 131—132. [571], 275—276. [312], 779. Цит. no: [571], 275—276.

¹⁷  Leo I. ep. 146. ACO II. 4,97. ep. 162. ACO II. 4,106. ep. 164. ACO II, 4,110. [1198], 207.

¹⁸  Leo I. ep. 115; 144 ad Julian.145 ad Leon. imp. 146 ad Anatol. 155 ad Ana- tol. 156 ad Leon. imp. 157 ad Anatol. 162 ad Leon imp. 164 ad Leon. imp. [243], I, 554. [667], II, 24. [1198], 206. [579], I, 148—149 . [1351], 108. [539], 132.

¹⁹ Leo I. ep. 156. PL 54,1127.

²⁰  [667], II, 14—15.

²¹  [243], I, 531. [294], I, 285—286, 324—325. [299], 139. [930], 107. [1022], 76. [923], 159—160. [251], 240.

²²  Leo I. ep. 126.

²³  [1491], V, 187. [1343], 525. [1323], 173. [243], I, 542, 548, 554. [579]. I, 162. [1198], 205. [591], 75. [586], 4. [539], 131. [1395], 326.

²⁴  Leo I. ep. 171.

²⁵  Ср. с этим всю гл. 5, а также соответствующие места гл. 4. См. также: [243], 1. 555. [579], I. 150—151.

²⁶   Lib. Pont Vita Hilar. |ed. Duchesne 242; ed. Mommsen 107). JK 664,11 [535], 1, 110—111. [243]. I. 483; II. 10. [667]. II. 35. [474], 1. [1414], 109

²⁷  Prokop. bell. vand. 1,6. Marcell. com. ad a. 468. Kandidos, frg. 2 (FHG IV, 137; HGM I, 445). [1073], III, 561—562. [384], «История», I. 114 [1343], 530, 573. [242], I, 38—39. [728], 3. [294], I, 294—295. [560]. II. 112 В источниках приводят ся разные суммы, затраченные на строительство этого флота. Называется да­же цифра в 47 000 фунтов золота. Однако в других источниках — 17 000 фунтов золота и 700 000 фунтов серебра. Ср также примеч. 96 к гл. 7.

²⁸  [1073], I, 355, 377. Даны указания на источники. [384], «История», I, 114; III, 123. [535], 1/1. 112- [579], I, 153. [294], I. 291. Ср. также примеч. 50.

²⁹   Anon. Vales. 41. Marcell. com. ad a. 476. Malalas 16,385. Zach. Myth. Chron. 5,9. [384], «История», III, 307. [1073], III, 561—562. [1323], 181, 189—190. 216. [667], II, 35. [219], I, 389. [1343], 536 [294], I. 287. [579], I. 162—163. [923], 121. [602], 27—28. [262]. 161. [1414], 117.

³⁰  [243], II, 14. [579], I. 162—163. [228], 202—203. [294], I, 314. [456], 169.

³¹  Theodor. Lect. h. e. 1,20. Euagr. h. e. 1,13. Simplic. ep. ad Acacium, Coll. Avell. 69. [813], 419. [1323], 191. [752], 634—635. [243], II, 15. 20. [667], II. 36. [70], 260—261. [228], 201. [1395], 236. [586], 7.

³²  [947]. i, 8.

³³  Coll. Avell. 56. CSEL 35,124.

³⁴   Liberatus, Breviar. 16. Zacgarias Rhet. h. e. 5,2; 5,5. JK 586 (Avell. № 69). Theodor. Lect. h. e. 1,32. Cod. Just. 1.2.16. Simplic. ep. 3 ad Zenonem Coll. Avell. 56; 60. Euagr. h. e. 3.4. Cassiod. divin. et s. instit. litt. 11. JK 573. Coll. Avell. 56. (863), 2. A.. Ill, 155—156. [813], 420. [604], I. 137—138. [1343], 537—538. [752]. 631—632, 634. [243], I, 552; II, 15, 17—18. 28, 41. Здесь дата смерти Акакия — 26 ноября 488 г. Однако в специальной литературе нет единства по срокам правления этого патриарха. [559], 67—68. [1323], 189. [560], II, 112. [219], I, 391, 403—404. [667], II, 36. [11981, 213. [70], 262—264. [804], 187. [579], I. 162—163. [11311], 222—223. [228], 202. [456], 169. [1395], 327. [1081]. 116, 133, 136—137 . [1414], 116, 123. [539], 267, 274, 287—288.

³⁵  Euagr. h. е. 3,14; lat. bei Liberat. Breviar. 17; syr. bei Zacharias Rhet. h. e. 5,8. Здесь впервые употреблено слово «Henotikon». [606], 66. [1073], V. 1498. [384], VIII, 267. [384], «История», III. 307. [813], 420. [640], I. 462. (604), I. 138— 139. [1322], 52. [79], IV, 82. [752], 634—635. [243]. II. 22. [559], 68. [560], II. 120. [579], I, 161. [70], II, 266. [294]. I. 314. [219], I, 402. [228], 203—204 [251]. 240— 241. [1395], 327. [456], 174. [533], 28. [1414], 138, 150. [539], 285.

³⁶  Еиадт. h. e. 3,30. Pierer XI 400. [813), 218 (79), III, 238. [752], 635. [219]. I. 403. [251]. 241. [1513], 178. [539], 290

³⁷  [243], II, 22—23, 35. [294], I, 315. [1414], 450.

³⁸  Simplic. ep. ad. Acacium, JK 577; 580. Coll. Avell. 63; 68; 95. [2431], И, 14. 36—37. [667], II, 38. [1414], 123—124.

³⁹   Euagr. h. e. 3,10. Simplic. ep ad Zenon. ep. ad Acacium. Coll. Avell. 66. [604], I. 137. [243], 20. (1323). 195. [219], I, 403—404. [560], II. 118. [586]. 6. [1414], 128.

⁴⁰  [586], 7—8.

⁴¹  Zacharias Rhet. h. e. 5,5. Liberat. Breviar. 16. (813), 420. (604), I, 138. [752], 634. [228], 204. [1198], 214. [70], II, 264. [219], I, 403—404. [1081], 133, 136.

⁴²  Euagr. h. e. 3,15. (604), 1, 137—138. [752], 635—636. [1323], 195. Здесь ука­зания на источники. [70]. II. 264. (219), I, 410. (219), I, 410. [228]. 204. [586], 8—9. [539], 292. (1414), 130—131, 135—136.

⁴³  Gregor I. dial. 4,17. [243], II, 25. [1414], 135. Указаны источники. Ср. так­же след. примеч.

⁴⁴  JK 591; 599; 603. Gelas I. Gesta de absol. Miseni. Coll. Avell. 103. Ср. так­же: Coll. Avell. 70. Euagr. h. e. 3,18. Felix III. ep. 1. Liberat. Breviar. c. 17. [863], 2. A. I, 234—235; IV. 68. [826], 31. [6041], I. 139. [752], 635—636 [243], II, 16. 26, 36. 743. [6671], П, 43. 58—59. [70]. 269. [5791], I, 165—166. [2281]. 205 [1395]. 327—328 [14871], 101—102 (1414). 126, 133, 141.

⁴⁵ Coll. Avell. 70. JK 601 Felix III. ep. 8 ad Zenon [243]. II. 32—33, 37. [1545] 427—428. [1129], 211. [667], П, 47. [228], 214. [251], 241. [1414]. 145, 153. [52], 79.

⁴⁶ JK 601. Цит. no: [11311], 253.

⁴⁷  [243], II. 33. [5791], I, 167—168. [294], I, 316, 404. [14141], 145. 149.

⁴⁸  Euagr. h. e. 3,27. Iosua Stylit. 12. [1073], 1366. [13231], 193, 201. [2431], II; 23. [11741], 40—41 [2621], 42. 162—163

⁴⁹ Joh. Ant. frg. 214.2. Liberat. Breviar. c. 17 [6041], I. 138. [13231], 195. [2431], II. 21, 30. [5791], I, 164.

⁵⁰  Coll. Avell. 95,61; 100,13. Sidon. Apoll. carmen. 2,361. Joh. Ant. frg. 203; 207; 214 a. Marcell. com. ad a. 461. Iordan. Get. 45. Euagr h. e 2,16. Paul. Diac. 15,3. Annon. Val. 7,36. [1073], IV, 63, 338. [384], «История». I, 114; II. 273; III. 9. 21, 123. [604], I. 42, 51. [1343], 549. 562. [1261], 308, 317. [406], 381. [219], I, 323, 410. [294], I, 291, 402. [923], 122, 137, 140. [1365] 88, 90. [2081, 158. 167. [972], 5. [212], 175. [1414], 108. Одним из немногих императоров Западной Римской империи в V веке, который не был ни убит, ни свергнут, был скончавшийся в 472 г. Олибрий. Ср.: [263]. 195.

⁵¹  [2431], I. 560. [5791], I. 168—169. [1174], 39.

⁵² Joh. Ant. frg. 210, 214. Malchus frg. 11. [10731]. V. 685. [384]. XIII. 274. [384] «История», III, 252—253. [604], I, 63. [1343], 527—528. Подробнее: [1261], 278, 316, 323. [504], 117—118. [219], I. 413, 421. [1427], 492—493. [411], 12, 16, 42. 58.

[410],   119. [238], 352. [208], 167. [1004], 45. [737], 28. [1173], 95. [923], 138—139, 203.

⁴³ Prokop. bell. got. 1,1. [1073], V, 685. Указания на источники. [294]. I, 300—301.

⁵⁴ Prokop. bell. got. 1,1. Marcell. com. a. 476,2. Anon. Vales. 11,49, Iordan. Get. 57,290. [1073], II. 1366. [384], «История», III, 21. [535], 1/1, 115—116, 119 [1323], 215. [1261], 335—336. [294], I, 298. [1174], 41.

⁵⁴ Anon. Vales. 49 (MG Auct. ant. 9,316). Anon. Vales. 53. Joh. Ant. frg. 214 Marcell. com. (MG Auct. ant. 11,93). Cassiod. var. 1,1,2. Iordan. Get. 57. Prokop. bell. got. 1,1. Ennod. paneg. Theod. 6,23; 8,36. Agnellus, Lib. pont. eccl. Ravenn. (MG Spript. rer. lang. 303). [604], I, 72, 187. [542], 449. [242], I. 43—44 [1261], 287, 297, 318. [504], 119. [238]. 339. [411], 70. [410], 119, 123—124. [579]. I, 169. [219], I, 422. [1427], 493—494. [711]. 126. [103], 451. [294], I. 300. [923], 133, 138—139 [208], 167—168. [1020]. 123—124. [433], 20. [388], 439—440 [591]. 24. [212], 175— 176.

⁵⁶ Agnellus. Lib. pont. eccl. Ravenn. (MG SS rer. Langob. et Italic, saec. VI-IX, 1878, 334—335, 356—357). [1087]. 50—51. [1261], 336. [411], 162—163. Указаны и другие источники. [433], 20.

⁴⁷  Cass. var. 1,24,1. Salvian de gub dei 7,10. Ennod. 80. Vita Epiphan. 138. [1261], 279. [411], 193. [579], I, 155. [103], 447.

⁴⁸ Cass. var. 1.3. [243], II. 53—54. [578], 289. [1261], 296. [1004], 116. [1173], 96. [923], 201.

⁴⁹ JK 683; 735. Cassiod. var. 2,27,2; 4.43,2. Anon. Vales. 12,58. [535], 1/1, 133, 146. [1087], 48. [604], I, 222. [243], II. 54—55. [1261], 297, 325. [1266], 278, 334, 386.

[411] .   99. [1309], I. 28—29. [1431], 114. 170, 187. [14271, 496. [1194], 74—75. [160], 48. [923], 203—204. [1414], 224.

⁶⁰  JK 622; 632; 650. [298], I, 45. [243], II. 44. 71. [1266], 378—379. [208], 170 [1414], 218. [591]. 90.

⁶¹  Theophan. Chron. 133. Euagr. h. e. 3,23. JK 612. [364], «История», I, 110. [586], 11. [1414], 156.

⁶¹ Euagr. h. e. 3,32. Joh. Nikiu, Chron. 89. [1491] I. 226. [1073], I, 333: III, 801—802. [1323], 216. [541), 51, 944. [560], II. 126. [70]. II, 278—279. [219], I. 430. 436, 446. [1174], 44 [579], I. 170. [923], 121—122, 160—161. [586], 11. [187]. 189

⁶³  Eustath frg. 6. Jon. Ant. frg. 211,4. [384], «История», I. 110—111 [1323], 216—217. [243]. II. 44. [219], 1, 429. [294]. 312. [1174], 46. [579], I. 169

⁶⁴  Euagr. h. e. 3,32. Theodor. Lect. h. e. 2,6; 2,9 Joh Nikiu, Chron. c. 89 [243], П. 43. [70], II, 275. [579], I. 169—170. [560], 124. [1174], 45—46 [586], 11— 12. [5391] ²⁹⁹

⁶⁵  JK 632. Anon. Vales. Chron. Theod. 11,54. [863], 2.A.. IV, 630. [38], 462— 463 [604], I. 139. [542], 456. [243], II, 44 [667], II, 51. [1412], 36. [1414], 162 [579],

I,   170. Относительно тактики Геласия, позволявшей императору Зенону сва­лить все «грехи» иа умершего в 489 г. Акакия ср., например: JK 611,37. 622,2. [391], 64. [1487], 67. [239]. 110. [539], 331.

⁶⁶  JK 625. [1414], 211—212.

⁶⁷  JK 669; 701. [1414], 234, 249.

⁶⁶ JK 622; 664; 701. [243], II, 49—50, 61—62, 77. [1414], 176. [1445], 52—53

⁶⁹  JK 622; 701. [520], 22—23. [14141], 189, 198, 247—248.

⁷⁰  Ambros. de dign. sacerd. 2. [243], II. 70. [1431], 94.

⁷¹  Gelasius I. ep. 26. [243]. I. 206; II. 23, 60. [1412], 41—42. [1414], 184.

⁷²  [243], I, 136; II, 63—64. [1414], 186, 212.

⁷³ JK 595; 632 c. 2; 664 c. 5. Gelasius I. ep. 12 ad Anast. imp Ср. также: Felix III. ep. 8,5. [826], 31. [1288], I, 319. [542], 456. [243], II, 61. [1129],215. [1131], 254. 262. Ср.: [392], 111. [1412], 22. [1414], 178, 189. [980], № 462. [1431], 98. [51], 130. [1438], 9. [1252], 304. [385], 328. [1397], 38. [539], 344.

⁷⁴  [243], II, 52, 73. Cp.:[591], 90—91. См. также след. примеч.

⁷⁵  [243], II, 61, 73. [667], II, 52, 65. [579], I. 171. [586], 12, 196. [591], 91.

⁷⁶  JK 622; 664. [243], II, 46, 60—61. [1414], 172, 178.

⁷⁷  JK 620; 664; 669. Gelasius, Brev. hist. Eutych. (Avellana 440). [243], II, 44, 56. [1414]. 164, 245. Ср. след примеч

⁷⁸ JK 625 (Avell. 98). Gelasius I. ep. 3; 11; 18 ad episc. Dardan. ep. 15 ad epp. Orient, de Accacio. ep ad Faustum mag [37]. 413—414 [38], 462 [1087], 52. [604], I, 175. [542], 455—456. [1309], I, 83. [243], II, 76—77. [411], 104. [294], I, 357. [1414], 245, 255. [539], 333. Ср. пред примеч.

⁷⁹  JK 612; 622; 665. [243], II, 50,57.

⁸⁰  [328], I. 24, 542.

⁸¹  Plut. Quaest. Rom. 68. JK 627. [863], 2. A, VII, 65—67. [3841, «Религия», II, 69 [826], 31—31. [535], I, 123—124. [976], 35. [1414], 252. G. Pomarcs, Gdlase I". 1960, 144. Цит. no: [1414].

⁸² Gelasius I. ep 26 Cassiod. var. 1,26. [1162]. 692. [1087], 48 [411). 78. 104— 105. [520], 23. [1021], 145. [667], II. 51. [1414]. 218. [1078], 43. Ср.: [329], 84.

⁸³ Anastas. II. ep. I ad Anastas. imp. Lib. Pont. (Duchesne) 1,258. [863]. 2. A., I, 493. [243]. II. 82, 130. [12001, 48. [579], I, 173—174 [586], 12.

⁸⁴   Ennod. ep. 77, 283, 300 (MG Auct. ant. VII, 83, 223, 229). Anon. Vales 12,65. [384], «Философия», II, 40—41. [535]1, I. 124—125. [604], I. 140, 187. [542], 460—461 [1323], 230. [243], II, 82, 87—88. [579], I. 153—154. 174—175, 178. [667],

II,  66.

⁸⁵  [826], 34. [381], 37 [954], 63—64 [579], I. 162, 178.

⁸⁶ [535]. I, 252. [604]. I. 143. [542], 460. [504], 120. [1200], 49. [579], I. 174—175. [667]. II. 70. [539], 349.

⁸⁷  MG AucL ant. XII, 402. Anon. Vales. 65. Ennod. Libell. 29. Fragm. Laurenti an (Duchesne) 44 Vita Symmachi (Duchesne) 260 [604], I. 144—145. [1323], 232. [243], II. 88. [411], 117. [504], 120. [514], 137. [579]. I, 175.

^KTac. hist. 2,93 Theoderich, Praecept. regis; III Acta, 1,419 JK 755. Acta Sy nod. a. 501 (MG Auct. ant. XII, 416, 426). [535], 1/1, 148—149. [414], 133. [604], I,

145. [542], 471. [1323], 232—233. [243]. II, 91, 129. [504], 120—121. [1309], I, 52—53. [411]. 119. [579]. I, 175—176. [514]. 137. [1487], 101. [591]. 92.

⁸⁹  Ennod. Libell. Lib. Pont. Vita Symmachi (Duchesne) 260. Fragm. Laurenti- an. 45. [535), 1/1. 125, 148. [604], 1. 148, 189. [542], 474. [1323], 233. [243]. II. 111. 114, 117. [504). 120—121. [1309], I. 53. [411]. 127—128. [1200]. 49—50. [514], 138. [579], I, 153—154, 176.

⁹⁰  P. Coustant, Epist. Roman, pont. I, 1721, Append. 38. Приведены и фаль­шивки Симмаха. [1225], 263 [1224], 198. [591], 92—93

⁹¹ [863], 2. А.. IX. 1218—1219. [604], I, 200. [1288), I, 319 [243], II. 107. [411], 127. [1224], 298.

⁹²  [243], II, 108 [411], 127.

⁹³  Lib. Pont. (Duchesne), II, 7. Beithold. Ann. ad a. 1076 (MG SS. V, 282) [863], 2. A, IX, 1218—1219. [542], 718. [1309], I. 53. [243], II, 110. [1224], 298.

⁹⁴  Avit. Vienn. ep. 34 [542], 474. [243], II, 104. [514], 137—138 [1200J, 49 [591], 92—93.

⁹⁵  [863], 1. A. VI, 551. [50]. 448—449. [604], I. 201—202. [542], 727. [1309], I,

54. [243]. II. 315. [823], 223. [163], 383.

⁹⁶  Marcell. com. ad a. 505. Ennod. paneg. 12. Iordan. Get. 48. [604], I, 151. [243], II, 115, 122. [411], 132.

⁹⁷  Symmach. apol. adv. Anast. imp. [1309], I. 55. [1129], 221. [667], II. 70.

⁹⁸ JK 761 [667], I. 150—151. [243], II, 118

⁹⁹  Euagr. h. e. 3,32, 3,44. Theod. Lect. h. e. 2,28. Zacharias Rhet. h. e. 7,8. Coll. Avell. 104. [7521], 639—640. [560], II, 130. [667], II. 73. [70], II, 283—284. [541], II. 279. [1395], 186. [539], 296.

¹⁰⁰   Euagr. h. e. 4,10. Marcell. com. ad a. 512 (MG Auct. ant. 11,97). Vict. Tonn. (MG Auct. ant. 11,195). Coll. Avell. 163; 174; 179; 198. [560], II, 130. [70], II, 283. [294], I, 317—318. [219], I, 436. [1174], 53. [923], 160—161.

¹⁰¹  [243], II. 130. [294], I. 317—318. [1174], 50, 69.

¹⁰²  Theoph. 1,165,24. Chron. Pasch. 1,611,19. Malalas 410,9. Const Porph. de caenmon 426. Coll. Avell. 116,7. Marcell. (Auct. ant. 11,97). Anastas. imp. ep. ad Hormisd. Coll. Avell. 109. Hormisda ep. 9 ad Caesar. Arel. J. W. 777. [384], «Ис­тория», III, 295. [604], I, 210. [1323], 249. [411]. 304—305, 309—310. [1415], M9. [667]. II. 73. [560], II, 134. [294]. I. 317—318. [219], I, 447. [70]. II, 286. [1174], 50, 69. [579]. I, 181. [175], 485—486. [240], 23, 34. [539], 351.

¹⁰³  [560], II, 136—137. [70]. II. 285. [5391], 297.

¹⁰⁴   Lib. Pont. (Duchesne),100. JK 792 (Coll. Avell. 130). Ср. также: JK 792 (Coll. Avell. 130). [604], I, 213—214. [1323], 253. [243], II, 144. [579], I. 181. [11311, 281. [1487], 103—104.[240], 40.

¹⁰⁵ [243], II. 147.

¹⁰⁶ Coll. Avell. 139. [70], II, 288—289.

¹⁰⁷  Euagr. h. e. 4,1. [243]. H 148—149. [796]. II, 407. [1415], 68. [542], 478. Ав­тор-иезуит пишет, что Юстин сознавал «настоятельное стремление народа к церковному единству и не мог ему противиться» [560], II, 138. Автор считает, что Анастасий умер в ночь с 9 на 10 июля. Также ср. интересные и исключи­тельно убедительные размышления к вопросу о наследовании в: [1174], 53.

Автор Админ 16 Март 2013, 16:08:00 2343 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

ГЛАВА 5
ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)

«...авторитарная личность». Даниель-Ропс»
«... до Льва I на троне Петра не было ни одного епископа исто­рического масштаба».

Фердинанд Грегоровий²

«Он рычал, и трусливые сердца животных начинали дрожать».

Надпись на надгробии Льва I. сделанная папой Сергием I в 688 г.³.

«Обыгрывая его имя, вплоть до наших дней его славили как льва от колена Иудина — восхваление, которого он не заслу­жил. Его правильнее сравнивать с лисицей».

Иоганн Галлер*

«Лев — первый папа старых христианских времен, о котором известно, что он имел ясную и четкую папскую идею... Она ис­ходила из того факта, что римский епископ является преемни­ком апостола Петра. Из этого Лев сделал вывод, что он обладает теми же полномочиями, которыми Христос наделил апостола».

Католический теолог Альберт Эрхард⁵

«Это учение о верховенстве... Лев Великий так превосходно по­дал, что оно и по сей день остается становым хребтом папства».

Вальтер Ульманн⁶

О месте рождения Льва I, его родителях и его образова­нии ничего не известно. «Лучшее, что мы можем предло­жить — не более чем догадка» (Джелленд/ Jalland). Старые католические авторы охотно приписывают ему очень знатное происхождение, подобно тому, как «еретикам», когда нет до­стоверных данных — «низкое». Предположительно, Лев ро­дился в конце IV в. В большинстве списков «Liber Pontificalis» он называется урожденным тосканцем. На право считаться местом его рождения больше всего претендует Вольтерра. Там даже в 1543 г. каждого, кто не отмечал торжественно 11 апреля, день поминовения Льва, облагали денежным штра­фом в 48 солиди!⁷

Проспер Тирон Аквитанский, который при Льве был со­трудником папской курии, называет его родиной Рим, да и сам Лев говорил о Риме: «мое отечество», что, правда, может пониматься в более широком смысле. Достоверно лишь то, что уже при своих предшественниках Целестине 1 и Сиксте III Лев был диаконом «апостольского трона» и уже тогда имел большое влияние. Даже Кирилл Александрийский радел за него. Галла Плацида, регентша Западной Римской империи направила его летом 440 г. в Галлию, чтобы уладить конфликт между полководцем Аэцием и наместником Альбином. Пока архидиакон Лев выполнял эту миссию, он был избран папой и посвящен в сан по возвращении 29 сентября 440 г.⁸

ПАПА ЛЕВ I ЧИТАЕТ ПРОПОВЕДИ О СВОЕМ ПЕРВЕНСТВЕ И ПРИЗЫВАЕТ МИРЯН К СМИРЕНИЮ

Историческое значение этого папы в том, что он укрепил папское верховенство. Почти не имея опоры на традицию, если не считать его непосредственных предшественников, он беззастенчиво, систематически и последовательно укреплял и расширял папские притязания на власть.

Для их обоснования и популяризации им использовалась, в первую очередь, петродоктрина. Правда, весь Запад, вклю­чая Африку к тому времени уже был ознакомлен с нею. Но Лев эксплуатировал ее в хвост и в гриву, возведя до папского абсолютизма (plenitudo potestas), до «петрологии». Он не пре­минул сдобрить ее элементами языческой римско-имперской идеологии с примесью соответствующего «придворного цере­мониала». Лев непрестанно говорит о Петре. Вновь и вновь он ставит его во главу угла. После чего уравнивает римских епископов с ним. Он превращает их в «совладельцев» петровских почестей, а затем — ив его «наследников». Термин: «на­местник» Петра, возникает в это же время. При помощи этих понятий Лев отождествляет себя с Петром и в юридическом смысле, претендуя на все вытекающие из этого полномочия. Используя всевозможные смелые экзегетические трюки, он уподобляет Петра, «глашатая апостолов» самому Иисусу, де­лает его сопричастным власти Бога, чтобы таким способом наделить и папу частью этой власти. Там все пребывает «в неизбывной сопричастности». Ибо устами папы глаголет Петр. Внимающий папе услышал Петра, услышал Христа, услышал Бога! «Когда мы доводим до слуха Вашей Святости наши предостережения, верьте, что это говорит Тот, предста­вителем которого мы являемся (cuius vice fungimur)».

Если Петр, по Киприану, владеет первенством inter pares[1], то теперь Лев возвышает Петра над всеми. Он снова и снова подчеркивает и превосходство Петра, и папские претензии на руководство, и то, что римский престол — престол престо­лов, sedes apostolica и глава церкви. При этом он извращает предание, утрирует его, выдвигая совершенно новые притя­зания. В этих целях он использует даже императора Валентиниана и женщин императорского дома, которые по его про­сьбе направляют письма в Константинополь.То, что содер­жится в зтих письмах касательно римского первенства, дале­ко превосходит все ранее сказанное на эту тему. Один лишь римский епископ, и никто иной, является «наместником Пет­ра». Авторство этого пассажа, пожалуй, принадлежит Льву (правда, не исключено, что он уже был употреблен в 431 г. в Эфесе папским легатом Филиппом). Петр, «за которого мы управляем» — первое pluralis maiestatis[2] в истории папства. Таким образом, римский епископ «не только обладатель рим­ского престола, но и глава всех епископов». Ему обязаны по­виноваться все, включая предстоятелей всех патриархатов (maiores ecclesiae). Он призван «править всей церковью», быть «князем всей церкви», «всех церквей на земле». Лишь «антихрист или дьявол» стал бы спорить с этим. Тот же, кто усомнится в его верховенстве (principatum), «ни на йоту не умалит» его достоинства, «но лишь низвергнет себя, преис­полненного высокомерием, в ад». Кто тут чем преисполнен — совершенно понятно, как бы Лев ни подчеркивал свою незна­чительность, недостойность и несостоятельность — короче, «indignus haeres»*. Сей муж, который основательно поднато­рев в римском праве, вывел из понятий о сопричастности и наследовании тесную правовую взаимосвязь между папой и Петром, неразрывное единство теологии и права, Библии и юриспруденции — сей муж предусмотрительно доводит до логического завершения печально известную формулу, кото­рая словно бы витала в воздухе: «достоинство Петра не ума­лится и в недостойном наследнике» (etiam in indigno haerede). Католик Кюнер/ Kiihner добавляет, что так «может быть оправдано все, вплоть до преступления»⁹.

Неутомимо папа Лев подчеркивал всемогущество пап, а значит, и свое собственное. Об этом он постоянно писал и читал проповеди. «Во всем мире лишь один Петр был при­зван стать главой всех апостолов, всех избранных народов, всех отцов церкви». «Во всем мире ищут спасения у трона святого Петра». Лев славит Петра как «камень» и фундамент, как «привратника Царства Небесного», как «судию, карающе­го и милующего». Лев пишет, что хотя все епископы и обладают «единым достоинством», но никак не «равны по чину». Так, мол, обстояли дела уже между Петром и другими апосто­лами: «хотя все они были одинаково избраны, только ему од­ному было дано превосходство». Лев доходит не только до утверждения, что приговор Петра «имеет силу и на небесах», но и утверждает, что он, папа, отправляя свою должность, об­ладает «непреходящей благодатью всемогущего и вечного Ар­хипастыря», который «равен ему (!) и равен Отцу»¹⁰.

Самонадеянность — выше некуда. Но Лев уже в своей вступительной папской проповеди 29 сентября 400 г., с кото­рой начинается традиция подобных проповедей, отнюдь не скромно ликует вместе с псаломщиком: «Он благословил ме­ня, сотворивши надо мной великое чудо...» А сразу вслед за этим издает радостный крик, что Господь «возвеличил» его, возведя «на высшую ступень»¹¹.

Овечкам же он настоятельно рекомендовал смирение!

«Ведь торжество Спасителя, победившего дьявола и весь мир, проистекает только из смирения». (Лев часто и очень образно живописует дьявола и ад — гораздо чаще, чем небеса; от них проку меньше.) Лев утверждает: «Все (!) учение христианской мудрости, возлюбленные братья, состоит не в пышных словах и хитроумных толкованиях, равно как и не в стремлении к сла­ве и почестям», — их он приберегает для себя и ему подоб­ных, — «но в истинном и добровольном смирении». Смирение предназначалось подданным, зависимым, эксплуатируемым. Остается только напомнить, что уже в V в. римский епископ был крупнейшим землевладельцем во всей Римской империи¹².

ПАПА ЛЕВ I — КТО ОН?

От него сохранилось большее литературное наследие, не­жели от любого предыдущего папы: 90 наставлений, празд­ничных проповедей, проповедей на пост или на Страстную неделю. (Ни от его предшественников, ни от непосредствен­ных преемников проповедей не сохранилось.) Кроме того, до нас дошло множество его писем, из которых 114 посвящены его восточной политике. По проповедям, «возлюбленные бра­тья», характер этого человека уяснить не так-то просто. Все проповеди Льва коротки, а некоторые — первая, шестая, се­дьмая, восьмая, тринадцатая и восьмидесятая — исключительно коротки, как будто он брал пример с Флавия Кира. 173 пи­сьма (из которых около 20 — не подлинны, а 30 вообще адре­сованы ему) к тому же, в большинстве своем, вышли из кан­целярии, а следовательно, являются, прежде всего, продук­цией Проспера Аквитанского, увлекавшегося богословием южногалльского автора, друга Августина и ярого борца с пелагианами. «С большой долей достоверности» можно допус­тить, что к Просперу восходит теологическая суть именно тех «великих, имевших общегосударственное значение посланий, которые прославили имя Льва на Западе и Востоке», — пи­шет Иоганн Галлер/ Johannes Haller, предварительно подчер­кнув: «Искусственная форма, которой так дорожили в те вре­мена упадка, звенящий пафос, так мало говоривший изобили­ем громких слов, ритмичная интонация, своим благозвучием завораживающая слух и скрывающая скудость и слабость мысли — по меньшей мере все это в равной степени могло принадлежать как слуге, так и хозяину»¹³.

Во всяком случае, Лев, державшийся столь самовластно, большой поклонник «апостольского» (!) придворного церемо­ниала, столь помпезно пропагандировавший примат Рима и называвший «трон Петра» «объектом трепета» (materia trepidationis), был типичным «хозяином», духовным повелителем, которого папа Николай 1, один из его самых значительных последователей, в 865 г. в письме византийскому императору Михаилу сравнивает с «львом от колена Иудина» (Откр., 5,5), который «открывал свой рот — и потрясал всю землю, даже императоров». Сколь бы сильно ни было преувеличение, сколь бы ловко, чтобы не сказать лицемерно, он ни прикры­вал библейскими изречениями свое властолюбие и свои по­стоянные требования беспрекословного повиновения, назы­вая себя при этом «учеником смиренного и кроткого Учите­ля», говорящего: «Возьмите иго Мое на себя, и научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем... Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф., 11, 29—30) — в действительности Лев был абсолютно не евангелической натурой. В письме от 10 октября 443 г. к епископам Кампании, Пицена и Тусции он выражает беспокойство, что «повсюду» (passim) рабов рукополагают в пресвитеры. Он решительно запрещает возводить в духовный сан лиц, которые «не имеют надлежащего проис­хождения». Когда-то христиане в значительной части состоя­ли из лиц подобного происхождения. Теперь же папа запре­щает возвышение «жалких рабов» (servilis vilitas) до священ­нослужителей, поскольку не пристало испытывать перед Бо­гом того, кто даже не прошел испытания у собственного гос­подина. Лев I «Великий», учитель церкви, высокое происхож­дение превращает в обязательное условие духовной карьеры. Он проклинает посвящение рабов, как преступление против святости священнического сана и прав господ! Так церковь приноравливалась к рабовладельческому обществу поздней Римской империи, ярчайшим представителем которого сама же и являлась. Христианское государство охотно приняло это к сведению. Всего несколькими годами позже — связь оче­видна — Валентиниан III издает указ, запрещающий возведе­ние рабов, колонов и других зависимых лиц в духовный сан!¹⁴ Со своими собратьями-епископами Лев I также высокоме­рен. Он приказывает. Он должен приказывать. Ибо один воз­вышается над всеми. Вот он и дает почувствовать им, что он выше, что он превосходит их, что он стоит «по воле Господа на высоком посту». Он повелевает и доселе независимыми от Ри­ма прелатами. Например, митрополитом Аквилеи, которому он даже угрожает. Он распоряжается и испанскими епископами Галльские епископы уже не называют его, как прежде, «Твое Братство», но — «Ваше Апостольство» (apostolatus vester). Его величают и «corona vestra». Плюс ко всему множественное число при обращении становится общеупотребительным¹⁵.

Подобным же образом Лев обращался и со своими колле­гами. Например, в Галлии, где епископы Арля и Вьенны оспа­ривали друг у друга право на митрополичье достоинство. Мы лишь бегло коснемся предыстории этого спора.

СВ. ЛЕВ ПРОТИВ СВ. ИЛАРИЯ

В начале V в. епископское кресло Арля (Арелата), одного из важнейших городов Запада, «галльского Рима» (gallula Ro­ma), занял Герое. Он был учеником св. Мартина Турского и, по свидетельству Зосимы, добился епископского сана угроза­ми и насилием. Утвердить свое положение ему удалось лишь при поддержке узурпатора Константина III, который с 409 по 411 г. владел Арлем. Поэтому вполне правдоподобно, что Ге­рое предоставил, как пишет Созомен, загнанному в угол узурпатору убежище в соборе Арля и даже посвятил его в священнический сан, что не спасло того от казни. Вскоре по­сле этого Герое вместе с епископом Лазарем из Экса, обви­ненном в тяжких преступлениях, оказались, вследствие свое­го политического интриганства, в палестинской ссылке. Но и там они интриговали против Пелагия, даже формально высту­пив против него в обширном послании (кн. 1, стр. 426)¹⁶.

Преемник Героса, влиятельный, но впоследствии убитый Патрокл (412—426 гг.), тоже «фигура крайне подозрительная» (Дюшесн/ Duchesne), который взошел на епископский трон Арля, поддерживаемый правительством своего друга Кон­станция III, посадил на папский престол Зосиму. Папа немед­ленно отблагодарил епископа Патрокла «целым рядом суще­ственных привилегий» (католик Баус/ Baus). Первым же сво­им декретом от 22 марта 417 г. — через четыре дня после вос­шествия на престол! — он обеспечил Патроклу «широкую митрополичью власть» и сверх того наделил его правом верховного надзора «над всеми церквами Галлии» (католик Ланггертнер/ Langgartner), возможно, в качестве немедленной рас­платы за помощь при выборах папы¹⁷.

Епископ Патрокл подвел под свое кресло «церковно-исторический» фундамент петродоктрины. Ирония истории в том, что сам Рим, а именно, папа Иннокентий I, распространяет ложь, будто все церкви в мире основаны Петром или его уче­никами. Это работало на идею о примате Рима, но одновре­менно приводило к конфликтам пап с другими охочими до власти священнослужителями. Епископ Патрокл придумал ученика Петра св. Трофима Арльского и возвысил его, никог­да не существовавшего, до миссионера Галлии и основателя Арелатской церкви, а самого себя, при поддержке папы Зосимы — до митрополита. Епископы Марселя, Нарбонны и Вьен ны немедленно выразили протест и отказались подчиняться римскому решению, хотя их «вызывали на ковер» и пытались приструнить. Прокл Марсельский был смещен, что спустя не­сколько десятилетий привело к серьезному конфликту между папой Львом I и одним из преемников Патрокла Иларием Арелатским, которого папа окончательно лишил его митропо­личьих прав, и без того урезанных предыдущими папами¹⁸.

Архиепископ Иларий (429—449 гг.), настоящий святой ка­толической церкви (поминается 5 мая), происходил из знат­ной. политически влиятельной семьи. Сначала он был мона­хом в Леринском островном монастыре, затем, с помощью своего родственника и предшественника епископа Гонората, был произведен в епископы, хотя и противился этому, если можно верить его биографу, который сообщает, что св. Ила­рий постоянно, даже зимой, путешествовал босиком и имел единственное, очень скромное облачение, под которым была власяница. Он выкупал пленных, основывал монастыри, стро­ил церкви. Во время поста он порой три часа подряд читал проповеди и горько рыдал, если с кем-то из его близких слу­чалось несчастье. С другой стороны, как утверждал св. Лев, св. Иларий с оружием вступал в города, в которых умирал епископ, чтобы навязать им преемника из своей свиты. А ког­да епископ Проект лежал при смерти, святой, мол, явился и рукоположил нового епископа — Импортуна. «Он был столь нагл, что не мог дождаться кончины брата-епископа», — язвил Лев. Вопреки ожиданиям, Проект выздоровел, и горожане по­жаловались на Илария: «Он удалился прежде, чем мы успели осознать его появление». Митрополит был скор и на отлуче­ние от церкви. Подобное поведение Илария, который «не имеет степенности, подобающей священнослужителю, а ищет славы, носясь с места на место», было не по душе Льву. Двое святых противостояли друг другу, что не так уж редко, даже если речь идет о двух учителях церкви (кн. 1, стр. 150). И так же, как у не святых, старшая карта бьет младшую¹⁹.

Римлянин опасался энергичного и красноречивого коллеги и зарождающегося патриархата Арля, а также независимой галльской церкви, поскольку за Илария выступала и объединившаяся с ним аристократия Галлии, настроенная против знати Италии. Поэтому, когда случился конфликт Илария с Проектом, а также с епископом Хелидонием, которого Иларий сместил, поскольку тот женился на вдове, — Лев пошел в лобовую атаку. «Он жаждет подчинить вас своей силе (subdeге), — писал Лев епископам Вьеннской провинции, — а сам терпеть не может покорности (subiectum) св Петру», «и не благоговеет перед св. Петром, а произносит дерзкие речи...» Св. Лев обвиняет св. Илария в «тщеславии и растущем самомнении». Он утверждает, «что он раб своих страстей», что он «не желает подчиняться никакому закону и ограничивать себя божественными установлениями», что он совершает «не­дозволенное» и пренебрегает тем, «на что должен обращать внимание...» Когда арелатец в 445 г. пытался договориться со Львом по-хорошему, для чего среди зимы пешком перевалил через Альпы — «бесстрашно вошел он в Рим, без коня, без седла, без плаща» (Vita Hilarii) — Лев взял его под стражу и созвал синод. Иларий бросил в лицо собранию гневные оскорбления, «которые ни пристало мирянину произносить, а епископу выслушивать» (quae nulus laicorum dicere, nulus sacerdotum posset audire), и удалился восвояси. Властолюбивый архиепископ, чьим аскетизмом восхищалась вся Галлия, любимец большинства своих коллег, которому поначалу все удавалось, теперь пал жертвой еще более властолюбивого Льва. Римлянин оставил за тем, кто удалился «позорным бегством» и «подло претендует на власть», лишь право на собственную епархию, которое тот вскоре также потеряет. 

Лев не смещал любимца публики Илария (как впослед­ствии утверждалось во вьеннской фальшивке). Чтобы при­дать законную силу своим действиям, он, как ему было свой­ственно, заручился поддержкой государства. Поставленный в известность «надежным свидетельством достопочтенного римского епископа Льва» об «abominabilis tumultus»* в церк­вах Галлии, император Валентиниан III 8 июля 445 г. повелел, под угрозой штрафа в десять фунтов золотом, «на все време­на» повиноваться его приказам, равно как авторитету апосто­льского трона, и отдал распоряжение наместникам провин­ций силой доставлять противящихся этому епископов на суд римского епископа — «в соблюдение всех прав, которыми наши предки наделили римскую церковь»²⁰.

'Abominabilis tumultus (лат.) — чудовищные беспорядки. (При­меч. ред.)

Лев I особенно напирал на долг правителя, который у него часто фигурирует как «custos fidei»*, защищать церковь. Он объявлял это чуть ли не главнейшим признаком император­ской власти. Ведь власть монарха — от Бога, следовательно, он получил ее не только для управления миром, «но прежде всего (maxime) для защиты церкви». Папство всегда будет считать это важнейшей задачей государственной власти! А из этого всегда вытекает уничтожение или, как минимум, подав­ление инаковерующих²¹.

Отныне Лев повелевал епископами Галлии, правда, лишь в южной ее части, где прежде правил император через своего наместника Аэция. Но и там назревала катастрофа.

Иларий же скончался в 449 г. от тяжелой болезни, которая стала следствием его зимнего перехода через Альпы. Весь Арль горевал, все хотели прикоснуться к его святому телу, так что возникла опасность, что оно будет разорвано на кус­ки. А Лев теперь поминал «sanctae memoriae»** покойного.

ПАПА ЛЕВ НАДЕЛЯЕТ ИМПЕРАТОРА НЕПОГРЕШИМОСТЬЮ В ВЕРЕ, А СЕБЯ — ДОЛГОМ СВИДЕТЕЛЬСТВОВАТЬ О НЕЙ

Примечательно и поведение папы по отношению к выше­стоящим. Когда император Валентиниан III — слабая лич­ность, одаривавшая церковь и находившаяся под большим влиянием петродокрины Льва — в феврале 450 г. посетил Рим, Лев в одной из проповедей говорил о нем с типичным для клерикалов псевдосмирением, за которым, на самом деле, не было ничего кроме надменности и властолюбия: «Вдумай­тесь, такому простому, бедному человеку, как Петр, Христом вручены бразды правления первым и самым большим горо­дом мира. Древу его креста покорны скипетры царей; пурпур двора подвластен крови Христа и мучеников. Император... приходит к рыбаку и умоляет о покровительстве».

Духовная империя папства уже ставит себя вровень с го­сударством, но «налицо уже и ростки будущего превосходст­ва» (Клинкенберг/ Klinkenberg)²².

Разумеется, когда это было нужно, даже «Великий» Лев умел кланяться вельможам, особенно если они выступали против еретиков и язычников, чего он от них и требовал,

'Custos fidei (лат.) — хранитель веры. (Приме ч. ред.) S а пс ta memoiia (лат.) — светлая память. (Примеч. ред.)

охотно называя это их «labor» (работой). Говоря о своей соб­ственной деятельности он использует то же слово. Если это было выгодно, он восхвалял императоров, которые сами себя именно в то время стали величать понтификами, как «храни­телей веры», «сынов церкви» и «свидетельствующими о Хри­сте». Он признавал за ними самые удивительные права в сфере церкви, авторитет в религиозных вопросах и «священническую святость». Более пятнадцати раз у Льва обнаружи­ваются дифирамбы монархическим и священническим (епис­копским) взглядам правителей²³.

«Я знаю, — пишет папа Лев I византийскому императору Льву I, — что Вы достаточно просвещены пребывающим в Вас Божьим духом». И продолжает: «Наше учение совпадает с ве­рой, данной Тебе Богом» — папа как бы подразумевает, что на это учение его вдохновил император. Он даже признает за ним право отменять касающиеся вопросов догматики реше­ния соборов. Во многих своих посланиях он доходит даже до признания императорской непогрешимости! Лев I, по прозви­щу «Великий» (удостоенный наряду только с Григорием I, то­же «Великим», редкого для пап звания: учитель церкви) опус­кается даже до того, что в письмах к императору неоднократ­но убеждает того, что он не нуждается в наставлении от человеков, ибо — просвещен Святым Духом и, по определению, не может заблуждаться в вопросах веры! В весьма приподня­тых выражениях папа Лев уверенно заявляет, что император Лев, «преисполненный чистейшим светом истины, неколебим в вопросах веры, но священным и совершеннейшим пригово­ром отделяет добро от зла». «Вашу веру не сможет обмануть никакое заблуждение»; «Твоя кротость черпает чистейшее учение из изобилия Святого Духа». Но признает, что его долг, «долг» папы — «высказывать то, что Ты знаешь и свидетельст­вовать то, во что Ты веришь» (patefacere quod intelligis, et praedicare quod credis). И все это, несмотря на то, что папа абсолютно не верит в непогрешимость императора!²⁴

(Любопытно, что многие епископы, например, в Сирии, а еще больше в Армении, высказывание Христа о Петре: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф., 16, 18) относили ко Льву, но не ко Льву-папе, а ко Льву-императору! Для них Христос, конечно же, был «главой» святой католической церкви, но, как писали епископы, «ее силу и фундамент представляете именно Вы, император, подобно неколебимому камню Христа, на кото­ром Творец всего сущего воздвиг Свою Церковь».)²⁵

ЗАТО: «ВО ХРИСТЕ ИСПОЛНЯЙТЕ ВОИНСКУЮ СЛУЖБУ»

С другой стороны, Лев без конца повторяет, что правит не столько император, сколько Христос и Бог. Что власть импе­ратора — от Всевышнего («regnat per Dei gratiam»). Юлиану Коссокму он поручил в надлежащий момент доводить до императора «должные внушения» (opportunas suggestiones) Ведь он, Лев, «не раз имел возможность» узнать веру досто­славного Августа и «сознательно служит Его Величеству наи­лучшим образом тогда, когда император прежде всего печет­ся о единстве церкви». Ибо император получил свою власть, прежде всего, для защиты церкви, что Лев настоятельно под­черкивает, то и дело называя императора: «custos fidei». Он внушает, что благо церкви есть благо государства. «Всей цер­кви и Вашей империи послужит на пользу, если во всем мире останется один Бог, одна вера, одно таинство спасения людей и один символ веры». Мало того, этот представитель Христа рекламирует, сколь полезна войне религия любви, а благая весть — наступательной силе армии. «Если Божий Дух укре­пит единство христианских правителей, — речь идет о Маркиане и Валентиниане, — то весь мир увидит, как вдвое при­умножится их доверие: ибо с умножением веры и любви (!) сила оружия станет неодолимой и Бог, умилостивленный единством нашей веры, немедленно уничтожит пагубу ложных учений и враждебность варваров»²⁶.

Яснее ясного! Любовь и оружие! Единство, сила и истреб­ление врагов — с давних пор теория и практика христианст­ва (кн. 1, гл 5). Особенно в Риме, где, например, христианин Апоний предположительно в начале V в. усердно вещает не только о главенствующем положении церкви Вечного города, но и о христианской имперской теологии. Согласно ей, во главе народа стоят римские императоры, «но лишь те, кото­рые познали истину и в смирении (!) служат Христу. Из них, как из целительного источника, изливаются благочестивые законы, вожделенный мир и возвышенная покорность (!) ку­льту святой церкви...» Но чтобы все это — благочестивое за­конодательство, вожделенный мир и покорность — стало явью, правители должны «исполнять военную службу со Христом, Царем царей...»²⁷.

Именно так мыслил и Лев, пропагандировавший для всего мира одного Бога, одну империю, одного императора (один Бог, один рейх, один фюрер!..) и, разумеется, одну церковь.

    Это выдавалось им за «священный порядок», за «pax Christia­na», которому угрожают «только» два врага: «еретики» и «варвары». «Вот императорам и приходится бороться и с те­ми, и с другими» (Грильмейер/ Grillmeier). Поэтому их долг — «reparatio pacis»*. Вернее, то, что они под этим пони­мают или скрывают: война, не считаясь с потерями, пока они не получат то, что хотят. Именно этого, и ничего иного, они хотят и по сей день. Семнадцать веков церковной истории наглядно демонстрируют это. Кроваво и лицемерно...

СОТРУДНИЧЕСТВО РАДИ ИСКОРЕНЕНИЯ «ЕРЕТИКОВ» С «АКЦЕНТИРОВАНИЕМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОСТОИНСТВА»

С «еретиками» такой папа беспощаден. Он постоянно ве­дет оголтелую враждебную кампанию против «лжеучений ла­ющих еретиков», их «острых стрел», «ядовитой лжи», «без­божных постулатов», их «чудовищности». Все они, учит Лев, соблазнены «коварством дьявола», «испорчены дьявольским злом», «подвержены всем возможным порокам» и склонны к «все более тяжким грехам». Иногда они являются кроткими, льстивыми, «в овечьей шкуре, но, по сути, они — хищные волки», которые лишь прикрывают «именем Христа свою ди­кую хищническую природу». Их ведет дьявол, и если эти зве­ри, целые «стаи хищников» порой, как уже было сказано, держатся умеренно, хитро, дружески, то в конце концов они все равно «прибегают к убийству»²⁹.

В принципе, это — описание его собственной практики. Классический автопортрет.

С целью пастырско-теологической профилактики папа Лев непрестанно рекомендует пост, со всеми вытекающими последствиями: умерщвлением плоти, презрением к миру, и, разумеется, прежде всего — презрением к похоти. Это стало основой всей их «нравственности» вплоть до XX в. «Похоть», согласно Льву, ведет к смерти. На самом деле, все наоборот. Именно отказ от естественного влечения, от инстинкта вызы­вает агрессию, а убиение страстей приводит к страсти убие­ния. Как же христианство — вспомним Ницше — почти все ставит с ног на голову! Поэтому, согласно Льву «Великому», христианин должен «постоянно бороться со своей плотью», он должен «лишить плотское влечение любой питательной

'Reparatio pacis (лат.) — установление мира. (Примеч. ред.)

почвы», он обязан «убивать свое вожделение и умерщвлять свои пороки» — «избегать всех земных прелестей». «Любая земная любовь» для Льва исключена. Он учит буквально так: «Вы должны презреть земное, дабы приобщиться к Царствию небесному»³⁰.

Льву 1, папе, святому и учителю церкви, все это ясно как Божий день. Кто думает иначе — тот живет «во грязи». Ведь кому же, как не «дьяволу, служат плотские страсти...»³¹.

«Великий» Лев на полном серьезе проповедует, что «нет ничего святого и чистого вне пределов католической церк­ви»! К тому же, он ссылается на Павла (Рим., 14,23). Поэтому папа запрещает «всякое общение» с некатоликами! Он насто­ятельно призывает презирать их и их учения. Он повелевает бежать от них, «как от смертоносного яда! Чурайтесь их, из­бегайте общения и даже разговора с ними». «Никакой об­щности с теми, кто является врагом католической веры и только называет себя христианином!» Пусть все они «убира­ются восвояси, в свои темные норы»!³²

Обмен мнениями по вопросам веры, религиозные дискус­сии он в грош не ставил, как всякий папа, а тем более такой, для которого некатолики не что иное, как дьявол, «волки и хищники». Все было решено. А если что и не было решено, то решать ему. Ничтоже сумняшеся, он объявил соборным отцам Халкидона, что они не должны сомневаться в истинно­сти его точки зрения на то, «во что не должно верить...«По­сле Собора он настоятельно увещевал императора не допус­кать новых дискуссий. Это было бы неблагодарностью по от­ношению к Богу. «То, что было сформулировано по всей форме (pie et plene), не должно заново обсуждать, иначе мы создадим впечатление, как того хотели бы проклятые, будто сами сомневаемся». Согласно Льву, «спорные вопросы» не следует выносить на обсуждение. Он, Лев, данным ему «вы­сшим авторитетом», сам даст верные решения. «Если предо­ставить свободу дебатов (disceptare) об убеждениях, то ни­когда не будет недостатка в людях, которые дерзнут оспари­вать истину и доверяться болтовне мирских умников». На­против: «истинной вере достаточно знать, кто учитель» (scire quis doceat)³³.

Против тех, кто учил иначе, чем Лев, он еще активнее, чем предшественники, использует государство. Подобно Несторию, папа Лев обращается к правителю Востока: «Если Вы за­щитите церковь и обеспечите ее безопасность от всяческих лжеучений, то сильная рука Христа защитит Вашу империю».

На Западе сильной руке Христа пришлось иметь дело с «фа­натичной бабой» и «слабоумным императором» (Грегоровий/ Gregorovius). С весьма послушной церкви августой Галлой Плацидой, которая долгое время правила вместо своего сына Валентиниана III, не менее добропорядочного католика, а за­тем до самой своей кончины 27 ноября 450 г. принимала уча­стие в принятии важных политических решений. (Одним из ее советников в течение многих лет был св. Барбатиан Равеннский, священник, совершивший множество «чудес» сначала в Риме, а потом и в Равенне.)³⁴

Разумеется, правительство, способствуя централистским тенденциям римской церкви, действовало исходя из собст­венных интересов, хотя бы уже потому, что шатающаяся им­перия рассчитывала извлечь из этого выгоду в провинциях, которые были уже захвачены германцами или находились под угрозой захвата. Эти соображения и предопределили успехи Льва на Западе. Церковная политика государства на протяжении IV—V вв., с одной стороны, была направлена на обеспечение единства и спокойствия в ней, а с другой — на противодействие единовластию одного-единственного епис­копского трона. Поэтому в союзе с Римом государство на Со­боре в Халкидоне одержало верх над Александрией. Но по­пытка держать Рим в состоянии угрозы, используя для этого патриарха Константинополя, провалилась. Государство было слабым, и папа использовал его слабость в своих целях, ни­когда не демонстрируя враждебности, но действуя под мас­кой благожелательности³⁵.

Лев I поддерживал с правителями самые добрые отноше­ния. 144 его письма — большая часть сохранившегося от не­го эпистолярного наследия — адресованы членам импера­торского дома. Католик Камело/ Camelot называет это «до­верительным и гармоничным сотрудничеством». Иезуит Хуго Ранер/ Hugo Rahner говорит о «преданности Льва импе­рии». Уже в своих первых письмах папа активно агитирует против «еретиков», которые не что иное, как отпавшая, одержимая расколами, бунтующая толпа, преисполненная неправды, порока, лживости и безбожия, коварства и глупо­сти; их учение — сплошное дурное, чумное безумие: error, pravus error, totius erroris pravitas, pestiferus error, haereticus error³⁶.

Инициатива в этой антиеретической кооперации, в этой борьбе «сынов света» против «сынов тьмы» совершенно оче­видно исходила от папы. После наказания его противников он отправлял хвалебные и благодарственные письма Их Вели­чествам, поскольку прекрасно сознавал, что без помощи госу­дарственной власти «ересь» одержит верх, в первую очередь на Востоке. Поэтому он настойчиво и непрестанно призывал Валентиниана III, Маркиана, Льва I и императрицу Пульхерию, страстную поборницу папской идеи, к борьбе с «еретиками», к «pro fide agere»[3]. Он желал изгнания иноверущих с высоких постов, а еще больше — их ссылки, но горячо отста­ивал и смертную казнь в отношении их. Он требовал, чтобы оказалось невозможным «продолжать жить с подобными убеждениями». Ересь для папы — заразная болезнь, которую «следует вырезать из тела Церкви» (haereses a corpore ecclesiae resecantur). Император, который обязан разить «ерети­ков» как «оружием слова», так и «стальным оружием», пред­стает у Льва почти как «Vicarius Christi vel Dei»", как «продолжение длани Господней». Эту бросающуюся в глаза кро­вожадность католический теолог Штокмейер/ Stockmeier да же в 1959 г. комментирует таким образом: «Государство при­зывают к сотрудничеству, чтобы всеми силами и средствами оно способствовало совершенствованию (?!) идеального со­стояния». «Вера, со всем изобилием своих ценностей (!) и благ вверяет себя охранительной руке императора и находит прибежище. Благодарно взирает она на него...»³⁷.

Своему агенту, епископу Юлиану Косскому (Вифиния на Понте Эвксинском), пожалуй, первому апокрисиарию при императорском дворе Константинополя, Лев писал, что если люди «дошли до такого безумия, что предпочитают буйство исцелению, то это дело императорской власти энергично по­давлять возмутителей церковного мира, как врагов государст­ва, которое по праву гордится своими христианскими прави­телями». В одном из следующих писем он говорит своему по­сланнику: «Тогда они, по крайней мере, будут страшиться си­лы карающих органов»³⁸.

Патриарху Константинополя Анатолию, амбициями кото­рого он был взбешен и ревниво наушничал о них императо­ру, он 11 октября 457 г. выражает свое «сильнейшее неудово­льствие тем, что среди Твоих клириков, говорят, завелись та­кие, которые склоняются на сторону нашего злейшего врага... Тебе следует недреманно и усердно думать о том. как их вы­следить (investigandis) и с примерной строгостью (severitate congrua) наказать; тех же, кому наказание не сможет помочь, следует беспощадно отторгнуть»³⁹.

Поскольку Анатолий казался ему недостаточно строгим, он в 457 г. отправил послание императору Льву, в котором со­общает, что брат Анатолий медлит с подавлением «еретиче­ских» клириков», «проявляя чрезмерную доброту и снисходи­тельность, а посему не соблаговолите ли Вы, ради Вашей ве­ры, даровать Церкви средство излечения, дабы подобные бы­ли изгнаны не только из рядов духовенства, но и из города (Константинополя)». «Ибо Ваше епископское и апостоличе­ское благочестие должно Вас подвигнуть к справедливому на­казанию зла»⁴⁰.

Геннадию, экзарху Африки, папа писал, что тот должен ныне обратиться против врагов церкви с той же силой, с ка­кой обращаются против внешних врагов, «бороться за хрис­тианский народ, как воины Господа сражаются в войнах за веру». Мол, известно, что «еретики», дай им волю, «неистово восстанут против католической веры, дабы впрыснуть яд ере­си в члены тела Христова». Ведь он уже благодарил импера­тора Маркиана за то, что тот «промыслом Божьим уничтожил ересь» (destructa est)⁴¹.

Папа Пелагий прославляет «жизнетворную заботу Льва о вере». Император Валентиниан публично восхваляет 17 июля 445 г. «человечность кроткого Льва». Современный же панегерист иезуит Хуго Ранер/ Hugo Rahner неустанно поет ди­фирамбы «moderatio»* Льва, «в широком и непередаваемом с полной точностью смысле этого истинного римского и хрис­тианского слова, которое так любил Лев... Moderatio — это тончайшее умение дозировать справедливость, благородное чувство меры, умение находить «золотую середину», мудрая, зачастую под стать профессиональному дипломату, способ­ность оценить существующие возможности и, идя на элеган­тные уступки, никогда не терять из виду цель...» Короче, для Льва, как пишет католический теолог Фукс/ Fuchs даже во второй половине XX в., превыше всего «акцентировать чело­веческое достоинство». Равно как для Иоанна Павла II (ср. мою брошюру «Папа отправляется на место преступле­ния»)⁴².

В действительности, еще будучи диаконом, Лев беспощад­но боролся с «еретиками».

ЛЕВ I. ГОНИТЕЛЬ ПЕЛАГИАН, МАНИХЕЕВ И ПРИСЦИЛЛИАН, КАК ПРОПОВЕДНИК ЛЮБВИ К ВРАГАМ

Лев решительно вмешался уже при сокрушении серьез­ного противника Августина Юлиана Экланского (кн. 1, стр. 430). Ведь по сообщению Проспера Тирона, именно с подачи диакона Льва папа Сикст III в 439 г. запретил восстановление затравленного Юлиана епископом его епархии. И именно Лев позднее вторично проклял его. (Он уговаривал и императора Маркиана запрятать уже сосланного Евтихия в еще более от­даленную местность.)⁴³

Когда Лев стал папой, первым объектом его атак в 442 г. стали пелагиане в Венетии. Епископ Септимий из Алтинума донес ему, что в епархии архиепископа Аквилеи принимают в церковь не отрекшихся клириков Пелагия и Целестина. Лев похвалил викарного епископа, а митрополита резко отчитал за то, что из-за чрезмерной снисходительности пастырей «волки в овечьей шкуре» проникли в стадо Господне. Угрожая ему суровым гневом апостольского престола, если подоб­ное повторится, он настаивал на проклятии «заблуждений», «высокомерных лжеучений», «тяжкого недуга» (pestilentiam) и «искоренении этой ереси»⁴⁴.

Манихеев папа, начиная с 442 г., травил почти как инкви­зитор.

Если, как он писал, «во всех ересях можно найти хоть ма­лую толику истины», то в догматах манихеев «нет и крупицы» того, что выдерживает критику. Все у них никуда не годится. Сам Мани — «обманщик несчастных», слуга «порочного суе­верия»; его учение — «настоящий оплот» дьявола, властвую­щего там «безраздельно не каким-либо одним пороком, но всеми мыслимыми глупостями и злодеяниями. Вся порочность язычников, вся косность «обуянных плотью» евреев, все то, за что запрещают тайные магические учения, всевозможные святотатства и богохульства всех ересей — все это сосредото­чено в этой секте, как в выгребной яме вместе со всеми про­чими нечистотами». Лев уверяет: «У них нет ничего святого, ничего чистого, ничего истинного», «все окутано мраком, все обманчиво». Он утверждает, что «видов их преступлений больше, чем слов, которые есть в языке для обозначения пре­ступлений»⁴⁵.

Эти преувеличения и обобщения не нуждаются в коммен­тариях.

Манихейство (ср. кн. 1, стр 143), в отличие от трансцедентального монизма, четко дуалистически разделявшее види­мый мир, было универсальной, мировой, синкретической ре­лигией, включающей буддистские, иранские (зороастрийские), вавилонские (халдейские), познеиудейские и христиан­ские элементы. Оно было распространено от Испании до Ки­тая. Как правило, решительно отвергаемое из-за его притяза­ний на исключительность, оно было государственной рели­гией только в Уйгурском каганате в Центральной Азии с 763 по 814 г. Христианские императоры, уже начиная с Диокле­тиана, законодательно и решительно преследовали этот культ, как опаснейшую из «ересей». Уже католик Феодосий I, про­ливавший кровь людскую как водицу, ввел смертную казнь за принадлежность к манихейству, после того как многие от­цы церкви писали ему об этом, причем с особым успехом: Ефрем Сирин (ср. кн 1, стр. 143) и блаженный Августин, хотя сам и был манихейцем на протяжении почти десяти лет (ср. кн. 1, стр. 401)⁴⁶.

После завоевания Карфагена вандалами (439 г.) многие манихеи вместе с толпами африканских беженцев бежали в Италию, прежде всего в Рим. Лев часто и страстно подвергал их нападкам, называл их «пожирающим раком», «навозной ямой» и в своем «усердии» (Гризар/ Grisar) повелевал высле­живать их, арестовывать, а не исключено, что и пытать. Манихейского епископа он также взял под стражу (a nobis tentus) и добился от него признания вины. Трибунал, составлен­ный из христиан: сенаторов, епископов и священников — под его председательством тщательно допросил в декабре 443 г. некоторых манихейских electi и electee, т. е. «избран­ных», которым запрещалось убивать живое, причинять вред растениям, в отличие от auditores, т. е. «слушателей», имев­ших право жениться и иметь половые сношения. Папа разоб­лачил их «позорные деяния», а также «развратные действия» в отношении малолетней девочки с целью высвобождения бо­жественных частиц света человеческого семени (semen humanum). Ибо св. Лев, подобно св. Августину («поп sacramentum, sed exsecramentum»[4]) зациклился на «манихейской похотли­вости, как таковой» (Грильмейер/ Grillmeier). Лев затребовал сочинения проклятых и приказал публично сжечь их. Неко­торых, кого еще можно было «исправить», после отречения подвергали церковному наказанию, извлекая из «бездны без­божия». Других же, кого не спасет «ни одно лекарство», папа приказывал «светским» судьям, во исполнение «повеления христианских императоров», приговаривать к пожизненной (!) ссылке (per publicos judices perpetuo sunt exsilio relegati). В ходе допросов он пытался получить имена манихеев других территорий, принуждал своих жертв к даче показаний об их учителях, епископах и священнослужителях в других провин­циях и городах. Сверх того, 30 января 444 г. он отдал распо­ряжение всем прелатам Италии выслеживать и хватать уско­льзнувших манихеев, приложив для инструктажа судебные акты римского процесса. В результате рассылки подобных розыскных ориентировок преследование «еретиков» распро­странилось повсюду, вплоть до Востока⁴⁷.

Мало того, даже мирян он подстрекал к доносительству, вынюхиванию и наушничеству — к занятиям, которые позднее, в средневековой церкви, расцветут пышным цветом при искоренении иноверующих и «ведьм». «Проявите же святое рвение, которого требует от вас забота о вере!» — восклицал он и призывал «всех верующих на оборону». Он приказывал, чтобы «о манихеях, которые скрываются повсюду, доносили своим священникам»; требовал «находить тайные убежища безбожников и уничтожать там самого дьявола, которому они служат. Если против подобных людей поднимется с оружием веры вся земля и вся церковь, то именно вам, возлюбленные братья, надлежит проявить в этом деле особое рвение...»⁴⁸

Но тот же самый Лев, который действовал почти как сред­невековый инквизитор, мог без устали мусолить свои христи­анские сентенции, требовать снисхождения, миролюбия, любви к ближнему, терпимости и отказа от мстительности Он мог вновь и вновь ханжески проповедовать: «И поскольку каждый совершает проступки, то пусть же каждый и проща­ет! Не будем же осуждать в других то, с чем мы столь охотно миримся в себе!»; «Одолевайте же миролюбием любую враж­ду между людьми и не воздавайте никому злом за зло. Про­щайте друг другу, как простил нам Христос!»; «Да сгинет вся­кая месть...»; «Итак, откажемся от всяческих угроз!»; «Да превратится суровая строгость в кротость, а гнев в милосер­дие! Простим друг другу наши прегрешения!»; «Помолимся' «Остави нам долги наши, ако же и мы оставляем должником нашим!» При этом папа настоятельно подчеркивает: «Мы имеем в виду не только тех, с кем мы связаны родством или дружбой, но практически всех людей, с которыми нас объединяет наше естество, будь то враг или союзник, свободный или раб»⁴⁹.

Но не «еретик»! Но не манихей! Но не пелагианин! Но не присциллианин! Но не еврей! Но не иноверец! Но не неверу­ющий — вот что означает: «... всех людей»! Слова, слова, сло­ва! Все лицемерие этой церкви, весь оскал ее «Благой Вести», ее оплаченная гекатомбами[5] «любовь к врагу», ее омерзитель­ная болтовня о мире — все это здесь налицо: и отвратитель­ное двуличие, и красной нитью проходящая через всю ее ис­торию неискренность, которой она себя заклеймила, с кото­рой издевается сама над собой, которой пригвождает себя к позорному столбу, которая доводится ad absurdum[6] от антич­ности до наших дней. Евангелие от палача!

Иными словами — от Льва «Великого».

Необычайно часто и всегда экзальтированно папа затраги­вает тему манихейства. Для характеристики этих людей он всегда использует одни и те же выражения, как то: орудия сатаны, лжецы, вредители, фальсификаторы Писания, «весь­ма примитивные люди... которые в слепом невежестве или в грязном влечении обращаются к тому, что не свято, а достой­но отвращения»⁵⁰.

Хотя «врожденная стыдливость» и не позволяет Льву «за­трагивать это подробно», он тем не менее охотно останавли­вается на этих «вещах», на безнравственных поступках, кото­рыми они «наслаждаются, марая одновременно тело и душу, не ведая ни чистоты веры, ни приличий» и «погрязнув в не­пристойности». При этом он предостерегает — тем самым оскорбляя — «прежде всего» женщин от знакомства и обще­ния с подобными людьми, «дабы не угодить в силки дьявола, пока ваши уши, не ведая опасений, внимают их баснослов­ным вымыслам! Сатана ведает, что он ввел в искушение пер­вого мужчину устами женщины (!), и из-за легковерия жен­щины (!) все человеки были изгнаны из райского блаженства, он и поныне уповает на свою хитрость, расставляя силки ва­шей сестре...»⁵¹.

Предостерегая женщин, он позорит их в полном соответ­ствии с исконной традицией, выпестованной величайшими христианами античности: Павлом, Иоанном Златоустом, Иеронимом и Августином. Ведь подтверждение того, что жен­щины, как учит св. Иоанн Златоуст, «прежде всего» созданы для удовлетворения мужской похоти, папа лично обнаружи­вает у манихеев. Ведь признались же они его трибуналу в «гнусном деянии, о котором стыдно даже упоминать». Он, однако, упоминал, более того, самолично провел следствие об этом «столь тщательно, что не осталось малейших сомнений ни у тех, кто отказывался верить в подобное, ни у вечных скептиков. Налицо были все участники омерзительного дей­ства: разумеется, сама девочка, не старше десяти лет, две жен­щины, воспитавшие и пристроившие ее к столь постыдному ремеслу. Налицо был также и едва вышедший из детского возраста юноша, осквернивший девочку, а также манихейский епископ, санкционировавший столь отвратительное пре­ступление. Все эти люди дали одинаковые показания одними и теми же словами. При этом выявлена была такая гнусность, которую мы едва смогли вытерпеть. От необходимости оскорблять целомудренных слушателей более откровенными подробностями нас освобождают протоколы судебного слу­шания, из которых со всей очевидностью вытекает, что в этой секте нет ни благопристойности, ни порядочности, ни малейшего следа стыдливости. Их закон — ложь, их рели­гия — дьявол»⁵².

В конце концов, папа Лев, во имя поддержания «обще­ственного порядка», добился от императора Валентиниана III рескрипта от 19 нюня 445 г., который подтверждая прежние наказания, ужесточал их: предписывал обходиться с манихеями, как с осквернителями святынь, лишал их на территории всей империи гражданских прав и свобод, и определял при­надлежность к манихейству как «publicum crimen»[7], досто­йное проклятия «toto orbi»[8]. Каждый, кто предоставлял им убежище, становился повинным в том же преступлении. Соу­частники утрачивали также право заключать договора, право завещать и наследовать и т. д. В преамбуле говорится: «Не­давно раскрытые преступления манихеев не позволяют более закрывать на них глаза. Какие только чудовищные, невырази­мо и неслыханно бесстыдные вещи ни пришлось раскрыть суду блаженного папы Льва и досточтимому сенату, заслушав их собственные публичные признания... Мы были вынужде­ны принять это к сведению, ибо нам не пристало медлить пе­ред лицом столь отвратительного оскорбления Божества». Этот императорский приказ преследовать манихеев, лишний раз свидетельствующий о тесном взаимодействии государст­ва и церкви, права и религии, res Romana и ecclesia Romana, был разработан папской канцелярией, и, как пишет иезуит Хуго Ранер/ Hugo Rahner, папа «решающим образом» участ­вовал в его разработке. Чуть выше Ранер прославляет Льва за «тонкую и гуманную середину между миром земным и бегст­вом от мира», а чуть ниже — за «столь часто восхваляемую Львом любовь», за «его всегдашнюю гуманность». В действи­тельности же; инициированный Львом закон против манихе­ев был «драконовски жесток» (католик Эрхард/ Ehrard), так как предписывалось преследование манихеев вплоть до их «последнего прибежища» (католик Штратман/ Stratmann)⁵³.

Но тот же самый Лев, умевший побуждать государство к жестоким преследованиям, мог точно так же требовать от не­го благородного снисхождения и прощения. «Строгость прав­ления нашими подданными должна быть смягчена, а всякое отмщение за проступки должно быть отменено! Пусть же возрадуются виновные, что они дожили до этих дней, когда в правление благочестивых и богобоязненных владык смягча­ются суровые публичные наказания! Пусть исчезнет всякая ненависть...» Тот же Лев, который призывает государство су­дить, ссылать, заточать и убивать «еретиков», мог евангель­ски-христолюбиво молить: «Да прекратится месть, да забу­дутся любые оскорбления!»; «Итак, если кто, преисполнен­ный жажды отмщения, бросит кого-то в тюрьму или закует в кандалы, пусть он немедля позаботится об освобождении, не только в случае невиновности, но даже тогда, когда кажется, что наказание заслуженно!» Тот же Лев мог призывать: «Мы не должны никого угнетать...». Тот же Лев знал, что Иисус запрещал «защищать его от безбожников с оружием в руках»⁵⁴.

Слова, слова, слова!

Хотя передача папой манихеев под уголовную юрисдик­цию государства вписывалась в юридические рамки и соот­ветствовала императорским законам о «еретиках», новинкой стало тесное сотрудничество духовного и светского суда. И если обезглавливание Присциллиана и его соратников можно назвать первым кровавым процессом против «еретиков», то поход Льва против манихеев — первым «инквизиционным» процессом, даже если в строго юридическом смысле это и не­верно⁵⁵.

Биограф Льва, англичанин Тревор Джелленд/ Trevor Jalland не только находит, что поведение папы объясняет его характер, но и называет его гонения на манихеев «первым в истории примером сотрудничества между церковью и государством в претворение политики религиозных преследований». Раньше, мол, только государство боролось с иноверием, те­перь же эту функцию впервые принимает на себя церковь, в лице папы. При этом, правда, нелишне будет напомнить о совместных преследованиях уже в IV в. присциллиан, донатистов, ариан, язычников и евреев, хотя прежде ни один папа лично не вел себя столь инквизиторски⁵⁶.

Через несколько лет после изгнания манихеев из Рима, па­па принялся за присциллианство в Испании. Тамошний епис­коп Турибий из Асторги (Asturia Augusta) обнаружил во вре­мя своей ознакомительной поездки по стране приблизитель­но в 445 г., что они продолжают существовать, и в шестнадца­ти главах поведал об их важнейших «ересях».⁵⁷

Доклад испанского епископа был сравнительно корректен, во всяком случае, его информация была значительно объек­тивнее, чем папская реакция не нее. Потому что Лев «подо­гнал простое деловое сообщение под свою схему и создал ис­каженную картину присциллианства, приравняв его к мани­хейству» (Гендлер/ Haendler)⁵⁸.

И в этом случае римлянин делает обобщения в присущей ему манере: что не от папы, то — от дьявола. Вновь он мечет громы и молнии против «этой проклятой ереси», «отвратите­льной секты», «безбожного бешенства», которое вновь «раз­рушает всякую нравственность, узы брака и уничтожает все божественные и человеческие нормы». Ведь однажды, в 385 г., первая смертная казнь христиан христианами в Трире (кн. 1, стр. 374) возмутила христианский мир, и реакция на смерт­ный приговор даже «среди виднейших епископов... была од­нозначно отрицательной (католик Баус/ Baus). Но этот, такой гуманный, умеренный, Лев, ханжеский рупор милосердия, упразднения всякой мести, угроз, какой-либо ненависти, столь речистый проповедник прощения и Благой Вести для «всех», любви к ближнему и к врагам, человек, который учит, что Иисус не хочет, чтобы его защищали с оружием в ру­ках — этот человек теперь в восторге от позорного трирского деяния и страстно оправдывает ликвидацию Присциллиана и его сподвижников. «По праву (merito) наши отцы, во времена которых разразилась эта безбожная ересь, по всему миру прикладывали все мыслимые усилия, чтобы уничтожить это безбожное безумие во всей Церкви; и мирские владыки так чурались этого дерзкого вздора, что поразили авторов и очень (!) многих (plerisque) учеников мечом публичных зако­нов». Лев «Великий» сумел почти цинично подчеркнуть всю выгоду подобных убийств «еретиков»: «Эта строгость, кото­рую удовлетворял епископский суд, долгое время шла на по­льзу церковной кротости, избегающей кровавых наказаний, и строгие законы христианских правителей все же поддержи­вают ее в этом, так как те, кто страшатся наказывать телесно, часто прибегают к духовным средствам излечения». Лев со­звал в Галисии церковный форум против присциллиан, но полностью искоренить их ему не удалось. Сто лет спустя, в 565 г., синод в Браге, являвшейся в V—VI вв. столицей свевов, продолжая дело Льва, выдает на гора не менее семнадца­ти анафематизмов против все еще многочисленных в Испа­нии присциллиан и требует от епископов более активной бо­рьбы с «ересью»⁵⁹.

«ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»

Вершины славы Лев достиг в 452 г., когда гунны под пред­водительством Аттилы после кровопролитного сражения на Каталаунских полях, близ Пуатье, одного из крупнейших по­боищ в европейской истории, внезапно вторглись в Север­ную Италию через незащищенные перевалы Юлийский Альп. Они пронеслись через Аквилею, Милан и Павию, грабя и опустошая все на своем пути. Их царь Аттила, наряду с Гейзерихом, с которым он ладил и находил взаимопонимание, без сомнения, был одним из величайших правителей своего времени. Однако уже тогда гуннов считали чем-то вроде не дочеловеков, подобно тому, как в нацистской Германии вос­принимали русских. Латинские хронисты изображают их низкорослыми, с удлиненными черепами, раскосыми глазами и темной кожей. Они были облачены в звериные шкуры и без седел носились, как черти, на своих диких невысоких ло­шадях, сея террор и смерть... «Пусть Иисус впредь держит подобных бестий в отдалении от римского мира!» — закли­нал св. Иероним. В 452 г. несколько императорских послан­ников: консул 450 г. Геннадий Авьен, бывший префект Тригеций и епископ Лев — поспешили навстречу агрессору и в Минцио близ Мантуи, между озером Гарда и рекой По угово­рили Аттилу повернуть назад, после чего этот «бич Божий» отказался от дальнейшего наступления.

По этому поводу пролито много чернил. И не случайно о двух других посланниках речь практически не ведется. Но только и исключительно — о Льве, который сам, впрочем, упоминает об этом событии один-единственный раз и очень коротко. Его чествовали (что, скорее христианская легенда, нежели исторический факт), как освободителя Италии от гун­нских орд. Рассказывали даже, что в тот момент, когда папа обратился к Аттиле, для его поддержки в воздухе возникли фигуры апостолов Петра и Павла. Рафаэль увековечил «Звездный час человечества» (Кюнер/ Kiihner) в своей знаменитой фреске, которую он в 1512—1514 гг. создал для жилых покоев Ватикана. При Иннокентии X аналогичный сюжет использо­вал Альгарди при возведении надгробного алтаря Льва. Когда отец Кассиодора (крупного государственного деятеля при Теодорихе Великом, а впоследствии монаха) и Карпилио, сын Аэция, при подобных же обстоятельствах добились отступле­ния войска гуннов, это привлекло куда меньше внимания. У Мантуи Аттилу остановило вовсе не красноречие Льва — та­кому человеку какой-то римский епископ вряд ли мог вну­шить больше страха, чем римский сенатор — но недостаток продовольствия и фуража, эпидемии, волнения в тылу, неза­щищенные коммуникации и трудности использования кава­лерии в гористом ландшафте Центральной Италии, а также угроза нападения на Паннонию, сердцевину гуннской импе­рии, со стороны Восточной Римской империи, а возможно, и память о внезапной смерти Алариха вскоре после взятия им Рима⁶⁸.

Во всяком случае, в грядущих столетиях столь многие ка­толические владыки нимало не заботились о папских пожела­ниях — так с какой же стати такой человек как Аттила дол­жен был пойти навстречу как раз папе Льву и предпринять столь важные и имевшие столь серьезные последствия шаги? Неужели царь гуннов так сильно обрадовался, как пишет Проспер Тирон, «присутствию высшего князя церкви (!), что отказался от дальнейшего ведения войны, пообещал сохра­нять мир и отступил на берега Дуная»?⁶⁹

В наше время католики продолжают по этой причине сла­вить Льва, как спасителя Европы, считая V век «поворотным пунктом в истории Запада и церкви». Ибо: «в бушующем мо­ре великого переселения народов папа Лев I стоял, подобно скале под ударами волн. Его так и хочется назвать «папой ка­толического действия». И для «УСИЛЕНИЯ» своего вывода католический теолог Йозеф Фукс/ Josef Fuchs помещает на отдельной странице 19-а «ИЛЛЮСТРАЦИЮ: папа Лев I «Ве­ликий» защитил людей в естественной сфере: I. спас Запад от уничтожения гуннами...», а на следующей странице 19-6 Фукс помещает «ИЛЛЮСТРАЦИЮ: церковь защищает наше чело­веческое достоинство, предостерегая от коммунизма...». Тако­ва современная точка зрения на исторические события в этом «Руководстве для преподавателей закона Божьего», ко­торое «все пронизано отношением автора к corpus Christi mysticum (таинству причастия), как пишет О. Бергер/ О. Вегдег⁷⁰.

Аттила возвратился в Паннонию и скоропостижно скон­чался уже в следующем, 453 г. в первую брачную ночь с, предположительно, германской девушкой, быть может, пре­красной принцессой бургундов Ильдекой, то ли выпив слиш­ком много вина, то ли от любовного изнеможения — одна из известнейших первых брачных ночей в истории и мировой литературе. Для гуннов это была, пишет Герман Шрейбер/ Hermann Schreiber, «смерть истинного гунна, поистине царская смерть». Ибо они были не только неустрашимыми вои­нами, но и обладали «достаточной мудростью и жизнелюби­ем, чтобы считать счастливым того, кто умер в миг наивыс­шего наслаждения». Шрейбер совершенно справедливо вос­хищен тем, что никому из гуннов не пришло в голову обви­нить молодую женщину. «Даже через тысячу лет Ильдеку пы­тали бы до тех пор, пока она не созналась бы, что она ведьма и вызвала смерть Аттилы злыми любовными чарами»⁷¹.

Но, по-видимому, в ближайшем окружении царя их взаим­ная любовь была настолько хорошо известна, что не возник­ло никаких подозрений в убийстве, тогда как в византийской традиции, в традиции Запада, у монахов-хронистов, в христи­анских героических сказаниях и поэмах обвинение в убийст­ве было в порядке вещей⁷².

Вообще, на благочестивом Западе, едва ли случайно, цари­ли весьма искаженные, ложные представления о гуннах.

Разумеется, в кровопролитных войнах они покоряли це­лые народы. Но побежденных не превращали в бесправных рабов, как это практиковалось христианами (так, что кресть­янство зачастую своим христианским владыкам предпочитало турок). Этносы, вошедшие в состав гуннской империи, полу­чали равные с гуннами права, более того, в некоторых случа­ях правители отдавали предпочтение им, а не собственным азиатским племенам. «Это, конечно же, исключительное яв­ление в истории человечества, — пишет Мишель де Фердинанди/ Michael de Ferdinandy, — и тем не менее предельно просто объяснимое: для победившего кочевника повергнутый враг, если он не оказывается вероломным или предателем, тут же становится другом... Вождь же побежденного или доб­ровольно покорившегося народа получает место в совете ве­ликого хана. И это делается не для проформы. Король остго­тов Валамер стал ближайшим другом Аттилы, а король гепидов Ардарих, к тому же, был объявлен преемником Аттилы... И германцы хранили верность памяти своего прежнего вели­кого повелителя...» — кстати сказать, человеку, который сра­жался с «Божьим мечом» в руках, мечом гуннов⁷³.

Три года спустя Лев I не смог произвести особого впечат­ления на вандалов.

Тогда Петроний Максим 16 марта 455 г. на глазах у многих заколол императора Валентиниана III, осквернителя его се­мейной чести, и принудил его вдову Евдоксию к вступлению в брак с ним. Евдоксия, однако, призвала короля вандалов Гейзериха, после чего его флот появился в устье Тибра. В Ри­ме разразилась паника. Теперь Лев вышел навстречу ванда­лам. Но очередного «звездного часа» не получилось. Завоева­тели грабили Рим — избегая поджогов и убийств — в продол­жение четырнадцати суток по всем правилам искусства. Папе пришлось собственноручно выдать драгоценнейшую церков­ную утварь. Император Максим и его сын погибли во время бегства, которому Гейзерих не препятствовал. Предположи­тельно, Максим был убит собственным телохранителем. Тела отца и сына были растерзаны народом и сброшены в Тибр. Вандалы угнали с собой тысячи пленных, среди которых была императрица Евдоксия с дочерьми Евдокией и Плацидой, и увезли бесценные произведения искусства, многие из кото­рых были навсегда утрачены во время кораблекрушения⁷⁴.

Похоже, ни поведение Льва, ни его набожность не произ­вели на римлян особого впечатления. Ведь сам высокий про­поведник сокрушался: «Чрезвычайно опасно, если люди не­благодарны по отношению к Богу, если они не хотят помнить о Его благодеяниях, если, будучи наказаны, они не проявляют раскаяния и не выказывают радости, получая от Него спасение... Мне стыдно произнести (pudet dicere), но я не имею права молчать: языческих идолов почитают больше, чем апос­толов. Бессмысленные зрелища посещаются исправнее, чем церкви святых мучеников»⁷⁵.

У Льва I были все основания заявить: «Достоинство свято­го Петра не умаляется недостойными наследниками» (Petri dignitas etiam in indigno haerede non deficit). От этого старин­ного, достаточно неуклюжего софизма католицизму с течени­ем времени, по понятным причинам, все труднее отказывать­ся. И, разумеется, Лев, который мог заявить, что церковь «чу­рается кровавых наказаний» и препоручает их христианским владыкам, «под страхом смерти подвигая людей на духовное исцеление», самого себя ни в коей мере не считал недостой­ным. А церковь причисляет этого инквизитора античности к своим величайшим папам. Он стал святым, а папа Бенедикт XIV в 1754 г. провозгласил его учителем церкви. Более того, он был прозван «Великим»! «Смирение, кротость и любовь ко всем людям были основными чертами святого архипастыря, поэтому почитали и любили его императоры и князья, высо­кие и низкие, язычники и дикие племена» (Донин/ Donin)⁷⁶.

[1]Inter pares (лат.) — среди прочих (здесь: апостолов). (Примеч.ред)

[2] Indignus haeres (лат.) — недостойный наследник. (Примеч. ред.)

[3] Moderatio (лат.) — умеренность, самообладание. (Примеч. ред.)

[4] Non sacramentum, sed exsecramentum (лат.) — что не свя­то. то проклято. (Примеч. ред.)

[5] Гекатомба — в Др. Греции — жертвоприношение, состоявшее из 100 быков; позднее — всякое большое жертвоприношение. В переносном смысле — жесткое уничтожение или гибель множества людей. (Примеч. пер.)

[6] Ad absurdum (лат.) — до нелепости (абсурда). (Примеч. ред.)

[7] Publicum crimen (лат.) — преступление против общества. (При меч. ред.)

[8] Toto orbi (лат.)— здесь: повсюду. (Примеч. ред.)

Примечания

¹ [289]. 131.

²  [535], I. 168

³  [1130], 324.

⁴  [579], I, 186. Цит. по: [1130], 324—325.

⁵  [4001, 334._;

⁶  [1414], 67.

⁷  [1491]. VI. 445. [38], 357. [1338], VIII, XII. [698], 33

⁸   Leo I. ep. 31,4; 119,4. serm. I. Prosp. Epit. Chron. a. 440 [1491], VI. 445 [1338], VII. [243], I, 423. [698], 33. [767]. 134. [289]. 130 [579], I. 117—118

⁹  Leo I. serm. 2. ep. 10,1; 14,11; 55; 65.2. [243], 1, 427. [767], 17—18, 106. [768], 43, 112. [514], 131. [1413], 25. [1414]. 61, 67, 77. [980], 206. [579], I, 119—120. [1427], 488—489 [829], 48—49. [1348], 2985. [1526]. 304, 349—350.

¹⁰  Leo I. serm. 3,1; 4,2; 5,1. ep. ad episc. Anast. 14,1—2.

¹¹  Leo I. serm. 1. [591], 68.

¹²  Leo I. serm. 37,2—3.

¹³  Gennad. de vir. ill. c. 84. [37]. 311. [38], 357. [1338], LXI. LXIV. [243]. I, 462 [1211]. 386. [579|, I. 118. [1414] 61—62.

¹⁴  Leo I. ep. 4. serm. 5.4. JE 2796 (MG Epp. VI. 473) [542], 309. [1130], 327 [346], 11. [579], I. 118—119 [835], 23. [1348], VIII, 2987—2988.

^,s Leo I. ep. 1,1; 6.1; 15; 65,1. [579]. I. 120—121. [1526]. 310. [1348], 2987.

¹⁶   Zos. ep. 2. Soz. h. e. 9,15,1. Prosper. Chron. a. 412. MGA ant. 9. 465—466. August, ep. 175,1. [384], «История», II. 218. [243]. I, 228. [836], 24, 33 [1479]. 68—69.

¹⁷  Prosper. Chron. a. 412. Chron. Gall. 452. [1073], I. 1292; IV, 555. [579], I, 84. [836], 26, 61, 188. Duchesne. Historie, 228 цит. no: [836], 33. Ср. также: [571], 469. Baus в: [585], 269.

¹⁸  Zos. ep. 4. [1073]. IV. 555—556. [243]. I, 288. [579], I, 85. [585], 269—270. [1414), 34, 44.

¹⁹  Leo I. ep. 10. JK 407. Rever. Vita Hilar, с. 1. [863), 1. A,V. 24; 2.A., V, 335 [1073], II, 1146. [698], 116. [243], I, 439. [591], 73—74. Ср. также след. прим.

²⁰  JK 407. Nov. Valentin. III. 17 (8 Juli 445). Vita Hilar. 16; 21. Gennad de vir. ill. c. 70 Leo I. ep. 10; 40; 66. [863), 2. A.. V, 335—336. [1343), 410, 488—489. [1338], XH-XIII. [243], I, 440. [400], 336. [698], 114, 124. [768), 47. [579], I. 123. [836), 61, 67. 74. [1427], 489. [1121], IS—16. [624], 78. [251], 284—285. [1526], 315

²¹  JK 470 (АСО II, 4,102). JK 509 (АСО II, 4,88). [1414]. 66, 78.

²²  [542], 315. [1288]. I, 93. [768], 47—48.

²³  [1414], 84 Ср. также след. примеч.

²⁴   Leo I. ep. 104; 156; 162,3; 165.1. [243], I, 553—554, 560—561. [400], 334. [1431), 77. [1351], 76, 130. 138. [974], 5. [1414], 84.

²⁵  Цит. no: [539], 232.

²⁶  Leo I. ep. 45,2; 69,2; 82,1; 90,2; 140. (1414), 77.

²⁷  Aponius, Expl. in cant, cantic PL supplem. I, 1958, 799. [38). 457 [539], 162—163.

²⁶ [539], 159—160, 164.

²⁹  Leo I. serm. 9,1; 16,3; 28,4; 28,6; 30,3; 30,5; 36.2; 72.4; 82.2; 91.2.

³⁰  Leo I. serm. 40,2; 44,2; 72,3; 72,5; 87,1; 90,1; 90.4.

³¹  Leo I serm. 74,5: 95,8.

³²  Leo I. serm. 30,5; 69,5; 77,6; 79,2; 96,1; 96,3.

³³  Leo I. serm. 96,1. ep. 93; 120,4; 161,1—2; 164.

³⁴  Leo I. ep. 44. Soz. 9,16,2. Chron. min. 1.303; 1,489. [863], 1. A. I, 961—962; IV, 265—266; X. 481. [1073]. IV, 876—877. [1351], 68. 125. |228], 212 [535]. 1/1, 90.

³⁵  [1343], 487—488. [243], I, 555. [1186], II, 262—263. [579], I, 122—123.

³⁶   Leo I. ep. 3; 6; 12; 18; 24; 28. serm. 16,3; 28,6; 34,4; 75,4; 77,6; 82,2; 91,3; 96,1. [243], I, 431. [1130], 327. [1351). 6, 11. 37. [228], 211.

"Leo I. ep. 15; 60; 113; 118. [1431J. 76—77. [400]. 336. [1360], IV, 18—19, 23 [1351], 43, 75, 79, 93. 111. [1414], 80—81. [539]. 168.

³⁸ Leo I. ep. 5; 13; 117. [1351], 9—10. [1414], 104. [1526], 313.

³⁹ Leo I ep. 155.

⁴⁰ Leo I. ep. 156.

⁴¹ Leo I ep. 1.74; 104 [846], I, 242. [1360], IV, 92. Относительно Льва I и Аф­рики см.: [698], 105

⁴² Pelag. ер. 3,82,30. Valentin. III. PL 54,638. [1130], 325, 327. Автор несет вздор о «взвешенности подобного руководства». [472]. 90. Ср.: «Папа едет к месту происшествия» в: [331], 207.

⁴³ Prosper, Chron. а. 439. Leo I ер. 134,2.

⁴⁴ Leo I. ep 1,1. JK 398. ep. 2 JK 399. [1338], XIV-XV. [243], I. 431—432. [698], 98, 172. [1526], 311.

⁴⁵ Leo I. serm. 16,4; 24,5; 76,6. Ср. также примеч. 48 и 50.

⁴⁶ Cod. Theod. 16,5. Cod. Justin. 1,5. August, de mor. eccl. cath. et de mor. manich. PL 32,1309. C. ep. Manich. PL 42,173. Все последующие антиманихей- ские письма Августина см.: [38]. 427. [384], «Религия», II. 76. [50]. 383. Подроб­нее: [698], 56. [243], I, 432.

⁴⁷ Leo I. ер. 7.1; 15,16. serm. 16,3; 22.6: 24.5: 34,4; 42.4 и др. Prosper. Chron. ad а. 443 (MG auct. ant. 9,479). [384], «Философия», IV. 43—44. [542], 309—310. [1338], XVII. [243], I, 432. [698]. 43. [1360], IV. 19 [736]. 51. [184], 92. [1121], 15— 16. [535], 1/1. 90. [1414], 62—63. [539], 204.

⁴⁸ Leo L serm. 9,4; 16,6; 34,5.

⁴⁹ Leo I. serm. 39,5; 42,6; 43,4; 49,5; 50.3.

⁵⁰ Leo I. serm. 22,6; 24,4; 34,4; 76,6.

⁵¹ Leo I. serm. 16,5; 24,4; 24,6. Cp также примеч 50.

⁵² Leo I. serm. 16,4. К клевете на женщин отцов церкви ср. [325], 205.

⁵³ JK 405. PL 54,622 В (Decret. Valentin. III.). Leo I. ep. 7,1. Подробнее: ep. 8. [1338], XVIII. [243], I. 435. [400]. 336. [1360], IV, 19. [1130], 334—335. [579], I. 122. [1414], 63.

⁵⁴  Leo I. serm. 39,5; 45,4; 52,4; 86 2.

⁵⁵  Ср.: [243], I, 433.

⁵⁶  [698], 49.

⁵⁷  Leo I, ep. 15. Ср.: Idac. Chron. c. 16, 130 (MG auct. ant. 11,15,24). Само письмо епископа Торибия не сохранилось. [1338], XXV-XXVI. [968], 152.

⁵⁸  [591], 72—73.

⁵⁹  Leo I. ер. 15; 118. [542], 310. [846], I, 241. [1338], XXV. [243], I. 433—434, 436—437. [1431], 76—77. [1360], IV, 23. [1309], I, 181—182. [968], 152. Baus в: [585], 140.

⁶⁰  Leo I. serm. 32,3; 35,2; 54,6; 59.1; 61,5; 68,2; 69,4.

⁶¹  Leo I. serm. 58,1; 59,1; 69,4.

⁶²  Leo I. serm. 59,2; 68,3; 72,2.

⁶³  Leo I. serm. 54,6.

⁶⁴  Leo I. serm. 60,2.

⁶⁵  Leo I. serm. 29,3, 32,2; 35,2; 54,6; 56.2; 58,4. 59.6; 60,2; 61,1; 61.5; 62,5; 65,3; 67,2; 68,2; 69,2; 70,1; 76.4; 82,4.

⁶⁶  [817], 27.

⁶⁷  Leo I. serm. 35,2; 60,3; 62,5. Ср. с этим: [327], 115, 146.

⁶⁶ Leo I. ep. 113,1. Prosper. Epit. chron. a. 452. Cassiod. Variae 1,4. Iordan. Get. 42. Paul. Diacon. 14,12. [826]. 30 [535]. 1/1, 92. [604], I. 40 [1338], LV. [542], 319—320 [501]. 266. [1343], 499 [243], I. 556. [1344], 236—237 [1303], 275, 289. . [578], 286. [980], 215. [43], IV, 332—333.

⁶⁹  Ср. с этим: [1303], 274.

⁷⁰  [472], 90.

⁷¹  [1303], 300—301.

⁷²  [1303], 301.

⁷³  [433], 187, 190, 197.

⁷⁴  MG Gesta pont. 1,104. Prokop. bell. vand. 1,4. Prosper, Epit. chron. a. 455.

[1073], III. 1113—1114. [604], 1, 41. [1343], 540. [243], I. 556. [206], 413 [1264], 78 [294], I. 221—222 [219], I, 325. [350], 61.

⁷⁵  Leo I. serm. 84.1.

⁷⁶  Leo I. serm. 3,3. [826]. 30 [371], II. 437. [579], I, 123. [5011], 267.

Автор Админ 05 Ноябрь 2012, 21:09:00 1128 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

      Никакого экстракта книги, никакой квинтэссенции, — воспоминание автора касается лишь старого изречения Теренциана Маура Habeant sua fata libelli.[235]
      В пятидесятые годы во Франкии, когда я стремительно сбегал по горной тропе, моя собака вокруг меня, — все ниже, к опушке леса, к лугам — зеркальный высверк пары озерков, сонное кваканье лягушек, а на той стороне, уютно под яблонями, — два господина в черном. Я схватился за бинокль так и есть — мой крестный рядом с гостем, архимандритом из Нижней Баварии. Чуть запыхавшись, я еще понаблюдал за ними, наслаждался их пастырским шествием поверх озерной глади так тихо все, мирно, — и вдруг подумал БОГ ИДЕТ В БАШМАКАХ ДЬЯВОЛА.
      Эта мысль определила мою работу, мою жизнь. Она стоила тяжелых семейных жертв, даже (возможно, не только опосредовано) нашего сына тогда я был еще не готов к этому, теперь — уже нет.
      В 1955 г я написал свой первый роман за восемь дней. Моя мать лежала при смерти. Я поспешил к Эрнсту Ровольту, удивительному издателю. Он как раз пребывал, я узнал это случайно, на водах Бюлер Хое. Я удивился, не предупредив, уже в сиесту, он даже принял меня и, действительно, знал мое имя. «Вы ведь человек, который читает лекции?» Конечно. Но я также писал — и выловил из пиджака отобранные страницы романа. Однако у издателя Дос Пассоса, Вольфа, Фолкнера, Хемингуэя были трудности со зрением, а чтение вслух он не воспринимал совсем, нет, но он позвонил своему издательскому редактору, и уже через две недели я имел на руках его отказ.
      Моя мать была уже год как мертва, когда «Ночь вокруг моего дома» вышла в свет. Христианская тема была в нем лишь на обочине. Больше для этого дал мой опрос (Германа Кестена, Ганса Эриха Носака, Ганса Урса фон Балтазара, Макса Брода, Генриха Белля, Арно Шмидта, Арнольда Цвейга, Роберта Ноймана и др). «Какого мнения Вы о христианстве?» (1957 г). Издательский редактор Ровольта, «Группа-47», тоже участвовал в нем. Ошеломленный моим образом действий, до такой степени совершенно не злопамятным, он теперь назвал «run»[236] и «захватывающую силу» моего романа «единственными в своем роде», не понимал более своего вердикта и переложил все на «ресторанный день».
      Критик анкеты пожалел об отсутствии моей точки зрения, упрекнул меня в трусости. Я взял себе пять лет времени (свыше 25 000 рабочих часов) и озаглавил свой ответ «Вторично запел петух». Ровольт вновь отклонил, Лист — согласился. Когда же петух оперился, то слишком сильно для Листа, он запросил экспертизу — и, как нарочно, у бывшего издательского редактора Ровольта. Быстро последовал тотальный разнос, и Лист, отказываясь от возвращения аванса, расторг договор.
      Критическую историю церкви издал в 1962 г Гюнтер, потом, после многих тиражей, Ровольт — карманным форматом, после этого Экон вновь в hardcover,[237] вторую рецензию на карманный формат приобрел Мевинг, третье переплетенное издание выходит, одновременно с этим томом, у Экона. В основе «Вторично запел петух» и изначально лежала идея БОГ ИДЕТ В БАШМАКАХ ДЬЯВОЛА документация всех бесчестных поступков христианства. Но из этого вышло нечто совершенно другое в сущности история раннехристианских догм, частично — сравнительная история религий. Лишь последние 100 страниц приближаются к первоначальной идее, и лишь попытка (в 1969–1971 гг.) привлечь меня к уголовной ответственности за «оскорбление церкви», вновь вернула меня к идее БОГ ИДЕТ В БАШМАКАХ ДЬЯВОЛА, и я предложил Ровольту «Криминальную историю христианства». На этот раз — быстрое согласие, договор книга должна иметь 220 страниц объема и появиться в 1972 г.
      Однако материал, заметки, выписки, копии прибывали, я последовал притязанию все еще более основательно, еще убедительнее, еще лучше подстраховаться источнико-критически тоже, — я ведь знал чем убедительнее удар, тем ядовитее клевета, даже после моей смерти.
      1972 г давно прошел, между тем в 1974 г. у Экона (так как Киндлер, несмотря на задаток, вновь отказался) появился «Крест с церковью», моя сексуальная история христианства, появилась также моя объемистая монография папистской политики в эпоху мировых войн, — «Столетие священной истории» - в 1982–1983 гг. у Кипенхейера Вич.
      Лишь Ровольт не напирал, не настаивал больше на ограниченном объеме, согласился на большее количество томов. Действительно, редактор Герман Гизельбуш проявил к моей языческой работе ангельское терпение, и вот теперь, однако, Ровольт наносит первый удар (к моему последнему возмущению) БОГУ, ИДУЩЕМУ В БАШМАКАХ ДЬЯВОЛА, если уж на то пошло, лишь — все-таки — к выгоде (нового) заголовка, — тридцать лет спустя. Habent sua fata libelli.

 ОБ АВТОРЕ

      Дешнер, Карлхайнц, родился 23 5 1924 г. в Бамберге.
     Д., сын служащего окружного лесничества, после экзаменов на аттестат зрелости был солдатом с 1942 по 1945 г. В 1947–1951 гг. он изучал германистику, историю, философию и теологию и защитил докторскую диссертацию работой о Ленау. С 1951 г работает свободным писателем, живет сегодня в Хассфурте. Он — член ПЕНклуба. Наряду с активной деятельностью в качестве лектора и публициста для журналов внутри и вне страны, Д. выступал и как публикатор многочисленных собраний сочинений, как автор романов, литературной публицистики и церковно — критических работ. В своих обоих романах он обрабатывает автобиографические события. Так, в «Ночи вокруг моего дома» он изображает в напряженной речи отчаянье «Я» рассказчика от собственной недостаточности и от уже вновь самодовольной Федеративной республики.
      Д. стал известен благодаря литературно — критическим работам «Кич, традиция и искусство» и «Таланты, поэты, дилетанты», в которых резко вступился за непризнанных писателей (среди прочих — Яан, Брох, Музиль) и выступил против переоценки среди прочих авторов «Группы-47». С конца 50-х годов Д. полемизирует в многочисленных работах с (католической) церковью. Он неустанно клеймит в своих в своих исключительно богатых материалом трудах двойную мораль, склонность к конфликтности и политическую коррумпированность официальной церкви Д. работает в настоящее время над многотомной «Криминальной историей христианства».

 ТРУДЫ АВТОРА:

Романы:

«Ночь вокруг моего дома», 1956 г (переработан в 1963 г)

«Флоренция без солнца», 1958 г (переработан в 1973 г)

Эссе, теоретические работы:

«Метафизическое отчаяние Ленау и его лирическое выражение», 1951 г (докт диссертация)

«Кич, традиция и искусство», 1957 г (переработана в 1980 г)

«Вторично запел петух. Критическая история церкви от начала до Пия XII», 1962 г

«С Богом и фашистами Ватикан в союзе с Муссолини, Франко, Гитлером и Павеличем», 1965 г

«Таланты, поэты, дилетанты», 1964 г

«Церковь и фашизм», 1968 г

«Манипулируемая вера Критика христианских догм», 1971 г

«Церковь не-святых», 1974 г

«Крест с церковью. Сексуальная история христианства», 1974 г

«Фальшивая вера», 1980 г

«Папа едет к месту происшествия», 1981 г

«Столетие истории искупительного подвига. Политика папства в эру мировых войн», в 2-х тт, 1982–1983 гг.
Публикаторская деятельность:

«Что вы думаете о христианстве?», 1966 г

«Столетие варварства», 1966 г

«Кто учит в немецких университетах?», 1968 г

«Христианство в суждениях его противников», в 2-х тт, 1969–1971 гг

«Церковь и война Христианский путь к вечной жизни», 1970 г

«Почему я вышел из церкви», 1970 г

«Почему я христианин-атеист-агностик», 1977 г (совместно с Фридрихом Геером и Иоахимом Калем)

Примечания:
235 Книги имеют свою судьбу (лат)
236 «Направленность» (англ)
237 Твердом переплете (англ)

Автор Админ 05 Ноябрь 2012, 20:12:00 2508 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

ГЛАВА 10
УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)

«Августин — величайший философ древних времен и гениальнейший, влиятельнейший теолог церкви исполненный пламенной любви к Богу и самоотреченной любви к ближнему, омытый кротким сиянием доброты и притягательнейшей любезностью»

Мартин Грабманн

«Как гениальный мыслитель, острый диалектик, одаренный психолог, редкого религиозного накала, одновременно любезный человек, Августин уже при жизни был великим путеводителем латинской церкви Его значение для позднейших времен едва ли может быть переоценено»

Е. Хендрикс

«Бог сам делает это для нас через нас, когда мы просим, угрожаем, наставляем, когда вас касаются утраты или страдания, когда законы мировой власти касаются вас»

Августин

«Но что зависит оттого, какого рода смертью заканчивается эта жизнь?» «Это точно, я это знаю, — еще никто нигде не умирал, кто когда-нибудь не должен умереть». «Что все же имеют против войны? То, что люди, которые однажды должны умереть, там погибают?»

Августин

«Для меня движущая сила — любовь»

Августин

«Скрытая мстительность, мелкая зависть стали господами. Все жалкое, страждущее, охваченное дурными чувствами, весь душевный мир гетто разом поднялось наверх. Почитайте какого-нибудь христианского агитатора, святого Августина, например, чтобы понять, почуять, какие грязные личности вылезли наверх. Вы обманулись бы, предположив недостаток ума у вождей христианского движения, — они умны, умны до святости, эти господа отцы церкви. Им недостает нечто другого Природа пренебрегла ими — она забыла уделить им приданое честных, приличных, чистоплотных инстинктов. Между нами, это не мужчины»

Фридрих Ницше («Антихрист», 59)

      Августин, духовный вождь западной церкви, родился 13 ноября 354 г в Тагасте (сегодня Сук-Ахрас, Алжир), в семье мелких буржуа. Его мать Моника, воспитанная строго по-христиански, воспитала и сына в христианском духе, но он оставался некрещенным. Его отец — патриций, язычник, которому Моника «служила как господину», стал «лишь к концу своей земной жизни верующим» (Августин) и обойден сыном почти во всех трудах, даже смерть его он упоминает лишь мимоходом. У Августина был, по крайней мере, один брат и, возможно, две сестры. (Одна сестра, овдовев, окончила свою жизнь настоятельницей женского монастыря). Ребенком — симпатичная черта — Августин учился неохотно. Его обучение началось поздно, закончилось рано и было поначалу омрачено принуждением, побоями, напрасными мольбами протеста и насмешками взрослых по этому поводу, — в том числе жестоко понукавших его родителей.
      В семнадцать лет юношу отправили в Карфаген, который был вновь построен при Августе. Богатый согражданин, Романиан, поддерживал отца Августина, умершего тогда, и обеспечил сыну обучение. Правда, занимался тот учебой неосновательно. «Если и было кое-что, — сознается он в своем «Исповедании», — что доставляло мне наслаждение, так это любить и быть любимым». Таким образом, его манил «дикий хаос любовных приключений», он шатался «по улицам Вавилона», валялся «в его дерьме, как в изысканных пряностях и мазях», в то время как Библия его не привлекала ни по содержанию, ни по форме, казалась ему слишком примитивной. И хотя он посещал церковь, но тоже лишь для того, чтобы найти подружку. А если он возносил молитвы, то среди прочих и такую. «Дай мне целомудрие, но только не сейчас.». Он даже боялся, что Бог его немедленно услышит и «исцелит от болезни похоти, которую я хотел скорее усмирить, нежели искоренить». В восемнадцать лет он стал отцом. Конкубина, бывшая с ним в союзе почти полтора десятилетия, родила ему в 372 г. сына Адеодата (Богом данного), который умер в 389 г.
      Уже рано одержимый честолюбием, Августин жаждал богатства, славы оратора и привлекательной жены. Он стал учителем риторики в Тагасте и Карфагене (374 г), в Риме (383 г), языческий городской префект которого Симмах ему покровительствовал, и в Милане (384 г). Здесь он надеялся с помощью влиятельных друзей приобрести пост провинциального губернатора, «в церкви я разочаровался целиком и полностью». Но тут пришла болезнь груди и изменила его жизнь. «Профессиональный оратор» (громадно было мое пресыщение жизнью и громаден также страх перед смертью») сделал из своих «низких» желаний — «высокие», из своей нужды — добродетель и все поставил только на любовь к Богу. «Презирай все, но его почитай». Однако он не боялся разъяснения, что в любви к Богу лучше всего может быть удовлетворена и любовь к себе. (Вряд ли его доверие к Богу могло быть сильным он никогда не осмелился из-за страха перед морем проплыть в Карфаген вдоль скалистого берега).
      Как бы там ни было, 25 апреля 387 г Августин вместе с сыном и другом Алипием был крещен в Милане Амвросием, которого поначалу не считал никаким «учителем правды», в 391 г, несмотря на отчаянное сопротивление, стал священником в Гиппон Реши, существовавшем уже 1000 лет портовом городе, второй по величине морской гавани Африки. А в 395-м старый, плохо говорящий по-латыни греческий местный епископ Валерий сделал его своим со-епископом (Koadjutor), как признается Августин, — противоправно, а именно — вопреки предписаниям Никейского собора, восьмой канон которого запрещает второго епископа в одном городе. Произошел и еще один скандал при посвящении в епископы, в котором Мегалий из Каламы, примас Нумидии, поначалу отказал «тайному манихейцу», главным образом, потому, что он даже высокопоставленной замужней женщине посылал заговорные любовные средства. (Очевидно, имеется в виду супруга епископа Паулина из Нолы, наряду с Пруденцием крупнейшего христианского поэта Античности, который после этого явно прекратил контакты с Августином).
      Хотя святой почти на протяжении всей жизни прихварывал, он достиг 76 лет Биограф Августина фон дер Меер описывает его смерть 28 августа 430 г, точно следуя своему предшественнику Поссидию из Каламы, ученику и другу Августина «Десять дней он лежал один, с глазами, непрерывно направленными на пергаментные свитки с псалмами покаяния, которые он велел укрепить на стене, и повторял слова под постоянный плач. Так он умер». Но почему он плакал перед лицом рая? Так как «Кто стремится к тому, как говорит апостол, чтобы раствориться, дабы быть с Христом, — пишет Августин, естественно, в здоровые дни, — живет терпеливо и умирает радостно». Но Августин умер не радостно. И жил он не терпеливо.

«ГЕНИЙ ВО ВСЕХ ОБЛАСТЯХ ХРИСТИАНСКОГО УЧЕНИЯ» И БОРЬБА «ДО ПОСЛЕДНЕГО МГНОВЕНИЯ»

      Епископ Гиппона, будущий патрон теологов, печатников, пивоваров (и помощник при глазных заболеваниях) был высокоодарен, многосторонне, но не основательно. «В учености его превосходили многие» (Юлихер). Он был чрезвычайно честолюбив и терзаем внутренними противоречиями. Его образование осталось незавершенным, даже по сравнению с поверхностным и упавшим образованием его времени. Всю жизнь ему недоставало методической учебы. И что касалось не только технической, но и мыслительной точности, «он всегда оставался дилетантом» (Дж Гвиттон). При этом он распылялся. Многие трактаты он обсуждал рядом со стенографами 93 Opera, или 232 «книги», называет он в 427 г в «Retractationes» (его работы, так сказать, критически рассмотренные в хронологическом порядке), к чему добавляется продукция последних лет жизни, а также тысячи его писем и проповедей, которыми он «почти всегда» сам был недоволен. Многое выдает в этом едва ли больше, чем «среднего провинциального жителя поздней империи» (Браун).
      Интеллектуальные достижения Августина были с тех пор скорее переоценены, прежде всего католической стороной. «Гиганты духа, подобные ему, даруются миру лишь единожды в тысячу лет» (Герлих). Возможно, католическому миру. Но то, что они называют духом, — то, что им нужно. Но то, что нужно им, наносит ущерб миру. Как раз существование Августина свидетельствует об этом грубо наглядно. Тем не менее, Паланк прославляет в нем «гения во всех областях христианского учения». А Даниель-Ропс утверждает решительно «Если слово гений имеет один смысл, то здесь все на месте. Из всех дарований, которые возможно установить аналитически, он не обделен ни одним, он обладал всеми сразу, даже теми, о которых обычно полагают, что они противоречат друг другу». Кого такой вздор потрясает, тот считается злонамеренным, коварным, — «низким душой» (Марру). Однако сам учитель церкви Иероним называл коллегу, — разумеется, из зависти, — «маленьким выскочкой». А в XX столетии в гениальности как мыслителю ему напрочь отказывает и католик Шмаус, это слишком очевидно.
      Мышление Августина? Оно полностью подчинено мыслям о Боге, частично эйфорически наркотизировано, отчасти терроризировано страхом Господним. Его философия в основе лишь теология. Она, онтологически, беспочвенная гипотеза. И — избыток мучительных недочетов. Часто не что иное, как фикция, понятийная стукотня. «Высший, лучший, могущественнейший, всемогущий, милосердный и справедливый, проницательнейший и вездесущнейший, прекраснейший и сильнейший, ты неизменный и неуловимый, ты непреложный». Как говорит Августин? «Освободи меня, Господь, от многоречения». Часто он проповедовал пять дней подряд, в некоторые дни — дважды.
      Он охотно слушал себя. Он охотно читал себя. И охотно впадал в буквоедство другого рода, в многостраничный холостой бег. «Святой дух томится в нас, так как он способствует нашему томлению. И это немаловажно, что сей дух учит нас томлению, так как он напоминает нам, что мы суть паломники, и он учит нас жаждать Отечества, и именно зто желание — то, в котором мы томимся. Кому в этом мире хорошо, или, скорее, кто верит, будто ему хорошо тот обладает голосом ворона, ибо голос ворона каркающий, а не томящийся. Но кто знает, что он пребывает в печали этой смертной жизни и паломничает вдали от Господа кто знает это, — томится. И сколь долго он из-за этого томится, он томится хорошо, Дух научил его томиться, у голубя он научился томиться». Всемогущий, Должны мы тут томиться? Каркать? Или гомерически хохотать над гигантом духа, который даруется лишь единожды каждые тысячу лет, который, правда, до сих пор глубоко влияет на теологию, до сих пор ее «источник молодости» (Грабманн), но чья писанина изобилует подобным томлением.
      Она кишит смехотворностями, подобными, к примеру, утверждению, что Бог создал «отвратительные виды зверей», чтобы человек, укушенный ими, упражнялся в добродетели терпения, чтобы «то бепрестанное счастье, потерянное столь постыдным образом, мужественно, через боль вернуть обратно». Однако и «познание необходимого благотворно для упражнения смирения». — Теолог никогда не смущается. Поэтому он и не знает никакого стыда.
      Августин, которому Паланк поет хвалу «Одним взмахом крыльев он уходит от поверхностных возражений», сам часто верх поверхностности. И обманывает «профессиональный оратор» однажды (и теперь!) риторическими трюками. Он противоречит себе особенно часто в возникшем под сильным влиянием Арнобия между 413 и 426 гг. «De civitate die»,[204] его, по собственному признанию, «magnam opus», в котором он оперирует даже фальшивками и собственные же фундаментальные понятия «Римская империя» и «государство дьявола» или «церковь» и «государство Бога» то отождествляет, то резко разделяет. Или в одном месте обращение Израиля происходит в апостольское время, в другом — лишь в пост-языческое, в третьем он утверждает вечную отверженность евреев. Как новый христианин он верит, что больше не существует чуда и «больше не встанет ни один мертвый», как старый христианин он верит в противоположное. Уже в 412 г у него была мысль «все, что мне по праву не нравится в моих книгах, собрать и показать». И таким образом, он начинает — ибо кругом все «было перевернуто» — за три года до своей смерти целую книгу с «уточнениями», «Retractaciones», конечно, не в состоянии все «уточнить».
      Зачастую, однако, как только Августин что-то «уточнял», он, даже заголовки столь многих сочинений начинавший «Против», непрестанно что-то оспаривал.
      В идущем к концу IV столетии он набрасывается на манихейцев Фортуната, Адиманта, Фауста, Секундина, равно как — в ряде дальнейших книг — на манихейство вообще, которое он стойко, на протяжении почти десятилетия, с 373 по 382 гг., сам официально представлял, пусть даже только как «слушатель» (auditor), не как «избранный (electus) «Что бы они ни говорили (сколь ни невероятным это могло быть), я считал это правдой, не потому, что знал это, а потому что желал, чтобы это было правдой». Могло ли с Августином, христианином, по отношению к христианам втайне быть иначе? И хотя около 400 г он взял манихейство под сомнение, сам он его никогда не смог преодолеть до конца, он остался зависимым от него «в существенных мыслительных импульсах» (Альфред Адам), даже включил его «в христианское учение» (Виндельбанд). В трех книгах «Против академиков» (386 г) он выступил против скептицизма. С 400 г он ополчился на донатизм, с 412 г — на пелагианство, с 426 г на семипелагианство. Но наряду с этими главными целями он атакует в большей или меньшей мере и язычников, евреев, ариан, астрологов, присциллианистов, аполлианаристов — «все еретики ненавидят Тебя, — не без основания возносит хвалу ему бывший противник, учитель церкви Иероним, — подобно тому как они и меня преследуют с той же ненавистью».
      Больше чем наполовину труды Августина — памфлеты или же носят полемический характер. И в то же время как в качестве епископа он за 30 лет посетил Мавританию, малоцивилизованную провинцию, один — единственный раз, в невероятно богатый Карфаген путешествовал тридцать три раза, где он, вероятно, в компенсацию своей скромной монастырской диеты, любил роскошную «рабочую трапезу» (например, жаркое из павлина), навещал богатых людей и проводил вместе со своими братьями по службе целые месяцы в изнурительной деятельности. Епископы все-таки теперь были часто при дворе или сами придворными, — друг Августина епископ Алипий до самой смерти святого подвизался в Риме Итак, ничего кроме борьбы — «с дикой энергией., до последнего вздоха» (Даниель — Ропс), «до последнего мгновения. размахивал духовным мечом» (Хюммелер), оставившим, конечно, кровавый след прежде всего с помощью «мирской руки», двора в Равенне, провинциальных губернаторов, генералов, с которыми епископ тесно контактировал. И против всего, с чем боролся, он (иконографически охотно изображаемый с книгой и пылающим сердцем, символом мудрости, любви) требовал — силы. Особенно с возрастом он, в чьей жизни и учении любовь якобы «занимала особое место» («Лексикон теологии и церкви»), становился все холоднее, жестче, безжалостнее, грандиозным примером христианского преследователя. Ибо: «Зол мир, да, он зол, злые люди творят злой мир» (Августин).
      Питер Браун, один из новейших биографов старттеолога,[205] пишет «Августин был сыном неистового отца и неуступчивой матери. То, что он считает за объективную истину, на том он мог настаивать с примечательной ограниченностью. Так, он, к примеру, тиранил одаренного и выдающегося Иеронима неповторимо лишенным юмора и такта образом».
      Пусть будет открытой проблемой, не была ли резкая агрессия, каковая дала о себе знать уже в споре с донатистами, следствием не только его всегда долго продолжавшейся аскезы. Раньше он имел достойные внимания витальные потребности, «разбрызгал силу, — самопризнание, — в блуде и распутстве» и позднее «зуд похоти» обременял его еще весьма настойчиво. Он долго жил в конкубинате, затем взял в невесты дитя (которому недоставало двух лет до легальной возможности брака девочке было двенадцать лет) и одновременно новую метрессу. Но для клирика сексуальное наслаждение «отвратительно», «бесовское», «болезнь», «безумие», «порча», «мерзкий гной», et cetera, короче, — «сексуальное — нечто, остающееся нечистым» (Томас). Постоянно же он превозносит целомудренность, притом, заверяет августинец Цумкеллер, «тем больше, чем дальше он уклонялся от нее в свои юношеские годы». Борьба же против «еретиков», язычников, евреев, напротив, будет для него добрым делом, неукротимой духовной потребностью. И даже не сказывается, обостряясь, чувство вины перед многолетней спутницей жизни, которую он принудил к разлуке с ним и ее ребенком?

ПОХОД АВГУСТИНА ПРОТИВ ДОНАТИСТОВ

      На донатистов, раньше африканцем никогда не упоминавшихся, он обратил внимание лишь как священник. Но потом он год за годом нападал на них, яростнее, чем на всех других «еретиков» высказывал им в лицо все большее презрение и изгнал их из Гиппона, своего епископского города. Ибо донатисты свершили «преступление схизмы», они были не что иное как «сорная трава», животные. «Эти лягушки, сидят в своем болоте и квакают «Единственно мы христиане». Однако «С открытыми глазами спускаются в ад».
      Что бы стоил Августин как донатист? Альтернатива, которая ему уже потому не явилась, что схизма, которой при его посвящении в епископы исполнилось 85 лет, сравнительно маленькая, локальный африканский случай, была (даже если и не так сильно, как он утверждает) раздроблена на «многие крошки». Напротив, католицизм втягивал народ, за ним был император, массы, даже, — так бахвалится Августин, — «единство всего мира». Часто и без колебаний Прославленный настаивает на таком аргументе от большинства, неспособный к пониманию мысли, позднее сформулированной Шиллером «Что такое большинство? Большинство — вздор, разум всегда был присущ немногим». И если он сам действительно заблуждался, — так думает «гигант духа», какие «даруются миру лишь единожды в тысячу лет», — он все-таки заблуждался с большинством. (Естественно, он знает новые доказательства «veritas catholica», он еще настойчивее подчеркивает чудо его церкви, Евангелие, но верит Евангелию лишь «из-за авторитета католической церкви» — ее же авторитет обоснован Евангелием).
      Мы уже неоднократно встречались с донатистами, главной областью распространения которых были Мавритания и Нумидия При Константине и его сыновьях дело дошло до тяжких столкновений с ними, к заключению в тюрьмы, наказаниям поркой, ссылкам, к ликвидации самих донатистских прелатов, например, епископа Доната из Багаи, решительного борца сопротивления, или епископа Маркула, — оба стали мучениками, место их казни скоро привлекло поток паломников. Затем императорский декрет об унии от 15 августа 347 г привел к (формально просуществовавшему четырнадцать лет) объединению донатистов и католиков, при их главе Грате из Карфагена дело вновь дошло до изгнания и бегства противника, а также к смерти донатиста Максимилиана, разорвавшего экземпляр декрета о союзе при его опубликовании. Однако по возвращении при Юлиане сосланных последовали акции возмездия. Теперь наступила пора изгнаний, дурного обращения, в отдельных случаях и убийств католиков и, благодаря вернувшемуся из ссылки епископу Пармению, — расцвету донатистской церкви.
      Ибо хотя ее преследовали и после восстания фирма, перекрещение и богослужение ей были запрещены, многие вожди сосланы, — в том числе епископ Клавдиан, выступавший во главе римской донатистской общины (основанная однажды африканцем Виктором из Гарбы, ее первым епископом, она просто вынуждена собираться за городом), — да, хотя (правда, весьма вяло использовавшийся) императорский декрет 377 г обновил все ранее изданные антидонатистские законы, донатизм значительно опережал африканских католиков. Он стал сильнейшей конфессией, прежде всего благодаря своему, около 30 лет трудившемуся примасу Пармению, — своеобразному, высоких духовных качеств, а также литературно одаренному человеку, который не был африканцем, а происходил, возможно, из Испании или Галлии. Даже на католической стороне о нем и времени его службы пишут, «что в своих решениях он был надежен, своим убеждениям оставался верен, интригам и жестокостям был чужд». «Повседневные контакты между членами обеих конфессий нормализовались, иногда донатисты в прямо-таки миролюбивой форме агитировали католиков к переходу в свою общину» (Баус).
      Преобладание донатизма (согласно Иерониму, в одном поколении — религия «почти всей Африки») рушится отчасти по внутрицерковной причине (раскол «раскольников»), отчасти из-за внешней проигранной войны.
      Преемник Пармения Примиан — авторитарный, упрямый, лишенный умной рассудительности, — восстановил против себя своего собственного диакона, будущего умеренного епископа Максимилиана (потомка умершего около 355 г Доната Великого) и был примерно в 393 г смещен 55 — ю епископами. Но Примиан не смирился с этим. После того как он подверг Максимилиана всевозможным преследованиям, интригами, а также силой, он сплотил вокруг себя на соборе в Багаи 24 апреля 394 г 310 епископов и отлучил своих противников. Кафедральный собор Максимилиана был сожжен до тла, его дом ограблен Примианом, а старый епископ Сальвий из Мембрессы (так болтает, по крайней мере, Августин) вынужден был танцевать на собственном алтарном столе с мертвой собакой на шее.
      Более богато последствиями сокрушительное поражение на поле битвы.
      Берберский князь Гильдо, брат узурпатора Фирма, римский генерал, comes Africae с 386 г, наконец также magister utruisque militae[206] для Африки, попытался стать независимым от Равенны и был объявлен врагом государства, hostis publicus.[207] Опираясь на широкие круги неимущих, на рабов, колонов, циркумцеллионов (сезонных рабочих), настроенный революционно, он, вероятно, стремился к новому переделу собственности, причем он хотел занять место императора и сделать себя крупнейшим землевладельцем Северной Африки. Ведя подпольную работу в Константинополе, Гильдо уже зимой 394–395 гг. неоднократно препятствовал поставкам Риму из Африки, что отяготило продовольственное снабжение столицы. Летом 397 г он заключил соглашение с евнухом Евтропом, влиятельнейшим министром на Востоке, который через миссию в Рим домогался Африки для своего императора Аркадия (383–408 гг.) старшего сына Феодосия I Гильдо объявил о своем присоединении к Восточной империи, конфисковал как императорское, так и частное имущество и связался с донатистской церковью, подчеркнуто выступавшей как община бедных и праведников, которая была больше склонна к сепаратизму и уже во время мятежа Фирма в 372 г сражалась против римских властей Епископ Оптат из Фамугади (сегодня Тимгад), влиятельнейший донатистский прелат Нумидии, был правой рукой Гильда и, говорят, почитал его как Бога Оптат, чей город с начала V-го века причислялся, вместе с Багаями, к «священным городам» донатистов, проводил разновидность коммунистической политики. Он разделил землю, как поступающую в качестве наследства собственность, и терроризировал на стороне Гильда в течение десятилетия крупных землевладельцев Южной Нумидии заодно с католиками.
      Император предписал для церковных грабителей смертную казнь. А имперский полководец Стилихо, объявленный.
    Евтропом в Константинополе врагом империи (что привело к конфискации его владений в Восточном Риме), послал против Гильдо его собственного брата Масцезеля, фанатичного, рассорившегося с Гильдо из-за семейной междоусобицы ортодокса. Выйдя из Пизы, он взял на острове Капрария на борт еще и монахов, чтобы их присутствием гарантировать погоду. День и ночь, — утверждает Оросий, католический священник, — Масцезель молился с этими монахами и пел псалмы. И весной 398 г Масцезелю, уже перед врагом, явился ночью св. Амвросий и указал палкой на землю hic, hic, hic.[208]
      Масцезель смекнул, прокричал вражеским солдатам «кроткие слова мира», проткнул одному их знаменосцу руку, ну и разбил внезапно при Аммедаре (Хайдра) войско брата, по утверждению, в 70 000 человек, отряды которого частично перебежали во время битвы, не в последнюю очередь, пожалуй, из-за того, что их офицеры симпатизировали католическим землевладельцам. Гильдо и часть его чиновников еще в то же лето погибли от рук палача или покончили с собой. Их имущество и состояние — особенно большое у Гильдо — было изъято в государственную казну, конфискованное церковное имущество возвращено, антикатолические указы отменены. Епископ Оптат из фамугади, проклинаемый Августином наиболее ожесточенно, названный familiarissimus amicus[209] Гильда, а также Gildonis satelles, «совсем обыкновенный бандит» (ван дер Меер), околел, почитаемый донатистским народом как мученик, в темнице, в то время как его соепископы (обычное поведение высшего клира в таких случаях) поспешно от него дистанцировались. Августин же безмерно чествовал истребление, а мавр Масцезель, которому они были обязаны, вскоре умер по приказу Стилихо, якобы, из-за зависти «Африканские христиане — лучшие» Августин.
      Фиаско Гильда хотя и подвигнуло католиков к решительной атаке на донатистов, теперь больше не коснулось никого из высших чиновников. Однако, так как в Африке донатисты редко становились католиками, а католики донатистами — часто, то последние до девяностых годов имели большинство. Над ними царствовали тогда еще 400 епископов Гиппон Региус и весь приход Августина были преимущественно донатистскими — очевидно, «единственная причина, почему поначалу святой хотел победить аргументами, почему он предпочитал еще силе дипломатию и дискуссию. Годами он домогался расположения противников. Едва ли остался даже один из их руководителей, кого он, «профессиональный оратор», не пытался уговорить. Однако «сыновья мучеников» не хотели идти вместе с католиками, «отродьем предателей» (епископ Приман), с церковью, которая «жирела на плоти и крови святых» (епископ Оптат), которая всякий раз стояла на стороне государства, состоятельных. Напротив, донатизм был больше народной церковью, а донатист убеждает быть членом братства, которое «находится в непрерывной войне с дьяволом, его возможный жребий в этом мире — будь преследуем, как были преследуемы все праведники со времен Авеля» («Предметный лексикон Античности и христианства»).
      На всем пути страдания донатисты сотрудничали с религиозно-революционным, притесняемым землевладельцами крестьянским движением, поощрявшимся уже Донатом из Багаи, а потом Гильдо, циркумцеллионов — кочующих уборщиков урожая и одновременно левым краем этой церкви. Согласно их противнику Августину, характеризовавшему их псалмом «Быстры их ноги к кровопролитию», они веровали, грабили, поджигали базилики, бросали католикам в глаз известь и уксус, требовали назад долговые квитанции и вымогали свое освобождение. Ведомые часто духовными лицами, даже епископами, «капитанами святых», эти «agonistici» или «militas Christi» (фанатики мученичества, паломники по страсти, террористы) обрушивали дубины, названные «израильтянами», под боевой клич «хвала Богу» (laus deo) — «труба кровавой расправы» (Августин) — на католических клириков и аграриев. Без сомнения, они — при всей «беспорядочности», приписываемой им, — распознали здесь связь. Все-таки католики были «сильно зависимы от поддержки римской империи и крупных землевладельцев, которые представляли им финансовые привилегии и материальную защиту». («Предметный лексикон Античности и христианства»). И эксплуатируемые нередко убивали самих себя, чтобы таким образом сразу попасть в рай. Они прыгали, принужденные, как говорили донатисты, преследованием, со скал, возможно, с утесов у Айн Млила, или в бушующий поток, — для Августина лишь «часть их привычного поведения».
      Долг мученичества, типичный для донатистской церкви, сформулировал около 225 г Тертуллиан. А Киприан, св. епископ, восхищенный лично Тертуллианом и поддержанный всем африканским епископатом, доказывал, вопреки римскому епископу Стефану, что ни один священник не должен служить у алтаря в состоянии греха, стал, так сказать, главным свидетелем схизматиков. И мученическая смерть Киприана 14 сентября 258 г особо засвидетельствовала его — Августином ожесточенно оспариваемое — учение, его, равно как и Тертуллианово понятие церкви и таинства и, можно предполагать, усилила донатистскую эйфорию мученичества. Во всяком случае, сформировала центр их богослужения культа мучеников Раскопки в Центральном Алжире, когда-то цитадели донатизма, обнаружили множество часовен, посвященных почитанию мучеников и явно принадлежавших схизматикам. Многие содержали излюбленное библейское изречение или девиз схимников «Dao laudes».
      Понятно, что склонность циркумцеллионов к мученичеству, говоря словами католического епископа Оптата из Милева, была ни чем иным как «cupiditas falsi martyrii».[210]
      Циркумцеллионы казались их противникам ниспровергателями. Они добывали то, что им было насущно необходимо для жизни, причем во главе их часто стояли клирики, подобно пресловутому епископу Донату из Багаи. Итак, они вымогали, воровали, мародерствовали, убивали. Они варили свою пищу на досках от разрушенных алтарей, рабов делали господами, господ рабами. Они привязывали их к мельничным колесам и распространяли такой ужас, что верующие сами уничтожали свои долговые квитанции и были рады уйти живыми. Правда, об этом левом крыле донатистов, в свою очередь, видимо, распадавшемся на различные «крылья» (Romanelli), нас информируют (исходя из немногих юридических источников) почти исключительно его противники католические писатели и клирики, например, Оптат из Милева, который описывает их в конце IV-го столетия в «миролюбивом тоне» (Крафт), но, тем не менее, свидетельствует об их «умопомешательстве», обзывает их «безумными», сравнивает их епископов с «разбойниками» (latrones) и издевается, что они могли к тому же еще считаться «святыми и невинными» (sancti et innocentas). Возглавляемая такими тварями дружина объявлялась духовно неполноценной, «insana multitudo»[211] и способной к любым преступлениям. Однако не в последнюю очередь и Августин, постоянно заново подстегивавший «furor», атаки на «turbae (agmina multitudes) circumcellionum»,[212] рассматривая их точно так же — как не более чем разбойников, психопатов, болванов, тоже утверждал, что «клирики всегда были их предводителями». Его мнения, меж тем, определяли «ненависть» и «превышения чувства меры» (Бюттнер), в то время как борьба циркумцеллионов, при всех отталкивающих и даже криминальных чертах, «была объективно справедливой» (Дизнер).
      Донатисты не оставались невинными в своем соперничестве Дело доходило до жестокого сопротивления, целой серии самоубийств, но и до кровавых актов мести. В союзе с циркумцеллионами они мародерствовали и устраивали резню, ночные налеты, поджигали дома, церкви католиков, бросали их «священные» книги в огонь и разбивали или расплавляли их чаши, чтобы обогатить если не себя, то свою церковь. Если донатистские вожди (подобно, например, епископу из Синити Максимиану) переходили в другое вероисповедание, — угрожали их приверженцам. По крайней мере, Августин рассказывает, что герольд донатистов обратился к жителям Синити, где продолжал служить Максимиан «Кто останется с церковной общиной Максимиана, у того подожгут дом». Далее возмущенный отец церкви сообщает лишь о «самых свежих деяниях» «Священник Марк из Касфалии, никем не принуждаемый, стал католиком. Поэтому прихожане преследовали его, даже чуть не убили Реститут из Викторианы перешел в католическую церковь без принуждения с какой-либо стороны. Поэтому он был вытащен из дома, избит, его затолкали в воду, обрядили в издевательские одежды Марциан из Урги по доброй воле избрал католическое единство, поэтому ваши клирики, так как сам он бежал, забили до смерти, забросали камнями его заместителя диакона, за что их дома были по заслугам сожжены».
      Око за око, зуб за зуб.
     Нумидийские верховные пастыри Урбан из Формы и Феликс из Идикры считались особенно свирепыми. Один донатистский епископ похвалялся, что собственноручно превратил в пепел четыре церкви. Над священнослужителями издевались, прелатов противной стороны также ослепляли и увечили Св. Поссидия из Калама избили до потери сознания. «Некоторым, — говорит Августин, — они выкололи глаза, одному епископу отрезали руки и язык» Многие, — утверждает он, были даже убиты, хотя донатисты остерегались убивать епископов, — хотя бы просто из страха наказания. Епископу Максимиану из Багаи, грабителю одной из донатистских церквей, в последний момент смерть мученика оказалась недоступной. Правда его отколотили, угостили ножом, а алтарь, под которым он искал защиты, разломали, еще и побив его ножкой алтаря. Однако в конце концов его, уже принятого за мертвого, окровавленного, швырнули с башни, а так как в чуде было отказано, — в навозную кучу, — вот чем завершилось мученичество.
      Донатисты, напротив, как часто подчеркивается, в том числе Августином, вовсе не могли стать подвижниками, «так как они не жили жизнью христиан». Но собственные мученики, — разве они святому были не совсем желанны? Разве они не служили фанатиэации масс? Умножению славы католицизма? Разве только поэтому «герои» противника казались ему столь неприятными? Почти заклиная, он пишет имперскому гонителю донатистов, комиссару Mapцеллиану. «Если Вы не хотите прислушаться к просьбе друга, то прислушайтесь, по крайней мере, к совету епископа. Вы лишаете страдания слуг Бога у католической церкви, должного служить слабому для духовного поучения, не для блеска, приговаривая врагов и мучителей к равному наказанию».
      Истинную подоплеку донатистской проблемы, которая привела не только к религиозной войне около 340, 347, с 361 по 363 гг., но и к крупным восстаниям 372 и 397–398 гг. Августин широко не осознавал и не хотел осознавать. Он полагал, что можно объяснить богословской дискуссией то, что было меньше конфессиональной, чем социальной проблемой, резким общественным противоречием внутри североафриканского христианства, пропастью между богатым верхним слоем и неимущими, — ни в коем случае только «циркумцеллионскими бандами», но и ненавидящими господствующих свободными массами и рабами. Если главенствующая церковная каста состояла главным образом из католических греков и римлян, то донатисты (хотя и распространенные по всей Северной Африке) рекрутировались прежде всего из карфагенских, более того — берберо-пунических сельских жителей. Однако земельные владения Нумидии и Маретании Ситифенсис, важнейшей области оливкового производства на Средиземном море, принадлежали главным образом государству, а также частным крупным землевладельцам. Крестьяне, угнетенные имперскими чиновниками, пребывали в долговой кабале, что вело к росту сезонных рабочих, бродящих кругом, активнейших пропагандистов донатизма. А большая социальная дистанция между обоими христианскими группами, враждебность берберов и пунийцев к римлянам намного более способствовали расколу церкви, чем незначительные религиозные расхождения.
      Августин не мог или не хотел этого видеть. Он со всей решительностью представлял интересы имущего и господствующего класса. И для него донатисты всегда были неправы, они только оскорбляли и лгали. Он утверждает, что они жаждали лжи, их ложью «заполнена вся Африка», «что партия Доната всегда опирается на ложь». И хотя лишь распространенность донатизма заставляла святого поначалу проявлять сдержанность, практиковать «военные действия с поцелуями», как характеризует католическую тактику донатистский епископ Петилиан из Цирты, по каковой причине Августина можно хвалить и сегодня если он мог «при случае даже отклониться от принципа неприменения силы, то в другие моменты он дает нам доказательства того, как сознательно ориентируется в поведении по отношению к еретикам на послание Евангелия». (Томас, который, разумеется, приводит лишь одно-единственное доказательство).
      Ну, наказания против «еретиков» никогда не применялись без различия. Если «еретики» были многочисленны, широко распространены, то к ним охотно относились доброжелательно, дабы не провоцировать их к открытому сопротивлению Ergo это была лишь вынужденная терпимость, пощада, так сказать, против воли, уступчивость, как говорит Августин о донатистах, по отношению к «чистому сорняку» «Итак, мы терпим их примерно так в этом мире, который Господь называет своим полем и на котором католическая церковь распространена у всех народов, как терпят сорняк среди пшеницы до времени жатвы, очистки на току».
      Но если «ересь» имеет лишь немногих защитников, то против нее выступают жестко. Так, епископ Аборы в проконсулярии, где католики образовали большинство, признал «Тот, кто у нас проявит себя как донатист, будет побит камнями». Даже с одной и той же сектой, смотря по обстоятельствам, обращались по-разному, для чего не нужно было слишком много ума, а еще меньше стыда.
      Столь же многозначительно проходила дифференциация при возвращении «еретических» или схизматических священников. Если они покаялись, публично отреклись, то, само собой, отменяли отлучение их от церкви, но не отстранение от должности. Если же, конечно, речь шла о большой группе, — то священнослужителей прощали, оставляли им место или, по меньшей мере, чин, чтобы благорасположением к пастырю (вновь) обрести и паству.
      Схизматиков Африки при недостатке священников, которых синоды непрерывно подвергали обвинениям, без их клира вовсе было невозможно опекать. Поэтому когда папа Анастасий предупредил в 401 г о «силках и коварстве» донатистов, то африканский синод, правда, поблагодарил осенью «брата и соепископа Анастасия из Рима» за данные «с отеческой и братской любящей заботой» советы. Однако сказал, что с учетом всех обстоятельств лучше действовать «мягко и миролюбиво» (leniter et расifiсе) и — как то было раньше — предоставлять отдельным епископам право принимать или не принимать обращенных донатистских клириков в их чине.
      Августин тоже первоначально ни в коем случае не был за принуждение. Он торжественно оспаривает всякое намерение вновь, как во «времена Макария», возвращаться к употреблению силы, можно предполагать, что это следствие изучения новозаветных и староцерковных посланий. Таким образом, он выступает в настоящий момент за убеждение, христианскую миссию, обращение иноверующих, исключая любое из средств светского принуждения, в 393 г, когда он был еще «соепископ», он резко отверг в одном из посланий донатистам всякое давление в религиозной сфере, он отказывался читать церковное писание, «пока присутствуют военные, чтобы никто из Вас не думал, что я хотел бы дела ради поднять больше шума, чем совместимо с мирными намерениями. Напротив, чтение должно состояться только после отхода солдат, дабы все мои слушатели знали это не было моим намерением, чтобы люди где-то кем-то были понуждены против своей воли войти в церковную общину. С нашей стороны будет покончено с ужасом светской силы, пусть же будет покончено с ужасом странствующих толп на Вашей стороне. Мы хотим бороться чисто по-деловому».
      Нет, «с властями» Августин не хотел, как он восклицал в одной из проповедей, «иметь ничего общего». Он, очень часто имевший контакты с африканскими губернаторами и высокой военщиной, с Марселлином, Бонифацием, Апрингием, Дарием, возможно, даже испытывал и естественную антипатию к политике. Лишь злые, часто проповедовал он в свое время, выступают против злых силой. Он, напротив, всегда приглашал своих противников к персональному разговору, деловой дискуссии. Конечно, когда он хорошо изучил низость «еретиков» и увидел, как можно их благодаря некоторому нажиму (о чем правительство, начиная с 405 г, заботилось по нарастающей) принудить к лучшему, — он стал придерживаться иных взглядов. Теперь, когда он узнал о бесперспективности своего дара убеждения, по крайней мере у епископов другой стороны, он опасно заострил свое перо и свой язык тоже. Теперь он считал рациональным обращать «еретиков» — к их собственному благу — даже против их воли «многим желанно, когда их принуждают».
      Конечно, претерпи принуждение католик, это было бы «несправедливо», а такой католик стал бы «мучеником». Но если это касается инаковерующего, — «по отношению к нему не свершается несправедливости» Донатисты ведь поднялись «силой против согласия Христа» и, таким образом, они страдают «не за него», но лишь ради своих «злодеяний». «Как же велико ваше ослепление, что вы вопреки вашей дурной жизни, вопреки тому, что свершаете разбойничьи поступки и будете по праву наказаны, однако же притязаете на славу мученичества».
      Толерантный епископ, не хотевший иметь ничего общего с властями, весьма скоро целиком спрятался за них, подстрекал их, видел своих противников «наказанными по праву». Ведь даже закон императора Константина против них, — «очень строгий закон», добавляет Августин, — существовал «по праву». Нет, «не всякое преследование было несправедливым». А так как донатисты не были побеждены ни его религиозными поучениями, ни его тактикой — сталкивать различные их партии друг с другом и даже их клир с мирянами, — то теперь он часто настойчиво вспоминал о знаменитом Послании римлянам о Богом установленной власти. Не без оснований, подчеркивал автор трактата «О терпении», власть носила меч, и кто ей противостоит, — противостоит Богу Правда, на другой стороне Петилиан, епископ Цирты, один из главных противников Августина, обзывавший католиков «развратными душами», «грязнее даже любого дерьма», говорил, что Христос никого не преследовал. Ибо «любовь» не преследует, не возбуждает государство против инакодумающих, не грабит и не убивает Августин, конечно, умел различать любовь in puncto «Любите заблуждающихся людей, но боритесь со смертельной ненавистью их заблуждения». Или «Но не раздумывая мы должны ненавидеть в злых злобу и избирать себе существо для любви». Или «Молитесь за своих противников, чьи воззрения вы отвергаете и, побивая, опровергаете».
      «Если императоры приказывают нечто благое, то приказывает через них не кто иной как Христос», — убежден теперь св. епископ. И если «император придерживается истинной веры, то издают предписания в пользу истины и против лжеучений, и всяк, кто проявляет к ним неуважение, сам навлекает на себя проклятие. Он навлекает кару у людей». Это пишет тот самый человек, который лишь немного абзацев до того уверяет «Мы, между тем, не возлагаем надежды на какую-либо человеческую силу”.И в том же самом послании вновь угрожает донатистам. «Итак, если вы самоуправной дерзости ради столь насильственно принуждаете людей или обратиться к заблуждению или закоснеть в нем, тогда насколько же больше мы должны сопротивляться посредством всей законной власти, которая согласно возвещению Христа подчинена Господу, дабы достойные сожаления души освободились от вашего деспотизма, исцелились от незапамятного ослепления и привыкли к свету очевиднейшей истины».
      Вера донатистов, однако, столь сходная с его, даже в сущности идентичная, — не что иное как заблуждение и насилие. Католики, напротив, действуют из чистого сострадания, из любви. И если донатистов постигает кара, то не от их врагов, а от самого Бога «Мы любим вас, — объявляет великий Любящий, — и желаем вам того, чего себе желаем. Если вы питаете к нам огромную ненависть из — за того, что мы не можем спокойно смотреть, как вы заблуждаетесь и гибнете, то это говорит Бог. Сам Бог обращается к вам через нас, когда мы просим, угрожаем, наставляем, когда мы причиняем вам убытки и страдания, когда касаются вас законы мирской верховной власти. Поймите, что с вами произошло. Бог не хочет, чтобы вы погибли в кощунственном расколе, оторванные от вашей матери, католической церкви».
      Да, поймите — И мы тоже не забываем, — так утверждает «Справочник церковной истины», точнее, католик Баус, — «что здесь слышен голос человека, которого так гонит и подстегивает религиозная ответственность вернуть в ecclesia впавших в заблуждение братьев, что по отношению к ней все остальные соображения отступают на задний план». Как типично, однако. Нужно снять обвинения с Августина, его мысли, его поступки сделать понятными. Все же таким образом уж на протяжении двух тысячелетий извиняли, восхваляли, объясняли исторические преступления. Так, так, — во имя религии, во имя Бога — во все времена оправдывали их, всегда из-за религиозной «ответственности» все гуманные соображения отставляли «ни задний план», гнали через все христианские Средние века, все Новое время, еще в Первую мировую войну, во Вторую, когда, вероятно, Ганс Лилье, позднее земельный епископ и заместитель председателя Совета Евангелической церкви Германии написал в послании с выразительным заголовком «Война как духовная повинность». «Не только на поясных бляхах, но и в сердце и совести должно быть запечатлено «С Богом». Эту жертву можно узаконить только именем Бога».
      Конечно, только во имя Бога постоянно разрешались и свершались определенные преступления, как раз величайшие, что будут доказывать следующие тома этой криминальной истории.
     Длинным рядом лукавых сентенций и не без соответствующих извлечений из Ветхого, Нового Завета великий Любящий требует теперь принудительных мер против всех слишком «Целительных» (corrigendi atqua sanandi). Принуждение, учит ныне Августин, должно быть иногда неизбежным, ибо, даже если лучшие воспитываются любовью, то большинство, однако, понуждается страхом. Дело в том, что раны друга лучше поцелуев врага. Лучше было бы любить в строгости, чем быть обманутым в кротости. Да, кто суровей наказывает, тот показывает большую любовь. Ведь принуждали и родители детей, учителя учеников к послушанию и прилежанию «Кто жалеет палку — ненавидит своего сына», — цитирует он Библию. «Плохой слуга словом не улучшается». И разве Сара не преследовала Агарь? А что сделал Илия с Валаамовыми священниками? Еще несколько лет назад Августин оправдывал жестокость Ветхого Завета перед манихейцами, согласно которым эта книга идет от князя тьмы. Но сам пользовался Новым Заветом. В таком случае не открылся ли некий сатана и в Павле? «Ты думаешь, — объясняет Августин «Благую Весть» епископу Винсенцию, — что никто не должен быть понужденным к справедливости, когда ты читаешь, как обращается хозяин дома к своим слугам «Кого найдете, заставьте его прийти1». Что он эффектнее переводит «принудьте их» (cogite intrare). Сопротивление свидетельствовало лишь о безрассудстве Разве в бреду не защищаются от своих врачей и больные лихорадкой? «Терпение» (toleratio) Августин называет теперь «бесплодным и ничтожным» (infructosa et vana) и восхищается обращению многих «святым принуждением» (terrore perculsi). Это было не что иное как программа Фирмина Матерна, «программа всеобщего военного просвещения» (Хоейзель), — мог ли ее читать Августин или нет.
      Проблема честности заботила его еще едва ли. Если раньше он побаивался вынужденного перевода с «ficti Christiani», то теперь он предоставил эту заботу Богу. Император был, согласно Августину, уполномочен издавать законы по вопросам церкви, если это происходило в ее интересах. Принуждение ради добра казалось ему просто хорошим. Он пытался лишь облагодетельствовать своих противников, хотел того, чего они хотели в принципе сами «Под внешним давлением, — так проповедует богатый трюками «профессиональный оратор», — осуществляется внутренняя воля», причем он сообразил ссылаться на.
      «Деяния святых апостолов» (9, 4), Евангелие от Иоанна (6, 44) и, наконец, с 416–417 гг., на Евангелие от Луки (14, 23), на Евангелие Любви. Ибо он при выступлении против своих врагов действовал тоже «при случае, пожалуй, немного нервозно» (Томас), однако то, что выглядело как преследование, было в действительности лишь любовью, речь шла для него «всегда лишь о любви и еще раз о любви» (Марру).
      Бесчисленные его изречения свидетельствуют об этом. «Любовь — драгоценное слово, еще более драгоценное поведение ни о чем лучшем мы даже не можем молвить». «Дай укорениться любви в твоем сердце, из этого может произойти только добро». «Эта драгоценная жемчужина, любовь, без нее тебе ничто не пригодится, сколько бы ты ни имел» «Любовь — сила, и цветок, и плод, любовь — великолепие и красота, напиток и пища, любовь — «естественно, и «возвращение домой» донатистов «Церковь прижимает их к сердцу и окружает их материнской нежностью, чтобы их исцелить» — принудительной работой, поркой, конфискацией имущества, лишением права наследования. Однако опять же только «преимущество мира, единства и любви» хотел бы Августин «навязать» донатистам, «поэтому я вами представлен как враг Вы заявляете, что хотели бы убить меня, хотя я говорю вам лишь правду и, насколько это от меня зависит, не хочу позволить, чтобы вы погибли Бог отомстил бы нам в вас и убил бы в вас заблуждение».
      Бог отомстил бы нам в вас! Ни в малейшей мере епископ не считал себя подстрекателем. Не отказывался ведь он порой, если это казалось кстати, от доносов, конечно, он тоже требовал наказать строптивых по всей строгости закона, не давая им «ни милости, ни пощады» Более того, он поощрял даже пытки. Да, известнейший святой старой церкви, может быть, церкви вообще, «любезный человек» (Хендрикс), отец «безграничной доброты» (Грабманн) «и великодушия» (Кеттинг), который по отношению к донатистам «всегда хотел бы воздействовать милосердием» (Эспенбергер), не высказывает в их адрес «ни одного оскорбительного слова» (Баус), пытается «виновных» защитить «даже от суровых наказаний римского права» (Хюммелер), короче, муж, постоянно делающий себя глашатаем «mansuetudo catholica», церковной кротости, — он разрешает уже пытки. Так скверно это не было никогда. «Вспомни все возможные пытки, — утешает Августин — Сравни их с адом и станет легче все, что ты придумаешь. Пытки и пытаемые здесь преходящи, там — вечны Любого наказания мы должны бояться, как мы боимся Бога. То, от чего здесь страдает человек, — лечение (emendatio)», если он станет лучше».
      Так как католики могли мучить, как хотели, — это ничего не значило по сравнению с адом, с теми ужасами, которые Бог Любви свершает на протяжении вечности. Это было «легко», «преходяще», пока еще даже не первоощу-щение ада, — «лечением» было — Теолог никогда не испытывает затруднений. Поэтому он и не знает никакого стыда.
      Когда приверженцы Августина имели преимущество, католические землевладельцы отнюдь не утруждали себя посылать к циркумцеллионам епископов для «поучения». Напротив, они расправлялись с ними без церемоний, на месте, «как со всеми уличными разбойниками» (Августин). Он даже сам понукал генерала Бонифация, не только «visibeles barbaros»,[213] но и, так сказать, личного врага, обрушиться на донатистов и циркумцеллионов «всеми средствами» (Диснер). И в то время как святой «со стремлением к истине Павла и со страстным желанием любви Иоанна» (Лезаар) призывал к вмешательству государства, он почти на том же дыхании разъяснял но если их должны казнить, то католики не хотели бы помогать, они скорее дадут убить себя своим врагам, нежели выдать их на казнь.
      В христианской империи того времени было все кроме либеральности, персональной свободы. Напротив, рабство свирепствовало, сыновья были прикованы к сословию своих отцов, тайные полицейские вездесущи — «и ежедневно можно было слышать крики подвергаемых пыткам перед казнью и видеть бездоказательно казненных на виселицах» (Чедвик).
      Действительно, Августин в принципе отвергал смертную казнь, но отнюдь не на гуманных — лишь на теологических и тактических основаниях она исключала возможность покаяния и помогала противникам в мученичестве, в большей способности к конкуренции Епископ знал также не только то, что католические землевладельцы обращались с циркумцеллионами «как со всеми уличными разбойниками», но и то, что палачи императора автоматически ликвидировали донатистов, увечивших католических священников или разрушавших церкви. И Августин практически удовлетворился смертными приговорами.
      Однако не только этим Государство, согласно Августину, обязано служить церкви, обязано защищать веру, бороться с еретиками. Да, утверждает он, церковь применяла, пользуясь государственной властью, не чужую, а свою собственную, данную ей Христом силу. И если уж до этого на донатизм (который, должно повторить, догматически с католицизмом почти полностью гармонировал) пролились «потоки крови», то это кровопролитие пошло дальше в его время мощных восстаний и смут «чем жестче поступает государство, тем громче Августин выкрикивает слова одобрения» (Аланд). Ведь в длинной эпистоле Бонифацию он санкционировал даже гражданскую войну против донатистов, хотя генерал, пришедший в Африку с Дуная через Марсель, провел свою жизнь среди иностранцев и иноверцев, и схизматики, парадоксальным образом, должны были сражаться с готскими войсками, с арианами, то есть «еретиками».
      Здесь прославленнейший учитель церкви показывает себя во всем величии, как плагиатор и лицемер, как епископ, который не только оказывал страшное влияние в течение своей жизни, но — более того — стал зачинателем политического августинизма; как прообраз всех покрытых кровью инквизиторов столь многих столетий, их жестокости, коварства, ханжества, как застрельщик страха, средневековых взаимоотношений церкви и государства. Ибо пример Августина позволял запихивать «мирской рукой» в пыточные камеры, в ночь подземелья, в пламя костров миллионы людей, даже детей и стариков, смертельно больных и калек — и ханжески просить у государства пощадить их жизни. Ответственность за всех в будущем гонимых «еретиков», подвергнутых пыткам «еретиков», сожженных «еретиков» палачи и негодяи, князья и монахи, епископы и папы могли перелагать на Августина и перелагали на него; подобно реформаторам.
      Святой сам в свое время издевался над донатистами при преследовании они должны, однако, согласно Евангелию, «бежать в другой» город (Евангелие от Матфея, 10, 23). Да, он точно дал понять, что христианский император имел право наказывать «безбожие», что перед лицом множества приобретенного имущества, замков, общин и городов не имеют значения несколько покойников Никакой успех не бывает без определенной доли потерь Его циничная калькуляция с потерянными, спасенными, убитыми напоминает Гансу-Иоахиму Диснеру «о современной империалистической стратегии», да и об «Учении о милости» Августина. А донатист Тиконий, мирской теолог, один из значительнейших писателей своей церкви, которая его отлучила около 380 г (но он не стал, как ожидали некоторые, католиком), аутсайдер, чей «ранг как мыслителя и христианина», чью «мужественную самостоятельность одинокого верующего» (Ратцингер) католики теперь восхваляют, католики, преследующие даже сегодня, — так вот Тиконий увидел в свое время в охоте на донатистов «мерзость запустения» (Евангелие от Матфея, 24, 15).
      Когда anno 420 государственные сыщики искали епископа из Тимгада, Гарденция, тот бежал в роскошную базилику, окопался там и угрожал отречься вместе с общиной Руководящий чиновник Дульцитий, благочестивый христианин, тем не менее травивший людей той же веры, заколебался и запросил Августина. Святой, изобретатель учения о предназначении sui generis,[214] конечно, ответил «Но так как Бог по сокровенному, но справедливому закону подверг некоторых из них вечному наказанию, то, без сомнения, лучше, чтобы — пусть даже если некоторые погибнут в собственном огне — несравнимо большее большинство было удержано от того губительного раскола и распыления и было собрано, чтобы все вместе горели в вечном огне, заслуженном богохульным расколом».
      Для этого годится следующее Католический епископ из Гиппона Диаррита (Бизерта) годами держал в тюрьме своего донатистского соперника, даже пытался его казнить. В воспоминание о своей победе он потом построил обширную базилику, носившую его имя, — и Августин выступил при освящении ее с проповедью.
      Если в Африке уже с некоторых пор синоды обсуждали восстановление донатистов в правах — в 386 г в Карфагене, в 393 г. в Гиппоне, в 397 г в Карфагене, в 401 г соответственно собор в июне и сентябре в Карфагене, — то теперь такие соборы проходили год за годом, за единственным исключением в 406 г., - на протяжении десятилетия, в 408 г даже дважды.
      Состоявшееся в августе 403 г религиозное совещание на синоде в Карфагене грубо отстранило епископа Примиана. На следующий год карфагенский собор потребовал от государства применения указов о «еретиках» против донатистов — «обжалование к мирской деснице» (иезуит Зибен). Само собой разумеется, все зто произшло при ассистировании Августина, который, когда только мог, бывал на соборах. И вслед за этим нажимом последовали многие жесткие законы Сначала император Гонорий, лично обработанный двумя подвергшимися дурному обращению католическими верховными пастырями, сообщившими о «злодеяниях», издал в 405 г грубо наглядный «Эдикт единства», который приравнял донатистов к «еретикам», их церковь фактически распустил, все их встречи запретил, их божьи дома передал католикам, епископов, вроде Примиама из Карфагена или Петилиана из Цирты, отправил в ссылку, короче, украл у донатистов их руководителей и финансовые средства — для Августина акт Провидения, сам Бог, ликовал он, говорит в этих событиях. Это опять был Августин — «пожалуй, первый теоретик инквизиции», написавший «единственное в истории ранней церкви совершенное оправдание права государства подавлять некатоликов» (Браун) Святой видел теперь в применении силы лишь «процесс расслабления», «исправления трудностями» (per molestias eruditio), «контролируемую катастрофу», он извлек сравнение с отцом семейства, «который наказывает сына, которого любит», и каждый субботний вечер «ради предосторожности» бьет семью.
      Вслед за «Эдиктом единства» от 405 г последовали новые государственные указы 407, 408, 409, 412, 414 гг. Было предписано насильственное возвращение донатистов, их церковь все более загонялась в подполье, начались ежегодные погромы. И когда в промежутке этих лет — с конца 409-го по август 410 г — правительство по государственным соображениям (Аларих двигался по Италии по всем направлениям) предоставило донатистам свободу культа, четыре африканских прелата поспешили ко двору в Равенне и пробили возобновление прежних законов преследования, включая наказание смертью. Донатистская церковь была запрещена и ее насильственно присоединили к католической — «Господь раздробил зубы льва» (Августин). Целые города, до сих пор донатистские, теперь стали из-за страха перед наказанием и силой католическими, как и собственный епископский город Августина, где когда-то пекари не позволяли католикам печь себе хлеб. Наконец-то он сам изгнал донатистов. Однако когда они (временно терпимые государством из-за вторжения Алариха) возвратились, то великий святой показался им «волком, которого нужно убить» Лишь случайно он избежал засады, которую ему устроили циркумцеллионы.
      Летом 411 г по указанию правительства в термах Гаргилия, в Карфагене, еще раз собрались на «Collatio», публичную дискуссию из трех, в каждом случае дословно застенографированных заседаний, для чего приехали 286 католических и 284 (из, примерно, 400) донатистских епископов Императорский комиссар Флавий Марцеллин, друг Августина и преданный католик (которого католический император Гонорий, тем не менее, два года спустя, 13 сентября 413 г — праздник св. Киприана — велел обезглавить типичное судебное убийство), естественно, объявил донатистов побежденными «omnium documentorum manifestatione».[215] Католики настолько уверенно знали это наперед, что обязались при отрицательном для себя исходе уступить до натистам свои епископские кресла.
      Обращение побежденных к императору (среди прочего, — из-за подкупа Марцеллина) осталось без последствий Обвиненный еще и приказал распустить объединения циркумцеллионов и запретил все собрания донатистов, обвиняемых все более беспощадно. Страх нарастал, самоубийства учащались, прежде всего среди циркумцеллионов. Массы рабов и колонов, от которых кроме их рабочей силы нечего взять, ради сохранения «католического мира» должны быть загнаны принудительным трудом и кнутами своих господ в лоно Единоспасающей. Сами императорские «исполнители» заботились об этом Богатых настигали высокие денежные штрафы, до 50 фунтов золотом (для выдающихся), но доходило даже до конфискации всего имущества. Экспроприировали, лишали наследства и угрожали донатистскому клиру, враждебному унии, высылкой с африканской земли. Св. Августин, который хотя и учил, что «не всем все, но все заслуживают любовь и никто — несправедливости», сам тотчас изгнал своего «контрепископа» Макробия из Гиббона (куда тот возвратился около 409 г. после четырехлетней ссылки) и потребовал, применяя «саritas Christiana»,[216] дальнейшего сурового преследования. Меж тем, он упоминает эти события лишь мимоходом, тем более что все более запутывался в своем споре с Пелагием. В 414 г у донатистов отняли все гражданские права, а их богослужение наказывали смертной казнью. «Где любовь, — там мир» (Августин). Или, как торжествует позднее епископ Кводвультдей из Карфагена. «Змеи раздавлены, еще лучше проглочены».
      Ожесточение донатистов использовал comes Africae Гераклиан и выступил в качестве контримператора. Летом 413 г он высадился, прибыв из Африки с большим флотом, в устье Тибра и двинулся на Равенну. Однако был совершенно разбит и обезглавлен в Карфагене по императорскому приказу.
      После 418 г донатистская тема исчезает из дебатов североафриканских епископских синодов на десятилетия. В 420 г появляется последнее антидонатическое послание «Contra Gaudentium». В 429 г — со вторжением вандалов — прекращают существование и антидонатистские императорские указы, призывавшие к дальнейшему уничтожению. Однако схизма, сильно ослабленная, продолжается до VI-го столетия. Жалкий же остаток, избежавший длительного преследования, столетие спустя был — вместе с католиками — раздавлен исламом Африканское христианство было ослаблено, обанкротилось, а Северная Африка, религиозно в конце концов совершенно отличная от Европы, из ее сферы влияния спланировала в ближневосточную Бесследно исчезла недавно важнейшая христианская церковь, — единственная, впрочем, в среднеземноморском пространстве. Ничего от нее не осталось «Но причина заключается не в исламе, а в преследовании донатистов, благодаря чему католическую церковь так ненавидели, что донатисты приветствовали ислам как освобождение и, пожалуй, широким фронтом в него переходили» (Каверо).
      Теперь Августин боролся не только с донатистами. Подкрепленный с благодарностью использованной, называвшей 156 «ересей» «Liber de haeresibus» св. епископа Филастера из Бресции, он каталогизирует в собственном опусе «De haeresibus» все-таки 88 от колдуна Симона до Пелагия и Целестия. Под № 68 он при этом изо всех сил проклинает группу, которая по религиозным причинам предается хождению босиком. Но все секты, говорит он, рождены самкой высокомерия и, — добавляет католик ван дер Меер, — «своеобразной глупостью».

НИЗВЕРЖЕНИЕ ПЕЛАГИЯ

      Больше, чем уничтожение донатистов, Августина внутренне волновала долгая вражда с Пелагием, который убедительно опроверг его мрачный комплекс первородного греха вместе с маниями предназначения и милости, — собор Оранжа в 529 г их (частично буквально) догматизировал.
      По данным большинства источников Пелагий был мирянином-христианином. Примерно, с 384 г или позднее он, высоко уважаемый за строгость нравов — не только декларованную, но и подтвержденную жизнью — учился в Риме, где приобрел значительное влияние на аристократию и клир. В 410 г он ищет спасения от готов Алариха в Африке, однако отправился дальше, в то время как его спутник и друг Целестий, красноречивый адвокат знатного происхождения, «enfant ternble» движения, остался в Карфагене. Там он вызывал своими выступлениями за Пелагия все большее отчуждение и в 411 г был отлучен синодом, которому он, говорят, отказался вразумительно отвечать, — после чего отправился в Эфес и получил посвящение в священники. Достойно упоминания, что Пелагий, когда он высадился летом 410 г в Гиппоне, находился в свите Меланин Младшей, ее мужа Пиниана и ее матери Альбины, — «может быть, самой состоятельной семьи Римской империи» (Вермелингер). Учитель церкви Августин тоже лишь недавно активизировал свои контакты с нею. Более того, он и другие африканские епископы — Аврелий и Алипий — убедили мультимиллионеров не разбрасывать свои богатства бедным, а лучше предоставить их католической церкви. И безмерно богатый Пиниан под давлением Верующего Августина вынужден был пообещать посвятить себя впредь только церкви Гиппона, а Августина в двух посланиях своей общине очистить от подозрения, что мотивом его нажима было богатство Пиниана. В 417 г завербованный отправляется в Иерусалим, близ которого правил другой учитель церкви, Иероним, наконец, Пиниан умирает, его жена становится настоятельницей монастыря у Йольберга, а церковь наследницей их чудовищного богатства, Мелания же святой церкви (праздник 31 декабря), — «как много наследств украдено монахами, — писал Гельвеций — Но они крали их для церкви, а церковь делала их святыми».
      От Пелагия, талантливого литератора, дошло много маленьких трактатов, чья подлинность оспаривается. Однако три, по крайней мере, кажутся аутентичными Важнейшую работу «De natura» мы знаем из полемического послания Августина «De natura et gratia». Теологически главный труд Пелагия «De libero arbitrio» тоже передан фрагментарно прежде всего его противниками, вообще его учение в ходе конфронтации часто искажается.
      Пелагий, впечатляющий как личность, был убежденным христианином, непременно хотел остаться в церкви и все такое, кроме публичного спора. На его стороне было множество епископов, он не отбрасывал крестной молитвы, не отрицал благодати, напротив, выступает за ее необходимость для доброго дела, конечно, и за необходимость свободного акта воли, liberum arbitrium.[217] Но для него не существует первородный грех Падение Адама было его делом, но не передающимся по наследству (в крайнем случае, дурной пример), невозможно, чтобы ребенок был уже грешным, но нравственно здоровым. И как Адам мог бы избежать греха, то это может, полагает Пелагий, каждый человек, если он только захочет. С полной свободой он может принимать решения, может, исходя из собственных сил, вести себя нравственно, себя самого контролировать, себя самого делать лучшим, — вот его неотъемлемая bonum naturae «Если уж я вынужден говорить об установлении правил для нравственного поведения и для ведения святой жизни, то я выявляю прежде всего силу и особенности человеческой натуры и показываю, на что он способен, чтобы я не расточал свое время, призывая кого-нибудь на путь, на котором не способен удержаться». Согласно Пелагию, каждый человек владеет даром различать добро и зло. Каждый христианин должен, в подражание Христову примеру, заслужить своей земной жизнью — вечную. Но Пелагий, критиковавший христианство посредственностей, его этический минимализм и сам отстаивавший моральное пуританство, знал, что многие тем нерадивее, чем более мнят о своей силе воли, что они по поводу своих слабостей предпочитают жаловаться на человеческую природу, но не на свою волю. Как раз опыт моральной косности христиан определял позицию Пелагия, причем слышится также всяческая интенсивная, религиозно подчеркнутая общественная критика, а христиане призываются «чувствовать страдания других, как если бы то были ваши и быть до слез тронутыми горем других людей».
      Но как раз это не было делом стреляного воробья Августина, который любил с удовольствием рассматривать вещи из большого далека, который меньше всего видел (как Пелагий) человека обособленным индивидом, а — поглощенным чудовищной наследственной виной, «грехопадением», человечество — как massa peccati, поверившую змею, «скользкому зверю, искусному в окольных путях», павшую из-за Евы, «меньшей части человеческой пары», — все же, подобно другим учителям церкви, этот тоже унижает женщину. При этом Бог не только установил для прародителей свой запрет, хотя предвидел, «что они его переступят», но еще «больше по причине», — как чудовищным образом ведомо Августину (откуда? — этот вопрос ему можно задавать часто), «чтобы они не имели никакого оправдания, если бы он начал их наказывать». Соответствуй это даже строгой справедливости, — все человечество было бы предопределено для ада. Однако в великом милосердии для спасения избрано по меньшей мере меньшинство, масса же «совершенно по праву» отброшена «Бог, покрытый славой, возвышается в справедливости своей мести». Даже на стороне католиков признают, что Августин «мало постарался», чтобы подчеркнуть «действительно всеобщее благоволение Бога и по отношению к падшему человечеству» (Хендрикс).
      Согласно doctor ecclesiae, мы испорчены от Адама, первородный грех переносится процессом размножения, практика крещения детей для отпущения грехов предполагает греховность уже грудных младенцев, благо человека зависит только от Божьей милости, воля без всякого этического значения «ошибочна», а ошибочное должно осудить «по правилам», естественно, — Бога (а это всегда означает — церкви). Однако таким образом человек превращается в марионетку, которая болтается на нитках Всевышнего, в обездушенную машину, которую направляет Бог, — как и куда он пожелает, в рай или в ад. Почему? «А потому, что он так захотел». Но почему он так захотел? «Человек, кто ты такой, чтобы призывать к ответу Бога?». Это, как и у Павла, последний вывод мудрости Августина, при этом он, с одной стороны, приобретает титул «доктор Милости», с другой, — вновь оказывается в близости к известным манихейским идеям.
      Как и у донатизма, Августин вначале не находил недостатков у Пелагия, человека, который спорил с арианами и еще больше с манихейцами, был влиятельным, с высокими покровителями, как и Августин. Так что последний поначалу назвал удивительное послание-предостережение Пелагия «хорошо написанным и строгим по существу», а его самого называл «наш брат», «праведным», даже говорил, конечно, преувеличивая, о дружеских отношениях. Еще в 412 г, начиная свою критику, он обращается к Пелагию с глубоким уважением, еще в 413 г сам ему вежливо писал Очевидно, он пытался не подступать близко к другу очень богатого Пиниана, тем более что он, Августин, или же его община вызвали подозрение в дурных замыслах по поводу владений Пиниана. Однако же когда Деметрия, юная дочь Проби, одной из состоятельных семей Рима, постриглась в 414 г. в монахини и по этому поводу, среди других церковных авторов, подробные трактаты вместе с советами послали Иероним и Пелагий, Августин вновь вмешался. Он предостерег по поводу Пелагия и теперь выдал на гора — все более захваченный «causa gratiae»[218] своим учением о предопределении, которое Иисус не провозглашал, сам Августин в молодости не защищал, — против пелагиан за более чем полтора десятилетия, до 427 г, целую дюжину полемических сочинений.
      Но еще до него (и Иеронима) личный ученик Африканца Оросий начал прямую атаку на Пелагия в своей «Liber apologeticus» (до невероятности, согласно Луфсу, пристрастной книге). Он первый называет Пелагия, которого и лично оскорбил, полным именем «еретик», в то время как тот говорит об Оросии, как о «юном человеке, которого мои враги натравили на меня». И после того как Целестий тоже поспешил из Африки на Восток, в Эфес (Малая Азия), Августин, послав Оросия, хлопотал о проклятии своим противникам и у иерусалимского епископа Иоанна. Тот, однако, обвинил в «ереси» Оросия и оставил Пелагия как правоверного в своей общине. Но св. Иероним, враждовавший с верховным пастырем Иерусалима (стр. 189 и след.), сочинил обстоятельный полемический труд «Dialogi contra Pelagianos», в котором оклеветал своего противника как грешника, высокомерного фарисея, «жирную собаку» и. тд. — как обычно, диалоги, расхваленные Августином как труд удивительной силы и красоты, достойной такой религии (В 416 г пелагиане сожгли монастырь Иеронима, его жизни грозила смертельная опасность). Точно так же перешли в атаку на Пелагия и Целестия одиозные, сосланные на Восток епископы Эрос из Арля и Лазарь из Аикса Правда, в декабре 415 г синод Диосполя (старой Лидды) в Палестине оправдал их от обвинений в заблуждении — «Лишь немногие, — писал Августин, — сведущи в законах Бога». Однако теперь — в следующем, 416 г — африканцы обвинили обоих друзей в ереси за отрицание крещения детей и молитвы — «истерично» (Чедвик) на двух соборах — в Карфагене и Милеве, равно как они оба были заклеймлены и папой Иннокентием I (402–417 гг.) в трех посланиях — «со всеми признаками «охоты на ведьм» (Браун) как «зачинщики совершенно гнусного и всеми нами целиком проклинаемого заблуждения» — решительный поворотный пункт в великом поповском споре. Одно послание Августин, ревностно агитировавший в другом месте, сочинил сам и приложил к нему для «святейшества», «кротости сердца» (suavitas mitissima cordis), «изобильному источнику» (largo fonti) еще и книгу Пелагия «о природе» вкупе со своим полемическим сочинением «De natura et gratia Dei»,[219] подчеркнув главные места для удобного чтения понтифика.
      Папа Иннокентий I (с большой вероятностью, сын своего предшественника Анастасия I, в свою очередь бывшего отпрыском священника) перелистал «De natura», нашел тоже достаточно богохульного, однако воздержался от формального проклятия книги в целом. Ибо хотел он теперь быть расположенным к Пелагию или нет, однако побаивался сомкнутой фаланги африканцев, которые только что совместно с государством уничтожили донатистов. Великолепно, с холодным высокомерием, если даже не просто добропорядочно, римлянин выпутался из затруднительного положения в январе 417 г. в трех специальных посланиях. С одной стороны, он не окончательно отступился от Пелагия и Целестия, но — оставил за ними при отречении (обычное лекарство, обычный яд) возможность восстановления в церкви, во всех трех посланиях он принимает позу лечащего врача. С другой стороны, он не мешал африканцам, напротив, подтвердил их решения и осудил «ересь», так что Августин — папой, впрочем, полностью проигнорированный — в проповеди от 23 сентября 417 г вскричал «С делом покончено[220]» «Causa finita est, utinam aliquando finianur error!». Однако если даже и было покончено с заблуждением, — позднее изречение переделано в летучее «Roma locuta, causa finita».[221]
      Но Августин ликовал слишком рано. Насколько сильно сидела «ересь» (распространившаяся в Южной Италии и Сицилии, Северной Африке, в Далмации, Испании, Галлии, Британии, на острове Родос, в Палестине, Константинополе, в Святом городе тож), обнаружилось уже три месяца спустя, после смерти Иннокентия I — 12 марта.
      Ибо преемник Зосим (417–418 гг.) весьма дружелюбно принял Целестия, который — тем временем уже священник — приехал из Эфеса, чтобы самому проинформировать папу. Он подверг его суровому испытанию, услышал, что Целестий верит в необходимость крещения детей и полностью подчиняется приговору апостольского трона, велел просмотреть все акты и «не обнаружил» «ни тени сомнения» в верованиях «еретика». Объявил обвинения епископа Эроса и Лазаря (стр.427) ничтожными, обвинил африканский епископат в поспешности, небрежности и потребовал жесткой ревизии приговора. Вскоре после этого поступило также письмо Пелагия (адресованное еще Иннокентию) вместе с новой книгой, и Зосим нашел Пелагия, за которого к тому же усиленно хлопотал новый иерусалимский епископ Прайл, также стоящим выше подозрений, во всех важных вопросах — ортодоксальным, человеком высокого нравственного настроя и проникнутого уважением к папскому авторитету. Так папа во второй раз обратился к Африке «Если б вы, возлюбленные братья, могли присутствовать, — писал Зосима — Как глубоко был взволнован каждый из нас! Почти никто из присутствовавших не мог удержать слез, что человек столь истинной веры мог быть обвинен» Папа говорил о ложных свидетелях и поучал Августина «Это знак в высшей степени порядочных убеждений, в плохое очень тяжело поверить». Он критиковал «эти вопросы с подвохом и глуповатые дебаты», любопытство, необузданную речивость, злоупотребления «даже Священным писанием». «Даже выдающиеся мужи не свободны от этого». И он цитирует, со своей стороны, Библию «При многословии не миновать греха» (Притчи, 10, 19).
      Короче, папа потребовал от африканцев полной реабилитации обоих. Но обвинители, страшно озадаченные, возмущенные, как ни в чем не бывало, продолжали интриги и подкупы. Говорят, что некоторым господам за счет бедных были подброшены деньги. А 80 нумидийских племенных жеребцов в ходе спора о помиловании поменяли конюшню от св. Алипия (праздник — 15 августа), епископа Фагасты, друга и ученика св. Августина, переехали персонально ко двору в Равенне, с ним африканцы уже входили в соглашение в борьбе против донатистов. А гофмаршал comes Валерий, заклятый враг «еретиков», читатель Августина, родственник крупного землевладельца в Гиппоне и более католик, чем папа, оказался услужливым по отношению к щедрым верховным пастырям. Они добились, как незадолго перед этим подавления донатистов, так теперь — пелагиан, отказав в свободной дискуссии и изгнав их епископов.
      Папа Зосим был переигран императором Гонорием и рескриптом от 30 апреля 418 г. дано распоряжение Палладию, преторианскому префекту Италии, выслать Пелагия и Целестия из Рима, — самый жесткий указ позднеримской империи, — «ересь» заклеймлена как уголовное преступление (crimen) и религиозное святотатство (sacrilegium), особо подчеркнуто распространение ее в Риме, где дело дошло до волнений и сильных споров в клире, предложены разыск всех пелагиан, конфискация имущества, высылка Равенна locuta — и уже пал папа Зосима (раздавленный, послушный) перед императором и официально проклял Пелагия (капитуляция по всем фронтам) еще в начале лета широко, всем епископам разосланной, но дошедшей лишь в отрывках объемистой энцикликой, так называемой «Epistula Tractoria», до сих пор ценимой и защищаемой британцами со приверженцами. Он отлучил также незадолго до своей смерти Юлиана из Эклана и восемнадцать других епископов, которые отказались подписать его «Tractoria». Вот так были «вооружены мечом руки всех епископов для отсечения голов безбожников», — как ликовал в Марселе монах Проспер Тиро, дикий и неутомимый симпатизант августинских благоплетений, человек, который, так же как сам Августин, при случае искажал «первоначальную пелагианскую идею добра до неузнаваемости» (Вермелингер). А со сменой господина поспешно сменил фронт и пресвитер Ксист, будущий папа, до сих пор тоже покровитель «еретиков», и за спиной (пожалуй, все еще подозрительного) Зосима работал вместе с Августином, понуждавшим к инквизиторскому выявлению пелагиан. Уже осенью 418 г следует ужесточенный антипелагианский эдикт Констанция Новый императорский рескрипт от 9 июня 419 г угрожает всем строптивым епископам потерей должности. В 425 г новый указ императора Валентиниана II повелевает выслать всех пелагиан из Галлии. Вскоре после этого папа Целестин I к тому же освобождает и «британские острова от болезни пелагианства» (Проспер). А сам Пелагий, церковно вновь проклятый, разыскиваемый государством с помощью публикаций (в то время как Целестий продолжает агитировать, выныривая то здесь, то там) — бесследно исчезает. Вероятно, он удалился в монастырь, возможно, на своей британской родине, хотя именно он представлял традицию и «doctor gratiae»[222] новой веры. Ибо за учение Пелагия говорят почти все декларации церкви с ее начала до его времени, за Августина вряд ли больше кроме (тоже ставшего «еретиком») Тертуллиана, отчасти Киприана и Амвросия.
      Весьма правдоподобно, что быстрое подключение государства было связано с определенной социально-политической компонентой теологических разногласий, даже если Пелагий был прикрыт частью высшей аристократии и был дружен с богатейшими семействами империи (что, конечно, католической церкви могло показаться еще более опасным). Во всяком случае миллионеров на Сицилии беспокоил суровый пелагианский идеал бедности, призыв к отказу от любого богатства. Так как именно на Сицилии британский земляк Пелагия растолковал его центральный тезис грубо социалистично. В острой форме он порицал поведение богатых, сохранение их власти жестокостью и пытками, из учения же, согласно которому нравственны лишь поступки, проистекающие из свободного волеизъявления, следовало естественное отвращение к любой эксплуатации.
      Лозунги пелагианского спора играли роль в государственной жизни еще более ста лет Codex Theodosianus под понятием gratia, милости, боролся с обходом права чиновным и судебным аппаратом доводами благосклонности, подкупами. И некоторые трактаты пелагиан, особенно «Corpus Pelagianum» Каспари, атаковали те же коррупцию и хозяйственную клику, но одновременно выступали за социальную справедливость, за более справедливое распределение благ этого мира, при этом, пожалуй, подчеркивание пелагианами «свободной воли» казалось тоталитарному режиму уже опасным. В любом случае, социально-политические тенденции в ходе истории без конца переплетались с теологическими, иногда с теми, иногда с другими, как, наверняка, в пелагианском споре, играли решающую роль, так что и сегодня за ним можно распознать общественно критический фон.
      В последней фазе конфликта крупным, даже единственным в своем роде противником Августина стал молодой — возможно возраста его сына — епископ Юлиан из Экланума (у Беневента), подлинный, часто загонявший фронтальными атаками воинственного африканца в угол, оратор оппозиции.
      Юлиан, вероятно, родился в Апулии, епископской резиденции своего отца Мемора, дружившего с Августином. Будучи священником, он женился на Тицие, дочери епископа Эмилия из Беневента и в 416 г волею папы Иннокентия стал верховным пастырем Экланума. В противоположность большинству прелатов он был необычайно образован, достаточно самостоятелен как мыслитель, блестящ как полемист. Он писал для «высокоинтеллектуальной» публики, Августин, которому с трудом удавалось возражать «молодому человеку», — для духовно среднего слоя, который всегда в большинстве.
      Юлиан, высмеивавший Августина как «patronus asinorum», «защитника всех ослов», агитирует, не страшась никаких авторитетов, в письмах, в том числе в двух — к папе Зосиму, также как в своих книгах (в целом достойных уважения, однако дошедших лишь в репликах Августина), — иронично и остроумно, постепенно все сильнее против Африканца и государственных силовых акций для пелагиан — сознание духовной неспособности. Теологически он, правда, признает благодать, но рассматривает ее не как противоположность природе, которая тоже была добрым даром Творца. Он подчеркивает свободу воли, атакует учение Августина о грехе как манихейское, борется с представлениями о наследственной вине, о Боге, который становится преследователем новорожденных, бросает маленьких детей в вечный огонь, о Боге преступления, «что еле-еле можно представить себе среди варваров» (Юлиан). Однако он не только отрицает всякую роковую неизбежность греха, но и возражает также августианским диффамациям брака и алчности Юлиан был достаточно смел, чтобы смягчить категорическую аскезу Пелагия, а также полностью признать сексуальность, назвать ее одним из шести чувств тела, в то время как путающий наследственный грех и вожделение Августин высмеивает, как старый чопорный поп, Юлиана, «специалиста» «Ты, конечно, хотел бы, чтобы супруги прыгали в постель как только они захотели, как только их защекочет похоть». И, наконец, Юлиан оказал не только сильное теологическое сопротивление, но и заклеймил подкуп африканцами чиновников, их подстрекательство с помощью денег даже народа, их интриги с женщинами и военными. Просто из страха быть проклятым Августин избегал всякого разговора меж партиями, всяких переговоров и расследования, он спрятался за массами и разжигал преследования.
      Вышедший из апулейского верхнего слоя Юлиан социально был ангажирован иначе, чем мелкобуржуазный отпрыск Августин, решительно примкнувший к богатым Для борьбы с голодом вследствие вторжения готов Юлиан продал свое поместье и своими действиями приобрел в Южной Италии симпатию. «На протяжении двадцати лет он вел, почти целиком предоставленный себе, смертельный спор с людьми, которые подсовывали церкви свои взгляды, которые отказывали ему в свободном обсуждении его собственных воззрений и изгнали его с епископского места, на котором он был деятелен и любим» (Браун).
      Юлиан, отлученный Зосимой поздней осенью 418 г с шестнадцатью сплотившимися вокруг него коллегами, а в 419 г, как и большинство из них, изгнанный со своего стула, нашел прибежище на Востоке. Там он жил, в частности, у Нестория, вскоре тоже объявленного еретическим патриарха Константинополя, падение которого увлекло с собой и пелагианских просителей. Как «меченый человек», «Каин наших дней», которому папа Сикст III отказал в 439 г в возвращении на епископство, которого папа Лев I (440–461 гг.) проклинает вторично, Юлиан из Экланума был принужден к непрестанной бродячей жизни и умер, наконец, после 450 г, на Сицилии, после того как стал домашним учителем пелагианской семьи и все-таки половину жизни проведя изгнанником. Друзья написали на его могильном камне «Здесь лежит Юлиан, католический епископ». В Галлии, Британии и Иллирии он тоже имел приверженцев среди высокого клира, которые, однако, были вынуждены или отречься, или потерять свои кресла. Кроме того, отказалась осудить Пелагия и Целестия группа верхнеитальянских прелатов, о дальнейшей судьбе которых мы не осведомлены.
      Но Augustinus увидел пелагиан и целестиан отвергнутыми — как надувшихся «ветрогонов» и триумфально «разбитых вдребезги». Недопущение свободной дискуссии он хвалил в такой же степени, как «христианских государей», потому что они «таких людей, каковыми вы являетесь, приговаривали к суровому наказанию». «Их необходимо было наставить, и по моему мнению, для них это было легче, когда урокам правды помогал страх перед строгостью». Старая тема Августина. Римская государственная власть следовала за церковью, церковь уже в его время «смогла придать такой масштаб христианизации мира, что императоры рассматривали задачи церкви и как требования империи», - констатация иезуитов Грильмейера и Бахта, христианизацией, естественно, называется прежде всего католизация.
      Смута, тем не менее, не исчезла Августин становился все жестче в своих высказываниях о предопределении, о разделении человечества на избранных и проклятых. Даже на смертном ложе он атакует в незаконченном опусе Юлиана, но и сам со своим учением о милости и грехе не совсем проник в католицизм (Строгое августинианство, которое защищает учитель церкви в поздних посланиях, никогда не было признано).

АТАКА АВГУСТИНА НА ЯЗЫЧЕСТВО

      Как и «еретиков», Августин, само собой разумеется, подавлял также язычников. Хотя он сам до того кормился их философией, в особенности через неоплатоников у Платона, так что дерзко утверждал то, что теперь называют христианской религией, «имеется по существу уже в древности, а не отсутствовало от начала человеческого рода, пока Христос не явился во плоти, отсюда истинная религия, которая уже всегда была, начинает называться христианской». Да, объясняет он. «Если бы старые философы могли начать с нами заново, они бы стали — при изменении некоторых немногих выражений и предложений — христианами».
      Действительно, христианство отличается от неоплатонизма, в русле которого находился Августин, так мало, что епископ Синезий из Кирена к началу V-го столетия отбросил все догмы, не согласовавшиеся с неоплатонизмом.
      Но ко многим значительным фигурам язычества Августин испытывал мало симпатии. Например, Аполлоний из Тианы (около 3-97 гг.) главный представитель неопифагореизма, учитель и чудотворец, «святой и божественный», противопоставляемый Порфирием и Гиероклом Иисусу, почитаемый многими императорами, даже для сегодняшних исследователей «одаренный необыкновенными силами» (Шпейер), Аполлоний, чья биография (написанная Филостратом) дает многие и захватывающие параллели с Евангелием, Августину, верящему в чудеса, кажется в определенной степени даже не смешным. «Кто, — издевается он, — мог бы это принять даже лишь за достойное смеха, когда пытаются Аполлония, Апулея или прочих опытных чернокнижников сравнивать с Христом или даже предпочитать ему?».
    Тем более неуклонно боролся епископ с «чудовищами всякого рода идолов», «кощунствующими культами», «идольским отродьем», «нечистыми», «отвратительными духами», которые «все злы» — «отбрось их, презирай их» Августин ругает Юпитера, «совратителя женщин», «его бесчисленные и отвратительные преступления», «распущенность Венеры», культ богини — матери, «эту заразу, это преступление», это бесчестие, самое великую мать, «это чудовище», что «замарало землю толпой продажных, публичных девок и оскорбляет небо», ругает Сатурна, который ее скорее превосходит «в такого рода бесстыднейшей лютости» При этом Августин — как позднее Фома Аквинский или папа Пий II — выступает все же за сохранение проституции, чтобы «сила страстей» не «свалила все в одну кучу» обычная католическая двойная мораль (Поддерживали-таки бордели папы, — хотя бы Сикст IV (1471–1484 гг.), основатель праздника Непорочного зачатия Марии, — епископы, аббаты, настоятельницы почтенных монастырей!) Августин повторяет все эти традиционные аргументы против политеизма, — от содержания и бесчувственности статуй до неспособности идолов помочь. И он, как многие до него, идентифицирует их с демонами.
      С каким размахом, какими методами, какими беспощадными насмешками пользуется при этом святой, показывает — в меньшей мере систематизированный, чем конъюктурный, но в высшей степени детализированный, недвусмысленно направленный против язычников, «contra pagenos», — magnum opus «О граде божьем» (413–426 гг.), 22 книги, позднее одно из любимых чтений Карла «Великого». В этой книге он «из высших соображений, — возносит хвалу католик ван дер Меер, — рассчитывается с целой ложной культурой» — в пользу новой, намного худшей. И тоже методом фальсификации. Ибо в «Граде божьем», в котором вера в идолов является фундаментальным злом Римского государства (его фундаментальное зло, в качестве христианского, — шагающее по трупам властолюбие), политеизм фигурирует как главная причина нравственного падения, даже как причина падения Рима в 410 г, вообще как основа всех преступлений, всех mala, bella, discordiae[223] римской истории. Августин не останавливается в своем главном труде перед тем, чтобы языческий мир «дискредитировать сознательными искажениями» (Ф.Г. Мейер), да, он позволяет себе по отношению к язычникам «все средства», вплоть «до подтасовки цитат» (Андерсен) «Ложь и бесчестие — две причины, к которым в религии обращаются все» (Шульце).
      К началу своей епископской власти Августин еще провозглашал, что лишь злые используют силу против злых. Но скоро он столь же беспощадно идет войной против язычников, как и против «еретиков». Теперь римское государство плохо само по себе — второй Вавилон — «condita est civitas Roma volut altera Babilon». Он решительно оправдывает искоренение старой веры, требует разрушения их храмов, изображений, искоренения дубрав, уничтожения всего культа мер воздействия против тех, кто до того убивал христиан. Он уверяет в существовании объединенного фронта всех объявленных им дьяволами — еретиков, язычников, евреев «против нашего единства», разумеется, все совместные попытки осилить христианство тщетны. Так, он торжествовал где-то около 400 г. «Во всей империи разрушены храмы, идолы разбиты, жертвы запрещены, а те, кто почитает богов, при уличении в преступлении привлекаются к наказанию». Он вообще фанатично сопротивлялся, говоря его словами, всем «усилиям чисто человеческой мысли, направленной на основание счастья в злосчастности земной жизни», он яростно разбил всю античную этическую традицию, по отношению к язычеству «as ready to attack as he was prepared to attack Donatists and Pelagians»[224] (Хэлпорн). Августин не хотел только, чтобы против язычников вновь применяли смертную казнь, во всяком случае, — за одну лишь веру их. Однако обычно он разрешает любое насилие, любую кару, всегда им преуменьшаемую со столь коварной причудливостью. Подобно тому как он сравнивает военный поход против донатистов с обычаем отца семейства, который каждый субботний вечер наказывает семью, так и антиязыческие законы сравнивает с мерами учителя против учеников, копавшихся и испачкавших себя в дерьме. А практически по отношению к язычникам, как и к донатистам, он принимает смертную казнь, в принципе ее отрицая.
      Это действует мучительно, пишет теолог Бернгард Кеттинг непосредственно после фразы, что Августин якобы встречал язычников с «пасторской добротой и великодушием». «Однако он одобряет законы и меры императора против языческого культа, против жертвоприношений и жертвенных мест, храмов. Он обосновывает это указаниями на Ветхий Завет, где предписано, что все места жертвоприношений идолам должны быть разрушены, «как только страна окажется в ваших руках». Как только заимеют власть — тотчас искоренят полная «пасторская доброта и великодушие». При этом Августин многократно искажал буквальный смысл Ветхого Завета в пользу аллегорического толкования. Конечно, искажал он также, подобно многим, и аллегорический — в пользу буквального смотря по потребностям.
      Как обычно, католическое государство следовало требованиям церкви. Как и при борьбе с «еретиками», так и столкновениям с язычниками предшествовали клериканские поджигательные проповеди, радикальные каноны, потом — соответствующие мирские законы. Шаг за шагом язычество в Африке было оттеснено и уничтожено.
      В марте 399 г comites Гауденций и Иовий велели снести в Карфагене храм и статуи богов, — согласно Августину, поворотный пункт в борьбе против дьявольского культа. А позднее Гауденций и Иовий разрушили и храмы в провинциальных городах, очевидно, точно так же к глубокому удовлетворению св. епископа, для которого теперь сбылось предсказанное еще в Ветхом Завете падение идолов. Он хвалит впервые изданное в 399 г распоряжение христианского (из псалма 71, 11 следовало законного) императора содействовать устранению или разорению идолов, и за их почитание предусмотреть огромный штраф. А уже 16 июня 401 г. пятый африканский синод решил просить императора о снесении всех еще существующих языческих храмов и капелл «во всей Африке» Синод не разрешал даже языческих званых обедов (conviva), тем более что на них исполняли «нечистые танцы», и к тому же еще в дни мучеников Античная церковь неоднократно угрожает христианам за участие в таких застольях многолетним покаянием или отлучением. Никаких общин инакомыслящих всегда определяющая точка зрения — если ее можно было себе позволить.
     В свое время, в июне 401 г, Augustinus тоже разжигал ярость разрушения. В воскресной проповеди в Карфагене он приветствовал испепеляющие страсти против идолов и издевался над ними столь примитивно, чтобы слушатели смеялись HERCULI DEO — гласит надпись на статуе златобородого Геркулеса. Кто это был? Он же должен бы это сказать «Он этого не может. Ведь он точно так же туп, как его надпись». И когда он напомнил о том, что даже в Риме храмы закрыты, идолы разрушены, в церкви раздался возглас хором «Как в Риме, так в Карфагене». А Августин разжигал страсти дальше идолы-де бежали теперь из Рима сюда «Обдумайте это хорошо, мои братья, обдумайте это хорошо. Я это сказал, теперь вы используйте это».
      Особенно сильно в его время содействовал церкви император Гонорий (393–423 гг.), сын Феодосия I. Он был подвержен влиянию Амвросия так же, как и своей благочестивой, основавшей Божьи дома и юридически боровшейся с «еретиками» сестры Галлы Плациды, которая со своей стороны находилась под влиянием своего многолетнего советника, св. Варвациана (праздник 31 декабря), большого чудодея. Так, император приказал — после повторных заявлений церкви — рядом эдиктов в 399, 407, 408 и 415 гг. изъять из храмов в Африке статуи, алтари разбить, сами святилища закрыть или конфисковать, а их добро использовать по-другому. А когда Августин походатайствовал о более строгом соблюдении законов при дворе, Гонорий обновил их тоже, даже угрожал вмешательством гарнизона. «Правительство все охотнее откликалось на поставленные перед ним с христианской стороны запросы» (Шультце).
      Поддерживаемые церковью и государством, католические толпы были при «очищении» сельских поместий от идолов не менее жестоки, чем раньше циркумцеллионы. При случае Августин даже ставил за правило, чтобы передающие христианству свои храмы и изображения богов сами их разрушали Разумеется, иногда они восставали. Так случилось в соседнем с Гиппоном Региусом Каламе (Гуэльма), где епископ, биограф и друг Августина св. Поссидий, был настолько ненавидим, что его не поддержали даже куриалы, члены муниципалитета. Однако когда атаковали его базилику, монастырь и убили монаха, прелат ускользнул. И когда христиане в раболепном опьянении разрушали храм Геркулеса, возникло такое столпотворение, что Августин, резко обвинив все еще староверующие городские власти, тотчас оплакал 60 мученически погибших братьев по вере. Он сообщает об этом редкой мешаниной негодования, ненависти и издевки, причем ни единым словом не упоминает скольким язычникам стоил жизни спровоцированный христианами беспорядок. Можно предположить также, что уничтожение церковью в пьяном угаре еще оставшихся храмов и изображений богов сопровождалось кровавой битвой отчасти в самих святилищах. Если же язычники перед фанатизмом противников отрекались от своей веры (как некогда многочисленные христиане перед язычниками), то Августин насмешничал «Таких слуг имеет дьявол». Опустошения языческих культовых мест и статуй преображаются у него в акт благочестия. Однако же окончательную победу над язычниками он праздновал — добытую на поле боя Разве удивительно то, что неоплатоник Максим в одном из писем к отцу церкви называет святых грешниками?
      По поручению Августина его ученик Оросий, иберийский пресвитер, продолжил разгром и поношение язычников. Следуя курсу мэтра, он написал (как говорит он сам, — несколько торопливо) свои «Семь книг против язычников», опубликованных в 418 г и позднее, всеми почитаемых и весьма ходовых, «путеводная нить в обучении» (Мартин), «учебник всеобщей истории» (Алтанер). Небрежно поверхностный и натянуто апологетический продукт стал одним из излюбленных трудов в Средние века, возможно, просто ее учебником истории. Он стоял почти во всех клериканских библиотеках и в корне отравлял историографию До XII-го века в христианском мире господствует сфабрикованный Августином и Оросием образ истории, оказывает влияние, больше того, — определяет его представления, по крайней мере, его историографию еще долго даже после рождения новых подходов.
      Для Оросия история, без сомнения, богоуправляема. Она относится к планам искупительного подвига Господа, имеет характер Откровения, вследствие чего каждое историческое событие имеет определенную функцию или даже многообразные функции. Они, конечно, не всегда легко познаваемы, «скрытое провидение Бога» часто трудно раскрыть явно даже для человека его склада, который отважно инспектирует историю, отбирает примеры целиком по своей необходимости, часто заклинает occulta iustitia Del, occulta misencordia Dei, occulta providentia Dei,[225] но постоянно смело напяливает свою схему на историческую преисподнюю, чтобы можно было продемонстрировать непрестанную режиссуру неба в земном спектакле Бог наказывает всех, кто пытается препятствовать его благодеяниям, особенно — язычников. Он один (а не император, время, число солдат) решает исход битвы — чудом или с помощью природных катаклизмов вроде грозы, бури и других средств.
      Adlatus[226] Августина начинает (преодолев в первой книге все-таки много больше 3000 лет, а в общем — 5618 лет) от Адама и Евы, потому что все несчастья начались тогда, и ведет нас далее сквозь (разумеется, непрестанные) наказания Божьи после грехопадения изгнанием, всемирным потопом, уничтожением Содома и Гоморры, — сплошь факты, которые Оросий, подобно всему раннему времени, рассматривает в духе до сих пор непозволительно пренебрегаемой историографии, как движение от катастрофы к катастрофе Вплоть до года исцеления — 417-го по РX.
      Там — «древность», мир греха, ударов судьбы, здесь — tempora Christiana, эра милости и прогресса, эпоха, когда мягче становятся не только вторжения варваров, что подтверждено завоеванием Рима Аларихом, но еще и бич саранчи не столь безжалостен и землетрясения мягче в силу христианских молитв Оросий пишет, как Августин, как апологет, однако поставляет — в отличие от даже более обширной исторической теологии мэтра — больше мирского и оптимистического пандана, историографию, полную спасительных и, особенно, гибельных аспектов, в дохристианское время, главным образом, — чистая «история несчастий» при Нероне и Марке Аврелии чума, при Севере гражданская война, Домициан убит, Максимин убит, Деций — пал, Валериан попал в плен, Аврелиана — поразила молния (в действительности он пал жертвой заговора своего секретаря Эроса), короче, — чудовищное собрание miseriae, ударов молний и града и других природных кар, мошенничества и бесчестных поступков, убийств, умерщвлений и, естественно, не в последнюю очередь больших войн (misena bellorum), чтобы таким образом, по мерке Августина, доказать, что в старые времена дела шли еще отвратительнее, чем в христианские, чтобы таким образом miseria современности, вопреки ропоту злых язычников, ничего общего не имеют с христианизацией, совсем наоборот — христианство значительно смягчило земные беды. Оросий работает, как он сам повторяет, даже признает сразу в начале своего опуса, по приказу Августина «praeceptum tuum, beatissime pater Augustine»,[227] при этом он вдобавок сравнивает свое отношение к нему с отношением собаки к хозяину, разумеется, полагает при сем, что он не только должен, но — хочет повиноваться.
      Августин и Оросий писали одновременно, и научные исследования не спорят не только о том, сколь много или мало источников (положение с источниками, в свою очередь, запутано) использовал Оросий, но также о том, кто у кого списывал — учитель у мэтра или, что совсем не невероятно, мэтр у ученика, чей труд Августином прочитан, но (пожалуй, из-за некоторых спорных пунктов) никогда не был упомянут.

ЕПИСКОП ИЗ ГИППОНА И ЕВРЕИ

      Даже свои последние годы жизни святой использовал для памфлета «Против евреев», в то время почти обязательного для ему подобного. Однако и вообще мы находим у него немало антиеврейских выпадов.
      Augustinus, который один — единственный раз сообщает о личном разговоре с евреем, «каким-то иудеем» (из него он выводит значение слова «месть»), нападает на евреев и за их образ жизни, и богословски.
      Их деловитость раздражает его так же, как буйная веселость или их жажда развлечений, которые он часто критикует. Он непрестанно упрекает их в посещении спектаклей. Он называет их самыми большими крикунами в театре. А субботу они соблюдают лишь для того, чтобы лакомиться, бить баклуши или, что касается женщин, чтобы «весь день бесстыдно танцевать на своих плоских крышах». Он снова и снова истолковывает псалмы для обвинений против них. Он видит в евреях заведомых склочников, считает их хуже дьяволов, которые, по крайней мере, признавали Сына Божия, который, со своей стороны, даже делал различие между своими приверженцами и ними, «как между светом и мраком». Подобно тому как Иоанн Креститель распознал «яд» евреев и поносил их как «отродье змей», «даже не людей, а змей», Августин срамит их как злобных, диких, жестоких, сравнивает их с волками, обзывает их «грешниками», «убийцами», «выродившимся в уксус вином пророков», «толпой с гноеточивыми глазами», «разворошенной грязью».
      Теологически рассматриваемые, утверждает наш эксперт, евреи не понимают, что они читают, «их глаза затуманены», они сами «слепы», «больны», «горьки как желчь и кислы как уксус». Они «виновны в чудовищном преступлении безбожия». Они просто не хотят верить, а Бог «предвидел их злую волю». Этого недостаточно «Отец, от которого он есть, — дьявол». Августин с удовольствием повторяет это снова и снова. А так как их отец дьявол, то они не только обладают страстными влечениями дьявола, но и лгут как он они «видели у своею отца, что говорили, что иное кроме лжи?» Но он, Августин, одновременно адвокат Бога, истины, и воистину свято он вновь и вновь бесстыдно говорит о «нашем пращуре Моисее», «нашем Давиде» — воистине христиане — «даже если они уже жили (вот уж действительно бесспорно) до того как Господь родил Христа во плоти». А после того как поизвращал Библию, насколько ему было нужно, он восклицает «Что же вы и дальше восстаете в дерзком бесстыдстве, — чтобы тем тяжелее упасть и тем презреннее погибнуть?» «У меня нет расположения к вам», — говорит не кто иной, но Господь, Всемогущий». И повторяет, пожалуй, с истинным наслаждением «У меня нет расположения к вам». Хотя это и было невероятно, чтобы евреи закоснели в «злобе», «в своей лжи», но для истории искупительного подвига даже необходимо, богоугодно, что они, нелюбимое меньшинство, рассеяны «от солнечного восхода до солнечного заката», что они бездомно блуждают. Ведь они «в безбожной страсти нововведений, словно совращенные колдовством, отпали к чуждым богам и идолам», а «в конце концов еще и Христа убили».
      В «Справочнике истории церкви» католический церковный историк Карл Баус находит в 1979 г теологическое толкование Августином упертости израильтян «исполненным без оскорбления».
     Вместе с Сенекой Августин верит, что «этот совершенно преступный народ» навязывает всем странам свои повадки. «Не они будут христианами, а нас они сделают иудеями Нравы евреев для христиан опасны и губительны. Кто их постоянно соблюдает, происходи он из иудейства или язычества, в силу этого низвергается в пасть дьявола». Евреям их враг адресует поговорку. «Отправляйтесь. в вечный огонь» и сообщает они до конца мира останутся рабами, естественно, рабами христиан Августин, который и в своем епископском городе знал «два рода людей, христиан и евреев», теологически лишает последних человеческого облика абсолютно. Чтобы отказать им в возможности прочтения текстов Ветхого Завета, он не только утверждал «Они читают их, как слепые, и поют их, как голуби», он отрицал не только их «избранность», но само их право называть себя евреями. Однако тот, у кого речь идет только о любви и еще раз о любви («Какое огромное благо есть любовь»), охотно и явно удовлетворенно растолковывает все злодеяния, совершенные христианами по отношению к евреям, объясняет их как акт высшей справедливости и считает даже «известные еврейские погромы» (Пиней) божественным наказанием Божественным наказанием были уже разрушение Иерусалима и Иудейская война римлян. Однако святой знает много таких Божьих наказаний, пишет даже, чтобы евреи содрогались среди христиан, он, более того, бахвалится, — возможно, имея в виду первый большой еврейский погром, учиненный его коллегой, св. учителем церкви Кириллом, первое «окончательное решение» в Александрии 414 г. «Вы, однако, услышали, что с ними происходит, когда они осмеливаются чуть-чуть хотя бы подняться против христиан». И он первым из теологов тоже ставит смерть Иисуса в вину евреям его времени, что опять обусловливает их вечное рабство, их perpetua servitus.[228] В 1205 г. эта мысль была воспринята папой Иннокентием III и входит в 1234 г в сборник декретов Григория IX. Однако юдофобство Августина повлияло и на антиеврейское законодательство императора.

АВГУСТИН САНКЦИОНИРУЕТ «СПРАВЕДЛИВУЮ ВОЙНУ», «СВЯЩЕННУЮ ВОЙНУ» И НЕКОТОРЫЕ ВОЕННЫЕ НАПАДЕНИЯ

      Но наследие, еще более богатое последствиями, более опустошительное, чем нападки на все, что не было католическим, великий отпрыск маленького римского ветерана оставил благодаря тому, на что он не нападал, а что отстаивал, что брал под защиту, объявлял необходимым благодаря войне. Ибо он уже сражался до белого каления со всем, что не так думало, как он, — но не с войной. Напротив Amantissimus Domini sanctissimus,[229] как прославлял Августина в IX-м веке епископ Клавдий из Турина, «грифель Триединства, язык св. Духа, если уж на то пошло, — земной человек, однако ангел с неба, во плоти, но владевший небом и неземным видением, как ангел, созерцавший Бога», — он устанавливал, как никто другой, совместимость военной службы с учением Христа.
      Хотя уже учитель церкви Амвросий патетически подстрекал в мессах к войне, уже учитель церкви Афанасий провозглашает, что в войнах «столь же законно, как и достойно похвалы убивать противника» (конечно, приврав, что христиане «незамедлительно» обращались «вместо битвы к домашним занятиям, вместо того, чтобы занимать свои руки оружием, поднимали их в молитве»). Точно также и Лактанц уже совершал героический отход к перманентным войнам, несмотря на все собственные пацифистские утверждения до того.
     Но ни один из них не признал кровавое ремесло столь безоговорочно, фундаментально, столь лукаво также, как «постоянно Бога» созерцающий «ангел с неба», пусть это даже породило лишь (так как он был еще «во плоти») «обжигающее солнце тропиков» (Лахманн), пусть это лишь горело «горячее солнце Северной Африки… в его крови» (Штратманн). Огонь, не только с неба, разумеется, разбрызгивал его силы, однако ж он тратил их и в «разврате и блуде», в «темных любовных удовольствиях», в «болоте грехов», «грязи чувственности», — как прелюбодей, педераст и с двумя метрессами — пока, наконец, наглая заносчивость «nulla salus exstra eclesiam»,[230] давно до того инфицированная, мощно не завладела его головой и не позволила любую ярость — не только против «еретиков», язычников, евреев, нет, и против государственных и местных врагов, — миссией не только палачей, но и помощью армии тоже.
      Конечно, Августин больше не разделял оптимизма Евсевия или Амвросия, которые ожидание pax Romana провиденциально приравнивали к pax Christiana, ибо «Война до сих пор существует не только между империями, но и между вероисповеданиями, между правдой и заблуждением». Конечно, Августин, выпрядая свою паутину из милости, предопределения и ангелов, теоретически определялся по отношению к римскому государству все отрицательнее. Конечно, он называл «земную славу» если и «не прямо дряблой бабой», то, «однако, раздутой, полной ничтожности». Конечно, у него был инстинкт господства, воля к власти, «libido dominandi», — возможно, он единственный античный автор, выразительно причисленный к величайшим греховодникам, увидевший в стремлении быть господином, «dominus» (христологический термин) худшее самообожествление и сделавший этот морально-теологический принцип «исходным пунктом радикальной критики империализма» (Скоттлендер) применительно к римской истории. Конечно, он, кто так охотно злился на римлян своего времени, на их закоснелость, их ingrata superbia,[231] мог высмеивать правительство, лишенное справедливости, как «большую разбойничью банду», а войны против соседей как «чудовищный разбой» (grande latrocinium). Да, он мог находить «более доблестным» «войну убить словом, чем людей мечом, мир выиграть или укрепить миром, чем войной». «На деле добро мира столь велико, что нет ничего в сфере земного и преходящего, о чем охотнее слышали бы, чего страстнее требовали бы, и уж действительно ничего лучшего не найти». Однако это было (исторически глядя) — только на бумаге, подобно библейской любви к врагу Знал же Августин, что «христианское государство» по его плану неосуществимо. С одной стороны, государство было богоугодным, с другой, — вследствие прегрешений и грехопадения, — разлагалось Civitas Dei и civitas terrena никогда полностью не совпадали, скорее, находились по отношению друг к другу во внутреннем противоречии. Ибо, как сказано уже в praefacio[232] его главного труда «В то время как оно (земное civitas) стремится господствовать, власть над ним, хотя (правильно так как) народы ему служат, осуществляет жажда господства». За всем этим стояло собственное учение, согласно которому любое государство было смесью пшеницы и сорняка (triticum и zizania), civitas mixta из добра и зла, основанное же на libido dominandi деспотическое государство в особенности опирается на грех и поэтому должно подчиняться церкви, единственно покоящейся на милости, но фактически тоже не свободной от греха, — историко-философский базис средневековой борьбы за власть между папами и императорами, философия государства, оставшаяся до Фомы Аквинского единственно авторитетной.
      И практически прелат, как и церковь со времен Константина, никогда не отделял религиозной сферы от политической, он олицетворял в той же мере политика, как и епископа, он, «главная фигура» (crucial figure Браун) как раз такого симбиоза, сотрудничал с империей на протяжении десятилетий в борьбе с донатистами и циркумцеллионами, африканско-берберийскими племенами, манихейцами, пелагианами, арианами, язычниками, евреями — «lе рrinсе et patriarche des persecuteurs»[233] (Жоли). Провинциальные губернаторы, прибывавшие из Равенны в Карфаген, большей частью добрые католики, христиане, — пишет Питер Браун, видели необходимым для себя как одобрять интересы епископа «в жестких указах о еретиках», так и — с 415 г — читать подарочные экземпляры возникающего «Божьего града». Фактически Августин до самой смерти требовал и считал морально заслуженным не только наказание преступников, но и уничтожение восставших, подчинение «варваров». Ему не составляло труда уподобить государство дьяволу, но — превозносить его кровавую практику и, как просто-напросто все, как теперь и это спокойно «свести к божественному Провидению». Ибо это была «его мудрость» — «противостоять войной человеческому нравственному распаду», равно как «испытать жизнь праведных и благочестивых такими скорбями». Кто думает так — инфантильно и цинично одновременно, — тот, само собой разумеется, соответственно истолковывает и заповедь «Не убий». Для природы в целом и животного мира это не имеет силы с самого начала. Не запрещено, полемизирует Августин с манихейцами, ни «вырывать куст», ни поражать «неразумный животный мир», который «должен» лишь «служить жизнью и смертью нашим потребностям» подчиняйте их себе (Ср стр.443 и след.).
      «Человек — хозяин зверей, — жалуется Ханс Хенни Яан в своей гениальной трилогии «Река без берега» - Он не нуждается в приложении никаких усилий. Он должен быть лишь простодушным Простодушным в своем гневе Жестоким и простодушным. Так того хочет Бог. Колотите зверей, все равно вы попадете на небо». А еще раньше Теодор Лессинг и Людвиг Клагес настойчиво указывали прежде всего на то, что (так говорит Клагес) христианство прикрывается человеческой ценностью или «гуманностью», разумея под этим, что вся остальная жизнь обесценена, разве что если она служит человеку! «Буддизм, как известно, запрещает убийство зверей, так как и зверь — той же с ним сущности, итальянец, к которому обратятся с таким упреком, отвечает «Senzalamma» и «non е christiano», так как для верующего христианское право на существование имеется только у человека».
      Правда, Августин может объяснить, что от Бога происходит «благо ангела, людей, зверей», он может написать (достаточно редко) «И из червей он делает ангелов» Однако даже если Бог исцеляет зверей, происходит это всегда лишь ради людей, «подобия», как показывает его комментарий к словам Псалма 3, 9, «От Господа спасение» «Кто делает тебя здоровым, тот же самый делает здоровой твою лошадь, тот же самый делает здоровой твою овцу, тот же самый делает здоровыми твоих кур». И больными делает их он. И убивает. Но человек кажется Августину «даже в состоянии греха воистину все еще лучше зверя», существа «низшего ранга». А вегетарианство он обзывает «безбожным еретическим мнением».
     Все это лежит, никто не обманывайся, на одной линии. «Пока существуют скотобойни, — лаконично вынес приговор Толстой, — будут существовать поля сражений».
      Однако, согласно Августину, сам человек должен убивать венец Творения, подобие Бога, — человека, который, однако, «должен вытерпеть на Земле все», — особенно через преступление. Да, человек не только может, он обязан убивать, когда прикажет или Господь, «источник всей справедливости», или «справедливый закон». Таким образом, убийство разрешено тем, кто «по Божьему побуждению» ведет войны или в качестве носителя государственной власти карает «преступников смертью». Пожалуй, от Августина, «гиганта мысли», какие «рождаются лишь раз в тысячу лет», можно уже не ожидать понимания, которое зафиксировал Лихтенберг 14 июня 1791 г «Не впадаем ли мы, когда колесуем убийц, как раз в ошибку ребенка, который бьет стул, на который натыкается» — едва ли можно ожидать от него такого понимания; его нет у церкви и сегодня.
      Но разве Августин, знаток Евангелия, апостол Иисуса, не мог, не должен был защищать мысль, которую 1400 лет спустя, вскоре после Лихтенберга сформулировал великий Шелли? «Война, по каким бы мотивам она ни велась, уничтожает в душе чувство благоразумия и справедливости». «Человек не имеет никакого права убивать себе подобного, и его не извиняет, если он делает это в униформе. Тем самым он лишь прибавляет к преступлению убийства позор кабалы». Или. «С момента, когда человек — солдат, он становится рабом. Его учат презрению к человеческой жизни и страданию. Он стоит ниже, чем убийца, профессиональный солдат сверх всяких понятий мерзок и достоин презрения».
      Разве Августин, слуга Иисуса, не должен был к этому склониться? Но нет, это как раз его понимание, его дальнейшее развитие, так сказать, Иисусова пацифизма ликвидация не только преступников — даже вражеских армий, целых народов. «Все это направляет и всем руководит единственный и истинный Бог, как ему угодно, но всегда по праву и справедливости». Право для объявления войны имеет любой государь, плохой тоже, однако даже величайшим чудовищам, даже тем, кто, подобно так называемому Нерону, достигли «высшей степени» властолюбия, «одновременно вершины этого порока», «сила господства выпадает на долю только провидением высочайшего Бога» (К примеру также — намного более выразительному, ибо до сих так актуальному Гитлер, которого в свое время все немецкие кардиналы и епископы аттестовали как «отблеск божественной власти и соучастия в вечном авторитете Бога»). Плохой государственной властью, поучает Августин, Бог наказывает человека. Поэтому христианские солдаты тотчас повинуются и плохому государю — Евангелие для деспотов — прикажи он «Выньте меч. Шагайте против этого народа» Августин не случайно подчеркивает послушание, ставит его превыше всего, даже выше столь лелеемого целомудрия, договаривается до изречения-«Ничего в душе нет столь полезного, как послушание», непослушание называет величайшим грехом.
      Этим воззрением епископ, конечно, продолжает долгую традицию. Под влиянием Ветхого Завета послушание даже у Иисуса имеет фундаментальное значение, а также у Павла. Верить и повиноваться для обоих равнозначно, послушание скоро становится принципиальной основой христианской жизни. Его требуют от рабов по отношению к хозяевам, как и по отношению к государственной верхушке, о чем у Иисуса, конечно, нет и речи, не говоря уж о подчинении епископу или полководцу. Послушание, по Августину, просто свойственно человеку, оно-де мать и страж всех человеческих добродетелей, свойственно лишь разумным созданиям, — что опровергает любая собака. Свободно и радостно, требует учитель церкви, должно добиваться послушания, однако оно само подарит истинную свободу! Хотя и в потустороннем мире послушание существует как сладкое и легкое иго.
      К послушанию близко стоит смерть за Отечество, ее одновременно обычнейшие и печальнейшие последствия. И ее бессмысленнейшие. Однако Августин, как всякий прелат, застрахованный от героической смерти, восторгается любовью к Отечеству. И если сегодня и утверждают, что «хотя едва ли кто еще осмеливается всерьез говорить о «патриотизме» Августина, можно даже сомневаться (прекрасная логика) в соответствии понятия вообще» (Треде), то он, Августин, говорит об этом громко, есть в нем, — что показывает даже «научный диспут», — так много противоречивого, как и в самом этом диспуте. Однако даже Треде заключает (после длинного, научно перегруженного, порой близкого к пародии «с одной стороны — с другой стороны»), подчеркивая «амбивалентность» Амвросия Рим, — гарантируй pax, будь, однако, наследником Вавилона, «Рим — зло империалистичен и, как pars unitatis, тем не менее, для христиан приемлем» — что за позорное лавирование?
      В действительности Августин ставит патриотизм еще выше, чем любовь сына к отцу Воинскую и военную службу он ценит больше, чем другие отцы церкви, — хотя он точно знает, что главное удовольствие солдата состоит в мучительстве отечественных крестьян. Ведь его собственная община линчевала однажды коменданта гарнизона.
      В действительности, по Августину, солдат может и должен со спокойной совестью убивать, в некоторых случаях даже в агрессивной войне. Кто принимает участие в такой богоугодной резне, «не согрешит против заповеди». Ни один солдат не убийца, если убивает людей по приказу законного властелина, — «напротив, если он этого не делает, становится виновным в правонарушении и пренебрежении приказом». Этого недостаточно «Достойны всяческого внимания и заслуживают похвалы храбрые воины — их слава еще более истинна, если они верно выполнили свой долг до малости». Ревностно обращается он против старого, конечно, давно устаревшего подозрения в христианской враждебности к государству. «Имей мы войско с солдатами, какие угодны учению Христа то кто мог бы отважиться сказать, что это учение якобы враждебно государству; нельзя не признать, что оно, если ему следуют, есть огромное благо государства». Что Богу можно понравиться, прежде всего, с оружием в руках, доказывает уже пример Давида, и «очень многих праведников» того времени. По меньшей мере, 13276 раз цитирует Августин Ветхий Завет, — о котором прежде писал, что он ему издавна противен. Теперь он был только полезен. К примеру «Праведник будет радоваться, что он видит месть, он будет мыть свои ноги в крови безбожных». И все «праведники», естественно, могли — совершенно логично — вести «праведную войну» (bellum justum). Введенное Августином понятие ни один христианин до этого не применял, даже изворотливый Лактанц, которого он внимательно читал. Однако вскоре весь христианский мир вел justa bella, причем уже легкое отклонение от римской литургии считалось «справедливым» поводом к войне.
      Фраза «bellum justum», «справедливая война», конечно, отсутствовала у христианства до Августина, но язычество знало ее уже многие столетия до того.
      Содержание понятия встречается уже у Энния, значительного римского писателя, родившегося в 239 г до РX, потом, немного позднее и еще внятнее, у влиятельного эллинистического историка и исторического философа Полибия. Согласно ему, римляне не только открыто объявили войну, но искали также пристойное, повышающее их шансы на победу основание войны. Но понятие «bellum justum» впервые возникло у Цицерона, почитателя Энния, в то время как Цицерон, со своей стороны, опять же сильно повлиял на Августина.
      Августин различал как «справедливую» и «несправедливую» войны, так и «справедливый» и «несправедливый» мир, чем, естественно, для католиков всегда справедлив мир, который несправедлив для их противников. Поэтому святой тоже «легко» обнаруживает, «что мир несправедливый по сравнению с миром справедливым даже не заслуживает имени мира».
      Пацифистские требования Иисуса в Нагорной проповеди, как ведомо учителю церкви, должно лишь тогда выполнять буквально, когда можно было ожидать исправления противника. Иисус завещал в этих словах не столько внешнее поведение, сколько внутренний настрой. Будь это даже просто право отца, как и властителей, наказывать непослушных детей и народы. «Ибо тот, у кого отнято позволение к злому поступку, задерживается целесообразно. Нет ничего злосчастнее, чем счастье зла (felicitate peccantium)».
      Августин энергично настаивает на военной службе и представляет множество «богобоязненных воинов» из Библии, не только «многих праведных» богатого ужасами Ветхого Завета (глава I), но и пару — Нового» «Конечно, выше», — это епископ подчеркивает с особым нажимом, — стоят, само собой разумеется, священники «ранг, который те берут у Бога, кто оставил всю мирскую службу. Но апостол говорит также «Каждый имеет свой собственный дар от Господа один этим, другой — другим образом». Таким образом, другие борются за вас против невидимого врага молитвой, вы боретесь за них мечом против видимых варваров».
      Тем самым солдаты и священники сражаются вместе, пусть даже каждый своим способом, каждый укрепляет «собственный дар Господа». «О, чтобы, однако, у всех одна вера была. Ибо тогда нужно было бы меньше всего бороться». В чем святой, конечно, сильно заблуждается.
      Ведь христиане вели между собой войн больше, чем против нехристиан. Но постоянно, из столетия в столетие, именно: со священниками, С БОГОМ. Нет, уверял Наполеон, «других людей, которые лучше понимают друг друга, чем священники и солдаты». Гитлер тоже имел своих христианских военных священников. И сам Сталин — даже римскокатолических.
      «Вести войну, — учит Августин, — а подчинением народов расширять империю представляется злым как счастье, добрым как необходимость. Но так как было бы хуже, если б неправедные господствовали над праведными, то и это не будет неуместным назвать счастьем». Сама захватническая война, таким образом, делает «неуместно» счастливым Епископ все-таки оппортунист и достаточно бесстыден, чтобы объяснить бесчисленные войны Рима как «справедливые войны», а его территориальную громадность — заслуженной «Божьей наградой» Риму войны навязывала, конечно, лишь «несправедливость» соседей, в то время как пограничные государства (имевшиеся всегда, сколь бы далеко ни шла экспансия) угрожали, ах, такой справедливой империи. «Все же империя лишь возрастала несправедливостью тех, — утверждает святой, — с которыми велись справедливые войны. Была бы маленькой, если бы спокойные и справедливые соседи не вызывали на войну безо всякого повода”.И не велись его войны, как в прежней империи, из жажды удовольствия и алчности, но — по благородным мотивам Рим хотел добиться славы, «варварам» принести культуру, цивилизации — «Рах Romanа».
      Изучая пятнадцать войн Рима в республиканское время, изучая три Пунические войны, три Македонские войны, три Митридатские войны, две Иллирические войны, войну против Антиоха III, Югуртинскую войну, Галльскую войну, Парфянский поход Красса, Сигрид Альберт смогла коротко констатировать, «что лишь очень незначительное число войн целиком и полностью соответствовало собственным римским требованиям и могли быть однозначно обозначены как «bella justa». Конечно, автор нашла число bella injusta также незначительным, большинство войн «лишь «условно» справедливыми», короче, обнаружилось, само собой разумеется, что политика римлян «была направлена на то, чтобы сохранить свое гегемонное положение», — по-немецки сказать сохранить награбленное.
      Но Августин буквально опьяняется этой оргией уничтожения — «сколько маленьких империй было перемолото. Сколь много огромных, знаменитых городов было разрушено, сколь многим государствам нанесен ущерб, сколь многие осуждены на гибель. Какие человеческие массы, солдаты, равно как и безоружный народ, канули в смерть. Какое множество кораблей было пущено ко дну в морских сражениях». И даже продолжительность войн его не потрясает — ведь она тоже определена «любимым» Богом, найдут ли войны «быстрый или замедленный свой конец, он сообразно заложен именно в его усмотрении и справедливом приговоре и сострадании наказать или утешить род человеческий». Или даже улучшить. Все-таки он, утверждает Августин, должен быть именно «этим средством улучшен». Таким образом, он знает значительную продолжительность войн. Восемнадцать лет, перечисляет он, Вторая пуническая война (218–201 гг.), 23 года — первая (264–241 гг.), 40 лет против Митридата и его сына Фарнака (87–47 гг.), почти 50, с перерывом, Самнитская война (342–290 гг.).
      Причем все это, как всякое несчастье и ужас мира, было совершено «по кивку высшего величества», Всемогущий, Всемилостивый, Всемудрейший одарил «римлян империей тогда, когда того захотел, и в пределах, каких захотел». Ибо в каждой войне Бог управляет «началом, продолжением и концом». И все ужасы войны свершаются, как ведомо Августину, чтобы победить противника, чтобы «возможно, подвергнуть испытанию воюющих и связать их собственными законами мира», все в конечном счете случалось лишь ради возлюбленного мира, «даже если сами друзья войны не хотят ничего кроме победы. Таким образом, они войной хотят достичь доблестного мира. Ибо что такое победа, как не подчинение противника? Если это достигнуто, то наступает мир. Тем самым войны ведутся во имя мира». Тем самым столь хорошо даже самое худшее — надо глубже смотреть. Кто, однако, возможно, побаивался сам при этом гибнуть, к тому великий святой взывает. «Это точно, я это знаю, — еще никто нигде не умирал, кто когда-нибудь однажды не должен умереть». «Но что зависит от того, какого рода смертью заканчивается эта жизнь?» Или для подобных ему с еще более циничным прицокиванием. «Что все же имеют против войны? Только то, что люди, которые должны однажды умереть, там погибают?» — таким образом если уж вы так или иначе должны околеть, почему в таком случае не лучше — сразу. Как, однако, прекрасно подтверждает все это изречение Карла Ранерса, иезуита, что для Августина «Бог все, а человек — ничто». И соответственно ведет себя церковь. И Бог, — никогда нельзя забывать, — это она сама.
      Что война должна существовать, провозвестнику «Благой Вести» кажется само собой разумеющимся. В конце концов, это было всегда так. «Когда Земля в неких промежутках времени и места не была потрясаема войнами?» И так останется. «Однако это жребий всей Земли, — вновь и вновь подвергаться таким несчастьям, подобно тому как бурное море будоражит непогода разного рода». Действительно, война и мир — разве они почти не равны землетрясению и потопу, природным закономерностям? Но, успокаивает Августин, все это проходит. «Ибо сегодняшние преходящие беды, которые людей столь сильно путают, от которых так много ропщут и своим ропотом уязвляют Судию, дабы они более не обрели Спасителя, итак, современные беды, без сомнения, лишь преходящи или они проходят через нас или мы проходим через них». Воистину утешительная философия — христианская.
      В остальном с войной — как с пытками. Они тоже были для Августина, конечно, безделицей, сравнимой с адом они были, даже в худшей форме, «легкими», ибо преходящими, бренными тож, «курсом лечения» — все для улучшения и к лучшему для человека пытки, война. Теолог никогда не смущается. Поэтому он не знает никакого стыда.
      Лишь злоупотребление силой оружия (широкие возможности порассуждать) запрещал Августин. Война как таковая была естественна, равно как и землетрясение, морской шторм; она была необходима. Нужно же — совсем по-евангельски, иезуитски — «мстить за несправедливость», наносить самые решительные удары возмездия по Августину, как раз смысл «справедливой войны». А принципиальная задача солдата — «легкая!» — «ответить силе силой».
      Сила против силы. Вновь истинно по-иезуитски. Око за око, зуб за зуб.
      Однако Августин, вдохновляемый своей борьбой против донатистов, развивает свою военную теорию дальше, он различает наряду с учением о «справедливой войне», — которому декрет Грациана (сочиненный около 1150 г.) придал вес официального церковного учения, — еще и «священную войну» (bellum Deo auctore). Так как христианские убийцы при сем сражаются за веру и против дьявола, то тут они особым образом слуги Бога. Однако инициаторы этой «священной войны» уже не владыки или военные, но — сам Бог.
      Но нередко, можно предполагать, Августин стоял к военным ближе, чем к Господу, по меньшей мере, к его организациям на Земле.
      Когда — в виде примера — дружественный ему Бонифаций, один из авторитетных полководцев в Африке, один из самых блестящих мужей того времени, к тому же ревностный католик и удачливый победитель донатистских еще сохранившихся групп, охотно сотрудничавший со священниками, когда генерал Бонифаций после смерти своей жены оказался в душевном кризисе и увидел в военной службе препятствие для духовного блаженства, а потому захотел уйти в монастырь, то Августин запротестовал. Хотя он ненавидел путешествия, он поспешил вместе с другом Алипием — оба епископы, оба поборники монашества, — оба уже в преклонном возрасте, оба святые — из своей отдаленной резиденции в этапный пункт Фубуне, отдаленный пограничный монастырь, и опротестовал благочестивый план. Правда, Бонифаций больше не должен был жениться, остаться «целомудренным», — однако именно как солдат. Ибо военный тоже был приятен Богу. И таким образом, святой, обычно крайне проворно склоняя к «gloria et pax et honor in aeternum»,[234] принудил уставшего от мира генерала, с указанием, естественно, соответствующих мест Библии, но также исходя (об этом говорит католический теолог Фишер) из «здорового реализма» (все — реализм и здорово, что поддерживает власть церкви) — заставил своего человека предпочтительнее воевать, защищать католицизм от арианских вандалов. Причем благочестивый офицер, которому Августин посвятил многие свои письма, вероятно, позвал их сам, даже предоставил им транспортные корабли, пусть это и не вполне бесспорно. Во всяком случае, вандалы были «морально» (обычно столь важный, однако, момент для духовных пастырей) менее «опустившимися», чем его католики. Король Гейзерих установил в Арике наказание за прелюбодеяние, закрыл бордели и принудил их девиц к браку. Напротив, питомец и защитник Августина, которому он запретил монашество, в 426 г, после посещения двора, вернулся с богатой женщиной, «пышной Пелагией, признающей себя причастной к арианскому заблуждению», приказал крестить и рожденную ею дочь по арианскому ритуалу, а сверх того пытался утешиться в тяжелые времена со многими конкубинами. Но в заключение он сражался со своими войсками не где-то, а в епископском городе Августина, причем последний до конца «религиозно и морально широко поддерживал» (Диснер) вооруженное сопротивление.
      «Если свести мысли Августина о войне и мире, — резюмирует современный католик, — то получится почти классический пацифизм». На деле, — как его понимают Августин и церковь сила против силы. Мстить за несправедливость. Убивать с чистой совестью. Даже и именно в захватнических войнах видеть «счастье». А в «учении Христа» о солдатах — «великое благо».
      Однако другой питомец иезуитов утверждает и сегодня «Реальность выглядела в этом случае так, что начиная с 9-го, а потом особенно в XI-м столетии, не в последнюю очередь под влиянием оборонительной войны против языческих народов, церковь приняла по отношению к войне позитивную позицию…» (Ауэр). Как будто она уже в IV и V-м веках не одобряла, не способствовала всем большим бойням и наступательным войнам! И не тогда уже практиковали «классический пацифизм» Августина. Или «пацифизм» архиепископа Синесия из Кирены по отношению к асурианам, племени пустыни, и по отношению к провинциальному наместнику Андронику, провоцировавшему церковь, выбросившего лозунг. «Счастлив тот, кто воздаст им, счастлив, кто их юношей разобьет о скалы». Проповедовавшего «Меч палача не меньше способствует поддержанию чистоты граждан, чем святая вода у церковных врат». Как будто не домогался уже Езник из Колба, видный писатель Армении, оправдания кровной мести. И не писал уже тогда епископ Феодорит «Исторические факты учат, что нам война приносит больше полезного, чем мир».
      Поучителен, в свою очередь, и ученик Августина Оросий.
     Война кажется Оросию иногда чем-то ужасным, вообще наихудшим злом. Однако miseriel bellorum была в основе делом языческих времен, христианская эра — мирный прогресс. Если и теперь есть войны, что Оросий не может оспаривать, так это суд Божий, возможно, из-за арианской «ереси», — а именно гражданская война при Констанции II или уничтожение «еретика» Валента при Адрианополе (причем на счет этого «еретика»-императора и арианства к тому же сходят всевозможные землетрясения). Против «оборонительных войн» Оросий, само собой разумеется, имеет столь же мало, как Августин, и подобно тому одобряет даже некоторые наступательные войны. Разумеется, когда война ведется в интересах собственно стороны, христианства, римского государства, то пресвитер Оросий закрывает один глаз, а, может, и оба, и, таким образом, собственно несчастья видеть не может, тем более что для него римско-христианское государство — идеальное государство, римско-христианский император, если он не «еретик» — император (как Констанций или Валент) — идеальный император, и гражданин ему подчинен, как христианин Богу. Ну а если потери в войне за такие идеалы еще и скромны, то это суть даже «счастливые войны». Жертвы другой стороны, «варваров», готов (особенно злых, если они язычники, менее злых, если они христиане) Оросия не печалят. Он поступает тогда так, будто не пролилось ни капли крови, сколь амбивалентно, противоречиво он часто высказывается даже по отношению к «варварам», которые нагрянули в империю, конечно же, с Божьего согласия (permissu Dei), хотя он, Оросий, предпочел бы видеть их вновь вышвырнутыми.
      Мучительны лишь гражданские войны, римлян против римлян, христиан против христиан. Но и такие гражданские войны, считает Оросий, подобно оборонительным войнам против «варваров» при нынешних обстоятельствах, благодаря божественному участию — коротки и почти безболезненны, совершенно иные, чем прежде, без заметных потерь. Да, войны его идеального императора, Феодосия, добивавшегося победы за победой и, так часто кажется, без всякого кровопролития, — великолепное свидетельство tempora Christium. И именно гражданские войны Феодосия против мятежников Арбогаста и Евгения, — со времен основания Рима, уверяет ученик Августина, не было войны, «начатой с такой благочестивой необходимостью, проведенной с таким божественным блаженством и завершенной с такой кроткой благотворностью…». И в то время как Оросий, непоколебимый фанатик прогресса, в семи столетиях дохристианского времени находит лишь один год мира, в христианскую эру — войны исчезают, будут во исключение, уже с рождения Христа входит покой, pax Augusta продолжается в pax Christiana. И этого недостаточно к уже существующим «счастливым христианским временам» прибавляются еще более счастливые.
      Августин еще пережил падение римского господства в Африке, когда вандалы летом 429 г и в начале 430 г прокатились через Мавританию и Нумибию. Он еще пережил дела своей жизни, целые города исчезли в огне, обезлюдели, вырезаны без всякого сопротивления, которое было бы организовано государством или церковью обескровленной католической общины, по крайней мере об этом нет ни единого сообщения. Укрепленный Гиппон защищали, как упомянуто, не кто иной как генерал Бонифаций, супруг арианки, и его тоже арианские готы. Но Августин, окруженный, будучи в центре катастрофы, утешался (что напоминает о худшем в нем) изречениями «Что все же имеют против войны? Только то, что люди, которые однажды должны умереть, там погибают?», утешал себя изречением «Тот не велик, кто считает нечто очень значительным, если падают деревья и камни и умирают люди, которые должны умереть». Это было изречение язычника — Плотина.
      Августин умер 28 августа 430 г, был погребен в тот же день, год спустя Гиппон, удерживаемый Бонифацием четырнадцать месяцев, был эвакуирован и частично сожжен Биограф Августина, св. епископ Поссидий, прожил в руинах еще несколько лет, потом арианский клир изгнал его из Калама, как недавно он сам изгнал донатистского епископа, ни время, ни место его смерти неизвестно.

Примечания:
204 «О граде Божием» (лат)
205 Так в оригинале
206 Начальник обеих военных служб (лат)
207 Врагом народа (лат)
208 Здесь, здесь, здесь (лат).
209 Самый близкий друг (лат).
210 «Страстное желание к ложному мученичеству» (лат)
211 «Безумная чернь» (лат)
212 «Движение (точно так же безумное) циркумцеллионов» (лат)
213 «Явный варвар» (лат)
214 Своего рода, особого рода, своеобразный (лат).
215 «По всем явным свидетельствам» (лат).
216 «Глубокое христианское уважение» (лат).
217 Греховная масса (лат)
218 «Причиной милости» (лат).
219 «О природе и милости Бога» (лат)
220 «Дело сделано, о если бы когда-нибудь поставить пределы заблуждениям» (лат)
221 «Рим сказал, дело сделано» (лат)
222 «Наставник милости (любви)» (лат).
223 Бедствий, войн, раздоров (лат)
224 «Так же был склонен к атаке, как был готов атаковать донатистов и пелагиан» (англ).
225 Тайная справедливость Бога, тайное сострадание Бога, тайное предвидение Бога (лат)
226 Помощник (лат)
227 «Твое наставление, блаженнейший отец Августин» (лат).
228 Непрерывное рабство (лат)
229 Возлюбленнейший священнейший господин (лат)
230 «Нет блага выше церкви» (лат.)
231 Тягостное высокомерие (лат).
232 Вступительном слове (лат).
233 «Князь и патриарх гонителей» (фр)
234 «Славе и миру, и чести в вечности» (лат)

Автор Админ 05 Ноябрь 2012, 18:33:00 2328 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

ГЛАВА 9
УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)

«выдающаяся личность, связавшая в законченное единство добродетель римлянина с духом Христа каждой клеточкой мужчина, епископ, святой, наряду с Феодосием Великим значительнейшее явление своего времени, советник трех императоров, душа их религиозной политики и опора их трона, могущественный поборник церкви»

Католический теолог Иоганн Нидерхубер

«Амвросий, друг и советник трех императоров, был первым епископом, которого государи призвали поддержать шатающийся трон. Непосредственное большое воздействие исходило от его выдающейся личности, обладавшей чистейшим образом мыслей и совершеннейшей самоотверженностью. Наряду с Феодосием I — блестящее явление своего времени»

Католический теолог Бертольд Алтанер

«Амвросий — епископ, который по значению и широте своего воздействия затмевает всех предшественников он превосходит не только пап раннего времени но и всех еще известных нам церковных вождей»

Протестантский теолог Курт Аланд

«Все люди, находящиеся под римской властью (ditione Romana), служат вам, вы государь и император мира. Но сами вы ведете борьбу ради Всевластителя и святой веры»

Амвросий

ПОЛИТИКА АМВРОСИЯ — ПРИМЕР ДЛЯ ЦЕРКВИ ДО СИХ ПОР

      Как и Афанасий, Амвросий (на службе в 374–397 гг.), — по свидетельству Августина, «лучший и всемирно известный епископ Милана», — был меньше теолог, чем церковный политик неуступчивый, нетерпимый, но не столь прямолинейно, сведущий, гибкий, в науке господствовать осведомлен от рождения. И его тактика, гораздо больше чем тактика Афанасия, станет образцовой для политики прелатов до сих пор.
      Ищейки святого сидят в высших имперских органах власти. Он ловко действует из-за кулис, охотнее имеет дело с приходами, которые он так виртуозно приводит в фанатичное состояние, что о него разбиваются даже войсковые наряды Более ловко, чем Афанасий, отговаривается Богом, набожностью, «верой Христа», хотя для него ни на йоту не меньше речь идет о влиянии, о власти. Но действует он в других условиях, среди добросовестных католических императоров, провозгласивших никеанство. И чем больше он им предписывает, тем меньше в этом признается; напротив, как раз тогда подчеркивает, что не вмешивается в государственные дела, считает же себя (типично для pastor politicus) преимущественно богословом, пастырем. При крайней решительности он до последнего выступает смиренно, он будит сочувствие, умиление, демонстрирует мученические позы и толкует апостольское слово «Если я слаб, — я силен». «Habemus tyranndem nostram тирания священника — его слабость». В тяжелые кризисные часы он великодушно разбрасывает золото среди народа и магически извлекает из земных глубин чудодейственные мощи мучеников Четырех государей сбросили в его время, он выживает, «Мы умерли для света: какое же нам дело до него?» (Амвросий).
      Сын префекта Галилеи, он родился около 333-го или в 339 г в Трире, рано остался без отца, рос с братом и сестрой — среди римских аристократов. Риторически и юридически образованный, он в 370 г стал консуляром (consularis Liguriae et Acmiliae) с местом службы в Милане. В 355 г арианин Максенций сменил там сосланного местного епископа Дионисия и заразил миланцов своей «духовной болезнью» (Феодорит). После смерти Максенция в 374 г во время бурных епископских выборов детский голос трижды прокричал «Амвросий — епископ». Однако, само собой, тот скромно, каким он был, даже еще не крещеный, отклонил высокую должность — намного более значительную, чем его нынешняя. Даже сильнее, нежели то дозволял хороший тон, он противился стать верховным пастырем во втором (после Рима) городе Запада Рассказывают, что он даже засылал гулящих девок в свой дом для подрыва своей репутации. И, как говорят, ночью бежал в направлении к Павии. Однако он заблудился, — воистину роковая ошибка в поведении, — и с наступлением дня он снова там, где теперь уж, вероятно, 7 декабря 374 г был посвящен в епископы лишь восемь дней спустя после его крещения и без знаний даже образованного мирянина о христианстве.
      С другой стороны, конечно, епископы часто бывали в родительском доме Амвросия, он причислял к своим предкам голубой крови мученицу и даже многих подвижников. И его собственная сестра Марселина уже в юные годы дала торжественный обет вечной девственности, причем папа Либерии, подписавший арианское кредо, выступил в рождественскую ночь 353 г с проповедью. А брата Сатира, похожего на него как две капли воды, Амвросий немедленно сделал своим ближайшим сотрудником — управляющим церковным имуществом. Но сам он стал главным победителем западного арианства, первым также, кто отстаивал мысль о католическом государстве, епископ, который имел власть не только над церковью, но и как духовный суфлер трех императоров над государством, вместе с тем компетентный политик. Согласно Эриху Каспару «Ведущая фигура этого времени».
      Милан (Mediolanum), основанный галлами значительнейший транспортный узел, особенно важный дорогами к альпийским перевалам, был в IV-м веке столицей Италии, более того, все больше и больше становится императорской резиденцией Валентиниан пребывал здесь почти постоянно, Грациан чаще всего, Феодосий I с 388 по 391 г., также как и после своей победы над Евгением (394 г.) Амвросий видел патронов иной раз почти ежедневно. И так как Валентиниану II при провозглашении его августом (375 г) едва исполнилось пять, его опекуну и сводному брату Грациану было только шестнадцать лет, испанец Феодосий был, по меньшей мере, очень решительным католиком, то родовитый слуга Господа крепко забрал Величества в свои руки. И он не только одобрял их антиеретическую и антиязыческую политику, но и подталкивал к ней, а также настраивал против евреев, — даже угрожая отлучением. Оказалось, что императорская канцелярия сформулировала текст «антиеретического» закона (от 3 августа 379 г) близко — частично по смыслу, частично буквально — к синодальному посланию (год 378-й) — «без сомнения, результат личного воздействия св. Амвросия на императора» (Раушен). Ведь обострение государственной борьбы с «еретиками» однозначно восходит к епископу, причем он не боялся ни дискриминации, ни подтасовки, ни подстрекательства народа, поиск, императорских офицеров. Так как несправедливость по отношению к другим была оправдана их иноверием. И даже тогда, когда католики поступали очень уж явно несправедливо (когда они по религиозным причинам преследовали, сжигали, разрушали), это было для Амвросия «справедливо».
      Это правовое понятие прививал высоким господам «отеческий друг и советник императора», «прочнейшая опора грона» (Нидерхубер).
     Валентиниан I умер несколько лет спустя после вступления Амвросия в должность. Власть от него унаследовал сын Грациан, только достигший шестнадцати лет.
      Император — белокурый, красивый, подчеркнуто спортивный, не имел к политике никакого интереса «и никогда не изучал, что это означает — властвовать и подчинять» (Евнапий). Он был страстный бегун, метатель копья, борец, всадник, однако всего охотнее — убивал зверей. Говорят, что он день за днем, не обращая внимания на государственные дела, бессчетно убивал с почти «сверхестественной ловкостью», даже львов одной — единственной стрелой. Разумеется, он также день за днем молился, «был кроток и чист сердцем», как по крайней мере сообщает Амвросий, гак что вскоре весьма двусмысленно язвили «Его добродетели были бы законченны, если бы он учился и искусству политики» (Виктор Аврелий De Caesaribus).
      Однако за него этим искусством занимался Амвросий. Он не только лично направлял юного повелителя — пожалуй, с 378 г, — но оказывал влияние и на его правительственные меры. Именно тогда властитель провозгласил эдиктом терпимость ко всем религиозным направлениям, за исключением немногих экстремистских сект. Но Амвросий, еще четыре года назад некрещеный, быстро сфабриковал агитационную брошюру «Пять книг о вере императору Грациану», который быстро смекнул, что к чему. «Поспеши, благочестивый епископ, прибыть ко мне», — взывал он из Грирского двора, — ведь он страстно жаждал «божественного откровения глубже в сердце». После наставлений о божественной сущности Христа он захотел подробной информации и о третьей божественной персоне «Три книги о Святом Духе императору Грациану» последовали в 381 г. Конечно же, Амвросий хотел прислушиваться к высочайшим посланиям не менее настоятельно, чем к словам императора. Так как не епископ наставлял императора, а император епископа. Никогда он не читал ничего столь совершенного. И едва Грациан сам в конце июля 379 г. прибыл в Милан, — в том же месяце 5 июля, он законодательно оказал протекцию занимающимся торговлею клирикам — указом о vectigal[172] (названным также lustralis auncollatio),[173] до сих пор, как Валентиниан I, религиозно-политически нейтральный, он после разговора с Амвросием уже 3-го августа аннулировал изданный в предыдущем году эдикт о терпимости. Только то, решил он теперь нужно продолжать как «католическое», что его отец и он во многих предписаниях определили как вечно длящееся, все же «ереси» должны «замолкнуть в вечности». Он запретил всякое богослужение иных вероисповеданий. Год за годом, исключая 380 г., он издавал антиеретические распоряжения, объявил конфискацию мест собраний, домов и церквей, ссылку, равно как (достаточно новое средство религиозного подавления) — лишение права завещания. Он первым из всех христианских императоров отказался от титула Pontifex Maximus (который носили римские государи со времен Августа), или лучше сказать, — титул не принят адресатом, даже если год все еще оспаривается. Генерал Сапор получил приказ «изгнать проповедников арианского богохульства как диких зверей из богослужебных построек и отдать их только благородным пастырям и пастве» (Феодорит). Обычная среди его предшественников терпимость к язычеству (еще его отец велел реставрировать разрушанный храм на государственные средства) приказала долго жить. В 381 г Грациан переселился в Верхнюю Италию. В 382 г он атаковал языческий культ Рима, весьма вероятно, по совету Амвросия, дополнительную роль могло сыграть соображение оздоровления государственной казны. Он также приказал преследовать маркионитов, а также — как, правда, и отец (стр.383), — манихейцев и донатистов, чьи общины подстрекаемый папой Сириком (383–399 гг.), распустил не долго думая.
      Но на много более молодого Валентиниана II (375–392 гг.) святой повлиял сильнее всего. Он опытно разыграл его карту против преобладающе языческого сената Рима и вопреки всему коронному Совету. И последний западный представитель на восточном троне Феодосий (379–395 гг.) издавал почти каждый год своего правления законы против язычников или «еретиков» однако был, даже согласно отцу Штратману, гораздо терпимее, чем его придворный епископ, который подталкивал его со всех сторон к жестким образам действия против язычников, «еретиков», евреев и внешних имперских врагов. Ибо — «Наша долгая жизнь больше не в том, что мы живем и дальше, но — жизнь Христа, жизнь чистейшей невинности, жизнь небесной невинности, жизнь всех добродетелей» (Амвросий).
      Насколько епископ Амвросий жил жизнью Христа, небесной простоты и всех добродетелей, обнаруживается во многих отношениях. Например, в его отношении к готам. Мы к ним весьма часто обращаемся, ведь в истории Европы, особенно с V по VIII столетие, они играют значительную роль. Положение с источниками здесь благоприятнее, чем в других восточногерманских племенах, а вклад историографии богаче, даже если, как обычно, не менее противоречив.

СВ. АМВРОСИЙ ПОНУЖДАЕТ К УНИЧТОЖЕНИЮ ГОТОВ — И ПЕРЕЖИВАЕТ «ГИБЕЛЬ МИРА»

      Готы — на их языке называемые Gutans или Gutos, — были главным народом восточных германцев. Возможно, пришедшие из Швеции, с Готланда или из Остер- и Вестерланда, они находились на «изломе времени» на нижней Висле, около 150 г — у Черного моря Примерно в середине III века они раскололись на ост- и вестготов (остготы — от германского austra — блестящий, и wisi, или wesengoten, от германского wisi — хорошо), чувствовали себя, однако, издавна единым народом и называли себя большей частью готами Остготы в то время обитали между Доном и Днестром (нынешняя Украина), вестготы между Днестром и Дунаем, откуда были вытеснены на Балканы, в Малую Азию, — здесь чаще всего называют год 264-й Дакия и Мёзия (примерно, современные Румыния, Болгария, Сербия) долгое время находились под их давлением. В 262 г они убили императора Клавдия II, часто воевали с Константином, а в 375 г. оба народа (за исключением отдаленных — католических — крымских готов, которые удержались до XVI столетия) были опрокинуты стремительно рвущимися на Запад гуннами. Невообразимо неслось вихрем это центрально-азиатское, само неоднократно битое и изгнанное китайцами, лишь лошадью жившее кочевое племя, — «двуногие звери», как пишет Аммиан, — от северных берегов Каспийского моря, через южнороссийские равнины и завоевало огромную империю (Около 360 г они пересекли Дон, около 430-го достигли Венгрии, однако в 431 г их разбил, в союзе с вестготами, имперский полководец Эций — единственный, однажды искавший и нашедший защиту у гуннов — в Галлии, в битве на Каталаунских полях. Уже немного лет спустя умер их царь Аттила, и еще быстрее, чем пришли, они развеялись в своей основной массе — обратно в Азию, в понтийских степях, на Северном Кавказе, у Азовского моря. Они растворились во многих племенах и вновь стали известными под именем болгар).
      Готы на Балканах, на нижнем Дунае, Черноморском побережье были «обращены» рано, как первые германцы вообще. Это началось в III столетии контактами с римлянами, — пленными. В IV столетии христиане сильно окрепли. В 325 г уже существует епископство Готия под руководством ортодоксального епископа Феофила, участника Никейского собора. В 348 г. дело доходит до преследования христиан, в 359 г — до второго преследования, продолжавшегося три года. Однако вскоре после этого большинство вестготов стали христианами. Напротив, остготы были, если мы можем верить Августину, в 405 г, при их вторичном вторжении в Италию под водительством Радагайса, еще язычниками, но когда они в 488 г нагрянули в Италию с Фео дорихом, — тоже христианами.
      Преследование 348 г «безбожным и богооскверняющим судьей готов», стало быть язычником, привело к изгнанию Вульфилы, посвященного в 341 г епископом Евсевием из Никомедии в «епископы христиан в Готландии», творца готской Библии. С ним бежала группа единомышленников, позднее названная малоготами. Император Констанций II поселил их южнее Дуная, в провинции Moesia inferior, в Мезийских горах, где их потомки жили еще два столетия спустя.
      Второе преследование христиан у вестготов (369–372 гг.) исходило от их вождя Афанариха. То, что еще забавляло античных авторов, понятно для человека, который, как, например, император Валент, отвергал обращение базилевс с обоснованием, что предпочитает название судья, так как оно олицетворяет мудрость, а царь — только силу Ко второму преследованию привели отнюдь не только вопросы веры. Оно было прежде всего антиримской реакцией и непосредственно связано с готско-римской войной между 367 и 369 гг., но, возможно, также и с борьбой за власть князей Афанариха и Фритигерна, представителя дружественной Риму и христианству политики.
      После основательной подготовки Валент перешел в 367 г Дунай и продолжил войну против готов, с которыми воевал уже Константин, и закончил войну формальным мирным договором с вестготами Валент, не обладавший военным даром «великого императора», опустошил страну, устроил охоту за черепами рассеявшегося противника, никак не настигая его основной массы, так как Афанарих всякий раз ловно ускользал в Карпаты. Когда же в 369 г он был застигнут врасплох с частью своих людей, то хотя и был разбит, но, очевидно, столь мало убедительно, что Валент был вынужден принять его отказ ступать на римскую землю и в сентябре целый день вести с ним переговоры на реке, на заякоренной лодке. В итоге готский князь получил карт-бланш для укрощения своего собственного противника.
      Господство Афанариха было лишь тогда подорвано, когда гунны в стремительном марше разгромили как ост-, так и вестготов, причем Афанарих и Фритигерн, не обращая внимания на войну, боролись с превосходящими силами завоевателей плечом к плечу, — а остготский царь Эрманарих в отчаянии покончил с собой Часть его народа попала под иго, другая — бежала через Днестр к вестготам. Но и их оборону разметал гуннский ураган. Вместе с Афанарихом они ускользнули в непроходимые Карпаты (В 1857 г. дорожники нашли там, близ развалившейся крепости Пьетрози, вестготское «царское сокровище», руническую надпись на шейвом обруче Gutani othal ik im Hailag, Оплот готов — я невредим). Еще раз разбитые, от 40 000 до 70 000 вестготов бежали на юг и в 376 г попросили императора Валента о приеме в Римскую империю.
      В то время как Афанарих хотя и покинул Гуттиуду, страну готов, но не пересек Дуная, а, изгнанный вместе с единомыслящим маленьким племенным союзом сарматов с их родины, Каукаланда, осел в будущей Трансильвании. Валент разрешил большинству готов под началом Фригитерна переселение в качестве foederati, «союзника», что означает поселенца с воинскими обязанностями, — старое средство, чтобы получить крестьян, а прежде всего солдат Осенью 376 г (событие большой исторической важности) они пересекли, возможно, при Дуростре (Силистрия), многоводную реку длинный ряд телег, часто с еще старыми языческими святынями на них, но часто и с епископом, христианским священником. А Фритигерну, ставшему в 369 г. со многими из своих близких арианином, Валент обещал «обращение» еще оставшейся языческой части народа, что фанатичный «еретик» выслушал охотно оппортунизм у готов мог быть еще большим, — нужда и гунны, с одной стороны, манящая Римская империя, с другой. Однако его эксплуататоры — офицеры и чиновники, ростовщичество продовольствием и голод, который заставлял многих готов, самих вождей отдавать своих жен и детей в рабство (в обмен даже за собачье мясо) — на Дунае, правда, почти обычная сделка, — а также постоянный натиск новых «варваров» — остготов, таифалов, аланов, гуннов через открытые границы, все это скоро подтолкнуло пришельцев, наводнивших всю Фракию, к восстанию и маршу на Константинополь, причем их усиливали полчища гуннов и аланов, даже местные славяне, крестьяне и горные рабочие.
      Готы видели в своем родившемся в 311 г от готско-каппадокийских родителей верховном пастыре Ульфиле «святейшего человека». И на смертном одре он написал. «Я, Ульфила, епископ и приверженец», — почетный титул, связанный с преследованием, вероятно, готских христиан в 348 г. Но равно как он — близкий сотрудник Фритигерна, однако христианин, который подобно предконстантиновской церкви «с полным сознанием взращивал у своих сторонников антивоенную позицию» (К — Д. Шмидт), — видел «una sancta» лишь в арианстве, в других же христианах антихристов, в их церквах вместе и по отдельности «синагоги дьявола», особо же в католицизме «лжеучение злых духов», так, с другой стороны, чувствовал именно епископ Амвросий по отношению к арианам, которые не знали никакого освобождения крестом, а только исключительно, насколько могли понимать, преемство Иисуса «бросающаяся в глаза примета готского арианства» (Гизекке).
      Правда, когда Амвросий комментировал Евангелие, тогда он, похваляясь, цитировал слова Павла, одного еще большего ненавистника. «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, не превозносится, не гордится». И он мог восторгаться «Но что могло бы быть удивительнее, чем — «ударившему тебя по щеке подставь и другую»?» Однако на самом деле Амвросий не подставлял ни одну, ни другую щеку, подбодренный к тому исключительно христианским (и уже павловским) рассуждением «Разве не достигают терпением того, что бьющему боль возвращается в виде раскаяния вдвойне?».
      Это примечательно для нашего святого, что он часто говорит о любви к ближнему, обсуждает ее в особой монографии, своей «Этике», даже целостно, любовь же к врагу чуть подробнее, кажется, один — единственный раз. Она была для него, — как вскорости для Августина и всей церкви, — без надобности, она была для него лишь знаком высшего совершенства Нового Завета по отношению к Ветхому — она, правда, в нем уже была. Но из этого для Амвросия никогда не вытекало обязывающего требования Более того, он «вызывающим образом» не отвергал «недвусмысленно ни в одном — единственном месте войну как непозволительную» (К.П. Шнейдер). Напротив «Опосредованно» непрерывно выступает у него мысль о «справедливой войне».
      И не только опосредованно. Ибо в то время как близко стоявший ко многим императорам на Востоке философ и воспитатель принцев Фемисций, никогда не переходивший в христианство, пытался посредничать как между церковно-политическими партиями, так и между язычниками и христианами, в то время как он мощно поддерживал политику мирного равновесия с готами, и заклинал Валента, чтобы он был ответствен за все человечество, таким образом и за «варваров», которых он должен оберегать и охранять как редких зверей Св. Амвросий занимался совсем противоположным! Он погнал своего девятнадцатилетнего протеже Грациана во имя Господа Иисуса против готов, язычников, «еретиков», «варваров».
      Епископ не был лишен пафоса «Нет никакой уверенности, где посягнули на веру, — напирал он на императора — Поэтому, о Господин, поднимись и разверни свои знамена. На этот раз то будут не военные орлы, что поведут войска, и то не полет птиц, который их направляют, это будет твое имя, Господь Иисус, к которому они обращаются, и твой крест, что они несут пред собой. Ты всегда защищал нас от варварского врага, отомсти же сейчас!» Но как раз согласно Иисусу Христу мстить не должно. Однако Амвросий ссылается теперь — как клир во все войны до сих пор — на Ветхий Завет (ср. гл. I), где Авраам с небольшой командой уничтожает много врагов, где Иосиф торжествует над Иерихоном Для святого теперь готы народ гог («Gog iste Gothus est»,[174] чье искоренение предвещал пророк, de quo promittitur nobis futura victoria[175]) народ, который Яхве в своей энергичной манере хочет «отдать на прокорм» хищным птицам и прочему зверью и не в последнюю очередь своим близким. «И вы должны пожирать сало, пока не станете сытыми, и пить кровь, пока вы не напьетесь от жертв битвы, которых я для вас убил» Для победы над готами, по Амвросию (который считал понятия «германский» — «арианский» и «римский» «католический» уже почти равноценными) нужно лишь одно истинная вера. И это при том, что империя все еще оставалась скорее языческой, а император Востока, Валент, был арианином. Но епископ это игнорирует Вера в Бога и верность империи не могли быть разделены «Где нарушают верность Богу, там нарушают и верность римскому государству». Где были «еретики», туда последовали «варвары».
      Конечно, к военному аспекту присоединился военно — политический. В оккупированной Иллирии, то есть близ верхней Италии и Милана, бушевали наряду с войной против внешнего противника — война с внутренним, разборки с арианами. Секундиан как епископ имел резиденцию в Зингидуне. Палладий в Ратиарии, Юлиан Валент — в Петовии, Авксентий в Дуросторуме, но и Вульфила, особенно активный в восточных дунайских провинциях, тогда был еще жив. И не в последнюю очередь против этих влиятельных христиан Амвросий хочет натравить императора, тем более что и иллирийские ариане тоже агитируют в Милане и других городах Верхней Италии, и вообще с притоком готов «ересь» получила новый импульс. Так как католик не переставал заклинать, что религиозная ситуация, воздействие ариан представляли опасность для империи, для военной безопасности, то «еретические» верноподданные искупали вину просто более дешевым заслоном от готов, своих единоверцев, — как правоверные.
      Однако военный аспект был теперь для Амвросия, очевидно, важнее, чем религиозный, который он подчеркивает. Ибо гот больше не находился далеко от его епархии, а римское христианство, по старой традиции, проводило различие между римлянами и «варварами» такое же, как между человеком и зверем Опасность исходила от врагов страны. Таким образом, религиозному рвению епископ предпочитал теперь патриотическое, — как будто мы не пережили это бесчетное число раз в Первой и Второй мировых войнах! И как тогда немецкие военные попы бесподобно ругали французов — босяков, говорили о «Вавилоне Запада», «ядовитых садах Вавилона на Сене, современном Содоме и Гоморре», так и Амвросий уже особенно выпячивал безнравственность «варваров», — их гнусности «хуже, чем смерть» Враг для него, неоспоримого патриота, обычно и «чужой», «иностранец» (alienigena) почти тождествен неверующему. Готов и им подобных (Gothi et diversarum nationum viri) он называет «людьми, которые прежде обитали на телегах», существами, много более опасными, чем язычники (gentes). Таким образом, он борется теперь не с неверующими римлянами, напротив, он использует языческие войска на собственной стороне и натравливает против «варваров», чтобы заполучить императора, он подсовывает религиозные обоснования, добиваясь господства «римской культуры», которая гарантирует защиту ему самому. И очень почтенную жизнь.
      Св. епископ непрестанно науськивает против готов, он заклинает человечество не допускать их к себе, причем для него «не только чуть не все средства дозволены, но почти затребованы», — позиция всех священников в войне, в XX веке тоже (и особенно) — «военачальника даже расхваливаем за хитрость, что он заставил варваров сражаться против варваров и тем самым пощадил римское оружие, а этот военачальник сам нехристианин Едва ли Амвросий мог более разоблачающе показать, что его антипатия к готам лишь поверхностно определена религиозными побуждениями» (К.П. Шнейдер.). Ему даже во сне не пришла бы мысль Василия, — епископа, святого, учителя церкви, как и он. «Мы так далеко ушли от того, чтобы уметь приучать варваров силой духа и действенностью своих талантов, что мы, напротив, укрощенных снова делаем дикими чрезмерностью наших грехов».
      Амвросий послал императору свой душеспасительный труд «De fide», когда возник готский конфликт, на иллирийское поле битвы, однако ему было ведомо, что победа будет достигнута «скорее верой императора, чем храбростью солдат» (fide magis lmperatoris quam virtuti militum), при этом он подстрекает и против ариан, которые, собственно, и не люди, они люди лишь внешне, но внутри — дикие звери. Однако, хотя он пророчествует триумф, победа для него непременна «во свидетельство истинной веры», Грацией, уже мобилизовавший рать в Паннонии и Галлии, тем не менее, отступает пока в район Кастра Марти не пришел superior, чтобы выступить против аллеманов. Они, используя время, перешли Рейн и завоевали римскую область Грациан разбил их в битве при Аргентарии, где пал их король Приарий, перешел со своей стороны реку и поработил их. Однако это было последний раз, когда римский император переходил Рейн.
      И эта победа на Западе, отсутствие войск Грациана на.
      Востоке привело там к катастрофе. Так как когда готы двинулись в 377 г против Константинополя, везде и всюду сокрушая, сжигая, грабя, терпя поражения от римских войск, но и сами поражая, то Валент, который хотя и разрешил чужакам поселение, однако не выполнил договора, лично возглавил контрнаступление. Поспешив с персидского фронта к Константинополю, он стал с примерно 30 000 солдат перед объединенными ост- и вестготами. И между тем как он отвергал многочисленные послания о мире Фритигерна, стремившегося выиграть время, уже прибыла еще только ожидавшаяся остготская и аланская кавалерия, первоклассные благодаря их длительным набегам на Россию и Среднюю Европу, уже оснащенные стременами и шпорами всадники. Под водительством аланских королей Алафея и Сафрака они ударили, прямо с марша, уже подвергшимся нападению римским легионам во фланг и тыл и буквально стерли их в порошок. Две трети армии остались лежать на поле битвы, среди них, к удовлетворению многих католиков, император, «богоненавистный еретик», «явно кара Бога» (Йордан) Валент, в конце концов, сам бросился в свалку с четырьмя своими высшими военачальниками, в то время как большинство его генералов, по старому генеральскому обычаю, бежали. Это было первое кровавое поражение от кочевников и первая большая победа тяжелых германских рейтаров, которые с тех пор на протяжении 1000 лет, до XIV века, господствовали на христианских полях сражения над пехотой, согласно Аммиану, — со времен Канн самое тяжелое поражение в римской истории, по Штейну, — «начало конца римской мировой империи». Византийские императоры после этого краха, положившего начало закату Imperium romanum, распустили свои пехотные легионы.
      Аммиан Марселин, грек и солдат родом из Антиохии, последний значительный, сегодня называемый историк, сам пережил битву, которая на тысячелетия «революционизировала» войну в пользу кавалерии. В заключение своего труда, составляющего 31 книгу, охватывающего наблюдения с конца истории Тацита до катастрофы близ Адрианополя, он показывает, как готы намеренно уклонялись от нападения, так сказать, варили римские войска в собственном соку среди солнечного зноя и пылающих кругом пожаров, пока готская конница не ворвалась «как молния, которая бьет по высоким вершинам, между нашими людьми», и «все смешалось в кучу в дикой резне» Фиаско чудовищно подействовало на современников. А подстрекавший к войне Амвросий теперь ужасался «Мы пережили конец света».
      «Последствия катастрофы были неизмеримы» (Острогорский). На протяжении столетия римская восточная империя борется с германской проблемой, римская Западная империя из-за этого гибнет, а крушение Валента ведет к окончательному крушению арианства.
      В Азии после этого столкновения, из-за которого полностью потеряны Мезия и Фракия, Юлий, magister militum per Orientem, приказал коварно, за день, уничтожить всех готских солдат, находившихся под его командой. Для них мир кончился, как для павших у Адрианополя — и для тех готов, которые погибли в следующем, 379 г, от опустошительной эпидемии результат молитвы св. епископа Аколия из Фессалоник, как то ведомо Амвросию, для которого мир, — очевидно предназначенный для искоренения всего некатолического, в первую очередь всего арианского, — не потерпел крушения. Ибо ариане, «присвоившие имя Христа», католиков же «пытавшиеся поразить смертоносным оружием», подобны, согласно Амвросию — антисемиту, евреям, но были хуже. Они подобны язычникам, но, конечно, были еще хуже, чем они, сквернее, чем Антихрист и сам дьявол. Они «создали яд каждой ереси», «лишь внешне люди, внутри же полны бешенства зверей».
      Поэтому Амвросия раздражал и арианин Юлиан Валент, вплоть до его изгнания из епископов Петовии (Петтау, сегодня Птуй в Югославии), так как он, «замаранный безбожностью и одетый язычником», появился «перед лицом римского войска» «Еретики», ограниченные на Западе Миланом и некоторыми епископствами в Иллирии, должны были исчезнуть, «безумие арианского недуга», «болезнь народа», — как тоже подбодрил коллег учитель церкви Василий «Вперед, муж Бога, борись за доброе дело». Что ж, Амвросий, который просто перенял клир своего предшественника, вскоре мог ликовать: на всем Западе можно было найти всего двух ариан Именно здесь, как и на востоке, пастыри были привязаны к вере меньше, чем к креслу.
      Однако католические фанатики писали тогда императору Феодосию. «Эти высокие господа епископы, которые однажды при Констанции защищали сперва безупречную веру, потом были прокляты еретическими подписями, теперь вновь вернулись к исповеданию католической веры, едва только увидели, что и император вновь стал на сторону католических епископов».

ИМПЕРАТОР ФЕОДОСИЙ «ВЕЛИКИЙ» БОРЬБА ЗА КАТОЛИЦИЗМ И «ПРОЛИВАТЬ КРОВЬ КАК ВОДУ»

      В Феодосий I (379–395 гг.) Амвросий получил энергичного сторонника Едва ли проходил год его правления, — как писал протестантский теолог фон Кампенхаузен, — без новых законов или других мероприятий по борьбе с язычеством, для подавления ереси и споспешествования католической церкви». «Полное уничтожение всех инаковеру-ющих было с самого начала целью его правления, а церковная традиция, изображающая Феодосия покровителем католицизма и врагом всякого лже- и неверия, в основном определяла его исключительно верно?
      Феодосий (чей отец того же имени, уже «правоверный» христианин, занимал высокий пост magister equitem praesentalis,[176] прежде чем потерял его, а свою голову под топором палача по приказу католика Валентиниана, вырос в военном лагере. С 367 г он сражался в Британии и против аллеманов. В семнадцать лет отличился как dux, военный командующий, в провинции Мёсия (сегодня сербская область) против квадов и сарматов Высокий ростом, необычайно красивый и, если он хотел, необыкновенно приветливый католик мог «проливать кровь как воду» (Зеек). «К сожалению, — поет хвалу бенедиктинец Баур, — он был последний военный талант, который смог заново озарить воинскую славу старой Римской империи».
      В январе 379 г Грациан, после героической смерти Валента, возвел тридцатитрехлетнего Феодосия в соправители, в императоры, которому, между прочим, казалось обязательным столичное положение различать строго установленной формой одежды, подобно тому, как законы Валентиниана детально расписывали ранг, преимущественное право, титул, возможно, даже присуждали женам сенаторов сенаторское звание Феодосий I имел склонность к расточительности, пышности двора, сильному протежированию родственникам, не в последнюю очередь к чудовищным финансовым поборам, особенно с крестьян и колонов. Даже после конфискации всего имущества он принуждал должников платить, вероятно, надеясь при этом, что родственники срочно помогут неимущим. С целомудренностью он, разумеется, обращался так же. Сам опять же один из многих верных императорских супругов, он исключил прел бодеяние из своих амнистий и строго наказывал повторный брак вдовы до истечения траурного срока. Даже обвиненных в прелюбодеянии и оправданных, но затем женившихся друг на друге, — казнили. А педерастов сжигали публично перед народом — ужесточенное смертное наказание по сравнению с Ветхим Заветом и указом Констанция Короче, император, «который больше думал о здоровье своей души, чем о здоровье государства» (Картельери). Основание достаточное, чтобы церковь, уже вскоое после его смерти присвоила ему драгоценное имя «Великий», — здесь, как и в большинстве случаев, разновидность исторической публикации о розыске и аресте in nuce.[177]
      Его любовь к Христу и военной службе тем более совершенствовали Феодосия как императора.
      Подобно Константину, арианину Констанцию II и католику Валентиниану I, Феодосий всегда оставался настоящей военной косточкой. Сильно потрепанную при Адрианополе армию он вновь сделал боеспособной Его полевые войска состояли, примерно, из 240 пехотных соединений и 88 кавалерийских полков, его «пограничные войска» — 317 пехотных и 258 кавалерийских формирований плюс десять речных флотилий, — все про все полмиллиона солдат. Они должны были, согласно присяге, сотворенной, видимо, при его участии, поклявшись Св. Троице и императору, последнего любить и почитать как Бога. Ибо «Если император воспринял имя августа, обязаны пребывать у него как истинного и воплощенного Бога в верности и послушании, и неустанной службе». Так сообщает христианин Вегеций, уже тогда военный писатель и создатель военной науки.
      Но особое достижение католического государя заключается в новой германской политике При реорганизации сильно поредевшей армии он пронизал ее (тенденция, имевшая место, правда, со времен Константина), вплоть до высших командных постов, «варварами»- франками, алеманнами, саксами, но особенно готами — и теперь «очистил» с помощью «оготизированной» армии Балканы от готов, хотя официально и подданных империи, но не имперских граждан, а скорее имперских холопов Еще в свой первый год правления таким образом он добился победы над готами, аланами и гуннами.
      Принадлежит ли ко многим жертвам «великого» Феодосия и царь готов Атанарих? Изгнанный каукалендскими готами, возможно, даже своими собственными родственниками, он бежал в Константинополь, был с блеском принят.
      11 января 381 г Феодосием и умер неожиданно, еще не особенно старым спустя две недели, 25 января — «вероятно, естественной смертью» (Вольфрам). Нельзя утверждать противоположное. Но можно ли это исключить, у такого человека, как Феодосий? Разве королевский прием, которого был удостоен Атанарих, королевское погребение несомненно против этого?
      Феодосий, якобы всегда «полный великодушия к побежденным» (Тисс), даже «последний покровитель германцев на римском императорском троне» (фон Штауффенберг), не выиграл ни одной битвы по правилам. Напротив, он вел — в продолжение, так сказать, охоты Валента за готскими скальпами — партизанскую войну, жертвуя при этом собственными готскими частями, «не задумываясь или намеренно» (Обен). Он — так же как Грациан — пытался перемалывать отдельные отряды «варваров» поочередно. Таким образом, он нападал, когда это казалось благоприятным, на обособленные контингенты готов, приблизительно в 386 г на отряд остготов под командованием короля Одотея. Осенью, когда тот попросил перехода через устье Дуная, командовавший во Фракии magister militum Промот вначале им отказал. Затем, однако же, заманил их темной ночью на реку, чтобы отдать в руки римскому войску. Они переправились на 3000 челнах и были (река переполнилась трупами) тотчас уничтожены, оставшаяся на той стороне толпа женщин и детей увезена в плен. Соответственной этому наверняка была бы вся готская политика императора, располагай он достаточными военными средствами. Феодосий сам поспешил взглянуть на великое деяние, а 12 октября триумфально въехал со слонами (подарок персидского царя), которые везли его экипаж, в Константинополь, где он в память об этой и других главных избиениях «варваров» велел возвести пышную колонну высотой в 140 футов. Несколько лет спустя его полководец Стилихо нанес тяжелое поражение еще одному отряду готов Епископ Феодорит ликуя сообщает о «бойне» со «многими тысячами» убитых «варваров» Пленные же после таких операций переполняли рынки рабов на всем Востоке. И отныне, благодаря «достижениям» Феодосия, германцы сражались во всех битвах великого переселения народов на обеих сторонах.
      Конечно, что это было рядом с его религиозными свершениями. «Ты можешь быть неслыханно счастливым в битвах и вообще быть достойным похвалы, — как славит его Амвросий, — но вершиной Твоих деяний всегда было Твое благочестие».
      Однако первая значительная правительственная мера императора состояла как раз в его пресловутом религиозном эдикте «Cunctos populos», изданном 28 февраля 380 г в Фессалонике, год спустя после его восшествия на престол, как только он в ходе ловких переговоров вновь успокоил готов и оставил позади опасную для жизни болезнь.
      Видимо, без всякого епископского ассистирования он провозгласил тогда обязательность веры для всех все еще не крещенных, тем самым коротко и ясно объявив на языке «почти иррационального религиозного фанатизма на троне» (Рихтед) католицизм единственно легальной религией в империи, всех остальных христиан «сумасшедшими и безумными». «Вы должны быть вначале поражены божественным возмездием, затем и карою нашего гнева», которую Феодосий назначал в согласии с божественным приговором (ех caeleste arbitrio). Император обещает загнать в рабство не только тела, но теперь и души, — под влиянием, возможно, фанатичного восточного епископа Асхолия, после того как он после тяжкой болезни и в ожидании смерти возжаждал от него крещения Кодекс Юстиниана ставит эдикт в начале всех законов. Дальнейшие религиозные распоряжения государя последовали еще в том же году, обновленные и очень резкие антиеретические указы в следующем — когда созванный им константинопольский собор (на котором не было ни папы Дамаса, ни римского легата) подтвердил государственный закон «великий», или никейско-константинопольский символ веры, до сих пор признанное христианское кредо, — единственный, который принимают все христианские церкви. Он воспринял формулы Никеи почти буквально, но — как новшество — заставил считаться с совершенной божественностью и Духа, о каковом понятии в Никее ничего в деталях не знали или же не высказывали, даже если номинально и употребляли Католицизм как государственная религия приобрел монопольное положение, взял за горло все другие вероисповедания, особенно арианство (готами поддерживаемое еще несколько десятилетий) и все, что под этим хотели разуметь. Специально выделенные части подавляли вокруг волнения и мятежи, арианские епископы были изгнаны, их церкви переданы католикам.
      В Константинополе, тогда почти полностью арианском, еще в 380 г ариане штурмовали во время ночных пасхальных празднеств церкви католиков, причем монахи, даже женщины, совершали тяжкие бесчинства. В конце ноября император отстраняет омоиста Демофилия, не пожелавшего стать никеанцем, от епископства и ссылает его. По защитой оружия теперь въезжает афанасианец, учитель церкви Григорий Назианский Возникла буря, «как будто я, — рассказывает он сам, — хотел ввести вместо одного Бога много богов». На всех улицах и площадях толпились приверженцы Демофилия. Во время богослужения подверглась нападению, особенно монахов, церковь самого Григория. Град камней полетел мимо него на алтарь; всерьез обдумывалось его убийство, к нему враждебны были также многие католики. В 381 г Феодосий делает патриархом столицы юриста Нектария, одного из никогда не крестившихся мирян, даже церковным кругам порядочно незнакомого, как раз поэтому, еще, правда, нелюбимого. Сразу после крещения он был посвящен в епископы. Ни один никеец (прежде часто столь громкий глашатай «libertas ecclesial»), не протестовал против произвола императора. Напротив даже синод в Риме (382 г) подтвердил выбор. Хотя в 388 г дворец Нектария сожгли, он вновь, однако, его возвел, удивительно большой и роскошный, попирал свой трон до 397 г. и до сих пор почитаем византийской церковью как святой.
      Но как святого почитают в католицизме и Амвросия, — не хотя, а так как он столь же безжалостно, сколь и успешно порабощал всех язычников, «еретиков», евреев первопричина бесчисленных трагедий.

ПОДАВЛЕНИЕ АМВРОСИЕМ ЯЗЫЧЕСТВА

      Сам Амвросий, подобно многим отцам церкви, испытал влияние языческой философии, особенно Плотина. Однако об этом он говорит в высшей степени отрицательно, связывает ее с «идолопоклонничеством», специальной выдумкой сатаны, с «еретиками» тоже, прежде всего арианами. Если эта философия и имеет нечто хорошее, то — из «Святого писания», из Ездры, Давида, Моисея, Авраама и других! Всю естественную науку он тоже отбрасывает как атаку на «Deus maiestatis.[178] Язычество в целом для него «arma diaboli»[179] борьба против него — «борьба против царства дьявола» (Витцес).
      Молодой Грациан вначале явно щадил язычников, но выучился у своих духовных наставников, «воспринимать христианское императорство как обязанность подавлять старые государственные религии» (Каспар). Это больше не было трудно, христианство учреждено, язычество повсюду побиваемо. И после посещения в 376 г Грацианом и его соправителем Рима, все еще сильно верующий по-старому город пережил разрушение святилища Митры городским префектом Гракхом, который тем самым, находясь накануне крещения, хотел доказать свою лояльность вере христовой.
      Летом 382 г в Рим поспешил Амвросий, конечно, возмущенный многочисленными язычниками, «бешеными собаками», как назвал их тогдашний папа, Дамас I, испанец в то время как Амвросий скромно говорил о преследованиях, христианские члены сената должны были держать свою служебную клятву перед изображенном богини Виктории. И еще в конце того самого года правитель (вскоре после этого убитый) располагал, «пожалуй, по совету Амвросия» (Треде), «наверняка не без влияния отеческого совета Амвросия» (Нидерхубер), — рядом «указов для города, лишив государственных субсидий различные культы и жречества, вроде популярных весталок, отняв налоговую свободу, земельные владения храмов.
      Позднее монарх приказал удалить из сената статую Виктории, захватив тарантинский шедевр и высокочтимый символ римского мирового господства в качестве трофея. Так как Виктория была старейшим национальным божеством и ее культовое изображение стояло в зале заседаний со времен Августа (лишь Констанций II ненадолго ее удалял), большинство сенаторов и римских граждан — язычников увидели необходимость бороться за свою святыню. Они быстро отправили посольство ко двору, которое даже не было принято, хотя его и возглавлял Аврелий Симмах, в своз время уважаемый римлянами, сверх того породненный с Амвросием литератор, который к тому же имел хорошие отношения с Грацианом.
      Два года спустя, в 384 г, Симмах вновь отправился в паломничество с делегацией на Север, теперь ко двору Валентиниана II. Положение казалось благоприятным Симмах сам был тем временем префектом, обладателем высшей императорской должности в городе. Далее — преторианским префектом служил Веттий Агорий Претекстат, ревностный защитник староверующих и из очень знатного рода. И другие влиятельные мужи тоже не были христианами высокообразованный, занимавшийся литературным трудом Вирий Никомах Флавиан, время от времени praefectus praetorio per Italiam, торжественно называемый Симмахом во всех письмах «братом», военачальник Руморид и Бауто, пользовавшийся сильной поддержкой Валентиниана II и панегирически воспетый в 385 г Августином (когда Августин был еще язычником), — оба magistri praesentales[180] и оба потом сражались, конечно, на стороне христианского императора. Таким образом, Симмах доложил со справедливой надеждой свою знаменитую просьбу о восстановлении алтаря, — согласно классическому правовому сознанию lus suum cuique.[181] Сдержанно, столь же дипломатично умно, как и литературно захватывающе он просил введенного в заблуждение — даже в наше время «borne, hypocrite et egoiste»[182] Пашуд) — о терпимости «Мы взираем на те же самые звезды, одно небо возвышается над нами, один мир окружает нас. Что будет из того, что каждый ищет истину с другим разуменьем?».
      Впечатление произведено глубокое, уже готовы к уступкам Язычники и христиане голосуют в коронном совете за это. Но, как и два года назад, вторгся Амвросий, спрятался за тринадцатилетнего государя как «душеспаситель», объявил согласившихся язычников некомпетентными, сказавших «да» христиан — плохими христианами. Правовые отношения его интересовали так же мало, как этическая безупречность Симмаха, о котором он сам однажды писал, что он вполне мог бы служить образцом христианина. Нет, клир интересовала власть «Нет ничего важнее религии, ничего важнее веры». Амвросий вспомнил о крайне анти — языческом старшем императоре (как раз вновь уехал из Милана).
      Он резко пригрозил юному правителю отвержением на том свете. «Не извиняй себя своей молодостью — и дети должны мужественно верить в Христа и для веры не существует детского возраста. Он открыто возвестил об отлучении. При неблагоприятном решении для него не будет больше места в церкви. Тем самым впервые епископ угрожает императору исключением. Да, Амвросий утверждал, что восстановление алтаря было бы религиозным преступлением и тотчас привело бы к преследованию христиан. Таким образом, фанатик был удовлетворен, император — мальчик поднялся «как Даниил» и выпроводил язычников. «Так как никакого другого пути» святой не знал «для общего блага государства, чем чтобы каждый молился истинному Богу, а это есть Бог Христос». (При этом на возражение Симмаха, что убийство Грациана, последний неурожай и голод были результатами божественного гнева, он сам ответил репликой политический успех и неуспех не имели никакой связи с религией).
      Примечательно также, что князь церкви, не задумываясь, искажал факты, если они ему противились. (Конечно подобно тому как многие епископы будут в Средние века подделывать даже документы и, добавим, несравнимо хуже) Амвросий именно лгал, что христиане образуют уже большинство в империи, а также что римские сенаторы были в своем большинстве христианскими (cum maiore iam curia Christianorum memero sit referta). И то и другое не соответствовало фактам, что Амвросий, при случае, мог сам увидеть. Потому как даже Августин еще упоминал о языческом перевесе. Поэтому со времен Гиббона (редкие исключения — вне внимания) единодушный исследовательский вывод Амвросий здесь сознательно говорит неправду.
      Альбрехт Диль убедительно показывает, что Симмах не апеллировал к благоволению императора, не просил о прояв лении милости, но заявлял о праве, прежде всего юридически аргументировал, в то время как для Амвросия право или неправо не играли никакой большой роли. Напротив, он явно уходит от традиционных юрисдикции и законодательства, — «конечно, самого впечатляющего цивилизационного достижения римского государства». По Амвросию, речь меньше всего идет о публичном благе (salus publica), чем о спасении души императора (salus apud Deum), хотя последний и стоит над правом, он должен, как «miles Christi», служить Христу, то есть церкви, и проводить ее заповеди в правлении и законодательстве! «Потому-то в писаниях Амвросия бывают потрясающие проявления скудного правового чувства». Если, к примеру, католики сжигают церковь валентинианцев, если они разрушают синагогу, — в глазах святого это ни в малейшей мере не несправедливость.
      Возможно, из-за его активности христианские круги при попытке восстановления алтаря Виктории устроили донос императору на Симмаха. Говорили, что городской префект вытащил верующих из церкви, даже подверг их пыткам. И хотя Симмах смог впечатляюще оправдаться, даже предъявить письмо от римского епископа Дамаса о снятии вины, он смирился с судьбой и подал заявление об отставке.
      Как с язычниками, Амвросий боролся также и с «еретиками», особенно с арианами или кого там за них принимали.

АМВРОСИЙ УНИЧТОЖАЕТ АРИАНСКОЕ ХРИСТИАНСТВО ЗАПАДА

      «Еретики» для Амвросия были «не кем иным как братьями евреев» (non alind quam fratres sunt Judaeorum). Конечно, ужасный упрек в его глазах Иногда, правда, евреи ему казались еще хуже, чем «еретики», но в большинстве случаев последние хуже, чем евреи, так как они намного непосредственней угрожали церкви, они раскалывали Ереси выскакивали из-под земли как грибы. Каждый день, утверждает Амвросий, приносит новые «ереси», и чем больше с ними борются, тем больше их возникало. Одного единственного дня недостаточно, чтобы перечислить все «nomina haereticorum diversarumque sectarum».[183] Св. епископ жалуется вечно на одну и ту же тему, на эту непрерывную войну. Но он не отступится от этого. Если бы он, истинный «apostolicus», знал, что выиграет «сокровище с процентами», то атаковал бы «еретиков», хитрых и неукротимых как лисы, нападающих ночью на «христиан» как волки.
      Если Амвросий даже и оспаривал всяческие «лжеучения» — только две книги «De paenitentia» он направил против новациан, — главная его борьба относится к арианам, против них он написал пять книг «De fide ad Gratianum», три книги «De Spiritu Sancto», и другие опусы. Ариане были для него самым большим злом, так как они сидели в его собственном епископском городе и особенно в близкой Иллирии. Из всех «ересей», убежден он, они собирают яд и потом разбрызгивают его вокруг, совершенно не раздумывая о своих средствах, фальсифицируя «Священное Писание», изощренно — по необходимости — изымая куски, придумывая, «Антихристы», хуже Сатаны. Если последний все же признавал истинное божество Христоса, то Арий — нет (verum filium dei fatebatur, Arrius aegat).
      Такого дьявола надо прикончить, и Амвросий это сделал 3 сентября 381 г на синоде в Аквилее, который ему, «душе заседаний» (Раушен), одним махом прибавил славы.
      Возбудила встреча у Грациана старого противника Амвросия, Палладия из Ратиарии. Конечно, тот желал всеобщего собора, каковой император даже пообещал. Но Амвросий, годы боровшийся с арианством, особенно с их цитаделью в Северной Италии, в Иллирикуме, боялся собрания со многими представителями Востока. Он хотел не дискуссии, — осуждения «еретиков». Таким образом, он сорвал большой собор, изобразив императору его трудности и стоимость, — проезд со всей, империи, тяготы для далеко живущих, плюс к тому же простой аферой. Он предложил вызвать только итальянцев, себя же чувствовал в петиции к Грациану уже «в избытке» наделенным со стороны некоторых североитальянских братьев по должности полномочиями определять истинную веру Юный правитель уступил, и таким образом вместо объединенного Всеобщего собора состоялся лишь маленький провинциальный синод, на котором даже римляне не были представлены ни участием, ни легатом. За исключением приехавших из Иллирии хотя и не ариански, но и не никейски настроенных (омеанских) епископов Палладия из Ратиарии и Секундиана из Зингидунума, теперь заседали около трех дюжин ортодоксальных католиков из них десять-двенадцать верхнеитальянцев как твердое ядро, как «заговорщики» (Палладий) Амвросия, которые впоследствии насмехались над двумя «еретиками», «осмелившимися выступить против собора с дерзкими и безбожными речами». Короче, там были только враги обоих, даже арианские миряне были исключены как слушатели Амвросий имел такой собор, каким его желал, и — бразды правления.
      Иллирийцы прибыли о Аквилею не без недоверия. Император Грациан должен был развеять их сомнения прямо в Сирмии, во время аудиенции. Он утверждал — неверно, — будто прочие восточные земли тоже приглашены. Или он лгал епископам, или, — более правдоподобно, — св. Амвросий его обманул Лишь в Италии оба увидели себя без своих коллег и одураченными.
      Старый Палладий объявил вначале «Мы пришли как христиане к христианам», — ив этом он не заблуждался. Но в остальном он целиком был обманут — блокировкой со стороны синода как восточных, так и своих собственных планов. Так как хотя иллирийцам обещали свободную дискуссию, святой в мгновение ока превратил сценарий в самый настоящий допрос. Не помогло, что Палладий упрекнул его: «Твоя просьба способствовала тому, что (восточные земли) не прибыли. Ты симулировал (перед императором) намерения, каких в действительности не питал, и этот (sc[184]) всеобщий) собор тем самым сорвал». Нисколько не помогло, что Палладий требовал обещанного ему Всеобщего собора, что он непрестанно оспаривал полномочия собрания, что неоднократно заявлял за Арием не следует, об Арии ничего не знает, что Секундиан ссылался на Библию. Нисколько не помогло, что оба жаждали от них также избранных протокольных выписок. Ибо в протокол вошли почти исключительно атаки их противников. Разговор шел так же бесчестно, как был начат. Не были тронуты никакими протестами Амвросий вообще находил, что аргументация и дискутирование совсем неподходящий способ рассматривать священные вещи, ибо, как он однажды сформулировал, «философский спор щеголяет пышными словами, но благочестивость соблюдает страх Божий».
      Амвросий вершил обстоятельствами, а его свита вступала в решающих местах как хор Епископ Палладий, к которому даже применяли силу, которого схватили, мешали идти, наконец взревел, назвал Амвросия (уже выставленного в полемическом послании злодеем, героем фразы, «еретиком» и врагом Библии) теперь «безбожным человеком», даже преступником. Между тем «правоверные» продолжали метать свои «анафемы». И под конец они единодушно и во всех формах прокляли «ариан», ясно дистанцировавшихся от Ария, как хулителей Христа, и позаботились об их исчезновении Епископа Юлиана Валента тоже прокляли in absentia,[185] оговорили его как изменника страны, готского идолосвященника и потребовали ссылки отвратительного богохульника Амвросий же, пренебрегавший на бурных заседаниях, чьи протоколы без видимых причин обрываются, «простейшим чувством правдивости и нравственного приличия», внушал однако же императору, которого он тотчас попросил письменно об утверждении решений, «полностью обратную картину» (фон Кампенхаузен).
      На однодневном синоде святой допросил, осудил и отправил в отставку обоих епископов. Конечно, иллирийцы, видимо, уже должны были насторожиться. Ведь лишь три года до того римский синод под руководством Дамаса, при важном содействии опять же Амвросия, распорядился, «что всякий, кто осужден решением римского епископа и противоправно захотел сохранить свою церковь будет доставлен префектом Италии или императорским викарием или же явится к судьям, определенным римским епископом». Expressis verbis[186] настаивали на «государственном принуждении» и понуждали государя изгонять смещенных, но строптивых епископов из их епархий, что происходило почти регулярно, как теперь и с объявленными еретиками иллирийцами. Еще одна попытка Палладия и Секундиана, совместно с готским епископом Вульфилой, в ходе просительной поездки потерпела крушение, несмотря на относительно дружеский прием у императора. Тем самым с арианством в Западном Риме было покончено.
      Но был еще знаменательный эпилог прежде всего спор с матерью — императрицей Юстиной, защищавшей арианство в умеренной форме семиариан.
      После смерти пасынка Юстины Грациана ее влияние, благодаря фактической опеке над собственным сыном Валентинианом II, возросло. Однако когда она на Пасху 385 г попросила для себя и своего епископа Авксенция, ученика гота Вульфилы маленькую церковь перед городскими стенами, Амвросий отказал тотчас и бесцеремонно При этом он владел в Милане по меньшей мере девятью церквями К тому же он, когда лишь незадолго до этого император Грациан отдал арианам католическую церковь, не протестовал ни в малейшей мере. Но теперь он спрашивал, как мог он, епископ Бога, передавать «еретическим» волкам сей храм? Совершенно не стесняясь, он обзывал епископа Меркурина Авксенция волком в овечьей шкуре (Vestitum ovis habet intus lupus est), который кровожадно и необузданно искал, кого бы он мог проглотить. В действительности это он, Амвросий, был необузданным, поскольку ариане хотели только одну церковь, Амвросий же — все. В действительности проглотил — он! И так как возникли волнения, его распаленные орды уже рвались мимо стражи в дворец Государственного Совета, готовые все, как сказал Амвросий, «умереть за веру Христа», то молодой император испуганно отступил.
      Когда же Юстина не долго думая прибрала к рукам базилику у ворот и велела натянуть на ней, в знак конфискации, шнур с императорскими флажками, толпы Амвросия вновь ворвались, избили арианского священника и заняли дом. Правительство распорядилось о многочисленных арестах и наложило на купцов огромный штраф в 200 фунтов золотом, но те похвалялись заплатить и вдвойне, «только бы спасти свою веру» (Амвросий). Однако святой, которого всюду считали подстрекателем мятежа, уверял, что не подбивал народ к беспорядкам. Не его это дело, — успокаивать, но Бога. Фактически он довел возбуждение «до крайности» (Диснер). И с крайней решительностью он же отказывается умиротворять толпу. Противных клириков он называл «слугами идолов», а арианскую церковь «потаскухой». Он цинично признал и свою тиранию- «тирания священника — его слабость». Одновременно он проповедовал против порочных женщин, во всегда прозрачных намеках отсылал к Еве, Изабель, Геродии. Однако он имел дело, говорит Августин, «с неистовством женщины, — но царицы». Когда правительство распорядилось осадить следующую церковь, епископ выступил с угрозой отлучить всякого повиновавшегося солдата, после чего часть их сменила фронт, разумеется, «к молитвам, а не битвам» (Амвросий). Теперь капитулировала и Юстина. А сам император, подталкиваемый офицерами к необходимости примирения, с гневом покорился «Вы бы меня выдали ему связанным, если бы Амвросий это вам приказал».
      Однако после того как Валентиниан, ариански мысливший, как и мать, разрешил 23 января 386 г подлинным эдиктом о терпимости неортодоксальное богослужение, а за любое препятствие установил наказание, императрица повторила на Востоке свою попытку, теперь уже с городской базиликой. Но Амвросий вторично дал отпор. Сначала он удостоверился в поддержке своих соседних коллег, затем учинил в поставленных под угрозу церквях род «вечного моления», распорядился проповедовать «в этом святом плену» (Августин), петь гимны, раздавать золото разъяренным католикам, которые решили «умереть со своим епископом» (Августин), «скорее умереть, чем оставить своего епископа» (Созомен), так же как и Амвросий, со своей стороны, объявил себя непоколебимо готовым к мученичеству, он хотел «ради Христа» претерпеть «все».
      Таким образом потерпело фиаско не только очередное введение войск, но и — еще до того — желанное императору противостояние Амвросий — Меркурин перед третейским судом. Епископы, — писал Амвросий в письме Валентиниану, — «епископы могут быть судимы только судом епископов». Так как император пребывал «в церкви, а не над церковью» (imperator enim intra ecclesiam non supra ecclesiam est), то, таким образом, он не мог судить о епископе, скорее, епископ как таковой об императоре. Этого себе не мог позволить по отношению к государю ни один иерарх. (Но в середине IX столетия пресловутые христианские фальшивки, псевдоисидорские декреталии, уже требовали, «чтобы все князья Земли и все люди повиновались епископам». И наконец возжаждало того и папство).
      Конечно, прелаты уже в IV столетии жаждали privilegium fori[187] — они давно имели все основания избегать уголовной подсудности государству, что им предоставила, правда, лишь конституция Констанция II, арианина, anno 355, - и на достаточно короткое время. Сам Амвросий взывал к прецеденту 367 г. Согласно ему, «священники судят священника» не только в вопросах веры, но и «в других вещах, если епископ привлечен к ответу и causa morum[188] должна быть изучена». Но прецедент нигде не сохранился Существовал ли он вообще?
      Верно, что Амвросий обладал воистину Богом данным чутьем на все, в чем он нуждался Грубо наглядно это показывает его открытие двух мучеников, — как раз в нужный момент во время пика миланской культурной борьбы 386 г — «к обузданию ярости той женщины», как метко замечает Августин, очевидец Исследования свидетельствуют об «амвросиевских мучениках» (Эвит) и самом Амвросии как о «пионере и покровителе почитания мучеников на Западе», хотя и — в любом случае хорошо сказано — «особым образом» (Дассманн).

НАХОДКИ УЧИТЕЛЯ ЦЕРКВИ, ИЛИ «L'ELEMENTO SOPRANATURALE»

      У Амвросия тогда было «определенно страстное чувство» — найти останки какого-нибудь мученика, тем более что миланцы настоятельно жаждали драгоценных мощей для построенный ими и только что освященной basilica Ambrosiana. И действительно, святые «Гервасий» и «Протасий», до сих пор неизвестные всему миру, сообщили Амвросию во сне, что они покоятся в церкви и хотели бы явиться на свет. В силу своего «пламенного предчувствия» (ardor ргаеsagn) он принимается за работу и на самом деле в basilica Felicis et Naboris, окруженный своим стадом, от умиления едва ли способным к речи, «i copri venerati dei Santi Martiri Gervaso e Protaso»[189] (Зулли), подымает из глуби драгоценных мучеников, «нетленных» (Августин) Земля еще была даже окрашена кровью героев, обезглавленных великанов, «каковыми их, — уверял Амвросий, — породило старое время» (И теологи). Не удивительно, что ученые ломают головы, какой дьявольский преследователь христиан мог подбросить императору это столь же ужасное, сколь и результативное убийство, а эксперт вроде Габриела Зулли вынужден признать. «Аnсога oggi la questione non е definita».[190] Богоугодный акт, который инсценировал «хорошо проверенный сторонник епископа» (Нидерхубер) явно для раскручивания религиозных страстей своих (настоятельно требующих святых костей) бойцов.
      О последнем пишут, по меньшей мере, его биограф Паулин и св. Августин, живший тогда в Милане. Императорский двор, конечно, считал все за разыгранную как по нотам пьесу. Да и в новое время не всякий поручится за случившееся, есть ведь не только слабоумные и соглашатели Превите-Ортон говорит о «благочестивом обмане», Штейн о «грандиозном обмане». В то время как протестант фон Кампенхаузен во всем не находит «ничего», что «могло бы обосновать подозрение против честности Амвросия», — а итальянский салезианец Габриел Зулли защитой амврозианского безошибочного чутья на мучеников даже приобрел сразу трижды благословенную (Vidimus et approbamus)[191] докторскую степень, по заслугам, — только и можно сказать, если подумать, как остроумно он постоянно аппелирует к «l'elemento soprannaturale».[192]
      Исследование подчеркивает подробности мартирологической активности, нахождения мощей, извлечение, идентификация, — все было «удивительно трезво», «крайне лаконично описано» Амвросием и оставило «некоторые вопросы открытыми», он поднял «мало шуму» об обнаружении обоих святых. И даже его обычные «мартирологические находки», которые другие ставили ему в заслугу (мы скоро придем к этому), «им самим упоминаются лишь сдержанно или совсем замалчиваются» (Дассманн). С этой удивительной для учителя церкви скромностью согласуется то, что в его огромной литературе совершенно отсутствуют проповеди к праздникам мучеников и дням памяти мучеников, что он вообще поражающе скупо реагирует на чудеса. И разве не достойно также упоминания, что первоначально он сам хотел быть погребенным под алтарем новой базилики Ambrosiana, но не после захоронения там «Гервасия» и «Протасия»? Он отговорился благоговением. Но, может быть, это лишь остаток «вкуса» после всех мартирологических безвкусиц? Просто желание не гнить с костями кого-то?
      Интересно также, сколь быстро епископ Амвросий позволил вновь исчезнуть едва открытым достойным почитания трупам Большинство комментаторов минуют это молча; едва ли случайно. И Эрнст Дассманн, который размышлял в 1975 г об этой поспешности, объясняет ее — не очень вразумительно — «неприятным чувством по отношению к выставленным напоказ мощам» Твердо установлен лишь сильный нажим епископа на скорейшее погребение — и не менее сильный нажим народа на обратное Амвросий открыл обоих мучеников 17 июня 386 г. Уже через два дня они были окончательно погребены. Однако собравшаяся многочисленная толпа возбужденно требовала отодвинуть погребение до следующего воскресения, и святой помешал этому лишь с полным напряжением сил. Почему? Ну, это было лето, вероятно, было тепло, если не жарко, — могли ли, как говорили, остававшиеся столько десятилетий «нетленными» приверженцы веры завонять в два дня? — Как говорит Лихтенберг «Вначале возникают естественные соображения, пока не приходят хитроумные, и всегда первым делом попробуйте, — можно ли нечто объяснить совсем просто и естественно».
      Триумф был немалый. Быстро последовали ожидаемые чудеса, засвидетельствованные не кем иным как Августином: слепой, коснувшийся своим платком гроба мощей, мясник Север, — прозрел, одержимый и другие больные нашли исцеление. Амвросий наконец-то заимел свои сокровенные мощи. В двух праздничных проповедях он славил «Гервасия» и «Протасия» как защитников ортодоксии и дал всему аутентичное толкование «Посмотрите же все, — это союзники, которых я себе нашел». (Тирания священника — его слабость). И взмолился «Господь Иисус, Тебе благодарность, что Ты в такое время вновь пробудил в нас могучий дух святых мучеников». Вот почему уже вскоре богатая римская матрона Вестина пожертвовала святым миланским страдальцам обширные благотворительные средства, недвижимость в Риме, Чиузи, Фонди, Кассино, плюс проценты от примерно 1000 голсолиди titulus Vestinae). Позднее Вестину отставили, a titulus присваивался мученикам). Культ святых, мощно продвигаемый Амвросием, быстро распространился в Западной Европе, а благодаря Августину — в Африке. В одной только меровингской Галлии тогда имелось шесть посвященных «мученикам Гервасию и Протасию» кафедральных соборов, так же как много других церквей «Гервасия» и «Протасия», — вплоть до Трира и Андернаха. Да, в конце концов, мощи обоих мучеников имелись кругом в таком количестве, что для объяснения этого требовались новые чудесные вести.
      Воодушевленный успехом и с искрой Божьей, ему присущей, епископ шесть лет спустя после первого «sacra invenzione»[193] в Милане откопал летом 393 г в Болонье двух совершенно неизвестных св. героев. «Агриколу» и «Виталия» — как нарочно, на еврейском кладбище. Среди толп евреев и христиан Амвросий собственноручно собрал разные драгоценности и принес их во Флоренцию для обогащения вновь воздвигнутой, основанной вдовой Юлиана базилики. Нашли даже крест, на котором страдал «Агрикола», к тому же такую кучу гвоздей, «что раны мученика должны были быть многочисленнее, чем его члены» (Амвросий). Наконец, два года спустя, в 395 г, в конце «un periodo caractteristico del culto delle reliquie.[194] (Зулли), талантливый открыватель натолкнулся еще раз на двух мучеников, св. «Назария» и «Келсия», — на этот раз в саду вне Милана, но об этом молчит скромно во всех своих трудах, где он, однако, и о других своих «мартирологических инвенциях» упоминает весьма сдержанно, между тем фон Кампенхаузену мнится, что во все новых находках Амвросия он обнаруживает все новые доказательства его «честности».
      Биограф Паулин, который присутствовал при том, увидел «кровь мученика». «Назария» (вновь мученичество окутывает густой туман) — «такую свежую, как будто она была пролита в тот же день, а его отрубленная гнусными преследователями голова столь совершенна и невредима волосами и бородой, что выглядело, будто ее только что вымыли и привели в порядок». Но в галльской провинции Эмбрун уже в V-м веке почитают «Назария» и «Келсия» как апостолов страны и даже в парижской базилике св. креста Сен-Жермен де Пре хранили их мощи.
      Если Амвросий был без сомнений ведущей фигурой при уничтожении арианства в западно-римской империи, где ему так кстати пришлось его бесстыдное безошибочное чутье на мучеников, то при кровавом подавлении испанских принсциллианистов он сыграл лишь побочную трагическую роль.

ОБЛАВА НА ПРИСЦИЛЛИАНА ПЕРВЫЕ КАЗНИ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ

      Присциллиан, умный христианин-мирянин, родившийся в 345 г в знатной, богатой семье, не был ни корыстолюбивым, ни претенциозным. Напротив, он, как сообщает Сульпиций Север, биограф св. Мартина фон Тура, отказывался от денег и доходов Образованный, прилежный, красноречивый и безупречный характером, однако, возмущенный беспринципностью клира, Присциллиан дебютировал в 375 г в Лузитании как глава этико-ригористического движения. Оно исповедовало строгий аскетизм (включая вегетарианскую диету, так как питание мясом считалось противоестественным), глубокое уважение пророчества, равно как некое дуалистическое мышление и быстро распространилось в Испании Епископы тоже примыкали к нему, особенно Инстанций и Сальвиан. Ими в 381 г был посвящен в епископы Авилы сам Присциллиан. Однако большинство епископов было против них, хотя Присциллиан и его приверженцы придавали большое значение тому, чтобы быть в полном согласии с учением церкви. Под предводительством Хигинеса из Кордобы (который доносил на Присциллиана, но потом перешел к нему), Гидация из Кордобы и Ифация из Оссонобы (Фаро), большого обжоры, которому аскеза была противна, открылась травля присциллианистов. Синод из двенадцати епископов в Сарагосе под председательством Гидация осудил 4 октября 380 г некоторые их воззрения и практику, но не их самих. Так как они защищались, испанские епископы дали им согласие на второй собор. Однако Гидаций сорвал его. Он донес на Присциллиана и его сторонников из-за их манихейской «ереси» императору, который, видимо, посоветовавшись с Амвросием, отдал приказ о государственном преследовании «манихейцев и псевдоепископов».
      Когда после этого Присциллиан, Инстанций и Сильвиан посетили зимой 381–382 гг. Милан и Рим, Амвросий отказал в своем вмешательстве, а папа Дамас даже в приеме. Напрасно призывали они римлян в своем прошении «Выслушайте нас. дай нам с собой, мы просим с мольбой, письмо к Твоим братьям, испанским епископам». Только на обратном пути в Милане, при дворе, с Присциллианом и Инстанцием (Сильвиан умер в Риме) поступили справедливо, пусть даже благодаря подкупу magister officiozum (=гофмаршалу). Македония Императорский эдикт был отменен, обвиненные должны были вернуться в свои кресла. В отношении их особых противников издан приказ об аресте Присциллиан и его смертельные враги епископы Ифаций и Гидаций обратились ко двору в Трире. Там в это время правил узурпатор Максим (стр.378 и след.), ортодоксальный испанец, который хотел сделать себя милым испанскому епископату, однако имел достаточно оснований увидеть и в епископах Италии антиприсцилианистов. В итоге он привлек к ответу Присциллиана вместе с его богатейшими приверженцами Ифаций и Гидаций действовали как обвинители. Их жертвы были присуждены к «признанию» пытками, потом первыми из христиан христианами же официально приговорены к смерти и тотчас обезглавлены — За мнимую порчу нравов и «колдовство» (maleficium) семь человек — Присциллиан, клирики Фелициссим и Армении, диакон Аврелий, некий Латрониан, Азарив а также богатая вдова Евхроция. И епископ Братто из Трира, и его преемник Феликс, равно как подавляющее большинство галльских прелатов санкционировали преступление. В Бордо в том же самом году от рук католической черни скончалась присциллианка Ряд «еретиков» был сослан Инквизиция вторглась в Испанию. А захватчик трона Максим, крестившийся лишь незадолго до своего узурпаторства и чувствовавший призвание к тому, чтобы править благодаря «божественному вдохновению» (divino natu), сидевший со св. Мартином Турским за императорским столом и общавшийся при своем дворе и с другими епископами, послал, побуждаемый высоким клиром вокруг Ифация, «tribuni cum iurе gladii»[195] в Испанию, чтобы выискивать «еретиков», лишать их жизни и имущества, и козырял в эпистоле папе Сирицию своими заслугами в католицизме благодаря ликвидации «манихеев».
      Возмущение кровавым деянием Трира, где даже сосланный Афанасий требовал борьбы с «еретиками» и религиозной тирании, было тогда еще сильным. На соборе в Толедо (400 г.) клирики, поддержанные епископом Гереном, бурно приветствовали Присциллиана как католика и святого мученика. Они все были смещены. А епископ Симпозий из Асторги вынужден был дать св. Амвросию согласие, что он не будет чествовать Присциллиана и его убитых товарищей как мучеников, будет также избегать «обновления» его учения.
      В остальном лгали, как и раньше, со всей силой. Присциллиан, говорили, питал непристойные мысли, ночью голым молился с похотливыми женщинами, более того, дочь Евхроции сделала от него аборт Действительно, прежде всего женщин тянуло к аскетам, которых обвиняли в подкупе, насилии, преследовании ортодоксов, но особенно, на протяжении полуторатысячелетия, в разновидности манихейской «ереси» — Пока не были найдены в 1886 г послания Присциллиана, так как теперь обнаружилось, что он не был ни магом ни манихейцем, более того, — целиком осудил их принципы и боролся со многими гностическими сектами, а особенно ожесточенно — с манихейцами (И, конечно, тоже непреклонно, почти в тоне, напоминающем Фирмика Матерна, — с язычниками «Пусть они погибают вместе со своими богами» «Независимо от их богов меч Господа их настигнет»). Несмотря на это, на него клеветали и учителя церкви Иероним, Августин, Исидор Севильский (он даже упоминает человека, обучавшего Присциллиана колдовству) и, яростнее всех, папа Лев I «Великий», недвусмысленно оправдавший казнь «еретика» с его товарищами. Но и в XX веке католики обвиняют их в «абсолютной необузданности» (Риз) и возлагают ответственность за трагедию «только» на государство (Штратманн).
      В Испании присциллианизм продолжал жить многие столетия. Даже I собор в Браге (561 г) был вынужден заниматься им и выставил против него целый список анафем. В нем проклинаются те, кто верит, что дьявол никогда не был хорошим ангелом, что человек подчинен влиянию светил, кто в воскресенье или Рождественскую ночь постится или считает всякую мясную пищу нечистой и так далее Собор не постеснялся заклеймить воздержание духовных лиц в мясной пище, так как это питало подозрение в присциллианизме. Столь же комичный, сколь и позорный канон 14-й заставлял католический клир есть вареные овощи вместе с мясом. Если кто отказывался, того отлучали и снимали с должности. (И видимо, без следа иронии Доминго Рамос — Лиссон еще в 1981 г полагает, «что этот канон не относится к предписанным церковью дням воздержания.»).
      Если в трагедии Присциллиана и его сторонников Амвросий стоял лишь на заднем плане, то в борьбе против евреев мы видим его на авансцене.

УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ: ФАНАТИЧНЫЙ ЮДОФОБ ПЕРВОЕ СОЖЖЕНИЕ СИНАГОГИ С ОДОБРЕНИЯ И ПО ПРИКАЗУ ХРИСТИАНСКОГО ЕПИСКОПА

      Амвросий, само собой разумеется, разделял обязательный антииудаизм церкви Из года в год и обстоятельно он ругает евреев. Подобно язычникам они принадлежат к «gentes peccatores»,[196] для него «mystice» символизированы распятыми вместе с Иисусом разбойниками. Он упрекает евреев, порой довольно язвительно, в глупости и высокомерии, хитрости (versutia), «дерзости» (ргосах), «вероломстве» (perfida), причем за этим особенно типичным свойством их народа стоит не просто обычная ненадежность, неверность, но принципиальная враждебность по отношению к правде, церкви, Богу. Он приписывает евреям «возмущение спокойствия» и «убийство». Совсем не говоря о том, что они не только убили Господа, но и дальше грешили против него, то есть против церкви. Короче «Его отрицание евреев однозначно» (К-П Шнейдер).
      Насколько далеко заходят при этом Амвросий, насколько литературный антииудаизм клира превращается в действенный, показывает дело Каллиникона (ныне Ракка) у сирийского Ефрата.
      В этом важном военном и торговом городе дебоширившая толпа монахов напала в 388 г по указке полномочного епископа на синагогу, ограбила и сожгла ее — заодно близлежащую церковь (fanum, lucus) валентинианских гностиков, дело тогда уже «почти повседневное» (Кулиш) однако более чем за полтора тысячелетия от «хрустальной ночи». При том христианский имперский закон гарантировал евреям свободное отправление культа и защищал синагоги как «aedificia publica».[197] Причина для атак в Каллиниконе была, предположительно пропаганда учителями церкви ненависти, зависть к еврейскому богатству и определенные перегибы гностиков, — не евреев.
      Сам император Феодосий, решительный католик, вступился в свое время за евреев. Ведь он вообще, подобно Валентиниану I и Валенту, отстаивал скорее проеврейский курс. Конечно, Феодосий исключил для евреев возможность приобретения христианских рабов, более того, даже наказывал смертью браки между евреями и христианами. Но, с другой стороны, освободил евреев и самаритян от принудительного включения в корпорацию судовладельцев и судоторговцев (naukleroi), которая была обложена большими налогами, и запретил судам вмешательство в религиозные споры евреев. В 393 г он декретировал, что «секты евреев не запрещены никаким законом», показал себя «очень озабоченным, что в некоторых местах их собрания запрещаются», потребовал особой защиты патриархов, верховного главы еврейских общин, включая его апостолов, его сборщиков налогов, и потребовал строгого наказания тех, кто на основании христианской веры грабит или разрушает синагоги.
      И после случая в Каллиниконе император поклялся жестоко наказать за поджог. Он приказал вернуть награбленное и восстановить синагогу за счет виновных. Однако Амвросий вновь вмешался, дабы «повиноваться заповеди Бога», тем более что для св. Антисемита евреи принципиально были «в сущности достойны смерти» (Judaei digni sint morte), по меньшей мере, должны быть изгнаны «освобождающим бичом» христиан «в безграничную и бесконечную ссылку, так чтобы не осталось ни одного места для синагоги». Он даже подчеркнул, что должен был сам поджечь синагогу, дать к тому поручение (certe quod ego illis mandaverim), «чтобы не было ни одного места, где отвергается Христос». По испытанному образцу фальшивомонетчик назвал императорское намерение — преследованием христиан, а епископа Каллиникона — мучеником. Он пылко объявил себя солидарным с ним, уверяя, что сам бы сжег синагогу, не стань она жертвой молнии. Он обзывал храм своих противников «приютом помешательства», утверждал, что евреи должны были бы написать на нем. «Воздвигнуто за христианские деньги». Он призывает государя (который сказал ему перед этим. «И монахи совершают так много преступлений») быть адвокатом католицизма, даже открыто угрожал ему отлучением. Не услышь он его «во дворце», он будет вынужден заставить императора услышать «в церкви». Отказом от мессы он действительно вырвал в конце концов у долго колебавшегося перед собравшимся приходом монарха амнистию для гангстеров из Каллиникона и сразу после этого письменно сообщил собственной сестре о своем триумфе (буквально воспроизведя свои речи и свой разговор с императором). Тогда он поучал его. «Что выше понятие порядка или интересы религии?» Герт Хендлер по праву пишет «Первый епископ, имевший власть поставить клерикальные притязания выше государства, не был гарантирован от того, чтобы не злоупотребить этой властью».
      Почти сожалеют, что с миланским еврейским храмом молния опередила св. Амвросия. Или его выпад был только фразой?
      Многочисленные в предконстантиновское время полемики с евреями постепенно становятся все более редкими и в IV и V веках едва ли больше упоминаются. И к недавно частым молитвам за них папы и епископы побуждали все реже (не говоря о том, что, — как было после Гитлера, — ради этого потребовалась формальная «молитвенная кампания»). Имели теперь возможность другой кампании — и вели ее.
      Уже в середине IV столетия епископ Иннокентий из Дертоны приказал разрушить синагоги в Северной Италии, причем, очевидно, было конфисковано и все имущество евреев — евангельски по-прежнему часто нужное дело. Примерно в это же время в Северной Африке ограбили синагогу Типасы и сделали из нее церковь. Уже перед преступлением в Каллиниконе подожгли синагогу христиане Рима. Ведь епископы, после дружественного отношения Юлиана к евреям, настаивали на более резких антиеврейских атаках. Таким образом уже тогда запылали синагоги от Италии до Палестины. Ибо, как сказал Амвросий «Что выше понятие порядка или интересы религии?».
            Насколько же Амвросий и впредь смог ставить интересы религии над понятием порядка, пережить целую галерею более или менее легитимных императоров и преодолеть изменчивые события жизни и мировой истории, обнаружилось и при катастрофе Грациана, его духовного воспитанника.

ДВОЙСТВЕННАЯ ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ МИССИЯ АМВРОСИЯ И ВОЙНА МЕЖДУ КАТОЛИЧЕСКИМИ ГОСУДАРЯМИ

      В 383 г, когда в Италии, Галлии и Испании свирепствовал голод, полководец Квинт Аурелий Максим, католик, был провозглашен британскими солдатами августом. При попытке низвергнуть узурпатора император Грациан посл‹ряда небольших сражений был оставлен своим недовольным войском и, преследуемый Magister equitum[198] Андрагацием, генералом кавалерии и другом Максима, пойман в Лионе и там, 25 августа, двадцати четырех лет, предательски убит во время званого обеда. Однако когда он еще во главе 300 рейтаров бежал из Парижа в Альпы, каждый город закрывал перед ним ворота, его друзья избегали его, то он нашел, как ведал опять же Амвросий, помощь и утешение в религии, в многих псалмах, в вере в бессмертии своей души. И его последним словом, сообщает Амвросий, было «Амвросий».
      На деле же Грацианом, которому ближе всех был Амвросий, прежде всего в последнее время, никто не был доволен, император Феодосий, пожалуй, сам участвовал в его устранении Во-первых, у него были с ним большие церковно-политические различия, Во-вторых, он раньше плечом к плечу сражался с Максимом, был родственником его семьи, что могло только способствовать измене войск Грациана.
      Что язычники не печалились о питомце Амвросия, — понятно. Но католики тоже едва ли его оплакивали, он стал их вождям скорее ненавистным отменой освобождений от налогов и привилегий в пользу немногих, причем законы (от 19 января и 5 марта 383 г) наносили ущерб самой церкви, и своей присциллианской политикой, которая вернула сектантам, даже против воли епископов Милана и Рима, их «божьи дома». Однако Максим, товарищ по оружию и родственник Феодосия, как непреклонный католик прижал «еретика» к стенке Разве не могло так произойти?
      Во всяком случае, Амвросий теперь дважды ездил к похитителю трона, убийце своего протеже, — естественно, лишь по поручению императрицы — матери Юстины, его личного врага и политической соперницы, «еретички». С маленьким Валентинианом на руках, она сама попросила его об этом. Ну а кого, спрашивает духовный дипломат, конечно, тронутый двусмысленной миссией только в порядке исключения, — кого же епископ должен больше защищать, кроме вдов и сирот? Однако уже и в Галлии дала о себе знать «грязная угодливость» епископов (foeda adulatio Sulpicius Severus) по отношению к победителю Максиму. Сам знаменитейший князь церкви того времени Мартин Турский появился на императорском обеде и был принят при дворе узурпатора им и императрицей с особенным почетом. Так убийца благочестивого Грациана, католический фанатик, в конце концов был признан государем над Британией, Галлией и Испанией, а сводный брат убитого Грациана Валентиниан II возмещен средней частью империи — Италией, Африкой, Иллирией.
      Но Валентиниан, воспитанный по-христиански, однако даже не крещенный, находился под влиянием своей открыто арианской матери; он был «еретик». И в то время как Амвросий, защитник вдов и сирот, все больше ссорился с обоими, Максим, хотя и узурпатор, но правоверный, заклинал Валентиниана, «еретика», но законного императора (парадоксальная ситуация) «отказаться от борьбы против истинной веры» и «не отрекаться от благочестивой правоверности отца» Максим требовал обращения, быстрого исправления, даже угрожал уже войной, которую он начал в 387 г., - конечно, лишь для, как он публично уверял, защиты никейской веры. Не встретив сопротивления, он двинулся к Милану, где Амвросий мог спокойно оставаться, Валентиниан же с матерью, сестрой, двором бежали к Феодосию, который объяснил его беду как кару за отступление от веры и добился их перехода к ортодоксальности К тому же вдовец, чья жена Элия Флавия Флаццила только что умерла, влюбился в юную сестру Валентиниана Галлу, вскоре женился на ней, пожалуй, больше по династическим причинам и в виду «необходимой, но грязной войны» (Холум). Он готовится к войне, получает даже благопри-ятственное пророчество египетского отшельника Иоанна и затем выступает против правоверного Максима (Отвратительное положение высокого клира освещает казус с александрийским патриархом Феофилием. Он хотел первым приветствовать победителя, выразить ликование и послал для доказательства своей преданности подарки с письмами одновременно и Феодосию и Максиму в Италию. Там его посланец, пресвитер Изидор, должен был передать почту в соответствии с исходом. Но был при этом обчищен своим лектором, дело стало известно, после чего он быстренько вернулся в Александрию).
      Феодосий победил летом 388 г. в двух сражениях при Сисцие (Эссег) и Петовио (Петтау) Максим, земляк, родственник и добрый католик, не упускавший случая показать себя защитником правоверного христианства, а угодность Богу своего правительства обосновать своими победами, был пленен и убит. Таким образом, Амвросий вспоминает теперь о псалме 36, 35 «Видел я нечестивца грозного, расширявшегося, подобно укоренившемуся многоветвистому дереву, но он прошел, и вот, нет его”.Мавританская лейбгвардия Максима тоже была ликвидирована. Позднее многие переметнувшиеся к нему «варвары» из римского войска, бежавшие в болота и горные леса Македонии, были по императорскому приказу настигнуты и уничтожены. Полководец Андрагафий, убийца Грациана, утопился. Остававшийся в Галлии сын Максима Флавий Виктор, еще ребенок, был заколот. А испанские и галльские епископы, союзничавшие с узурпатором, — без снисхождения отправлены в ссылку.
      А юный Валентиниан после победы над Максимом и смерти своей арианской матери все больше подпадал под влияние Феодосия и Амвросия. Он принимает их веру и издает соответствующие религиозные законы.
      14 июня 388 г он запрещает «еретикам» собрания и проповеди, сооружение алтарей, равно как и любое богослужение 17 июня 389 г он выступает (вместе с Феодосием) против манихейцев. Им запрещено под страхом смерти пребывание на всей земле, особенно в Риме, их добро должно было достаться народу В 391 г Валентиниан угрожает большими денежными штрафами (до 15 фунтов золотом для высшего чиновничества) посещающим храм и молящимся там отступникам они не только не могли, как было уже раньше определено, наследовать и передавать по наследству, но ни давать свидетельских показаний, ни каяться, ни требовать отпущения грехов. Они теряли все преимущества и навсегда оставались опозоренными. В 392 г. Валентиниан умер сам, возможно, опять не без помощи Феодосия.

ДВЕ БОЙНИ «РЕШИТЕЛЬНО ХРИСТИАНСКОГО» ИМПЕРАТОРА И ОБЪЯСНЕНИЕ КРОВАВОЙ РЕЗНИ АВГУСТИНОМ

      К чему именно был способен Феодосий «Великий», выяснилось, впрочем, в 387 г в Антиохии после (особенно богато документированного) народного восстания из-за повышения в феврале налога.
      Источники сходятся, что речь шла о плате в золоте; Феодосий нуждался в нем для финансирования своей солдатни. После прочтения губернатором императорского послания знать была как бы уничтожена. Она объявила налоги непосильными, некоторые взывали к Богу, что уже тогда считалось нелигетимным. Толпа, изнуренная в последние годы голодом, начинает бушевать, бросается на штурм губернаторского здания, сбрасывает статуи императорской семьи, поджигает дворец, угрожает дальнейшими поджогами, в том числе императорской резиденции. Меж тем против народа уже двинуты лучники, город понижается в разряде, теряет свой военный статус, цирк, театр, купальни закрыты, сыплются смертные приговоры, людей, в том числе даже детей, обезглавливают, сжигают, бросают зверям. И однако, все это почти пустяк по сравнению с кровавой баней в Фессалониках.
      Именно там в феврале 390 г. убили готского военного коменданта Буфериха — из-за ареста популярного возницы, обожавшего прекрасного кравчего Буфериха Благочестивый Феодосий, один из «решительно христианских государей» столетия (Аланд), в ответ на это приказал заманить людей на спектакль в цирке и уничтожить. Они были, пишет с поэтической образностью епископ Феодорит, «все скошены, как колоски во время жатвы». Хотя Феодосий позднее возражал, но его мясники на протяжении многих часов закололи 7000 женщин, мужчин, детей, стариков, одна из самых отвратительных боен античности, — что не мешает св. Августину прославлять Феодосия как идеальный образ христианского владыки. Правитель даже получил от церкви имя «Великий» и вошел в историю как «образцовый католический монарх» (Браун).
      Вследствие всеобщего возмущения епископ Амвросий теперь, однако, не может молчать. Хотя скорее он охотнее бы этого не делал, но он написал императору — и большая часть мира, ученого тоже, удивляется и сегодня — 30 мая 390 г письмо, исключительно для личного чтения. Не без понимания он вспоминает о «могучем темпераменте» Феодосия, но был бы опечален, не будь у него, «образца просвещенного благочестия», «высочайшей кротости», «которого не трогала бы гибель столь многих невинных». При этом Амвросий, конечно, торжественно заверяет «Я не пишу это, чтобы Вас устыдить» «Для поругания я не имею никаких оснований», «Я люблю Вас, я почитаю Вас». Нет, муж церкви хотел только соблюсти внешние приличия, ни малейшего понятия, по меньшей мере, о духовном авторитете.
      «Дисциплина покаяния» охватила теперь вдруг всех Одна женщина — для примера — за один аборт вынуждена была каяться всю жизнь. Всю жизнь каялись в некоторых местах вдовы священников, вторично вышедшие замуж, или верующие, которые сочетались браком с братьями или сестрами своих умерших мужей или жен. Об убийствах помолчим. Однако покаяние означало носить власяницу, запрет на путешествия и поездки верхом, длительные посты — за исключением воскресения и пятницы, почти всегда также постоянное воздержание от половых сношений и другое, итак — пожизненно, только за аборт или определенный родственный брак. Но от убийцы тысяч Амвросий потребовал ныне единожды посидеть в покаянии в церкви.
      Относительно императора речь идет только о жесте, принципе. То, что принципиальная покорность клиру для него, конечно, означает все, а убийство тысяч в принципе ничего, доказывает также комментарий Августина, у которого кровавая баня преобразилась великолепным примером евангелического humilitas[199] — к тому же вплетенным в общее прославление Феодосия как идеальной христианской фигуры государя. «Но самым удивительнейшим во всем было его благочестивое смирение. Под сильным напором некоторых мужей своего окружения он дал себя увлечь тяжким преступлением фессалоникцев, хотя он его по епископскому ходатайству уже простил, но и должен был наказать, а теперь, повинуясь церкви, свершил род покаяния, чтобы просящий за него народ при виде его повергнутою в прах императорского величия горько плакал, как если бы он страшился его гнева из-за случившеюся. Это и другие добрые дела, которые было бы слишком долю перечислять, он взял с собой ввысь из земною тумана, окутывающею все человеческие вершины и величия. Их награда - вечное блаженство, которым Бог воздает лишь истинно блаючестивых».
      Разоблачающий факт Убийство тысяч, чтобы отомстить за одного — единственного, — даже Гитлер этого никогда не приказывал, — годится учителю церкви Августину лишь для демонстрации «благочестивого смирения» императора. И в то время как святой скромно обходит чудовищную бойню, он подчеркивает «тяжкое преступление фессалоникцев». В то время как он не роняет ни слова об убое столь многих невинных, он оплакивает убийцу из-за псевдонаказания ему, даже — «горчайше», как будто только сам стал жертвой его гнева! Он представляет высокородные искупительные жесты — так сказать, плод мечты массового убийства — репликой «добрые дела». Причисляет кровавого пса к «истинно благочестивым» и обещает ему «вечное блаженство».
      Злодеяние же едва различимо изощренно переиначенное ссылкой на наказание за преступление населения и — риторически обвораживающе — в том «земном тумане, окутывающем все человеческие вершины и величие». Действительно хорошо сказано. Ибо что засчитывается, как только подчинение клиру величайшие исторические преступления рядом с этим — просто немного тумана, водяной пар, ничто.
      Перед нами здесь первое «зеркальное отражение правителя», христианского государя, — идеал правителя, который делает прежде всего образ Христа, Царя, прототипом императора и должен решающе продолжиться в германском мире. Знаток Августина Питер Браун относит этот августиновский «портрет» Феодосия, так же как и портрет императора Константина к «величайшим китч-сделкам (the most shoddy passages) «Божьего государства».
      Если дело тогда доходило до трений, то Феодосий большей частью уступал добровольно Особенно со времени своего «покаяния» за Фессалоники он определенно «стал полностью послушным Амвросию» (Штейн) Дружно сражались император и епископ — «оба великие, даже величайшие мужи своего времени» (Нидерхубер), — с «еретиками» и язычниками. И подобно тому как предшественник Феодосия Констанций выступил против них энергичней, чем Константин, так и Феодосий атаковал их уже жестче, нежели Констанций. Но в то время как Констанций и его отец еще приказывали церкви, — Феодосий — крестившийся задолго до смерти — уже регулярно ей подчинялся.

БОРЬБА ФЕОДОСИЯ «ВЕЛИКОГО» ПРОТИВ «ЕРЕТИКОВ»

      Император начал гонения на иноверующих христиан в 381 г., когда он указом от 10 января передал все без исключения церкви ортодоксам и приказал более не терпеть «еретического» культа Своего генерала Сапора он сразу же послал на Восток, чтобы изгнать из церквей арианских епископов. Теперь он их (однако еще несколько десятилетий поддерживаемых готами) всюду преследовал. Дальнейшие религиозные декреты в пользу католиков и для подавления их противников последовали в том же самом году. Подобно Грациану Феодосий продолжил, с особой жестокостью, начатое еще Константином преследование маркионитов Прошения «еретических» епископов он разрывал на их глазах. Некатолические христиане получили запрет собраний, запрет обучения, запрет дискуссий, запрет посвящения в священники Их церкви и места заседаний были конфискованы в пользу католических епископов или государства, их гражданские права ограничены Их лишили возможности продвижения по службе, время от времени объявляли неспособными наследовать и передавать по наследству, угрожали при случае изъятием имущества, высылкой, депортацией. Всегда особые меры принимали, среди прочих, против евномианов, которые высмеяли закон от 5 мая 389 г как «spadones» (кастрированный). У них отняли jus militandi и testandi, что означает право занимать должности при дворе и в армии, а также составлять завещания или учитываться в завещании. Все их добро после их смерти должно попасть в казну. (Их историографом будет Филосторгий). За принадлежность к манихейству, в кодексе Феодосия среди всех сект называемого чаще всего, преследуемого двадцатью законами, император вводит 31 марта 382 г. смертную казнь. Однако они считались также энкратитами, с презрением отвергавшими мясо, вино и брак, саккофорами, носившими грубую одежду как знак своего аскетизма, гидропарастатами, отмечавшими евхаристию водой вместо вина Государственные ищейки должны были выискивать всех «еретиков» и представить перед судом. Тем, на кого донесли, доставались обычные кары. Даже могли подвергнуться пыткам. Да, оно уже появилось — в 382 г — слово инквизиция.
      Всего Феодосий издал пять законов против вероотступников закон 381 г, два закона 383 г, два — 391 г. Эти законы, всегда детализированные, наказывали вероотступников изгнанием из общества, лишением правомочности завещателя и наследователя. Тем самым они не могли ни оставить имеющего силу завещания, ни быть наследниками. Согласно третьему закону, вероотступниками становятся не только христиане, язычники, но также евреи, манихейцы или валентинианские гностики. Четвертый закон замечает по поводу исключения из общества «Мы бы даже приказали изгнать их далеко или сослать, если б не было очевидно большим наказанием жить среди людей, но лишиться их поддержки. Таким образом, они должны оставаться жить в своем окружении как отверженные Возможность вернуться к прежнему состоянию для них заказана. Им нет никакого искупления, они не «павшие», а «потерянные». «Последний закон приписывает высокопоставленным вероотступникам «невыразимо развращенный характер» и предписывает тотчас лишать подобающего уважения (infamia) и даже не причислять к низшим классам. Общественное существование этих людей тем самым прекращено.
      Императорская канцелярия постоянно использовала в своем антиеретическом законодательстве разработанный католическими епископами. Запада Анти — «еретический» словарь. Он оказывал влияние «не только на формулировку, но и на состав текста» (Готтлиб). Так как за Феодосием, естественно, стояла католическая церковь, — «Божественное Провидение содействовало при этом» (бенедиктинец Баур). Прежде всего через Амвросия — в своей речи у тела императора он ликовал, что разделался с «гнусными безумствами»; именно он склонил Феодосия «попытаться добиться единства церкви на католическом — вместо арианского — базисе» (Демпф). И учитель церкви Руфин Аквилейский подчеркивает, что Феодосий особенно ревностно взялся после своего возвращения с Востока за изгнание «еретиков» из церквей и способствовал передаче последних католикам.
      Амвросий никогда не прекращал травить инаковерующих христиан, которые всегда обозначали «одинаковое безбожие», все были слепы, пребывали в ночи неправды, сбивали с толку общество Более того, с часто ему присущей логикой и проницательностью он уличал «еретиков», с одной стороны, что они «на еврейский манер» затыкают свои уши перед верой, а с другой стороны, припоминает их интерес к вере, их пристрастие ставить вопросы, их дерзость к тому же еще дискутировать в делах веры, уже несомненных.
      Не только Амвросий, другие учителя церкви, хотя бы Григорий, тоже неоднократно побуждали Феодосия к стремительным атакам на еретиков. Или «достойный удивления Амфилохий», епископ из Иконии, породненный с Григорием Назианским и подобно ему святой (И сегодня католическая церковь отмечает праздник Амфилохия 23 ноября). Однажды он пришел к Феодосию и попросил, как сообщает Феодорит, «изгнать тайные собрания ариан из городов Император, однако же, счел эту просьбу бесцеремонной и не пошел на это Мудрый Амфилохий на мгновение замолк, но придумал удивительную хитрость «Ибо во время новой аудиенции он приветствовал только Феодосия, но не Аркадия, его сына, недавно провозглашенного соимператором Призванный императором к ответу, епископ объяснил «повышенным голосом «Ты видишь, о император, как невыносимо тебе неуважение к твоему сыну, и на тех, кто по отношению к нему ведет себя неприлично, ты сердишься Я верю все же, что и Бог Вседержитель чувствует отвращение к тем, кто порочит его единородного Сына, и он их ненавидит как неблагодарных к своему создателю и благодетелю». «Так император образумился, удивился поступку и слову епископа и тотчас издал закон, который запретил впредь собрания еретиков».
      Карл-Лео Нетлих, который совсем недавно обстоятельно исследовал «Законодательные меры христианских императоров четвертого столетия против еретиков, язычников и евреев», суммирует наказания еретикам сожжение книг, запрет строительства церквей, посвящения в священники, погребальных таинств, запрет дискуссий, преподавания, собраний, изъятие церковных и культовых помещений, ограничение в завещании, неопределенные штрафы, недееспособность, позор, ссылки, денежные наказания взамен (для более бедных) телесных наказаний, конфискация имущества, смертные казни. Однако в XX-м веке иезуит Леккер утверждает именно о конце IV-го века «Вначале мы отметим, что церковь в периоды мира, как и в периоды борьбы, не забывает принципов Евангелия об уважении совести и свободы веры».
      Она их не «забывает» (иезуитское слово) — однако она их презирает когда и где только возможно, если это ей нужно.

ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВОМ И ВОЙНОЙ ПРОТИВ ЯЗЫЧЕСТВА

      Жестко, как на «еретиков», Феодосий напал и на язычество Проводил же он «самую решительную до сих пор антиязыческую политику» (Нетлилс), подстрекаемый «часто епископами и монахами» (Корнеманн).
      Перешедших в язычество христиан Феодосий лишил в 381 и 383 гг. прав свидетельства и наследования, в 382 г он распорядился упразднить титул Pontifax Maximus, а также о новом удалении Виктории из сената Между 385 и 388 гг. он заставил закрыть многие храмы в Сирии и Египте. И именно в Милане (388–391 гг.), где Амвросий порой ежедневно бывал в императорском дворце, как раз после этих визитов католический государь активно проявлял себя: строгим осуждением посещения храмов, почитания статуй и жертвоприношений, а также ужесточением прежних указов против вероотступников. Когда в 388–389 гг. римский сенат захотел в третий раз установить статую Победы, заколебавшийся монарх отверг зто, как только епископ Амвросий высказал ему свое мнение «без опаски, в лицо». В 391 г Феодосий распорядился о всеобщем запрете молиться божествам и приносить им жертвы, что снова должно было убедительно внушено. Приказ от 24 февраля 391 г римскому префекту запретить практику жертвоприношений и посещения храмов, стало быть, — любой языческой церемонии, был распространен 16 июня на Египет, в том же году и вероотступники были лишены гражданских и политических прав.
      Судей, преступавших закон, особо призвали к финансовой ответственности Вступил высокий чиновник (judices) в храм для почитания идолов, — не только он должен заплатить в качестве штрафа 15 фунтов золота, но и его служащие, если они немедленно не дистанцировались от него. Провинциальные губернаторы в ранге от consulares должны отдавать 6 фунтов золота, опять же и их служащие Антиязыческий закон следующего года объявил жертвоприношения оскорблением Величества. При пожертвовании с курением фимиама император конфисковывал «все места, которые, как доказано, задымлены чадом фимиама» (turis vapore fumasse). Если они не были во владении фимиамокурителя, то он должен уплатить 25 фунтов золотом, так же как и владелец. А снисходительных руководителей властных органов ожидал штраф в 30 фунтов золотом, их персонал наказывался на ту же сумму Геффкен находит этот закон «выдержанным в тоне почти риторической миссионерской проповеди», Герхард Раушен говорил о «похоронной песне язычества». Последовал запрет любого языческого культа на территории империи.
      Так некоторые храмы пали теперь жертвой христианской ярости храм. Юноны Келестинской в Карфагене, храм Сераписа в Александрии, храм Афродиты в Константинополе Феодосий, который «ликвидировал кощунственные заблуждения», как славит его Амвросий в надгробной речи, сделал каретным сараем. За любую службу «языческого суеверия» (gentilicia superstitio) он угрожал ссылкой или смертью, всякое жертвоприношение с фимиамом, зажигание свечей, подношение венков, просто культовое отправление в собственном доме было запрещено. И Августин тоже славит фанатика, так как он «с самого начала своего правления неустанно» «защищал притесняемую церковь в высшей степени справедливыми и милосердными законами против безбожников», так как он «приказал повсеместно разрушить языческих идолов».
      Феодосий укрощал язычество даже жестокой войной, причем поведение Амвросия опять же примечательно.
     Валентиниан II, после смерти матери целиком оказавшийся в руках епископа, своего теперь «отеческого» друга, оказался 15 мая 392 г повешенным на веревке в своем дворце в Вьенне Туда его переместил Феодосий, чтобы гарантировать Италию своему сыну Гонорию. Там, в Вьенне, Валентиниан был убит, возможно, по приказанию франкского язычника и полководца Арбогаста, своего первого министра Источники сильно расходятся. Согласно Зосиму, Сократу, Филосторгию, Оросию императора удавили, согласно Просперу, он покончил с собой сам. (В Милане, куда его перевезли, Амвросий в речи у тела высказал с помощью Библии нечто двусмысленное «Какая бы смерть ни уносила праведника, его душа будет покоиться в мире»). Однако Арбогаст, названный многими убийцей Валентиниана, считался ближайшим доверенным человеком Феодосия на Западе. Стоял ли, таким образом, Феодосий за ликвидацией своего соправителя? Одобрил ли он ее, по меньшей мере? Арбогаст уверял в своей невиновности Феодосия, — тот молчал. Молчал, когда Арбогаст 22 августа 392 г в Лионе короновал в императоры бывшего римского преподавателя грамматики и риторики Евгения, а последний сразу после этого через миссию епископов разъяснил Феодосию невиновность Арбогаста. Феодосий остался пассивным. Так в Милане росла неуверенность.
      Евгений был, по преобладающему мнению, религиозно индифферентным, но со времени своего возвышения все более связанным с языческой реакцией христианином. Хотя он не особенно содействовал ей, но поначалу санкционировалее. Он не издал законов ни против «еретиков», ни против евреев, однако же хотел быть с церковью на дружеской ноге. Короче, он однозначно добивался религиозно — политической терпимости. Многократно доказано, «что языческая реакция согласилась с Евгением в усилиях по полному политическому взаимопониманию, конечно, при условии, что языческая религиозность будет допущена» (Штраус). Но этого не хотели ни Феодосий, ни — совсем — Амвросий. И если у последнего прежде не было никаких плохих отношений с Евгением (он даже приглашал к личному знакомству), то теперь он держался в стороне, как Феодосий. Вмешается ли он, выступит ли против Арбогаста в Италии? Или здесь господствовал Евгений, который хотя и дал знать о дальнейшей готовности к взаимопониманию с Феодосием, но заключил также союз с франкскими и алеманнскими королями, обязавшимися предоставлять войска?
      Амвросий был в смущении. Два письма Евгения, который будучи императором искал контакты с могущественными князьями церкви, он оставил безответными. В конце концов, он знал, как говорит он в другой связи, что «с молчанием увереннее жить. Мудрый вначале много размышляет, если он должен высказаться что он должен сказать, к кому нужно обращаться, в каком месте, в какое время». Лишь после того как Феодосий после месяцев молчания выразил соболезнование сестре убитого, заверил их в своей защите, Амвросий тоже прервал свое молчание, поспешил написать государю. До сих пор, как мы узнаем, ему мешала огромная боль. Во всем он винит печальную судьбу Валентиниана, но совершенно обходит политику, о которой только и могла для него идти речь, и лишь к концу намекает, в благословении, с оговорками и темно, на свое согласие с императорскими планами. Однако в 393 г, когда угрожало вторжение Евгения в Италию, Амвросий обращается и к нему, свидетельствует свою лояльность, называет его «clementia tua»,[200] безоговорочно признает его «lmperatoria potestas»[201] и оправдывает свое отношение к известному посланию Павла о властях. Наконец, и галльский епископ вновь сразу приходит к соглашательству. Правда, позднее епископ бежит через Болонью во Флоренцию, где изгоняет нечистых священников и воскрешает из мертвых, письменно угрожает меж тем продвинувшемуся к Милану, обосновавшемуся там Евгению даже отлучение, но торжественно клянется и теперь доказать ему подобающее послушание (sedulitatem роtestati debitam). Свой клир, ныне в бедственном положении, он призывает не отказываться от духовной службы, сам же, как только Евгений оставил город, возвращается туда 1 августа 394 г. и приобретает «подобно церковным стратегам всех времен бегством новую силу» (Дэвидсон). Более того, разразившийся между обоими императорами конфликт ему вновь предстает как борьба между Богом и дьяволом.
      Борьба, которая меньше всего велась из-за религии, — даже если Феодорит увидел враждующие войска олицетворенными в знаке креста и в божественном образе Геракла, а Амвросий способствовал тому, чтобы признать войну религиозной, — подготовленной с каждой стороны религиозными лозунгами и церемониями. Тут — с надеждой на языческие жертвоприношения и пророчества. Там — с верой в «силу истинной религии» (verae religionis tretus auxilio Руфин), таким же образом, как в 388 г. против Максима, — с суеверным запросом испытанному Иоанну из Скифополиса в фиванской пустыне (успех — «после сильного кровопролития» — обещан), далее молитвами, постами, а также торжественным приходом к церквям Апостола и Мучеников. Перед выступлением Феодосий молится еще раз (у дорожного столба на седьмой миле) в совсем недавно построеннной им церкви Иоанна Баптисты, на парадном плацу армии, где император держал речь перед выступающими частями и где лишь в прошлом году помещена для хранения якобы голова Иоанна Крестителя Евгений и Арбогаст заняли грушевый лес в конце юлианской альпийской дороги и установили там статую Юпитера. Феодосий по прибытии к перевалу бросился на землю, воззвал со слезами к небу, провел молясь всю ночь в часовне. А к утру, когда он заснул, ему явились перед решающей битвой у Фригиды (ныне Виппах), у притока Изонцо, евангелист Иоанн и апостол Филипп, «в белых одеждах и на белых конях», с радостным обращением «быть в хорошем расположении духа» (Феодорит) Перед резней «глубоковерую — щий император» тоже молясь коленопреклонился, видимый всем, потом дал (об этом сообщает Оросий) крестным знамением сигнал к атаке (signo crucis signum proelio dedit), а его солдаты тоже понесли впереди «крест Избавителя» «Идите за святыми, — вскричал палач Фессалони, — нашими поборниками и путеводителями».
      Так 5 и 6 сентября 394 г, в союзе со Спасителем, многими святыми, предательством младших офицеров и погнавшим против врага ураганом, решившим битву, сделавшим сторонников Евгения неспособными к борьбе, «бесстрашно сразили врага» (Феодорит) — «больше молитвой, чем силой оружия», — утверждает Августин. Уже в первый, для Евгения благополучно прошедший день сражения, — с большим удовлетворением и, пожалуй, преувеличением испанский священник Оросий сообщает о 10 000 павших готов. Ибо на стороне Феодосия сражался также контингент из более чем 20 000 вестготов под предводительством Алариха, — имевший особенно большие потери. Готы поэтому думали, — возможно, не без основания, — что император преследовал цель их ослабления. Во всяком случае, воины Феодосия отступили в темпе, близком к бегству, а Евгений уже раздавал своим воинам подарки. Но после второго дня сражения, который решил бора, фронтально секший лица евгенианцев циклон, естественно, — «Божий суд», Евгений был выставлен в оковах напоказ и тотчас обезглавлен, его голова была пронесена на шесте по Италии Арбогаст еще два дня блуждал по горам, а потом закололся сам Отцов же церкви утешило то, что резня поглотила в армии Феодосия прежде всего «варварских» солдат. А Амвросий, который однозначно называл узурпатора, когда тот еще правил, христианином и «clementissimus imperator», теперь впервые именует его «indignus usurpator»,[202] его войско «infideles et sacrilegi»,[203] сравнивает триумф его противника с победой Моисея, Иосифа, Давида и счастлив очищению империи от «грязи недостойного узурпатора», «бесчеловечности варварских разбойников», как он заверял Феодосия в письме, вслед за которым, однако, он отправил второе, более сильное, прежде чем поспешил сам, лично поздравил и держал благодарственную службу, с вестью о победе в руке во время мессы. Разумеется, он просил также, — достаточно понятно, — о пощаде к евгенианцам (Аналогично действовали немецкие епископы еще позже 1551 года, — в 1945-м). И Феодосий даже верил, что победил благодаря молениям Амвросия, который со своей стороны, не переводя дыхания, перечисляет благочестие и военное руководство Феодосия. Все-таки император из-за пролитой крови некоторое время воздерживался от евхаристии, — так сказать, вначале убивают, потом каются, потом убивают снова.
     Августина тоже радовало, что победитель сбросил поставленные в Альпах статуи Юпитера и подарил золотые молнии, «весело и благосклонно», пешим связным «Языческих идолов он велел разрушить повсеместно, так как ясно понял, что наделение земными благами во власти истинного Бога, а не демонов».
      «Итак, таким был император в мире и войне, — радостно комментирует набожный епископ Феодорит, — всегда молил Бога о помощи, и всегда она ему оказывалась». Правда, скоро он умер, 17 января 395 г, 48-ми лет, от водянки. (А другие императорские питомцы Амвросия достигли едва ли половины этого возраста). Однако и на смертном ложе он «больше думал о благе церкви, чем о своей болезни», — сообщает Амвросий, который во время торжественных похорон и в погребальной речи в Милане — само собой перед войском — восхвалял смирение и милосердие государя, назвал его идеальным образом христианского правителя, а итогом его жизни якобы последние слова «Я любил», естественно, в смысле Павла, согласно которому любовь — исполнение законов. В то время как по словам Феодорита император умирая рекомендовал «совершенное смирение». «Так как благодаря этому, — сказал он, — мир будет сохранен, война закончится, враги будут обращены в бегство». На логику церковных деятелей едва ли можно надеяться. В XII-м веке высокородный епископ Отто фон Френзинг, чья «Chronica» считается вершиной средневековой мировой хронистики, утверждает, что после 388 г при императоре Феодосий царило «время совершенной радости и незамутненного мира».
      А когда 4 апреля 397 г усоп сам Амвросий, благоприча-щенный святых таинств (останки его покоятся сегодня, о чем он, пожалуй, вряд ли мечтал, — в одном ларе с останками «Гервасия» и «Протасия»), его борьбу продолжил новый герой.

Примечания:
172 Налог (лат)
173 Золотой искупительный взнос (лат)
174 «Гог — это реальный гот» (лат).
175 Которым обещана наша будущая победа (лат).
176 Командующий конницей (лат)
177 «В орехе», т. е. в зародыше (лат).
178 Величественного Бога (лат)
179 Вооруженные дьяволы (лат)
180 Благие наставники (лат)
181 Каждому принадлежит по праву (лат)
182 «Ограниченный, лицемерный и эгоистичный» (фр)
183 «Названия различных еретических учений» (лат)
184 Sc — scilicet — именно, т. е. (лат)
185 В отсутствие (лат).
186 Совершенно четко (лат).
187 Преимущественное право (лат).
188 Причина смерти (лат).
189 Почтенные тела святых мучеников Гервасия и Протасия (ит)
190 «Еще и сегодня вопрос не решен» (ит)
191 Видели и утвердили (лат).
192 Сверхьестественным началам (ит).
193 «Святых открытий» (ит)
194 «Характерный период культа мощей» (ит)
195 Трибуны с мечами клятвы (лат)
196 «Грешному роду» (лат)
197 «Общественное место» (лат)
198 Командующим конницей (лат)
199 Смирения (лат)
200 «Твоя кротость» (лат)
201 «Императорская власть» (лат)
202 Недостойный узурпатор (лат)
203 Неверные и святотатцы (лат)

Автор Админ 05 Ноябрь 2012, 18:03:00 1165 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 7 ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

ГЛАВА 8
УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)

«Св. Афанасий был величайший муж своего времени, а возможно, церковь, если мы все точно взвесим, никогда не обнаруживала более великого»

Аббат де Блеттеринни

«Благодарные потомки дали могущественному александрийскому епископу заслуженное имя «Великий», восточная и западная церкви почитают его как святого»

Иозеф Липл

«Любой политический вопрос направляется на теологические рельсы его противники — еретики, он — защитник чистой веры. Противники учатся у него связи богословия и политики. Он предвосхитил тип великого римского папы как род антиимператора, первый из своенравных египетских патриархов, которые освободили египтян от союза с государством»

Г Гентц

«Актеры церковной истории повсюду были те же самые, что и в общей византийской истории»

Фридрих Винкельман

«Во имя Отца, Сына и Св. Духа богословские высшие школы, папы и патриархи всеми средствами нападали друг на друга с IV-го по VII-е столетие, приговаривали, исключали из духовного звания, ссылали, пускали в ход тайные службы и пропагандистскую машину, конфликтующие направления впадали в дикий экстаз, происходили народные волнения и уличные сражения, убивали, подавляли военные мятежи; пустынники — анахореты при поддержке византийского двора подстрекали толпы, плелись интриги ради благоволения императора и императрицы, свирепствовал государственный террор патриархи восставали друг против друга, поднимались и вновь свергались со своих тронов, как только побеждал другой взгляд на триединство»

Ганс Кюнер

      Кюнер продолжает «появляются первые великие учителя церкви и святые, совершающие вопреки всем человеческом страстям, достойную удивления умственную работу, которая равно принадлежит как истории веры, так и истории духа». Однако независимо от того, что это случилось не вопреки всем человеческим страстям, но очень даже благодаря, — кто всерьез воспринимает дух, не может считать одно за два или три, а три за одно Христианская теология называет это сверхразумным, не противо- или неразумным. Она называет это таинством, не абсурдом. И если даже действительно есть многое между небом и землей, что и не снилось нашей школьной мудрости, то не следует все, что ей грезится, принимать за действительное, не стоит даже подымающую волосы дыбом бессмыслицу принимать за истину и великую тайну «Если Бог, — говорит Дидро, — от которого мы имеем разум, требует пожертвовать разумом, то он — фокусник, который все, что дает, заставляет вновь исчезнуть».

СЛОЖНАЯ СУЩНОСТЬ БОГА И ВОТЧИНА МРАКА

      Все науки, заслуживающие этого имени, покоятся на опыте. Но что мы узнали о Боге, — при условии, что он существует? В древнейшем христианстве о небесном Духе спорила друг с другом «масса представлений» (теолог Вайнель). Во II и начале III столетия тоже и явно «едва ли кто-нибудь» (теолог Харнак) еще думал о «Святом Духе». В IV веке никто не знает, жалуется учитель церкви Иларий, символа веры ближайших лет. Однако же с течением времени теологи докапывались до него все больше. Они выяснили, что Бог был сущностью (ousia, substantia) в трех лицах (hipostaseis, personal). Что эта трехликость восходит к двум «производным» (processiones) порождение (generatio) Сына Отцом а Духом «дыхания» (spiratio) между Отцом и Сыном. Что двум «производным» соответствуют еще четыре «взаимоотношения» (relationes).Отчее, Сыновнее, дыхание, становление дыхания, а четырем «взаимоотношениям» в свою очередь — пять «особенностей» (proprietates, notiones). Что, наконец, все это дано во взаимном «проникновении» (perichoresis, circuminsessio) лишь одному Богу — actus pirissimus.[163] Хотя в течение столетия и немало попотели, теологи знают, «что вся работа духа над догмой о троичности остается «неоконченной симфонией» (Анвандер), или — хотя уже и славно проникли, — «непроницаемом духовной тайной», как скромно пишет бенедиктинианец фон Рудольф, — всерьез утверждая, что ничто здесь не говорит против разума. Мы ведь не говорим три равны одному а — три лика суть сущность». Не говоря о том, что все это многократно углублялось и развивалось и может развиваться. Ведь кажется же Карлу Ранеру совершенно «само собой разумеющимся, что догматическая история (в широчайшем смысле этого слова) не останавливается и не должна останавливаться. Догматическая история, таким образом, идет дальше».
      Сейчас теологи могут многое сказать — processus in infinitum[164] — запутаннейшего понятия, особенно по догматической истории, чьи формулы веры проводили всеми средствами, в том числе всеми средствами силы. Но так как такого рода диспуты никогда не бывают чем-то иным, нежели спором о словах, так как они никогда не обладали ни малейшим опытным базисом, — именно поэтому, говоря вслед за Гельвецием, «царство теологии всегда рассматривалось как вотчина мрака».
      В этот мрак в IV столетии попытались привнести свет, причем все становилось еще мрачнее. «Каждый подозревал своего соседа, — сознается учитель церкви Василий, — дана воля любому клеветнику». Но соборы, на которых осиянные Святым Духом, пытались объяснить таинства, приносили только дальнейшую путаницу. Сам Григорий Назианский, св. учитель церкви, осыпает клерикальные конференции насмешками и признает, что они редко хорошо заканчивались, больше разжигали спор, чем смягчали, «так что я избегаю все собрания епископов, ибо еще ни на одном синоде не пережил благоприятного исхода, они не устраняют никакого зла, а только создают новое на них существует лишь соперничество и борьба за власть».
      Ориентировка была затруднена различными обстоятельствами. С одной стороны, от важнейшего собора в Никее (325 г) также как и от некоторых других съездов почти ничего не сохранялось. С другой стороны, победители запрещали оппозиционные труды, если не уничтожали. До нас дошли лишь небольшие фрагменты Ария или Астерия из Каппадокии, умнейшего арианина, — в пиле цитат из полемических трудов Правка, католические трактаты тоже часто запрещались, прежде всего — много раз — учителя церкви Илария из Пуатье (ум в 367 г) и.
     Афанасия Александрийского (ум. в 373 г). Однако это односторонняя пропагандистская продукция. А едва ли менее тенденциозные историографы V-го столетия — Сократ, Созомен, Феодорит, точно также как строго ариански (точнее евномиански[165]) мысливший Филосторгий, принадлежат кроме того более позднему поколению.
      Хорошее представление о духовной историографии этой эры и ее бесцеремонно фальсифицирующей тенденциозности дает первая обширная история церкви после Евсевия, принадлежащая Геласию из Цезареи (ум. между. 394 и 400 гг.). Еще недавно неизвестная, она восстановлена в обширных фрагментах и является тем более весомой, что стала основной моделью для историков церкви V столетия (Руфина, старейшего историка церкви Запада, Сократа и Геласия из Кизика) Геласий, (второй) последователь Евсевия, был также высоким вельможею, архиепископом Цезареи с юридической властью над всей Палестиной.
      Фридрих Винкельман очень метко охарактеризовал методы единственной обширной современной истории церкви во время споров о триединстве: полностью клишированное поношение противника. Автор — архиепископ при этом едва заботится о развитии или дифференциации. Об арианах он сообщает только факты коварства, интриг сами они не кто иные как нарушители спокойствия, «куклы дьявола, который говорит их устами». Арию Геласий навешивает клятвопреступление. Он также лжет, что не Константин, а его сын император Констанций хотел реабилитировать Ария. С другой стороны — новая ложь не ссылал Афанасия, противника Ария, более того, со всем уважением отослал в Александрию Геласий первым выдает ложь, будто Константин по завещанию сделал наследником католика Константина II, однако арианский пресвитер отдал завещание Констанцию в обмен на обещание поддерживать ариан. Таким образом епископ из Цезареи не только маскирует все негативное, обходит много из случившегося, но и просто выдумывает — без аппеляционно, вопреки истине, короче, «большой комплекс грубых исторических искажений» становится демонстративным.
      Но был ли учитель церкви Афанасий менее бессовестным, менее подстрекательским и апологетичным? Он в пух и прах разносит ариан «С кем они не обращались дурно — по настроению и произволу? Кого они так зло не отделывали, что он или жалко умирал или повреждался во всех членах? Где место, которое не обнаруживало бы какой-нибудь памятки об их злобе? Каких инаковерующих они не погубили и притом под вымышленными предлогами, подобно Иезавели?».
    Даже бенедиктианец Баур говорит о «гражданской войне между католиками и арианами», причем, естественно, как у всех истинных католических апологетов, ариане — вскоре одно из самых ругательных слов церковной истории — были едины с чертом и позорили христианские имена перед еще полуязыческим миром «отвратительными интригами, яростью преследования, ложью и пошлостью всякого рода, даже массовыми убийствами», праздник, таким образом, в том, чтобы эти ядовитые растения окончательно исчезли из мира».
      В центре теологических битв стоял вопрос был ли Христос истинным Богом, равным по существу самому Богу Ортодоксы, хотя порой и не единые в своих взглядах, признавали это, ариане, большинство всех восточных епископов с высоты своего могущества (после миланского собора 355 г) отрицали это. Когда казалось, что они победили, произошел их раскол на радикалов, аномоев, которые считали «Сына» и «Отца» совсем не равными, не подобными (anhomoios), на семиарианцев, — омоев, зачислявших себя, согласно их концепции, к более или менее уподоблявшим, и на партию, которая отвергала и тех и других и выступала за омоизм, за (намеренно смутно сформулированное) подобие относительно равенства «Отца» и «Сына», которое, однако, не означает «сущностной идентичности», никейного «homousios» Ариане и ортодоксы придерживались монотеизма. Но для ариан (без сомнения, более близких прахристианским верованиям) «Сын» был совершенно отличен от «Отца», — творение Бога, пусть даже совершенное, возвышающееся над всеми другими творениями Арий говорит о нем с величайшим почтением Для ортодоксов Иисус был, говоря словами Афанасия, «Богом во плоти» (theos sacrophoros), а не «богоподобным человеком» (anthropos theophoros), «Отец» и «Сын» образовывали одно — единственное существо, абсолютное единство, они были «homousios», единосущны. Ибо только так можно было замаскировать очевидно дву-, даже трехбожие и «Сыну», новому ведь, молиться так же, как «Отцу», которого имели еще евреи. Ариан упрекали в многобожии «у них есть большой Бог и маленький Бог».
      Однако и ортодоксам, тогда и много позднее, с трудом давалось мыслить догматически безупречно, что отметил даже богослов Грильмейер. «Иногда подчеркивание человеческой души Иисуса Христа все еще производит впечатление изрядной нежизненности». В христологии самого св. учителя церкви Кирилла, по крайней мере его пред-эдесского периода, иезуит находит «идею «совершенной человечности». Господа часто весьма мало продуманной», так что он, ошарашенный слабой действенностью Святого Духа, удивляется, «как это тяжело далось церковным кругам» «выработать синтез».
      Для народных масс Константинополя, которые там, как повсюду, теперь устремились в привилегированную, «государственную церковь», вопрос веры был, как утверждают, захватывающим, околдовывающим, христологический спор стал в высшей степени популярным, — на улицах, площадях, в театрах, как иронически свидетельствует современник конца IV столетия. «Этот город полон ремесленников и рабов, которые все — глубокомысленные богословы и проповедуют в лавках и на улицах. Если ты захочешь обменять у человека деньги, то он тебя просветит, в чем состоит различие между Богом-Отцом и Богом-Сыном, а если спросишь о цене ковриги хлеба, ты на месте получишь разъяснение, что Сын не подчинен Отцу, а если ты хочешь знать, готова ли твоя ванна, банщик тебе ответит, что Сын был сотворен из ничего».

БОРЬБА НЕ ЗА ВЕРУ ЗА ВЛАСТЬ, ЗА АЛЕКСАНДРИЮ

      Разгоревшийся интерес к религии был, конечно, лишь лицевой стороной дела.
      За столетним спором с самого начала меньше всего стояли догматические противоречия в качестве главного фокуса типичной священнической политики. «Предлог создало спасение души, — признает сам Григорий Назианский, сын св. епископа и епископ, избегавший вмешательства в мирские интересы и постоянно уклонявшийся от своих церковных обязанностей, — однако основа — жажда власти, — чтобы не сказать проценты, и налоги» Иерархические властные притязания, борьба за епископский трон, при ко торой часто забывали теологические противоречия, придавали смуте длительность и силу. Она взбудораживала не только церковь, но и, по крайней мере на Востоке, государство тоже. Не одни лишь отцы собора при случае побивали друг друга, пока в конце концов не заговаривал Святой Дух, но и миряне жестоко дрались на публике Любой серьезный клерикальный беспорядок там, — арианский, монофизитский, иконоборчество, — распространяется поверх поповских страстей и веками сотрясает всю политическую и общественную жизнь. Ибо, как сказал Гельвеций «Что следует из религиозной нетерпимости? Порча нации». А Вольтер и вовсе утверждает «Если бы можно было перечислить убийства, которые совершил фанатизм со времен Афанасия и Ария до сегодняшнего времени, то смогли бы понять, что этот словесный бой больше способствовал тому, чтобы обезлюдить Землю, чем военные столкновения» — правда, точно также это слишком часто следствие сообщества трона и алтаря.
      Но как государственная и церковная политики сплетены нераздельно, так и церковная политика с теологией. При этом, само собой разумеется, еще не было никакого официального учения о триединстве, а были лишь конкурирующие традиции К обязывающим решениям «приходя! лишь в ходе конфликта» (Брокс). Однако каждая сторона, особенно — св. Афанасий, охотно декларировала стремление к влиянию и власти как вопрос веры, так как тут всегда можно найти и обосновать обвинения Каждое политическое выступление Афанасием тут же теологизируется, каждый соперник объявляется еретиком. Из политики рождается теология, из теологии — политика «Его терминология никогда не бывает исчерпывающе ясной, дело — всегда то же самое» (Луфс). «Никогда у Афанасия речь не идет о формулах» (Гентц). Напротив, для «отца православности» характерно, что он чересчур долго оставляет свои догматические позиции неясными, более того, — все опорные слова, позднее заклеймленные как знаки арианской или полуарианской «ересей», — сам употреблял до пятидесятые годов для обозначения «истинной веры». Чтобы он, борец за Никею и «homousios», отклонял учение об ипостасях и тем самым отодвигал единство, чтобы он, оплот ортодоксии, пролагал путь даже «ложному учению», монофизитству. Поэтому католики были вынуждены в V и VI веках «переработать» догматические трактаты своего учителя церкви! Но ариане долго предлагали формулу веры, которая буквально совпадала с формулой, часто употреблявшейся Афанасием, но потом оказавшейся «арианской ересью». Так как, что уж сказал противник, то заведомо было плохим, недобрым, дьявольским, каждый личный враг — «арианин».
      Все это происходило тем легче, чем дольше свирепствовала теологическая путаница понятий, к тому же ариане еще раз раскололись (стр.308). Уже Констанций II, постепенно все более решительно симпатизировавший «всем коррумпированным епископам империи» (католик Штратман), «карикатурам на христианских епископов» (католик)рхард), настолько был сыт диспутами о «сущности» Христа, что в конце концов запретил их. Теологи постконстантиновского времени сравнивали вечно мутную войну верований с морской битвой в тумане, ночным сражением, когда друг и враг едва ли различают друг друга, однако яростно наносят удары вокруг себя, часто сбегают или перебегают, лучше всего, конечно, на более сильную сторону, причем разрешены все средства, дьявольски ненавидят, интригуют, завидуют.
      В свое время сам учитель церкви Иероним утверждал, что ни разу маленький утолок пустыни не даровал ему покоя и мира, ежедневно монахи требовали отчета о его вере «Я верую, как они того хотят, и это их не удовлетворяет. Я подписываю, что они мне предлагают, и они этому не верят легче жить среди диких зверей, чем среди таких христиан».
      Многое в хронологии арианского спора сегодня оспаривается, в том числе подлинность некоторых источников. Но его непосредственное начало — переполох, поднявшийся по поводу дебатов о триединстве около 318 г в Александрии, городе, за который боролись гораздо больше, чем за веру.
      Александрия, основанная Александром Великом зимой 333–332 гг., город поэта Каллимаха, географа Эратосфена, грамматиков Аристофана Византийского и Аристарха Самофракийского, город Плотина и позднее Ипатии, была самой значительной метрополией Востока, мировым городом с почти миллионом жителей, чья пышность уступала только Риму Александрия — великолепно расположенный, богатый, важный торговый пункт, с отменным рыболовством, высокозначимая своей монополией на папирусную индустрию, снабжавшую весь мир Александрия, где Ветхий Завет перевели на греческий язык (Septuaginta) была также и резиденцией патриархата (основание св. Марком — вымышлено, первый исторически доказуемый епископ — Димитрий I) — вообще самой крупной и могущественной епископской резиденцией внутри всей церкви, включая западную Ей подчинялись оба Египта, Фивы, Петаполь и Ливия. Эту позицию должно было защищать, укреплять, расширять Александрийские иерархи, именуемые «Рара» (папа), вскоре тоже несметно богатые, стремились любой ценой к господству над всей восточной епархией в течение IV и V веков. При этом их богословие находилось в противоречии с антиохийским, с чем тесно связан спор между обоими патриархатами о ранге, который всегда выигрывали те, кого поддерживал император и имперско-церковный престол Константинополя. В постоянной борьбе с духовными конкурентами и государством здесь впервые возник церковно-политический аппарат, похожий на более поздний римский. По его подобию, соответственно, действовали мелкие епископы, которые оплачивали каждое изменение курса потерей своего кресла или как раз выигрывали — Ни одна из бесчисленных старохристианских церквей Александрии не сохранилась.
      Патриарху Александру, возможно, лучше было бы пригасить разгоревшийся около 318 г спор вокруг ousia, сущности «Сына». Когда-то патриарх был лично связан с оратором Арием (около 260–336 гг.), на которого доносили мелетианцы, с 313 г священником церкви Баукаль, виднейшей церкви города и центра большой паствы молодых женщин и портовых рабочих Это Арий, — любезно-обходительный, ученый, сочинивший, предположительно, первые, полностью исчезнувшие песни христианского времени, — отказался от епископства в пользу Александра, более того, персонально он был меньше всего вовлечен в столкновение, разве что как представитель антиохской школы, которую он правда не основывал и не возглавлял. Во-вторых, епископ Александр (что ариане тоже поставили ему в вину) прежде защищал мысли, учения, подобные тем, которые он теперь проклял, он утверждал, что Арий разражается «день и ночь в хуле на Христа и нас» и писал о нем и последователях «Скоро именно вы приведете в действие суды обвинениями разнузданных женщин, которых вы опутали своей ересью, скоро вы создадите христианству дурную славу вам приверженными бабенками, которые без приличия и добрых нравов роятся на всех улицах» «О это злосчастное ослепление, это безмерное безумие, это тщеславное искание славы и сатанинские убеждения, которые укрепились в вашей больной душе как затвердевшая опухоль». После двух публичных дискуссий св. Александр отлучил на соборе от церкви и сослал 100 епископов Ария со товарищи, — конечно, очень согласованно с борьбой престола против привилегий своих пресвитеров — и всеохватпо предупредил о происках «лжеучителя». Он уведомил также римского епископа Сильвестра (314–335 гг.), обратился в двух энцикликах, предположительно 319 и 324 гг., к «возлюбленным и достопочтенным единообрядцам всюду», ко «всем богоугодным епископам повсеместно». Дошло до действий и противодействий. Учителя церкви предавали проклятиям Ария и признавали его Среди последних — важный ходатай при дворе, влиятельный епископ Евсевий, верховный пастырь города — резиденции Никомедии, принявший у себя сосланного друга, и епископ Евсевий из Цезареи, уже известный как толкователь Библии и истории Два высказавшихся в пользу Ария синода сделали возможными его реабилитацию и возвращение Арианская партия в Александрии становилась все сильнее, дело дошло до выдвижения антиепископов Тщетно защищался Александр, жаловался на «разбойничий притон» ариан и не был уверен за свою жизнь Мятеж следовал за мятежом, весь Египет был охвачен им и в конце концов вся восточная церковь раскололась надвое.

НИКЕЙСКИЙ СОБОР И «КОНСТАНТИНОВСКИЙ» СИМВОЛ ВЕРЫ

      Константин рекомендовал место как климатически благоприятное и обещал приятное пребывание. Созвал собор он, не то чтобы «папа». Он также открыл его 20 мая и председательствовал. Участники — данные колеблются между 220 и 318 (в соответствии с 318 рабами Авраама) — были на содержании императора и прибыли императорской почтой (как, впрочем, уже на синод в Арле) с многократно большим персоналом, с Запада, правда, только пять прелатов. Сильвестр, римский верховный пастырь, отсутствовал. Он позволил представлять себя двум пресвитерам, Виктору и Викентию, и не занял (на только поэтому) «никакого ведущего положения» (Войтович). Но император явился перед епископами «как ангел Господень с неба, излучая свет в своем блистательном одеянии, как бы лучащемся блеском в огненном потоке пурпура, и украшенный светлым мерцанием золота и драгоценных благородных камней» (Евсевий). Самих духовных отцов охраняли телохранители и приспешники, «обнажившие острые мечи». По высочайшему предписанию им было «предложено ежедневное пропитание в изобилии». Во время праздничного банкета, сообщает Евсевий, некоторые возлежали «на той же самой подушке у стола, что и император, в то время как другие покоились на подушках по обе стороны. Легко можно было бы принять это за картину о царстве Христа или мнить, будто все это лишь сон, а не действительность». О догматических аспектах (акты не велись вообще) большая часть слуг Бога имела поверхностное представление или вообще не имела его. И сам Хозяин не имел собственного интереса в этом. Уже за год до того, в октябре 324 г, в длинном послании он сообщил через епископа Осию представителям враждующих сторон, Арию и Александру, «что здесь речь идет, однако, лишь о безделице», о «задиристости бесполезного ничегонеделания». «Ни в коем случае ваше дело не стоит таких причитаний».
      Никакой особо славной роли не сыграл в Никее епископ Евсевий, «отец церковной истории». Явившись как обвиненный, он в конце концов подчинился противной партии Александра и Афанасия.
      Правда, Евсевий своей дипломатией, красноречием, своей сервильностью заслужил благосклонность императора, которому он отныне давал богословские и церковно-политические советы.
      Возможно даже, что Константин не руководил заседаниями — сильно оспариваемая проблема, — однако определял их и решал он, при этом придерживался большинства. Правда, даже ему навязал решающую формулировку, то есть, — какую предложил, такую и провел, формулировку, которой они не представляли, более того, — еще в 268 г осужденную восточной церковью на Антиохийском соборе как «еретическую»! Это было несколько расплывчатое (означающее равный, идентичный, а также подобный — от греческого homos) понятия «homousios», омоусии, единосущности «Отца» и «Сына», — «знак враждебности к науке, которая мыслила в русле Оригена» (Гентц). Даже намека об этом нет в Библии. Оно противоречило даже — доказуемо введенному самим императором — кредо веры большинства восточного епископата, однако имело корни в гностической теологии. Монархиане, другие (антитроичные) «еретики» его тоже уже использовали. Сопровождавшему епископа Александра в качестве диакона молодому Афанасию, который, конечно, «еще не использовал его в своих ранних посланиях как кредо своей теологии» (Шнеемельхер), «потребовалось 25 лет, прежде чем он с ним сдружился» (Крафт). Хотя он и утверждает, что на соборе был «открыто против арианства», но пишет об этом лишь четверть века спустя. Определение веры детально не прояснялось и не получило обоснования Император, для которого речь шла — едва ли неосознанно — о единстве, видел в споре священников только упрямство, запретил всякие богословские дискуссии и потребовал лишь признания самой формулы. «Святые отцы» (Афанасий), чье присутствие императору якобы даровало счастье, «превосходившее все другие», которых он на протяжении четверти века лелеял во дворце, ухаживал за ними, осыпал почестями, — повиновались — И еще сегодня миллионы христиан веруют в fides Nicaena, в Никейский символ веры, (который правильнее было бы, иронизирует Иоганн Галлер, назвать константиновским), — плод мирянина, никогда еще не крещенного «Веруем в Бога, всемогущего Отца и в Господа, Иисуса Христа истинного Бога от истинного Бога порожденного, не сотворенного, единосущного (homousios) Отцу и в Святого Духа».
      На Западе никейская вера даже десятилетия спустя была признана ограниченным числом верующих и в самых правоверных кругах не бесспорна. Даже учитель церкви Иларий поначалу противопоставлял ей веру крещения, пусть он потом и вернулся к никейскому вероисповеданию. Хотя, конечно, св. епископ Зенон Веронский, ревностный противник язычников и ариан, и подшучивал над кредо, использовавшим формулы, что это — «tractatus» и закон. Еще в канун V века проповеди Гваденция из Брешии или Максима из Турина не упоминают «Никею ни в одном месте» (иезуит Зибен). Еще Лютер признается в 1521 г, что он «ненавидит слово «homousion», однако в 1539 г. в своем трактате «О соборах и церкви» принимает его. Прав Гете, согласно которому «учение о божестве Христа, декретированное консилиумом Никеи для деспотизма очень полезно, даже было потребностью».
      Поведение Константина было чем угодно, только не исключением. Теперь император решал проблемы церкви — совсем не папы. В течение всего IV-го столетия римские епископы на соборах не играли никакой подобающей роли, они не были решающей инстанцией. Более того, со времен Константина существует «императорская синодальная власть». Трезво пишет церковный историк Сократ в середине V столетия «С тех пор как императоры стали христианами, дела церкви зависели от них, и самые большие соборы проводились и проводятся по их замыслам». Мирон Войтович в 1981 г комментирует коротко «Это была констатация, не содержавшая никакого преувеличения». И «Включение светской власти в синодальное бытие было признано церковной стороной в общем принципиально справедливым».
      Символ веры ариан, которые тогда противопоставляли homousios'y homoiusios (сущностно подобен), был в Никее вырван у их оратора и разорван, прежде чем был дочитан до конца. Он же «был тотчас всеми отвергнут и объявлен неистинным и сфальсифицированным. Возник очень большой шум» (Феодорит) Вообще на святом собрании, говоря словами принимавшего участие в нем Евсевия, господствовала «повсеместно ожесточенная словесная брань», — как еще часто на соборах. Жалобное и полемическое послание епископов император не распечатывая предал огню Все, кто добровольно «присоединился к лучшим воззрениям», получили «его высшую похвалу. О неповиновавшихся, напротив, он высказался с отвращением». Арий был снова осужден и (после отпадения всех его сторонников до двух — епископов Секунда из Птолемеи и Феона из Мариарики) сослан с ними в Галлию, было приказано также сжечь их книги, владение ими угрожало смертной казнью, А так как несколько месяцев спустя после этого Евсевий из Никомедии, самый значительный партийный соратник Ария, и Феогн из Никеи отозвали свои подписи и приняли у себя ариан, то и их коснулся «божественный гнев», — конфискация и ссылка в Галлию. Но два года спустя сосланные смогли вернуться в свои епископства Ария, «человека с железным сердцем» (Константин), к тому же реабилитировал следующий синод в Никее, осенью 327 г, двусмысленные объяснения «еретика» удовлетворили Константина. Но священник напрасно ждал своего восстановления в прежней должности Новый патриарх Александрии воспротивился требованию императора его первый серьезный поступок.

ХАРАКТЕР И ТАКТИКА УЧИТЕЛЯ ЦЕРКВИ

      Епископ Александр умер в апреле 328 г Афанасий, его тайный секретарь, не поспешил к его смертному одру. Как и столь многие, если не большинство руководителей церкви, он (одна из их стандартных выдумок) не стремился ни к какому высокому посту, ни к какой власти, он, подобно кандидатам в папы и XX-го столетия, демонстрировал смирение. Так что и его умирающему предшественнику подсунули изречение «Афанасий, ты полагаешь уйти от этого, но ты не убежишь».
      Афанасий, родившийся около 295 г, предположительно в Александрии, в христианской семье, едва достигнув трид цатитрехлетнего возраста, взошел 8 июня 328 г на тамошний патриарший престол, с которого его свергали пятикратно, в общей сложности на семнадцать с половиной лет Вместе с тем он был влиятельнейшим епископом на Востоке и руководителем огромнейшего церковного аппарата. Конечно, он был, подобно Августину и столь многим папам, вознесен некорректно, не без сумятицы и насилия Якобы «единодушно избранный духовенством и народом» (католик Донин), на самом деле он был оглашен и посвящен лишь семью из 54 египетских верховных пастырей, вдобавок нарушивших клятву, — мучительный факт, от которого часто зло болтливый скромно уходит «С неприятными фактами наш епископ имеет обыкновение обращаться осторожно или даже начисто замалчивать их, например, события при его выборах» (Хагель).
      Как всюду в Римской империи, церковные события и в Александрии были возбуждающими, и не только в ту пору.
     Уже во время диоклетиановских преследований дело в Египте дошло, как и в Африке при донатистских распрях, до раскола Патриарх Петр предусмотрительно исчез из поля зрения, после чего ригористичный Мелетий присвоил себе права беглого александрийца, не сумевшего устранить схизму даже своей мученической смертью (311 г). Она продолжала существовать как «церковь мучеников», несмотря на последовавшее еще в 306 г отлучение Мелетия, который, будучи сосланным на известные рудники Фаино (Палестина), имел тем не менее за собой около трети египетских епископов, 34 прелата. На Никейском соборе, ни отлученный ни полностью не признанный, он все-таки попытался в связи со смертью патриарха Александра выдвинуть своего приверженца в качестве единственного кандидата. После того как очевидно выяснилось, что из 54 собравшихся в Александрии епископов только семь, неприятное меньшинство, избрало Афанасия, тот все-таки сумел заморочить Константина единством и получить от него приветственное послание.
      Подобно, вероятно, Павлу и Григорию VII, Афанасий (один из самых спорных субъектов истории — даже некоторые даты его жизни сегодня еще противоречивы) был маленьким и слабым, «homunculus», — называл его Юлиан. Но подобно Павлу и Григорию (каждый — гений ненависти), и этот твердолобый муж Божий невзрачную внешность компенсировал чудовищной активностью. Он стал одним из самых упорных и бессовестных духовных совратителей. Конечно, католики объявили его учителем церкви — высшая честь для ему подобных, не мудрено, что к этому и факты впору «Грубая сила против противников, к которым он подбирался, дурное обращение, побои, сожжение церквей, убийства» (Данненбауэр). Не хватает еще подкупов, фальсификаций «импозантный», если выразиться словами Эриха Каспара, — но «совершенно лишен привлекательных черт» Схоже говорит Эдуард Швартц об «этой человечески отталкивающей, исторически величественной натуре», которую он подтверждает «неспособностью» «делать различие между моралью и политикой, отсутствием какого-либо сомнения в собственной правоте» Теолог Шнеемельхер тонко разделяет «церковно-политические памфлеты». Афанасия «с их исполненной ненависти полемикой и их несправедливостью» от его «догматических посланий, которые радовали сердца правоверных», и понимает Афанасия как человека, «который хочет быть богословом и христианином и, однако, всегда остается только человеком», — что очевидно означает богослов и христианин, подобно многим персонам его склада, опутывает радующихся сердцем правоверных ненавистью и ложью Шнеемельхер сам упоминает «интриги» и «насильственные действия иерархов» и справедливо находит, что картина не становится лучше «от находящихся на том же уровне действий противной стороны» (При этом звучит такой тезис «Церковная политика в конечном счете всегда несправедлива»). Но Афанасий, который оперировал «всеми средствами диффамации» и «неоднократно пересекал границы государственной измены», о чем пишет его почитатель фон Кампенхаузен, не страшился, по высказываниям современников, даже ликвидации противников. «Кровопийца» (так выразился в 355 г в Милане в том компетентный Констанций), который смеется «злобно в лицо всему человечеству». Или, как говорит его языческий преемник Юлиан маленький негодяй, мнящий себя великим, когда он рискует своей головой. Или, как резюмирует католик Штюк «Его жизнь и деяния — исполненная значения часть церковной истории».
      И вот александрийский «папа», — да при том, возможно, первым, — протрубил боевой клич свобода церкви от государства, первым, — если отвлечься от того, что перед этим уже донатисты спрашивали что общего у императора с церковью? Но подобно им и Афанасий воскликнул так лишь потому, что государство, государь противостояли ему. Так как святой, естественно, оценил на себе гнет и силу, он был «часто безудерждым так же, как его противник» (Фогт). Почитаемый как «патриарх ортодоксии» св. Епифаний (чье религиозное рвение по общему признанию зло контрастировало с его рассудком; свидетельствует об Афанасии «Если оказывали сопротивление, он использовал силу». Но когда сила настигала его самого, как в 339 г при вступлении в Александрию арианца Григория, то он заявлял Епископ никогда не должен навязываться защитой и силой мирских наместников». Когда сила настигала его самого, то он патетически проповедовал (как в 357–358 гг., во время бегства от чиновников Констанция) толерантность и предавал проклятью принуждение именно как знак ереси.
      Но это всегда оставалось политикой церкви, — при собственной подневольности проповедующей терпимость, свободу от всякого притеснения, а будучи в большинстве, во власти, — не останавливающейся в испуге перед принуждением и подлостью. Ибо церковь, прежде всего католическая, никогда не стремилась к свободе, принципиальной свободе, но постоянно лишь к свободе для себя. Никогда она не стремилась к свободе других. Более того, якобы во имя веры, фактически во имя собственного господства она разрушает всякое сознание и потребность свободы и всегда, насколько она может, нетерпеливо требует от государства защищать ее «права», подрывать права человека, — и это проходит через все века.
      Когда католическая церковь была государственной, Оптат из Милева одобрял в 366–367 гг. подавление «еретиков» и кровавую расправу над ними армии «Почему, — спрашивал святой, — это должно быть запрещено — мстить за Бога смертью виновного? Хотят доказательств? Ветхий Завет кишит ими. Как можно не думать об ужасных примерах» — и, конечно, под рукой не оказывается письменных текстов. Но когда господствовали ариане, католики выступали защитниками религиозной свободы «Церковь грозит ссылкой и тюрьмой, — жаловался св. Иларий, — она хочет привести к вере принуждением, она, о которой раньше думали в ссылке и тюрьмах. Она прогоняет священников, она, которая ширилась священниками, — гонимыми. Сравнение ныне потерянной церкви прошлого с тем, что мы имеем перед глазами, вопиющее». Таким же образом взывал Афанасий к императору Константину, который ладил с католиками Правда, когда Констанций поддерживал ариан, Афанасий сражался за libertas ecclesiae, политика императора была «неслыханной», он стал «покровителем безбожности и ереси», предтечей Антихриста, так сказать дьяволом на земле Афанасий не колеблется ни на мгновение тяжко оскорбить его персонально, обозвать его человеком, лишенным всякого разума и дарования, другом преступников — и евреев «Речами, копьями и солдатами не возвещают истину, — проповедует он — Господь ни к кому не применял силу». Даже иезуит Зибен добавляет «Признание такого рода из Афанасия выдавили невзгоды преследования. С тех пор как никейская партия стала в чести и пользовалась вниманием императора, такие тона перестали раздаваться». Но тот же самый Афанасий тому же самому императору мог, если уж он надеялся благодаря ему вновь обрести епископское место, плести прямо-таки панегирические гирлянды, новыми и новыми определениями славить его человечность и мягкость, просто чествовать его, как Христа, испокон веку исполненного божественной любви. В своей «Apologia ad Constantium», опубликованной в 357 г, он пресмыкается перед монархом отвратительным образом. Уже в 358 г, в своей «Historia Аriапоrит ad monachos» он осыпает его гневом и ненавистью. Афанасий раз от разу изменяет свой взгляд на императора и империю, он приспосабливается, он оппонирует — в соответствии с положением, по потребности. Во время своей третьей ссылки он обдумывал даже открытый мятеж против своего (христианского) господина. Однако ранняя смерть Констанция сберегла ему возможность сделать последовательные выводы из таких размышлений.

ДАЛЬНЕЙШЕЕ НАВЕТНИЧЕСТВО АФАНАСИЯ, ПОДДЕЛКИ И СМЕРТЬ АРИЯ

      Как и императора, Афанасий, естественно, атакует и поносит Ария.
      Он непрерывно говорит о «безумии» Ария, его «заблуждении», его «жалких, безбожных речах», его «отталкивающих и пропитанных безбожием шутках». Арий — «обманщик», «безбожник», предтеча «Антихриста». Точно также он неистовствует против всех других «лицемеров арианского безумия», «злонамеренных», «любящих спорить», «врагов Христа», «безбожников, целиком впавших в неразумие», «силков дьявола» Все, что говорят ариане — «глупая болтовня», «наваждение», «просто химеры и измышления» Им приписывают «лицемерие и самохвальство», «бессмысленный и глуповатый вздор», «бездну неразумия» и вновь и вновь «безбожность» «Так как божественные послания для них закрыты, и со всех страниц они обличены ими как глупцы и враги Христа». Он даже утверждает, «что ариане со своей ересью лишь видимо борются против нас, но на деле ведут борьбу против самой божественности». «Они знают, — пишет в 1737 г Фридрих II Прусский саксонскому посланнику фон Суму, — что обвинение в безбожности последнее прибежище всех клеветников».
      Но Афанасий бесцеремонно срамит как «арианина» любого личного противника, даже (исторически совершенно ложно) все антиохское богословие. Кто только воспротивился ему, «того он обвиняет тоном высшего возмущения явным еретиком» (Деррье) Святой учитель церкви, хвастающийся «Мы христиане и умеем ценить Евангелие Спасителя, высказывается о христианах других убеждений «это рвота и мокрота еретиков», подстрекательски заявляет, «что все их учение побуждает к преступлениям», что они это учение «носят всюду с собой, как грязь в кармане, и выплевывают его, как змеи свой яд». Однако ариане даже превзошли «в своем оскорблении Христа предательство евреев» Худшее едва ли можно сказать «И так ходят несчастные кругом как жуки и ищут со своим отцом, дьяволом, предлоги для своей безбожности», при этом занимая у евреев «богохульство», у «язычников безбожие».
      Ибо — Афанасий «не просто мужественный защитник ортодокссии удачливейший адвокат никейской веры», нет, «Афанасий оправдывает христианство» «в противовес язычеству и иудейству глубоко обоснованным и счастливым образом». Это означает, что защитник vera fides,[166] «духовная великая держава в церковной жизни тех лет» (Липпл), забросал и евреев, и язычников дерьмом, как и все, что ему не подходит «Безумие» ариан именно «иудейское», «иудаизм под именем христианства», «извращенность теперешних иудеев». Ариане делают то же самое, что и евреи, «пытающиеся убить Господа», «потерявшие свой разум», «еще злее, чем дьявол». И язычники разговаривают точно так же «клеветническим языком», они «омрачены», «глупцы», «пьяницы и слепцы», полны «невежества», «тупоумства», «ослепления идолами», «идолопоклонничества», «забытости Богом», «безбожности», «лжи», они могут стать «губительными» et cetera, et cetera.
      Мы уже знаем это христианское рвение и злобствование по отношению к другим религиям. И это остается одинаковым во все времена. То, что Афанасий при этом не только бессовестен, но и, возможно, многому верит в том, что проповедует, делает все еще хуже, опаснее, требует еще и фанатизма, нетерпимости, твердолобости, уверенности в собственной правоте от того, кто не сомневался в себе, возможно, ни разу в своем деле, своем «праве».
      Скандальные выборы святого привели к выдвижению антиепископа, а во многих местах к таким уличным битвам, что император Константин в 332 г, задетый жалким спектаклем детей Бога, письменно обвинил католиков Александрии, что они ни на волос не лучше, чем язычники! Посланец Афанасия, пресвитер Маларий, разрушил в мелетианской церкви Мареоти епископский трон и опрокинул алтарь, при этом чаша причастия разлетелась на куски. И Афанасий сам проводил «свойственную ему политику умиротворения» (Фельк) — побоями, заключением в тюрьму и изгнанием мелетианцев. (Лишь недавно обнаруженный папирусный документ подтверждает эти обвинения). Однако преемник Мелетия Иоанн Архаф утверждал даже, что епископ Арсений по приказу Афанасия был привязан к столбу и заживо сожжен. Так что святой вынужден был давать ответ при дворе, а также на двух синодах У императора ему это, однако, удалось. А на имперском синоде в Тунисе летом 335 г, где ему инкриминировали события во время выборов, несправедливое взимание налогов в его огромной церковной провинции, неуважение цезарийского синода, многочисленные акты насилия, разврат и другое, даже предъявили отрубленную руку «убитого» Арсения, он, правда, вынырнул совместно с многими прелатами и с самим объявленным убитым Арсением (который смог продемонстрировать и вполне здоровые руки). Однако противостоящие епископы лишь обзывали его «колдуном», говорили о «наваждении» и порывались «его разорвать и прибить» (Феодорит).
      На самом же деле синодальная комиссия по расследованию — не то чтобы руководимая императорским comes Дионисием, как утверждает Афанасий, но, дабы, по меньшей мере, воспрепятствовать худшему, — контролируемая согласно приказу, «действительно старалась», как считает современный теолог, внести ясность в темное дело Запротоколированы также показания, не согласующиеся с обвинительным посланием «Тем самым, хотя легенда об акте насилия во время богослужения была разрушена, факт вторжения, опрокидывания алтаря Макарием и разбития чаши, конечно, подтверждались» (Шнеемельхер) Афанасий тогда даже покинул город, чтобы избежать подчинения. Однако ариане или (и) евсевиане всегда защищали как законное последовавшее 10 сентября и подтвержденное Константином отстранение, до смерти Констанция оно служило правовым основанием для наступления на иерархов. Но придворный епископ Евсевий, один из смертельных врагов Афанасия, теперь приобретал все большее влияние на императора, особенно на его сводную сестру Констанцию, убежденную христианку и приверженку Ария. Евсевий теперь систематически выбивает своих противников из седла, так что ариане (из которых многие, особенно самые влиятельные, хотя и не представляли первоначального учения Ария, однако же и никейскую формулу тоже) все больше владели полем боя, а епископы католиков откочевали в изгнание, в том числе Афанасий, угрожавший, говорят, в конце концов забастовкой портовых рабочих, блокировкой поставок египетского зерна Константин, симпатии которого к католикам постепенно охладевали, отправил его 7 ноября, неделю спустя по прибытии в Константинополь, не выслушав, не обратив внимания на просьбу самого св. Антония, на другой конец Римской империи, в Трир (на виллу, постоянно избираемую как место ссылки клерикалов).
      Епископу города он приказал вступить, с Арием в связь. Однако в константинопольском патриаршем кресле с 336 г сидел Павел, близкий и едва ли менее жестокий друг Афанасия. И именно в Константинополе в 336 г Арий умер совершенно неожиданно, таинственной смертью на улице, якобы направляясь на причастие, скорей уж, возможно, возвращаясь с него для католиков Божий суд, для ариан убийство Двадцать лет спустя Афанасий утверждает в невероятно детализированной истории, будто Арий умер благодаря вознесению молитвы местным епископом лопнул пополам в общественном туалете и исчез в фекалиях — «отвратительная легенда» (Кюнер), «лживая история» (Крафт), «которая с тех пор принадлежит к неприкосновенному запасу общедоступной полемики, однако для критического читателя, самое большее, кажется уведомлением об отравлении» (Литцманн).
      Тот, кто затаскивает мертвого врага буквально в дерьмо, — способен ко всему, не только как церковный политик, но и как церковный писатель. Хотя именно у последнего такой эксперт как Шварц отмечает «стилистическую неспособность», а Душез сухо констатирует «Ему было достаточно уметь писать». Однако квазилитературным талантом владел и «отец православности», он же «отец научной теологии» (Диттрих), удостоенный прилагательного «великий» учитель церкви он был великим фальсификатором перед Господом. Он не только разукрасил свою Vita Antonii (сыгравшую роль при обращении Августина, ставшую образцом для всех греческих и латинских житий святых и столетиями вдохновлявшая Восток и Запад на монашество) чудесами одно глупее другого, но сфальсифицировал первоисточники, так сказать, в худшем стиле Удивительно ли, что под знаменем известного фальсификатора в свою очередь были сфальсифициронаны «бесчисленные» послания? (Теолог фон Кампенхаузен предпочитает сказать «поставил под защиту своего имени»).
      «Оставь живущим мысль, что твой образ жизни достоен, достопочтенный отец» — подбодрил однажды св. Василий св. Афанасия. И тот оставил фальшивку, с одной стороны, для клеветы на Ария, с другой, — для собственного оправдания.
      Длинная эпистола, объявленная письмом императора Константина к Арию и арианам, исходит, по крайней мерс в большей части, от нашего учителя церкви. В нем он забрасывает — превосходящего его и духовно — Ария наглыми инвективами «висельничья петля», «жалкая фигура», «безбожный, злобный, коварный», «злодей», «враль», «дурак» и т. д. А в другом послании, сочиненном Афанасием — пятнадцать лет спустя после смерти Константина, целиком от его имени, — он хотел бы видеть тотчас наказанными смертью (без апелляции и помилования) всех, кто сохранил хоть один трактат Ария.
      Письмо Константина Тирскому собору (335 г), слраведливо отправившему Афанасия в отставку, учитель церкви сфальсифицировал дважды.
      Именно факт, что высоко почитаемый каждым христианином первый христианский правитель был его противником, можно поставить в вину патриарху и воспринять как тяжкий позор. Так что он смягчил в мнимом письме Константина жесткий приговор владыки — вначале осторожно и выдав его за следствие политической клеветы Вряд ли он мог пойти дальше в этой первой версии, содержащейся в его «Apologia contra Arianos», обширном собрании документов вместе с комментариями, примерно десятилетие спустя после смерти Константина его церковно-политическая позиция была в общем еще известна. Но в более позднем «Syndicum», когда ни один свидетель больше не мог обвинить Афанасия во лжи, он делится совсем другим письмом, где император прямо заявляет «Мы увидели человека столь униженного и оскорбленного, что были охвачены невыразимым сочувствием к нему, так как мы знали, что это был тот самый Афанасий, чей святой взгляд был в состоянии вызвать благоговение перед Всевышним у самих язычников» Св. фальсификатор заставляет далее императора уверять, что дурные люди его, Афанасия, оклеветали, но вся ложь была опровергнута, «и после этого он был найден невиновным во всех тех делах, был послан на родину со всеми возможно большими почестями и отдан в мире правоверному народу, которым он руководил».
      На самом деле Афанасию, который и впредь не отступал «ни перед какой фальсификациией» (Клейн), удалось вернуться в Александрию лишь благодаря смене трона после смерти Константина 23 ноября 337 г.

«ПОЛЕ БИТВЫ» АЛЕКСАНДРИИ ПРИ ПАТРИАРХАХ АФАНАСИИ И ГРИГОРИИ

      Освобождение Афанасия в июне из западной столицы Трира, которая его триумфально приняла и соответственно лелеяла, было первым правительственным актом Константна II — «непохвальное правонарушение и тяжкое оскорбление не только для Констанция, но также для епископов, вынесших в Туре приговор» (Швартц). (О соборах Афанасий думал, естественно, как о власти. Соборы всегда были хороши, если высказывались за него, causa Афанасия, причем он постоянно хвастается большинством, «Если сравнить именно количество с количеством, то участники синода в Никее в большинстве по отношению к участникам отдельных синодов». Или «Решение в нашу пользу одобрили [в Седрике] более чем 300 епископов». И в то время как для Никеи имелся «здравый повод», — соборы ариан «насильственно собирались» лишь «из ненависти и вздорности») Долгое обратное путешествие репатриант использовал теперь, чтобы насадить в Малой Азии и Сирии мир на свой лад, то есть помочь католикам снова стать у власти. Поэтому повсюду после его вербовочной поездки — контрепископы, раздоры, новые расколы. Потому что «Где были налицо контрепископы, там регулярно дело доходило до свалок и уличных побоищ, после которых иногда сотни трупов покрывали мостовые» (Зеек).
      Так как и остальные сосланные поспешили к родным очагам, то правоверность вокруг расцвела. Вначале очищали — часто основательно — замаранные «еретиками» церкви, не partout,[167] как у донатистов, соленой водой. Эти католические епископы вели себя неподобающе. В Газе верховный пастырь Асклеп велел разрушить «оскверненный» алтарь. В Акиле епископ Маркел сорвал с тел своих противников священнические одежды, повесил им на шею «оскверненные» профторы и выгнал из церкви. В Адрианополе епископ Люций скормил собакам хлеб для причастия, — а позднее отказал возвратившимся из Сердика восточным участникам собора в причастии, даже якобы натравил на них жителей города; поэтому Констанций для восстановления спокойствия велел казнить десять рабочих из имперского оружейного арсенала Естественно, «передовые борцы никейской ортодоксии» (Иоанн) вновь прошествовали в ссылку. А Афанасий чествовал всех этих и других героев своей партии «Анкира печалится о Маркеле, пишет он, — Газа об Асклепе», а Люция ариане «неоднократно» «заковывали в цепи и так замучили до смерти».
      В своем собственном епископском городе, египетской метрополии, «настоящем поле битвы» (Шультц), пребывали теперь два патриарха, Пист — епископ ариан, которому Афанасий неоднократно приписывал «безбожность», и как раз он сам. Полицейским и военным вмешательствам, ссылкам, поджогам, экзекуциям едва ли был виден конец, при этом Афанасий не боялся постоянных утверждений, что народ города единодушно стоит за него, хотя скорее было наоборот.
      Первый, так сказать, служебный поступок репатрианта в конце ноября 337 г. он отнял определенные императором зерновые поставки для снабжения ариан у всех приверженцев своих противников, чтобы, очевидно, увеличив прибыль, заманить новых бойцов в свою палочную гвардию. Поддержало его и выступление — со множеством чудес и антиарианскими акциями — вызванного из пустыни учителя, св. Антония Зимой 338–339 гг. ариане, считавшие своего епископа Писта слишком индифферентным, возвели в высшей степени неканоническим способом в контрепископы пресвитера Григория из Каппадокии, после того как Евсевий из Эмесы, поблагодарив, отказался Епископ Пист исчез бесследно Патриарх Григорий, ученый господин, чью большую библиотеку ценил будущий император Юлиан (а после смерти Григория приказал разместить ее в Антиохии), въезжает во время поста, в марте 339 г в Александрию. Его сопровождают военные и Филагрий, губернатор Египта, надежный и в Александрии очень любимый человек, назначенный императором по просьбе городской депутации Ариане, мелетиане, язычники и евреи объединенно штурмуют католические церкви. Церковь Диониса охватывает пламя (синод в Сердике обвиняет в поджоге Афанасия) Католиков сурово преследуют, имущество конфискуют, монахов и святых дев избивают, сажают в кутузку, перед изображениями богов ставят свечи, крещальня служит купальней Афанасий, вспомнивший о старо- и новозаветных страданиях, о страданиях Христа тоже, еще до этого освятил свою паству в церкви Феоны во укрепление к наступающему сражению и призвал к мятежу. Потом он спрятался в безопасное место и, очевидно, организовывал из своего тайника новые волнения к Пасхе. Однако в середине марта 339 г он бежал в Рим, вновь с уголовным обвинением в свой адрес, направленным всем трем императорам, с инкриминацией «ужасных преступлений».
      (Лишь в этом единственном случае он, впрочем, не смог, как обычно при своих ссылках и путешествиях, исполь — ювать императорскую почту. Он избрал морской путь) Его сторонники сверх того сжигают церковь Дионисия, второй по величине «Божий дом» в Александрии, избежавший таким образом, по крайней мере «еретического» профанирования.
      В то время как епископ Григорий с помощью государства наводит строгий порядок, Афанасий вместе, с другими свергнутыми церковными князьями отсиживается у епископа Юлия I в Риме, приверженном почти со всем Западом Никейскому собору. И в первый раз в истории церкви отлученные восточным синодом прелаты добиваются своей реабилитации западным епископским судом. Поименно мы знаем из них наверняка только Афанасия и Маркелла из Анкиры, уже упомянутого осквернителя священников и профтор. После доказательства «правоверности» Юлий I по всей форме принял его и других беглецов в Communio своей церкви. И здесь, в Риме и на Западе, который приобретает решающее значение для афанасьевской политики силы, он домогается «раскола имперских половин» (Гентц), что синод 343 г в Сердике действительно приносит Ариане, разъяренные римским вмешательством, «в высшей степени удивленные», как гласит их прощальный манифест в Сердике, подвергли епископа Юлия I, «источник и предводителя зла», отлучению от церкви. И в то время как Афанасий в духе своего «causa» подстрекал и использовал одну половину империи против другой, так что спор о власти александрийского епископа становится спором о господстве римского, — кротость на Востоке поднимается ко все новым высотам.

АНТИОХИЯ И МЕЛЕТИАНСКИЙ РАСКОЛ

      Расколы издавна раздирали большую патриаршую резиденцию Антиохии — сегодня турецкая Антакия (28 000 жителей, среди них 4000 христиан), больше не подозревающая, чем она когда-то была, столица Сирии, после Рима и Александрии со своими 800 000 жителей третий по величине город Римской империи, «метрополия и глаза» христианского Востока Восхитительно расположенная недалеко от впадения Оронта в Средиземное море, замечательно отстроенная любившими пышность сирийскими царями, известная великолепными храмами, церквами, колоннадами, императорским дворцом, театром, банями, стадионом, важнейший военный центр Антиохия играла в истории новой религии большую роль с самого начала. Это был город, где христиане получили свое имя (от язычников, от которых они заимствовали все, что не взяли от евреев), город, где Павел проповедовал и уже спорил с Петром, где агитировал Игнатий, где работала созданная Лукой, мучеником, богословская школа в христологическом конфликте, так сказать, «левое крыло, всюду наложившая отпечаток на церковную историю столетий, пусть даже большинство этой школы (сам Иоанн Хризостом принадлежал к ней) временами и целиком впадало в ересь. Антиохия, где заседали многие соборы, большей частью арианские, где в 362–363 гг. имел резиденцию Юлиан и написал свое полемическое послание «Против галилеян», Иоанн Хризостом явился в мир и покинул его Антиохия стала важнейшим бастионом для распространения христианства, «головой церкви Востока» (Василий) и резиденцией патриарха, которому подчинялись в IV веке церкви политической епархии Востока, пятнадцать церковных провинций с, примерно, 220 епископствами. Уже оправдывало себя сражаться «за Бога», это происходило там и сям в христианских храмах города Антиохия со своим очень внушаемым, шатким населением была полна интриг, волнений прежде всего с тех пор как ариане сместили св. патриарха Евстафия, ревностного апостола Никеи, за «ересь», за безнравственность и подстрекательство против императора Константина, который сослал его до его смерти. Однако в это время здесь была и мелетианская схизма, продолжавшаяся как — никак 55 лет, с 360 по 415 г, при случае — три-четыре претендента, боровшихся друг с другом и раздиравших враждой как восточную, так и западную церковь павлиниане (интеграл — никейцы), никейцы, полу- и полностью ариане.
      «Само здоровое тело церкви» (Феодорит) там было долго расчленено ведь иногда действовали не только две католические партии, но и два католических епископа «Что их отделяло друг от друга, — предполагает Феодорит, — было единственно и только сварливость и любовь к своим епископам. Да, не раз смерть одного из епископов приводила к концу раскола».
      Во время мелетийской схизмы Афанасий совместно с египетским епископатом решились, чтобы арабский епископат, Рим и Запад в конечном счете сделали епископом для (небезупречно освященных) павлиниан Антиохии Люцифера из Кальяри — того Люцифера, который потом создал свое собственное тайное собрание против католической церкви Против этого был почти весь Восток, в том числе «три великих каппадокийца», учителя церкви Василий, Григорий Назианский и св. Григорий Нисский, страстным последователем которого — благодаря св. епи скопу Мелетию, неоднократно ссылавшемуся на долгие годы арианским императором Валентом, — был учитель церкви Иоанн Хризостом (После смерти Мелетия он оставил его партию, но не примкнул и к павлинианам). И отец церкви Иероним был в смущении «Я не знаю Виталия, я отвергаю Мелетия, я ничего не знаю о Павле». Сам Василий, положивший начало переговорам с Римом, под конец раскаивался, что вообще связался с «высоко тронными» римлянами. А еще во время помпезных похорон св. Григорий в присутствии императора натравливал: «Прелюбодей (Павлин) тоскует о брачной постели Христовой невесты (это — уже выданная Мелетием замуж антиохийская церковь), однако невеста осталась непорочной» (Для Павлина «Отец», «Сын», «Дух» — одна единственная ипостась, для Мелетия — три, как и для трех каппадокийцев). Еще и на Константинопольском соборе 381 г среди «отцов» из-за последователей Мелетия разгорелся дикий скандал. Павлин был бы теперь единственным епископом в Антиохии. Но — избрали Флавиана. Амвросий протестовал.
      Помимо обоих ортодоксов, Мелетия и Павлина, вместе со «здоровой частью народа» имелась, однако, и «больная» (Феодорит) под предводительством радикального арианского епископа Евзоя, который повелевал почти всеми церквями города, равно как и целым рядом конкурирующих сект — массалиан, новациан, аполлионаристов, павловцев (довесок епископа Павла из Самосаты — не путать с павлинианами Павлина). И так далее До V века продолжалась «антиохийская схизма», причем город, вследствие социальных конфликтов, потрясали восстания, только в восьмидесятых годах голодающее и эксплуатируемое население поднималось в 382–383, 384–385, и 387 годах. В конце концов сирийский народ примкнул большей частью к «еретикам», якобитам в VI столетии (в 526 г Антиохию постигло землетрясение, поглотившее, по-видимому, четверть миллиона человеческих жизней) монах и священник Яков Барадай основал сирийско-монофизитскую церковь. И в канун крестовых походов патриархату Антиохии еще принадлежали 152 епископские резиденции. Однако христианские церкви и постройки города исчезли столь же бесследно, как и в Александрии.

БЛИЗКОЕ К ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ СОСТОЯНИЕ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ И УГРОЗА ВОЙНЫ С КАТОЛИЧЕСКОГО ЗАПАДА

      В конце 338 г в Константинополь отправили — в цепях, в новую ссылку — свирепого никеанца, уже ссылавшегося Константином в Понт архиепископа Павла (для ариан — убийца Ария). (Правда, сведения о его жизни и судьбе сильно противоречат друг другу. (Его преемник Евсевий Никомедский, авторитетный почитатель Ария, умирает примерно три года спустя. С императорского одобрения Павел, в то время беженец у епископа Рима, возвращается в 341 г снова домой Фанатик Асклеп из Газы, сам как раз вернувшийся (с разрешения Констанция) из ссылки, подготавливает въезд патриарха смертоубийствами, в том числе и в церквах Царит «близкое к гражданской войне состояние» (фон Хелинг) Убиты сотни людей, — еще до того как Павел торжественно вступил в город и массы взбунтовались Македонии, полуариан, его старый враг, становится контрепископом. Однако главную роль в кровавых, все более нарастающих событиях сыграл, согласно источникам, Павел Уполномоненный для наведения порядка кавалерийский генерал Гермоген (первое вмешательство военного специалиста во внутрицерковный конфликт) был загнан приверженцами католической верхушки в церковь Ирины — Мира, — а последняя подожжена Гермоген убит, его труп протащили за ноги по улицам. Непосредственно участвовали два домочадца патриарха, субдиакон Мартирий и лектор Марциан, — во всяком случае, по данным церковных историографов Сократа и Созомена Проконсул Александр спасается бегством. В Константинополе кровавые волнения тоже едва останавливают, причем были убиты сразу 3150 человек. Однако патриарх Павел, удаленный самим императором, тащится от одного места ссылки к другому, пока не умирает в Кукусе, Малой Армении, возможно, задушенный арианами, а Македоний надолго становится единственным верховным пастырем города.
      После победы ортодоксии труп Павла был доставлен в 381 г в Константинополь и похоронен в церкви, которую отняли у македониан. С тех пор эта церковь носила его имя.
      Кровавое выступление католических душеспасателей имело, можно предположить, и внешнеполитический задний план При разделе империи епархия Фракии вместе с Константинополем должна была принадлежать вначале Константу, но тот уступил ее зимой 339–340 гг. Констанцию за его помощь против Константина II. Тот между тем, разумеется, выбыл из игры, и не кажется невероятным (тезис, недавно вновь подхваченный совсем молодыми историками), что патриарх Павел должен был подготовить в Константинополе воссоединение города с западной империей.
      Во всяком случае, император Констант, поощрявший на Западе никейцев, искал политического влияния на Востоке. И не случайно епископ Юлий I Римский в начале сороковых годов подтолкнул его к демаршу. Он должен был вступиться перед Констанцием за Афанасия, Павла и других преследуемых и созвать общий собор, за что ратовали многие католики Год спустя два собора в Сердике (София), восточный и западный, взаимно прокляли друг друга (отсюда ведет дорога к до сих пор существующему с 1051 г. расколу церкви), Констант в Антиохии, тогдашней резиденции, при посредничестве епископов Винцентия из Капуи и Евфрата из Кельна выражает протест (При этом в спальной комнате пожилого кельнского верховного пастыря происходит забавный и неприятный эпизод с потаскушками, что инициатору, местному арианскому епископу Степану даже стоило должности; правда, его преемник, Леонтий был так же «коварен, как скрытые рифы моря»). Однако за этими интригами Запада против Востока стоял Афанасий. Он — защитник и соратник римского епископата. Он к тому же неоднократно выныривает при императорском дворе. Он привлекает чрезвычайно богатыми подарками дворцовых чиновников, особенно высоко уважаемого Константом Евсевия. И он же в конце концов, разговаривает в Трире с самим властителем, который хочет принудить Констанция к возвращению сосланных — даже угрозой войны. Столь же кратко, сколь и бесстыдно он пишет брату. «Если ты мне сообщишь, что отдашь им их престолы и отберешь у тех, кто их осквернил неправедностью, то пошлю мужей к тебе; но если ты откажешься сделать зто, то ты должен знать, что я сам туда прийду и даже против твоей воли возвращу им их престолы».
      Или их епископские троны или война. Соблазн кажется немалым — напасть на вечно воюющего с персами брата, тем более что персидский царь Шапур приготовился к новому штурму Нисиби. Однако в начале лета 345 г Афанасий добился в Аквилее, где он пробыл целый год, своего отзыва Констанцием. Тем не менее он вначале отправился в Трир ко двору, «жаловался» там, предъявлял «иски и протесты», короче, — пробуждал «в императоре рвение его отца» (Феодорит). Однако и Констанций в следующем послании (за которым последовало даже третье) сожалел об отсутствии епископа и приглашал «высокочтимого» «без всякого недоверия и без опасения подняться в государственную почтовую карету и поспешить к нам». Наконец, Афанасий, настойчиво призываемый Констанцием к примирительным отношениям в Отечестве, отправился летом 346 г из Трира в Рим, где снова увиделся с епископом Юлием, а оттуда дальше на восток, где в Антиохии он встретился и с Констанцием, принявшим его милостиво и велевшим уничтожить все старые акты против него. Это, однако, не помешало патриарху, как и при своем возвращении в 337 г, вновь ходить всевозможными окольными путями, плести интриги, назначать угодных ему епископов, организовать в Иерусалиме с помощью местного епископа Максима маленький синод, который вновь принял в церковную общность отлученных восточным большинством в Сердике, а его снабдил экзальтированной рекомендацией египетскому клиру, дабы облегчить возвращение.

ВОЗВРАЩЕНИЕ АФАНАСИЯ (346 г.), НОВОЕ БЕГСТВО (356 г) И ШЕСТЬ ЛЕТ ПРИБЕЖИЩА У ДВАДЦАТИЛЕТНЕЙ КРАСАВИЦЫ

      21 октября 346 г Афанасий после семнадцатилетней ссылки еще раз въехал в Александрию, где в предыдущем году умер арианский епископ Григорий, после того как он «на протяжении шести лет» свирепствовал «ужаснее, чем дикий зверь» (Феодорит). И тем победнее действовал святой, — а до устранения императора Константа (350 г) это совершенно неоспоримо. Однако так как во имя Бога все разрешено, то именно поэтому было предложено, чтобы Афанасий после убийства его западного благодетеля тайно написал его убийце Магненцию. Его войска стояли уже в Ливии, в пределах египетского патриархата. Так патриарх попытался привлечь узурпатора на свою сторону, — а позднее утверждал, что его письмо Магненцию сфальсифицировано. (А в фальсификации разбирался не только этот единственный святой). Хотя его — после того как евсевиане еще в 351 г. добивались вытеснения никейской формулы первой сирмийской (в 357-м, 358-м и 359-м гг. к ней прибавились три новые сирмийские формулы) — еще раз низвергли соборы в Арле и Милане, о чем тоже следует сказать. Ибо теперь Афанасий не был защищен никаким западным государем. Однако Констанцию все еще не удавалось изгнать александрийца. Не он, а посланец императора нотариус Диоген отступил из города четыре месяца спустя, 23 декабря 355 г. Лишь после того как появились нотариус Иларий и арианский dux Сириан и в ночь с 8 на 9 февраля 356 г «более чем 5000 солдат, которые несли при себе оружие, обнаженные мечи, луки, стрелы и дубины» (Афанасий) окружили кафедральный собор патриарха, причем были — не по его вине, как подчеркнул Сириан, — раненые и убитые, Афанасий бежал в спасительную даль. В то время как в ночной битве гибли его приверженцы, он вынужден был спасаться бегством в пустыню, к монахам.
      Но есть также деликатная версия, вполне даже с церковной стороны.
     После мировых городов Трира и Рима Афанасий обратился к чему-то, пожалуй, более интимному — девушке, примерно двадцатилетней и «исключительной красоты», как «свидетельствовал весь клир», «так что мы из-за ее красоты избегали встречи, чтобы никому не дать повода к подозрению и порицанию».
      Историю эту рассказывает не какой-то злой язычник, а Палладий, монах и епископ Геленополиса в Вифлиеме, а также добрый друг Иоанна Хризостома. В своей известной «Historia Lausiaca» важном источнике для позднейшего монашества, в целом «очень близком действительной истории» (Крафт), епископ Палладий сообщает о юной девушке, которую избегал весь клир, чтобы не провоцировать злые языки. Другое дело Афанасий. Разбуженный неожиданно в своем дворце охранниками, он схватил «одежды и пальто и побежал в середине ночи к этой девушке». Она приняла его дружелюбно, хотя и не без страха — «перед лицом состава преступления». Святой, однако, успокоил ее. Он бежал-де лишь из-за «мнимого преступления», чтобы не прослыть безрассудным и чтобы «не ввергнуть в грех тех, кто хочет привлечь меня к наказанию».
      Так деликатно. А так как взятие штурмом его кафедрального собора стоило раненых и убитых, то новое бегство вызвало на этот раз порицание даже друзей, враги же издевались, что он предохранил себя отречением в согласии с богоозаренными библейскими знаменитостями, которые уже отступались Яков от Иисуса, Моисей от фараона, Давид от Савла et cetera. «Так как это то же самое, что убить самого себя или сдаться своим врагам для убийства». Афанасий всегда умел обстоятельнейше оправдывать свое бегство. Бежать, сообщал он, было заповедью времени — «позаботиться о преследователях, чтобы они не бушевали озлобленно и при этом не стали виновными». О собственной жизни человек не думал вообще, когда он предоставил близких их coбcтвенной судьбе — подобно многим храбрым генералам в битве. Порицать это было бы как раз неблаго дарностью по отношению к Богу, неуважением его запове дей. Можно было и бегство использовать и, убегая Евангелие возвещать. Сам Господь, пишет Афанасий, «скрывалcя и убегал». «К кому тут нужно прислушиваться? К словам Господа или к вашей болтовне?».
      Не каждый, правда, убегая, находит убежище у двадца тилетней красавицы. Афанасий имел счастье или милость. «Бог открыл мне в эту ночь «Только у этой ты можешь спастись». Полная радости, она отбросила все сомнения и целиком стала собственностью Господа». (Хорошо сказано). «Она прятала вследствие этого того весьма святого мужа и в течение шести лет, пока еще был жив Констанций. Она вытирала его ноги, устраняла его отправления, заботилась обо всем, в чем он нуждался». Бросается в глаза великая святость Афанасия подчеркнута в единой связке с его долгим пребыванием у юной прелестницы, — период, впрочем, подтверждаемый и в дальшейшем. Тем не менее, сегодня считают (в пользу святого), что он приютился у девушки «лишь мимоходом». (Тету) — растяжимое понятие. Совсем в стороне от того, что совместное проживание клирика с посвятившей себя Богу девушкой, gyna syneisactos, «духовной супругой», в III и IV веках было широко распространено и включало самое тесное общение, общение в постели. Но Афанасий, естественно, был выше всяких подозрений. «Я бежал к ней, — защищается он, — так как она очень красива и молода. Так я дважды выиграл, ее святость, ибо я ей в том способствовал и [сохранение] своей репутации». Некоторые остаются всегда безупречными. (В нашем столетии будущий папа Пий XII сделал в 41-м году двадцатилетнюю монахиню спутницей жизни — до самой смерти.

СИНОДЫ АРЛЯ, МИЛАНА, РИМИНИ, СЕЛЕВКИИ И ТРАГИКОМИЧЕСКИЕ СПЕКТАКЛИ ЕПИСКОПОВ ЛЮЦИФЕРА КАЛЬЯРСКОГО И ЛИБЕРИЯ РИМСКОГО

      Падение Афанасия последовало на двух больших синодах в императорской резиденции в Арле (353 г) и Милане (355 г) под сильным императорским давлением. Напрасно быстро уменьшавшиеся приверженцы Афанасия пытались перевести его политическое дело на теологическую территорию и начать религиозные дебаты, — верная практика мастера, чистое стремление к власти, causa Афанасия, спрятать за делом веры. Неоднократно лишенный трона «отец правоверности» был вновь отстранен и проклят почти всеми участниками синода во главе с епископами Урзацием и Валентом. «Афанасий согрешил перед всеми, — сказал император, — но ни перед кем так много, как передо мной» Лишь епископ Павлин из Трира, многие годы доверенный Афанасия, отказался от подписи (в Арле, где подписались даже папские легаты, епископ Винцентий из Капуи, друживший с Афанасием почти три десятилетия, и Марцелл) и тотчас отправился в ссылку во Фригии, здесь он и оставался до своей смерти. Однако в Милане, по желанию римского епископа Либерия (после предательства его легатов в Арле) собрался новый синод, и когда народ там, очевидно, подстрекаемый своим епископом Дионисием, начал возбуждаться, император перенес место святых переговоров из церкви в свой дворец и следил из-за портьеры за заседаниями — «Моя воля — канон!» Из 300 отцов — соборян воспротивились ему целых пять — три епископа и два священника, которые, конечно, поплатились немедленной ссылкой, высокие сановники были удостоены поздравительного послания Либерия, в котором он назвал императора «врагом человеческого рода» Священник Евторпий, один из римских легатов, говорят, тоже был сослан, другой легат, диакон Иларий, — выпорот, если Афанасий не лжет, как столь часто бывает.
      Одним из пяти непоколебимых был — трагикомический курьез священной истории — епископ Люцифер из Кальяри (Калари), малообразованный фанатичный антиарианин, который почти в одиночестве принял на себя за никейскую веру многолетнюю ссылку в Сирии и Палестине. Так как священник не испытывал никакого почтения к «еретическому» императору, он заклеймил его публицистически, с богато рассыпанными библейскими цитатами, примитивными оскорблениями на вульгарной латыни как олицетворенного Антихриста и достойного адского огня. Но Люцифер поссорился и с Либерием из Рима, Иларием из Пуатье и не признал даже оппортунистические мероприятия Афанасия на «синоде мира» (362 г). Более того, отвернулся от католиков, чье богатство, беспринципность, умение приспосабливаться возмущало, и организовал из сардинцев свое собственное, существовавшее в течение V-го века священное объединение маленькое, но активное, широко разветвленное от Трира до Африки, Египта и Палестины тайное собрание Люцифер имел сторонников в самом римском клире. После его смерти (370–371 гг.) главой движения стал Григорий, епископ Эльвиры, тоже первоначально радикальный поборник ортодоксии Люцифериане, «истинные приверженцы», отвергали католиков как схизматиков, бичевали их принадлежность государству, жадность их прелатов к почестям, богатству, власти, «роскошные базилики», «изобилующие золотом, покрытые драгоценным мраморным великолепием, покоющиеся на высоких колоннах базилики», «широко распространившуюся недвижимость властвующих», — и были признаны правоверными даже строго католическим Феодосием I. И в Риме у них был епископ Ефесий, которого папа Дамасий тщетно пытался сдать тогдашней криминальной юстиции Городской префект Басс решительно отказался «преследовать католических мужей безупречного характера».
      Но господа уже позаботились сами.
      В Оксиринхе, Египет, католические священники разбили алтарь люциферианского епископа Гераклита топорами вдребезги. В Трире пресвитер люцифериан Бонос подвергся преследованиям. В Риме папистские клирики и полиция так дурно обошлись с люциферианином Макарием, что он, сосланный в Остию, скончался там от ран (Конечно, местный епископ Флорентин не захотел иметь никакого отношения к «преступлениям Дамаса» и переместил останки в братскую могилу). В Испании католики взломали церковь пресвитера Винсентия, втащили алтарь в храм под изображение бога, избили причетников священников кнутами, самого заковали в цепи и оставили умирать голодной смертью. Немного более короткий оздоровительно — исторический процесс продемонстрировал епископ Эпиктет из Чивитавеккьа. Он распял люциферианина Руфиниана на его повозке и затравил до смерти. Но епископ Люцифер Кальярский стал почитаем на Сардинии, стоявшей иногда сплоченно против большой церкви, как святой и таковым признан папой Пием в 1803 г.
      О том, что в папской истории нет недостатка в курьезах, свидетельствует и епископ Либерии.
      Напрасно посланец императора, praepositus sacri cubiculi,[168] Евсевий, известный, казненный Юлианом евнух, пытался подвигнуть Либерия к осуждению Афанасия. Ни подарки, ни угрозы, как говорят, не помогли, так что император приказал увезти римлянина ночью и доставить в Милан. Там он доказывал, как много навредил Афанасий всем, но больше всего ему. «Он не удовлетворился смертью моего старшего брата и не прекращал между тем подстрекать умершего Константа к вражде против меня». Даже его успехи по отношению к узурпаторам Магненцию и Сильвану, объяснял правитель, для него значат не столь много, «как исчезновение этого презренного Богом с церковной сцены» Видимо, Констанций даже установил высокую цену за поимку беглого александрийца, да еще просил царицу Эфиопии о помощи.
      Однако римский епископ, в отличие от своих легатов (стр.334) хотел противостоять «еретику» — императору до упора, да «за Бога претерпеть смерть» Констанций так прервал беседу «Какой частью обитаемой Земли являешься Ты, ежели Ты один защищаешь безбожных людей и мешаешь согласию Земли и мира?» «Ты единственный, кто еще держится дружбы этого подлого человека» Либерии получил три дня на размышления, но остался непоколебимым. «Законы церкви для меня превыше всего, — сказал он. — Посылай меня, куда ты хочешь». И это, — несмотря на то, что, согласно Аммиану, он был убежден в вине Афанасия. Но после двухлетней ссылки в Берёа (Фракия), промывки мозгов местным епископом Демофилом и епископом Фортунацианом из Аквилеи, Либерии капитулировал Римлянин, столь достойный удивления в Милане, «победоносный борец за правду» (Феодорит) теперь исключил (спектакль особого рода) «отца правоверности», учителя церкви из церкви и подписал семиарианский символ веры (так называемую 3-ю сирмийскую формулу, согласно которой «Сын» «Отцу» лишь подобен), выразительно подчеркивая свою свободную волю. В действительности он выкупил себе возвращение домой, он лишь стремился «из этого уныния» — назад, в Рим «Постарайтесь, если вы не хотите позволить мне опуститься в ссылке», — жалуется он в 357 г Винсентию из Капуи — и красуется дважды на равных в мартирологе Никомеда и в мартирологе Иеронима. Но перед жителями Востока мученик-папа называл своих самых страшных врагов, которых св. Афанасий при всяком удобном случае ругает последними словами, «сыновьями мира», обещал им воздаяние в небесном царстве, уверял, что он «Афанасия не защищает», что Афанасий удален от общения со всеми нами, даже от обмена письмами», «справедливо приговорен». И писал о своем полуарианском символе веры: «Я воспринял его зрелым сознанием, не возражая ни в одном пункте, его одобрил. Ему я следую, он мною соблюдается». Он вел себя так, что подлинность — совершенно гарантированная — его сильно компрометирующих писем из ссылки неоднократно, сильно и горячо оспаривалась, хотя сегодня они в самом католическом лагере преимущественно приняты. В свое же время даже учитель церкви.
      Иероним заявлял, что Либерии, сломленный в ссылке, дал «еретические» подписи.
      Впрочем, будем — вместе с Рихардом Клейном — снисходительнее к позиции римского епископа как выражению человеческой слабости, чем поведение как св. Афанасия (который дело Либерия изображает подробно, чтобы тем героичнее осветить собственную стойкость), так и св. Илария, — оба, в зависимости от потребности, отвратительно льстили государю и грязно поносили его когда, право, даже Либерии (он не должен был быть никаким папой) был достаточно мужествен, чтобы по крайней мере мертвого Констанция предать анафеме.
      Но еще и в наши дни Перикл-Петрос Иоанну выдает письма Либерия за арианскую подделку «Чего ариане не смогли достичь насилием, — утверждает Иоанну, — они представили достигнутым в четырех фальшивках, пущенных в оборот под именем Либерия». Разумеется, мы узнаем. «Стимул данному труду дал кардинал курии Амлето Джованни Чиконьяни [Рим]». Прелат вначале изучил в «личном разговоре» взгляды Иоанну, потом попросил его «ближе познакомиться с названным понятием примата в византийских источниках и изложить ему результаты». Только после этого последовало согласие «тем временем назначенного статссекретарем папства кардинала Чиконьяни».).
      В 358 г Констанций разрешил Либерию вернуться. Конечно (это было условием), он должен был управлять епископатом вместе с его преемником в Риме. Даже синод в Сирмии воздействовал в этом смысле на Феликса и римский клир. Однако потом дело дошло до таких волнений в «святом городе», что понятно выражение Илария, что он не знает, когда император совершил большее кощунство — ссылая Либерия или разрешая его возвращение.

БЕССОВЕСТНЫЕ ОТЦЫ СОБОРА И ПАТРИАРХ ГЕОРГИЙ, АРИАНСКИЙ «ВОЛК», МОНОПОЛИСТ И МУЧЕНИК

      Поучителен большой двойной собор 359 г. В мае в Римини заседали представители Запада, около 400 епископов, среди них около 80 ариан, а в сентябре в Селевкии (Силифке), близ южного берега Малой Азии, представители Востока, приблизительно 160 епископов, аномеи, семиариане и никейцы.
     Вначале сотни отцов собора, ссылаясь на Никею, отвергли требуемое Констанцием арианское кредо, при дворе решенную, церковными вождями обеих партий согласованную так называемую четвертую сирмийскую формулу, в которой значилось «Но что Сын Отцу подобен (homoios), мы это утверждаем, как то говорит и учит Священное Писание». Свидетели веры отказывались даже принимать даровое довольствие императора. Когда же выяснилось, что гот разрешит отъезд лишь после согласия всех, вновь сотни отреклись от своих взглядов и признали продиктованную государем омоистскую формулу (Слова «по сущности» и «во всем» были при этом опущены, выражения homousios и homoiusios совсем отсутствуют). «По твоему приказу (te imperante), — уверяло церковное собрание, — мы подписали символ веры, счастливые быть представленными тобой в вере».
      На синоде в Селевкие, который собрался лишь в сентябре, противостояли представители омоусиан и аномейцев, омейсианов и омеан. И здесь император тоже в конце концов провел свою формулу, по которой «Сын» лишь «подобен» (homoios), итак, даже не называется «подобным в сущности» (homoiusios) «Отцу». Заседавший в начале 360 г. синод акакиан, который поднял омоизм до вероучения и сместил руководителей — как аномеев, так и семиариан — тоже во всем получил согласие Констанция.
      Можно висеть, что епископы в сотнях случаев, раз за разом отпадали, предавали свои «святейшие убеждения», что для них (уже многократно доказано) речь шла намного меньше об их вере, чем об их кресле. Как они в Арле (353 г) и Милане (355 г) почти все отступили перед волей императора, так и 359 г. в Римини и Селевкии подписали арианский символ веры. Но едва Констанций умер, отпавшие в Римини прелаты Иллирики и Италии вновь провозгласили никейскую конфессию, в то время как галльские епископы уже в 360 г. отозвали в Париже свои подписи. А когда Афанасий 21 января 362 г вновь посетил Александрию, вскоре после этого состоялся его «синод мира», и арианам гарантировалось, если они отрекутся от «ереси», признают никеанство, сохранение их мест, то сотни епископов вновь стали католическими; конечно, предводители, которые «хитростью, — так утверждал епископ Либерии, — пытались сделать свет мраком, а мрак светом», потеряли свои кресла. Изворотливый Акакий, который еще только в 360 г, при одобрении императора Констанция, перешел к арианам, тоже вновь отпал, когда император Иовиан начал предпочитать никейское учение.
      Между тем борьба вокруг церкви продолжала бушевать Дошло до диких сцен, полицейских и воинских нарядов.
      Десятки епископов сосланы или бежали. Во многих местах правили одновременно двое, в Антиохии временами — трое.
      Но победа антиникейцев казалась верной, когда Констанций в 356 г выключил опаснейших клерикальных противников Афанасия и Илария, — по крайней мере последний не без оснований назван Сеттоном мужественным «behind the emperor's back, than in his presence.[169] Поносил он его, однако, лишь из надежного далека — как арианского «еретика», воплощение Антихриста, «дьявольский характер», «хищного волка», между тем как во время ссылки, близ императора и в ожидании аудиенции он торжественно называет его «piissime lmperator»,[170] «optim ас religiosissime anperator»,[171] жаждущим святости христианином, — хотя его вера была точно той же.
      В Александрии власть в свое время захватил Георгий из Каппадокии, арианский ультра, один из все чаще выныривающих теперь слуг Господа, связывающих со своей духовной должностью поразительные финансовые начинания.
      Патриарх Георгий овладел монополией захоронения, добился, говорят, владения содовой монополией и пытался скупить папирусные болота вкупе с египетскими солеными озерами К его религиозным проектам — любимцам принадлежало, далее, наследство — на протяжении всех столетий специальная сфера христианских спасателей душ Епископ Георгий, конечно, добивался не наследования того, что им оставляли родственники, но сам заявил императору, что все постройки Александрии должны быть общественным владением Короче, египетский примас извлекал «из руин прибыль многих людей» и, следовательно, пишет Аммиан, — «все люди без различия пламенно ненавидели Георгия».
      Хотя и посвященный в сан еще в 356 г, он приступил к действиям в Александрии лишь к концу февраля 357 г, свирепствуя ужаснее даже «чем волк, или медведь, или пантера» (Феодорит). Он приказал сечь пальмовыми прутьями — католических вдов по подошвам ног, а девушек в центре города, будто бы совершенно голых, перед пылающим костром для сожжения или поджаривать на слабом огне. 10 мужей тоже «высекли совершенно новым способом» (Афанасий), многие приказали долго жить Афанасий сообщает о разбойничьих набегах и нападениях, арестах высших пастырей, заключении в тюрьмы, ссылке свыше 30 епископов «с такой беспощадностью, что некоторые из них погибли в пути, другие в ссылке». Осенью 358 г Афанасий переходит к силе Патриарх Георгий избегает попытки убийства в церкви и вынужден бежать 26 ноября 361 г он возвращается, к своему несчастью (и к высшему благу, тем не менее), назад, не подозревая о смерти своего защитника Констанция. Его быстро заключили в тюрьму, но 24 декабря католики и язычники сообща вытащили его и вкупе с двумя нелюбимыми императорскими чиновниками, после длительных побоев, проволокли по улицам, — до смерти. Однако, если епископ Георгий совсем недавно призывал стратега Артемия, военного губернатора Египта, и с его помощью тоже преследовал язычников, брал штурмом храмы, сбрасывал статуи, грабил языческие святилища, то, естественно, к выгоде христианской церкви, которую намеревались строить. (Штурмовавшего храмы Артемия Юлиан приказал в 362 г обезглавить, за что тот почитаем как арианский мученик). Труп епископа Георгия католики и «идолопоклонники» провезли вокруг на верблюде. В течение многих часов они вымещали злость на мертвом. Потом сожгли его, а пепел, смешав со звериным, развеяли в море. И в то время как столь дикий арианский волк еще станет мучеником, именно в рождественскую ночь, Афанасий вновь возвращается домой и, наконец, умирает (после того как язычник Юлиан снова выслал его в 362 г., католик Иовиан вновь возвратил, а арианин Валент выслал в последний раз в 365–366 гг.) 2 мая 373 г в преклонном возрасте и почитаемый всеми.
      Свой престол Афанасий, видимо, предназначал для известного Петра II, расчет, однако, сделан без ариан. Они стояли за Валентом и посвятили в епископы Луку «Достойный удивления» Петр, пораженный «неожиданной войной», попадает в заключение, бежит, однако, и поспешает в 375 г в Рим. В Александрии, меж тем, епископ Лука, который выискал себе «личную охрану среди идолопоклонников» и, говорят, подобно многим, в свою очередь подражал «худшей деятельности волка», преследовал католиков, сажал испытанным образом в тюрьму, изгонял, у некоторых разрушал их дома и вновь учинял «против посвятивших себя Христу девушек невыразимо постыдные действия» Их хватали в церкви, раздевали и голыми, «какими их создала природа», гнали через город Многих, которым «добродетельные занятия придали отпечаток святых ангелов», — изнасиловали, многих «били дубиной по голове, пока они не оставались лежать бездыханными». Непокорных монахов удалили, строптивых прелатов сослали, над их паствой надругались. «Кто боролся за истинную веру, тот никогда не будет поставлен рядом с убийцами, так как их трупы остались непогребенными, кто храбро сражался, тот служит пищей диким зверям и птицам» (Феодорит). Од нако после эдикта Валента о терпимости 2 ноября 377 г Петр возвращается, а Лука будет изгнан из главной церкви.
      Однако католицизм, с тех пор как Афанасий, его «сильный человек» на Востоке, умер, уже имеет нового, не менее «сильного человека» на Западе. И он накладывает отпечаток не только на его историю, но и — больше, чем Афанасий, — на «большую» политику.

Примечания:
170 «Благочестивейший император» (лат)
171 «Наилучший и святейший император» (лат)

Автор Админ 05 Ноябрь 2012, 17:27:00 2547 просмотров Рейтинг: 0 (0 Оценки)

Том 1

О КНИГЕ. ВВЕДЕНИЕ КО ВСЕЙ РАБОТЕ
ГЛАВА 1 НАЧАЛО В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ
ГЛАВА 2 ДВУХТЫСЯЧЕЛЕТНЯЯ ВОЙНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 3 РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ
ГЛАВА 4 НАСТУПЛЕНИЕ НА ЯЗЫЧЕСТВО ИДЕТ
ГЛАВА 5 СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
ГЛАВА 6 ПЕРСИЯ, АРМЕНИЯ И ХРИСТИАНСТВО
ГЛАВА 8 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АФАНАСИЙ (ПРИМЕРНО 295–373 гг.)
ГЛАВА 9 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АМВРОСИЙ (ПРИМЕРНО 333 или 339–397 гг.)
ГЛАВА 10 УЧИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АВГУСТИН (354–430 гг.)
ПОСЛЕСЛОВИЕ

Том 2

ГЛАВА 1 КАТОЛИЧЕСКИЕ «ДЕТИ-ИМПЕРАТОРЫ»
ГЛАВА 2 ВЕРХОВЕНСТВО ПАПЫ, ИЛИ «PETRA SCANDALI» ТРИУМФ ОБМАНА И ЖАЖДА ВЛАСТИ
ГЛАВА 3 ПЕРВЫЕ СХВАТКИ И СУЕТА ВОКРУГ ТРОНА РИМСКИХ ЕПИСКОПОВ
ГЛАВА 4 БОРЬБА ЗА ПАТРИАРШИЕ ПРЕСТОЛЫ НА ВОСТОКЕ В V в. И ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
ГЛАВА 7 ЮСТИНИАН I (527—565 гг.). БОГОСЛОВ НА ИМПЕРАТОРСКОМ ТРОНЕ

ГЛАВА 7
ХРИСТИАНСКИЕ СЫНОВЬЯ КОНСТАНТИНА И ИХ ПРЕЕМНИКИ

«Императоры со времен Константина стали намного более ревностными христианами, чем до того они были язычниками»

Франк Тисс

«Таким образом, всехристианнейший император — покровитель всех христиан, он воспринимает их интересы, где бы они ни жили. Эту убежденность и обязанность взяли на себя как конституирующую часть государственного разума наследники Константина. И они придерживались этого»

К.К. Клейн

«Союз между христианством и Impenum Romanum дал гражданам Римской империи в IV-м и V-м столетиях представление о конечных вещах, о смысле и цели их собственного бытия, — таким образом, новую картину мира, которому можно было предсказывать долгую жизнь. Империю можно было рассматривать как христианский институт, и если христианство преследовало цель принести всем людям Божий мир, то империя со своей стороны преследовала цель, которая также приводила к миру»

Дэнис Хей

      Это звучит многообещающе совершенно новая картина мира, империя — христианский институт во имя мира, и императоры намного более ревностные христиане. В действительности сыновья Константина — Константин II, Констанций II, и Констант в своей тройственности, совместно с отцом, епископом Евсевием даже обозначенные как земное отражение святой тройственности, — все облагорожены «наследием веры», «божественной детскостью», «qualitas ehxistiana». С одной стороны, Константин I особо способствовал их религиозному воспитанию, они выступали «именно как фанатичные приверженцы новой веры» (Браунинг), с другой, — они чуть ли не с младенчества под руководством опытных префектов стояли в пурпуре во главе войск и тоже сражались, по пятнадцать, двенадцать, одиннадцать лет, на далеких фронтах Хорошие христиане — крутые солдаты. Идеал, который проносит через тысячелетия религия мира, никогда не приносящая мира.

УЧРЕЖДЕНИЕ ПЕРВОЙ ХРИСТИАНСКОЙ ДИНАСТИИ ЧЕРЕЗ РАСПРАВУ С РОДСТВЕННИКАМИ

      Вообще пример отца-императора оказался большой школой. Так как едва тот умер, как Констанций II — который себя чувствовал особо богословенным государем, «епископом епископов» и часто предавался половой аскезе, — велел заколоть в августе 337 г большинство мужчин — родственников из императорского дома в Константинополе обоих дядей, до того долгое время окруженных шпионами, — единокровного брата императора Константина Далмация и преследуемого ненавистью св. Елены Юлия Констанция, отца императора Юлиана. Далее — не менее чем шестерых кузенов, равно как бесчисленных отвергнутых персон двора, среди них почти всемогущего префекта преторианцев Авлавия, чья дочь Олимпия ребенком была обручена с Константом (Позднее Констанций выдал ее замуж за армянского царя Аршака III, где она и умерла от яда, который прежняя жена через подкупленного священника подмешала в вино для причастия) Были пощажены лишь, в христианском милосердии, пятилетний Юлиан (он будет убит во время похода на Персию) и его двенадцатилетний сводный брат Галл, в то время настолько смертельно больной, что и без того казался конченным (его голова упадет в 354 г в Истрии). Но так как Констанций был христианином, то и большинство его послушных мясников, солдат гвардии были христианами, из чего Юлиан сделал вывод, что «для людей нет более опасных диких зверей, чем христиане для их товарищей по религии». И как ни один церковный муж не упрекнул Константина в убийстве родственников, так ни один — благочестивого Констанция, «безусловно христианского государя» столетия (Аланд). Напротив, Евсевию резня показалась оправданной «высшей интуицией» В Констанции, метко замечает епископ, продолжает жить Константин. Он восхваляет многочисленные убийства родных и длительные войны Констанция так же, как воинские геройства и семейную резню Константина.
      Император Констанций, по Аммиану, верх жестокости, вскоре приказал епископу Евсевию из Никомедии, первому воспитателю Юлиана, никогда не говорить с ним о конце его семьи. И когда позднее Юлиан и Галл пребывали шесть лет в Мацелле, уединенной мрачной крепости в горах («и никто не мог получить разрешения приблизиться к нам», — вспоминает Юлиан, — «без серьезного учения, без свободных бесед, среди лоснящейся прислуги»), императорский тайный агент внушал старшему Галлу, будто Констанций не был виноват в смерти его отца, а искоренение его семьи — дело пьяной солдатни, над которой он больше не имел власти.

ПЕРВЫЕ ВОЙНЫ МЕЖДУ БЛАГОЧЕСТИВЫМИ ХРИСТИАНАМИ

      После резни сыновья Константина разделили добычу между собой Старший, Константин II (337–340 гг.), получил Запад — Галлию, Испанию, Британию (с резиденцией в Трире), младший, Констант (337–350 гг), центральную часть — Италию, Африку, Грецию (с резиденцией в Сирмии, ныне Митрович в Сербии), а Констанций II (337–361 гг.), который всех пережил и всем должен был наследовать, получил Восток, причем до 350 г. его столица была в Антиохии, если в тот момент он не был в военном походе.
      Но уже вскоре между старшим и младшим из-за пограничного спора дело дошло до войны. Константин II в начале 340 г неожиданно вторгся из Галлии в Италию, но попал при Аквилее, во время штурма альпийского перевала, в засаду. Генералы Константа убили его, а труп бросили в Альзу. Так как у Констанция II, что покажет следующая глава, сидели на шее враждующие христиане, а прежде всего персы на Востоке, Констант безнаказанно завладел всем Западом.
      Шестнадцатилетний юноша, властитель двух третей огромной империи, был единственным крещеным из сыновей Константина и сызмала воспитывался особенно в целомудрии, как известно, вершине христианской добродетели. Он действительно избегал женщин, но охотно пользовался белокурыми германскими мальчиками, заложниками или ранами, с которыми уезжал на охоту далеко в лес, — и одновременно издавал законы против педерастии. Он воевал также с франками и аллеманами, проводил кампании в Паннонии, Британии, наполнил католические церкви дарами, и не скупился по отношению к всюду выпрашивающим блага прелатам. Империю он эксплуатировал еще больше, чем отец. Свою постоянную нужду в деньгах он пытался преодолеть с помощью торговли должностями, повышенных налогов, инфляции, затрагивавшей только бедных. И в то время как эта финансовая политика, непреклонные дисциплинарные меры в армии и высокомерие делали его все ненавистнее, он старался ариански настроенного брата Констанция сделать послушным католиком, неоднократно даже военными угрозами.
      В империи Константа впервые дошло, еще в мягкой форме, до разрушения храмов в Риме, кары против донатистов ужесточались. Так как деньги императора их не подкупили, напротив, старый Донат их резко отверг, Констант изъял имущество упрямого клирика и передал, применив силу, донатистские церкви католикам. В 347 г он кроваво подавил восстание Багаи, казнил местного епископа Доната, а также епископа Маркула, главного святого донатистов Других верховных пастырей Макарий, императорский комиссар, прославленный католиками как «адвокат святого дела», приказал приковать к столбам и высечь Уже говорили о «макарьевских преследованиях». Многие донатисты погибли в августе от пыток в тюрьмах Многие бежали, другие были высланы. Сам Донат умер, видимо, во время насильственной перевозки к морю Имущество сосланных секвестировало государство Лишь после страшных, продолжавшихся до 362 г погромов сопротивление в Нумидии было сломлено, и католики, призвавшие императорское войско, возблагодарили Бога за вновь установленное единство.
      Между тем 18 января 350 г родившийся в Амьене генерал Магненций, сын уроженки Франконии и бритта, поставил себя в Аутуне (Лион) во главе Западной империи. Возможно, он был язычником, как внушают позднейшие литературные источники, но, вероятнее всего христианином, как можно заключить на основании отчеканенных Магненцием монет Франки и саксы поддержали его, он прибрал к рукам все рейнские города и крепости Британия, Галлия, Италия и Африка быстро признали его как императора. Он еще не продвинулся к Ливии, а епископ Афанасий, который «приписывал себе больше, чем позволяло его положение, и вмешивался также в иностранные дела» (Аммиан), собственноручно написал узурпатору, войска которого стояли уже в его церковных приходах, послание, которое он, когда его получил Констанций, многословно отрицал именем Бога и его единородного Сына и объявил фальшивкой «арианцев». Святой делал все, чтобы отмыться. Он обвинил Магненция в неверности, клятвопреступлении, колдовстве, убийстве, — однако позднее он назвал мятежника, «сатану» (опять же довольно подозрительно) царем, которого убил Констанций Крутом ненавидимый, Констант пытался скрыться в Испании, где он никогда не бывал, но, преследуемый по поручению Магненция Гайзо, с нарушением права на убежище извлечен из церкви галльского пиренейского захолустья и убит.
      Конечно, Магненций, первый германский контримператор и самый опаснейший среди всех угрожавших Констанцию узурпаторов (всего их было шесть), не мог долго радоваться своей победе. С более чем в два раза превосходящей по численности армией император двинулся с Балкан к Дунаю для «священной битвы». Согласно Феодориту, Констанций даже разрешил язычникам в своем войске креститься. И Филосторгий, продолжатель евсевиевской истории церкви, истолковывает битву 28 сентября 351 г при Мурсе (Эссег, сегодня Сисак в Югославии), пожалуй, самую богатую потерями за все столетие, одну из крупнейших человеческих побоищ в истории, именно как религиозную борьбу Магненций, скорее, проиграл ее, так как предводитель его конницы, франк и христианин Сильван перешел к Констанцию с элитой рейтаров, — вероятно, еще до столкновения. Из 116 000 солдат 54 000 пали или утонули в Драве — 24 000 со стороны Магненция, 30 000 — со стороны Констанция, который сам, однако, осторожно избегал места сражения. После того как он ловко пробудил «религиозное» воодушевление своих воинов, он вдали от выстрелов молился в капелле мучеников вместе с епископом Валентом из Мурсы, которому ангел ночью предвещал победу (Обстоятельства предоставили прелату, умному оппортунисту, который теологически неоднократно менял фронт, становился арианцем, католиком, вновь арианцем, возможность огромного влияния на благочестивого, суеверного монарха) Лишь на другой день Его Величество появилось на поле боя и выдавило перед горой трупов пару слезинок, — возможно, от радости по случаю успеха. Магненций же был изгнан в 352 г также из Италии, потерпел еще одну неудачу в Галлии, а 10 августа 353 г в Лионе, когда его дворец был уже обложен, закололся собственным мечом, убив собственноручно ближайших друзей, даже брата Дезидерия и свою мать Констанций распорядился пронести голову своего врага по стране и обезглавить множество людей. Во всех провинциях Запада его ищейки хватали виновных и невиновных и отсылали в оковах для вынесения приговора при дворе.

ХРИСТИАНСКИЙ СТИЛЬ ПРАВЛЕНИЯ КОНСТАНЦИЯ

      Император Констанций II, хотя и жесткий, энергичный, однако также коварный и полный подозрений, не только предал казни по суду многие сотни предполагаемых сторонников уничтоженного соперника, показавшихся подозрительными полководцев, младших командиров, их друзей и помощников. Нет, «religiosissimus imperator», который предпочитал подлые виды смерти, вел также непрерывно войны против персов, аллеманов, сарматов, квадов, всегда в высшей степени обстоятельно, медленно, но и добросовестно, основательно, от Мессопотамии до Рейна, часто не оставляя ничего кроме выжженной земли.
      Конечно, «Исследования римской внешней политики поздней Античности» Шталькнехта недавно подчеркнули умиротворяющие намерения императора, простую демонстрацию военной силы — с тем, чтобы обезопасить границы, его предпочтение стратегии минимальных потерь «Как только варвары просили о мире, он соглашался на переговоры и заключал договор, если они соглашались на его условия. Но кто не заключит мира, если противник принимает его условия! Шталькнехт тоже вынужден признать, что Констанций «уже недостаточную готовность согласиться с его условиями» рассматривал «как открытое сопротивление», «которое он карал кроваво», хотя и медлил, если дело было сомнительно, но наносил удар, если был уверен в успехе. В конце концов, эти исследования римской «внешней политики» между 306 и 395 гг., то есть в первом христианском столетии, не что иное как исключительно штудии единое цепи войн. При этом Констанций любил сопровож дение военного духовенства, пользовавшегося славой святости, — он, однако, относился «по-своему серьезно к заповедям христианской церкви» (Литцманн).
      Вообще, у пронырливого кабинетного политика, вокруг двора которого роилась стая епископов, было проникновеннейшее отношение к религии. Да, «первый представитель божьей благодати» (Зеек) на римском троне, который официально охотно называл себя господином всей Земли и «Моя Вечность» (aeternitatem meam), верил также, что был орудием, избранным Всевышним, и находится под защитой ангела, чьи воздушно — мерцающие контуры он сам иногда якобы видел. Еще больше, чем его жаждавший мальчиков брат, он требовал целомудрия. Сразу после кровавого дебюта правления он разделил в тюрьмах женщин и мужчин. И проклятый клиром родственный брак он — при близких степенях родства — карал смертью. Один из его указов провозглашал «Давайте всегда похваляться и радоваться вере, так как мы знаем, что наша империя скреплена больше религией, чем повинностями и работой или потом тела».
     Понятно, что этот император благосклонен к христианским священникам еще больше, чем его отец, что он снова и снова подтверждает, расширяет, умножает их привилегии.
      Если Константин освободил клир от налогов на наследство, то Констанций также от поземельного налога и платежей за государственную почту. В 355 г он запрещает предавать епископов публичному суду, «так как иначе фанатичным умам была бы предоставлена возможность их обвинять». Он также не только освободил клириков от низовой общественной службы, но и приказал: «Жены духовенства, а также их дети и их челядь, мужчины так же, как женщины, и их дети отныне и навсегда освобождены от уплаты налогов и свободны от подобных официальных повинностей». Но это движение навстречу побуждало клир (типично для всей христианской истории) лишь к дальнейшим желаниям. Так, собор в Римини потребовал, «чтобы подлежащее налогообложению земельное владение, которое по-видимому принадлежит церкви, освобождалось от всякого рода публичных платежей и все претензии были остановлены», что, кажется, на короткое время и было проведено.
      Констанций, крестившийся, как и его отец, лишь в конце своей жизни (и тоже посредством арианца, Евзоия из Антиохии), был арианским христианином. Поэтому его поносили отцы церкви, за выпадами которых, конечно, часто стояла лишь политика, даже государственная измена. Люцифер из Каларии сетует «Мы, назначенные Святым Духом и епископы, должны ли щадить тебя, которым ты волк? Кто глупее тебя». Учитель церкви Иларий сравнивает императора с Нероном, Децием и Максимианом, разумеется, его книга «Против Констанция» опубликована лишь после смерти обруганного Учитель церкви Афанасий, его главный противник, приравнивает его в многочисленным библейским грешникам, хулит его как человека, который нарушает слово, обходит законы, не способен больше отвечать за свои поступки, который еще более злобен, чем языческие императоры. Он отчитывает его как предводителя греха, сообщника преступников, антихриста «Худшие прозвища, чем данные ему Афанасием, трудно придумать» (Хагель).
      Тем не менее Рихард Клейн недавно попытался доказать, что нарисованный учителем церкви «с личною ненавистью и политической изощренностью и многими другими образ princeps Arianorum Constantius — грубое искажение правды». Образ арианина Констанция, как ни широко он был распространен, — простое клише. И в этом многое может быть верным, постольку верным, что и этим императором исходно никогда не двигала религия, но — политика, власть, как его отца, и — священники.
      Это объясняет также «миссия» индийца Феофила к арабам в 340 г.
      Так как Феофил (прибывший в Римскую империю в качестве заложника, воспитанный Евсевием Никомедским и, вероятно, им же возведенный незадолго до поездки в епископы) занимался в качестве руководителя посольства в меньшей мере миссионерскими обязанностями, чем политикой (конечно, в основе, — одно и то же). Империя имела в подвергшейся ухаживанию «Arabia Felix»[149] (Южная Аравия), где перегружались восточные судовые грузы дорогих импортных товаров, большие торгово — политические интересы, которые продвигал епископ Феофил, путешествовавший с целым транспортным флотом, подкупая шейхов. Об обращении, основании епископства, посвящении в священники, — нигде ни слова «Дома Божьи» воздвигались в силу политических или хозяйственных амбиций. Так, он построил церковь в Тафароне на Красном море, так как это столица страны, вторую церковь в Адене у Индийского океана, первой по значению перевалочной базе римской торговли с Индией, третью церковь — в устье Персидского залива, где особенно хотели привлечь население. Ведь для Констанция речь шла о влиянии на арабов и их вождей, которые лишь против воли подчинились персидской военной силе. В будущем они должны нападать не на римские пограничные области, а на соседнюю территорию, они должны быть в предстоящей войне с персами, главным противником Рима на Востоке, возможно, союзниками Рима, по крайней мере, не врагами. Таким образом, епископ — миссионер вез с собой в качестве подарков вовсе не 200 библий, но — на специально для этого построенном корабле — 200 отборных каппадокских породистых лошадей.
      Как, само собой, государственные аргументы играли для Констанция решающую роль, обнаружилось и в Армении, где он еще цезарем приобрел соответствующий опыт (стр.260).
      Когда католикос Нерсес стремился к уподоблению армянской церкви греческой и вел себя проримски, это, естественно, обусловливало более крепкую связь Армении с Западом. Тем самым это совпадало с намерениями императора. Но по мере того как патриарх все более укреплял свою силу, окружил себя тоже военной свитой и открыто перекинулся на сторону феодалов, более того, когда он резко осудил Аршака, царя Армении за убийство своего племянника Кнела и замужество жены последнего, в ответ на что царь заменил его (анти)патриархом Чунаком, — тогда, в этом жестком споре, Констанций ни в коей мере не поддержал отстраненного законного епископа. Напротив, он позволил пасть ему, которого перед тем поддерживал, примкнул к Аршаку, своему важнейшему восточному партнеру Царь как союзник против персов значил для него больше, чем католикос, которого Аршак отправил теперь в ссылку, из которой тот вернется только девять лет спустя.
      Как уже его отцу, христианство служило и Констанцию инструментом политики, не наоборот. Поэтому с началом своего единовластия он добивался церковного единства; конечно, по-другому, чем Константин с помощью ариан. Таким образом, он сослал постепенно в ссылку немало католических прелатов, среди них Афанасия, Павла из Константинополя, Илария из Пуатье Других он долго удерживал, подобно папе Либерию и Хосию из Кордобы «Что я хочу, с тем должен считаться и церковный закон», — объяснил он в Милане в 355 г. «Или вы повинуйтесь, или отправляйтесь в ссылку». А в 359 г он подчинил себе в Римини почти всех епископов Запада. Он также продолжил еще Константином начатое преследование донатистов в Африке и выступал иногда даже против арианский группы, евномиан, приказав при этом сослать 70 епископов.
      Евреев Констанций наказывает еще свирепей, чем его отец. Закон от 339-го года, называющий их «пагубной сектой», места их собраний «базарной площадью») concilinbula), запрещает всякое препятствование еврею стать христианином и предписывает за нарушение сожжение на костре. Но если еврей мог и должен перейти в христианство, то переход христианина в иудаизм император запретил и облагал это «заслуженным» наказанием, — конфискацией имущества. Брак между евреем и христианкой был строго запрещен, вообще всякий перевод женщин в еврейское «позорное общество». Евреи не должны «приобщать христианских женщин к своим порокам. Но если они это делают, они подвергаются смертной казни». В покупке языческого раба им отказано. За приобретение или содержание раба — христианина воздается изъятием всего имущества, за его обрезание — смертью. Таким образом любое еврейское производство, нуждавшееся в рабах, лишалось основ существования, — пожалуй, самый первый толчок, постепенно изгнавший евреев в денежные операции, что делает их еще более ненавистными Особенно угнетены евреи Палестины, восстание там жестоко подавлено.
      Сурово боролся Констанций и против язычников, — очевидно подстрекаемый христианской стороной.

ОТЕЦ ЦЕРКВИ ПРОПОВЕДУЕТ РАЗБОЙ И УБИЙСТВО

      Это было время, когда Фирмик Матерн радостно предвещал, что, «хотя еще в некоторых местностях умирающие члены идолопоклонства судорожно вздрагивают, тем не менее в ближайшей перспективе предстоит полное искоренение пагубного зла из всех христианских стран». Это было время, когда Фирмик призывал «Уберите прочь, святейший император, спокойно уберите прочь храмовые украшения. На монеты и в плавку тех идолов, чтоб их поглотило пламя». Это было время, когда этот муж строго наказывал государю «воспитывать и карать принуждением», преследованием «злодеяний идолопоклонства любым образом», за что он постоянно обещал Божью «награду», «приращения совершенно огромных размеров Делайте, что он приказывает, выполняйте, что он предписывает» Шультце по праву говорит, что государственная борьба против язычества «с самого начала при Константине до своего полного разворота при Констанции сопровождалась одобрением и содействием церкви». И она точно так же «энергично оказывала влияние на законодательство» (Готтлиб).
      Отец церкви Юлий Фирмик Матерн, сицилианец из сенаторского сословия, чья семья имела местожительство в Сиракузах, перешел уже открыто к христианству лишь тогда, когда сыновья Константина заявили о своей принадлежности к нему решительнее, чем их отец. В подстрекательском послании «О заблуждении языческих религий», сочиненном около 347 г., Фирмик побуждает императоров Констанция и Константа, «sacratissimi lmperatores», «sacrosancti»[150] прежде всего к искоренению культа мистерий, опаснейшего конкурента христианства культов Изиды, Озириса, Сераписа, Кибеллы, Аттиса, Диониса-Бахуса и Афродиты, культов Солнца и Митры, важнейших культов в раннехристианское время, с особенно многими и поразительными параллелями по отношению к христианству. Так как ренегат был хорошо воспитан и образован, но прежде всего еще язычником написал изысканную книгу доброжелательной «торжественной серьезности» (Вейман) об астрологии, «Matheseos libri VIII», — Обширнейший такого рода справочник в Античности, однако же впоследствии как христианин поносил почитание элементов, обожествление в восточных религиях воды, земли, воздуха и огня, то долгое время даже пытались (в первую очередь со стороны католиков) отрицать его идентичность (с 1897 г окончательно доказанную) с автором тех кровожадных тирад, дискредитированных лихорадочным, кишащим плеоназмами стилем, — католической силовой риторикой.
      Христос, ликует отец церкви, «уничтожает статуи дьявола». Он-де дьявол уже почти «преодолен», «превращен в прах и пламя» «Лишь немного недостает еще, чтобы дьявол благодаря вашим законам окончательно оказался лежащим растянутым на полу, чтобы после искоренения идолопоклонства прекратилось губительное заражение. Эта отрава исчезла. Ликуя об уничтожении язычества, ликуйте сильнее, ликуйте уверенно. Вы победили согласно боевому вождю Христу».
      Но в общем и целом до этого еще не дошло, «Religiones profanae»[151] существовали, самые большие храмы стояли, священники еще жили, язычники ревностно приходили в святилища. Потому и призывает агитатор, как ни один христианин до него, к конфискации храмового имущества, искоренению молелен, заблудших «Tollite, tollite, securi. Уберите, уберите беспощадно, святейший император, украшение храмов Пусть этих богов расплавит огонь монетных дворов или пламя металлургических заводов, все дары обратите на свои нужды и сделайте их своей собственностью. После уничтожения храмов вы, благодаря силе Бога, продвинитесь к Высшему».
      Высшее — это было христианство, — фальшивое, порочное — любое языческое учение. Язычники, разумеется, видели это наоборот. «Чем дальше, тем больше обретал почву взгляд, что с приходом христианства в мир началось всеобщее падение человеческого рода» (Фридлендер). Но не творя о намного более свободном образе жизни и мысли при язычестве, там были также, как показал Карл Хоейзель в обширном исследовании трактата Фирмика, «наряду с похотью, оргиастически возбужденными, всегда — строжайшая аскеза, забота о целомудрии, которым христиане могли только позавидовать. Точно также непристойные черты мифологии уже давно пали жертвой пуризма или продолжали существовать исключительно в гражданских одеяньях Античные религии предлагали своим приверженцам родину и защищенность. Они помогали покорять бытие, организовывали человеческие взаимоотношения и ставили экзистенциальные вопросы в наполненной смыслом целостности Большинство религиозных учений о благе, о которых ведет речь Фирмик, являются как живые духовные силы».
      Но именно этим объясняются его фанатизм, его неистовая ярость, его призывы к погрому. Как раз поэтому всякое язычество «ложно», «гнусно», «зачумлено», оно должно «на основании этих обстоятельств, святейший император, быть искоренено и уничтожено». Как раз поэтому отец церкви рекомендует «самые жесткие законы», разграбление храмов, применение «огня и железа», преследования «любым образом». Само собой разумеется, с ссылкой снова на Яхве и на Ветхий Завет. Однако до сих пор ни один христианин столь бесцеремонно не заклинал библейскими вакханалиями истребления, ни один не использовал их столь систематично для оправдания жестокости и террора. Самой семье угрожает Бог — и потомкам, «дабы не осталось ни одной части проклятого семени никакого следа человеческого рода» «Ни сына он приказывает не щадить, ни брата, и даже сквозь члены возлюбленной жены он пронзает меч мести. И друга он преследует с возвышенной строгостью, и весь народ будет вооружен, чтобы расчленить тела подлых».
      Едва церковь получила власть, она не отвергла принуждение, а использовала его, и принуждение, — это сказал теолог Карл Шнейдер, — «с применением всяческой силы» Место недавней апологетики, непрестанного призыва к религиозной свободе заступила теперь угрожающая и насмешливая речь, место идеологии мученичества и мученических романов — фанатизм преследователя, — в данном случае «могучее неистовство крестового похода» Фирмика, «доведенное до крайности превращение нехристианских религий в дьявольщину» (Хохейзель). Хотя законы и меры принуждения пришли от императоров. Но они тоже были христианами. И даже без категорических свидетельств можно принять, что книга, посвященная Фирмиком Матерном императорам Констанцию и Константу, повлияла на их антиязыческую религиозную политику, на их запрещение жертвоприношений и угрозы наказанием, — как эта политика, в свою очередь, перевернула автора христианского памфлета.

ПЕРВЫЙ ШТУРМ ХРАМА, ПЫТКИ И ЮРИДИЧЕСКИЙ ТЕРРОР ПРИ КОНСТАНЦИИ

      Таким образом, понятен пафос против язычества, дольше всего сохранявшегося у крестьян, у многих риторов, философов, в образованных высших слоях, особенно в старых римских сенаторских семьях, а отчасти даже в восточно-римском сенате.
      Указ, по-видимому 341 г, восходящий к Константу, начинался не в обычном канцелярском тоне, а восклицаниями «Суеверие должно исчезнуть. Безумие жертвоприношений пусть отправляется к дьяволу» (Cesset superstitio sacrificiorum aboleatur insania), так что в 346 г государь приказал немедленно закрыть храмы в городах, в 356 г — все храмы до единого. Все дурные люди (perditi) в таком случае больше не могли творить зла. Вслед за этим, видимо, начался христианский штурм храмов. Даже за посещение храма и «безумие» жертвоприношения, да, уже за почитание идола Констанций объявил конфискацию имущества и смертную казнь. «Кто однажды поступит подобным образом, тот должен быть повергнут карающим мечом». Тем самым Констанций первым из христианских императоров карает исповедание языческого культа смертной казнью. Имущество казненного подлежит изъятию в пользу государства. Конфискация угрожала снисходительным правителям провинций. А годом позже владыка устанавливает смертную казнь также за предсказания и астрологию. Они должны все навсегда замолчать». Конечно, и теперь еще было много язычников, в чиновничестве на высших постах, в армии еще больше, знатный и образованный Рим почти целиком придерживался старых верований. Таким образом, порой многое осталось только на бумаге. Однако законы сигнализируют о растущей нетерпимости. А к христианским пастырям массами прибывали новые овцы.
      Но, конечно, не все остается только на бумаге. По крайней мере, Ливаний, языческий ритор из Антиохии, сообщает, что Констанций «унаследовал от отца искры злых деяний и разжег из них большое пламя. Потому что он ограбил богатство богов, разрушил храмы, уничтожил все священные надписи». Ливаний добавляет к этому, что Констанций «распространил пренебрежение к языческому культу на риторику (logoi). Неудивительно оба, культ и риторика, взаимосвязаны и родственны», — а это попросту означало, что император одновременно опасался и культа и культуры язычества.
      Христианские фанатики уже посягали на алтари и храмы. В Гелиополе диакон Кирилл тем самым приобрел себе имя. В сирийской Аредузе священник Марк разрушил старое святилище (и был за это подвергнут как епископ жестокому обращению во время языческой реставрации Юлиана). В каппадокийской Цезарее христианская община сравняла с землей храм богов города Зевса и Аполлона. В Александрии при арианине Георгии пал целый ряд языческих святынь. Короче, уже — начиналось «в то время безумие веры, которое гнало даже христиан друг против друга», как пишет Иоган Геффкен, время бешеных атак на храмы. Что «приобрело достаточно преступный характер главным образом благодаря сильному разжиганию алчности».
     Правда, после того как Констанций в мае 357 г впервые посетил Рим, пантеон, храм Юпитера на Капитолии, дом Тихе Римской, он, потрясенный традициями города, отнесся терпимо, даже взял под защиту, по крайней мере, их язычество. Он подтвердил свои привилегии весталкам и предоставил для языческого праздника денежные средства. Возможно, уважению к Риму поспособствовала в данном случае могущественная староверная аристократия. Однако после таких доказательств благоволения язычество оживилось по всей Италии. А Рим остался и далее твердыней старой религии.
      Но поколение спустя положение вновь сильно изменилось. Во время посещения Рима высшим западным военачальником Феодосием его жена увидела в палантинском храме ожерелье на статуе Великой Матери. Она велела украшение снять и носила его сама. Старая женщина, последняя весталка, осудила это и, выставленная из храма, прокляла знатную воровку, и это проклятье, согласно Зосиме, даже исполнилось.
      Сильнее, чем евреев и язычников, Констанций, античный охотник за ведьмами, боявшийся любого рода чертовщины, преследовал волшебство, причем, конечно, религиозные мотивы, стало быть, антиязыческие эмоции, точно так же играли большую роль.
      В 357 г император за обращение к предсказателям, колдунам, ясновидящим, гаруспикам приговаривал к смертной казни Астрологов и толкователей снов до суда должно было подвергнуть пыткам, дабы вырвать признание вины. Даже прохождение ночью между могилами было доказательством черной магии (magicae artes). Голову уже теряли, если носили амулет. Сомнительные сны сами собой влекли процесс о государственной измене. «Кто спросил предсказателя (hariolus) о писке полевой мыши или о явлении ласки на своем пути и о сходных знаках, тот предстает перед судом и карается смертью», — утверждает современник Аммиан Марцеллин. Однако Аммиан отнюдь не безупречный свидетель он охотно раздувает и бичует поведение ненавистных ему деспотов как юридический террор.
      В 358 г император и до сих пор привилегированным членам своего окружения и свиты цезаря пригрозил за колдовство и предсказания пытками. Он даже ужесточил их при отпирательстве «виновного», которого за это должно было предать деревянному пыточному коню, кромсавшему железными когтями его бока. С верой государя прекрасно гармонировали мучительства и пытки, — как с верой столь многих христианских поколений «Истинность его христианских убеждений стоит вне всякого сомнения Христианское вероисповедание было для него не формулой, но координатором его нравственно-религиозного поведения, всей его личности» (Шультце).
      Исполненный страха и мании преследования, «нерешительности старой бабы» (Функе), Констанций II содержал огромную тайную полицию. Когда осенью 359 г в Скифополе (ныне Бет Шиан) дело дошло до процесса по поводу обращений к оракулам, жертвоприношении, вечерних прогулок по гробницам, император доверил предварительное следствие некоему Павлу по прозвищу «Tartareus» (Павел — адский огонь), «который как сдающий в наем гладиаторов, умел обделывать дела на дыбе и побоищах», и, — по Аммиану, — в Палестине наступило воистину господство страха.
      Павел, прозванный также «Catena» (цепь, насилие), родился в Испании и был, предположительно, арианином. При императорском дворе он состоял на службе как notarius, благодаря чему ездил по всей стране по специальным поручениям, прежде всего для выслеживания фактов государственной измены Возможно, что Павел еще в 345 г, при императоре Константе, преследовал донатистов в Африке. В 363 г он арестовал сторонников узурпатора Магненция в Британии, два года спустя — последователей узурпатора Сильвана Сильван, франк и христианин, соратник Констанция в битве при Мурзе, был послан для отражения германского вторжения в Галлию Загнанный врагами при дворе в угол, попавший из-за подложных документов под подозрение в государственной измене, он действительно позволил своим галльско-германским войскам провозгласить себя 11 августа 355 г императором. Но его убили уже несколько недель спустя, в церкви, во время бегства, подкупленные по поручению Констанция (отчасти германские) в час chati и cornuti. Всех друзей и сообщников Сильвана Констанций велел предать пыткам. Летом 359 г Павел дал показания против сторонников Афанасия, однако в конце 361 г, после организованного императором Юлианом процесса в Халцедоне против креатур своего предшественника, был заживо сожжен.
      Как и при выступлении против приверженцев Магненция и Сильвана, так и во время процесса в Скифополе сам нотариус Павел был исключен из судебного разбирательства, причем в конфликте с государственной властью оказались лишь язычники, большей частью убежденные язычники. Из-за этого обошли в качестве судьи даже компетентного Гермогена, — в 358-59 гг. восточного префекта он был староверующим, однажды при дворе Лициния но поручению последнего обращался к оракулам, а сверх того между 353 и 358 гг., будучи proconsul Archaiae в Коринфе, часто проводил в храме Дике[152] целые дни. Вместо него проведение процесса было доверено христианину Модесту, который оставил в живых многих солидных главных обвиняемых, зато многих неизвестных лиц велел казнить за совсем безобидные поступки, вроде ношения амулетов против малярии.
      Домиций Модест, comes Onentis, был едва ли более привлекательной фигурой окружения императора, чем Павел. Как и последний — христианин при Констанции.
      При языческом императоре Юлиане он стал язычником и за это — городским префектом Константинополя. После смерти Юлиана крещен арианином и поднимается в 370 г до имперского префекта, влиятельного человека арианского императора Валента, при котором он безжалостно преследовал католиков, подверг сильному притеснению самого учителя церкви Василия, но потом с ним переписывался. Повторяющаяся смена вер способствовала не только его карьере Еще в качестве comes Orientis — «бедный», он сумел — прежде всего в эру Валентиниана и Валента — в огромной мере приумножить свое богатство крупными поместьями.

РЕЗНЯ ПРИ ПРАВОВЕРНОМ ГАЛЛЕ

      В Палестине, месте действия скифопольского процесса, незадолго до этого уже свирепствовал Галл, племянник Констанция, избежавший в 337 г династического убийства. Он тоже — добрый христианин, с детства — ходок в церковь, читатель Библии и якобы верный супруг значительно более старшей Констанции, овдовевшей сестры императора, мегеры в образе женщины «дикая фурия, — пишет Аммиан, — жадная до человеческой крови, как и ее супруг» Галл неоднократно призывал сводного брата Юлиана к правоверности, а в 351 г, году своего провозглашения цезарем, шокировал язычников переносом мощей святого Вавилы (первое обстоятельно засвидетельствованное перезахоронение, о котором мы знаем) в известное святилище Аполлона в Дафне, чтобы таким образом его ликвидировать.
      Христианин Галл, с ранних пор любивший кулачных бойцов, которые ломали друг другу кости, позволял себе в Антиохии, своей столице, тиранические выходки акты произвола, процессы по делам государственной измены и колдовства, которые часто пренебрегали всеми правовыми нормами и вели к конфискациям, ссылкам, к жестоким пыткам и казням К этому прибавилась фанатичная борьба против язычников Целая система шпионажа опутала города Цезарь Галл («он был правоверен и остался таким до конца», — подчеркнуто Феодоритом) порой даже подстрекал народ к линчеванию неугодных подданных. А когда евреи в 352 г (вероятно, снова мессиански возбужденные) восстали против запрета владеть рабами-неевреями, напали для захвата оружия на римский гарнизон и сделали царем известного патриция (первое большое восстание при христианском императоре), правоверный Галл приказал сжечь в.
      Палестине целые города, а население уничтожить — вплоть до детей. Но и высокие чиновники становились жертвами его террористического режима. Например, Фалласий, выступавший посредником у императора префект Востока Его преемника Домициана вскоре по прибытии в Антиохию (олдатня протащила со скованными ногами по городу и просила в Оронт Его квестор Монтий кончил так же. Последовали дальнейшие убийства Ранним летом 354 г население восстало «по разным сложным причинам» (Аммиан), — прежде всего из-за голода и всеобщей нищеты. Губернатор Феофил был убит и растерзан. Наконец, Констанций заманил племянника (которому при его возведении в цезари клятвенно обещал всяческую защиту) на Запад, попросив взять с собой и его жену, «очаровательную Констанцию», которую он охотно бы увидел вновь. Галл чуял предательство, однако возлагал надежду на заступничество Констанции, которая, однако, умерла в пути от лихорадки. Его же самого монарх велел обезглавить — поздней осенью 354 г в Фланоне (близ Полы в Истрии). И пытки, топор палача или ссылки обрушил на друзей Галла, его офицеров, придворных и даже некоторых священников.
      Только смерть властителя 3 ноября 361 г в возрасте всего 44 лет) помешали столкновению и с племянником Юлианом.

ЯЗЫЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ ПРИ ЮЛИАНЕ

      Подобно брату Галлу, Юлиан тоже был пощажен когда-то во время семейной резни, затем как член императорской династии был поставлен под наблюдение вначале в роскошно обставленном доме его (умершей немного месяцев после рождения сына) матери близ Никомедии, потом в уединенной горной крепости Мацеллум в сердце Анатолии, где уже пребывал старший Галл. Недоверчивый император окружил обоих принцев целой сетью шпионов и приказал ежедневно сообщать об их высказываниях. Они жили «как пленные в персидской крепости» (Юлиан), находились практически под арестом, возможно, часто и под страхом смерти. В Никомедии Юлиана обучал местный епископ Евсевий, родственник матери Юлиана Василины, бывалый, уже знакомый нам церковник, красивший подобно многим восточным прелатам ногти киноварью, волосы — хной и имевший указание воспитывать ребенка строго в христианской религии, пресекать всякие контакты с населением и «никогда не говорить о трагическом конце его семьи».
      Вспоминая об этом, семилетний мальчик, часто впадавший в истерический плач, в страхе пробуждался, громко крича, даже ночью. В Мацеллуме, где Юлиан, окруженный почти одними рабами, находился с 344 по 350 гг., арианин Георг из Каппадокии должен был подготовить его в священники. Однако потом он был отпущен в Константинополь — город борьбы ариан и ортодоксов, в мир дикого столпотворения и шумных анафем. В конце 351 г Констанций вновь призвал его, двадцатилетнего, для учебы в Никомедии. Юлиан побывал в Пергамоне, Эфесе, Афинах, и выдающиеся учителя склонили его к язычеству. Возведенный Констанцием в 355 г в цезари, провозглашенный армией в 360 г. в Париже августом, он был объявлен умирающим бездетным властителем (в то время как обе армии уже маршировали навстречу друг другу) его наследником, после чего приступил к быстрому восстановлению политеистической традиции, эллинистической «государственной церкви» — отчасти по христианскому образцу.
      Вместо креста и безнравственного дуализма Юлиан хотел вновь утвердить определенные направления эллинистической философии и «пантеизм Солнца». Он воздвиг богу Солнца (пожалуй, идентифицированному с Митрой[153]), не высказывая пренебрежения и к другим богам, святилище в императорском дворце и заявил также о почитании себя впредь basileus Helios, императором Солнца, — в то время уже более чем двухтысячелетняя традиция. «Со времен моей юности проникло в мою душу могучее влечение к лучам бога и с самых ранних моих лет внутренний мир мой был так захвачен им, что я не только желал постоянно созерцать его, но даже пребывая под открытым небом в яснозвездную ночь, забывал все вокруг себя и удивлялся красоте неба».
      Мир привык к тому, чтобы видеть в реакции Юлиана лишь ностальгическую тоску, романтический анахронизм, бессмысленную попытку перевести назад стрелки часов. А почему, собственно? Потому что он опровергнут? Опровергнут? Задушен Я что последовало, — могло ли быть хуже? Возможно, кто знает, нехристианский мир низвергся бы в столь же многие войны, — хотя за семнадцать столетий нехристианский вел войн меньше, чем христианский. И по большей части — менее ужасные. Возможно, кто знает, и без устрашающего «Покоритесь!» природа бы подверглась тому опустошающему использованию, последствия которого мы осознали. Но в языческом мире трудно представимо все лицемерие христианского. И еще труднее мыслима его нетерпимость.
      Серьезно не оспаривается, что император Юлиан (с 361-го по 383 г), обруганный христианами как «Apostata»,[154] превосходил своих христианских предшественников в целом и в частностях характером, этически, духовно Философски образованный, многосторонне проявивший себя в литературной деятельности, личностно впечатлительных и серьезный, Юлиан, который иногда осыпал христианство насмешками, находил, что «высокая теология», в которой его самого столь заботливо воспитывали, состояла, собственно, лишь из двух ритуалов запугивать злой дух трубой и молиться. Он был не только «первый более чем за столетие император с настоящим образованием» (Браун), но и завоевал «место среди первых греческих писателей эпохи» (Штейн). Его поддерживали отличные специалисты. С глубоким сознанием долга император, избегавший всякой роскоши, скромный, не имевший ни метресс, ни мальчиков для наслаждения, никогда не напивавшийся, начинал работать уже вскоре после полуночи. Он пытался рационализировать бюрократию и занять высокие правительственные и управленческие посты интеллектуалами. Он тотчас же упразднил придворный подхалимаж, все сообщество евнухов, лицемеров, паразитов, доносчиков, шпиков. Тысячи были уволены. Он заметно сократил число слуг, уменьшил налоги в империи на пятую часть, резко выступил против злоупотребляющих сборщиков налогов, оздоровил государственную почту. Он устранил в армии лабарум, императорский штандарт с монограммой Христа, официально воскресил старые культы, праздники, paideia, классическое образование. Он распорядился возвратить и восстановить снесенные языческие храмы, а также возвратить многочисленные изображения богов, которые украшали сады частных лиц. Однако он не запретил христианство, напротив, разрешил вернуться сосланным клирикам, что привело лишь к новым волнениям. Донатисты, которые славили императора как оплот справедливости, отчистили вновь обретенные «молельни» сверху донизу соленой водой, выскребли дерево алтарей и известь стен, быстро обрели утраченные со времен Константа и Констанция сильные позиции и вкусили от наслаждения местью. Они объявили насильственное обращение католиков, грабили уже со своей стороны их церкви, сжигали их книги, алтари, выбрасывали чаши и лампады из окон, а просфоры — собакам и столь дурно обращались с противными им клириками, что некоторые умерли. Они держали верх до 391 г, по крайней мере в Нумидии и Мавритании.
      К евреям Юлиан относился дружественно, что, конечно, еще больше разожгло к ним ненависть христианских проповедников «Евреев охватил бешеный восторг», — издевается Ефрем, который зрит «обрезанных» танцующими «с литаврами и трубами» на монетах Юлиана «так как они узнали в нем их прежнего тельца». Хотя Юлиан, приверженец политеизма, и критикует Ветхий Завет, его строго монотеистическое учение, его заносчивую спесь избранничества, Яхве он, однако, ставит на одну ступень с богами, более того, — при случае соглашается с евреями, что они почитали «могущественнейшего и лучшего» бога Одной из еврейских делегаций, посетившей в июле 362 г Антиохию, он разрешил не только восстановление Иерусалимского храма, но и гарантировал свою поддержку, видимо, даже (род предвосхищения «сионизма») собственную территорию Иудейская диаспора реагировала восторженно Следующей весной, когда Юлиан отправился в Персию, началось энергичное восстановление храма, которое, правда, не было закончено. В конце мая, в храме произошел пожар, оцененный христианами как чудо, а в июле скончался Юлиан.
      Юлиан постоянно заявлял о своей приверженности к терпимости, по отношению к христианам — тоже Его предписания касательно «галилеян», как сказал он однажды, были без исключения мягки и человечны, и всецело направлены к тому, чтобы никого нигде не мучили и не тащили к храму и чтобы кто-нибудь не испытал иную обиду против своей воли. А жителям Басры он пишет «Чтобы убедить и научить людей, следует использовать разум, а не, к примеру, побои, оскорбления и телесные наказания Я вынужден все время повторять это кто действительно проникнут страстью истинной религии, тот не будет докучать множеству галилеян, нападать на них или оскорблять. Нужно испытывать к ним скорее сочувствие, чем ненависть, так как они имеют несчастье заблуждаться в столь серьезном деле».
      Мы неоднократно видели, какие огромные преимущества получил клир при христианских императорах. Предоставленные Константином милости Констанцием были еще умножены, правда, при одновременном давлении на строптивых священников Юлиан не замедлил вернуть ссыльных, вернуть конфискованное имущество. Но он запретил священникам исполнять роль судей или заверять в качестве нотариусов завещания и «присваивать себе наследие других и самим себе все переписывать». Не только такой муж как патриарх Георг преуспел в этом.
      Однако сколько бы ни выступал Юлиан за терпимость, сколько бы ни был свободен при вынесении приговора от влияния конфессии споривших, сколько бы ни требовал высокого морального облика от своих священников, philanthropia беспартийности, справедливости, доброты, даже любви к врагам, — подстрекаемых фанатиками, он сам, «несмотря на свои заблуждения, — один из благороднейших и одареннейших людей в мировой истории и, может быть, самый достойный любви» (Штейн), иногда требовал насилия против насильственного христианства, чьи поборники в Сирии и Малой Азии оскверняли, даже разрушали вновь воздвигнутые храмы. Его вызвавший ненависть закон об образовании запретил христианам изучение греческой литературы (вместо этого они должны были ходить в церковь, чтобы «истолковывать Матфея и Луку»). Он потребовал также возвращения украденных храмовых колонн и капителей, украсивших многие христианские «дома Божьи» «Если галилеяне хотят создать место для моления, они могут это сделать, но не из материала, который принадлежит другим культовым местам». Согласно Ливанию, можно было видеть, «как кораблями и повозками возвращались пилястры к ограбленным богам». А когда в Эдессе арианское нападение на последние остатки валентинианских гностиков вызвало беспорядки, Юлиан выступил против ариан с язвительной аргументацией — облегчить им путь в небесное царство. «Так как вам в высшей степени достойным удивления законом предписано продать свое имущество и раздать бедным, за что вы получите более легкий вход в царство за облаками, мы, дабы споспешествовать этим людям, приказали, чтобы все деньги церкви Эдессы были отданы солдатам». Все остальное их имущество он конфисковал в фонд императорских личных средств, — вероятно, единственный такого рода указ.
      Когда 22 октября 362 г. христиане подожгли реставрированный императором храм Аполлона в Дафне и разрушили знаменитую статую Аполлона, Юлиан приказал снести большую церковь в Антиохии и некоторые храмы мучеников. (Христиане рассказывали, конечно, что храм поразила молния, хотя в ночь пожара, сообщает Ливаний, на небе не было ни облачка). В Дамаске, Газе, Аскалоне, Александрии и других местах были сожжены, частично при участии евреев, христианские базилики, там и сям христиан даже мучили, убивали, в том числе епископа Марка из Арефизы, объявленного безвинным мучеником, однако при этом «во» многих случаях оскорбленное право было на стороне язычества» (Щульце), а в каждом случае погром — реакцией на штурм храмов христианами, на их безграничное издевательство над язычеством Реальных христианских мучеников (кроме мнимых, очевидно неисторичных) можно пересчитать по пальцам едва ли зто Ювентин и Максим, два мятежника, что были казнены, а скорее оба пресвитера — Евгений и Макарий, которые, будучи сосланными в Египет, умерли там спустя 40 дней. С христианским неповиновением властитель до сих пор разделывался изречением «Мой разум услышал безрассудство» Епископ Мелеций смог при Юлиане даже остаться в Антиохии. А епископа Марка из Халцедона, открыто нападавшего на императора, обозвавшего его во время аудиенции изменником и безбожником, он просто высмеял, однако после своей персидской войны намеревался бороться с «галилеянами» всеохватно.
      Во всей империи, от Аравии и Сирии до Нумидии, Северной Италии, вплоть до Альп, Юлиана чествовали как «родившегося к благу государства», «устраняющего преступления прошлого», «восстанавливающего храмы и господство свободы», «великодушного творца эдикта о терпимости». Латинская надпись из Пергамона называет его «Господин мира, учитель философии, достойный почитания государь, богобоязненный император, всегда победоносный август, распространитель республиканской свободы» Арабская надпись свидетельствует, что есть только один бог и лишь один император — Юлиан Весьма социально мысливший правитель упразднил необоснованные привилегии, облегчил налоги и улучшил многие отрасли хозяйства «Вы, несчастные крестьяне, — восклицает после смерти императора благородный Ливаний, — как же вы вновь станете добычей государственной казны. Вы, убогие и вечно угнетенные, разве вам теперь поможет зов к небу о помощи?». Даже сам Григорий Нисский (стр.289), один из крупнейших духовных хулителей Юлиана, признался, что ему уши прожужжали похвалами этому либеральному правлению, — «одному из самых благотворных, — заключает Эрнст Штейн, — какие когда-нибудь переживала Римская империя».
      Однако не все были счастливы, меньше всего христианский мир, особенно антиохийцы Их, привыкших к роскоши и великолепию, к праздникам, играм, излишествам, сбивали с толку и разочаровывали серьезность Юлиана, его отказ от пышности, его небрежная одежда, скудные застолья, долгие ночные бдения, даже его длинная борода, возникали насмешливые песни о нем, подметные письма, а Юлиан, император, который мог бы уничтожить своих обидчиков одним кивком, отреагировал в конце концов одним сочинением-репликой — «Misopogon», «Врагу бороды» «рычанием льва против басенной мошки» — «в истории народов и царей единственный в своем роде пример» (Шатобриан).
      «Это верно», — ответил Юлиан в этом удивительном, поражающем прежде всего литераторов произведении, полном иронии, печали, горечи, а также — что, казалось бы, немыслимо — насмешки над собой. «Это верно, у меня борода, которая не нравится врагам. Они утверждают, что я ничего не мог занести в рот, не проглотив пару волос. Но я хочу выдать им то, чего они еще совсем не знают я ее никогда не расчесываю, я нарочно оставляю ее растрепанной, и блохи гуляют свободно вокруг, как дичь в чаще. Что касается моей груди — она покрыта шерстью, как у обезьяны. Правда также то, что я никогда не купаюсь в розовой воде или парфюмерном молоке и я распространяю вокруг себя вызывающий тошноту запах. Это верно, что я нарочно выгляжу еще более грязным, чем киники или галилеяне. Это верно, что я небрежно одеваюсь и мои застолья бедны.
      Это правда, что я большей частью довольствуюсь супом для моих солдат, что я сплю на простом матраце, который к тому же кладется на пол, и что я дни и ночи провожу в размышлении и работе.
      Когда я пришел сюда, вы приняли меня как бога. Так много я не требовал. Ваш сенат доложил мне о своих заботах, и я был согласен со значительным понижением налогов. Я дал взаймы большие суммы в золоте и серебре. Я оставил каждому из вас пятую часть его будущих налогов. Большего я не смог бы сделать, если я не хотел отнять у других то, что мне не принадлежит.
      Так как плохо обстояло дело с вашим снабжением, я велел добавить на мои средства пшеницу из Тира и Египта. Однако пшеница не была раздана бедным, ибо могущественные из вас оставили ее для себя и продали за тройную цену, чтобы можно было и дальше весело праздновать свои праздники. Все зто вы забыли.
      Значит ли это что-нибудь для меня? Продолжайте спокойно осыпать меня своими ругательствами, которыми кормится ваша неблагодарность. Я умножаю ваше право на зто, так как я ведь себя сам обвинил. Даже больше я критику в мой адрес, в которой вы день за днем упражняетесь, еще и превзойду, ибо по своей глупости я не сразу понял обычаи вашего города. Смейтесь же. Только прочь. Смейтесь, издевайтесь надо мной, обращайтесь со мною грубо, рвите меня сверкающими белизной зубами. Я покараю вас лишь одним способом — не казнями, бичеванием, оковами, тюрьмой. Чему бы это помогло? Это не сделало бы вас лучшими. Я решил оставить Антиохию и никогда сюда не возвращаться. Я отправляюсь в Тарс.
      Но как уже однажды повороту от язычества к христианству способствовала армия, так и теперь Юлиан приказал исключить из нее христиан, но натолкнулся на сопротивление. Солдаты предложили заколоть «отступника» во время смотра войск. И двух христианских офицеров, Ювентина и Максима, упомянутых «мучеников», он велел казнить.
      В персидском походе, в который император отправился 5 марта 363 г из Антиохии (важнейшей военной базы Рима, со времен Констанция отсюда проводили операции против персов), положение было благоприятнее. Юлиан, без панциря, пал севернее Ктесифона у Тигра. Почему он был незащищенным? Настигло ли его вражеское копье? Действительно заблудшего собственного солдата? Никто не знал этого. Ходил даже слух, что ему воткнули копье в бок по собственному желанию, после того как он узнал о якобы безнадежном положении войска. Ливаний, с которым близко дружил Юлиан, заверяет, что то был человек, «который отказывался почитать богов». И даже античный церковный автор считает Юлиана, умершего 26 июня 363 г в полночь, на 32 — м году жизни, 20-м месяце своего правления от удара копья в печень, жертвой наемного христианского убийцы, — конечно, безупречного героя, который «совершил этот храбрый поступок по воле Бога и религии». (Персы тоже исключили из числа виновных кого-либо из своих, — они были слишком далеко, чтобы поразить императора, когда он, в центре своего войска, был смертельно ранен. «Лишь одно наверняка, — утверждает Бенуа-Мешен, — это не был перс». Однако и это не доказательно. «Но как бы там ни было, — пишет отец церкви Феодорит, — человек ли, ангел ли обнажил меч, бесспорно, что в данном случае он действовал как слуга божественной воли».

ХРИСТИАНСКИЕ СКАЗКИ УЖАСОВ

      Христиане, проповедники любви к врагу, а также учения, что всякое начальство идет от Бога, праздновали, однако, смерть императора публичными зваными обедами, танцевальными представлениями в церквах, капеллах мучеников, театрах Антиохии, городе, по Эрнесту Ренану, — «фокусников, шарлатанов, актеров, магов, чудодеев, ведьм, лживых священников». Они тотчас уничтожили созданный незадолго до смерти памфлет Юлиана «Против галилеян» — три книги, против которых и 50 лет спустя учитель церкви Кирилл многословно ополчился. «Рrо saneta Christianorum religione adversus libros athei Juliani», 30 книг, от которых сохранились лишь первые десять в греческом оригинале, десять других в греческих и сирийских фрагментах Естественно, у епископа вроде Кирилла абсолютно отвергавшего философию, возможно, даже хотевшего запретить ее преподавание, не было никакого желания вникать в мысли Юлиана Речь для него шла «лишь о том, чтобы энергично с ним покончить» (Жоссар). Христиане уничтожили также все книги, изображавшие Юлиана, а также все скудные надписи, напоминавшие о его победах. Все средства были хороши, чтобы стереть его имя из памяти людей.
      При жизни Юлиана торжествующие учителя церкви молчали, никто не осмеливался на открытое сопротивление. Сразу после его смерти и еще долго после — набрасывались на него. И в то время как сам Августин по меньшей мере признавал (наряду с коварством, конечно) и «необыкновенную одаренность», Иоанн Хризостом утверждал, что «мы все пребывали в опасности для жизни», более того, что Юлиан приказывал убивать и приносить в жертву детей, — это же сей святой mutatis mutandis[155] говорит и о евреях. Григорий Нисский тоже швырнул императору в гроб пару яростных выступлений, — доведенные до гротеска карикатуры, — в которых он поносил умершего как насквозь скверного, как орудие дьявола, «свинья, валяющаяся в грязи» «В нем объединялись все пороки, измена Иеровама, идолопоклонство Ахава, жестокость фараона, храмооскверняющее убеждение Невукаднецара. И все эти пороки соединилось в не имеющей себе равных греховности».
      Св. Ефрем, чьи пропитанные ненавистью триумфальные тирады теперь распевали в церквах Эдессы, конечно же, разразился целым посланием против «Юлиана Отступника», «языческого императора», для него — «одержимого», «тирана», «богохульника», «проклятого», «священника идолов», «Его тщеславие увлекло к приносящему смерть копью», «копью справедливости», которое разорвало «набитое туманными пророчествами его колдунов тело», чтобы отправить его «в ад». И ужо будут разорваны в клочья все приверженцы язычества «Галилеяне отсеют паству колдунов и отправят волкам в пустыню, галилейская же паства укрепит и заполнит мир» Учитель церкви Ефрем даже лжет, будто Юлиан отдал персам Нисибис, «чтобы его бесчестие продолжалось».
      В действительности крепость Нисибию (Нюсайбин) сдал персам Иовиан, христианский преемник Юлиана. Равно как и крепость Сингара (Синжар), обе — ключевые римские посты. Отдал Иовиан тогда и пять пограничных провинций по другую сторону Тигра, завоеванных Максимианом и Диоклетианом в 297 г, а при своем отступлении от стыда за свое предательство Нисибии не осмелился ночевать в городе. Он разбил свой лагерь перед его воротами и наблюдал на следующий день вместе со своей армией, как высокопоставленный вражеский офицер вошел в Нисибию и поднял персидское знамя над крепостью. Учитель же церкви Ефрем вышел из ворот, чтобы полюбоваться мертвым телом императора Юлиана (набальзамированное, оно было перенесено войсками и потом предано земле, несколько в стороне от Тарса, где Юлиан хотел обосноваться после победы над персами, на римской дороге к перевалам через Таурус, напротив могилы императора Максимилиана Дайа Св. Ефрем вглядывался в мертвого государя и писал.
      «Я шел, мои братья, и приблизился к трупу нечистого Я стоял над ним и насмехался над его язычеством».
      К Антиюлиане Ефрема относятся четыре многострофные песни. «Против императора Юлиана, ставшего язычником, против лжеучений и против евреев. На мелодию «Держитесь правды!».
      Юлиан в этом продукте (с возвратным стихом для хора «Слава тому, кто его уничтожил и всех детей заблуждения поверг в траур») превращен в дьявола как отвратительный сластолюбец, хотя Аммиан справедливо воздает славу его нравственной чистоте. Его обзывают колдуном, магом, лжецом, чертом, злодеем, тираном, волком, бараном. Уже в затакте первой песни святой поет. «При его взгляде ликовали дикие звери, волки выступали на его стороне и даже шакалы поднимали радостный вой» Пятая строфа начинается «Тогда забродили нечистоты и вынесли змей любой величины и червей всякого рода» Пятнадцатая строка обнаруживает мучительно обрезанное, черно-белое зрение не только этого учителя церкви, но (все во всем) его церкви «Так как только церковь была целиком против него, так же как, наоборот, он и его приверженцы были против нее.
      Этого, без сомнения, достаточно для доказательства, что есть только две партии, — партия церкви и партия ее противников».
     Клерикальные историки V столетия, отчасти адвокаты, — Руфин, Сократ, Филосторгий, Созомен, Феодорит, порочили Юлиана часто еще больше.
      Отец церкви Феодорит утверждает со всей серьезностью, что Юлиан перед своим последним военным походом повесил в храме Карре (город в Мессопотамии, к юго-востоку от Эдессы, библейский Харан) женщину с распростертыми руками, «нижнюю часть которой злодей взрезал и вычитывал по печени, конечно, свою победу над персами. В Антиохии же, в императорском дворце, говорят, были найдены много ящиков, полных голов, и многочисленные колодцы, заполненные трупами. Таким вещам учат именно в школе достойных отвращения богов».
      В V столетии христиане распространяли уже глупейшие истории ужасов, показательно, — с чисто сексуальным оттенком. Так, при Юлиане в ливанском Гелиополе монахинь якобы принуждали раздеваться, обривали им волосы, убивали, а их внутренности скармливали свиньям. Ни один современник императора, естественно, не знает небылицы. И если дело доходило до бесчинств масс или до применения силы властями, то не по его приказу. Он, пишет его биограф Роберт Браунинг, не имел «ни желания, ни намерения принудить кого-либо к изменению его взглядов». Тем не менее, его противники сделали его «вонючим бараном», «отступником», «Антихристом», христианские монахи обзывали его «проклятой собакой», «подручным дьявола». Полные ярости и ненависти натужные легенды вьются вокруг св. Меркура, мнимого убийцы Юлиана. И в Оронте хотели, как в подвалах императорского дворца, найти трупы детей, которых Юлиан принес в жертву богам. В старосирийских историях он выступает монстром, вырывающим у детей сердце из тела, чтобы торжественно произнести магические заклинания Католическое Средневековье и иезуитские драмы продолжают эту тенденцию Христианская литература обогащается сценами, в которых император оскверняет кости мучеников и святых, вспарывает тело беременных матерей, отдает себя в залог царице ада Гекате, требует креститься «свиной кровью», а христиан «закалывать для Юпитера». Во всех христианских странах возникали фальшивые рассказы о мучениках при Юлиане, — хотя при нем, с гарантией, не было никаких христианских мучеников (стр. 285).
     После того как христианский мир заклеймил «Отступника» (подобно тому как, разумеется, всех крупных противников христиан), образ решительно откорректировала лишь эпоха Просвещения.
      В 1699 г протестантский теолог Готфрид Арнольд отдал должное Юлиану в своей «Нелицеприятной истории церкви и еретиков». Немного десятилетий спустя Монтескье с наивысшей похвалой вспомнил о государственном деятеле и законодателе. Вольтер писал «Таким образом, этот человек, которого изображали столь отвратительным, может быть, самый выдающийся человек или, по крайней мере, стоит на втором месте». Монтень и Шатобриан причисляли его к великим и величайшим в истории. Гете похвалялся, что понимает и разделяет ненависть Юлиана к христианству. Шиллер хотел сделать его героем драмы Шефстбери и Филдинг ценили его, Эдвард Гиббон высказался, что он был достоин править миром. Ибсен написал «Императора и галилеян», Никос Казандзакис — свою трагедию «Юлиан Отступник» (впервые поставлена в 1948 г, в Париже), американец Гор Видал еще в 1962–1964 гг. — роман о Юлиане. Французский историк Пиганьоль по праву видит величие Юлиана в этической сфере, однако, не признает, по обыкновению, феномена святости, если ему государь кажется «святым» больше, чем большинству теологов его времени, это — верно подмечено — худшее из ругательств. Историк Рубин оценивает императора как непризнанного религиозного гения и объясняет «Хотя и большой писатель, еще более крупный полководец, — наиболее велик он как личность». И даже часто строго осуждающий Юлиана Роберт Браунинг говорит о блистательном авторе и утверждает «Его характер обладал благородством, которое словно маяк просвечивало многих оппортунистов его окружения».
      Однако бенедиктинец Баур (который представляет здесь многих современных католиков) по-прежнему клевещет на Юлиана и в XX столетии, обзывает «чуждым действительности фантастом», «этим удивительным «Величеством», вновь и вновь «фанатиком», «юным фанатиком», «обозленным фанатиком». Он отмечает отсутствие «такта и достоинства», зато находит «одержимость», «безмерное тщеславие», «смехотворность». Он приписывает ему «безумные дела фанатика», «неприязненность идеологии», «совершенно необычный дефицит политического сознания и разумности». Он называет его человеком, который «не знал различия между личными предпочтениями и долгом и задачами правителя», который «философов и шарлатанов любого толка» ставил на высокие посты. Однако хотя он и обвиняет Юлиана в «преследованиях», оскорблениях и убийстве христианок и христиан, «часто с изощренными пытками», на той же странице он говорит также если бы Юлиан почувствовал себя достаточно сильным, он превратился бы «в открыто кровавого преследователя», или, в другом месте, — «кровавые преследования не заставили бы долго себя ждать».
      Так как избранный тотчас преемником Секунд Салюций, терпимый языческий философ, преторианский префект Остена и друг Юлиана, отказался, гвардейский генерал Иовиан (363–364 гг.), иллириец, попал в июле на трон.

ИОВИАН, ВАЛЕНТИНИАН I И ВАЛЕНТ

      Хотя и «убежденный христианин» (Бильгермайр), «христианин и католик» (Баур), «an earnest Catholic» (The Oxford Classical Dictionary), который, говорят, однажды не подчинился понуждению к жертве со стороны армии, он не замешкался сразу же после своего восхождения на трон и жертву принести, и гадание по внутренностям заказать. Он также немедленно заключил неоднократно обруганный мир с персами (стр.290), сделав огромные территориальные уступки, отказавшись по договору от всех римских земель по ту сторону Тигра, также как и от широкой полосы по эту, — со многими важными городами, в том числе Нисибия, жители которого напрасно взывали к нему о возможности защищать свои стены и без римских войск. И в то время как персы подняли свой флаг над городом, а горожане были вынуждены покинуть Нисибий, послы Иовиана уже летели на запад с заверением, что он идет как победитель.
      Фундаментально отличный от аскета Юлиана, умеренно образованный, но охотно разыгрывавший мецената католический император, которого церковь чествовала как «соратника святых», любил вино, женщин, бурное веселье. Он вновь сделал лабарум императорским штандартом и приказал убить не только нотариуса, которого опасался как кандидата на трон, но и убрать множество гражданских и военных служащих Юлиана, лишить имущества, сослать, казнить, — по Феодориту, конечно, лишь лиц, выступавших против христиан или христианской церкви Говорят также, что хотя он и приговорил к смерти Виндаония Магна, разрушителя «храма Божьего» в Берите, однако помиловал с условием, что он восстановит его из своих средств Язычеству, по-видимому, не был причинен сильный ущерб, все же некоторые храмы закрыты или снесены (так было на Корфу), а жертвы запрещены, в Антиохии сожжена библиотека, созданная Юлианом в храме Траяна, — вероятно, большей частью с антихристианскими трудами. Неспособный к чему-либо серьезному, но послушный клиру, Иовиан, вступив на римскую землю, тотчас возвратил ликующим священникам их привилегии — наряду с новыми, которыми они еще никогда не владели. А с течением времени они приобретали все больше Сосланные священники вернулись назад, прелаты толпами устремились ко двору, на Востоке теперь тоже оживилась никейская вера Св. Афанасий, удостоенный императорского послания и принятый в Гиераполе, предрек Иовиану — черным по белому — «многолетнее правление в мире», восемь месяцев спустя, 17 февраля 364 г, он умер в Дадастане (Вифинии), всего тридцати трех лет, «с лучшей и прекраснейшей подготовкой к смерти» (Аеодорит), одурманенный чадом раскаленных углей очага, и погребен в апостольской церкви Константинополя.
      После того как Секунд Салюций еще раз отклонил пурпур, имперские вельможи в ожесточенном споре сошлись в конце февраля 364 г на Валентиниане, отпрыске паннонийских крестьян и сыне бывшего полководца Грациана. 28 марта Валентиниан на Марсовом поле под Константинополем назначил своего брата Валента соправителем на Востоке — «с согласия всех, — как иронизирует Аммиан, — ибо он никому не осмеливался перечить». Валентиниан оставил за собой также potior auctoritas.[156]
      О Валентиниане и Валенте, в эру которых возникло слово pagani для обозначения язычников, большей частью говорят, что они «в общем» терпели старую веру. И определенно — они сами еще носили, как Константин и его преемники, титул Pontifex Maximus.
      И язычники при Валентиниане были на высших руководящих должностях государства и армии в большинстве (конечно, в последний раз и незначительно 12 к 10). Однако у Валента это выглядело уже по-другому среди известных высших функционеров девять язычников противостоят одному манихейцу, трем арианам и десяти ортодоксам. И как раз к началу правления этих императоров многие видные сенаторы времен Юлиана все-таки потеряли свои посты, очевидно, из-за их идолопоклонства Властители издали также совместный закон, который предписывал конфискацию языческих храмовых земель (для императорского частного владения), штрафы для астрологов, более того, — угрожал смертью всем, кто занимался ночными заклинаниями.
      Оба императора вновь были несомненными христианами. Потому Валентиниан, говорят, были при Юлиане поставлен на место, в то время как о трудностях Валента ничего не известно. Оба тотчас известили декретом (если он подлинен), «что триединство Отца, Сына и Святого Духа единой сути есть. Мы предписываем эту веру». Вскоре, однако, оба представляли разные конфессии и, естественно, содействовали своей церкви Валентиниан I на Западе — никейское направление, как и Констанций, при этом противоречия верований вновь выражают противоречия между Востоком и Западом Оба необразованные, особенно Валент, оба жестокие, особенно Валентиниан, оба одержимые страхом перед всякого рода колдовством Оба были также солдатскими императорами, возведенными на трон офицерами, которые активно способствовали милитаризму, вели войну внутри, на границе, вне, проливая реки крови опустошая всю провинцию. И оба христианских правителя не страшились ни клятвопреступления, ни коварного убийства, напротив, их политические методы обнаруживали «большую неразборчивость» (Шталькнехт).
      Валентиниан и Валент после их возведения отправились вместе через Фракию и Дакию и расстались в Сирмии.

ПОТОКИ КРОВИ ПРИ КАТОЛИКЕ ВАЛЕНТИНИАНЕ I

      Часто избиравший резиденциями Милан и Трир католик Валентиниан I (364–375 гг.), родившийся в 321 г в Кибале, важном военном пункте Паннонии, белокурый и голубоглазый, прилежный, отчаянно смелый, ранее офицер лейбгвардии Юлиана, 43-х лет при восшествии на трон, право, особо не печалился ни о догме, ни о спорах клира, таже выступил законодательно против его уловок ради получения наследства, более того, в уже упомянутом, вызвавшем споры декрете заявил «Епископы, прекратите использовать авторитет императора как прикрытие и не преследуйте настоящих слуг Бога». Но так как Валентиниан был сильно суеверен (он скорее отказался бы от своего императорства, чем начал бы править в добавочный день високосного года[157] — поэтому и задержал провозглашение августом на один день), то весьма заботился, при всех фокусах-покусах, о соблюдении христианских ритуалов Его законодательство в церковной области содержит примерно 30 установлений. Данные еще при Константине привилегии клиру он восстановил и запретил приговаривать христиан к гладиаторским боям Пуританский католик, он наказывал прелюбодеяние смертью, однако и сам хранил супружескую верность, — по крайней мере Юстине, своей второй, более молодой жене, которая в первом браке была связана узами с узурпатором Магненцием.
      Будучи трибуном, Валентиниан женился около 357 г на некоей Марине Севера, католичке, матери будущего императора Грациана, однако в 369 г. отослал ее в Галлию, чтобы взять в жены красивую, родовитую Юстину Лишь лосле смерти императора в 375 г епископы запротестовали против этого развода. В законе от 17 ноября 364 г император, тем не менее, угрожал изъятием имущества и смертной казнью судьям и служащим, ответственным за меры, враждебные христианам. А в 368 г он приказал, чтобы священника в деле веры и дисциплины судить имели право только священники. Однако и по отношению к евреям Валентиниан, как и его брат Валент, держался благосклонно и предоставлял льготы их богословам.
      Вообще этот властитель, достигший высот в армии, сильно связанный приматом своей военной политики, а потому особенно нуждавшийся во внутреннем мире, старался избегать религиозных конфликтов, как свидетельствует уже его паритетное распределение правительственных постов. Так что он терпел почти все секты и был заметно снисходителен к Авксентию, арианскому епископу Милана Правда, в 372 г Валентиниан первым из христианских императоров подверг манихейцев преследованиям, ссылкой и конфискацией их культовых сооружений, так же как в 373 г — утопил в потоках крови восставших донатистов.
      Фактически спровоцированный террористическим правлением comes[158] Африки Романом (364–373 гг.), фирм, романизированный католик, назначенный dux[159] Мавритании вождь клиентулы,[160] провозгласил себя в 372 г императором. Даже римские воинские части сражались вместе с мим Мавры и прежде всего донатисты (все еще в эпоху Августина обзываемые фирминистами), против второго крещения которых Валентиниан как раз боролся на основании закона, восторженно стали на сторону Фирма.
      В Русикаде епископ открыл им ворота и ликовал, когда дикие мавры грабили католиков. Но Фирм установил свое господство не только в Мавритании и Нумидии. В Африке proconsularis признали еще некоторые города. Тогда против Фирма выступил magister militum[161] Феодосий. Он дважды, при посредничестве епископов, предлагал тому мир и дважды нарушал свое обещание Мятежные войска, уже сдавшиеся, были вырезаны или казнены Лишь немногие избранные отделались отсечением рук. Таким образом, обманутым осталась лишь отчаянная борьба, взорвавшая всю Северную Африку, необычайно жестокая война, причем военачальник Феодосий не только сжигал заживо собственных уставших от боев солдат или, по меньшей мере, увечил, но и приказал превратить в пустыню обширные области и вырезать целиком мавританские племена, в общей сложности сотни тысяч людей. «Сильное правительство императора Валентиниана I принесло спокойные отношения» (Нейс, Эдигер) Загнанный в угол Фирм повесился в 374–375 г, сам Феодосий пал жертвой придворной интриги и, только что окрещенный, был обезглавлен в начале 376 г в Карфагене, потянув за собой в падении своего сына Феодосия.
      Напротив, Роман, разбойничий comes Africae, по всей вероятности подбивший Фирма к мятежу, развязавший всю резню и посаженный в 373 г Феодосией в тюрьму, был вскоре после процесса 376 г оправдан — Папа, однако, запретил донатистское богослужение после усмирения восстания. А св. Оптат из Милева, подвергший тогда донатистов атаке, — возможно, не без фальсификации фактов, — в семитомном опусе (заголовок не дошел), потребовал для них, взывая к ветхозаветным примерам, смертной казни. «Оптат пишет с иронической тенденцией» (католик Мартин), это значит — мирной.
      Валентиан, «убежденный христианин» (Бигельмайр, точно так же — Иоанну) свирепствовал, вынося судебные приговоры невиновным — колдунам, предсказателям, «сексуальным преступникам». Его девиз при этом предельная строгость поддерживает справедливость. Он любил жесткие, решительные меры судей (кой-какое смягчение уголовного права не имело последствий из-за их бессовестности), и никакая аппеляция к нему не имела успеха «Элементарные успехи юстиции были обойдены смертными приговорами без доказательств или на основании полученных под пытками признаний» (Нагл). А среди римской городской знати, особенно ненавидимой крестьянским отпрыском, Валентиниан приказал выискивать магические книги и книги заклинаний, приворотные напитки, а мужчин и женщин высшего круга ссылать или убивать, их имущество конфисковывать. В припадках ярости он приказывал наказывать без разбора. Не колеблясь, он сам карал за малый проступок обезглавливанием или сожжением, перед этим жертв пытали Паж, который на охоте отпустил собаку слишком рано, был забит плетьми до смерти совсем не исключительный случай Гуманных судей он снимал, никогда не использовал своего права помилования.
      Иногда он бросал преступника двум медведицам, прозванным «Золотко» (Mica aurea) и «Невинность» (Innocentia), клетка с которыми стояла перед его спальней Правда, недавно эта история с медведями, рассказанная Аммианом, показалась Рейнгольду Вейенборгу не очень вероятной «в ее внешнем смысле». Таким образом он нашел внутреннее «глубокое значение», узнав в двух «пожирающих людей медведицах» никого иного как двух супруг самого кайзера, Марину Север и Юстину Античный историк, предполагает ученый, обладал «мстительным юмором» и из мести за унижение Валентинианом и некоторое антипатии к Юстине наплел широкой публике «с три короба». Если Вейенборг не наплел нам с три короба, то научно у него это здорово получается Лишь в воскресенье Валентиниан запрещал казни. А монашкам предоставлял свободу от налогов «С благодарностью, охотно его имя дают детям» (Ноейс, Эдигер).[162]
      Главная забота императора — армия Жестоко взыскивая налоги, конфискуя по приговору суда огромные состояния и терпя вопиющую управленческую коррупцию, на которой его высшие чиновники безмерно обогатились (он выступал только против низших), милитарист Валентиниан проявил себя как «природный гений» (Пертнер). За свое одиннадцатилетнее правление, прошедшее почти целиком на Рейне и Мозеле, он, частично под личным руководством, построил высоко оцененную Аммианом цепь укрепленных замков, предмостных укреплений, сторожевых башен, возвел от нуля между Андернахом и Базелем свои крепости, защитил Воппард, Алцей, Крейцнах, Вормс, Хорбург, Кайзераугст, создал предмостные укрепления у Визбадена, Альтрипа (Альта Рипа), Альт — Брейзаха, удлинил по Рейну и Дунаю пограничную полосу (которую он последним основательно обновил), продвинувшись к истокам Дуная, к Неккару, в Кинзиггаль «Великий страх саксов», он приказал в 368-69 гг. (comes Феодосию, будущему победителю Фирма) подчинить Британию до вала Адриана. И он часто совершал вторжения по ту сторону Рейна. Он дважды воевал с аллеманами, с тяжелыми потерями в обоих походах. Их король Вификавий (его отец Вадомар поднялся на римской службе при Юлиане) пал от убийцы, подосланного Валентинианом. Ну и он же опустошил огнем и мечом земли франков и квадов, а в 370 г склонил саксов на переговорах к отступлению, чтобы потом коварно напасть на них и уничтожить Император Валентиниан, который считал себя (самооценка, весьма распространенная среди ему подобных) очень мягким, был, наконец, подвержен приступам ярости. Ведя переговоры с несчастными квадами, чью страну он опустошил, короля которых Габиния его dux Валерий Mapцеллиан пригласил к застолью, а потом (см. историю убийства короля аллеманов) вероломно заколол, Валентиниан от возбуждения внезапно налился кровью и упал, будто пораженный молнией. С ним случился удар, после которого он тотчас умер, — 17 ноября, в пограничном городе Бригецио (напротив Коморна) и был погребен в Константинополе.

СТРАХ И ТРЕПЕТ ПРИ АРИАНИНЕ ВАЛЕНТЕ

      Его брат Валент (364–378 гг.), последний император, который открыто поддерживал арианство, был первоначально orthodox, но принял другую веру, вероятно из-за своей жены Альбин Доменики. Уже «прежде добыча арианского заблуждения», она, говорят, убедила Валента «низвергнуться с ней в пропасть богохульства», вначале на пользу патриарха Евдоксия, «который еще держал в руках руль Константинополя, но не управлял кораблем, а погружался в пучину» (Феодорит), с 370 г на пользу его умеренного преемника Демофила. Подстрекаемый Евдоксием — вначале анаомойцем, позднее омойцем, — Валент преследовал секты и другие ответвления, даже полуариан, которые потом, чтобы только удержаться, ползли в Риме к кресту.
      Но католиков этот властитель притеснял в последние годы своего правления особенно сильно, что еще больше умножало их сопротивление, тем более что их ссыльные уже считались мучениками Епископы Афанасий из Александрии, Мелетий из Антиохии, Пелагий из Лаодицеи, Евсевий из Самосаты, Варсис из Эдессы и многие другие были сосланы, некоторые католики в Антиохии — утоплены. И в Константинополе дело тоже дошло до мученических смертей Более того, anno domini 370 там, говорят, по тайному приказу Валента своему префекту Модесту 80 католических епископов и священников заманили на корабль, а его сожгли вместе с пассажирами в открытом море, а также якобы бросили в Оронт целую толпу правоверных. Сам св. Афраат, воинствующий сириец, лечивший больного коня императора святой водой (таким же образом чудодей удерживал саранчу от пашни, а с помощью освященного масла — мужей от супружеских измен) не смог удержать Валента от «мучительства».
      «Преследования обрушились на нас, достопочтенные братья, и, пожалуй, самые сильные преследования», — жалуется в 376 г учитель церкви Василий (со своей стороны пребывая, конечно, в покое) епископам Италии и Галлии Молельные дома были закрыты, алтари остались без обслуги, епископов бросали в тюрьмы по чистой клевете, тащили в ночь, отсылали через границы и в смерть «Общеизвестными» называет Василий — «даже если б их замолчали» — бегство священников и диаконов, разорение всего клира, короче, — «уста благочестивых» были закрыты, «но любой дерзкий греховный язык развязали».
      Согласно Фаусту Византийскому, который охотно привирает, Валент послал «безбожных пастырей» и «арианских не-епископов» во все города «Все истинно правоверные учителя были разлучены со своими приверженцами, а их места заняли работники сатаны».
      За колдовство, которого страшился боязливый Валент, он угрожал смертью уже в первые годы своего правления. Так что зимой 371-72 гг. он возобновил — начатое Констанцием, продолжавшееся почти два года преследование чернокнижников, ясновидящих, толкователей снов — «как дикий зверь в амфитеатре». Да, он обнаружил теперь «такую дикую ярость, что казалось — он сожалеет, что не может потребовать для своих жертв наказания большего, чем смерть» (Аммиан). Если сенатор Авиен был обезглавлен (по — видимому, в 368 г), так как дама, с которой он состоял в связи, почувствовала себя обольщенной колдовским наваждением, то адвокат Марин был убит, так как стремился к браку с некоей Гиспаниллой при помощи магии, а возница Афанасий сожжен, ибо он, как говаривали, пользовался услугами черной магии. Страх и трепет переполнили Восток. Тысячи были арестованы, подвергнуты пыткам, ликвидированы — видные государственные чиновники, ученые, философы, реальных участников или просто посвященных удавливали, сжигали живьем, обезглавливали, — как в Эфесе тяжело больного философа Максима, учителя и близкого друга Юлиана. Их добро изымалось, выжимались огромные деньги, — говорят, просто из-за шутливого слова или изготовление средства против выпадения волос. Для укрощения народа в огонь летели уже целые библиотеки как «магические книги». А так как юридическая машина Валента работала еще слишком медленно, он приказал не слишком озабочивать себя доказательствами, без обиняков рубить головы и сжигать, но, как брат Валентиниан, тоже считал себя мягким человеком. Он ведь тоже был верующим христианином, хорошим супругом и совершенно целомудренным. Ни одна сторона не оспаривает «нравственной чистоты» при его дворе Палач, гнавши» прелюбодейку голой к месту казни, — лучше бы он сам себя сжег от такого бесстыдства.
      Родственника Юлиана, сорокалетнего Прокопа, выступившего в Константинополе — по требованию всех язычников — узурпатором, Валент велел, как только тот был арестован, немедленно, 27 мая 356 г, обезглавить. При этом император, во время мятежа столь же нервничавший, как и Прокоп, почти отрекся от престола, не помешай ему его окружение. И всех путчистов настиг кровавый суд, а конфискацией имущества Валент наполнил свои карманы и карманы своих чиновников. Родственник Прокопа, захотевший стать императором, был вместе со всеми мятежниками после мучительных пыток уничтожен, тайный заговор Феодора 371-72 гг. был тоже жестоко наказан. Валент больше не знал «никакой меры» (Нагл), приказал изгнать даже жен мятежников, сжечь множество книг, и снова попутно обогатил своих палачей. Почти десятилетие непрерывно длилась конфронтация с персами. Ненадежного царя Армении, вероятно, убили римские офицеры во время банкета. Армянская знать, несмотря на это, держалась Рима — «прежде всего перевешивала общая христианская вера» (Шталькнехт). В 367 г император начал также трехлетнюю войну против западных готов, которые помогали Прокопу. Он действовал больше из болот, лесов и платил за каждого гота кровью своих солдат Война окончилась в 369 г безрезультатно. Однако 9 августа 378 г Валент проиграл под Адрианополем сражение и — жизнь.
     Итак, вот они — первые христианские Величества. Константин, его сыновья, императоры Иовиан, Валентиниан I, Валент. Были ли они, ревностные христиане, управлявшие огромной империей, «христианским институтом», дружественней, миролюбивей, гуманней, чем государи до того? Или чем Юлиан — «Отступник»?
      С непрерывными бойнями в империи, на границах, в чужих странах переплелись, конечно, и клерикальные свары. Во внутренней же политике господствует открытая борьба двух главных конфессий — их двое, кто тут боксирует ариане и ортодоксы (Гете). При этом в центре находился Афанасий Александрийский, ведущий епископ между Константином и Валентом, один из самых роковых, вызвавших тяжелые последствия учителей церкви всех времен.

Примечания:
149 Плодородная Аравия (лат)
150 Священный император (лат)
151 Нечестивые религии (лат)
152 Дике — в греческой мифологии божество справедливости, дочь Зевса и Фемиды
153 Митра — древнеиранский мифологический персонаж, связанный с идеей договора, а также выступающий как бог солнца
154 «Отступник» (лат)
155 Изменив то, что можно изменить (лат).
156 Решающее суждение (лат)
157 То есть 29 февраля По-немецки Schalttag
158 В позднеимператорскую эпоху, начиная с Константина, высший сановник (букв перевод учитель, наставник, провожатый), в последующее время — граф
159 Командир, полководец, военачальник (лат)
160 Клиентула (клиенты) — в Древнем Риме отдельные лица или целые общины, отдававшиеся под покровительство патрона, получали имя патрона, несли военные и другие повинности в его пользу
161 Букв военный начальник (лат)
162 Так называемые Justizmorde — юридические убийства
163 Чистейшее стремление (лат).
164 Шествие в бесконечность (лат).
165 Евномий — один из приверженцев арианства в конце IV века Был епископом в Кизике
166 Возвещающая истину вера (лат).
167 Всюду (фр)
168 Букв начальник священных покоев (лат).
169 «За спиной императора, нежели в его присутствии» (англ)